Ожидая Лизавету

После стакана дядя Ваня Мячин начинал философствовать. Вы, наверное, подумали, что он... нет-нет. Выпивать он, конечно, выпивал - как все: не много и не мало, а "чтобы почувствовать". Выпивши, дядя Ваня делался молчалив и сосредоточен на чём-то своём, для окружающих невидимом и недоступном. Тоже не редкость, есть и такие формы алкогольной отстранённости.
Философствовал он после стакана крепкозаваренного чая. Чай в пакетиках дядя Ваня не понимал. Истый заонежский водохлёб, он заваривал настоящий листовой чай в чайнике. К великому нашему с ним огорчению, это был уже не тот, советский - "со слоном", или грузинский, это были чаи нынешние - и крепость не та, и запах, и вкус, и даже цвет... Где ты, "тот самый чай"?
- Ничего, побольше положим, и будет около того, - утешал радушный чайханщик меня, водохлёба начинающего, но подающего надежды.
Как-то, ожидая результатов ароматного процесса настаивания, я пересказал дяде Ване "бородатый" анекдот о секрете хорошего чая: "Евреи, не жалейте заварки!". Он от души смеялся, а за компанию - смеялся и я...
Чай дядя Ваня пил без сахара: сахар убивает вкус. Изредка пил с вареньем, но чаще "с таком". Или, как у нас говорят, "вприглядку". Пил всегда из круглого стакана тонкого стекла в потемневшем от возраста подстаканнике с изображением Спасской башни Кремля.
Стакан крепкого, красного чая и неспешный разговор на отвлечённую тему и составляли наше с ним мужское развлечение в ожидании Лизаветы. Говорил он, я больше слушал. Одиноко живущий философ не нуждался в оппоненте, да я и не мог ему полноценно оппонировать. Дядиваниным "коньком" была духовность. Самоучка-любитель, дядя Ваня принимал вопросы духовности близко к сердцу - верное отличие любителя от профессионала духовной стези...
- Вот, как такое может быть?!
Белёсые, выцветшие глаза дяди Вани, когда-то голубые, а теперь, по-нашему - простокишные, смотрят на собеседника с каким-то детским, обиженным изумлением.
- А что, дядя Ваня? - решаюсь подыграть ему, хотя давно знаю, что вопросы носят риторический, формальный характер, а моё участие в диалоге не подразумевается.
Кустистые пегие брови поднимаются, как два облака, и в каждом - Иегова:
- Да как же? Возьми крещение. Ну, во-первых: почему "крещение", если по-гречески "баптизмо" - "я погружаю"...
Дядя Ваня прочитал несколько книг - Свенцицкая, Крывелев, Донини - и теперь заново "осиляет" Библию, в свете открывшихся знаний.
- Никакого отношения крест не имеет. Это наши так перевели, что ли? Грамотеи...
Красное после чая лицо дяди Вани, на лбу и на носу потные россыпи, преисполнено суровости. Он привержен истине, как может быть привержен ей человек, не имеющий в истине личной заинтересованности. И он один, совсем один в этом необъятном, чужом, а по сути - чуждом ему семантическом огороде. Что Донини, что Свенцицкая? Заронили семена сомнения, посеяли плевела недоверия, критического восприятия канона - и поминай, как звали: разбирай сам, как сумеешь! А как тут сумеешь, если за плечами - четыре класса образования... А потом работа, две войны и опять работа.
Я как-то спросил:
- Почему бы вам не поговорить с каким-нибудь, например, батюшкой? Это темы такие... непростые, требующие специальной подготовки, знаний. А люди учились.
Дядя Ваня помолчал, поулыбался. Согнав улыбку с лица, ответил:
- Было у меня... Расспорился я с одним иереем, ничего, сурьёзный такой поп... Он мне своё, я своё. Доказывал-доказывал, потом вышел из берегов: я, говорит, таких навидался, как ты, я окормляю в Матросах, так там - много таких... Тем и кончилось. Больше нет желания.
В посёлке Матросы у нас местный аналог Канатчиковой дачи.
- Может, просто не в духе был батюшка, - предположил я, чтобы сказать что-нибудь.
Я хорошо понимал дядю Ваню. Редко, но случалось спорить на форумах с верующими. Немногие способны вести спор в смиренном евангельском тоне.
- Вот уж точно, не в духе, - охотно согласился матрос-вольнодумец.
На вид он, и не скажешь, что библиофил. Всю жизнь дядя Ваня крутил "баранку" - работал водителем. И всё на одном предприятии. Так привык, что, когда вышел на пенсию, остался "на воротах". А это, надо заметить, место бойкое, конфликтное. И конфликты не заставили себя долго ждать. А всё мячинский характер. Договорился частник, что заедет на яму, прибыл - а дядя Ваня не пропускает: разрешение где? Или поехал шофёр на халтуру. А тут дядя Ваня: не выпущу без путёвки...
- Такое выкомаривали, что ты! - рассказывал мне дядя Ваня.
А кому понравится? Это тебе не за рулём. Там выехал на линию - и работай, и никого над тобой нет. А тут коллектив. У каждого свой интерес. А чересчур "правильный" Мячин, понимаешь, наступает на горло и не даёт дышать... Один в поле воин. Был шум, были скандалы. Особо горячие хватали пенсионера за грудки - качали права... Глаз подбили однажды.
Я говорю:
- Плетью обуха не перешибёшь. Оставь. Один ты ничего не переменишь.
Дядя Ваня изумился моей недалёкости:
- Как же я выпущу без путёвки?! А вдруг аварию сделает! Мне механик сказал, не выпускать...
Прстокишные глаза делаются круглыми. Как у того льва, что в Лизаветиной комнате.
Хитрые механики прятались за спину воротчика, а сами вовсю ругали "принципиального" Мячина, поддакивая шоферам. Как-то после работы обозлённые шоферюги решили подкараулить стража ворот Фараманта. В закоулке набросились всей гурьбой, свалили наземь.
- Счастье моё, что в кармане был ножик, - рассказывал дядя Ваня, - перочинный. Выхватил, они разбежались.
Страж ворот счёл за лучшее тоже положиться на силу ног. Да так спешил, что забыл поднять упавшую с головы кепку.
Кепку принесли на следующий день.
- Слышу - звонок в дверь... Открываю, лежит на коврике. А я уж так и вышел, с ножом. Думал, бить пришли.
Я видел его нож. Старая развалина, не оружие: деревянная ручка треснула и лезвие вихляется туда-сюда, главное дело - тупое... Как можно испугаться такой ерунды?
После случившегося дядя Ваня взялся за духовность с новой силой. Теперь времени у него было много - вагон и маленькая тележка: с предприятием они распрощались, к обоюдному облегчению.
- Почему окунают в воду?
Философ-домодел гнёт свою линию.
- А куда же?
Где ты, Лизавета...
- Так в землю!
Дядя Ваня возводит "Иеговы" так высоко, что клочкастые брови прячутся под уже порядком поредевший, но всё ещё - чуб.
- Смысл обряда - в чём? Человек символически умирает и возрождается к новой жизни. Мёртвых - куда закапывают? В землю. Возьми зерно: в землю - умерло - и заново рождается, в виде ростка. Земля должна быть, а не вода.
Он смотрит на меня победоносно...
- Как же это, в землю-то? - пытаюсь возражать я.
Дядя Ваня сметает мои возражения одним махом узловатой пятерни, будто крошки со стола.
- Прикопать немного - и сразу откопать!
Немая сцена...
- А умер... ну, что... значит, умер! - торопится дядя Ваня. - Не все же могут, а у вас выходит - все!
Он уже и меня причислил к лику своих противников. Но я на нейтральной полосе. Я Лизавету жду.
- Живём, незнамо как. Да?
Расстёгнутая на выпуклой мячинской груди фланелевая рубаха открывает хорошо развитые грудные мышцы, пекторали, как их именуют наши культуристы. Дядя Ваня отродясь не заглядывал в качалку. Мышцы у него рабочие, почётные, происхождения они трудового, так же, как и мозоли.
- Живём, как... нет, ну дурдом же! Это - залез мужик в ванну, - пальто, шапка, ну - ботинки, - и вот он лежит там и всё ворочается: ах, не так, всё не так... "Эврика! Нашёл! Так надо же воду открыть!".
Дядя Ваня в комическом ужасе разводит руками - вот так метафора жития-бытия!
- А надо не так. Надо не напяливать лишнее на себя, больше, да ещё больше, а наоборот, снять... Сразу легче, как лишнее снимешь.
До того, как перейти в философы, дядя Ваня Мячин был два раза женат. Первую жену он не любил вспоминать. "Молодой был и дурак", - вот и всё, что вы услышите от него по этому поводу. А станете расспрашивать - только рукой махнёт:
- А брось ты, знаешь что!
Эта во всех отношениях странная фраза может прозвучать из уст дяди Вани по любому поводу. Она служит предупреждением: хватит, знай меру...
Со своей второй женой дядя Ваня прожил душа в душу двадцать лет. Однажды она собрала и вынесла вещи в машину, а машина перевезла тётю Аню с вещами через двор - в пятиэтажку напротив. Где она с тех самых пор и живёт с новым мужем.
Дядя Ваня, хочешь не хочешь, иногда встречает её, то на улице, то в магазине.
- И что же вы?
- Здороваемся.
Зато теперь, в холостяцком положении, уже никто не говорит по двадцать раз на день, что надо бы сделать ремонт в квартире ("Наймём по объявлению, а то ты сделаешь, всё отвалится"), или купить новую мебель ("Живём, как нищие, дом - сарай"), или что у всех есть машина, только у нас нет ("Ездили бы на дачу"). Дачи тоже нет. Ничего нет. А ему бы только лежать на боку.
Женщины - суетливые, шумные создания. Поэтому, когда женщина уходит, после неё остаётся тишина. И пустота.
Приходит Лизавета, рослая, предрасположенная к полноте девушка, и мы уходим в её комнату заниматься английским. Лизавета будет поступать. В школе у неё был немецкий. Лизавета снимает комнату у дяди Вани. Кроме самой квартирантки, там живут кот Бублик, лев Лёва, собака Ната и ещё с полдюжины ежей, бегемотов и зайцев. Старшая - собака Ната, она видала виды. Её Лизавета привезла с собой. Остальные понемногу подтянулись за время проживания.
Лизавета работает в "Почте России". У неё беда с временами.
- I was reading when she came in. Я читал, когда она вошла. "Вошла" - однократное, завершённое действие. Поэтому здесь простое прошедшее: came. Was reading - прошедшее продолженное, оно обозначает действие незавершённое, в процессе, которое происходило в определённый момент времени в прошлом. Второе действие - "Когда она вошла" - и обозначает этот момент.
Почтовый работник слушает меня. Потом Лизавета говорит:
- Нет, я, наверное, не сдам.
- Сдашь, - я великодушен, - все сдают...
В глубине души я согласен с Лизаветой.
Кому - ножки, кому - дрожки...

Тем дело и кончилось. У меня не вышло с Лизаветой, а у неё - с английским. И я перестал ходить к дяде Ване Мячину.


2015 г.