День психиатра

       - Интересно девки пляшут, - улыбается Иван Иванович Селин. – Украина - одной рукой срывает советскую символику, а другой – гробит народ за нерушимость советских границ! Хрущёва в мусор, но Крым наш, украинский! Вам это ничего не напоминает?

       - Вы хотите сказать, она ведёт себя как шизофреногенная мать?

         Селин с отеческой симпатией смотрит на Петрова, вздутые бицепсы которого так не вяжутся с его профессией. Компания врачей рассаживается за столик кафе Гуси-лебеди. Небо над Донецком боженька растянул голубое, без единого пёрышка, словно дневную награду за ночные обстрелы. В детском отделении снова выбило окна. Пару-тройку домов на Октябрьском, Смолянке и Петровке украинская армия освободила от геометрических пропорций; трёх жителей освободила от жизней, а десятерых - от целостности кожных покровов и опорно-двигательного аппарата. «Топ новости Донецка» упаковали ужас произошедшего в скупые, циничные строки: «Всю ночь шумел север и запад». Читая их, Селин решил, что ДНР готовится участь буферной зоны для России. «Шумел север, и отшумели три человеческих жизни, - думал он во время утренней дремоты. - Нас обесценивает не только Украина, но и Россия. Отсюда ухарский слог официальных донецких изданий, праздники в центре и смерть на окраинах. Когда же обезумевшие от страха и горя окраины идут в центр требовать защиты, их обвиняют в предательстве. Семьи руководителей ДНР, наверно, живут в России, а сами они работают здесь по вахтовому методу. Не признанная марионетка в кровавой пасти признанной… – Селин дремлет. – Если мы увидим, что беспредел начинается... то закроем глаза... если нас попросят о помощи... то заткнём уши... Десятый, сотый «двухсотый» ребёнок Донбасса… кричат, вопят о помощи… Гаер в кителе и галифе кривляется на прославленной, московской сцене… Донбассу никто ничего не обещал… и ейным генетически негожим детям тоже… оскверняет её… зал рукоплещет… Смеются народы мира, ликуют… а по русским трупам и пепелищам впереди всех скачут в вышиванках украинцы и регочут от кровавого счастья своего…»

        Но это утром, спросонья, после ночи обстрелов, а сейчас в три пополудни - тихо, солнечно, тепло. Ветерок разносит запах сирени, качает бело-розовые конусы каштанов, которые, словно малыши, спят, наконец-то, не в погребе, а в своих постельках, забыв о геноциде, дегуманизации, кровожадной Украине и хитрожопых подворотнях Кремля. «Наши украинские партнёры…» - с горечью вспоминает Селин и вслух говорит:

      - Галлюцинация - это восприятие без объекта. Психически больные живут в ирреальном мире, потому что органы чувств дают им неверную информацию. У психически здорового органы чувств и мышление работают нормально, но, - Селин поднимает палец, - когда он смотрит на мир голубым глазом и думает чужой головой, он ведёт себя как психбольной.

      - Не ищите им оправдания, – упрекает Петров.

      - Боже упаси! У каждого мнимого сумасшедшего - свои психологические и материальные выгоды, которые он прикрывает ложью СМИ. Прихватизировало одноклеточное в Донецке заводик, потом сбежало в Киев. О чём оно переживает? О людях Донбасса? – вопрошает Селин.
 
      - Засранцы они все, - говорит, вертя чернявой головой, словно что-то вынюхивая, горбоносый Шевчик.

      - Но ведь Ахметка-то помогает, - возражает высокий, похожий на белобрысого Леля Дутков.

      - Помогает на копейку, а ворует на миллион. Наши бизнесмены, особенно крупные - это параректальный абсцесс Украины, который 23 года нагнаивался, а в прошлом году прорвался, - настаивает Шевчик.

      - Только, пожалста, без проктологии, - кривится Дутков, которого анальные сравнения Шевчика раздражают. Он не может понять «чего этот-то сидит в дэнээре». Сам Дутков ждёт места заведующего, ненавидит потенциальных конкурентов и собирается «тикать в эрэфию, если здесь не выгорит».

      - Тогда тема Украины закрыта. - Охотно соглашается высокий и толстый, весёлый и громкий Селин. - Чтобы её понять, нужен проктопсихиатр, а среди нас, - Селин обводит сидящих взглядом и Петрову кажется, что сам доктор Рабле со средневековым отношением к жизни и смерти воплотился в докторе Селине, - среди нас таковых нету.

      - Все проктопсихиатры смылись в проктоУкраину, - шутит Шевчик.

      - Извините, прослушала, - откладывает меню Лядова и смотрит на коллег, хлопая длинными, нарощенными ресницами. Повторять шутку Шевчика никто не хочет. Лядова ждёт, потом стучит сиреневым ногтём с белым ободком по меню. - Блинчики с вареньем рекомендую. – Дутков благодарно улыбается. - Вы хотите сказать, они зазомбированы? – обращается Лядова к Селину.

      - Нет никакой зазомбированности. Есть уход от ответственности. Все психически здоровы и вменяемы до тех пор, пока не доказано обратное.

        Заказали и с лёгкой руки единственной и неповторимой (со слов Селина) женщины вернулись к обсуждению служебного романа, гибель которого наблюдали в начале войны. Анна Васильевна Сёмина была высокой, плоской, прямолинейной, бездетной молодой женщиной, физическому и психологическому облику которой не хватало округлости и мягкости. Большие пальцы её стоп, словно пародируя внутренний мир хозяйки, уже направились поперёк остальных. Сёмина была слишком умна и горда, чтоб подстраиваться под мужчин, и потому наслаждалась разочарованиями в них.
 
      - Работа для неё – главное. Как только офис перевели в Днепр, она уехала и без сожаления бросила его, - говорит Сёмина и с вызовом смотрит на мужчин. Брошенную перчатку никто не поднимает, «без сожаления» не комментирует и спор о преимуществе карьеры над любовью не клеится. Петров, рассматривая орнамент меню, сообщает:

      - Он Украину всегда ненавидел.

      - Не всегда, а с воцарения бандерлогов, - поправляет Дутков.

      - Но в ополчение ушёл с первого дня, - настаивает Петров, откладывая меню и слегка повышая голос.

      - Не с первого, а после обстрела аэропорта, - опять уточняет Дутков. - Мы с ним в окно смотрели. Я не понимал, а он сразу сказал, что эти сволочи против нас военную авиацию применили. Он на Взлётной жил и с 26 мая домой попасть не мог. На дачу переехал, а жена с дочкой - к родителям. Через три дня окольными путями сквозь ментовские кордоны домой пробрался, чтоб собаку покормить и забрать. Дом потом разграбили и разбили. Осталась семья ни с чем.

      - Укропы сначала грабят дома, а потом стреляют в них, чтоб следы скрыть, - вставляет Шевчик.

      - Сто пудов, - бросает ему Петров и быстро спрашивает у Дуткова, - Он, кажется, в десанте служил?

      - В разведке.

      - Мою дачу обнесли, а потом жахнули по ней. Сортир только не спёрли, - не унимается Шевчик.

      - У них со Светиком что было? – интересуется Селин.

      - Вы, Иван Иванович, как всегда последним узнаёте сердечные новости. - Насмешливо говорит Сёмина, поворачиваясь к сидящему рядом Селину. - Любовь у них, доктор, была. Лю-юбовь. С цветами, подарками, тайными встречами, слезами и даже, - с еле заметным упрёком, - беременностью.

      - А я и не знал, что она залетела! – оживляется Шевчик.

      - А жена? - не поворачиваясь к Сёминой, спрашивает, будто нехотя, Селин.

      - Жена, Иван Иванович, обязательная программа, а любовница – произвольная, - улыбаясь, отвечает Шевчик и добавляет, - жену его тоже, кажись, Светой зовут?

      - Идеальный вариант: не проговоришься, - усмехается Дутков.

      - Коллеги, я понимаю, сплетни перетирать – наша профессиональная обязанность, - поднимает рюмку Селин. - Но давайте выпьем за возобновление Дней психиатра. Мы прожили трудный год. Слава богу, живы. Кристину ранило, но она уже в строю. Мы поняли цену денег, карьеры и прочего мирного хлама. Стали мудрее. За тех, кто не сбежал.

        Пьют, закусывают и возвращаются к служебному роману. Мужчины хотят понять врача, который (единственным из больницы!) ушёл на фронт. Петров предполагает, что Кузьмин больше хирург, чем психиатр:

      - Я раны и прочее плохо переношу. Потому и пошёл в психиатрию.

      - Если б она не уехала на Украину, то он бы никуда не пошёл, - утверждает Сёмина.

      - Причём тут Светка? – возмущается Дутков. – Он пошёл в ополчение, когда дом разбомбили. И не лечить (поворачивается к Петрову), а убивать. «Прощать покушение на убийство моих жены и дочери – это поощрять убийц, - сказал он мне. - Если б очередь в Амсторе меньше была, то их бы накрыло. Мне ждать вторую попытку?» Если б вы видели его лицо, то всё бы поняли. Оно было не злое, а сосредоточенно-деловое. Словно он прицеливался, - говорит Дутков и уверенно добавляет, - пленных он не берёт.

      - Что-то он долго их убивает? – икнув, замечает Шевчик. – А дачка моя любимая тю-тю.

      - Так они как тараканы лезут. Им халяву пообещали, а для бендер халява, что для осла морковка, - зло говорит Петров.

      - А не сказали, что лучше быть живым мойщиком унитазов в Италии, чем мёртвым рабовладельцем на Донбассе? – ядовито интересуется Сёмина.

        Военная жизнь Донецка подтвердила гениальное Марксово: бытиё определяет сознание. Андрей Ильич Петров второй год живёт с женой и трёхлетней дочерью в километре от линии фронта – на Партизанском проспекте. Часто без воды, света, тепла, под постоянными обстрелами, с ежесекундным страхом не только за свою жизнь. Он уже люто ненавидит Украину и её жителей.  На фразу «сами по себе» реагирует как на «фас». После Минска-2 Петров понял, что мир на Донбассе устанавливается безжалостной рукой Москвы, для которой собственная недвижимость в Европе дороже его русской жизни. Сидя на полу в ванной, в доме, вздрагивающем от взрывов, глядя на жену, обнимающую плачущую дочь, он говорит на родном русском: «Нам надо не возненавидеть Россию за предательство московских инородцев говорящих, что Донбассу никто ничего не обещал. Возможно, нам уготована судьба Иова. Мы будем любить Россию, и молиться за неё на пепелище, соскребая черепком с её тела отгнивающих смердяковых». Селин с семьёй живёт дальше от фронта на целый километр. К ним на Маяк пару раз прилетело: выбило стёкла, убило соседа, но по сравнению с Петровым у Селина тишь да гладь. Иные ночи Селин не спит и, приготовив жгуты на случай отрыва руки или ноги у себя и близких, надеется на русское авось. В минуты обстрела он вспоминает Петрова, его трёхлетнюю Настю, жену Таню и стыдится своего страха. Сёмина живёт ещё дальше, но её постаревшие родители отказались переезжать к ней и остались в своей квартире, в районе ж/д  вокзала. Она иногда ночует там. Обычно на следующий день Сёмина подходит к Селину с круглыми глазами и говорит: «Как вы там живёте? Я бы не смогла». Она приглашает к себе семью Петрова, но он отказывается, говоря: «Мы уже все вместе». Что «все вместе» Сёмина боится спрашивать. Дутков живёт на Калиновке, Шевчик – на Заперевальной, а Лядова – в Макеевке, на Холодной балке. Условия жизни в тыловых районах Донецка и Макеевки, со слов Петрова, «санаторные». Жители там не пуганы, не обстреляны и ненавидят Украину не по витальным (жизненным) показаниям, а по меркантильным: из-за блокады, перебоев с бензином, продуктами, связью и прочих гадостей, которыми Украина для Донбасса обильна. Петров с Селином по выражению лица дончанина научились определять место его жительства, а по месту жительства и степени ненависти к Украине – личностные особенности.

        - Так, - громко произносит Селин, - давайте выпьем.

        - Устами аксакала глаголет истина, - с иронией замечает Шевчик и берёт бутылку.

        - Игорь Евгеньевич, руку не меняем.

          Петров перехватывает бутылку.
 
          Воробьи, которых в Донецке называют «жидами», мирно чирикают. Изредка слышится звук проезжающих машин. Журчит вода, крутится декоративный жёрнов. По краям зелёной брезентовой крыши выдуваются мягкие конусы брызг, волнистые основания которых уносятся ветерком, оседая на лица посетителей приятной, еле уловимой моросью. В тяжёлых кремовых тарелках остывают горячие закуски. Вишнёвый сок в пузатом графине отбрасывает на белую скатерть короткую, нежно-розовую тень.

        - Что там у вас за больная? – спрашивает Селин, откладывая вилку.

        - У нас много больных, - отвечает, притворяясь, Сёмина.

        - Ну, та, с отрубленными руками.

        - Всё-то вы, доктор, забываете и путаете. Верно, стареете? - говорит Сёмина, наказывая Селина в этот раз за то, что он не предложил ей шампанского. Нет, она собиралась, как все, пить водку, но…

        - Все мы стареем, а женщины в особенности, - парирует Селин, вопросительно смотря на Сёмину. Она отвечает ему холодной полуулыбкой Джоконды. Ей нравится ставить мужчин в неловкое положение. Не получив ответа, самым любезным тоном Селин (зная, что Дутков кушает, Лядова говорит по телефону, а Петров с Шевчиком, постукивая ножами по тарелкам, обсуждают вчерашний футбол) грубо льстит: - Уважаемая Анна Васильевна, будьте так добры, расскажите нам о своей больной. Мы вас внимательно слушаем.

        - Вы, Иван Иванович, сначала шампанское забываете дамам предложить, а потом к явной бестактности скатываетесь, - смягчаясь, раскрывает карты Сёмина.

        - Но вы же в больнице сказали, что водку будете! – изумляется Селин.

        - Мало ли что я сказала. Есть приличия…

        - Виноват, Анна Васильевна, - Селин целует руку. – Больше такого ни-ни.
 
          Сёмина, удовлетворённая, достаёт из плоской с красными розами пачки длинную, коричневую сигарету. Селин поспешно подносит серебристую зажигалку. Она мажет в огонёк. Он, скрывая улыбку, ловит огоньком кончик свободно плавающей сигареты и насмешливо думает: «У баб проблемы с логикой и координацией».

        - В Старобешевском районе, - глубоко затянувшись и выдохнув вверх дым, начинает Сёмина, - в селе, нацгады заставляли пожилого мужчину кричать «Слава Украине!», а он кричал «Слава Донбассу!» Они его унижали, били, а когда это не помогло, стали отрезать пальцы. Представьте, старику пальцы секатором отрезают, а он кричит «Слава Донбассу!»

        - Анют, ну, не сочиняй, - морщась, произносит Лядова, которой рассказ Сёминой портит послевкусие от блинчиков с клубничным вареньем.

        - У нас дочь его лежит.

        - С каким диагнозом?

        - С шизофренией, но процесс вне обострения. Она дала реактивку на то, что её изнасиловали, а отцу при ней пальцы отрезали. Старый коммунист умер под пытками украинских фашистов. Хоть кино снимай.

        - Вы уверены, что это не бред? – подключается неугомонный Шевчик.

        - Сначала и мы списали на бред, но потом приехали соседи и всё подтвердили. В селе об этом знают и жалеют их.

        - Что-то мне мало верится, - не сдаётся Лядова, которой после водочки с хорошей закуской не хочется думать о плохом.

        - А я допускаю, - говорит Петров. – У меня на консультации была больная с мужем. Она поехала в Селидово за пятнадцатилетним сыном. Кто-то из соседей стуканул, что она из ДНР. Нацики ночью выбили дверь, мешок на голову и утащили в какой-то подвал. Наголо раздели, насиловали, били, издевались, оскорбляли, угрожали убить, тушили о тело окурки. Мешок с головы не снимали. Иногда он сползал, и она видела, что вся комната, как пыточная, измазана засохшей кровью. Через неделю вывезли за город и выбросили как мусор.

        - Голую? – с потемневшими глазами спрашивает Сёмина.

        - Не знаю.
 
        - А кто это сделал?

        - Лиц не видела, но называли подстилкой дэнээровской, сепаратисткой, заставляли петь гимн Украины и прочее.

        - Вот уроды! – восклицает Сёмина, воспринимая рассказ почему-то лично. – А эти нас в Руину запихивают! Как с ними жить? – спрашивает она у Селина.

        - Муж сказал, будет мстить, вырезать до седьмого колена... Я его понимаю.

        - Как жить? - задумчиво переспрашивает Селин. - Я консультировал горловскую маму, у которой мужа и дочь в конце мая убили.

        - Ну и?..

        - Рыдает, оставшейся рукой держит малышку, а двухлетний сын бегает по палате и с криком - «Не убивайте меня!» - прячется под кровать.

        - И мы это должны простить? Всех убитых детей, искалеченных женщин?.. - Глаза Сёминой сверкают, худые кулачки сжимаются. Селин, никогда не воспринимавший женский гнев всерьёз, невольно думает: «Бабы в гневе страшны. Если она за шампанское на меня обиделась, то за убитого ребёнка, что она с ними сделает?» Словно отвечая ему, Сёмина произносит:
 
        - Это ублюдочное государство надо уничтожить, чтоб другим неповадно было. «Карфаген должен быть разрушен», - вспоминает Селин и вслух говорит:

        - Минские придурки так не думают. Им, что бы они не брехали, государство дороже людей. Они боятся прецедента, цепной реакции, которая разорвёт все государства, исповедующие слишком узкую для своего народа идеологию. Казалось бы, меняй узкую государственную идеологию на широкую и без крови сохраняй страну…

        - Как же! Эта убогая идеология - блестящий бизнес-проект: разделили Украину блокпостами и делают деньги из воздуха. Клептократия, мать бы её! - Восклицает Дутков. - Зачем им производство, если можно доить население? Я жену с дочерью полгода не вижу, и с меня за свидание с ними, как с зека, требуют деньги.
 
        - Надругательство над людьми, нанесение им психологической травмы…

        - Я, конечно, вытерплю лето без клубники, без новых туфель, без духов. Я уже не кривлюсь от ширпотребовской краски для волос по цене профессиональной. Я вынесу всё, но пусть же у их детей, за всё, что они нам делают, сгниёт и отсохнет всё, что Бог посчитает нужным. Я в Его справедливость верю. Сколько можно над нами издеваться? – возмущается до красных пятен на лице Лядова, которую слова «надругательство над людьми» задели за живое, женское и вывели из доброжелательности лёгкого алкогольного опьянения.

        - Вы, Лариса Сергеевна, к Петрову для расширения представлений о надругательстве съездите, переночуйте, - советует Селин, недовольный тем, что «тыловая крыса» перебила его «своим тыловым нытьём».

        - Чтобы его Таня мне глаза выцарапала? Спасибо. Я, да будет вам известно, страдаю, как все в Донецке, только, к счастью, живу далеко от жёлто-голубой мерзости. Но ненавижу их до кончиков моих плохо выкрашенных волос. Я, если б могла, передвинула границу России, - Лядова берёт её за своей головой и передвигает вперёд как раздвижную крышу, - до границы Донецкой области и пусть бы они тогда повоевали с российской армией, скоты брехливые! По мирным стрелять…

        - Ну, что ж, - говорит, улыбаясь, Селин, - к теме нашего сегодняшнего Дня психиатра мы мирно подкатили. Не водку ж мы собрались пить?

        - Сначала по сто грамм, а потом наумняки гонять. – Перебивает Селина Шевчик и смотрит на Петрова. - С обязанностями виночерпия, вы, Андрей Павлович, плохо справляетесь.

          Пьют за любовь. Лядова, Сёмина, Дутков с удовольствием откидываются на спинки кресел и закуривают. Петров стягивает полиэтилен с зубочистки. Нагоняя тоску на Шевчика, который пришёл в кафе выпить, закусить и поговорить о футболе, Селин начинает:

        - Со слов Маслоу, фундаментальной потребностью человека является доверие к другим людям, чувство безопасности в их обществе. Без доверия нельзя развивать свои способности и любить других людей…

        - Какое доверие к этим... – Петров достаёт изо рта зубочистку и кривит лицо, изображая крайнюю степень отвращения. - Они стреляют по нам и на нас же сворачивают. Я более наглых и лживых тварей не видел!

        - Обстрелы мирного населения, - продолжает Селин, - это психологическая пытка, которой Украина пытается сломить жителей Донбасса. Нам угрожают смертью, угрожают убить наших близких, уничтожить наше имущество, социальную сферу. Нас ставят в ситуацию «невозможности выбора» (есть такая методика психологического давления на жертву): либо бандеризация со сменой идентичности, то есть, добровольная психологическая смерть, либо принудительная, физическая.

        - У людей, переживших пытки, страдает вера в себя, в других людей и прежде всего в государство…

        - … в которое я и так никогда не верил, - вставляет Шевчик. Петров недовольно смотрит на него и продолжает:

        - После пыток люди чувствуют себя сломленными, раздавленными. Их мучает чувство вины за случившееся. У них низкая самооценка.

        - Низкую самооценку они нам уже 23 года прививают, - замечает Дутков. - А сейчас ещё во всех своих грехах нас обвиняют. Мол, сами виноваты, что вас обстреливают, не хрен было выпендривались и прочее.

        - Я, когда украинская армия полезла на нас, не верила, что они будут стрелять. Но, когда они стёрли Славянскую психбольницу, когда к нам привезли слабоумных больных, которых наши коллеги, рискуя жизнью, прятали в подвалах от обстрелов… Всё. Трещина прошла через образ Господа и от неё уже не избавиться, - добавляет Сёмина, вертя зажигалку.

        - Жертвы обстрелов, - тоном основного докладчика продолжает Селин, - особенно с гибелью близких, склонны обвинять себя в случившемся. Их надо от этой вины избавлять. Не они предали и продали Украину, а те, кто с одобрения ЕС и США насаждают в ней местечковую, бандеровскую дребедень.

          Селин наливает вишнёвый сок в высокий стакан.

        - То есть, ситуация «невозможности выбора», перед которой Киев поставил Донбасс, вызывает длительное чувство вины? - говорит Сёмина, рисуя на скатерти, без отрыва дна зажигалки, звезды.

        - Да, - ставя с мягким стуком стакан, отвечает Селин.

        - Мысль, что Донбасс сам виноват и прочее, для нас самоубийственна? – поднимая взгляд на Селина, уточняет Сёмина.

        - Конечно, - поворачивается к ней Селин. - Правильно мы провели Референдум или нет - это упрёк политикам, которые обязаны легитимировать волю народа. Государство для того и существует, чтобы слышать и выражать народные чаяния. Украина же киевский беспредел легитимировала, а донецкий ответ на него – демонизировала.

        - И что же нам делать?

        - Не позволять переносить вину с больной киевской головы на здоровую донецкую. Это ухудшит психологическое состояние народа Донбасса. Пациентам, перенёсшим пытки обстрелами, нужно обращать гнев на мучителей, а не на себя.

        - Вас обвинят в разжигании межнациональной розни. Стрелять из танка по жилым домам можно, а говорить о том, что ты ненавидишь сидящих в танке убийц ни-и-изя. Пиндосовский сценарий требует умирать славя Украину и проклиная Россию.

        - Надо признать жителей Донбасса жертвами государственного террора и наказать виновных. Если этого не произойдёт, то психические нарушения у них усилятся. Человека, например, пытали, сломали пальцы, а врач говорит, что переломов нет, и жертва оговаривает хороших украинских парней-освободителей. В результате жертва теряет веру в справедливость, в людей, совершает суицид или становится на путь мести обществу.

        - То есть, вдавливание нас в Украину для одних будет продолжением пыток и издевательств, а других толкнёт на путь террора и партизанской войны? - спрашивает Сёмина, откладывая зажигалку.

        - Да. Возврат в Украину людей, которые, воюя с ней, потеряли близких, имущество, со словами - «сами виноваты», а, тем более, «покайтесь» - это издевательство над ними и продолжение пыток…

        - Зато миру удобно, - с горечью перебивает Петров. - Их дерьмократические принципы остаются незыблемыми. Главное, чтобы убиваемые не кричали. Нельзя же портить гражданам, оплативших налогами услуги убийц, настроение, аппетит и шкурку добропорядочности. Меня на Кинозале забанили за то, что я к украинскому сериалу «Гвардия» размещал ссылку на сборник «Я дрался в Новороссии». Написали, что я разжигаю межнациональную рознь. Разрушать наши школы и убивать в школьных дворах детей можно, а писать об этом даже на русском трекере нельзя.

        - Пятая колона, мать бы её…

        - Как сказал мне родственник пациента из Дебальцево: «Боль причиняет не то, что делают люди плохие, а то, чего не делают люди хорошие». Почему этот мерзкий народ Украины убивает нас, если Донбасс – Украина? – блестит глазами Сёмина.

        - Коллеги, ну, давайте о чём-нибудь другом, - говорит капризным голосом Лядова, - посмотрите, какая погода…

          А погода действительно стоит великолепная. Бело-розовые конусы каштанов проснулись в своих зелёных постельках и, покачиваясь, смотрят на подвыпивших психиатров, которые, как пчёлы в мёду, увязли в политических беседах. Уже второй год они не замечают, как отцветают акации, облетает черёмуха, жухнет сирень, как сдувает белую фату с кустов «невесты». Они не видят, как осыпаются белые зонтики бузины, не слышат, как в жёлтой вуали лип гудят пчёлы. Смена красок сопровождается сменой запахов, но они не осознают, что за душно-сладким запахом акаций ветер приносит запах сирени, бузины и трудноуловимый запах липы.
 
          Уже второй год люди Донбасса, люди юга России, будто заворожённые, смотрят на свою землю, на которой предавшая их Украина открыла кровавые глаза; видят, как к красным лужам крови липнет тополиный пух…