Наши грозы, грёзы и дороги

Из цикла "Анатомический зал".


 Вчера умерла моя бабушка. Это так странно, ещё утром она была жива, а через несколько часов её не стало. Нет, я вовсе не убита горем, как мои дядя и тётя и, конечно, отец. Я даже не подавлена и не испытываю никаких отрицательных эмоций. Я размышляла над тем, как можно было бы обозначить моё состояние, и пришла к выводу, что, скорее всего, это спокойствие, даже умиротворение. Совершенно не потому, что я бабушку не любила, нет, я её обожала, и она навсегда останется для меня самым лучшим человеком. Буду скучать по летним денёчкам, проведённым с бабушкой на даче, по соломенным корзинам, которые мы плели вместе, по цыплятам, которых кормили мы, по долгим и не всегда интересным и понятным мне беседам. Буду скучать иногда.
Я считаю, да просто уверена – бабушка умерла счастливым человеком, счастливой смертью, и я рада за неё. После её смерти я поняла, что сама хотела бы умереть так же. Это счастье умереть от старости, от сухости, от того, что уже ничто в этом мире не сможет принести тебе никакого новшества, никаких изменений  - ни к хорошему, ни к плохому. Когда уже ничто из этого окружающего тебя земного не сможет повлиять на твоё настроение, мировоззрение и ценности, потому что счастливый человек, умирая, усыхая, растворяясь, становится меньше, тоньше, недоступнее, становится всё более независимым от сочного, рыхлого мира людей живых, с их страданиями, желаниями, печалями, радостями, с их активной жизнедеятельностью и человеческой мечтательностью. Человеческие мечты и дела остаются позади, здесь, в мире пульсирующих вен, бегущих ног, плачущих глаз, смеющихся голосов. Там же, по другую сторону, начинается реальность. Не какая-то другая, а именно настоящая, которая для всех рано или поздно – одна.
Мне всегда было жаль людей, скончавшихся в результате какой-либо болезни или несчастного случая, тех, которые перед самой смертью испытали страдания без смысла или не имели возможности поразмышлять о себе и как следует приготовиться. Эти несчастные умерли, будучи слишком живы, наполненными отравленной кровью и упругим теплом, они ещё оставались зависимыми от мира живых, потому смерть их была если не мучительна, то и не слишком приятна.
Бабушка умерла не так.
 Она расчесала свои длинные серебряные волосы, надела чистую сорочку, легла на постель и стала ждать. Она не была сумасшедшей, до последней минуты её ум оставался пронзительно острым, каким и был всегда. Она попросила, чтобы каждый из нас занялся своим делом и не беспокоил её. Я знаю, что с ней происходило тогда, в спальне – она медленно угасала, прощаясь, уменьшаясь для этого мира, чтобы постепенно перейти, возникнуть в мире ином. В последние минуты я всё же подходила и стояла рядом, но моё присутствие уже не могло помешать бабушке умереть правильно, не мучительно, стать независимее, отрешённее от плотского мира, от человеческих эмоций и привязанностей, и от меня, близкого человека, остающегося здесь. Какой же красивой она  мне тогда показалась! В старости я бы хотела стать такой же красивой, как моя бабушка была перед смертью. Её тело и лицо высохли, уменьшились, но кожа не отвисла, не обезобразила их, а, подчеркнув изящный костяк, сделалась прозрачной, придав чертам тонкость, резкость и остроту. Казалось, будто и сорочка и тело её просвечивают, что даже видны сквозь них простыни, на которых она лежала. Нет, её глаза не остекленели, я отчётливо увидела в них тёплый, тихий, живой свет! Её глаза были живы, живее всех живых! Ведь я знаю, какими бывают стеклянные глаза, и могу отличить живое от неживого. Однажды я видела глаза людей в метро, равнодушно наблюдавших за тем, как упал на рельсы какой-то человек, рискуя оказаться под колёсами поезда, за тем, как безуспешно пытался он оттуда выбраться. Я видела, я помню, я навсегда запомню эти тупые, безжизненные гляделки, тусклые, дешёвые стекляшки вместо глаз.
Бабушка была верующей, постоянно читала святое писание, пыталась рассказывать мне жития святых, а я всё отнекивалась и просила отстать от меня. А после её смерти вдруг вспомнилось многое из того, что она рассказывала, и это был ещё один повод подивиться, потому что, оказалось, никуда ничего не девается, всё до поры до времени откладывается в памяти, в эту бездонную, сумрачную, таинственную кладовую, хранится, дозревает, набирается сил.

 После похорон бабушки мне приснился сон. Где-то далеко внизу переливалась подсвеченная изнутри океанская бездна, колыхались таинственные зеленоватые волны, и я точно знаю, они скрывали что-то. А вверху и по сторонам окружало меня одно сплошное небо, и оно также как бескрайний океан подо мной, потрясало глубиной, тёмно-голубой бесконечностью, которая, однако, не пугала, напротив, напомнила о чём-то давно позабытом, родном, как если бы однажды я вернулась домой из далёкого путешествия. И тишина вокруг! Немыслимая, поразительная, благостная Великая Тишина. Я не могу вспомнить чувство, которое испытывала в том сне, для точного описания его не существует человеческих слов. Помню только, что меня переполняла какая-то необыкновенная радость, но совсем не такая, какая случалась и случается иногда в обычной моей земной жизни. Нет, это нечто совершенно иное, я не понимаю что, у меня не хватает слов для этого.

******

 Бабушку похоронили на Введенском кладбище, там, за чугунной оградкой, рядом с похороненным дедом было для неё местечко. Там оставалось места, пожалуй, ещё для двоих. Пока стояли, прощались, солнце скрылось за тучами – пасмур. Но дождя поначалу не было. Тёплый дождик заморосил после того, как папа бросил первую горсть земли, а потом прогремел гром, блеснула невдалеке гроза, и хлынул сильнее, когда могилу стали уже закапывать.
 Я люблю это кладбище. Это настоящий памятник архитектуры, и там много чего находится интересного. Похоронены тут всякие министры, мастера спорта, художники, архитекторы, писатели, доктора наук. Например, «Аптекарь Иванъ Ивановичъ Келлеръ, Почётный членъ Московского фармацевтическаго (да-да, именно фармацевтическАго) общества, скончался 7 Января1901 г. на 63 г. жизни». Вот какие человецы есть, вернее были.
 После похорон я приходила туда ещё, погулять между могил, послушать тишину, посидеть на низеньких скамеечках возле каменных надгробий, потрогать металлические оградки с облупившейся краской, застарелой ржавчиной. Есть там и очень старые заброшенные могилы, заросшие папоротником, жимолостью и густым колючим кустарником, семейные склепы, рассыпающиеся в песок, и от того кажущиеся привлекательнее и таинственнее, чем если бы были целы, с табличками «Осторожно. Не подходить близко». Однажды, постояв возле одного из таких склепов, заглянув через погнутые ржавые прутья внутрь, почувствовала, как разболелась голова. На каком-то камне, разваливающемся на куски, таком сером и невзрачном, от чего я не сразу поняла, что это надгробие, из-за многолетней пыли и плесени невозможно было прочитать ни имени, ни даты, только: «Быть верным долгу в несчастье  - великое дело. Демокрит. От дочери». Это была старая заброшенная могила.
 Вообще-то кладбище построили «латиняне», или как их там, в общем, иноверцы, и поначалу оно считалось как бы католическим, потому можно встретить в этом некрополе множество имён и надписей на иностранном языке. Например, «Hier ruhet in Gott Franziska Ott geb. Bucker , geb. 1820 d. 29 October, in Schobusc in Bayern gest. 1896 d. 6 Marz in  Rjasan. Ruhe und Friede ihrer Asche»; или «CI-CIT …. Auguste MATHIAS ne a dessau 1795, Decede a Moscou le 26 Mars 1862», и возле: «AUGUSTE MATHIAS ne le 24 Janvier 1826, ne cede le 29 Septembre 1880», «CI-CIT Clemenco Mathias CAMBIN nee a Paris en 1798, decede a Moscou 4 Juin 1854»; «GEORGE LION geb. d. 10 November 1853, gest. d. 22 Maerz 1909». Есть там надгробие в виде большой, высоко возвышающейся над могильным участком стены с дверью (ведущей, видимо, прямиком в загробную жизнь). Над дверью цитата из Ветхого Завета:
F;rchte dich nicht, denn ich habe dich erl;st; ich habe dich bei deinem Namen gerufen; du bist mein!
 а под ней имена и даты: «Преображенский Михаил Александрович,  1893- 1956» и «Emma Muller, geb. 2/XI 1866, gest. 2/V 1909».
 Но затем стали хоронить и представителей прочих конфессий. Надо сказать, тесновато тут уже. На некоторых надгробиях значилось сразу по нескольку имён: «МАЛЫШЕВЫ, Татьяна Ивановна, 1909-1995, Владимир Павлович, 1906-1966, Ирочка, 6 лет, 1935, Игорёк, 16 дней, 1938», на иных даже по шесть имён над одной могилой.
 Большие деревья возвышаются над могильными рядами, за долгие годы вырос тут уже целый лес. В иных случаях стволы деревьев заменяли какую-то часть могильной ограды, тут же, под сенью была прилажена скамеечка, что само по себе являло обстановку чрезвычайно умилительную. Ведь что может сравниться с такой возможностью – посидеть у могилки ушедшего человека, в тени деревьев, поразмышлять о многих полезных вещах, успокоиться, если испытывал уныние. Привести мысли в порядок, глядя, как колышутся ветви сирени душистой над выстроенными в ряд могильными плитами, высокими и низкими, тяжеловесными и полегче, чёрными, реже белыми. На некоторых постирались имена, даты, слова молитв, будучи даже выгравированными по камню: «189.. – 19..8», «1958 – 197..», «Аз бо благ и челов…».
  Можно было увидеть среди архитектурного великолепия и достижений гранитных дел мастеров и ничем не примечательные таблички, криво торчащие из земли. Ведь не у всякого отыщутся средства на роскошный памятник усопшему родственнику, кстати, средства немалые. Где-то просто написали краской имя усопшего, а вместо лепнины и мраморных прикрас обвесили табличку ёлочными игрушками. Как вижу такие могилы, сразу представляется маленькая сухонькая старушка, за неимением средств украшающая могилку, табличку и крест новогодними блёстками и серпантином.
 Детские могилы старалась обходить стороной, уж очень грустно подле них находиться.  Под незамысловатым четверостишием у подножия мемориальной плиты, аккуратно расставленные детские игрушки – пластмассовые машинки, трактор, самосвал…. бросались в глаза, вызывали тянущее чувство жалости к осиротевшим родителям, такие пластмассовые, яркие, и никак их вид не мог сочетаться с видом холодного гранитного камня. Посреди огромного кладбища, памятников, надгробных камней, надписей, чугунных ограждений – стоят эти пластмассовые игрушки, до которых дотрагивалась когда-то детская рука.
 Кода приходила туда в последний раз, витали в воздухе свежие запахи мая, дурманила черёмуха, жёлтые цветки акации горели. Дождь пробежался, омыл тротуарную плитку, которой выложены были между рядами узенькие дорожки. Потом сквозь кроны деревьев выглянуло солнце, заиграли блики на омытых дождём надгробиях. Птицы заливались трелями. А я тогда подумала, сколько же народу, сколько людей – было, а вот теперь их нет. И где-то они сейчас, где-то. Канули в прошлое их дела, мечты, планы, их голоса и улыбки. Так будет с каждым, абсолютно всё человеческое проходит. И крохоборство Борисолегыча, и бессистемное донкихотство Леонида, и разрушительная, эгоистичная, патологическая привязанность Людмилы Михайловны к своему бестолковому сыну, и истерические истины «просветлённых» сектантов, и многочисленные политические идеологии разных людей - всё это когда-нибудь закончится вместе с ними, отчего сам собою напрашивается вопрос – и к чему была вся эта мышиная возня?
Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?
 Неужели окажется так, что всё случилось с нами напрасно, что мы жили и мечтали зря? Нет, не для последующих поколений, а именно для самих себя – неужели зря? Странное дело, никак не могу ответить на этот вопрос утвердительно, когда прохожу мимо обелиска, сооружённого в память о 94-х воинах, скончавшихся в Бородинском сражении 26 августа 1812 года: «О дети, кланяйтесь! Они легли за нас; Паденьем славным их Отечество восстало». А вспоминая Вадикину маму – могу ответить утвердительно, да, мол, зря всё. Значит, у всех по-разному.
Подозреваю, у каждого человека изначально должна быть какая-то сюжетная линия, и не одна, а несколько, может, даже больше. Выбор одной из них – это и есть «делание своей судьбы»! Человек думает, что только он является режиссёром и главным креативщиком, а на самом деле тот путь давным-давно был уготован ему как один из вариантов. Тянущиеся от рождения человека сюжетные линии не параллельны, они пересекаются, образуя сложную сетку, множество анастомозов, мостиков, чтобы можно было перебежать с одной линии на другую и обратно. Иногда по ходу человек чувствует, что где-то существует Другая жизнь, которая лучше. Чаще всего он избавляется от подобных мыслей, потому что он, как и многие, ленив, либо его насильственно, порой сами того не осознавая, заставляют не думать об этом – окружающие люди, обстоятельства, злые ветры. Это самое печальное.
Но бывают на свете ещё люди, и их, кстати сказать, не так уж и мало, которым счастье выпало родиться с неотвязным чувством отчуждённости к этому миру, они ощущают, что всего лишь гости здесь, но где их дом, вспомнить не могут. Благодаря такому чувству человек выбирает самую лучшую для себя дорогу. Оно способно привести его рано или поздно к счастью. Не к такому счастью, когда жизнь без слёз, без бед, без проблем. Это счастье другого рода, иного порядка. Такое счастье есть осознание необходимости стремиться к счастью всего человечества. Потому что не бывает абсолютно счастливых людей. Даже если у человека всё по всем направлениям благополучно, он не может быть абсолютно счастлив. Ведь как может быть человек абсолютно счастлив, при том, что он живёт хорошо, если где-то живут другие люди, и живут плохо? Я думаю, счастье каждого человека зависит от счастья всего человечества, которого так, чтобы везде и одновременно, нет, следовательно, человек не может быть абсолютно счастлив. Он может только забыться на какое-то время (или на целую жизнь) и ошибочно принять своё забвение за абсолютное счастье.

******

  Однажды заметила такую картину: ствол высохшего дерева распилили, видимо, расчищая участок, но оставили внушительного размера пень. А выше, над ним, часть ствола, плотно примкнувшую к могильной оградке, которая настолько разрослась корой, что прямо-таки срослась с чугунными прутьями, не стали отдирать, оставили на оградке нетронутой – получился этакий двухъярусный пенёк. Зрелище странноватое. Как если бы взять тело умершего человека, но не уложить в специальное хранилище, а выставить в самой нехарактерной для мёртвеца позе. Вот, росло дерево большое, крепкое, сильное, и казалось, будет стоять ещё века, а усохло за какие-то несколько лет, и нет его теперь. Остались одни пеньки.
 Когда-нибудь не станет и меня. Может, случится это в ближайшее время, а может, очень не скоро, но случится обязательно. Пусть тогда всколыхнётся в облаках гроза и прольётся над моей могилой дождичек, не сильный, тёплый и приятный, не портящий настроения. Пусть это будет в мае, числа, допустим, четвёртого. Шучу, конечно. А потом, после грозы и дождя хотелось бы увидеть дороги, большие, извилистые, потрясающие воображение. Серьёзно.
 Некоторые люди боятся упоминаний о смерти, как огня! Например, стоит в присутствии моей тёти заикнуться о неминуемой кончине каждого живущего на Земле, как бедная женщина буквально цепенеет, начинает дрожать, просит немедленно замолчать, сменить тему разговора и никогда больше не напоминать ей об этом. А мне от того делается забавно. Ну, умру я, умрёшь ты, не мы первые и не мы последние. Люди рождаются и умирают, это очень естественно, так должно быть, и никак иначе.
  Интересно, когда наступит моя смерть? Это ожидание похоже на множество других. Как мучительно ожидать наступления дня экзаменов, готовиться к нему, и думать, что не сдашь, провалишь сессию, бояться. Как в детстве лежать под одеялом, жаждать наступления утра, потому что утром папа пообещал взять с собой на работу, а он работал лётчиком! И ждать этого момента, который, кажется, наступит не скоро, и вообще не понятно когда, а он вдруг – раз! – и наступил, два! – и остался где-то позади.
Всему своё время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать, время насаждать и время вырывать посаженное, время убивать и время врачевать, время разрушать и время строить, время плакать и время смеяться, время сетовать и время плясать, время разбрасывать камни и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий….

       Бабушка обещала, что мы встретимся с нею в раю. Она вполне заслуживала его, а вот мне ещё предстоит. И даже если рай - это нечто совсем иное, совсем не соответствующее нашим человеческим представлениям о нём, то вдруг, помимо Великой Тишины, будут там и отголоски наших грёз, появившихся когда-то не напрасно. Может, будет омываемое пенистыми волнами океанское побережье, залитое огнями фейерверков, будет играть музыка и петь живой Боб Марли, люди будут танцевать, а их детки - бегать по пляжу голышом и строить фигуры из песка.
И времени там не будет, потому что Время закончится ещё здесь. Это бабушка мне рассказывала, что Время выглядит как огромное полотно, сотканное из минуточек, испещрённых мгновеньями. В ту минуту, когда человек протягивает кому-нибудь руку помощи, когда делает любое доброе дело, когда его сердце сжимается от жалости, в полотне времени  вплетается очередная сверкающая нить – то самое мгновение из жизни человека. Эти минуты милосердия людей обозначаются на полотне, подобно невероятной блистающей вышивке.
 «Полотно накручивается на постоянно крутящийся валик. Слой за слоем то место на полотне, где обозначилась чья-либо боль или радость, постепенно оказывается внутри рулона.  Внутри него оказывается и всё остальное – желания людские, все их человеческие увлечения, достигнутые цели, забытые давно уже мечты и всё-всё-всё.  И хотя с точки зрения человека валик крутится медленно, но всё-таки крутится он, никогда не останавливается и никогда не пойдёт вдруг вспять. Когда наступит Конец света, валик перестанет крутиться и остановится. Полотно времени перестанет накручиваться на него, ему уже не из чего будет расти, потому что тянущиеся нити его оборвутся. Самый край полотна – это будет конец настоящего времени и нынешней системы вещей. Тогда Бог-вседержитель  возьмёт валик с полотном и вскинет его вверх, одним движением размотав весь рулон от начала до конца, длинный-предлинный холст разверзнется на всю свою длину. Станут тогда видны одновременно все времена, эпохи, годы,  часы, минуты и секунды. И если бы человек посмотрел на такое полотно времени, то увидел бы, как было ему когда-то очень плохо, но вместе с тем смог бы увидеть и все свои прошлые радости. Тогда, увидевший горе и радость одновременно, он стал бы человеком Нового мира, Нового времени, стал бы, как ангел».
Великое полотно всё ещё продолжает крутиться.