Анатомический зал

 Из цикла "Анатомический зал".

Всем, кто хотел бы отказаться от привычки смотреть порнографические фильмы, но по причине окончательного оскотинивания сделать этого не может, настоятельно рекомендую поприсутствовать на вскрытии. Ну, или хотя бы просто поразглядывать вывернутые наизнанку тушки, кучей наваленные перед входом в крематорий. Вот, как приспичит, так сразу – в морг, вновь за подзабытыми впечатлениями. Потому что такое близкое ознакомление с устройством человеческого тела наверняка поможет излечиться от блудливости. Вообще, от многого излечит, иногда даже больше чем надо и чем хотелось бы. Конечно, некрофилов это не касается.
 Когда кто-нибудь гладит кожу своей партнёрши, то не задумывается о том, что прямо под ней, близко-близко уже бежит настоящая красная кровь, что рука, шарящая по его телу – это кость, завёрнутая в мясо и кожу. Он целует её живот, и даже не представляет, что там, внутри трепыхается встревоженный движением каловых масс толстый кишечник, и насколько омерзительны серозная жидкость и желчь. Сношаясь, никто не вспоминает, что влагалище – это такая полая мышечная трубка, которую в анатомичке некоторые студенты веселухи ради вырезают у трупов, нашпиговывают на дверные ручки, играют ими в пятнашки или футбол, а потом, если требуется, аккуратненько вставляют обратно.
 А поцелуй? Ну, этот, «французский». Это же две человеческие головы, у каждой из них внутри сомнительной чистоты ротовая полость, внутри которой, в свою очередь, не всегда здоровые зубы, почти всегда обложенный какой-нибудь гадостью язык и гниющие остатки еды, ведь никто не бежит чистить зубы сразу после романтического ужина. Целующиеся люди не разглядывают на лице партнёра забитые грязью поры, нарывчики. Человек так был устроен, чтобы не напугать его, природа придумала ему кожу и волосы, а главное, очень избирательное зрение. Но я-то видел. Я видел, как выглядит эта кожа изнутри, и как выглядит изнанка скальпа с волосами. В общем, я просто больной.

******

   Тот нелицеприятный факт, что когда-нибудь мне придётся умереть, впервые я осознал в 4 года. Я уже не помню точно, откуда у меня появились тогда те странные мысли. Кажется, однажды утром я проснулся и сразу подумал об этом. Я вдруг понял, что смерть – это как заснуть и не видеть никаких снов. Черным-черно вокруг, одна рыхлая пустота. Ничего не стану думать, чувствовать – абсолютное небытие. Это показалось мне настолько ужасным, что я весь день не мог успокоиться и всё тревожился об этом. Помню, закатил истерику. Уткнувшись лицом в подушку, плакал навзрыд и не хотел вставать с кровати. Вокруг меня собрались братья, сёстры и даже кое-кто из соседских ребят. Все они невероятно изумлялись, когда узнавали причину моих слёз.
 «Я не хочу умирать! - всхлипывал я, давясь соплями. - Меня не будет нигде! Боюсь темноты!»
 Двоюродная сестра, которая была старше меня на десять лет, сказала: «Вот глупый! Как ты можешь думать о смерти, тебе же всего четыре?».
Но её слова нисколько меня не утешили. «Ну, умру я на десяток лет позже тебя, но всё равно ведь умру, раньше или позже, какая разница!» - думал.
 Я прекрасно понимал, что, скорее всего, смерть моя случится не завтра и даже не послезавтра, а через много-много лет. Но что эти «много-много» по сравнению с вечной и непреходящей тьмой? Мне эти годы показались призом совершенно неутешительным. Как смогу я наслаждаться жизнью, если всегда буду помнить о неизбежном конце?
 На следующий день я обо всём забыл. И, кажется, мысли о смерти больше меня не посещали. Так только, отголоски тех мыслей. Например, лет до шести я боялся засыпать, ведь это означало погрузиться во тьму и бесчувствие, хотя и на время. Так и лежал по полночи с открытыми глазами, уставившись в тёмный потолок, изо всех сил стараясь не спать. Мама ругала меня за это и заставляла «сейчас же заснуть». А я боялся оказаться в том бессознательном состоянии, в котором не смогу мыслить, когда меня и моего бодрствующего разума не будет НИГДЕ. Вот этого НИГДЕ я и боялся ещё очень долгое время.

******

В детстве я был самым щуплым среди остальных детей - сначала в детском саду, затем в школе, часто болел всякими простудными заболеваниями, любая девчонка без труда могла надавать мне «лещей». А в семилетнем возрасте со мной произошёл один из тех случаев, что запоминаются на всю жизнь. Пошёл со старшими мальчишками на реку купаться, и поскольку плавать не умел, начал тонуть – попалась на мелководье какая-то яма. Дикий испуг помню до сих пор, и то, как это ужасно – захлёбываться, не иметь возможности сделать вдох. Тогда я подумал, что, наверное, не так ужасно состояние, когда тебя уже нигде нет, гораздо страшнее и мучительнее сам процесс умирания.
 После случая на реке вечно пьющий отец совершил свой самый лучший в жизни поступок – отвёл меня в секцию спортивного плавания. И начался новый период – тренировки, соревнования, разряды, медали. Телосложение моё претерпевало кардинальные изменения, к четырнадцати годам я стал высок, плечист, и сильно походил на отца – имел такой же хмурый взгляд, бледное ассиметричное лицо, густые лохматые брови, почти сросшиеся на переносице, большой горбатый нос, искривлённый извечной ухмылкой рот и необыкновенно, просто неприлично оттопыренные уши. В семнадцать поступил в колледж, и быстро заработал репутацию самого популярного парня на курсе, девчонки наперебой предлагали мне дружбу, назначали свидания, встречи, а я отчего-то считал их всех глупыми и неинтересными существами, всем отказывал.
 В колледже я подружился с Максом. Мы быстро поладили, только иногда в его суждениях и поступках проскальзывало нечто такое, чего я не мог понять и принять, что было мне чуждо. Что это такое было? Думаю, беспечность. Вовсе не такая беспечность, какую можно наблюдать у всякого едва окончившего школу молодого человека. Ведь и я был беспечен, но как-то совершенно по-иному. В моём случае беспечность напрямую связывалась с возрастом, и лишь только с ним, а у Макса беспечность являлась и является до сих пор одной из характерных черт. Как-то зашёл разговор о смерти, начали гадать, у кого какая она будет, и существует ли загробная жизнь, и тогда Максим сказал:
- Чего тут думать? Умрём, будем лежать в земле, гнить, кормить червей.
- Какая гадость. – Сказал я.
- Ничего не гадость. Червячкам тоже что-то кушать надо, нельзя быть таким эгоистом.
- Можно подумать, у кого-то есть выбор.
- Выбора нет. Зато и случится этот конфуз очень не скоро! Живи, радуйся, наслаждайся жизнью.
 И мы наслаждались. Это было самое счастливое время.
Мы, молодые здоровые парни, ночи напролёт гуляли по городу, пели под гитару песни, знакомились с девушками, катались на отцовской машине, ключи от которой я без спроса и ведома брал у своего ничего не подозревающего родителя. И искренне верилось в то, что жизнь никогда не закончится.

А потом я окончил университет, и теперь вот работаю здесь. Непризнанные гении, суицидники, бомжи, наркоманы, директоры ОАО, гастарбайтеры, гопники, доктора наук, проститутки, бандиты, полиционеры, профурсетки, сектанты, мизантропы, танечки с манечками, весельчаки и унылые хмыри с отвисшими брылями – все-все были на моём столе, и у всех у них внутри примерно одно и то же.
 Я захожу в холодный кубрик, от пола до потолка заполненный «пациентами», лежащими в ряд на полках, под полками или даже друг на друге. Жалкие, голые, смирные. Вот они, нынешние дети века потре****ства. Шли по жизни, играя в игры, заводили романы, пробуя друг дружку, как в мясном ряду, сношаясь, разбивались пьяными на дорогах, вешались, травились «палёной» водкой, они по большей части скоты, которые принимали себя за людей. И мне делается смешно, и я, злодей, рад за них: собаке – собачья смерть.
 Говоря по правде, во мне нет ненависти к ним, как нет и какого-то сочувствия, жалости. Патологоанатомы не могут любить или ненавидеть своих пациентов.
  Вообще, люди совершенно не задумываются о смерти, хотя бы даже о том, как они будут выглядеть, откинувши копыта. О том, как ничтожен, слаб и беспомощен человечишка, некогда мнивший себя талантищем, незаменимым во всех смыслах, индивидуальностью! Жалкий, жалкий человек. Нет у него мысли, что ни сила, ни красота, ни власть, ни способности – ничто не устоит перед ней, костлявой.

Жил-был грозный дядька, какой-то высокопоставленный чиновник. За долгие годы жизни он привык, что до людей слова намного лучше доходят, если подкрепить их непререкаемым начальственным тоном и заранее выражаемым недовольством. Вот так жил дяденька, командовал подчинёнными, наказывал их по всей строгости за косяки и недочёты, а умер от сердечного приступа, и ведь не старый ещё был. Позже его супруга, будучи уже вдовой, рассказывала, будто незадолго до смерти мерещились мужу всякие гадости, свиньи рогатые, голые девки с бородатыми рожами, только суровый начальник никому об этом не рассказывал. Когда его мёртвого раздели, оказалось, бедолага «наложил» перед смертью в штаны, да так, что все кругом озадачились: что же всё-таки такого страшного померещилось такому строгому и грозному и всеми уважаемому мужчине?
  Совсем недавно какая-нибудь киса кружила головы мужчинам, имела кучу поклонников, любовников меняла, как перчатки, ей каждый день дарили цветы и дорогие подарки, подруги завидовали, карьера шла в гору, и, казалось, ожидает счастливая жизнь. Но кто-то свернул ей шею. Изгрызенный собаками труп нашли выброшенным в подворотне. Недавно, улыбаясь, жеманно раскрывала ротик, поджимала губки, и ворковала так, будто во рту у неё леденец, а сейчас лежит вот у меня, безмозглая в буквальном смысле, с пожелтевшим туловищем, вынутыми внутренностями, с безобразно расплывшимся, как неважно застывший холодец, лицом.
   Всего лишь вчера жирный директор завода и по совместительству владелец сети ювелирных магазинов трахал в сауне молодую любовницу, глушил Хеннеси, отмечая отправление сына для учёбы заграницу, а теперь вот, стою я над ним, выпотрошенным, и сокрушаюсь: сколько же кала сокрыто в необъятных телесах директоров заводов, начальников ЖЭКов и городских наших депутатов. А вот, кстати, и новая любовница его, знатная по городу млядь. Молода и прекрасна, при жизни хлебом не корми её было, дай лишь бы подарить всякому букет венерических заболеваний. Не забесплатно, конечно. Узнай директор про такое, сам бы отправил непутёвую на тот свет, а так хоть не пришлось – завалил обоих киллер, и директора, и любовницу его.
 - Ну уж нет, я-то так не кончу! – вскрикнешь ты. – Я заведу семью, воспитаю детей, успею сделать много добрых дел, и весь такой благополучный умру на 101-м году жизни в окружении любящих родственников.
 В действительности же этому не бывать. Из десяти если попадётся один такой, уже хорошо, остальные умрут от пьянства, переедания, жутких болезней, свёрнутых шей, поножовщин и прочих эксцессов. Большинство думает, что с ними ничего дурного не случится, что умрут, протабаченные насквозь, от интеллектуальной пресыщенности, а не от рака лёгких. Что перед смертью не будут харкать кровью, корчиться от боли, а смогут дышать полной грудью, и с блаженной улыбкой отойдут в мир иной. Наив.
От чего чаще всего умирают люди? Скажешь, от старости. Но не в этой стране. Так уж устроены люди здесь, депрессивный настрой толкает их из одной крайности в другую. Хотя, может, так нужно и всё идёт по плану.

******

 Порой, когда я исследую «богатый внутренний мир» моих безмятежных «клиентов», мне вспоминаются люди, которых никогда не умел понять. Это те самые, что не могут оставаться одни, которым обязательно нужен кто-нибудь, как они говорят, близкий, кому можно «довериться». Но что там нужно такого «доверить», когда доверять-то и нечего? В действительности же таким людям всего лишь желается ощущать рядом с собой чьё-нибудь туловище, чтобы было куда положить неприкаянную руку (ногу, голову). Педофилы, олигархи и прочие извращенцы хотя бы перед самими собою честны в том, что мечтают видеть своё обрюзгшее пузо в окружении множества молодых, здоровых, упругих тел, и не ждут от этих кусков мяса цитирования Марины Цветаевой (ну до такого точно никто не додумается, разве что самый извращенный извращенец). Что за голова вверху у туловища, что у него за «самость» в черепной коробке - в действительности никого не интересует. И правильно, потому что в любом случае ничего в этих коробках интересного нет. Если бы все эти волосатые мачи, невростеники-поэты-художники или старые пердуны признались себе в том, что рядом с ними вовсе не люди находятся, а груды человеческих туловищ, удовлетворяющих их похоть, свою похоть, так называемую жажду какого-то общения, якобы интеллектуальный голод, они бы поняли меня. Потому что живые, по-настоящему одухотворённые люди – это когда по отдельности, и когда у них есть нечто большее, чем просто «самость» в черепной коробке. Но я таких никогда ещё не встречал.

******

  Глядя на труп, я представляю то, каким он мог быть при жизни. Как много на свете разных характеров, но мои пациенты все – бесхарактерные. Умер человек, умерли вместе с ним его привычки, ценности, его голос и его характер. Всё, что осталось от его самости - вот эта остывшая тушка, которая когда-то ходила, разговаривала, смеялась, произносила много умных слов. Разве предполагал человек, что будет лежать голым на этом столе, вонять дичайше, а в его ушах, глазах и во рту заведутся личинки мух?  Он жил и думал, какой неординарной личностью является, но в чём заключалась вся его неординарность, сущность, личность, самость? Многие считают, что человеческий разум это и есть определяющая его личности. Но что этот разум в действительности из себя представлял? Оказывается, полуторакилограммовый студень, который, если его не вынуть из вскрытой черепной коробки, позже начнёт протекать. Я брал его в руки, он помещается на ладонях – и это всё, что было у человека? Это всё, что осталось от его грёбаной индивидуальности, с которой носился он, нянчился и выпячивал всю свою сознательную жизнь?
«Ибо прах ты, и в прах возвратишься, а участь людей и участь животных – одна. Как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом».

******

 Тот случай из детства, когда я плакал, что умру, забылся, залёг на самое дно памяти. И потом, даже работая в морге, ещё долгое время не мог осознать, что когда-нибудь умру и я.
 Когда же мысль об этом однажды пришла, мне стало немыслимо жаль времени, потраченного впустую. Оказалось, что миллионы глупых, бессмысленных слов, не просто пустых, но опустошающих, были произнесены зря, кинуты на ветер. Я вдруг подумал, зачем было жить, если умереть не за что и не за кого? И в чём предназначение человека.
- Строить цивилизации! Размножаться! Тем самым обеспечивать себе «бессмертие»!
 Какое тебе «бессмертие», алё? Многие уже мертвы, хоть и дышат этим воздухом, и ходят, топча эту землю.
 Цели нет передо мною, сердце пусто, празден ум,
 И томит меня тоскою однозвучный жизни шум.
 Смысла во всём происходящем нет, а значит, не существует ничего по-настоящему ценного, подумал я.
А спустя ещё время, вспомнил, что где-то там, на краю земли всё же остались мои истинные сокровища. Старый велосипед, гитара с лопнувшей струной, коллекция игрушечных паровозиков, бумажный змей, прозрачные, совершенно круглые камешки (выискивал каждый подолгу на берегу моря), бамбуковая палочка, фонарик, павлинье перо, настоящий медвежий зуб, монокль, перочинный ножичек, люлька курительная дедовская, компас, лупа и отсыревшие пистоны. И морская раковина со звуками моря внутри.
 Теперь говорю себе: а ведь кое-что в моей жизни можно назвать по-настоящему ценным! Но и то было давным-давно.