Кем был Шекспир?

Глава дополнительная и имеющая характер некоего расследования

I

Фрэнсис Бэкон был человеком поразительного интеллекта, и сфера его интересов была чрезвычайно широкой. По образованию он был юристом, с течением времени стал лордом-канцлером, то есть как бы верховным судьей Англии – но занимался и историей, и философией и даже основал новое философское направление, названное эмпиризмом. С этого самого эмпиризма, собственно, и началось осознанное построение платформы научно-технической революции, преобразившей Европу.

Если изложить учение Бэкона в самом кратком и упрощенном виде, то, возможно, оно свелось бы к тому, что все выводы, сделанные за счет игры ума, должны проверяться (и тем самым подтверждаться) практическим экпериментом.

Он полагал, что такого рода методология дает ключи не только к познанию, но и к могуществу, и знаменитый афоризм «Знание – сила» (лат. Scientia potentia est) сформулировал именно он.

Бэкон был человеком систематического склада ума и афоризмами не ограничился – он написал специальный трактат на эту тему, под названием «Новый Органон». Он, собственно, именно на методе и настаивал и говорил, что «…до сих пор открытия делались случайно, a не методически…». Узнать же новое гораздо легче, если исследователи вооружены методом.

Это – путь, а знать правильный путь – самое главное.

Ибо «…даже хромой, идущий по дороге, обгонит здорового человека, изо всех сил бегущего по бездорожью…».

Бэкон был глубоко убежден в своей правоте и даже трактат свой назвал «Новым Органоном» не просто так, а с целью поправить Аристотеля, общее название логических сочинений которого называлось «Органон» – как бы «орудие, инструмент».

А еще Фрэнсис Бэкон верил в индукцию. Наблюдение фактов и их проверка дают вам некое предположение, которое можно попытаться обобщить в виде закономерности. Но при этом критически важным является и поиск фактов, опровергающих ваше первоначальное заключение, ибо оно может оказаться совершенно неверным. Если в цепочке возможных «перечислений» вы сумеете выделить «исключения» – вы сможете прийти к важным выводам.

Собственно, сама система такого рода так и называется – метод исключения.

Вы наблюдаете некий феномен, последовательно перечисляете причины, которые могли бы вызвать наблюдаемое вами явление, и дальше последовательно и доказательно исключаете из рассмотрения вещи явно невозможные.

То, с чем вы останетесь в конце этого процесса, и будет решением – каким бы невероятным оно ни показалось вам с первого взгляда. К этому следует добавить и анализ причин, которые могли повести вас к ошибке. Со свойственной ему методичностью Бэкон раскладывает причины ошибок на классы, которые он называет «призраками» («идолами», лат. idola).

Мы не будем сейчас вникать во все эти классы ошибок, а ограничимся тем, что выделим один из них, который сам Бэкон назвал «призраком театра», – это усваиваемые человеком от других людей ложные представления об устройстве действительности.

Фрэнсис Бэкон определял этот тип заблуждения следующим образом: «…аксиомы… которые получили силу вследствие предания, веры и беззаботности…»

Это – важный момент.

Потому что именно на его основе некая Делия Бэкон (однофамилица великого философа) выдвинула в 1857 году смелое предположение: истинным автором произведений Шекспира был вовсе не Шекспир.

Согласно ее мнению, это Фрэнсис Бэкон.

II

Ссылалась она на разные вещи, но в основном упирала на то, что не мог актер Шекспир знать такую кучу вещей, которую он совершенно очевидно почему-то знал, и не мог он писать столь мощные философские произведения, не имея для этого никакой подготовки, – следовательно, их писал другой человек, философ, живший примерно в то же время, что и Шекспир, – а таковым являлся в первую очередь Фрэнсис Бэкон.

Мысль эта некоторым людям показалась вполне здравой, и они начали, так сказать, «…вглядываться в проблему…». Оказалось, что в труде Бэкона под названием «The Promus of Formularies and Elegancies», наборе всевозможных коротких формул, афоризмов и прочего в том же духе, содержатся абсолютно, буквальноточные «кальки» со слов Шекспира.

A fool’s bolt is soon shot. (Bacon, Promus)
A fool’s bolt is soon shot. (Shakespeare, Henry V)
В приблизительном смысловом переводе – «…дурак стреляет быстро и не целясь…».

All is not gold that glisters. (Bacon, Promus)
All that glisters is not gold. (Shakespeare, The Merchant of Venice)
«…не все то золото, что блестит…».

И таковых совпадений там насчитали с дюжину.

Ну, что сказать? Шекспироведение к середине XIX века существовало уже пару веков, был накоплен значительный материал – и шекспироведы поглядели на «бэконианство» примерно так, как римская Церковь – на ересь Лютера.

Сперва еретические построения игнорировали, потом носителей их попытались переубедить, а когда это не получилось – припечатали к позорному столбу всей силой Знания и Авторитета.

«Бэконианцам» было сказано, что они дураки и ничего не понимают, что Бэкон не мог писать так, как писал Великий Бард, что философия тут ни при чем, а важна поэзия и мощь поэтического гения, что Шекспиру и не нужна была никакая книжная ученость, ибо он был как бы «…наивное дитя Природы…», и его лепет приходил к нему на уста самопроизвольно – а так-то он был вполне невежественным человеком, вполне на уровне своего века и социального положения.

Добавлялось, что, по свидетельству знавшего его Бена Джонсона, латынью он владел не очень, а греческого и вовсе не знал и что все практические навыки, которые он вроде бы обнаруживает, он подхватил либо в таверне «Русалка», где собирались моряки, либо в кругу своих аристократических знакомых, вроде графа Саутгемптона, которому, по всей видимости, были посвящены знаменитые шекспировские сонеты.

А что до совпадений между строками Бэкона и Шекспира, то, во-первых, это была народная мудрость того времени, во-вторых, неизвестно, кто у кого их копировал.

Почему непременно Шекспир брал эти слова у Бэкона, а не Бэкон – у Шекспира?

В общем, с дискуссии между «стратфордианцами» (названными так по названию города, в котором актер Шекспир родился и где он умер) и «бэконианцами», названными так по имени Бэкона, и началось то, что впоследствии приобрело название Великого Спора.

В столкновении вокруг книги Делии Бэкон ряды «бэконианцев» оказались потрясены и разбиты, они отступили в полном беспорядке – и разделились на два основных направления.

Первое сосредоточилось на том обстоятельстве, что Фрэнсис Бэкон в числе прочих своих занятий интересовался и криптографией и просто обожал создавать свои шифры – или, наоборот, раскалывать чужие. Начались поиски шифровок Бэкона, записанных в тексты Шекспира.

Найти, честно говоря, ничего не нашли, но в процессе был сформирован аппарат, который впоследствии раскрыл японские военно-морские коды.

Второе направление занялось тем, что стало пристально изучать биографию Шекспира и его окружение.

И в результате их усилий на поверхность стали вылезать кое-какие противоречия.

III

Собственно, проблема с биографией Шекспира стара, как само шекспироведение. От него самого осталось очень мало точных сведений и документов – и никаких рукописей. Известно, когда он родился, известно, что событие это произошло в городе Стратфорде, стоящем на берегу реки Эйвон, известно, что он там женился каким-то довольно нелепым образом – 18-летним юношей он был обручен чуть ли не под ружьем с девицей на 8 лет его старше, – и после этого он появился в Лондоне, где и оказался в итоге пайщиком театральной труппы.

В Стратфорде в принципе была так называемая грамматическая школа, где преподавали начала латыни и где он, возможно, учился.

Это словечко – «…возможно…» – следует за ним в его официальной биографии как припев в песенке. Возможно, учился – а возможно, и нет. Списка учеников школы не сохранилось, качество тамошннего преподавания неизвестно, никаких выдающихся выпускников эта школа вроде бы не произвела.

Кроме Шекспира, конечно – при условии, что он в ней учился, что, возможно, и правда, но ничем не доказано…

Конечно, на это легко возразить, приведя в пример известного нам уже Томаса Кромвеля. Он начал свою взрослую жизнь 15-летним неграмотным подростком, записавшимся в солдаты-наемники, – и без всякой школы к 30 годам знал полдюжины языков, включая латынь, и вел успешную юридическую практику, не имея диплома.

Что сказать? Гений – он и есть гений…

Считается, что Шекспир приобрел свои обширные познания в кружке графа Саутгемптона. Вот маленький отрывок из книги М. М. Морозова[62] о Шекспире:

«…В кружке графа Саутгемптона появлялся иногда поэт и драматург Чепмэн, прославившийся своими переводами Гомера…«оком души», как называет воображение Гамлет, мы видим скромного уроженца Стрэтфорда [Шекспира]: сидя в своем углу, слушает он эти слова, и в глазах его блестит лукавый огонек…»

Насчет «…лукавого огонька…» – это очень поэтично… К сожалению, тут пропущено слово «возможно», потому что ни малейших указаний на то, что в кружке друзей графа Саутгемптона был хоть какой-то актер – Шекспир, например, – не имеется.

Однако считается, что он там все-таки был, – ибо графу Саутгемптону оказались посвящены одна за другой две поэмы, подписанные «Шекспир».

Дальше, согласно традиционной версии, дело было так:

«…В следующем, 1594 году он [Шекспир] написал комедию «Тщетные усилия любви», в начале которой несколько знатных молодых людей отрекаются от жизни во имя чистого знания и чистого искусства, а в конце все поголовно оказываются влюбленными в молодых и прекрасных женщин. Ибо Шекспир знал ту старую истину, которую народ выразил в пословице: «Гони природу в дверь, она влетит в окно». Нет, не по пути было Шекспиру с графом Саутгемптоном и его друзьями!..»

То есть Уильям Шекспир решил, что ему не по пути с графом Саутгемптоном? Да, говорит нам М. М. Морозов и добавляет следующее:

«…Он, по-видимому, стал все реже бывать в этом доме, где много узнал и на многое насмотрелся. Затем совсем прекратил посещения. И граф Саутгемптон позабыл о Шекспире. В дошедших до нас письмах графа имя Шекспира не упоминается ни разу. И неудивительно: встреча со скромным начинающим поэтом и драматургом была для знатного вельможи лишь мимолетным впечатлением…»

Вообще говоря, все вышесказанное поистине поразительно.

IV

Картина получается предельно нелогичной. Шекспир-автор начал с того, что опубликовал поэму «Венера и Адонис», написанную по мотивам Овидия. Она была посвящена юному графу Саутгемптону, имела огромный успех, и, как нам говорит твердый «стратфордианец» M. M. Морозов, Шекспир якобы получил за нее от графа огромную сумму в 1000 фунтов.

Это как раз в то время, когда он якобы скромно сидел в уголке в кругу удалых аристократов и записывал себе на коленке накопленные сведения и впечатления.

Морозов оговаривается, что сумма скорее всего была много меньше и что насчет «…сидения в уголке…» – это предположительно. Еще бы не предположительно, как мы видели выше, М. М. Морозов сам пишет, что никаких сведений о Шекспире в письмах графа не отыскалось.

Но никакой актер в кругу друзей графа Саутгемптона не был замечен вообще – никем никогда.

А дальше актер-Шекспир решил, что его место с народом, и стал писать пьесы для народного театра?

По тем временам оплата такого рода деятельности сильно разнилась в зависимости от того, ставилась ли пьеса при дворе (или у кого-то из знати для частного развлечения), или она ставилась в одном из публичных театров Лондона. За придворную «маску», как называлось представление, автору платили 40 фунтов. За городскую постановку – от 5 до 7 фунтов.

Откуда мы знаем про такие расценки?

От M. M. Морозова. Более того, они подтверждаются и из английских источников. Так почему же автор/актер Шекспир ушел с таких богатых хлебов, как круг друзей-придворных, в театр вроде «Глобуса»? Может, его прогнали? Вроде бы нет – в 1609-м в свет вышли сонеты Шекспира, и их адресатом единодушно считается граф Саутгемптон.

Значит, ссоры не было? Почему же связь оказалась как бы расторгнутой? M. M. Морозов твердо говорит – Шекспир хотел быть ближе к народу…

Странно, правда?

Глянем еще разок на поэму – первое опубликованное произведение Шекспира.

Она была подписана «Shake-Speare», «Потрясающий Копьем». M. M. Морозов говорит нам, что это все ерунда – Кристофер Марло, современник Шекспира, подписывался на дюжину разных ладов, правописание не устоялось.

Он прав.

Но вот о том, что псевдонимы того времени, как правило, писались через дефис, он нам не сообщает.

Пойдем дальше? Первое полное Фолио сочинений Шекспира вышло в свет в 1623 году, лет через 7 после смерти актера-Шекспира, с потрясающей по силе эпитафией Бена Джонсона.

При этом при жизни Шекспира они не больно-то дружили, смерть поэта прошла не замеченной ровно никем – а вот Джонсону потом, после издания Фолио, заплатили очень даже хорошо, целую 1000 фунтов. Почему?

Непонятно, неясно, загадочно и так далее…

Рукописей Шекспира нет. Вообще никаких. Есть пиратские издания, записанные стенографами, есть актерские копии с пометками режиссуры – и ни единого автографа. Почему?

Джонсон говорит что-то неясное о «…Высоких Покровителях…» – но не роняет ни единого словечка по поводу того, откуда он взял тексты, попавшие в Фолио, кто оплатил очень дорогое издание и так далее… Почему?

Ну, и так далее – таких недоуменных «почему» можно поставить добрую дюжину…

V

Самые большие сомнения вызывал единственный известный нам документ, если не написанный, так хоть подписанный Великим Бардом, – его завещание. Например, в завещании Шекспира расписано с подробностями, кому должна достаться его «…вторая по качеству кровать…». Друзьям отписана некая малая сумма на то, чтобы заказать себе кольца в память покойного.

Бен Джонсон в списке друзей не упомянут…

Завещание написано очень и очень хозяйственно – завещатель хочет и с того света контролировать свои деньги, и порядок наследования расписан чуть ли не до седьмого колена. При таком заботливом отношении к имуществу почему-то оказывается, что дочери Шекспира практически неграмотны – старшая с трудом, но попыталась расписаться, а младшая, Джуди, «…приложила знак…».

Подпись завещателя поставлена нетвердой, дрожащей рукой, к письму вроде бы непривычной. Каноническая теория объясняет это тем, что Шекспир был уже очень болен.

Возможно…

О рукописях в завещании нет ни слова, хотя их издание принесло бы сумму, раз так в 5–6 большую, чем все движимое имущество завещателя. Почему они не упомянуты? Это утверждение легко проверить – изданное в 1623 году Фолио стоило по сотне фунтов за копию, а отпечатали их больше тысячи.

 Шекспир не подозревал, что его рукописи имеют коммерческую ценность?

В опись имущества не внесена ни единая книга – почему?

Актер целиком полагался на память, на библиотеки своих друзей-аристократов, на рассказы моряков в пабе, куда он ходил?

Неясно, непонятно, таинственно и так далее…

Больше всего людей, читавших завещание, задевала какая-то неприятная хозяйственность документа. Перед глазами представал мелкий собственник, эдакий куркуль-мироед.

Где тот гордый дух, который создал «Гамлета» и «Короля Лира»? Зигмунд Фрейд говорил, что автор завещания и автор творений Шекспира не мог быть одним и тем же человеком – такое вот у него сложилось впечатление.

 Ну, впечатление – не документ, к делу не пришьешь…

Величайший политический ум Ренессанса, Никколо Макиавелли, замышлял на подкопленные было деньги завести у себя на ферме курятник и даже пытался торговать дровами.

Его бессовестно надули, и тем дело и кончилось…

Так что понятно, что и гению надо есть и пить, и хозяйственные заботы должны быть ему не чужды. Это все, конечно же, было известно давно, и А. Аникст, человек в шекспироведении известный, пишет в очень теплых тонах следующее:

«…Читатель может посетовать: зачем мы занялись столь скучными прозаическими подробностями; не унижает ли это Шекспира? Но Шекспир жил не в облаках, а на земле. За короткий срок ему удалось заработать достаточно, чтобы обеспечить свою семью и помочь отцу. Читателям, которых подобные факты могут шокировать, мы напомним, что и другие великие люди не были безразличны к вопросу о материальном достатке…»

Дальше А. Аникст добавляет, что Шекспир охотно одалживал деньги своим землякам:

«…Ричард Куини, приезжавший по делам стратфордской корпорации в Лондон и остановившийся в гостинице «Колокол», отправил 25 октября 1598 года письмо, адрес которого был начертан так: «Моему дорогому и доброму другу и земляку мистеру Уильяму Шекспиру доставить это». Повторив еще раз эти эпитеты, Куини прямо приступил к делу:

«Любезный земляк, смело обращаюсь к вам, как к другу, прося помочь тридцатью фунтами стерлингов под поручительство мистера Бушеля и мое или мистера Миттона и мое. Мистер Росуэл еще не прибыл в Лондон, и я попал в особое затруднение. Вы мне окажете дружескую услугу и поможете расплатиться с долгами, которые я наделал в Лондоне…» Дальше следовали всякие подробности относительно гарантий, которые давал Куини, и просьба поторопиться…»

В общем, все как бы хорошо и благолепно. Если, конечно, не знать подробностей.

VI

Атака «бэконианцев» на крепость под названием «Авторство Шекспира» не удалась – но она всколыхнула, так сказать, устоявшуюся среду. Начались интенсивные раскопки в архивах с целью подтвердить – или опровергнуть – их гипотезу. Никаких доказательств причастности Фрэнсиса Бэкона к произведениям Шекспира найдено не было.

Но и никаких подтверждений авторства этих произведений самого Уильяма Шекспира, зажиточного и хозяйственного обитателя города Стратфорда, тоже не обнаружилось.

Зато обнаружились кое-какие подробности его «…обстоятельного подхода к денежным вопросам…».

Например, оказалось, что он, предвидя неурожай, скупил загодя зерно с намерением толкнуть его в нужный момент по хорошей цене. Оказалось, что деньги в долг он давал под значительный процент, а неисправных должников безжалостно преследовал по суду.

И не только должников, но и их поручителей – мог, например, разорить кузнеца-соседа, который неосторожно подписался под заемным письмом какого-то другого соседа Шекспира, сбежавшего от уплаты. Шекспир подал в суд на должника за неуплату 41 шиллинга – и вдобавок к долгу требовал уплаты набежавших процентов, а еще убытков и проторей.

Сумма в 41 шиллинг была чуть повыше двух фунтов, нужда Уильяма Шекспира не давила, он купил в Стратфорде дом за 60 фунтов, причем цена, указанная в документах, наверняка была заниженной – обычная практика в то время, с целью понизить налог часть уплаченной суммы в документы не вносилась, а шла из рук в руки наличными.

В общем, поверить в то, что один и тот же человек и «Короля Лира» написал, и соседям «…давал в долг под хорошие проценты…», становилось уже действительно трудно.

Тем временем в процессе раскопок текстов и документов елизаветинской поры начали возникать некие гипотезы, не связанные напрямую с вопросом «…авторства произведений Шекспира…», но наводящие на определенные вопросы.

В «Гамлете» на лорда Берли, тогдашнего премьер-министра, нарисована злобноватая карикатура – сейчас считается доказанным, что в роли Полония в пьесе представлен именно он.

Например, на вопрос Полония, знает ли он, кто перед ним, Гамлет отвечает «…fishmonger…» – «…толкач, торговец рыбой…».

Лорд Берли завел два рыбных дня в неделю с целью поощрить рыболовный промысел – и в результате его именно так и звали, «fishmonger». Не столь достоверно, но предполагается, что Мальволио в «Двенадцатой ночи» – это Кристофер Хаттон, лорд-канцлер и любимец Елизаветы, и изображен он фатом и самовлюбленным дураком.

Королева, говорят, очень смеялась, пьесу ставили при дворе. Знать про клички и привычки министров могли и на лондонском рынке, тут ничего особо секретного нет – кроме храбрости насмешника-автора.

Дальше, однако, пошли вещи менее понятные.

Инструкции, которые Полоний дает в письме к своему сыну, Лаэрту, как оказалось, чуть ли не слово в слово совпадают с такими же инструкциями, даваемыми лордом Берли своему сыну Томасу, который в то время жил в Париже. Положим, это тоже совпадение и, так сказать, элементы народной мудрости – никогда не бери в долг, никогда не давай в долг и так далее, подробности смотри по тексту «Гамлета».

Но вот Гамлет говорит о мертвом Полонии, что тот пошел на корм червям. В английском оригинале – «…worms…» сделали из трупа Полония свою «…diet…».

Но, согласно Джеральду В. Филиппсу (Gerald W. Philipps) лорд Берли любил повторять – в домашнем кругу, естественно, – что он родился тогда, когда шел Вормский Собор, на котором Мартин Лютер был осужден, но покарать которого не сумели. По-русски – Вормский Собор (или Вормский Рейхстаг), по-английски – «Diet of Worms»…

Опять само по себе это ничего не доказывает.

 Может быть – это совпадение. Но может быть – это мрачноватая шутка кого-то, кто был вхож в дом лорда Берли?

А Бэкон, между прочим, доводился ему племянником.

VII

Получается, что Фрэнсис Бэкон снова попадает в число подозреваемых? Пожалуй, что все-таки нет, не попадает. С вопросом «…авторства произведений Шекспира…» вообще имеется проблема.

Очень нетрудно разделить негодование Делии Бэкон и признать (хотя бы внутренне, как бы без доказательств, про себя) – ну не может мелкий, жадный и отвратительно мелочный ростовщик из Стратфорда быть автором веселой комедии «Укрощение строптивой», глубокой и жуткой трагедии «Макбет» и фантастической «Бури»…

Согласившись с этим, надо бы ответить и на неизбежно логически следующий вопрос – а кто же это написал?

Поглядим в энциклопедии описание биографии Фрэнсиса Бэкона. Он был честолюбивым человеком, ориентированным на успех и карьеру:

«…В 1584 году в возрасте 23 лет был избран в парламент. С 1617 года лорд-хранитель печати, затем – лорд-канцлер; барон Веруламский и виконт Сент-Олбанский…»

То есть сумел подняться на самый верх – он стал пэром Англии. Но не удержался на вершине из-за чрезмерного корыстолюбия:

«…В 1621 году привлечен к суду по обвинению во взяточничестве, осужден и отстранен от всех должностей. В дальнейшем был помилован королем, но не вернулся на государственную службу и последние годы жизни посвятил научной и литературной работе…»

Прибавим, что в молодые годы он оставил и, можно сказать, предал своего друга и покровителя, графа Эссекса, участвовал в суде над ним – и суд отправил графа на плаху.

Такой человек не стал бы, наверное, цепляться к несчастному соседу, выжимая из него ничтожную сумму за чужой долг, так мелок Фрэнсис Бэкон, конечно же, не был – но он не стал бы озорства ради дразнить своего могущественного дядю, лорда Берли, обзывая его рыбником-толкачом…

В окружении лорда Берли нам надо поискать кого-то другого – и такой человек, представьте себе, находится.

Это Эдвард де Вер, 17-й граф Оксфорд, кутила, мот и щеголь – а еще отчаянная голова, один из любимцев королевы Елизаветы, прозвавшей его своим «турком».

Граф Оксфорд был зятем лорда Берли, с которым очень не ладил. Граф к тому же отвечал за развлечения королевы, и в этом смысле его соперником был Кристофер Хаттон. А Хаттон бешено ревновал – и жаловался ей в письмах (доказано, есть документы), что его преследуют насмешками два шута: сэр Уолтер Рэли, прозванный ею «водой», «water», «Уотер», и вепрь-Оксфорд – по гербу Оксфорда, голубому вепрю.

Тогда Мальволио – нелепый мажордом, вообразивший, что его прелестная госпожа в него влюблена и готова выйти за него замуж, – начинает действительно сильно походить на злой шарж на Хаттона, который как раз такие идеи и лелеял.

И тогда становится понятно, почему королева Елизавета находила «Двенадцатую ночь» такой забавной…

Множество проблем, связанных с несоответствием жизни «…Шекспира, пайщика актерской труппы…», и «…Шекспира, автора произведений Шекспира…», немедленно отпадают.

Эдвард де Вер, 17-й граф Оксфорд, тратил деньги не считая, разорился на путешествиях и всякого рода экстравагантных выходках, при возвращении в Англию с континента был ограблен пиратами и высажен на берег только что не нагим – в точности, как это случилось с Гамлетом. Более того – в «Гамлете» есть известнейшая сцена, в которой принц наносит удар сквозь занавес по некой крысе и убивает Полония, шпионящего за ним.

A в жизни графа Оксфорда произошел очень похожий случай.

 Он в возрасте 12 лет, после смерти своего отца был отдан под опеку лорда Берли, который, надо сказать, любил все знать. Эдвард де Вер подрос, стал уже юношей, был готов покинуть дом опекуна – и лорд Берли приставил одного из своих слуг следить за юным графом. Оксфорд обнаружил движение за занавеской – и пустил в ход оружие. Дело «…спустили на тормозах…» – было объявлено, что граф всего лишь защищался, так что все обошлось. Но любви между опекуном и его воспитанником это не прибавило…

В общем, по сумме косвенных доказательств, казалось бы, дело решено – настоящим Шекспиром был граф Оксфорд?

В надежде найти не косвенные, а прямые доказательства возьмем довольно известную книгу, специально посвященную этому вопросу, – это «Шекспир под другим именем» некоего американца, Марка Андерсона. Автор считает, что Шекспиром был Эдвард де Вер.

А сам он представляется нам как «…астрофизик, заинтересовавшийся вопросом авторства произведений Шекспира…».

VIII

Вообще говоря, когда начинаешь углубляться в такого рода литературу, иной раз натыкаешься на совершенно удивительные открытия, причем как раз у авторов почтенных и консервативных. Скажем, считается общепризнанным, что словарь Шекспира несравненно богат, превышает 20 тысяч слов и что великий Милтон – наверное, следующий сразу за Шекспиром в иерархии английской поэзии – имел словарь примерно вдвое меньший, чем тот, что был у Великого Барда.

После этого вы открываете книгу М. М. Морозова «Шекспир» и читаете следующее:

«…Хотя словарь Шекспира значительно богаче словаря его предшественников и достигает внушительной цифры более двадцати тысяч слов, он, несомненно, намного уступает словарю некоторых реалистов нашего времени.
Даже незначительный по дарованию писатель, щедро детализирующий факты окружающей действительности, в особенности писатель, склонный к натурализму, легко может в этом отношении обогнать Шекспира…»

Безмятежный идиотизм этой фразы, право же, поражает.

Начать с того, что английский отличается от русского именно обилием синонимов. Русский, как и славянские языки вообще, очень богат и ловок всякого рода приставками и суффиксами.

Попробуйте сказать на английском что-нибудь вроде «…финтифлюшка ты моя распрекрасная…» – у вас будут большие затруднения.

Но в английском, лишенном всяких там хитрозаверченных частиц и приставок, чуть ли не на каждое слово имеется с дюжину синонимов, тонко отличающихся друг от друга в зависимости от контекста.

И выходит, что грамматически простой и вроде бы немногословный английский гораздо разнообразнее или, если так можно выразиться, «многословнее», чем русский. То есть даже вне всякой связи с размерами таланта автора английский текст будет содержать больше разных слов, чем русский, – это системное условие.

Каким же образом «…незначительный по дарованию писатель, щедро детализирующий факты…» и так далее, может «…легко обогнать Шекспира…»?

А никаким.

Здесь следует принимать в расчет время, когда книга М. М. Морозова писалась и готовилась к печати, – 1951 год. B те времена за «…низкопоклонство перед Западом…» можно было схлопотать очень и очень, а что считать низкопоклонством, было вопросом, открытым для интерпретаций…Так что в удивительной формуле подсчета богатства словаря М. М. Морозова следует видеть все-таки не глупость, а спасительную осторожность, и винить автора книги за такой абзац мы не будем.

Но вот Марк Андерсон такого оправдания не имеет.

Ему бояться было нечего, кроме разве что собственной лихости, – и он соорудил огромный том, размером в 597 страниц весьма убористого шрифта, добрую треть которого составляют детальные примечания очень научного вида, с указанием источников и страниц в этих источниках, и весь этот том заполнен полной и абсолютно бездоказательной чушью.

Метод он избрал абсолютно беспроигрышный – берется любой эпизод из жизни Эдварда де Вера и произвольно соотносится с каким-нибудь куском из любого, произвольно взятого произведения Шекспира.

Ясное дело, что всякий раз он попадает прямо в десятку.

Берется некий любовный эпизод из жизни пылкого графа – и к нему тут же прикручивается что-нибудь, позаимствованное из «Ромео и Джульетты», с замечанием, что вот тут-то автор и выразил свои личные чувства и пережитый им момент восторга.

Ну, таким методом можно доказать, что Шекспиром был Мао Цзэдун.

Честно говоря, я сильно усомнился в качествах американской астрофизики при таких кадрах, как Марк Андерсон, – но потом глянул в его биографическую справку и несколько успокоился.

Астрофизик он липовый – у него всего-навсего степень бакалавра с 4-летним циклом обучения, и сразу после получения этой вожделенной «научной степени» он решил, что специальность не для него и он должен заняться «…расследовательским репортажем…».

В общем-то – и слава богу, но мы остаемся все на той же точке. Да, по-видимому, «пайщик Шекспир» – маска, которой прикрылся кто-то другой. Кто же это был и почему он это сделал?

Что у нас есть в сухом остатке?

IX

Эдвард де Вер, 17-й граф Оксфорд, находится у нас под серьезнейшим подозрением. Собственно, я мог бы здесь сослаться на авторитет – так думал В. Набоков. Но тень великого Фрэнсиса Бэкона, чьему методу мы по мере сил следуем, не рекомендовал доверять авторитетам.

Мы уже видели, какие глупости они способны писать, не так ли?

Какие факты свидетельствуют в пользу предположения об истинном авторстве, принадлежащем де Веру?

1. Факты его жизни действительно тесно сплетены с эпизодами, попадающимися у Шекспира. Он знал языки – и латынь, и французский, и итальянский. Он, как истинный вельможа, понимал и в законах, и в придворных интригах, и в аристократических видах спорта вроде соколиной охоты – все это тесно коррелирует с Шекспиром-автором и совершенно не коррелирует с Шекспиром-актером.

2. Подпись Shake-Speare, «Потрясающий Копьем», в его случае имеет смысл. Во-первых, подпись двумя словами, разделенными дефисом, по тем временам была стандартной формулой псевдонима. Например – Mar-Prelate, etc. Во-вторых, у графа Оксфорда был еще один титул, виконта Балбека, гербом которого служил лев, потрясающий копьем.

3. Первые сонеты цикла Шекспира посвящены уговорам некоего юнца, которого человек постарше, любящий его, уговаривает жениться, дабы запечатлеть свою красоту в градущих поколениях.

Юнца мы с большой долей вероятности знаем – это граф Саутгемптон, с этим не спорит даже М. М. Морозов. А как раз в это время Эдвард де Вер, сильно растрепавший по ветру свое достояние, изо всех сил пытается пристроить одну из своих дочерей, у которой, увы, нет серьезного приданого, за этого самого графа Саутгемптона – который, однако, жениться упорно не хочет.

Удалось ли нам доказать наш основной посыл – Шекспиром был граф Оксфорд?

Нет, не удалось. Им мог быть человек, тесно пристегнутый к кругу Эдварда де Вера, беспутного графа Оксфорда, – почему бы и не актер Шекспир?

Эту гипотезу самым лучшим образом – даже в стихах – оформил мой друг, Е. М. Майбурд:

В пабе, которого имя и адрес для памяти
Мудрая Клио достойными не посчитала,
Там вечерами за кружкою темного эля
Сиживал граф, и беседа неспешно текла.
Слушал его со вниманьем актер-сочинитель.
Так говорил ему граф: расскажу я тебе,
Где побывал я, каких повидал я людей,
Образ их жизни тебе опишу без утайки,
Жизнь королей и о принцах легенды, что знаю…
Прямо так просятся эти персоны на сцену!
Только загвоздка одна, я скажу тебе честно:
Много пытался писать я – но нету таланта.
Ты же поэтом от Бога рожден, тебе Муза
Благотворит и подсказкой ведет к совершенству,
Драмы законы познал ты и сцены законы.
Переложить, претворить, что услышал, ты сможешь
В образы великолепные, сильные, чудные,
Словом уверенным, мощным, что дал тебе Бог,
Так, что столетьями будут смеяться и плакать,
И в восхищеньи падут пред тобой на колени
Все, кто услышал, узнал от тебя эти песни,
Ими прославится Англия наша в народах,
И не померкнет вовек, никогда это имя,
Славное имя Вильяма Шекспира! Амен!

X

Теория Е. М. Майбурда хороша как инструмент сомнения. Его «…быть может…» трудно опровергнуть – да, могло быть тесное сотрудничество между графом Оксфордом и кем-то из его окружения, обладавшим великим поэтическим даром. К тому же предложенная «…гипотеза о сотрудничестве…» содержит важный новый элемент возможного решения задачи: а кто, собственно, сказал, что «автор Шекспир» – это одно физическое лицо?

Интересно, что подобное предположение делают и другие люди, не только Е. М. Майбурд. В качестве примера можно сослаться на Бертрама Филдса, у которого есть книга «Актеры».

Так вот, Бертрам Филдс полагает, что наиболее вероятным сценарием было бы тесное сотрудничество графа Оксфорда, писавшего тексты, с актером Шекспиром, хорошо знавшим сцену, – и тогда становится понятным, почему в «Гамлете» после долгих разговоров, и все больше о высоком, в конце вдруг наступает суматоха с дуэлями, смертями, отравлениями – и появлением на сцене военного отряда Фортинбраса с речами и барабанами.

Но, кто бы ни входил в предполагаемый «творческий союз», по-видимому, можно считать доказанным некий важный тезис: Шекспир отнюдь не «…невинное дитя Природы…», которое поет себе вольные песни, не заботясь о деталях и о правдоподобии.

В этом смысле, надо сказать, сторонникам традиционной, «стратфордианской» версии наиболее сильные удары нанесли не их непосредственные противники, а люди сугубо нейтральные.

Одним из них мог бы считаться итальянец, профессор Эрнесто Грилло.

Он совершенно не сомневался в Шекспире-актере, простолюдине из Стратфорда. Он просто формально доказал, что все слова о «…невежественном фантазере Шекспире…» в той части, в которой дело касается Италии, – полная чушь.

«Стратфордианцы» указывали, что в «Двух веронцах» простодушный Уильям Шекспир, нахватавшийся случайных сведений в таверне «Русалка», заставляет своих героев путешествовать водой между Миланом и Вероной, городами сугубо сухопутными. Нет – отвечает им итальянский профессор – это не так. В XVI веке знатные и богатые люди как раз и предпочитали передвигаться, где только возможно, по воде, используя каналы.

Баржа везла их с любым мыслимым количестом груза и слуг и при этом – со всеми удобствами.

Дороги в ту пору были такие, что ехать по ним надо было верхом, ибо кареты с мягкими рессорами изобретены еще не были.

Шекспира бранили за невежество, потому что в «Укрощении строптивой» он поместил призводство парусов в очень сухопутном городе Бергамо. Однако он был прав – их там действительно делали.

Более того – указание на ошибку Шекспира в «Ромео и Джульетте», когда он говорит о «вечерней мессе», в то время как месса служится по утрам, само оказалось ошибочным – в Вероне вплоть до XVI века мессу служили именно вечером.

Получается, что Шекспир либо сам побывал в Италии, либо тесно сотрудничал с кем-то, кто разбирался в итальянских делах.

Но кем же был Шекспир? Увы, задачу мы так и не решили… Попробуем использовать путь, рекомендованный Фрэнсисом Бэконом, – перечислим все известные нам варианты решения вопроса.

Глядишь, методом исключения мы и дойдем до какого-нибудь разумного предположения?

XI

Насколько мы можем судить, самым сильным кандидатом на роль Шекспира-автора в настоящий момент является Эдвард де Вер, граф Оксфорд. Он знал лорда Берли и не любил его. Он был, разумеется, прекрасно знаком с его сыном, Томасом Сесилом, человеком не слишком мудреным, но сильно сердившимся на графа Оксфорда.

У того плохо складывались отношения с его женой, Анной, – а она доводилась Томасу Сесилу сестрой, и он ее любил. Ситуация, как мы видим, сильно напоминающая треугольник между Гамлетом, Офелией и Лаэртом, – однако сама по себе аналогия ничего не доказывает.

Если уж Марк Андерсон нас чему и научил, так это тому, что «…методом аналогий…» можно доказать что угодно.

Фрэнсис Бэкон в качестве претендента на роль Шекспира сейчас популярностью не пользуется, но все же мы его упомянем, потому что есть и еще парочка уж совершенно фантастических кандидатов на эту роль.

Во-первых, это Кристофер Марло, который, согласно выдвигаемой теории, вовсе не был убит в драке, а напротив, смерть его попросту имитировали, а самого Марло заботливо спрятали где-то в Италии, и тут уж он развернулся в качестве автора пьес, приписываемых Шекспиру. Отбросим ввиду явной нелепости?

Во-вторых, совершенно неожиданно в роли автора предлагается сама королева Елизавета.

Ну, что сказать? При жизни ее считали женщиной умной, как бес, и способной решительно на все. По-видимому, некую часть этой репутации она сохранила и за гробом – но рассматривать это версию мы все-таки не будем.

Как вам понравится Уильям Стэнли, граф Дерби?

Он был зятем Эдварда де Вера, мужем той его дочери, которую отверг граф Саутгемптон. Его кандидатуру отстаивают во Франции на том основании, что он вроде бы побывал при дворе Генриха Наваррского и насмотрелся там на всякие придворные игры и маскарады, из которых и получились потом «Напрасные усилия любви».

 Сомнительно в высшей степени – в конце концов, почему бы графу Дерби просто не рассказать о полученных им в Европе впечатлениях своему тестю или тому же актеру Шекспиру, который мог бывать в кругу знакомых графа Оксфорда? Так что отложим в сторону и его и обратимся к фигуре поинтересней.

Это Роджер Мэннерс, граф Рэтленд.

Он как кандидат на роль Шекпсира, в принципе, имеет многие достоинства Эдварда де Вера – и языки знал, и по Италии попутешествовал, и в университете в Падуе поучился, и даже более того – у его брата и наследника, Фрэнсиса Мэннерса, оказались занятные знакомые.

Согласно сохранившимся документам, его дворецкий за создание некой «импрессы милорда» – то есть, по-видимому, картонной фигуры с гербом графа Рэтленда и каким-то текстом – уплатил двум ее создателям некие деньги.

Один из них – известный актер, игравший в труппе «…людей лорда-камергера…», Ричард Бёрбедж (англ. Richard Burbage).

Первый исполнитель таких ролей, как: Гамлет, Ричард III, Лир, Генрих V, Отелло, Ромео, Макбет etc. Вообще говоря, это неудивительно – именно для труппы людей лорда-камергера Шекспир как раз и писал.

А второй человек, получивший от дворецкого деньги за «импрессу», – наш старый знакомый, Уильям Шекспир, актер.

Согласитесь, это волнующая находка?

Вдруг, совершенно неожиданно, обнаруживается документально подтвержденный след неуловимого Уильяма Шекспира, актера и пайщика труппы людей лорда-камергера, – и на этот раз не в мифическом, из пальца высосанном «…уголке в покоях графа Саутгемптона…», а в платежной ведомости дворецкого, служившего одному из людей того аристократического круга, с которым Шекспир был предположительно связан.

Ну, хотя бы своими поэмами или циклом сонетов…

Связь эта, однако, весьма далекая, и мы с вами, отнюдь не специалисты по английской культуре эпохи Ренессанса, никаких сведений из факта этой связи выжать не сумеем.

XII

Однако интерес к ней все же проявить стоит, и вот по какой причине: не так давно, в 1997-м, была опубликована книга Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса», в которой трактуется вопрос об авторстве произведений Шекспира и в которой доказывается, что Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, как, впрочем, и его жена, имели самое непосредственное отношение к загадочной шекспировской поэме «Феникс и Голубь».

В России книга стала сенсацией – как-никак ее написал отнюдь не любитель-энтузиаст, вроде Делии Бэкон, а специалист, ученый-шекспировед, близкий сотрудник А. Аникста.

Вот что о нем написано в энциклопедии:

«…В 1997 году опубликовал книгу «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса», в которой подытожил результат своих многолетних исследований и привел доводы в пользу теории, что под псевдонимом «Уильям Шекспир» скрывался Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, в соавторстве со своей женой, Елизаветой Сидни-Рэтленд. Книга была сравнена критикой с «разорвавшейся бомбой в шекспироведении».
Книга вызвала активную полемику в печати, найдя своих последователей и противников как со стороны стратфордианцев, так и антистратфордианцев, отстаивающих иные кандидатуры на авторство произведений Шекспира…»

Не хочется разбирать книгу, написанную на русском, неоднократно издававшуюся, вполне доступную в продаже и даже выставленную в Сети, – но все же пару слов сказать можно.

Читатель, ожидающий удара в литавры и ответа на заданные ему загадки, удовлетворен не будет. Великий Спор об авторстве произведений Шекспира не решен.

Да, И. М. Гилилов разносит версию о Шекспире-актере, якобы бывшем и Шекспиром-автором, с куда большей силой и убедительностью, чем смог бы сделать это я, – но в отношении ответа на вопрос – «А кто же?» – уязвимых пунктов остается много, хоть отбавляй.

Действительно, граф Рэтленд был, как и Оксфорд, связан с семейным кругом лорда Берли, дружил с графом Саутгемптоном, наконец, есть и такое обстоятельство – процитируем книгу И. М. Гилилова:

«…Почти все книги, послужившие источниками для Шекспира при создании его произведений, были в библиотеке Бельвуара (многие из них и сейчас там). Там же находится рукопись варианта песни из «Двенадцатой ночи», написанная, как установил П. Пороховщиков, рукой Рэтленда. Это единственная достоверная рукопись шекспировского текста!..»

Ну, сразу же придеремся к заявлению, сделанному выше, – самая старая из известных нам рукописей с текстом Шекспира совсем не обязательно означает, что Шекспир ее и писал, не правда ли?

Более существенный довод – обьяснение таинственной истории с изданием Фолио.

Оно было, как известно, сделано под редактурой Бена Джонсона, очень щедро оплачено – и почему-то оказалось приурочено к 10-й годовщине смерти Рэтленда и его жены.

A второе издание вышло в 20-ю годовщину.

Платили Бену Джонсону родственники Рэтленда, Пембрук и Монтгомери. Что до назначения именно Бена Джонсона редакторм Фолио, то и это становится понятным – он входил в круг восторженных почитателей графини Рэтленд.

В книге И. М. Гилилова очень обращает на себя внимание такой факт – проделка с фальшивым авторством уже имела место в этом кружке:

«…Рэтленд был одним из вдохновителей и авторов многолетнего литературного фарса вокруг придворного шута Томаса Кориэта, которому приписали несколько книг и объявили величайшим в мире путешественником и писателем…»

То есть это была шуточка в том же духе, что проказа А. К. Толстого и его кузенов, сочинивших маску «Козьмы Пруткова». И таким образом, у нас есть как бы прецедент – да, Рэтленд и его окружение любили поиграть в прятки. Это хорошее дополнение к версии «Рэтленд как Шекспир», потому что уже давно обращалось внимание на то обстоятельство, что автор-Шекспир, по всей видимости, перестал создавать новые вещи, начиная с 1612 года – а граф Рэтленд как раз тогда и умер.

Вопросы, конечно же, остаются.

Не очень понятно, каким образом сонеты Шекспира, иные из которых дышат просто неистовой страстью (если читать их в подлиннике, а не в переводе С. Я. Маршака), могли быть написаны Рэтлендом, человеком вроде бы куда более скрытным и
застенчивым.

Не знаю. Как и всегда, остается ломающая все зыбкие и неточные предположения версия «…a ведь возможно и иначе…». Но одну вещь все-таки хочется добавить уже от себя.

Из книги И. М. Гилилова видно, какую глубокую трансформацию проделало время с вопросом об авторстве Шекспира – особенно в русскоязычной среде. Оказывается, Луначарский был сторонником ранней «рэтлендовской» версии задолго до того, как И. Гилилов провел свой анализ авторства «Голубя и Феникса». Оказывается, еще в 1932 году отношение к текстам Шекспира было вполне разумным и даже довольно скептическим – отмечалось, например, что театральные тексты, как правило, правят все, кто имеет отношение к постановке, их дописывают, переписывают, сокращают и так далее – так что Фолио, изданное без всяких ссылок на авторские рукописи, не следует считать «…священной коровой…».

Все дискуссии на эту тему, однако, окончились после опубликования материала профессора А. А. Смирнова, в котором были такие строки:

«…Подводя итоги всем этим «теориям», мы должны решительно подчеркнуть то, что делает их не только неприемлемыми для нас, но и идеологически враждебными…»

На этом дискуссия и окончилась – Шекспир был твердо объявлен не графом, а пролетарием.

Так что наши предположения по поводу источника поразительных прозрений М. М. Морозова, объявившего среднего современного писателя обладателем более богатого словаря, чем шекспировский, оправдались. Книга действительно несла печать своего времени, и печать эта ее изуродовала.

К Шекспиру это не относится. Он прожил уже четыре века и будет жить вечно.

Кем бы он ни был…

***