Миражи. Глава 4

Мидиан, куда мы ныне вернёмся через десять лет, изменился по облику. Взгляните хотя бы на бывшее «гетто»: теперь оно выглядит благопристойно и вряд ли может нарекаться старым своим мрачным прозвищем. Но реставрация коснулась не только материальной части. Теперь здесь слышались колокола... То, что находилось в упадке, постепенно приходило в норму. Да, мой Даниэль изрядно постарался и приложил немало усилий, чтоб был такой результат. Теперь в Мидиане можно было достойно жить абсолютно всем, вне зависимости от статуса и уж тем более от принадлежности к учению Андерса Вуна…Козни его остались в прошлом вместе с гнётом, его идеологией. Всё то пагубное и тёмное унеслось в небытие алым диким смерчем.

И только безмолвный барельеф перевёрнутого треугольника с опрокинутым полумесяцем на здании со шпилем указывал на иные, воинственные времена Мидиана. Но металлическая игла, что извечно силилась пронзить грудь неба, теперь выглядела не столь устрашающей. Особенно в этот апрельский день, когда в чертогах правила безмятежная, акварельная лазурь. Оттуда веял чистейший ветер.
 
…Пламя вдруг возникало на секунду, но исчезало вновь, как бы его не старались прикрыть ладонями. Две девочки лет тринадцати стояли на углу школы и не могли прикурить. Они были одеты с иголочки в форму, как предписывали правила данного учреждения. Миленькие юные куколки с сигаретами в зубах. Они старательно мучали кремень дешёвой зажигалки, понимая, что перемена не резиновая и что нужно ещё повторить материал перед предстоящей контрольной. Поэтому они на короткое время потеряли чутьё и прекратили с опаской озираться по сторонам.

Вдруг к ним протянулась смуглая рука, держащая добротную зажигалку серебристого цвета, у которой уже поднята крышка и трепещет приветливо пламя. Парочка сначала недоумённо похлопала глазами на внезапное снисхождение в виде огонька, а потом подняла синхронно растерянные взгляды на человека, что стоял перед ними. Так же синхронно они и покраснели  от того, что хотели провалиться теперь сквозь землю. Одна из них словно в очарованном полузабытьи протянула, спотыкаясь на каждом слоге:

- Здра-а-вствуйте…

- Добрый день. Ну, что же? – не убирал Даниэль зажигалку. Одна из девочек оказалась более сообразительной и решительной: она смяла свою сигарету в дрожащей ручке, буквально забрала изо рта подруги, онемевшего в восторженной и неловкой улыбке, другую сигарету и отправила всё это дело в поблизости стоящую урну. А вторая девочка всё стояла и смотрела, ничего не замечая. Кроме Даниэля, конечно.
 
- Вот и умницы. Это нехорошо, вы же сами отлично понимаете. Сюда идёт директор, если что, - и он одобрительно приподнял уголки своих губ и оставил их.

- Я люблю тебя… - тихо прошептала ему в след одна девочка. А другая недовольно смахивала со своих ладоней табак.

Даниэль - это уже не юноша, каким знал его читатель, а взрослый мужчина в строгом чёрном костюме. Его волосы, длинные, как и прежде, заделаны туго и аккуратно в хвост. В чертах его прибавилось строгости и, разумеется, возраста. Рассветная мягкость юности была вытеснена, и был дарован зенит зрелости. Губы стали чуть тоньше. На них словно обозначился налёт бестрепетной прохлады. Под жёстким взлётом его изумительных бровей простиралась зима двух, казалось, навсегда задумчивых глаз. В очах его безмолвно и печально вьюжило. Любая радость, веселье и восторги являлись для него скоротечными. Они не способны были растопить бесконечный февраль. На лице его, с самого края, от виска была протянута еле заметная бледная полоса пореза, о подлинном происхождении которой знали лишь единицы…

Но что же делал мой Даниэль, имеющий столь значительное звание живой легенды,  здесь, на территории обыкновенной школы? Он был просто-напросто учителем литературы в старших классах и сейчас шёл на урок. Для него это не было главной работой – заработок основной он получал, занимаясь совершенно иным, о чём я упомяну несколько позже. А здесь он отдыхал, поскольку дети к нему относились так, как будто он был самым простым человеком, не отягощённым славой. Он приходил не для того, чтоб поставить в журнал оценку, а чтоб пообщаться, помочь порассуждать. И он умел увлечь, поэтому к нему на уроки идти хотели. И хотели готовиться. Со стороны Даниэль относился к своим ученикам не как к подросткам, а как к взрослым людям, которые уже должны отчётливо знать, что такое ответственность.

Но они для него являлись и не взрослыми людьми, и не подростками, а всего лишь детьми. Трогательными, мило нелепыми. Сколько бы они не курили на углу школы. Как бы не ударял им переходный возраст в голову. Дети.

Которых у него нет. В тридцать два он хотел своего ребёнка. Он хотел семью до мозга костей. Он был воспитан с мыслью о её важности. Но все полагали, что он просто ещё не нагулялся, не созрел для её создания, а вокруг такой богатый ассортимент претенденток на звание его спутницы жизни, что наверняка у него разбегаются глаза. Вообще, правилом хорошего тона у девушек считалось превозносить его, изнемогать в неразделённой влюблённости и мечтать когда-то обязательно стать его супругой. Они гоготали о нём направо и налево, денно и нощно. Не было лучшего сочетания, чем влюблённость и Даниэль Велиар. Так хорошо подходят друг другу только джин и тоник, серп и яйца, Ромео и Джульетта. Дамы различных мастей: от юных и скромных мечтательниц до хищных искусительниц; от фанаток «Semper Idem» до солидных бизнес-леди – все хотели быть с ним. И известен факт, что с ним многие и были. Хотя вовсе не в качестве будущей невесты.

Как уж тут можно остановиться на одной?   
 
Моему Даниэлю было кстати, что общественное мнение сошлось на такой констатации. Это премного лучше, чем то, если бы люди те полезли узнавать настоящие причины.
Нет, он нагулялся и даже сверх меры.

Нет, он не видел за последние десять лет ни одной женщины, с которой хотел бы пойти под венец. Для него впредь существовала лишь одна. Только её уже не было среди сущих. А все другие – миражи.

И именно тогда, когда он вёл уроки и беседовал с непринуждёнными ребятами, что смеются раскатисто и резво, что не знают пока серьёзных утрат и у которых всё ещё впереди, то он отвлекался от своей тоски. 

Итак, седьмой класс дружно встал при появлении Даниэля. Он вошёл энергично вместе со звонком, подал лёгким кивком головы знак, чтоб они присели, и сам устроился за учительским столом, предварительно краем глаза посмотрев, нет ли там кнопок. Он знал, что именно этот коллектив проблематичен. Это главные разгильдяи и шкодники школы. Конечно, после пожилого сторожа, что любил выпить горячительного и сказать азартно вслед старшеклассницам: «Во-о-от проститутки!»
 
Непринуждённо Дани произнёс:

- И снова здравствуйте! Представляете, у меня сегодня родила кошка. Кто через два месяца хочет осчастливить себя мяукающим прожорливым комком? Так что, обладатели добрых рук, подумайте. 

- А как себя чувствует кошка Кошка? – спросила девочка с первой парты, опустив веера ресниц и стеснительно водя пальцем по обложке своего учебника.

- Вполне хорошо, не переживайте, Фрида, - дал он ответ ей. Кроме того, что эта леди была единственной в классе отличницей, она ещё и примечательна для Даниэля тем, что внешне казалась сильно похожей на Адели. Даниэль с грустью задержал на Фриде взгляд, но через мгновение бодро произнёс, хлопнув в ладоши: - Теперь к делу. Кто мне скажет, какое было домашнее задание?

И тут с задних рядов послышалось восклицание вперемешку с хохотом:

-Сходите за лупой!

Это Вигго Гри – учредитель и генератор идей основных и самых запоминающихся расправ над школой. Он любил приносить дрожжи и, прошу прощения, экспериментировать  с системой канализации в уборных. В арсенале у него имелись петарды. Такой «туалетный гений». Кто-то выкрикнул ему с дальних парт: «Ха-ха! Дурак! Лох!»

- Так, тише! Без сквернословия. Что там у вас? – и Даниэль приподнялся, чтоб выцепить взглядом Вигго. Тот облокотился на подоконник, с которым сидел рядом, и пояснил громогласно:
- Бабочка какая-то стгашная. Я её хочу лупой сжечь.
Вигго картавил, не любил расчёски, был наделён веснушками и не признавал формальностей.
- Ты такой жестокий! – укоряюще и плаксиво бросила ему через парты Фрида.
- А чё она тут летает?! Как неногмальная?! – аргументировал Гри.
- Давайте поступим по-другому, - предложил Даниэль.
И скоро из приоткрытой оконной рамы выглянула рука Даниэля. На безымянном пальце его сидела измученная крылатая. Простая крапивница. Почувствовав уличный воздух, она вспорхнула и скоро стала маленькой точкой на фоне неба. Манжет пиджака Даниэля сгрудился, обнажив порез на запястье – один из многих. Он быстро и незаметно поправил рукав и повернулся к наблюдающему классу со словами: «Вот и всё!»
Вигго не унимался. Он произнёс скептически:
- Пф! Она всё гавно подохнет. Точнее, всё гравно! Птицы склюют.
- Хотя бы она умрёт на свободе… На чём мы с вами остановились?.. – возвращаясь на место учителя, начал было Даниэль, но тут дверь в класс беззвучно отварилась, и на пороге показалась особа, что собой представляла белокурую цветущую девушку. Это Берта, работающая здесь психологом. Она деликатно намекнула Даниэлю взглядом, что ему нужно выйти к ней в коридор. Мой герой так и сделал, на всякий случай, дав какое-то задание…

- Дани, проблема! – тут же начала шёпотом Берта.
- М-м-м? – и он заулыбался. Ему всегда нравилось, когда она такая взволнованная.
- Винсент ушёл по срочному делу. От него жена сбежала вместе с вещами.
- Ты мне проспорила! – тихо, но с огоньком восторжествовал он. Берта неумолимо мчала дальше:
- Он побежал её искать по горячим следам...Не суть. Физкультуру вести некому. Дай своим контрольную работу. Побудь с маленькими, иначе никто не может. Там накладки... Потом объясню.
- Ну... Хорошо, если никак иначе.

Она вздохнула облегчённо и разнежилась, ловя его прямой и проникновенный, но прохладный взгляд. Даниэлю были приятны её сладковатые духи, её самостоятельные двадцать пять и соблазнительные «75В» под блузкой, её завтраки по утрам и то, что она сама вряд ли захочет поставить свою зубную щётку в один стаканчик с его.
Дани спросил после небольшой паузы:

- Тебя сегодня подвезти?
- Посмотрим… - Берта ответила тоном и голосом, в которых не было сомнения, а было: «Я готова сорваться и раздобыть для нас ключи от подсобки, пройдя через огонь, воду и медные трубы».

И она пошла от бедра, как на подиуме, почти уверенная в этот миг, что Даниэль смотрит на неё с исключительным восторгом и любованием.

Нет, он её даже не выделял.

Нет, он не провожал её взглядом.

Он даже через полминуты забыл, что у него есть возможность сегодня её «подвезти». Так забывают о конкретных днях недели в огромном однообразном отпуске. Или в пожизненном заточении в тюрьме…

У Винсента с удовольствием физическими упражнениями занималась только жена. Сегодняшний случай её отчаянного марш-броска прочь от него – в пример. Он был так деспотичен, что превращал уроки в каторгу. Все должны были выполнять его команды безропотно. Никаких справок о больничном и освобождений. Никакой жалости. Даже игры не несли радости.

В спортзале, где на пол роняли крестообразные тени решётки на больших окнах, Даниэль медленно прохаживался перед второклассниками, сидящими на длинных скамьях, и мерно чеканил баскетбольным мячом. Дети очень обрадовались, что нелюбимый учитель их покинул. Но чего ждать от заменяющего его, они не знали. Из-за строгого солидного костюма Даниэль им представлялся таким же властным и жёстким, как Винсент. Да и вообще, они тут же никли от одного вида спортзала, поскольку с местом этим у них связаны дурные ассоциации. Даниэль промолвил, чеканя:

- Мне сказали, что вы не любите эти уроки. Гонять вас я не буду. Давайте займёмся чем-то более интересным?..

Он призадумался, смотря в потолок, а потом повернулся к ним, держа у груди мяч, и улыбнулся: «Просто поболтаем, например...» 

И мяч полетел в корзину.

Через некоторое время Берта незаметно заглянула к ним. На ярко-розовом фитболе сидел Даниэль, который что-то повествовал, а рядом с ним полукругом образовалось небольшое поселение: дети уютно расположились на принесённых матах, на других фитболах. На лицах их читалась неподдельная заинтересованность и увлечённость. Значит, всё хорошо. И Берта закрыла дверь…

Даниэль рассказывал им про свои путешествия. Они находились уже не в зарешёченном спортзале, а где-то далеко-далеко… Он рисовал для них красками слов далёкие моря и земли, вершины скал над седыми облаками и прозрачно-изумрудные воды фьордов, пение вьюг и тропические леса, северные сияния и зной пустынь… И уже не простой взрослый человек в пиджаке сидел перед ними, а почти что сказочный странник, повествующий о безбрежном мире и о своих приключениях. Он одно время занимался альпинизмом, любил сплавляться по горным рекам и нырял с аквалангом. И дети спрашивали у него что-то, делились тоже впечатлениями от поездок или мечтами, куда бы они хотели отправиться. Он пересказал им множество своих историй, которые и изумляли, и дарили улыбки.

Но он не открыл им кое-что важное. На каменных ли бледных и величественных вершинах, на дне ли моря среди пёстрых кораллов – нигде ему не было успокоения от того, что болело. На каждом надгробном памятнике он читал её имя. Он тосковал по своей Адели, ушедшей дальше, чем за горизонт. Даниэль винил себя в том, что вовлёк её во всё это, хотя укоры и сожаления тщетны. Именно тщета гнала его по свету, во все начала и концы, на Север, Запад, Юг и Восток. Тщета бродила вместе с ним по мегаполисам, засыпала вместе с ним в гамаке под звёздным небом, прижав к своей пустой груди. Она не отдавала его. Хорошо, что детям сейчас он представляется путешественником, сказочным странником. Это хорошо. Потому что он всего лишь изгой, не находящий себе места.

…Решётки на окнах бросали тени в виде крестов.

Прозвенел звонок, и послышались резвый смех и гул бега из коридоров. Только эти второклассники не хотели уходить на перемену. Но было нужно.