Увольнение 1

Пронькина  уволили  с  работы.  Не  бог  весть  какая  работа,  да  и  не  любил  её  Пронькин,  но  она  позволяла  считать  себя  нужным  человеком  на  вверенном  ему  отрезке  жизни.    Он  пошатался  ещё  по  кабинетам,  прощаясь  с  сослуживцами,  и  показывая  всем  своим  видом  незначительность  события,  пока  его  не  изловил  охранник  у  водопоя,  Пронькин  как  раз  травил  очередной  анекдот  и  охранник,  дослушивая  его  с  остальными,   стоял  рядом.                _
  -  Ты  рыбалкой  интересуешься?  Я  завтра  зайду,  типа   за  расчетом,  так  может  сообразим  с  ночевой?   У  маманьке,    в  деревне  я  места  знаю   улетные.-               
  Охранник  криво  улыбался,  не  отвечая  на  предложение,  и  Пронькин  подумал,  что  все  уволенные  несут  такую  же  ахинею,  и    бывшему  менту,    ничего  не  остаётся,  как так  улыбаться.

  Очутившись  за  порогом  среди  бела  дня,   Пронькин  побренчал  в  кармане  мелочёвкой,  и,  не  решив,  куда  ему  двигаться,  пошел  прямо  через  дорогу,  не  обращая  внимание  на  машины.  Смотрели  ли  ему  вслед  из  окон?  Он  уже  не  думал  об  этом,  намертво  вычеркнув   их  из  своей  жизни,  как  вычеркнул  когда-то  ушедшую жену,  годы,  проведенные  в  институте,  свои  несбывшиеся  планы  на  жизнь. 

   Всё,  что  у  него  было,  это  было  здесь  и  сейчас,  а  если  помнить  то,  что  не  получилось,  то  не  хватит  пальцев  рук  и  ног  в  придачу. Пронькин  осваивал  пофигизм.

   Он  помочился  на  фонарный  столб, не  замечая  прохожих,  и  шагнул  в  сквер.   Проведя  полчаса  на  скамейке  в  сквере,  Пронькин  обзавелся  двумя  знакомцами,  которые  бухали  из  пластиковой  бутыли  какую-то  бурду   домашнего  приготовления,   и  ночь  провел  уже  под  скамейкой,   в  благодетельном  небытие.
   Пробуждение  было  резким  от  полученного,  под  пение  утренней  пичушки,  пинка  полицейского  в  бок.   Пронькин  понимающе  покивал  головой  и  выполз  наружу.
  -  А  поеду –ка    я  на  рыбалку,  в  самом  деле!-
 
  Карманных  денег   хватило  на  то,  чтобы  выбраться  за  город.   Дальнейший   путь  состоял  из  нескольких  автостопов   с  дальнобойщиками.    Когда,  к ночи,  он  вошел  в  свою  деревню -  ноги  не  держали  его.   Он  не  стал   открывать  заколоченные  двери  родного  дома,  а  просто  переспал  в  старом  сарае,  с  обрушенной  крышей  и    сгнившей  поленницей   в  углу.  Родина  была  полна  старыми  запахами  детства   и  мычанием  коров   в  соседском  хлеву. Это  волновало.               
 
 Его  накормили    вареной  картохой  и  парным  молоком,    и  это  была  первая  еда  за  прошедшие  двое  суток.    Желудок  отреагировал  резко,  и  через  полчаса  Пронькин  исходил  непрекращающимся  поносом  всё  в  той  же  разрушенной   стайке.
  Но  надо  было  начинать  жить.   В  этом  он  был  уверен,  как  никогда,  и  ни  в  чем,    за  последние  годы
  Городской,  офисный  костючик  повис   на  гвоздике,   когда-то  пробеленной  белой  глиной,    стены,  а  Пронькин  облачился  в  найденные  в  кладовке   одежки.
   Его  детские  удочки  ждали  его,  по-прежнему,  на  чердаке  дома,  и  Пронькин   вышел    на  рыбалку.

  От  свежего  воздуха  ли,  или  от  переизбытка  змоций,  но  он  спал  в  тени  ракитника,  просыпаясь  временами,  чтобы  снять  очередную  рыбешку  с  крючка.  Этот  пяток   запеченных  на  костерке    рыбин,  Пронькин  запомнил  надолго.        Вечерний  клёв  обогатил  его  пищей  на  следующий  день.  Соседка  принесла  ему  материну  подушку,  в  памятной  ему  наволочке  из  подола  платья.
  -  Я  подвесила  её  в  кладовке,  подумала,  что  сгниет  в  доме,  да  и  мыши  растеребят.   Спи,  таперича,   на  пуховке.-  Она  была  довольна  собой,  как  все  деревенские,   продлевающие  жизнь  вещей  до  немыслимой  бесконечности.
   Он  оделил  её  уловом,  к  её  радости.
   -  Рыбалить-то  у  меня  некому.   Вот  ты,  когда-никогда,  угостишь  таперича.  Пойдем,  я  тебе  ведро  картохи  дам.    Свежая-то,  ещё  не поспела, прошлогоднюю  доедам.    Ты  надолго  ли?-
  Пронькин  сам  не  знал,  да  и  не  задумывался,   об этом.   Ему  было  покойно  на  душе,  и  этого   хватало  на  желание  жить   вообще.

  Дни  проходили  размеряной  и  неторопкой  работой.   Он  очищал    землю   от  сорняков   в  огороде,  сжигал  мусор,  а  найдя  косу,  прокосил  свою  и  соседке  Варваре    территорию  перед  домами.    Его  желудок  привык  к  молоку,  а  Варвара   охотно  жарила  и  варила  ему  рыбу.   На  хлеб  денег  не  было,  но  пришла  хорошая  мысль.   Бесхозные  коровы  то  забредали  на   зерновые   поля  совхоза,  то  вламывались  в  огороды,  топча  и  поедая  посадки.     Местные  мужики  упорно  отказывались  пастушить,  получая  гроши  в  фонде  по  безработице, и  выезжая  на  отметку  в  район  дважды  в  месяц.   
   Принькин  взялся  за  работу.
   -  Кака - никака  работа,  да  и  кормить  тебя  будут  по  очереди.  Мясо  есть  станешь,  почитай,  кажинный  день.-  Увещевала  его  Варвара.
   -  Да  ты, за  неделю  беготни   за  коровами,   ноги  протянешь.- Хмыкали  мужики.
   Пастушить  ему  нравилось,  как  нравились  эти  блудливые,  упрямые   животныё.    Он  даже  находил  что-то  общее  с  прежними  сослуживцами   фирмы,  и   давал    некоторым    их  имена.
   
   Дед  Егор,  живший  в  деревне  с  незапамятных  времен,  прибредал  к  нему  посидеть   на  закате,   под  окошком,  и  беседы  с  человеком,   застрадавшем  от  отсутствия  общения,   были  ему  интересны.
   Они  говорили  о  прошлом,  о  людях,  которых  давно  не  было  на  этом  свете,  об  их  судьбах  так,  как  если  бы  они  были  рядом.     Это  наполняло  смыслом  теперешние  дни  Пронькина,   и  зачастую,  занимали  его  мысли   и  переживания.               

   Всё  началось  с  балалайки   Деда  Егора. 
  - Живу  я,  почитай,  7о  лет,  жизнь  свою  знаю  досконально,  а  что  понял?  Ничего  не  понял.   Зачем  живут  люди,  зачем  умирают -  всё  тайна.   Я  довоенного  выпуска,  как  раз,   аккурат,  в  тот год  родился,  когда  деда  мово  посадили.  Вот  за  эту  самую  балалайку.  Мол  песни  пел  антисоветские,  а он  народные  песни  пел,  никаких  боле  не  знал.  Донесли  на  него  и  арестовали  по  линии  НКВД.  Была  в  колхозе  активистка,   всех  врагов  на  чистую  воду  вывела  подчистую.   В  конце  улицы   дом  под шифером,   теперь  одна  доживает  свой  век.   Да  ты  должен  помнить.   Клавдия  Сушкова.   Комсомолом  управляла,  зарплату  ея  за  это  платили  немалую,  видимо,  а  то  какой  резон  было  энтим  заниматься?  Ох,  и  понаделала  она  делов  в  деревне!   По   моему   отцу  долго  сохла,  а  вот  деда  не  пожалела.  Таперича,  в  церкви  отмаливает  грехи  свои,  судного  дня  боится.-
  Егор  примолк,  углубившись  в  свои  мысли.
 
 -  Тако,  я  чо  пришел  к  тебе!  Купи  у  меня  балалайку.  Старинных  делов  инструмент!  Дорогущий  по  нонешним  временам.  Я  в  город  ездил,  хотел  в  филармонию  продать.  Они  обсмотрели,  но  сказали,  что  никто  не  играет  таперича  на  балалайках.   Музыка,  мол,  таперича  не  такая.   И  я  не  обучен,  дед  только  мово  отца  и  выучил.  Так  батя  с  войны  не  вернулся,  меня  и  учить-то  было  некому.  Балалайку  тоже  арестовали,  она  в  сельсовете,  почитай  лет  тридцать  лежала.  Ну,  потом  деда  оправдали,  конечно,  а  мне  балалайку  возвернули.  Ты  бо-о-льшие  деньги  за  неё  выручишь.  В  городах-то  есть  люди,  которые  такие  вещи  собирать  начали.- 
  Он  развернул  полотенце,  и  на  столе  оказалась  серая,  рассохшая   от  времени  балалайка.   

   Пронькин  взял  её  в  руки.  Ни  люди,  ни  годы  не  пощадили   инструмент  явно  артельного  производства.  Нэп  её  произвел  в  тридцатые  лихие  годы  и  обрек  на  судьбу  арестанта.   
  -  Цены  ей  нет,  это  точно.  Никаких  денег  не  хватит,  чтоб  купить  её  у  тебя.  Давай-ка  я  тебе  рыбки  половлю,  дед  Егор.-
  -  Давай,  сделай  милость.  А  балалайку  я  тебе  так  подарю.  Умру  скоро,  она      в  печку  попадет,  а у  тебя  она  ещё  долго  жить  будет.-   
  Он  тихонько  тронул  струну,  и  она  заныла  что-то  на  подобии  «Барыни».
  -  Во!  Во!  Ты  подыграй,  я  назло   Кланьки  петь  стану.-
  Дед  подошел  к  окну  и,  неожиданно,  дико  фальшивя,  запел.
  Пронькин   бренчал,  заглушая   его  пение.  Они  веселились,  пока  в  дверь  не  заглянула  Варвара.
  -  Вы  каво  тут  делате?   Всю  деревни всполошили.-
  - Ужо,    на  зло  Кланьки  поём.-  Дед  был  доволен,  отстаивая  торжество  демократии.-  Коммуняки-то  передохли,  а  народная  песня  живет  по  сю  пору.  Дале,   тоже  жить  будя!-
 
  Пронькин  встречал    бабку  Сушкову    на  дороге,    бредущую   по  восресеньям  в  соседнее  село  в  церковь.

  -  Ты  Егора  не  слушай.  Не  знат  он  ничего  про  деда  своего.  А  тока  Клашу  пожалеть  боле  и  некому.    Так  одиночкой  и  прожила  свой  срок  на  земле.  Никто  ея  замуж  не  брал,  потому  как  комсомолка  и  против  веры.   Она  ведь,  образованная  девка  была.  Почитай,  одна  на  всю  деревню.  Техникум  кончила,  её  и  прислали  сюда,  чтоб  партийной  была. Она-то  совсем  девчонкой  была  в  тую  пору.  И  письма  подметные  не  её  рукой  писаны.  Ей,  иной  раз,  и  деваться  было  некуда,  как  НКВД  приезжало.-               
  Варвара  перешла  на  шопот.
  -Я тебе,  как  на  духу  скажу,  сама  свидетелем  этого  случая  была.   Песни  пел  не  дед  Егора, а  его  отец.   Голосил  на  радостях,  что  сын  родился.  Чо  попало  голосил,  а  мы  и  рады  были  попеть  в кои-то  веки. Мне,  тогда-то,  и  пятнадцати  годков  не  было...   Тока  ночью  приходит  ко  мне  Клаша.  Мол,  снова  письмо  пришло  из  деревни  в  милицию.   Она  хотела  с  его  жинкой  поговорить,  а  та  Кланьку  не  привечала. Серчала,  что  та  на  мужу  ейного  поглядывала.   Ко  мне  пришла,  чтоб  я  вызвала  за  околицу.   При  мне  весь  разговор  и  состоялся.  Спасали  бабы  молодого,  за  него  дед  и  пошел  на  каторгу.   Мол,  это  он  пел.  Слышь,- за  сына  своего  и  родившегося  внука,  и  чтоб  семью  сына  не  тронули-  муки  нечеловеческие  принял.   А  то  и  молодую  бы  забрали  как  пособника.-
  -  А  того  анонимщика  не  нашли?-
  -Пошто?   Нашли,  милок.  Да  только,  ужо незнамо кто  порешил  его  на  току,  и  зерном  присыпал.   За  образами   нашли  тую  тетрадку,  где  он  все  грехи  наши  записывал.  Жена  его  ведала  об  этом,  но  молчала,  а  как всё  вскрылось  -  уехала  жить  в  город  от  позора.  Дак,  это   было  уже  как  Сталин  сдох.   Тогда-то,   война  пришла,   и   не  было   горше  жизни  у  нас.  Всех  уровняла – и  правых и  виноватых.-
 
 Уходило  лето.  Пронькин  жил  счастливо,  наслаждаясь  одиночеством  и  чистотой  помыслов.  Жизнь  принадлежала  ему  полностью,  а  не  только  остатками  дня.  Он  смаковал  каждый  миг  её.               
  Осень  принесла  новые  мысли,  и  новые  хлопоты.  Ему  нравилось  выходить  из  дома  по  утрам,  ломая  тонкий  ледок  на  земле  кирзовыми  сапогами.  Этот  морозный,  нежный  звук  был  из  того  времени,  когда  он  бежал  в  школу,  провожаемый  мамкой  на  крыльце,  и парой  картофельных  дранников  в  сумке  с  книжками. Пронькин  безотчетно  оглядывался  на  крыльцо,  но  оно  было  пусто  теперь.
 
 Зимним  вечером  раздался  топот  на  крыльце.  Пронькин   обул  выленки,  и  вышел  в  сенцы.
  -  На  рыбалку  звал?   Так  я  приехал!  Еле  нашел,  где  живешь. -               
 С  клубами  стылого   воздуха,   за  порог  ввалился  заснеженный  охранник.    
  -  Соседка  твоя  адрес  дала.  И  почту  тебе  привез.-               
 Он  подал  три  письма.               
  -  Фирма-то  наша  приказала  долго  жить.  Обьединение  произошло,  укрупнилась.   Из  работников  пять  человек  оставили,  а  остальных  поувольняли.  Я  и  подумал,  не  поехать  ли  к  тебе?   Тоже,  рыбалить  захотелось.   Не  прогонишь?-
   Он  шумно  дышал,  скидывая   дубленку,  и  выкладывая  на  стол  привезенную  снедь.
  -Ты  не  сомневайся,  пенсию  я  заработал,  и  силенка  есть,  не  пропадем.-               
  - А деревня-то  крохотная.  Благодать!  Домов  двадцать  насчитал.  Никто  не  знает,  где  живет  Пронькин  какой-то.   Константином  все  называли.  Нужный  человек,  стало  быть.  Валенки  подшивает,   сказывали.-