Психушка

ПСИХУШКА

Рассказ


Действие происходит в 80-х
годах прошлого столетия


   …Массивная железная дверь с грохотом отворилась.
   - Принимай новую партию! – прогремел зычный голос санитара.
   - Сколько?
   - Двое…
   - Да что же им ночью-то неймется? – медсестра, зевая, взяла в руки принесенные дежурным санитаром документы на вновь поступивших.
   - Зайцева… Кто из вас Зайцева?
   - Я… - худенькая щупленькая девушка не ответила-прошептала, прячась за свою товарку по несчастью.
   - Кто? Ты?.. – сестра протянула вперед руку и указала на ту, что стояла ближе.
   - Нет, не я, - толстушка лет 30-35 с рыжими волосами переминалась с ноги на ногу.
   Медсестра бесцеремонно отодвинула толстушку и вгляделась в худенькую девушку, почти девочку.
   - А что ж молчим-то? – грозно спросила она Зайцеву.
   - Я не молчу, я…
   - Ладно, - прервала ее медсестра, - стало быть, ты-Зайцева, а ты, - она указала пальцем на толстушку, - Рыковская… Так…
   В это время ее помощница – санитарка Анечка – меняла одежду новых больных, принеся из кладовки 2 куцых, выцветших халата, 2 пары тапок и 2 ночнушки.
   Анечке было под 60. Она давно могла бы не работать, а жить на пенсию. Но она говорила: «Да куда же я без моих птенчиков-то?». Так она называла пациентов. Пенсия у нее была хорошая, но она упрямо отказывалась уходить. Да ее, собственно, никто и не гнал. Все привыкли к тому, что она постоянно мелькала в надзорной, 5-й палате, и сидела «на посту». Так называются особые места для персонала, где стоит стул или кресло, где практически неотлучно дежурит санитарка. Анечку все любили – такая она была добрая. И пациенты, и врачи, медсестры и посетители пациентов – все были ею довольны. Маленькая, сухонькая, юркая – она, казалось, только что на крыльях не летала: там судно подать лежащей на «вязках» на кровати «буйной» больной, кому-то помочь во время банного дня спину потереть; к приходившим посетителям она тоже проявляла ласку и радушие: на столиках в комнате для посещений стояли собранные ею на улице цветочки, скромные, но как они придавали атмосфере больницы хоть немного теплоты…
   Санитар пошептался с наглой усмешкой о чем-то с медсестрой, та прыснула и сказала:
   - Да ну тебя!
   - А что, прям хоть щас! – пробасил тот и загоготал.
   - Ладно, забирай свои тряпки* и документы…
   - А потом поговорим? – заговорщически подмигнул он ей.
   - Ох-хо-хо! – потянулась медсестра, - не знаю. Отвали… Спать охота.
   … Санитар ушел.
   За это время санитарка Анечка провела девушек по длиннющему коридору, где горел в полумраке только дежурный свет.
   - Вот, птенчики вы мои, вот и кроватки ваши. Твоя, значит, эта, а твоя – вон та. Ложитесь, птенчики, отдыхайте.
   А сама уселась напротив палаты ( это была та самая надзорная палата, 5-я, где лежали вновь поступившие, а также «буйные» - то есть, с обострением болезни).
   Зайцева огляделась. В углу возле окна справа лежала какая-то женщина и громко, на всю палату, храпела. Кто-то посвистывал носом потихоньку. А рядом с кроватью Зайцевой на своей кровати сидела косматая старуха и перебирала одеяло. Она делала это так, будто что-то искала. При этом слышалось беспрерывное бормотанье.
   - С Вами что, плохо? Может, Вам помочь? – участливо наклонилась к ней Зайцева.
   - Та ложись, спи! – это Анечка громким шепотом посоветовала Зайцевой, - ей вовек 90 лет, она себя не помнит, она даже не понимает, где она.
   Зайцева посмотрела на обреченную старушку, которая продолжала бормотать.
   - А к ней кто-нибудь приходит? Ну, навещают ее?
   - Да… Ходит то дочь, то сын… Покормят, белье поменяют… Только она их, похоже, даже не узнает…
   - Бедная… - прошептала про себя Зайцева.
   - Да ты ложись – утро вечера мудренее, - сказала Анечка и продолжила читать какой-то журнал.
   Зайцева легла. Прохладные простыни неприветливо коснулись тела… Она лежала и думала: ну, как же так? Вроде, она никому не желала плохого. Она просто хотела уйти из жизни… А мать, увидев лужу крови на полу, закричала так, что всполошила, наверное, весь дом…
   Зайцева плохо помнила, что было вначале, а что потом, и уже глазам не хотелось открываться – лекарство, которое ей вкололи в ягодицу, начинало действовать… Перед глазами поплыли круги, какой-то санитар зычным голосом, перебирая одеяло, вдруг крикнул: « Птенчики вы мои!!!».
   И Зайцева провалилась в сон.
   … Разбудили Зайцеву многочисленные голоса, слившиеся в один сплошной гул. В палате лежала одна только «буйная», которую привязывали на ночь, чтобы не бродила, и старушка, уже знакомая Зайцевой, которая занималась все тем же нескончаемым делом – перебирала одеяло.
   - Проснулась, птенчик мой? – услышала Зайцева голос Анечки со стороны двери. Она обернулась.
   - Да…
   - Ну, вот и молодец. Давай вставай, убери постельку, умойся… Скоро завтрак.
   Зайцева зевнула и потрогала руку, которая была перевязана бинтом в области запястья. Рука продолжала ныть. После того, как Зайцевой приехавшая «Скорая» оказала первую помощь, ее ( Зайцеву) забрали в больницу. Зайцева слышала, сидя уже с перебинтованной рукой в своей комнате, дверь в которую была неплотно прикрыта, как отец и врач «Скорой» шептались в коридоре. Врач спрашивал, в первый ли раз такое… А отец сказал, что было еще такое, только тогда Зайцева наглоталась таблеток. Отец сам потащил ее в ванную, где вызвал искусственно рвоту дочери, засунув два пальца в глотку ей. Тогда обошлось без «Скорой». И теперь врач посоветовал Зайцеву госпитализировать.
   - Так будет лучше…
   - Кому лучше? – спросил вконец расстроенный папа Зайцевой.
   - И ей… И вам тоже…
   Тогда она согласилась. Ведь без ее согласия ее могли взять на принудительное лечение с согласия родителей, хоть ей и было уже 20 лет. Но произошедший рецидив суицида напугал уже саму Зайцеву. И она дала согласие. Папа поехал ее провожать.
   … Зайцева вышла из палаты. Направо был тот самый коридор, по которому ее привели вчера. По правую сторону были двери палат. В палатах, в каждой, было по 15-20 коек. В 5-й, надзорной, было 18. Зайцева посмотрела прямо. Там были умывальники, ванная комната, которая была открыта каждый день 2 раза в день по полчаса ( утром и вечером) для подмывания. В остальное время она была закрыта, кроме банного дня. Банный день был четверг. Сегодня был вторник…
   Зайцева повернула голову влево и увидела большое окно, забранное решеткой. «Как в тюрьме…» - подумалось ей. Около окна стояли стулья и одна банкетка, перед которой стоял стол. Оказывается, здесь завтракали, обедали и ужинали пациенты 5-й палаты. Рядом с 5-й палатой, немного правее, если стоять лицом к ней, была дверь в 6-ю, так называемую «старческую» палату, там контингент был, в основном, древние старухи.
   … Зайцева пошла туда, где были умывальники.
   Напротив них была никогда не запиравшаяся дверь в туалет. Зайцева вошла. Из-за табачного дыма в туалете было ничего толком не разглядеть и не понять. Две девахи сидели на подоконнике открытого настежь окна, тоже с решеткой, и смачно курили. В углу стояло мусорное ведро. Какая-то… даже женщиной ее было сложно назвать: совершенно неопределенного возраста, всклокоченные, давно не мытые волосы, грязный донельзя халат, тапки на босу ногу… Это существо копалось в мусорном ведре, выбирая окурки.
   - Зин, на, докури! – одна из девах, спрыгнув с подоконника, протянула «бычок» существу. Та взяла его трясущейся рукой. Деваха, только выйдя из двери туалета, громко крикнула кому-то дальше по коридору:
   - Натаха! Пятую я мою сегодня!
   … Зайцева обратила внимание на то, что в туалете не было кабинок, а просто стояли унитазы, разгороженные каменными стенками до середины роста человека…
   Зайцева с отвращением посмотрела на загаженные, грязные унитазы. Садиться на них было опасно. Кое-как примостившись, она справила малую нужду.
   Вдруг дверь с грохотом распахнулась, и какая-то женщина в больничном же халате, но с ведром и шваброй, начала браниться, выгоняя всех из туалета.
   - Во, хозяйка медной горы, - прогнусавила какая-то женщина за стенкой справа от Зайцевой, - дай поссать по-человечески!
   - Вам всем сразу вдруг приспичило, а – мыть когда? Выметайтесь быстрей!
   Зайцева выскочила из туалета, шокированная происходящим. Наскоро помыв руки, она пошла прочь.
   … В коридоре, меж тем, происходило непрерывное движение: ходили взад-вперед больные, пробегали медсестры, прошел дядька (по-видимому, слесарь) с санитаркой, другой, не Анечкой… Анечка после суток ушла домой. Санитарка на ходу что-то говорила дядьке, но из-за непрерывного гула ничего было не разобрать…
   Зайцева в ужасе закрыла уши руками…
   - А ты из какой палаты? – вдруг услышала она, - из 5-й, я знаю! Ты вчера поступила. Уже отбой был, полдесятого времени, а отбой в 9.
   Перед ней стояла женщина неопределенного возраста с куском хлеба в руке.
   - Тебе сюда нельзя – здесь обедают из остальных палат. А из 5-й – там, возле умывальников, у окна стол стоит. Иди туда… Тебе принесут.
   Зайцева побрела назад. Несмотря на, казалось, хаотичность движения больных в коридоре, все-таки можно было усмотреть, что все так или иначе стремились в большой холл посередине коридора, но сбоку от него, напротив дверей в палаты. Там сейчас происходило магическое действо для больных – завтрак.
   Зайцева присела на банкетку у окна. Но никто ничего ей не нес. «Конечно, откуда они знают, что я здесь сижу», - подумала Зайцева и пошла прямо к раздаче. Там толпились больные, а еще некоторые из них были с подносами. Они нагружали гору тарелок с овсяной кашей, куда брошен был кусок сливочного масла и кусочек сыра.
   - А ну, разойдись! – прокричала бойкая деваха, которую уже узнала Зайцева, потому что это она кричала в коридор, что моет 5-ю, - разойдись, куры! Прямо слово, куры, бестолочь какая! Видишь, горячее несу!
   Она развернулась с подносом и поплыла важно между столами, которые стояли в холле буквой «П». Наклонясь слегка направо, она опустила поднос ниже, но не коснулась им стола. Руки со всех сторон сидящих здесь, расхватали тарелки. Зайцева посмотрела прямо в лицо раздатчицы-медсестры, и она, усмехаясь какой-то шутке по ТУ сторону раздачи, спросила:
   - Ты что, с 5-й, что ли? На вот, бери.
   Смачно плюхнув в пустую металлическую тарелку увесистый половник каши и бросив сверху сыр, она поднесла тарелку той медсестре, которая раздавала масло. Та бросила в тарелку, предназначавшуюся Зайцевой, кусок масла.
   - Иди, ешь, не толпись здесь… А ты куда лезешь, видишь, с подносами ходят, разносят! Сядь за стол, не создавай толпу, - крикнула она седой женщине лет 50-и, которая испуганно отпрянула от окна раздачи.
   - Зайцева!.. Ты ведь Зайцева, верно? – окликнула медсестра, которая раздавала кашу, - кофе возьми, - при этом она протянула Зайцевой кружку без ручки. Там плескалась какая-то светло-коричневая жидкость.
   … Зайцева отошла от раздаточного окна и присела за свободный стол рядом с какой-то девушкой. Девушка была молоденькая, с длинной, толстой косой. К столу возле 5-й палаты Зайцева не пошла.
   Она вздохнула. Посмотрев в другую сторону, туда, где стояли столы для грязной посуды и стол для эмалированного ведра с хлебом, и ложки, стоящие в специальной «ложечнице» - приспособлении для приборов. Зайцева подумала, посмотрела на рядом сидевшую девушку и попросила ее:
   - Посмотрите, пожалуйста, за моим завтраком, я хлеб и ложку возьму.
   Та кивнула. Зайцева подошла к столу с хлебом и заглянула в ведро. На дне лежали две горбушки белого хлеба. Ложек не было вообще. Она взяла одну горбушку и отошла от стола. Подойдя к своему месту, она увидела, что девушки с косой уже нет, а завтрак Зайцевой стоит, пока никем не тронутый. Рядом валялась грязная ложка. Зайцева подумала, что ее надо бы помыть, потом взяла в руки ложку и как можно тщательнее вытерла ее о подол халата. Потом принялась есть.
   По коридору, в столовой и еще во всех уголках отделения, куда попала Зайцева, сейчас происходило повседневное непрерывное движение. Кто-то из больных собирал неубранную посуду, кто-то уже протирал столы…
   - Таблеточки принимаем, девочки, таблеточки! Не забываем таблеточки, подходим!..
   Это кричала на весь коридор медсестра, которая выдавала таблетки после еды и делала уколы, кому прописали.
   Зайцева, доев кашу, посмотрела подозрительно в кружку с тепловатым, так называемым, кофе. Сделала глоток, подумала и выпила всё.
   … Зайцева отнесла посуду к столу у кухни и пошла влево по коридору, откуда раздавался призывный голос медсестры, приглашавшей выпить таблетки. Там толпилась очередь. Женщины самого разного возраста, вида, комплекции стояли строго в очереди друг за другом. Некоторые стояли с мрачными, не располагающими к разговорам, лицами. Но в нескольких местах этой шевелящейся, как змеиный хвост, очереди шли довольно оживленные разговоры. Та разухабистая девица с длинными ногами, которая уже была знакома Зайцевой, хохотала громко и заливисто, разговаривая в стороне от общей очереди. Закончив беседовать со своими товарками, она и еще человека четыре женщин, опять же самых разных, направились прямо в самое начало очереди.
   - Бузыкина, в очередь! – сказала какая-то седая женщина, но с опрятной прической. По виду ее можно было принять за учительницу.
   - А я работаю! А кто работает, получает без очереди! – парировала Бузыкина.
   Она протянула руку над тумбочкой, которая стояла в дверях, загораживая проход в кабинет. На ней лежал металлический поднос, а на нем стояли мензурки с молоком. Какая-то больная помогала медсестре: мыла мензурки и вновь наполняла их молоком из белого, эмалированного чайника.
   Зайцева встала в конец очереди. Постепенно очередь подвигалась. За Зайцевой встали еще несколько человек, и больше никто не подходил…
   Зайцева смотрела в начало очереди, видела, как выпивали таблетки другие больные, как запивали их молоком. Некоторые проходили внутрь кабинета – там им делали уколы внутримышечно. Зайцева задумалась…
   Вдруг страшный крик санитарки за спиной заставил Зайцеву вздрогнуть. Она обернулась. Все, кто стояли в очереди, тоже повернули головы туда. Возле двери на выход, захлопывающейся на английский замок так, чтобы нельзя было открыть без ручки, которые весь персонал носил с собой в кармане для беспрепятственного прохода во все захлопывающиеся двери без ручек, стояла маленького роста женщина в ночнушке… На голове ее было что-то ужасное – Зайцева содрогнулась, потому что увидела, что с головы женщины стекают помои, а ведро от помоев, уже пустое, она держит в руках. Вокруг ног женщины образовалась противная лужа из помойной жижи.
   - Ах, ты ж, горе ты мое! – причитала санитарка, отбирая у женщины пустое ведро.
   - Что, Железкова опять ведро себе на голову опрокинула? – спросила санитарку прибежавшая на шум из кухни одна из медсестер.
   - Конечно!  И что с ней делать, ума не приложу. Вроде женщина умная, математик, а уж три года у нас находится. И лучше ей от этого не стало. ГолосА…
   - Почему ведра с помоями до сих пор не вынесли? Бузыкина! Иди сюда! Лекарство выпила? Еще кто-нибудь… - это уже старшая медсестра подключилась к общему разговору.
   - Марина Викторовна! Да не надо никого. Это ж три ведра было, а Железкова одно на себя опрокинула. Два осталось. Я с двумя-то ведрами управлюсь, - Бузыкина с готовностью подскочила к старшей.
   - Да… Ну, ладно. Иди. Марья Степановна, сходи с Бузыкиной на мусорку, - это было уже обращение старшей медсестры к санитарке.
   - Конечно, конечно. Пошли, Бузыкина.
   - Так, Таня, мыться быстро! – другая санитарка повела споласкивать от помоев несчастную Железкову.
   Зайцева стояла, как остолбенев. У нее от ужаса происходящего округлились глаза…
   - Зайцева, принимай лекарства.
   Оказывается, все впереди Зайцевой и даже после нее получили таблетки и разошлись. Она стояла перед кабинетом одна.
   - Руку! – медсестра высыпала из пузырька, специально предназначенного для раздачи лекарств, две таблетки. Одна была маленькая, белого цвета, другая – синяя, и побольше.
   Зайцева поднесла ладонь с таблетками ко рту.
   - Возьми молоко…
   Зайцева взяла. Проглотила таблетки, запивая их молоком. Потом она вдруг подумала, что за лекарства ей дают…
   - Выпила? Рот открой!
   Зайцева удивилась, но послушно открыла рот.
   - Всё. Можешь идти.
   - А куда?
   - А куда хочешь. Ты из 5-й? Тогда иди в палату. Сейчас обход будет, врач с тобой поговорит и, может, в другую палату переведет. А уж те, кто лежит в других палатах, могут и трудотерапией заниматься, и телевизор смотреть, когда это можно. А сейчас иди, иди в палату.
   Зайцева отошла от кабинета и поплелась в конец коридора.
   Она шла и, казалось, ни о чем не думала. Словно зомби, не воспринимая происходящее вокруг нее. Кто-то громко матерился в той стороне, куда она шла. Там происходила какая-то возня. Две медсестры и санитарка скрутили ту, которая лежала вчера на «вязках», когда Зайцева пришла в палату, как только что поступившая.
   Эта, лежавшая вчера на «вязках», сегодня утром попросилась в туалет, а потом затеяла с кем-то ссору, перешедшую потом в драку.
   Зайцева остановилась. Идти туда ей почему-то не хотелось. Она развернулась и пошла прочь от скандала.
   … Там, где был кабинет врача, совсем в противоположном конце коридора, где был выход из отделения, закрывавшийся на захлопывающийся замок дверью с непрозрачным, но толстым стеклом, был кабинет трудотерапии или, что то же самое – кабинет для встреч с родственниками в дни и часы посещений. Зайцева направилась туда.
   Войдя в настежь открытую дверь, она увидела больных, которые сидели за столами, поставленными в ряд, и клеили пакетики для чего-то из какой-то коричневой бумаги. В углу стоял телевизор. Он работал. Передавали новости. Зайцева поглядела на противоположную стену, где висели обычные, какие висят в поликлиниках и больницах настенные часы. Они показывали 10 часов 10 минут. Зайцева подошла к сидящим за столами и тоже села на свободный стул. Тут же ей кто-то протянул свободную кисточку для клея, которым смазывали края заготовки для пакетика.
   Зайцева взяла. Заготовки лежали пачками по центру стола. Зайцева поглядела, как ловко орудовала кисточкой некрупная, мужиковатого вида женщина напротив, и взяла заготовку.
   - Маргарита Павловна, а я на трудотерапию не хочу, я хочу в отделении работать.
   - Хомченко, Лизавета! Если бы дело было в том, что тебе хочется, а что не хочется, мы бы с тобой ограничились отделением, а поскольку ты уже здесь больше месяца, надо походить в мастерские.
   Зайцева обернулась. Представительного вида женщина в белом халате разговаривала с пациенткой.
   - Значит так, Лизавета, я с сегодняшнего дня записываю тебя в мастерские…
   - Да… А что там делать-то, работа для идиотов – пипетки собирать…
   - Хочешь, пойдешь в швейную мастерскую?
   - Ну, ладно, давайте… Только я попробую! А если мне не понравится, можно я не буду ходить?
   - Вот сначала походишь, а потом скажешь – понравилось или нет.
   Зайцева отвернулась и принялась за работу. Но, только она обмакнула кисточку в клей, за ее спиной, совсем рядом, тот же голос представительной женщины в белом халате произнес умильным голосом:
   - А кто это у нас тут работает? Тааак… Света, если не ошибаюсь, Зайцева?
   Зайцева снова обернулась. Женщина, приветливо улыбаясь, смотрела Зайцевой прямо в глаза.
   - Да… Я…
   - Света, а ты у нас в какой палате лежишь? В 5-й?.. Перевести в 3-ю, - последнюю фразу она сказала уже медсестре.
   - Извините… - Зайцева привстала со своего места, - а можно мне позвонить? Домой…
   - Позвонить? Можно. Я тебя запишу на звонок.
   - Как – запишете? – не поняла Зайцева.
   - А, так ты у нас впервые? Звонят все, кому разрешает врач, записывает на звонок, а вечером, после ужина, все по очереди звонят из ординаторской.
   - А сейчас разве нельзя?..
   - Нет, сейчас нельзя, - жестко уже ответила врач и отвернулась от Зайцевой.
   Зайцева опешила. Она только что приготовилась было попросить еще раз, но нос защипало, и из глаза скатилась слезинка.
   - Ты не плачь, а то вообще отсюда не выйдешь никогда, - это сказала какая-то бесцветная женщина в больничном халате, слева от нее сидящая.
   - Зайцева! Пошли переселяться!
   Медсестра поджидала Зайцеву в коридоре. Зайцева опрометью бросилась вон из трудотерапии.
   - Пойдем, пойдем… А вот плакать не надо. Особенно при враче, а то уколы назначит или таблеток добавит.
   - Но мне надо позвонить срочно… Маме…Чтобы она мне принесла умывальные принадлежности.
   - Это ты позвонишь, успеешь. Сейчас думай о том, что насущно, а именно – переселяешься к другим женщинам, в другую палату. Они адекватны. Из 3-й палаты даже иногда выписывают… Это из 5-й – никогда. А из 3-й – конечно, выписывают…
   Они шли с медсестрой по коридору туда, куда уже больше не хотелось заходить Зайцевой – в 5-ю… Но мысль о том, что в 5-ю она больше не вернется, воодушевила ее, и она утерла слезы.
   …- Бери постель без матраса, одну простыню и все, что на ней. Вот так скрути…
   И медсестра показала, как скрутить.
   Зайцева, все еще временами посапывая носом от недавних слез, гордо и торопливо шла за медсестрой в 3-ю палату. Кто и что там ее ждет?..
   - Ну, вот. Это – твоя койка. Положи свое на тумбочку хотя бы, а это белье отнеси туда, где ты лежала сначала. Там, в 5-й, постелишь это, а свое постелишь здесь… Полотенце тоже туда отнеси, оно с этим комплектом. У тебя что, в 5-й полотенца не было?
   - Нет, не было…
   - Ну, ты, боже мой! Ну, возьми это полотенце, а сестре-хозяйке скажи, что я тебе разрешила взять полотенце в 3-й палате, а взятое у сестры-хозяйки отнесешь в 5-ю. Поняла?
   - Да…
   - Ну, располагайся…
   Медсестра ушла. В палате стояла необычная, точнее, непривычная для Зайцевой тишина. Дверь была прикрыта, и слышался только гул голосов в коридоре.
   - А тебя как зовут? – спросила Зайцеву соседка слева, с чьей кроватью стояла кровать Зайцевой в стык.
   - Света…
   - А меня Галя. Куришь?
   - Что? А… нет.
   - Тогда проси, что б тебе приносили, мне отдашь. Я курю. Да и как валюта местные сигареты ценятся. Ты первый раз здесь?
   - Первый… - Зайцева подумала и добавила, - и, надеюсь, последний.
   - Ну-ну!.. Надейся, - соседка скептически посмотрела на Зайцеву, - из-за этого? – она показала глазами на забинтованную руку Зайцевой.
   - Нет… То есть, да.
   - Понятно…
   - Ну, я пойду…
   - Иди-иди…
   Зайцева оправила халатик, вышла в коридор и прикрыла за собой тихонько дверь.
   В коридоре, как всегда был несмолкаемый гул и шарканье подошв о линолеум. Но он, вроде, как бы распался: в столовой, где никого сейчас не было, в этом холле, где столы были протерты, полы вымыты, а дверь самой кухни и окно раздаточной закрыты, сидели всего два или три человека, читая… Шум, или лучше сказать, гул исходил, в основном, от начала коридора, где разноголосо призывало сразу несколько человек: медсестра, которая водила больных в мастерские, а за ее голосом повторяли сами больные:
   - В мастерские, девочки!.. Собираемся в мастерские!.. Кто ходит в мастерские, уходим!!!
   Зайцева решила туда не ходить. Она посмотрела на настенные часы в столовой: было 25 минут одиннадцатого.
   «Боже мой!» - подумала Зайцева, - «действительно так время медленно идет, или это мне одной кажется?..»
   Она подумала и решила сходить в другой конец коридора – к 5-й палате и умывальникам. Честно говоря, запертой здесь в четырех стенах, ей делать было совершенно нечего, как слоняться из угла в угол…
   Она дошла до 5-й палаты, заглянула внутрь. Санитарка, сидевшая «на посту», даже ни словом с ней, Зайцевой, не обмолвилась: мол, куда ты, зачем, кого надо…
   Зайцева заглянула. Старушки, которая ночью рядом с Зайцевой перебирала одеяло, не было. Привязанной на «вязки» тоже. Было в палате всего два человека, и те – спали. Где был весь контингент 5-й палаты – неизвестно. Зайцева вздохнула, обернулась и тут же увидела третью обитательницу 5-й палаты: она стояла возле умывальника в одних трусах и мыла голову.
   Зайцева очень удивилась – санитарка была занята разговором с какой-то больной и не видела происходящего. Вода лилась на пол с локтей моющей голову в раковине женщины ручьями. Образовалась уже порядочная лужа. Зайцева перевела взгляд на санитарку. Та увидела, что Зайцева на нее смотрит в упор. Перестала разговаривать, замолчала и будто ждала чего-то от Зайцевой. Тогда Зайцева, ни слова не говоря, подняла правую руку с вытянутым указательным пальцем в сторону умывальников. Санитарка перевела взгляд в указанную сторону и, спохватившись, с криками, сорвалась с места, побежала к больной, которая была у умывальников и полоскала голову в холодной воде.
   - Ах, ты ж, горе ты мое! Яновская!.. Как же ж ты это удумала?! Боженьки мои, воды-то сколько налила на пол…
   Подскочила на помощь санитарке больная, которая с ней разговаривала. Санитарка попросила ее закрыть кран, в то время, как она уже оттащила Яновскую от раковины.
   - Женя, Жень, неси тряпки со шваброй, быстрее! Пошли, Яновская, вытирать тебя надо!.. Ой, боже мой…
   И так, причитая, санитарка потащила Яновскую в ванную комнату, которую открыла при помощи ручки-ключа, которым открывались в этом заведении все закрытые двери.
   Зайцева, снова в определенном ужасе от происходящего, поспешила прочь. А куда – прочь? Она не нашла ничего лучше, как быстрым шагом дойти обратно до трудотерапии, оглядываясь на каждом шагу.
   Она подумала о том, что здесь, в принципе, деться некуда, и нигде не найдешь уединения. Зайцева уже пожалела о том, что дала согласие на госпитализацию в психиатрическую больницу. Ну, откуда она могла знать, как и насколько здесь жутко находиться впервые в жизни. Тем более в таком молодом, почти юном, возрасте. Она уже хотела бы побыстрее вернуться домой,  к маме и папе, забыть того, из-за кого хотела лишить себя жизни. Она поняла, наконец, что жизнь – великая штука, надо ценить каждый ее миг, тем более, когда она преподносит такие сюрпризы, как психушка. «Больше никогда!» - думала Зайцева, - «Больше никакой несчастной любви! Пусть лучше меня будут любить, а я лишь буду позволять себя любить! Но из-за мужчины – на смерть?! Нет уж, не хочется что-то…»
   … Зайцева, проходя мимо часов в столовой, поглядела, который час. Было 5 минут двенадцатого. «Боже, боже, неужели время ЗДЕСЬ ВСЕГДА так медленно идет?»
   И она дошла до конца коридора, где была трудотерапия, и встала в дверях. Ей не хотелось идти ни внутрь, ни наружу. Так она и стояла, прислонясь к косяку, и рассеянно глядя в работающий телевизор…
   … Тем временем дело медленно, но верно подвигалось к обеду. Зайцева, помотавшись по коридору, то медленно, то, как будто куда-то спеша, подумала, глядя на таких же, как она, прогуливающихся по коридору больных, что уже примелькались ей некоторые лица, да и поговорить уже она успела с одной или двумя, так, ни о чем…
   … Так она шла, в сотый, как ей казалось, раз в сторону трудотерапии, как распахнулась входная дверь с непрозрачным стеклом, и медсестра звонко на весь коридор прокричала:
   - Четверо за бачками!
   Зайцева, будто кто ее подтолкнул к этому, опрометью бросилась на крик.
   - Зайцева! А ты куда?
   - Я… А это… За бачками… Я сильная, смотрите, вот, - и она, отвернув рукав халата, согнула руку в локте.
   - Сильная?.. Да?.. А если сбежишь?..
   - Нет!.. Не сбегу, - Зайцева с надеждой смотрела на медсестру и не замечала усмешки в ее словах.
   - Да иди, иди! Это я так, шучу. Тебя же переселили сегодня из 5-й? Ну, вот тебе и трудотерапия!
   Зайцева обрадовано кивнула, соглашаясь. Её и еще троих женщин повели за дверь со стеклом. Дверь закрыли. Дальше была ординаторская. Зайцева увидела список на стене дежурств работников отделения. Больше она ничего не успела разглядеть – массивная железная дверь со скрежетом распахнулась, пропуская пятерых: одну санитарку и четверых больных. Зайцева спустилась вместе со всеми по ступенькам и очутилась в холле 1-го этажа. Впереди были распахнутые настежь двери, и какие-то мужики в больничной одежде (мужчинами их трудно было назвать), сидя на корточках, курили…
   … Зайцева вместе с остальными вышли на крыльцо, спустились по ступенькам и подошли к пяти-шести бачкам, которые стояли в два ряда. Надо было прочесть номер отделения на крышках бачков – «23 отд.» должно было быть там написано. Двое пошустрее схватили бачок с пюре, а Зайцевой и еще одной женщине лет сорока достался самый тяжелый бачок – с первым блюдом. Зайцева, считая себя сильной, схватила ручку бачка и тут же ее отдернула – ручка была сильно накалена горячим.
   - Что? Обожглась? А куда спешим? Вот же полотенце, специально взяла, - санитарка протянула Зайцевой полотенце, - беритесь каждая со своей стороны, обмотав ручку сначала своим концом полотенца.
   Сделали, как было сказано и… подняли!.. «Чуть пупок не развязался!» - подумала Зайцева, - «а еще тащить сколько…»
  … Рассказывать нечего – это была настоящая пытка – тащить бачок по ступенькам на первый этаж (мужики и глазом не моргнули, чтобы помочь), а потом доволочь как-нибудь до лифта.
   «Грузовой…» - подумала Зайцева. Лифт пришел, двери открылись, и лифтерша отошла в сторону, давая дорогу. Бачки внесли. Лифтерша закрыла двери. Поехали…
   … Приехав на свой, третий, этаж, «девчонки» поволокли бачки к своей двери, уже предусмотрительно распахнутой персоналом. В дверях их встречала медсестра. «Девчонки» из последних сил втащили бачки в ординаторскую. Железная дверь захлопнулась. Отворилась дверь с непрозрачным стеклом и, эхом перекликаясь голосами нескольких человек вдаль по коридору, раздалось:
   - Бачки принесли! Девочки, за бачками 4 человека!!!
   Можно было вздохнуть – бачки в отделении перехватила «свежая сила» - несколько человек подскочили из «отдельного» контингента (те, кто мыли полы, посуду, столы и прочее, которые были алкоголичками, наркоманками и другие лица, не касающиеся той среды, но сильные и адекватные) и потащили бачки в кухню, дверь в которую также была распахнута…
   … Можно было бы сказать словами классика – «Обед проходил в гробовом молчании». Слышно было только позвякивание ложек о металлические миски. Зайцева ела с аппетитом. Она еще не догадывалась, что одним из побочных действий препаратов, которые здесь давали, являлся чрезмерный аппетит. Поэтому многие ходили с кусками хлеба в карманах или прятали их под подушку.
   … Напротив Зайцевой сидела крупная, но какая-то грустная, женщина и ничего не ела.
   - Анисова, опять ничего не ешь? Смотри, а то через зонд кормить будем…
   Анисова не шелохнулась. Тогда медсестра, которая это сказала, опять же громко произнесла:
   - Капа! Надо поработать!..
   Капа, которую на самом деле звали Капитолина, была вдвое крупнее той женщины, которая сидела напротив Зайцевой. И еще – Капа была санитаркой…
   Она с той медсестрой, которая её позвала, подошла сзади Анисовой, огромными пальцами зажала ей нос, а в это время медсестра быстро сунула ей ложку с едой в рот. У Анисовой изменилось лицо. Оно стало лицом мученицы… Но то, что попало ей в рот, она (вернее, ей пришлось) проглотила. Процедура повторилась тем же порядком.
   Зайцева сидела напротив данной сцены, не шевелясь. Как загипнотизированная, смотрела она, как ложку за ложкой отправляла в рот больной медсестра в то время как Капа зажимала Аносовой нос…
   - Чо, в первый раз такое видишь? – спросила еле слышным шопотом её соседка по столу слева, - это у нее депрессняк такой жуткий – от еды отказывается. А полегче ей станет, она сама кое-как будет есть. А сейчас – только так… Или через зонд… Ты бы что предпочла?
   - Я?.. Ннничего… - Зайцева от ужаса даже стала заикаться.
   Медсестра, заметив напротив себя движение и шушуканье, быстро сказала:
   - Всем есть спокойно! Без эмоций! Медленно и не спеша разжевывая пищу… А то поперхнетесь… - при этом она посмотрела на Зайцеву. Зайцева тут же опустила глаза в свою миску и стала есть…
   После обеда и получения лекарств Зайцева пошла в свою, 3-ю, палату. Начинался тихий час. Движение в коридоре было под запретом, только если в туалет. Даже если не хочешь спать, все равно надо было лечь и хотя бы полежать. Это была «народная психиатрическая мудрость». Зайцева её уже знала. Знала она и то, что раньше вечера ей не разрешат позвонить… И она, сняв халатик и повесив его на спинку кровати, юркнула под одеяло и свернулась там клубочком, как котенок. Постепенно веки её закрылись и она погрузилась в тяжелую дрему. Вроде и спала - не спала, а слышать слышала, как по коридору шаркали в туалет и обратно единичные больные. Потом и вовсе уснула крепко.
   … Пробудилась она, когда было уже полпятого вечера. Она не знала, что в 16.00 давали кефир с хлебом. Но, выйдя в коридор и увидев пустые чашки на столе для хлеба (штуки 3 грязные чашки из-под кефира стояли на столе. Остальное успели помыть и убрать), она заглянула внутрь одной из них и поняла, что проспала. В ведре нашлась пара кусков хлеба. Зайцева взяла их и принялась один жевать. После сна она чувствовала себя немного отдохнувшей от того кошмара, который за прошедшее время она узнала. Но сколько  было впереди ещё дней и ночей, она старалась не думать.
   … Время близилось к вечеру. Зайцева разговорилась с одной молодой женщиной, которая рассказала ей, что у нее есть муж, и что она – молодая мама только что родившегося малыша, которому нет и двух недель от роду. Женщина поведала, что когда пришлось начать ухаживать за младенцем и не спать по ночам, у нее развился послеродовой психоз. И теперь она – здесь. Женщину звали Нелли.
   - Знаешь, - говорила Нелли, - сюда, оказывается, попадают по самым разным причинам… И находиться каждой из нас здесь придется не определенное время, а по-разному: хроники, то есть у кого это – уже хроническое заболевание, лежат не меньше месяца…
   - Целый месяц! – не удержавшись, воскликнула Зайцева.
   - Да! А то еще два или три. А совсем пропащие, за которыми и родные уже не ухаживают, лежат уж и по полгода…
   - Полгода… - эхом повторила Зайцева, ужасаясь этому слову.
   - Да… Знаешь, тут есть одна такая – полгода лежит… У нее голосА… Они ей говорят, что ведро с помоями надо выливать себе на голову…
   - Да! – всполошилась Зайцева, - я знаю, я видела. Её Таня зовут.
   - Вот-вот… И есть еще хуже – только ты туда не ходи: в 6-й палате, старческой, лежит одна больная… Она – лежачая. Она перенесла в детстве детский церебральный паралич, и с тех пор у нее отказали ноги. Ей уже за 40, но она – с детскими ножками, которые не развивались с пяти лет. У нее, как и у обычной женщины, идут месячные, ей помогают все, кто заходит её навестить из других палат. Она может сама переворачиваться, есть, но ручки у нее слабые, кое-как с ложкой управляется, но зато сама. И что самое страшное – её никогда, никто не заберет домой: мама её умерла, а брату она не нужна, ему нужна квартира. Она, в общем-то, вполне здорова по части психики. Но, скорее всего, её отправят в интернат для инвалидов. Потому что дома она не нужна…
   - Какой ужас!.. – тихо прошептала Зайцева.
   … После ужина и вечернего приема лекарств включили телевизор. Зайцева со своей новой подругой Нелли пошли туда. Они сели на стулья  рядом и, от нечего делать, стали смотреть какой-то сериал, который, по просьбе большинства, включила медсестра.
   - Знаешь, сегодня Анечка дежурит! Ты её видела? – спросила свою новую подругу Нелли.
   - Ах, да! Это такая пожилая, добрая по характеру, санитарка…
   - Да-да! Вечер пройдет быстро! Не заметим, как!.. – грустно улыбнулась Нелли.
   … Телевизор работал, а некоторые больные дремали, уронив голову на грудь. « Им, видно, дают что-то сильнодействующее», - подумала Зайцева… Она обернулась на часы – они показывали полдевятого вечера.
   « А позвонить-то?» - вдруг спохватилась Зайцева.
   - Ой, Нелли, я совсем забыла, мне ж позвонить надо. Сказали -  вечером, и что запишут!..
   - Ну, иди, - опять грустно улыбнулась Нелли.
   Зайцева вышла в коридор. Возле двери со стеклом, через которое не было видно ни кто там, ни что делает, а видны были только силуэты, стояли двое. Одна была маленькая, но по виду, крепкая старушка, другая ( её Зайцева уже приметила – та всегда ходила с куском хлеба в руках)- неопределенного возраста с неизменным хлебом в руке.
   - Чо – звонить? – спросила она, обернувшись на подошедшую Зайцеву.
   - Да, меня записали, - как пароль, что её «записали», произнесла Зайцева.
   - А всё, все уже там, - и женщина, жуя, кивнула на дверь ординаторской.
   - Как это – там?.. А я?
   - Ну, постучи…
   Зайцева легонько стукнула в стекло. За стеклом происходило какое-то несильное движение, но к двери никто не подошел.
   - А ты – сильнее!.. – посоветовала жующая.
   Зайцева стукнула еще раз.
   - Не, так не откроют… Вот как надо, - и она с силой ударила три раза кулаком в стекло так, что оно задребезжало.
   Зайцева испуганно посмотрела на женщину. В ответ на стук из-за двери раздался голос:
   - Что стучим, ну, что стучим? – и кто-то с той стороны к двери все-таки подошел.
   - Я позвонить, - в открывшуюся дверную щель проговорила Зайцева и, как пароль, прибавила, - меня записали…
   - Кого записали, уже здесь и звонят… Как фамилия?
   - Зайцева… - упавшим голосом сказала она.
   - Зайцева?.. Так… Нет тебя что-то в списке… Завтра у врача попроси, чтоб записала.
   - Как – завтра? Но мне надо сегодня, маме! – совсем отчаялась Зайцева.
   - Ну, значит, забыли.
   Слезы навернулись на глаза у Зайцевой.
   - А реветь нечего. Это – не смертельно…
   Тут сзади раздалось знакомое до боли:
   - Здравствуйте, птенчики вы мои!
   Зайцева с последней надеждой повернулась на голос, теперь такой знакомый и родной.
   - Что, мой птенчик, случилось? И что-то слезыньки у нас, а?
   - Мне позвонить…
   - Не записана она, Анечка. Говорит, что записали, а в списке её нет… Может, забыли?
   - Ну, забыли, с кем не бывает… Их же вон сколько, птенчиков моих, всех упомни… Пусти её, Степанна, вишь, девка мается.
   Зайцева с надеждой поглядела на «Степанну».
   - Ну, ладно, иди, - тут она вдруг наклонилась к самому уху Зайцевой и прошептала, - потом ординаторскую мне помоешь, - и – во весь голос, - звонить будешь после всех.
   Зайцева радостно ответила: «Хорошо» и впорхнула в ординаторскую.
   … Уже ложась спать, после всех ужасов прошедшего дня, новых и, как правило негативных впечатлений, Зайцева поняла, как она устала. Легла, закрыла глаза и сразу уснула.
   Она не знала, что пробудет в этом кошмарном чистилище еще 28 дней, не считая дня поступления и этого, первого в её жизни дня в «психушке». Не знала, как будут волноваться её родители, когда на беседе с врачом неизменно будут слышать один и тот же ответ: «Ей уже лучше, но надо побыть еще немного», «Она чувствует себя хорошо, так что выпишем её скоро», «Уже совсем получше ей, и очень скоро она пойдет на выписку»… Мать, каждый раз слыша одно и то же, не выдержит, и заберет Зайцеву из «чистилища» под расписку. Но будет это через 28 дней…
   Ничего этого Зайцева не знала. Проведя в остром отделении психиатрической больницы пока лишь только день, она была уверена после разговора с матерью, что все решится за 2-3 дня.
   … А пока она спала. И сны уносили её в другой, нереальный мир – мир покоя, тишины и… здоровья, здоровья физического и психического, в мир добрых, радушных людей…
   Нереальный мир…



24.06.2015 г.-05.07.2015 г.
    
*Имелось ввиду – халаты, ночные рубашки и тапочки из приемного отделения.