Однажды утром в Силламяэ

Написано специально для литературного конкурса им. Сергея Довлатова 2015 года.
----------------------

Конечно, не стоило  так напиваться. Особенно в Нарве. Тем более на фестивале бардовской песни. Хотя, с другой стороны - зачем тогда ехали? Да и Нарва такой город, где русскому литератору всегда рады, вот и перестарались. Последнее что помнил поэт и прозаик Щербак-Жуков  - это памятная доска в честь Ярослава Гашека, возле которой все и пили после закрытия кабака: сначала за здоровье бравого солдата Швейка, а потом кто-то предложил помянуть эрцгерцога Франца-Фердинанда.  Вот после эрцгерцога этого как отрезало.  Где был, что делал, как оказался здесь, на берегу моря – полная неизвестность.

Но раз море – значит это не Нарва. Прозаик и поэт окончательно проснулся. Он лежал на земле, в нескольких метрах от него мелкой рябью волновался Финский залив. Если не предполагать уж совсем невероятного, то это либо Нарва-Ису, либо …  Щербак-Жуков привстал со скамейки и повернул голову, чтобы осмотреться, но увидел только ухмыляющегося мужика в мокрой черной плащ-накидке, который с интересом за ним наблюдал.
- Какой это город? – хрипло спросил критик и эссеист
- Силламяэ.
- А до Нарвы далеко?
- На автобусе полчаса. Вон там автостанция - собеседник неопределенно махнул рукой
- Понимаете, я был в Нарве - Щербак-Жуков внезапно перешел на извиняющийся тон – мы там выпили, и вот …
- Да понятно, чего не понять то.  Ты себя нормально чувствуешь?
- Ничего, только сухость во рту. И сердце как-то … у вас нет пива случайно? Мне б поправиться
- Пива нет. Держи – мужик вытащил из-под плаща небольшую вяленую рыбу - Это тебе поможет
- Она же соленая, поди?
- Какая нужно она. Бери.

Смущенный поэт и прозаик нетвердой рукой принял дар, но не удержал. Рыба выскользнула и упала. Когда он ее поднял и разогнулся - мужика и след простыл.
- Как то странно все это – пробормотал Щербак-Жуков – пить, конечно, надо бросать.

Пошарив по карманом, он убедился, что денег нет никаких. Телефона тоже.  В общем, на автобус идти не с чем. А повезут ли автостопом  - это еще большой вопрос.  Так ничего толком и не решив, он присел на большой плоский камень и стал чистить и есть рыбу, глядя на море и окрестности.  Это действительно был Силламяэ – город, где при СССР перерабатывали уран, или что-то в  таком же роде. Теперь тут уже, похоже, ничего не перерабатывали, на горизонте торчали по виду безжизненные заводские трубы.
 
- Завод то работает – неожиданно сказал кто-то сбоку.
Щербак-Жуков повернулся и чуть не подавился – рядом с ним на камне сидел полупрозрачный бородатый человек в старой вельветовой крутке и характерной кепке.
- Разрешите представиться – сказал он. – Довлатов Сергей Донатович
В жизни каждого мужчины бывают минуты мистического перерождения. Тогда поэт и прозаик может превратиться бог знает во что – вплоть до критика и эссеиста.  Или почувствовать себя не просто скверно, а прямо-таки тревожно. Потому что если с вами на берегу залива в Силламяэ с утра разговаривает Довлатов – ничем иным как белой горячкой объяснить это невозможно.
- Не волнуйтесь – успокоил Довлатов – Вы вполне здоровы и в своем уме. И я вам не мерещусь. Просто вчера вы несколько перебрали с дозой и начальник караула забеспокоился.
- Кто?!
- Мужика в плаще видели?! Вот это и есть начальник караула – Довлатов еще раз посмотрел на окаменевшего от удивления собеседника и продолжил, слегка повысив голос – Смерть с косой, помните? Вот это она и есть, только без косы и, как могли убедиться, совсем не женщина.
- Но я жив?
- Разумеется, живы.  Нет нужды раньше срока вас забирать. Кроме того, он вам рыбу дал. Кстати, не затруднит ли вас мне передать кусочек?
Щербак-Жуков безропотно протянул требуемое.
- Вот спасибо!  - Довлатов взял рыбу и с наслаждением понюхал – мне, знаете ли,  употреблять такое теперь не положено, но запах! Не могу удержаться.  С пивом бы её сейчас!

Секунд тридцать, пока длилось наслаждение запахами вяленой рыбы, поэт и прозаик пытался посильнее себя ущипнуть.
- Благодарю вас – сказал, наконец,  Довлатов и отложил рыбу – Вообще, уважаемый коллега, у меня к вам серьезный разговор. Понимаете, так получилось, что я слежу за вашими публикациями.
- Вы серьезно?
- Вполне. Как вы, возможно, знаете, я одно время работал в «Молодежи Эстонии». Не мне вам объяснять, что всякий литературный труд, а тем более газетная работа располагает к совершению всех восьми смертных грехов. В моем случае это вылилось в следующем наказании: пятьдесят лет после физической кончины читать  русскоязычную прессу. Двадцать пять уже прошло, осталась половина срока. Могли бы дать и больше, но я, напротив, получил скидку.
- Как это?
- Очень просто. Удавшиеся и, главное, завершенные произведения наказание сокращают, а если прегрешений не много, то еще и в плюс зачитывается. Пушкин, говорят, вообще в рай напрямую попал таким манером. Конечно, это особый случай.   Но и простые литераторы имеют некоторые шансы скостить срок.
Щербак-Жуков подумал, что ему давно пора было бы вставить в разговор что-то умное и многозначительное, но в голову, как назло, ни того, ни другого не приходило. Поэтому он только и смог сказать:
- Еноты-Бегемоты!
- Вот именно! – Довлатов рассмеялся – Мне нравится ваша реакция. Многие начинают вести себя неадекватно, а вы трезво смотрите на жизнь. Да ешьте рыбку, ешьте – не стесняйтесь.
Поэт и прозаик  послушно сунул в рот кусок рыбы, которая оказалась действительно очень вкусной  и полезной:  быстро прошли все симптомы похмелья, сознание приобрело ясность и до него стало лучше доходить все то, о чём говорил собеседник. Тот, между тем, продолжал:
; Моя обязанность – это оценка. Только кажется, что посмертная судьба  литератора определяется мгновенно. Тому предшествует кропотливая работа – сбор информации, анализ и все в таком духе. Но, разумеется, никто не хочет этим заниматься добровольно. Вот и назначают в качестве исправительных работ. Так я и тружусь: читаю и оцениваю.
- Вроде худсовета?
- Нет. Основной вопрос: выполнил ли автор свое предназначение, воплотил ли как должно отпущенные способности  и так далее. 
- И вы здесь для того, чтобы …
; … вас предупредить. Совершенно верно. Вы опасно отклонились от своего предназначения. Пишете много, да не то, что нужно. Сейчас где сотрудничаете?
- Ну, много где. «Выдропужский телеграф», «Ясли и мюсли», «Нервнопаралитическое обозрение». Из  «Литературки»  недавно ушел, после того, как редактор потребовал от меня написать ругательную рецензию на свой же собственный сборник.
- «Литературка» - саркастически усмехнулся Довлатов – это такое специальное место, куда направляют особо нагрешивших в прошлой жизни литераторов. Вы там случайно оказались. А что до остального – работа нравится?
- Да не особенно. Но жить чем-то нужно. Хотя платят копейки и не вовремя. Особенно в «Телеграфе»
- Да, на них многие жалуются. Но вы все равно половину пропиваете. Я вас понимаю – сам любил это дело. Однако, в результате времени и сил ни на что, кроме заметки на четвертую полосу и не остается. А у вас же наверняка есть что-то недописанное?
- Само собой. Сказки, да и еще роман начат. Как у всех, в общем.
- Обязательно надо дописать! Представьте себе – выпишут вам в итоге лет двести исправительных работ за «Выдропужский телеграф», и еще соточку за все остальное. А что уравновесит? Пару действительно хороших эссе скостят 10 лет, частушки-ноконформушки еще года два-три. Но и все. При таком раскладе вы не только 2200-ый, но и 2300-ый год встретите с «Литературкой» в руках, штудируя передовицу. Уверяю вас, она за это время мало изменится.
- В самом деле?! – Щербак-Жуков вполне ощутимо побледнел.
- А может оказаться еще хуже. Я помню, у вас была замечательная заметка про поэтический конкурс, на который начинающие авторы прислали свои перлы. «Квадраты бытия», кажется?
- Да. А еще были «Внутренние ветры» и «Твердыни вибраций»
- Прекрасно! – Довлатов рассмеялся, но потом вдруг резко помрачнел и продолжил - Я очень опасаюсь, что лет через тридцать все эти внутренние ветры будут беспрепятственно гулять по просторам русской литературы. Еще и поэтому нельзя расслабляться: будущее определяется сейчас.
- Так что же делать?
- За работу! Догуляйте пару дней на фестивале и вперед – дописывать сказки и роман. Но чтобы уж всерьез.
- Да, это конечно - Журбак-Щеков немного помедлил а потом спросил – а вот интересно: авторы Квадратов бытия» какое наказание получают?
- Никакого. Они и сами по себе и есть наказание. Графоман-любитель ниспослан нам в наказание – дабы не возгордились.
- По-моему, это не сильно помогает. Полно деятелей, которые  считают себя не просто гением или Богом, а Богом-отцом. То есть, до них вообще ничего не было.
; О, нет. Это совсем другой сюжет. «Боги-отцы» ниспосланы в наказание за то, что мы все Пушкина в свое время не сберегли. Вообще система наказаний и поощрений крайне сложная, но в свое время разберетесь. А сейчас вам пора – скоро автобус на Нарву.
- Так у меня же ничего не …
- Это ничего. Сейчас вы идите по этой дорожке, потому будет широкая улица, она как раз ведет на автостанцию. Держитесь левой стороны и через два квартала увидите старый трехэтажный желтый дом. На углу у водостока будет лежать пятнадцать евро – их минут через десять случайно обронят. Если прямо сейчас выйдете, как раз вовремя будете на месте. Главное не опаздывать, чтобы деньги  раньше вас кто-нибудь не нашел. Двенадцать евро вам на билет, а на оставшиеся три купите пару пива на автостанции. Она будет в конце улицы, там сложно потеряться.
- Спасибо! - растроганный Журбак-Щеков вскочил и захотел было обнять собеседника. Но остановился на полпути, сообразив, что обнимать некого – Довлатов исчез также внезапно, как и появился.
Тем не менее, через полчаса критик и эссеист уже садился в практически пустой автобус на Нарву с билетом, пивом и недоеденной волшебной рыбой. Начинался дождь, погода располагала насладиться трапезой и подремать. Но наш герой всю дорогу лишь сосредоточено смотрел в окно – он обдумывал свой роман. И, разумеется, сказки.