Тесть

                Тесть
С тестем Олег Палей общался мало, но с огромным удовольствием. Николай Фёдорович работал вместе с Анной Ивановной, на заводе мраморных изделий. (В Уральских горах почти при каждой деревне стоял завод или шахта.) Но, если тёща шлифовала плиты для Московского и Пражского метро на станке, то Николай Фёдорович был мастер-художник, работал вручную. Кроме того он был единственный ветеринар на три деревни. Принимал роды у коров и кастрировал хряков. Цена одна; литр самогона. Но в воскресенье Николай Самойлов только  рыбак и охотник.
 Высекал он обычно по заказу министерства обороны оригинальные памятники из мрамора для погибших лётчиков испытателей Пермского авиаотряда и жил в деревне Косой Брод на Среднем Урале на берегу реки Чусовая. Заказов было много, но камнерез-художник Самойлов марку держал и больше двух заказов в месяц не брал.
 Дважды героям СССР высекал бюст, а остальным разбившимся па срезе глыбы мрамора высекал барельеф. Попытки преодолеть сверхзвуковой барьер самолётом стоили СССР более 200 жизней лётчиков испытателей, а в США и Европе около 300, пока физик Келдыш не описал флаттер крыла самолёта математически.
 
 Олег любил приезжать к Самойловым один, без их дочери, которая ненавидела деревенский быт, и поездку к родителям на субботу воскресенье меняла на поход в театр или вернисаж пока не родился сын.

 Николай Фёдорович, увидев в воротах двора своего дома зятя, посмеиваясь, выкатывал мотоцикл из сарайки.
 Прихватив ружьё, удочки, водку, шмат сала, десяток яиц и булку хлеба они сразу уезжали в тайгу на сутки и каждый раз на новое место.
 Вырвавшись из полуторомиллионого города, от плазменных и лазерных установок института электрохимии Академии Наук, Палей с удовольствием ночевал в шалаше у костра среди гранитных и мраморных скал реки Чусовая.

 Между отцом Палея и тестем оказалось много общего в судьбе. Оба пришли с Войны инвалидами второй группы по ранению в голову и с десятком шрамов по всему телу.
 Оба никогда не смотрели фильмы о Войне по телевизору. Оба не любили о ней вспоминать.
 Ужиная с водочкой с отцом, а потом и с тестем, Олег Палей понял, что оба фронтовика воспринимали историю Великой Отечественной Войны, которая звучала с экрана телевизора, как полную ложь.

 Николай Фёдорович на вопросы зятя ухмылялся.
– А чо вспоминать, ничего хорошего на войне и не было. Прошли десять километров. Окоп выкопали. Поели, дальше пошли. Окоп выкопали. Поспали в нём. Опять на Запад.
 Россию перекопали. Польшу перекопали. Германию перекопали. Лет пять теперь поля заравнивать будут.
- Так тебе два ордена за рытьё канав дали, Николай Фёдорович.
- Нет, это последние полгода на фронте я, сварщик с Уралмаша, с двумя токарями с Визовского завода в составе Уральской добровольческой дивизии «сорокопятку» на себе по полям и лесам таскал, пока нас миной не накрыло. Хорошая пушечка. Меньше метра над землёй, а танки щёлкала, как белка орешки. Вначале гусеницу ему собьёшь, а как закрутится зараза, да бочину подставит или зад, тут ты его и прошьёшь насквозь. Славная пушечка железная. Мы были при ней уже четвёртый расчёт. Как то в Польше в чистом поле, солнце не взошло, выскочили на нас три танка. Один подбили. Очухался один живой, в госпитале. Отвоевался. С кем она милая дальше покатилась.... -
Николай Фёдорович, расскажи хоть про первый бой.
И тут как под копирку. В первый бой Николай Самойлов, как и Николай Палей пошёл без оружия и тоже под Москвой.
 Сталин, похоже, заваливал фашистов под Москвой человеческим мясом.

Рассказ Николая Фёдоровича.
- В 1940, как исполнилось 15 лет, я подался из деревни в Свердловск. Взяли на Уралмаш. Работал сварщиком башен танков. Работали по 12 часов. Сжигал по две пачки электродов за смену. Давали два выходных в месяц. Что в выходной делать. Помыться, выпить да подраться. В деревне то мы кособродские постоянно с мраморскими дрались. А в городе везде милиция. Драться не дают. Скучно. Запросился на фронт.
 В 1942, как исполнилось 17 лет, взяли меня добровольцем в Уральскую дивизию и повезли в Москву.
 Ехали неделю в вагоне для скота на нарах в три ряда. Нас сопровождал лейтенант, бывший милиционер. Один на 60 пацанов. Так он нас достал своими командами и нравоучениями, что мы его подкололи и выкинули на ходу из вагона.
 Прибыли в Москву. В составе было 18 вагонов. Ещё в одном вагоне пацаны все лыжи, что в Свердловске нам выдали, на станции в Кирове продали и пропили. Построили нас балбесов с этих двух вагонов и объявили, что мы отдельная штрафная рота и должны кровью искупить свою вину, а оружие добыть в бою.
 Сутки шли маршем. Переночевали в каком то здании с разломанными станками, а утром пошли в атаку на сгоревшую рядом деревню. Половине пацанов раздали ржавые трёхлинейки выпуска 1907 года с тремя патронами, остальным ножи.
 Человек десять и я, в том числе прихватили в разбитом цехе чугунные люки с колодцев канализации. Помню на моей чугунной лепёшке было вылито «г. Ржев». Повесил я его на шею, на ремень, в левую руку гаечный ключ на 32, в правую нож и вперёд на немца. В той атаке пять или семь пуль поймал мой щит, пока я до окопа на околице деревни добежал. В окопчике метра три длиной и глубиной с метр, было три немца. Один лежал, не шевелился. Второй раненый, весь в крови, одну руку вверх поднял. У третьего я автомат выбил. Морду ему набил и связал. Злой оказался, сволочь. Ладонь мне прокусил, но я не смог его зарезать.
 Свиней когда кололи с отцом по осени, без стакана самогонки пырнуть не мог, а тут человека по трезвянке.
 Положил я три автомата на колени и сижу, курю на дне окопчика. Подбегает наш ротный. Достаёт пистолет.
– Ты что прохлаждаешься, сука. А ну вылаз. – Ну я вылез из окопа и говорю.
– Так вроде тишина. Перекур. –
 В общем, пристрелил он не меня, а раненого немца, а со связанным велел мне идти к церквушке на бугре.
 Меня в том бою даже не ранило, кровь я не пролил, но всё равно простили меня по малолетству, мне восемнадцати ещё не было, и направили в строевую пехотную роту.

 - Не хочу, зятелко, я эту проклятую войну вспоминать. Слышишь, сороки затрещали. Смотри, светает уже. Пошли потихоньку к перекату. Там на рассвете крупный язь на тесто берёт. –

Когда Олег с Николаем Евгеньевичем подсекли и выудили на двоих с десяток язей, клёв прекратился и он опять пристал к нему с расспросами.
– Маша говорила, ты встречался с маршалом Жуковым, Николай Евгеньевич.
– Встречался…. Скажешь тоже. Я сержант, а он маршал. Дача у него оказывается здесь, в Раскуихе. Метров восемьсот отсюда вверх по Чусовой. Я вначале и не знал, что его к нам на Урал Хрущёв сослал. Иду с удочками. Солдат стоит с винтовкой.
– Стой. Назад. Нельзя. – Я ему.
– Ты откуда выпал, салага. – Он.
 – Запретная зона. Назад. –
 Смотрю на берегу мостки деревянные соорудили. На них мужик сидит, ноги босые  в воде по щиколотку, в руках удочка. Кричит.
 - Часовой пропусти. –
 Подхожу. Ё… моё, маршал Жуков, в фуфайке, в ватных штанах. Все в деревне знают, что рядом дача командующего Уральским военным округом. Видимо приехал отдохнуть. Смотрю у него бутылка столичной стоит, стопка и тарелка с пирожками.
 - Воевал. – Кричит.
 - Воевал. – Говорю.
 – Садись солдат. Не заразный, а то у меня стакан один. – Спрашивает. 
 Удочки положил. Присаживаюсь. Смотрю, наливает.
 - Да вроде бабы в нашей деревне все здоровые. –
 Засмеялся и протягивает мне полный стакан. Я его мигом опрокидываю. Давно я водку не пробовал, а самогон страсть, как надоел.
– А, что солдат, в Европе бабы тоже все здоровые.
– Всех говорю не пробовал, а с пяток подвернулось. Полячки были. Немки.
– И, что не лягались.
– Мы сами с мужиками удивлялись. Как ждали нас. Носы вначале, правда, воротили. Помыться просили. Мы ж в окопах спали, вонючие, вшивые, как бомжи привокзальные, только с автоматами.
– Повезло тебе солдат, а мне сам понимаешь, надо было себя держать. Я себе был не хозяин.
– Хозяин у нас у всех Сталин был. - Говорю.
 Тут он достаёт пистолет и стреляет в воздух. Аж рыба в речке плесканулась. Выбегает из кустов черёмухи майор в милицейской форме.
– Степан, давай ещё пузырь. Я встретил солдата, с кем мы Минск освобождали.
 Ты Николай под Минском был.
 – Был. – Говорю
 - Минск мы легко взяли.
 – Так Вера Ивановна. – Начал было тараторить майор.
 – Смирно. – Рявкнул маршал.
  Встал. Обошёл майора, стоящего как истукан, и вернулся из кустов с полной бутылкой водки. 
 Я с утра не ел, думаю развезёт меня со второй бутылки и говорю.
– Может, солдату нальём.
 – Да ты что герой устав забыл, ему нельзя, он на службе. – И наливает мне второй полный стакан.
  Я его опрокинул и в наглую беру пирог.
  Он увидел и сунул мне в руки всю тарелку.
– Доедай. А со Сталиным  история такая, солдат. Ты кстати не тракторист.
– Нет, я мрамор секу, но у меня свояк на трелёвщике работает. Глыбы мрамора с карьера на завод таскает.
 Он свой трактор больше жены любит. Вечно его разбирает, протирает.
 Хотя, балбес, то курицу у соседей раздавил, то забор у меня уронил.
– Вот, вот, а представь себе солдат гигантский трактор, который вместо ста тысяч человек работу выполняет, но при этом двоих троих зазевавшихся придавил. Что его ломать после этого или пусть работает.
– Не знаю, говорю.
 – Вот и Хрущёв этого не понимает, да и Сталин конечно не трактор. -
 Допили мы пузырь. Смотрю он вроде закемарил, рот открыл и засопел.
  Тут майор подошёл и шуранул меня. Я домой потёпал.

 Через неделю съехал Жуков с дачи, а через месяц она  вообще сгорела. Мостки остались, но там рыбы хорошей нет.
  Дно заилилось. Мелочёвка иногда наживку теребит.