Тесть

                Тесть
С тестем Олег Палей общался мало, но с огромным удовольствием. Николай Фёдорович работал вместе с Анной Ивановной, на заводе мраморных изделий. (В Уральских горах почти при каждой деревне стоял завод или шахта.) Но, если тёща шлифовала плиты для Московского и Пражского метро на станке, то Николай Фёдорович был мастер-художник, работал вручную. Кроме того он был единственный ветеринар на три деревни. Принимал роды у коров и кастрировал хряков. Цена одна; литр самогона. Но в воскресенье Николай Самойлов только  рыбак и охотник.
 Высекал он обычно по заказу министерства обороны оригинальные памятники из мрамора для погибших лётчиков испытателей Пермского авиаотряда и жил в деревне Косой Брод на Среднем Урале на берегу реки Чусовая. Заказов было много, но камнерез-художник Самойлов марку держал и больше двух заказов в месяц не брал.
 Дважды героям СССР высекал бюст, а остальным разбившимся па срезе глыбы мрамора высекал барельеф. Попытки преодолеть сверхзвуковой барьер самолётом стоили СССР более 200 жизней лётчиков испытателей, пока физик Келдыш не описал флаттер крыла самолёта математически.
 
 Олег любил приезжать к Самойловым один, без их дочери, которая ненавидела деревенский быт, и поездку к родителям на субботу воскресенье меняла на поход в театр или вернисаж пока не родился сын.

 Николай Фёдорович, увидев в воротах двора своего дома зятя, посмеиваясь, выкатывал мотоцикл из сарайки.
 Прихватив ружьё, удочки, водку, шмат сала, десяток яиц и булку хлеба они сразу уезжали в тайгу на сутки и каждый раз на новое место.
 Вырвавшись из полуторомиллионого города, от плазменных и лазерных установок института электрохимии Академии Наук, Палей с удовольствием ночевал в шалаше у костра среди гранитных и мраморных скал реки Чусовая.

 Между отцом Палея и тестем оказалось много общего в судьбе. Оба пришли с Войны инвалидами второй группы по ранению в голову и с десятком шрамов по всему телу.
 Оба никогда не смотрели фильмы о Войне по телевизору. Оба не любили о ней вспоминать.
 Ужиная с водочкой с отцом, а потом и с тестем, Олег Палей понял, что оба фронтовика воспринимали историю Великой Отечественной Войны, которая звучала с экрана телевизора, как полную ложь.

 Николай Фёдорович на вопросы зятя ухмылялся.
– А чо вспоминать, ничего хорошего на войне и не было. Прошли десять километров. Окоп выкопали. Поели, дальше пошли. Окоп выкопали. Поспали в нём. Опять на Запад.
 Россию перекопали. Польшу перекопали. Германию перекопали. Лет пять теперь поля заравнивать будут.
- Так тебе два ордена за рытьё канав дали, Николай Фёдорович.
- Нет, это последние полгода на фронте я, сварщик с Уралмаша, с двумя токарями с Визовского завода в составе Уральской добровольческой дивизии «сорокопятку» на себе по полям и лесам таскал, пока нас миной не накрыло. Хорошая пушечка. Меньше метра над землёй, а танки щёлкала, как белка орешки. Вначале гусеницу ему собьёшь, а как закрутится зараза, да бочину подставит или зад, тут ты его и прошьёшь насквозь. Славная пушечка железная. Мы были при ней уже четвёртый расчёт. Как то в Польше в чистом поле, солнце не взошло, выскочили на нас три танка. Один подбили. Очухался один живой, в госпитале. Отвоевался. С кем она милая дальше покатилась.... -
Николай Фёдорович, расскажи хоть про первый бой.
И тут как под копирку. В первый бой Николай Самойлов, как и Николай Палей пошёл без оружия и тоже под Москвой.
 Сталин, похоже, заваливал фашистов под Москвой человеческим мясом.

Рассказ Николая Фёдоровича.
- В 1940, как исполнилось 15 лет, я подался из деревни в Свердловск. Взяли на Уралмаш. Работал сварщиком башен танков. Работали по 12 часов. Сжигал по две пачки электродов за смену. Давали два выходных в месяц. Что в выходной делать. Помыться, выпить да подраться. В деревне то мы кособродские постоянно с мраморскими дрались. А в городе везде милиция. Драться не дают. Скучно. Запросился на фронт.
 В 1942, как исполнилось 17 лет, взяли меня добровольцем в Уральскую дивизию и повезли в Москву.
 Ехали неделю в вагоне для скота на нарах в три ряда. Нас сопровождал лейтенант, бывший милиционер. Один на 60 пацанов. Так он нас достал своими командами и нравоучениями, что мы его подкололи и выкинули на ходу из вагона.
 Прибыли в Москву. В составе было 18 вагонов. Ещё в одном вагоне пацаны все лыжи, что в Свердловске нам выдали, на станции в Кирове продали и пропили. Построили нас балбесов с этих двух вагонов и объявили, что мы отдельная штрафная рота и должны кровью искупить свою вину, а оружие добыть в бою.
 Сутки шли маршем. Переночевали в каком то здании с разломанными станками, а утром пошли в атаку на сгоревшую рядом деревню. Половине пацанов раздали ржавые трёхлинейки выпуска 1907 года с тремя патронами, остальным ножи.
 Человек десять и я, в том числе прихватили в разбитом цехе чугунные люки с колодцев канализации. Помню на моей чугунной лепёшке было вылито «г. Ржев». Повесил я его на шею, на ремень, в левую руку гаечный ключ на 32, в правую нож и вперёд на немца. В той атаке пять или семь пуль поймал мой щит, пока я до окопа на околице деревни добежал. В окопчике метра три длиной и глубиной с метр, было три немца. Один лежал, не шевелился. Второй раненый, весь в крови, одну руку вверх поднял. У третьего я автомат выбил. Морду ему набил и связал. Злой оказался, сволочь. Ладонь мне прокусил, но я не смог его зарезать.
 Свиней когда кололи с отцом по осени, без стакана самогонки пырнуть не мог, а тут человека по трезвянке.
 Положил я три автомата на колени и сижу, курю на дне окопчика. Подбегает наш ротный. Достаёт пистолет.
– Ты что прохлаждаешься, сука. А ну вылаз. – Ну я вылез из окопа и говорю.
– Так вроде тишина. Перекур. –
 В общем, пристрелил он не меня, а раненого немца, а со связанным велел мне идти к церквушке на бугре.
 Меня в том бою даже не ранило, кровь я не пролил, но всё равно простили меня по малолетству, мне восемнадцати ещё не было, и направили в строевую пехотную роту.

 - Не хочу, зятелко, я эту проклятую войну вспоминать. Слышишь, сороки затрещали. Смотри, светает уже. Пошли потихоньку к перекату. Там на рассвете крупный язь на тесто берёт. –

Когда Олег с Николаем Евгеньевичем подсекли и выудили на двоих с десяток язей, клёв прекратился и он опять пристал к нему с расспросами.
– Маша говорила, ты встречался с маршалом Жуковым, Николай Евгеньевич.
– Встречался…. Скажешь тоже. Я сержант, а он маршал. Дача у него оказывается здесь, в Раскуихе. Метров восемьсот отсюда вверх по Чусовой. Я вначале и не знал, что его к нам на Урал Хрущёв сослал. Иду с удочками. Солдат стоит с винтовкой.
– Стой. Назад. Нельзя. – Я ему.
– Ты откуда выпал, салага. – Он.
 – Запретная зона. Назад. –
 Смотрю на берегу мостки деревянные соорудили. На них мужик сидит, ноги босые  в воде по щиколотку, в руках удочка. Кричит.
 - Часовой пропусти. –
 Подхожу. Ё… моё, маршал Жуков, в фуфайке, в ватных штанах. Все в деревне знают, что рядом дача командующего Уральским военным округом. Видимо приехал отдохнуть. Смотрю у него бутылка столичной стоит, стопка и тарелка с пирожками.
 - Воевал. – Кричит.
 - Воевал. – Говорю.
 – Садись солдат. Не заразный, а то у меня стакан один. – Спрашивает. 
 Удочки положил. Присаживаюсь. Смотрю, наливает.
 - Да вроде бабы в нашей деревне все здоровые. –
 Засмеялся и протягивает мне полный стакан. Я его мигом опрокидываю. Давно я водку не пробовал, а самогон страсть, как надоел.
– А, что солдат, в Европе бабы тоже все здоровые.
– Всех говорю не пробовал, а с пяток подвернулось. Полячки были. Немки.
– И, что не лягались.
– Мы сами с мужиками удивлялись. Как ждали нас. Носы вначале, правда, воротили. Помыться просили. Мы ж в окопах спали, вонючие, вшивые, как бомжи привокзальные, только с автоматами.
– Повезло тебе солдат, а мне сам понимаешь, надо было себя держать. Я себе был не хозяин.
– Хозяин у нас у всех Сталин был. - Говорю.
 Тут он достаёт пистолет и стреляет в воздух. Аж рыба в речке плесканулась. Выбегает из кустов черёмухи майор в милицейской форме.
– Степан, давай ещё пузырь. Я встретил солдата, с кем мы Минск освобождали.
 Ты Николай под Минском был.
 – Был. – Говорю
 - Минск мы легко взяли.
 – Так Вера Ивановна. – Начал было тараторить майор.
 – Смирно. – Рявкнул маршал.
  Встал. Обошёл майора, стоящего как истукан, и вернулся из кустов с полной бутылкой водки. 
 Я с утра не ел, думаю развезёт меня со второй бутылки и говорю.
– Может, солдату нальём.
 – Да ты что герой устав забыл, ему нельзя, он на службе. – И наливает мне второй полный стакан.
  Я его опрокинул и в наглую беру пирог.
  Он увидел и сунул мне в руки всю тарелку.
– Доедай. А со Сталиным  история такая, солдат. Ты кстати не тракторист.
– Нет, я мрамор секу, но у меня свояк на трелёвщике работает. Глыбы мрамора с карьера на завод таскает.
 Он свой трактор больше жены любит. Вечно его разбирает, протирает.
 Хотя, балбес, то курицу у соседей раздавил, то забор у меня уронил.
– Вот, вот, а представь себе солдат гигантский трактор, который вместо ста тысяч человек работу выполняет, но при этом двоих троих зазевавшихся придавил. Что его ломать после этого или пусть работает.
– Не знаю, говорю.
 – Вот и Хрущёв этого не понимает, да и Сталин конечно не трактор. -
 Допили мы пузырь. Смотрю он вроде закемарил, рот открыл и засопел.
  Тут майор подошёл и шуранул меня. Я домой потёпал.

 Через неделю съехал Жуков с дачи, а через месяц она  вообще сгорела. Мостки остались, но там рыбы хорошей нет.
  Дно заилилось. Мелочёвка иногда наживку теребит.