Жидкое Солнце. Часть Вторая. Глава 8 Сажа

Мертвые тела считать не интересно. Когда их количество переваливает за сотню, Трафальгар только хмыкает мысленно, утирая тыльной стороной ладони ползущую по щеке алую каплю, с отвращением плюет куда-то в сторону, устало выдыхая. Устало роняя нодати на холодный пол своей каюты, и сползает по стальной поверхности двери, почти сонно смыкая веки. Пока он один, Трафальгар позволяет себе побыть усталым, немного, самую малость, и, высунув язык, подхватывает еще одну добравшуюся до уголка губ каплю.

Брезгливым Ло перестает быть давно, как и морщиться от запаха гниющей плоти, а металлический привкус красного помнит так же хорошо, как вкус вчерашнего рома. Первый раз его едва не выворачивает на изнанку от вони, пропитавшей каждый сантиметр того ограниченного пространства, куда он сам себя запирает, зарывшись по самую шапку в гору трупов, медленно разлагающихся, влажных, липких от различных жидкостей, этими телами выделяемых. Сукровица, моча, содержание множества остывших кишечников; запахи почти сводят с ума, забиваются в ноздри, застревают в горле, уютно устраиваясь в желудке, весь подбородок заляпан вязкой густой слюной, стекающей по шее к ключицам до краев разодранной рубахи.

Однако Ло даже не сглатывает, утыкается в чье-то простреленное плече, ведет головой сверху вниз, утирая слюну о пропитанную грязью и чужой кровью одежду, чтобы лишний раз не шуметь. Почти не дышит, сопит, хотя было бы легче открыть рот, набрав порцию пусть не свежего - зато больше - воздуха. Сердце постепенно выравнивает ритм, глухо отдаваясь в ушах. «Ту-дух».

«Ту-дух».

Если бы под этот ритм можно было уснуть, Ло с удовольствием бы видел уже десятый сон.

Пятнистая шапка тяжелеет. Края впитывают все ту же влагу, заливающую глаза, противно капающую с ресниц. Но Ло не моргает, напряженно наблюдая из своего укрытия за передвижением повозки, забитой трупами и одним нахлебавшимся собственных слез живым. Колеса громко стучат по дороге, где-то слышны голоса солдат. Приходится крепче сжимать кулаки, давя в себе утробный, истошный вой, желание диким, безумным зверьем выбраться наружу из гнезда, нелепого переплетения тел и кишок.

Там внутри душно, горячо, в спину упираются вывернутые из суставов кости, сверху давит неподъемным весом бородатый мужчина со сломанной челюстью, колени трутся о что-то скользкое. Становится мерзко. Вновь возвращается тошнота, приходится бороться с кашлем, глушить во рту любые звуки. Привыкать к десяткам остекленевших глаз, пялящихся страшно и отчаянно, чтобы не снились в кошмарах после.

То, как смотрят мертвые, тоже не интересно, но взгляды Ло на себе ощущать умеет, научился и теперь, под пыхтение белого медведя позади, чувствует исследующий его спину. Он отличается от многих, ранее липнувших к нему мокрым снегом, любопытный, слишком мягкий, слегка настороженный.

Ло не без ехидства усмехается, распахивая двери операционной. Сейчас ему, пожалуй, самому несколько любопытно, поэтому он так же пристально осматривает девушку, чьи глаза недавно вспоминал. Внимательно изучает черные волосы, длинные, с вплетенными в них хрусталиками, монетками и шнурками. Ни чуть не удивляется, когда пару минут спустя они плавно падают на пол, будто специально для него демонстрируя знакомого цвета пряди. Светлые, взъерошенные. Короткие.

Пират игнорирует сказанную тихим смехом фразу, хищно хмылится, все еще не имея понятии о том, узнает ли его несчастье или нет, поэтому решает пронаблюдать дальше, посмотреть, а уж потом делать выводы для себя, как когда-то четыре года назад. Потому что теперь несчастье не ребенок, не «мальчишка», и нет больше общей тайны, хотя команда до сих пор в неведении про их маленькую бесхитростную ложь. А значит, нет никаких запретов, нет ограничений; Трафальгар может без проблем шагнуть дальше, чем ему позволят. Вопрос лишь в том, станет ли…

В пустом помещении слышится звон инструментов, шелест бинта, скрежет задетой о край стола рукояти меча, невнятная возня, шорох снимаемой одежды, стук сброшенной на пол кольчужной сумки; Ло прекрасно осознает то, кем является, и слепое доверие девушки, без лишних вопросов обнажающей перед ним - пусть и раненое - повзрослевшее, хорошо сложенное тело, его забавляет. Репутация, заработанная за последние годы – не просто миф, кочующий с корабля на корабль кем-то случайно брошенной шуткой, она его зеркальное отражение. Подтверждение всему, что пират успел сделать или сделает в дальнейшем. Без жалости, без колебаний, ради целей, иногда – забавы ради, ради «убить время», удовольствия, не чуждого людям в принципе. Какого именно – не столь важно. А Ло, не взирая на статус, человеком быть не перестал, человеком с пиратским прошлым, настоящим и будущим со всеми вытекающими. Человеком, отравленным неким неизлечимым безумием, границ которому не знает сам. Не считает недугом, пороком – тем более. А безумие Трафальгара – уникально.

Оно не бьется о грудную клетку, выгрызая себе путь наружу, не проламывает череп, надрывно шипя, не выедает внутренности, больно царапаясь. Оно просто есть, живое, осязаемое, таиться и выжидает у доверху полной кормушки, блаженно щурясь. Ло никогда не пытается взять свое безумие под контроль, он дарит ему волю, спускает с цепи, выкинув кнут, и вполне этим доволен. Его безумие – его сила, просто он тот, кто не верит в людей. Не людям, нет - в людей.

- Значит, Сайв, - капитан пиратов Сердца выплевывает незнакомое имя скрипуче, оставаясь стоять в полумраке вполне зловещим силуэтом, если не обращать внимания на пятнистую шапку, весьма яркий для столь мрачной атмосферы, черно-желтый реглан. Улыбается едва заметно, не менее зловеще, с умело маскируемым, упомянутым ехидством, а мрак, подыгрывая, ложится ему плащом на плечи, стекая красивой тенью по полу, будто размытая водой клякса. Забытый на полу парик почти идеально дополняет картину.

Он не зовет повторно, с натянутой тщательностью выбирает скальпель, заполняет шприц прозрачным раствором и желает прополоскать рот забытым на кухне вином, развеять тишину, подозрительно легкую, воздушную, как белый пух, пушисто усыпавший палубу субмарины у берегов одного из островов. Такая тишина тягуча, сахарная и клейкая, слегка неуклюжая.

- Вот так запросто? – Трафальгар не торопится подходить ближе, пока девушка аккуратно, словно готовясь ко сну, снимает одежду, складывая на спинку стула рядом. Ослабляет шнуровку корсета, тянет за петлю, полностью стаскивая вместе с узорной кофтой, местами напоминающей перешитое, очень укороченное блио, путается в широких рукавах, и оставшись в чем-то, отдаленно похожем на узкую майку с тонкими кружевными бретельками, садится на стол к свету неизменной лампы, вопросительно подняв на него глаза, полные преувеличенно детского недоумения.

Юбка с багряным расплывшимся пятном смотрится глупо, свисает с бедер грязной безразмерной скатертью, блестя на свету лампы вшитыми в ткань бусинами. Блестят потемневшие за годы чешуйки старой кольчуги Руди: то ли ностальгическим напоминанием о покойном, то ли напоминанием садистки-изощренном о смерти, большими буквами вписанной в гладкий бок субмарины.

- Что «запросто»? – девушка моргает. В ее голосе, на ряду с недоумением наивно сквозит непонимание, ни грамма скрытой насмешки; Трафальгар отмечает, что если это действительно игра, затеянная неизвестно для чего и зачем, то довольно искусная, и актриса, сыгравшая столь умело, более чем правдоподобно, наверняка заслужила бы признание публики, на которую, собственно, и играла.

- Раздеваться перед мужчинами, - пират, выдержав паузу, наконец выходит из тени.

Приблизившись практически вплотную, замирает в полушаге. Его ухмылка становится шире, а взгляд, пробежав по сложенной одежде, мажет по краю посеревшего, виднеющегося из-под майки бинта, окрасившегося в карминный; кровь еще течет, но Ло не осматривает рану сразу, не стремится растягивать время. Подобного добра в его распоряжении сейчас предостаточно, а она потерпит, подождет. Если не сломалась тогда, с пробитой ладонью, избитым до лиловых ссадин телом, не сломается и теперь.

- Почему перед мужчинами? – с нотками праведной обиды спрашивает девушка, приподняв голову, - только перед тобой…

На корабле почти не осталось людей, возможно, в моторном отделении пара-тройка ребят следит за приборами. Бепо сюда уже не придет, во всяком случае, пока не позовут, а стены достаточно толстые, чтобы не пропускать посторонних звуков. Дверь без стука никто не откроет и не войдет без разрешения.

Ло наклоняется вперед, будто в замедленной киносъемке видя свою руку, накрывающую ладонью рану, подступает вплотную, придвигается близко-близко. Легонько ведет пальцами по коже, ожидая реакции; Адонис вздрагивает, чуть-чуть подается назад, широко распахнув глаза, всего на миг, однако даже тогда Трафальгар не видит там страха, вспоминая с какой вынужденной поспешностью и отчаянием парень по имени Роджерс отдает ему ее в руки, практически ничего не спрашивая, словно не сомневаясь в том, что ей помогут. Что Ло поможет.

Учитывая слухи, верно расползавшиеся о нем в Норд Блю, пират бы дважды задумался, под чью опеку отдает своего товарища.

Казалось, почему бы не спросить прямо? Выцвевшая память – не амнезия, не болезнь, а всего лишь утрамбовка приобретенной, но ненужной информации где-то в мозговых клетках. Такую реанимировать легче, достаточно дать толчок, задать наводящий вопрос, постепенно вытягивая, выплетая из блеклых обрывков общую картину прошедшего. Просто дело в том, что это скучно, а Ло при надобности легкие пути двадцатой дорогой обходить не гнушается. Он достаточно терпелив, расчетлив и ему не к спеху.

- Я, конечно, польщен, - пират с нажимом давит на рану, вынуждая девушку лечь на стол, вытянуться, поежившись от контраста прикосновений горячей кожи к холодной поверхности стола, - но вид кровавых пятен – не мой фетиш. Однако, я не прочь досмотреть остальное позже.

В сказанных с иронией словах скользит насмешка, слышится натянутый полу-вздох в ответ, побледневшее лицо девушки заливает слабый румянец, а Ло предпочитает думать – от начинающейся лихорадки, справедливо полагая, что в этот момент он добр; шов ляжет ровно, хирургически точно там, где кожу удобней сшивать, дабы шрам остался не грубый, аккуратный. Определенно не жаль. Он нависает над девушкой воплощением ползущей за вечерней зарей темноты, резко дергает край майки, задирая до самой груди, и прижимает ладонь там, где под тонкими ребрами бьется фибризно-мышечный полый орган. Выбивает нечто, сродни сбивающейся с ритма мелодии, громче, чем его собственный, много лет назад под щедрые выстрелы солдатских ружей и хриплые всхлипы доживающих последние секунды детей.

Трафальгар решает, что старается для себя, проводит по ране пальцем, не торопясь надевать перчатки. На уровне слуха – едва уловимый стон, кислой, водянистой мякотью скатившийся с прикушенного языка; Ло надавливает сильнее, ведет ногтем по краям, поддевает кожу, проталкивая иглу.

Обезболивающее подействует не сразу, а ждать Ло не намерен: первая петля затягивается косо, неохотно и Трафальгар ведет подушечками пальцев по ране, которую, судя по уже порвавшимся петлям из простой нити, нанесли раньше. В тот же день, но раньше. Их приходится вытаскивать заранее, обрезая лоскутные края скальпелем, сохраняя относительную гладкость и ровность. Жар воспаленной плоти ему приятен, обрывки ниток щекочут, а он кривит губы в очередной улыбке; его несчастью, скорее всего, очень не везло, потому что под второй раной ясно прощупывается старый кривой шрам, лизнувший кожу сантиметров на десять вкось. Две свежих прилегают к нему плотно, лишь в двух местах иксообразно пересекаясь, и только на последней, помимо кожи, задеты глублежащие ткани. Кровь быстро густеет, приходится вытирать ее ватным тампоном, смоченным в перекиси водорода, а потом ушивать раны наглухо.

В какое-то мгновение в памяти оживает покрытое копотью и трухой прошлого частично забытое желание не лечить, а вспарывать с интересом вскрываемой ребенком игрушки, всадить скальпель в брюшную полость, вообще – не важно как – разложив исследуемое тело на мельчайшие детали, дабы увидеть сердце, средоточие той силы, что была дана человеку морем в обмен за вполне приемлемую плату. Впрочем, сердца Трафальгар умеет доставать и безе скальпеля.

Не столь увлекательно, особенно когда цель не оказывает сопротивления, наоборот – с покорным терпением, прикусывая нижнюю губу, смотрит с тем самым доверием, практически раздражая, и вот – десятая петля на третьей минуте, а впереди еще двадцать четыре: Трафальгар уверен, не меньше двадцати, и результат – два ровных в своей относительности шва, возможно снова стоны, пока тугую боль не растворит текущее по венам обезболивающее.

Сейчас Ло добр. Он отрывает взгляд от раны, ползет от первого узла к пупку каким-то скользким слизнем, где собравшаяся кровь ловит апельсиновые блики разлившегося по комнате света. Когда наложена повязка, свеженький стерильный бинт обмотан вокруг пояса, Ло опережает попытку Адонис возразить, вздергивает за предплечье, подобно пластиковой кукле с застывшим на лице напуганным выражением, но все еще с тем же абсурдным доверием.

- Я не закончил, - говорит пират, и, обойдя по кругу, опускает руки ей на спину, поднимая майку до самой шеи, - придержи.

Пальцы помнят, вспоминают каждый дюйм, каждый участок этой кожи, каждый синяк и шрам, которыми она когда-то пестрела, даром что теперь, спустя столько лет, упоминанием о них служили лишь несколько едва приметных: один под левой лопаткой, тонкий, нежно-розовый, изогнутый кривой дугой, второй чуть ниже, поперек позвоночника, между десятым и одиннадцатым позвонками – более похожий на царапину, оставленную не в меру задиристым котом, не портящий однако, впечатлений об этом повзрослевшем, уже давно не детском теле. Руки Ло заново, как и в первый день появления несчастья на корабле, бродят по этой коже, исследуют и изучают. Дотошно и старательно, словно вылепливая изящную скульптуру из бесформенного куска глины. Оглаживают не выделяющиеся, но окрепшие мускулы, ведя от локтей до шеи, едва касаясь сонной артерии.

Девушка вздрагивает, поведя плечами, будто отмахиваясь от назойливой мухи. Она не сопротивляется, покорно подчиняясь чужой воле, хотя – а Ло уверен, - могла бы дать отпор, стоит лишь пирату пересечь грань. Нарисованную мелом на мокрой дорожке, легкосмываемую обычной моросью, забавно-бледную и призрачную, почти не существующую, что Ло готов пойти на эксперимент. Не ради шутки, а чтобы проверить, увидеть, есть ли в ее взгляде что-нибудь еще, кроме медовой бездны, щедро усеянной осенней листвой.

- У тебя легкое переутомление, - пират смещает руки к пояснице, - в остальном, не считая недосыпа и раны, ты в полнее здорова.

- И поэтому ты так долго меня трогаешь? – в голосе Адонис прослеживается осторожный сарказм, не дразнящая провокация, а скорее провокация ответная. Она поворачивается, поджимая губы в строгую линию, поднимает ресницы, дергая края майки вниз. Ее дыхание замирает на выдохе; девушка ждет. И ждет отнюдь не очередной комментарий о своем здоровье.

- Ну, - Трафальгар выпрямляется. Он понимает зависшее в сухом воздухе красноречивое молчание, выдерживает паузу, пока она неловко сползает со стола, осторожно перехватывая кисть правой руки, затянутой в латексную перчатку. - Твое тело выросло достаточно, почему бы и не потрогать?

Адонис смотрит на него во все глаза, издав странный короткий звук. Он похож на резко обрывающийся смех, однако Ло слышит в нем радость, солнечную, искреннюю, звонкую, словно качнувшийся колокольчик. Этот смех оглушает, выводит из равновесия, заставляя пирата усомниться в правильности выбранной тактики – увы, навыки стратега против бывшего несчастья работать отказываются, а вычислить просчет Ло не может. Не получается: Трафальгар не забыл, что значит счастье. Через огонь, пепел и снежный буран пронеся воспоминания о нем в гадком послевкусии съеденного фрукта с именем певучим и острым, словно обломок хрустящего льда, которое впечатано в кожу черными линиями татуировок, осев на обшивке корабля широкой улыбкой веселого смайлика. Это счастье неуместное, неправильное. Хочется достать сиротливо стоящий неподалеку Кикоку из ножен, изрубить его на куски, а остатки затоптать, втоптать в стерильный, недавно вымытый пол.

- Да и ты... больше не подросток. - Проговаривает она, вытирая со лба проступившую испарину. Часть кричащего макияжа стекает по щекам темными дорожками туши заплаканного арлекина, печального, однако всегда имитирующего жизнь яркой помадой, розовеющей на подбородке и в уголках губ, остатками на белых зубах. - Мне... мне стоило спросить сразу. Но я решила, что обнимать тебя перед всей командой в подобном виде неразумно.

- В прошлый раз разрешение тебе не понадобилось.

На последнем слове его обвивают тонкие руки, крепко с чувством сжимая. Трафальгар не возражает, досадно морщась от мысли, что следы туши теперь останутся на реглане, хотя всхлипов не слышно, а плечи девушки не дрожат в рыданиях. Это просто объятия, крохотная нежность, проявленная к человеку за оказанную помощь, и благодарности в ней больше, чем четыре года назад за зашитую ладонь, услугу, основанную на личной прихоти, не требующей пояснений. Так, обычно, обнимают дорогого друга, милого товарища, кого-то родного. Объятия теплые, почти ласковые, и сейчас лучше всего заметно, насколько несчастье подросло, а светлая макушка, не взирая на запах пота и грязи, все еще пахнет весенними травами.

Ткань толстовки на спине сминается, Адонис прижимается теснее. Ло почти ощущает биение ее сердца под майкой, но не обнимает в ответ, просто терпеливо ждет, когда его отпустят.




Запыхавшийся Роджерс вламывается в камбуз ближе к вечеру, таща на себе набитые чем-то мешки. Ло, как раз отставив полупустую бутылку с ромом, собирается спуститься обратно в операционную; лекарство должно было скоро перестать действовать, поэтому парень – думает Трафальгар - приходит вовремя. Растерянно замирает в проеме двери, торопливо обыскивая взглядом помещение.

От него за два метра разит куревом, ароматом дешевого парфюма. Рот раскрывается в немом возмущении, но команда, пьяной волной подкатившая следом, оттесняет его в сторону, то ли желая отчитаться капитану за спущенный на веселье день, то ли поделиться впечатлениями. А Ло замечает, что, похоже, это несуразное подобие окама успело найти общий язык с ребятами, и даже им понравиться, не взирая на сомнительный прикид, слегка за прошедший день сменившийся: макияж аккуратно подправлен, вместо подранного платья натянута безрукавая футболка, являя миру литые мышцы, с татуировкой на правом предплечье в форме раззявленной волчьей пасти, широкие расшитые цветочком шаровары и сапоги с ботфортами. Светлые кудри подобраны заколкой в ракушку, выпуская на лоб несколько завитых прядей, придавая ему с прочим не меньшей комичности. Ло готов поржать в кулак, однако вместо смеха на лице расползается привычная скупая ухмылка.

Проскользнувшие мимо выпавшей из реальности фигуры Роджерса, Шаччи с Пеном дружески хлопают его по плечу, протаскивая мимо огромный тесак, бросают куда-то в ближайший угол. Пропажу оружия Роджерс не замечает, всецело сосредоточившись на пирате, вероятно пытаясь прочесть смысл его ухмылки, а опомнившись, сбрасывает свою поклажу, выпрямляясь в полный рост.

Трафальгар не спеша выходит из камбуза, задержав шаг для того, чтобы кивнуть в глубь коридора, и тот послушно плетется рядом, всю дорогу намереваясь что-то спросить, и едва не спотыкается о порог операционной.

Ло Роджерса прекрасно понимает; увидеть оставленную им на попечении Бепо девушку укрытой пледом с подложенной под голову подушкой он не ожидает сам. Видимо, медведь старается, чтобы незапланированной гостье было комфортнее, и хорошо, что не догадывается перетащить ее в ближайшую каюту. Потому что выяснять отношения с негодующе топтавшейся позади несуразностью пирату не особо хочется. Точнее, не хочется абсолютно.

Впрочем, мирно посапывающее на операционном столе несчастье, на фоне операционной в целом само смотрится до смешного нелепо.

Не дожидаясь гневной тирады, Ло иронией пропускает Роджерса вперед, предоставляя возможность убедится, что с его подругой – и Ло выделил бы оное слово условно – все в порядке. Особых приглашений тот не ждет, нарезав пару кругов вокруг стола, «трансвестит» вдруг возводит сверкнувший неприкрытой яростью взор на начавшего было скучать пирата.

- Что ты ей вколол? – голос у парня, подобно взгляду, полнится неприкрытыми нотами раздражения, нетерпения, с примесью паники и злого отчаяния, словно перед ним стоит не пиратский капитан, а зло воплоти, вместо лечения разложившее девушку по банкам с формалином.

- Я? – с иронией проговаривает Трафальгар нарочито тихо, постукивая по нодати пальцами.

В данный момент он рад, что тяжелого тесака при парне не оказывается, мысленно похвалив расторопность ребят, ибо тратить время на бессмысленные телодвижения, чтобы утихомирить наверняка бы полезшего в драку златовласку у пирата нет желания.

- Снотворное, дабы проспалась, - отвечает он, совсем не ожидая, что парень, издав облегченный выдох, кулем сползет на холодный пол субмарины, опираясь о ножку стола, словно давившую гору с плеч сбрасывая. А мгновением спустя повторяет коутоу, явно не считая подобную благодарность вынужденным унижением. Она настоящая и искренняя, даже более чем.

- Я не сказал, - медленно продолжает Ло, опускаясь перед согнутым в поклоне Роджерсом на корточки, - что совсем ничего ей не сделал. Помнишь? «Сшивать раны, не прикасаясь, весьма проблематично».