СЛОВО
О ПЕРВЫХ
КУРСКИХ
ЛИТЕРАТОРАХ
И
ПИСАТЕЛЯХ
Еще Москва качалась в колыбели,
А Курск уже сражался за Москву.
Н. Сидоренко
ФЕОДОСИЙ ПЕЧЕРСКИЙ –
ПЕРВЫЙ КУРЯНИН-ПИСАТЕЛЬ
(ок. 1008 – 3.05.1074)
Человек не может жить без постоянного до-верия к чему-то нерушимому в себе, причем и это нерушимое, и это доверие могут долго оста¬ваться для него скрыты. Одно из проявлений этой скрытности – вера в личного Бога
Ф. Кафка
Преподобный
Феодосий Печерский.
Гравюра Л. Тарасевича
Курская земля – древняя. Первые упоминания о ней, как о земле Курской, относятся к первой половине XI века. И в этом же веке на ее территории, а точнее, в самом городе Курске, жил человек, которого можно со всей ответственностью считать самым первым писателем нашего края. И этот человек, как догадался проницательный читатель, – преподобный игумен печорский Феодосий, наш самый первый известный по имени земляк.
Феодосий родился в городе Василеве (под Киевом) около 1008 года (по каноническим данным, зафиксированным в энциклопедиях), хотя в последнее время дата рождения преподобного в различных исследованиях и источниках варьируется от 990 года до 1036 года. Совсем отроком (по мнению многих отечественных ученых – около шести-семи лет) он с родителями прибыл в Курск, где находился, встав на путь подвижника христианской веры, до двадцати трех лет. В Курске Феодосий постигал грамоту, учась в школе при церкви, строительство которых было начато по повелению князя Владимира Святославича сразу же после крещения Руси. Когда отроку Феодосию было тринадцать лет, в Курске умер и, по-видимому, здесь же был похоронен его отец, великокняжеский служивый человек, возможно, городской тиун – судья, либо воевода, оставшийся в истории края безымянным (как и мать с младшим сыном – братом Феодосия). Впрочем, один курский краевед и исследователь жизненного пути преподобного, А.П. Ашихмин, после многолетних архивных поисков и изучения различных летописных текстов всё же выдвинул довольно смелую версию о том, что младший брат преподобного при крещении получил имя Феодора (Фёдора), что в переводе с греческого значит «Божий дар».
О том, как складывались отношения между отроком и его матерью – мелкой или же «средней руки» феодалкой, судя по текстам «Жития», женщиной крутого, властного нрава, имевшей большую склонность к хозяйственной деятельности, чем к вере, мы касаться не будем. Все довольно полно и ясно изложено в его «Житии». По этой же причине не станем освещать и его первые шаги, начиная с жизни в Курске, на пути подвижничества. Однако мы обязаны отметить, что формирование личности будущего философа и писателя началось именно в Курске.
В 1032 году (опять же по каноническим данным) он покинул родительский дом в Курске и отправился в Киев. Там, испытав ряд мытарств, ибо настоятели монастырей, куда Феодосий пытался попасть на иноческое послушание, не желали пускать к себе бессребреника, наконец, пришел к Антонию, ведшему отшельническую жизнь в пещерке, выкопанной когда-то духовником князя Ярослава Мудрого, Иларионом, впоследствии (с 1051 года) первым русским митрополитом. Здесь же он вскоре знакомится с прибывшим из Тмутаракани учёным монахом Никоном, который и совершает постриг Феодосия.
Феодосий Печерский современному человеку более известен как один из основателей Киево-Печерского монастыря (лавры) и основоположник монашеского общежития на Руси, как защитник слабых и униженных, как обличитель сильных и власть предержащих. Некоторые историки видят в нем и родоначальника русской христианкой духовности. И очень мало сведений о нем как о писателе. Не просто проповеднике – проповедей им произносилось довольно много, в основном на религиозные темы, – а именно, писателе, в том числе и писателе гражданского плана.
Во-первых, современные ученые и историки, говоря о писательской деятельности преподобного, отмечают целый ряд произведений духовного, проповеднического характера – «поучения», авторство которых приписывается ему. Среди них пять «поучений» о днях недели и постах: «О терпении и любви» – поучение на среду 3-й недели Великого поста; «О терпении, любви и о посте» – поучение на четверг 3-й недели поста; «О терпении и милости» – поучение на четверг 3-й недели поста; «О терпении и смирении» – поучение на пятницу 3-й недели поста; «О хождении к церкви и о молитве» – поучение на пятницу 3-й недели поста. Несколько поучений для братии: «К келарю» – об обязанностях келаря, «О казнях Божиих», «Об обеде и питии». Несколько поучений для мирян: «Наказание (наказ) отца духовного к детям о пьянстве», «Слово о том, как крестился князь Владимир, взяв Корсунь». Кроме того, его перу принадлежит и несколько молитв, помещенных в древних Псалтырях под его именем, наиболее известной из которых является «За всея крестьяны».
Во-вторых, перу преподобного Феодосия принадлежит и ряд «посланий» к великим князьям Святославу и Изяславу Ярославичам, пронизанные не только духовными, философскими «нитями» о вере православной, но и четко выраженной гражданской позицией о справедливости и помощи ближнему своему. А еще пронизанные патриотизмом, хотя самого понятия «патриотизм» в то время в употреблении не было.
Как отмечают исследователи писательской деятельности Феодосия, его произведения написаны очень простым, доступным языком, без какой-либо риторической витиеватости. Зато во всех произведениях чувствуется душа автора, его чуткость к заботам «черного люда», нетерпение к порокам современного ему общества: стяжательству, пьянству и проявлениям языческих обычаев. И, конечно же, в них доминирует назидательность – продукт духовной литературы того времени, без которого она просто не могла обойтись.
Впрочем, некоторые произведения преподобного Феодосия не лишены патетики и образности. Примером чего является фраза из послания к князю Святославу Ярославичу в 1073 году, который, по мнению Феодосия, узурпировал престол, согнав с него старшего брата Изяслава: «Голос крови единоутробного брата твоего вопиет на тебя к Богу, как кровь Авеля на Каина». Или другое высказывание, когда он бичует пьяниц: «Бесноватый страдает поневоле и может удостоиться жизни вечной, а пьяный страдает по собственной воле и будет предан на вечную муку. К бесноватому придет священник, сотворит над ним молитву – и прогонит беса; а над пьяным, хотя бы сошлись священники всей земли и творили молитву, то все же не прогнали из него беса самовольного пьянства».
Говоря о начале писательской деятельности преподобного Феодосия Печерского, необходимо отметить, что примеры к тому на Руси уже существовали. Это и письменная редакция «Закона русского», произведенная великим князем Ярославом Владимировичем Мудрым – Правда Русская, ставшая одним из первых письменных памятников Руси. Это и «Слово о Законе и благодати», принадлежащее перу первого русского митрополита Илариона, написанное в начале 50-х годов XI века и получившее большое распространение. Это и первый «Изборник» Святослава Ярославича, написанный в 1073 году, – своеобразное переложение библейских притч и других мудрых изречений назидательного характера. А ведь где-то в списке (или в списках) ходило по Руси и такое произведение как «История епископа новгородского Иоакима», с которым ознакомился В.Н. Татищев при написании им труда «История Российская». Как следует из летописи, святитель Иоаким прибыл на Русь около 991 года вместе с первым митрополитом Михаилом и другими четырьмя епископами, а умер в 1030 году, когда Феодосий, если следовать каноническому прочтению его «Жития», еще находился в Курске. Следовательно, он занимался сочинительством задолго до Илариона и самого Феодосия Печерского. Правда, тут встает вопрос, знал ли Феодосий это произведение или нет. Слышал ли о нем? Или, возможно, даже видел и читал?.. Вопросы, вопросы, вопросы… Но тем не менее, как видим, предшественники в писательской деятельности великого земляка курян были.
К сказанному следует добавить, что Феодосий Печерский долгое время жил бок о бок и с Никоном Великим, умершим в 1088 году, которому современные историки приписывают составление летописного свода 1073 года. А то, что Никон занимался писательской деятельностью (духовной или же общегражданской – летописной, не столь важно) следует из «Жития» самого Феодосия, а также других «Житий», в которых говорится: «Когда в Печерский монастырь возвратился из своего подвижнического путешествия постригший преподобного блаженный Никон, то преподобный Феодосий оказывал ему всякое почтение как отцу, несмотря на то, что сам тогда был в сане игумена. И когда у блаженного Никона случился недостаток ниток для сшивания книг, Феодосий прял ему нити». Следовательно, творить Феодосий Печерский начал не на пустом месте. Почва была подготовлена. Однако он нашел и свой стиль, и свой почерк, и свой язык изложения, и своей жанр.
Как заметил наш любознательный читатель, Феодосий Печерский довольно часто изображается на иконах, в том числе очень древних, причём изображается почти всегда со свитком, заполненном буквицами, в руке. И в Радзивилоской летописи имеется цветная миниатюра с его изображением. И опять со свитком. Такая традиция сохранилась и в произведениях более поздних художников, обращавшихся в своем творчестве к личности нашего великого земляка. Этот факт, пусть и косвенно, но говорит нам о его принадлежности к писательскому труду, к литературе. Нельзя оспаривать и той роли, которую Феодосий Печерский сыграл в судьбе самого известного и знаменитого летописца Руси – Нестора-мниха. Именно преподобный Феодосий Печерский подвиг этого монаха на летописный труд, благосклонно встретив его, семнадцатилетнего юношу, и став ему как духовным наставником, так и учителем в деле сочинительства и летописания.
Не исключено также, что именно письменное наследие Феодосия Печерского в какой-то мере оказало прямое влияние и на «Поучение сыновьям» великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха, ставшего ярким образцом светского письменного творчества конца XI – начала XII века.
И чтобы не быть голословным, повествуя о творчестве Феодосия Печерского, в качестве примера приведем одно из его письменных «посланий» великому князю Изяславу Ярославичу, находившемуся в изгнании и колеблющемуся в вопросе смены православной веры на католическую. Послание относится к периоду между мартом 1073 года и маем 1074 года, когда изгнанный из Киева князь Изяслав Ярославич искал защиты в Риме у папы Григория VII. Это послание, по-видимому, последнее, написанное Феодосием незадолго до его кончины. И в историческом труде русского писателя, историка и общественного деятеля Александра Дмитриевича Нечволодова «Сказания о земле Русской» оно значится под названием «Завещание».
ЗАВЕЩАНИЕ
Господи, благослови! У меня есть слово к тебе, боголюбивый княже! Я – Феодосий, худой раб Пресвятой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа, – в чистой и православной вере рожден и воспитан в добром научении православными отцом и матерью. Берегись, чадо, кривоверов и всех бесед их, ибо и наша земля наполнилась ими. Если кто и спасет свою душу, то только живя в православной вере. Ибо нет иной веры лучшей, чем наша чистая святая православная. Живя в этой вере, не только избавишься от грехов и вечной муки, но и сделаешься причастником вечной жизни, и без конца будешь радоваться со святыми. А живущие в иной вере не увидят жизни вечной. Не подобает также, чадо, хвалить чужую веру. Кто хвалит чужую веру, тот все равно что свою хулит. Если же кто будет хвалить свою и чужую, то он двоеверец, близок ереси.
Итак, чадо, берегись их и всегда стой за свою веру. Не братайся с ними, но бегай от них и подвизайся в своей вере добрыми делами. Твори милостыню не только своим по вере, но и чужеверным. Если увидишь нагого или голодного, или в беду попавшего, – будет ли тот жид, или турок, или латынянин, – ко всякому будь милосерд, избавь его от беды, как можешь, и не лишен будешь награды у Бога, ибо Сам Бог в нынешнем веке изливает милости Свои не на христиан только, но и на неверных. О язычниках и иноверцах Бог в этом веке печется, но в будущем они будут чужды вечных благ. Мы же, живущие в православной вере, и здесь получаем все блага от Бога, и в будущем веке – спасет нас Господь наш Иисус Христос.
Чадо! Если тебе нужно будет даже умереть за святую свою веру, со дерзновением иди на смерть. Так и святые умирали за веру, а ныне живут во Христе.
Если увидишь, чадо, иноверцев, спорящих с православным и хотящим лестью оторвать его от Православной церкви, – помоги православному. Этим ты избавишь овча (овечку) из пасти льва. Если же смолчишь и оставишь без помощи, то это все равно как если б ты отнял искупленную душу у Христа и продал ее сатане.
Если кто тебе скажет: «Ваша и наша вера от Бога», – то ты чадо ответь так: «Кривовер! Или ты Бога считаешь двоеверным! Не слышишь, что говорит Писание: Един Бог, едина вера, едино Крещение».
Используемая литература:
Ашихмин А.П. Келарь преподобного Феодосия// Газета «Городские известия» №9 от 10 января 2009 г.
Избранные жития русских святых X – XV вв. М.: Молодая гвардия,1992. С. 54-112.
Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. М.: Эксмо, 2007. – 1024 с.
Кулешов В.И. История русской литературы X – XX веков. М.: Русский язык, 1989. – 639 с.
Муравьев А. Жития святых Российской церкви. М.: АСТ, 2005. – 827 с.
Нечволодов А.Д. Сказания о Русской земле. М.: Эксмо, 2007. – 1088 с.
Пахомов Н.Д., Пахомова А.Н. Феодосий Печерский – первый знаменитый земляк курян. А мои-то куряне… Курск, 2008. Сю 37-54.
Русский биографический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. М.: Эксмо, 2007. С.857.
Склярук В.И. биографии Феодосия Печерского. Труды отдела древностей литературы. Л.: С. 317-323.
СИЛЬВЕСТР МЕДВЕДЕВ
(1641 – 1691)
«ТРУДНИК СЛОВА»
После кончины преподобного Феодосия Печерского прошло более пяти с половиной веков, пока на Курской земле не появился человек, которого мы с полным правом можем назвать вторым писателем Курского края – это Симеон (в монашестве – Сильвестр) Агафоникович Медведев.
Много чего случилось за это время на Русской земле в целом и на Курщине в частности. Особенно в историческом развитии русской государственности. Происходили перемены и в культурном развитии русского народа, в том числе и в развитии литературы.
Прекратило свое существование единое древнее государство – Киевская Русь, распавшись на десятки великих и не очень великих княжеств, среди которых было и Курское княжество. (А также Путивльское, Рыльское и Трубчевское).
Неудачный поход северских князей – Игоря Святославича Северского, Всеволода Святославича Курского и Трубчевского, Владимира Игоревича Путивльского (сына Игоря) и Святослава Ольговича Рыльского (племянника Игоря и Всеволода) – на половецких ханов в апреле – мае 1185 года стал прологом к появлению на Руси бессмертного произведения «Слова о полку Игореве». Если до этого момента на Руси (оставим произведения духовного плана, летописи, «Жития», «Поучения» князей за скобками) в «светской литературной жизни» преобладал жанр устного народного творчества – песни, сказания, былины, то с появлением «Слова» обрело свое начало авторское творчество.
По мнению курского педагога, ученого, литературоведа, критика, и писателя советской поры Баскевича Исаака Зельмановича (1.10.1918 – 30-09.1994), автором «Слова» мог быть курянин, прославивший в веках своих земляков. Так это или не так – очень спорно, и теперь уже вряд ли узнаем мы имя истинного автора. Важно то, что неизвестный нам автор «Слова», описывая достоинство каждого современного ему князя, не хуля никого из них, ратовал за единство Руси. Точной даты появления на свет «Слова» учеными не установлено и по сей день. Существуют различные мнения. Но большинство представителей научного мира сходятся на том, что оно появилось после 1186 года, вскоре после побега князя Игоря из плена.
Вслед за «Словом» появляется и другое авторское произведение – «Слово» или «Моления» Даниила Заточника, в котором попавший в княжескую опалу служивый человек Даниил сконцентрировал мудрые изречения в из различных источников той поры, придав им собственную редакцию и литературную огранку. Даниил пытался тысячелетней мудростью народов смягчить сердце не только своего господина, но и сердца других русских князей, сделать их мудрее, добрее, милосерднее.
Но мудрости князьям русским не хватило, единство не наступило. И вскоре произошло страшное поражение русских ратей на Калке в 1223 году а затем – и завоевание потомками Чингиз-хана всех русских княжеств (за исключением Новгородской феодальной республики). Черною тучею повисло над Русью татаро-монгольское иго. Страшный урон был нанесен духовному развитию русского народа, в том числе и литературе.
С 1362 года Курская земля (как и другие земли Южной Руси) в связи с ослаблением Золотой Орды подпали под власть набиравшей силы Литвы. Одно иго сменилось другим, не менее жестоким для духа русского человека. Впрочем, это не помешало курянам в 1380 году выступить с трубчевцами и брянцами под знаменами князя Дмитрия Ольгердовича Брянского на стороне князя Дмитрия Донского против войск Мамая на Куликовом поле.
Победа русских ратей на Куликовом поле привела к возрождению авторской светской литературы – к появлению «Сказания о побоище великого князя Дмитрия Ивановича», или в иной интерпретации – «Сказания о Мамаевом побоище», и «Задонщины», в которых явно прослеживается влияние «Слова о полку Игореве», особенно в «Задонщине». Впрочем, к этому времени или чуть позднее более широко были представлены в землях Северной Руси авторские духовные произведения: «Житие Александра Невского» неизвестного автора, а также «Житие Стефана Пермского», «Житие Сергия Радонежского» иеромонаха Троице-Сергиевого монастыря Епифания Премудрого (? – 1420), которому многими отечественными исследователями древнерусской литературы приписывается ещё и авторство «Жития Дмитрия Донского».
Давно на политической карте средневекового мира нет Киевской Руси. Сам Киев, как, впрочем, и земли Северщины, в том числе Курский край, находятся под властью Польши и Литвы. Но растёт и расширяется, укрепляя свой политический вес, Московское государство. С его развитием, пусть совсем непросто, пусть медленно, пусть не очень гладко, но происходит и развитие культуры. И литература, находя по-прежнему прибежище в монастырях, являясь в большой мере духовной, получает также своё дальнейшее развитие. Примером чего может быть «Повесть о Петре и Февронии» монаха Ермолая Еразма, родившаяся на Муромской земле. На той самой земле, которая в своё время подарила Руси и миру целый цикл былин и сказаний об Илье Муромце. И пусть в этой повести ещё много от церковных «Житий», но и нотки нового имеются: простота стиля, употребление простого разговорного языка, а главное – это соединение в единое целое до сей поры несоединяемого: социальных различий героев, князя Петра и простолюдинки Февронии.
И совсем новым жанром авторской литературы стало «Хождение за три моря» тверского купца и путешественника Афанасия Никитина (? – 1472), побывавшего несколько раз в Персии, а также Индии и Турции и описавшего своё путешествие.
В период с 1503 по 1508 годы Курская земля выходит из-под власти польско-литовского государства и становится неотъемлемой частью Московской Руси. Немало, к слову, для этого сделал «последний удельный князь Руси» и князь рыльский Василий Иванович Шемячич (? – 1529), внук Дмитрия Шемяки (? – 1453), прапраправнук Дмитрия Донского.
Во времена царя Ивана Грозного (1530 – 1584) русская письменная литература обогащается такими произведениями, как «Казанская история», «Великие Четьи Минеи», «Книга степенная царского родословия», чаще упоминаемая как «Степенная книга», увидевшая свет по инициативе и под редакцией митрополита Макария (1482 – 1563), а также его «Кормчая книга» и свод правил семейного жития «Домострой». Следует отметить, что в это же время в Москве (опять же по инициативе митрополита Макария и с «благоволения» Ивана Грозного) появляется первая типография. Появляются новые летописные своды. В том числе Воскресенская летопись, доводящая описание событий до 1541 года, и Никоновская (Патриаршая), в которой русская летописная история изложена по 1558 год. Кроме того, важной частью авторской литературы этого периода становится переписка царя Ивана Грозного и Андрея Курбского.
Смутное время, начавшееся в Московском государстве в конце XVI века (незадолго до смерти царя Бориса Фёдоровича Годунова) (1552 – 1605) и продолжавшиеся до начала царствования Михаила Фёдоровича Романова (1596 – 1645), на какое-то время затормозило развитие русской литературы. Однако ко времени рождения второго писателя Курской земли – Сильвестра Медведева – кроме вышеперечисленных произведений широкой популярностью пользовались и другие, например: «Повесть о смерти воеводы М.В. Скопина-Шуйского», «Повесть об Улиянии Осорьиной», «Повесть об Азовском осадном сидении», «Повесть о начале царствующего града Москвы», «Повесть о тверском Отроче монастыре». В этот период времени появляются «Повесть о купце», написанная в приключенческом жанре, «Повесть о Фроле Скобееве» – явно с нотками авантюрного романа, а также произведения сатирического плана: «Повесть о Горе и Злосчастии», «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о Шемякином суде» и «Калязинская челобитная». В этом ряду особняком стоит «Житие протопопа Аввакума», написанная самим протопопом Аввакумом Петровичем (1620 – 1681) в 1672-1674 годах, ярым противником патриарха и церковного реформатора Никона (1605 – 1681). В XVII веке появляются и вирши – стихотворные произведения, новый жанр в русской письменной литературе. Так что к началу творческой деятельности, в том числе и писательской, Сильвестра Медведева средневековая русская литература уже не только занимала значительное место в жизни русского общества, но и была довольно разнообразной по жанрам и стилям. Поэтому последователям Феодосия Печерского, летописца Нестора, автора «Слова о полку Игореве» и других было на кого равняться и откуда черпать силы и вдохновение на создание своих произведений.
Однако, проведя беглый анализ русской литературы и литературной мысли, возвратимся к биографии и творчеству самого Сильвестра Медведева, выдающегося курянина.
Родился будущий поэт, прозаик, педагог, переводчик, просветитель, учёный и общественный деятель – по данным энциклопедии «Русская культура» – в Курске, в многодетной семье подьячего (по другим данным – «небогатого купца») Агафоника Лукича и его супруги Степаниды 27 января 1641 года. Здесь же был обучен начальной грамоте и, как сказано в «Русском биографическом словаре» Брокгауза и Ефрона, «сам стал подьячим», начав с четырнадцатилетнего, а то и с тринадцатилетнего возраста подрабатывать «на площади» составлением писем и деловых бумаг, чтобы помочь родителям кормить семью.
Говоря о месте рождения Медведева и его первоначальном образовании – важном факторе во всей судьбе этого курянина, или курчанина, как говорили в то время, необходимо отметить, что родился наш знаменитый земляк не в самом Курске, а неподалёку от него. Так, известный курский краевед, историк и заслуженный работник отечественной культуры Юрий Александрович Бугров после ряда архивных поисков и исследований пришёл к выводу, что Симеон Медведев родился в «сорока верстах от Курска, в Новосёлках» (ныне деревня Новосёловка Щигровского района). А уже упоминаемый нами И.З. Баскевич, опираясь на работы А.А. Прозоровского и других авторов, сообщает, что первоначальное образование Симеон получил от своего отца, что «именно отец «научил сына писать и читать», а также постарался привить ему «любовь к чтению книг, конечно, по характеру богослужебных и религиозно-нравственных». Впрочем, об этом пишет и Ю.А. Бугров, который также отмечает, что начальную грамоту Симеону дал отец.
Курск этой поры был не только одним из порубежных городов-крепостей на границе с Диким Полем, где хозяйничали потомки ордынцев – крымские и ногайские татары, и с Речью Посполитой, владевшей украинскими землями, но и одним из важных торговых и культурных центров Московского государства. Согласно документам, датируемым 1639 – 1642 годами, в Курске имелось 27 кузниц, 86 лавок, 16 палаток, 3 харчевни, квасной и соляной промыслы, мельничное и крупорушное дело, изготавливалась селитра, необходимая для производства пороха, производился кирпич, строились суда. Были и иные промыслы и ремёсла, так или иначе связанные с деятельностью курян того времени. Здесь торговали купцы из Севска, Рыльска, Путивля, Белгорода, Валуек, Оскола, Воронежа, Ельца, Ливен, Орла, Кром, Мценска. Болхова, Брянска, Калуги, Тулы, Серпухова, Москвы, Черни, Скопина, Беляева, Карачева, Корочи, Чугуева, Хотмыжска и ряда других городов. Кроме того, через Курск осуществлялись экономические связи с городами Украины и Белоруссии. Торговый ассортимент был столь широк, что его перечисление займёт целую страницу, поэтому отметим лишь, что наряду с другими товарами, большим спросом пользовалась писчая бумага. Широк был и социальный состав населения Курска: это и посадский люд – ремесленники и мелкие торговцы, и крестьяне, и служилые люди – казаки да стрельцы, и государевы чиновники, и священнослужители – как представители белого духовенства, так и чёрного. Немало было и так называемых «черкасов» – выходцев из Украины. В окрестностях Курска, а, возможно, и в самом городе нередко «пошаливали» станичники – разбойный народец, последователи знаменитого атамана Кудеяра. Недаром примерно в это время на свет появилась пословица, что «нет у белого царя вора пуще курчанина». Слово «вор» в тогдашнем понятии – это враг государя, мятежник, государственный преступник.
На Курской земле шло широкомасштабное строительство храмов и монастырей, в том числе в 1649 году по Указу царя Алексея Михайловича (1629 – 1676), прозванного Тишайшим, была заложена и отстроена каменная церковь во имя иконы Божией Матери Знамения на территории Рождество-Богородского монастыря, который с того времени стал именоваться Знаменским. И обширной торговле, и защите порубежья государства, и управлению градом и краем, и укреплению связей с Украиной, Белоруссией и Польшей – всему этому требовались не только должностные лица, но и люди, обученные грамоте. Среди таких людей и был юный Симеон (в современной транскрипции – Семён), сын курского подьячего Агафоника Лукича Медведева.
Грамотность, сметливость, острый ум молодого подьячего быстро заметили курские городские начальники, в том числе воевода Н.И. Дурнев, которые, по-видимому, и показали местное «чудо» прибывшему в Курск (проездом в Белгород) думному дьяку Разрядного приказа Семену (Симеону) Ивановичу Заборовскому. Заборовскому пятнадцатилетний курянин «приглянулся», и он берет его с собой сначала в Белгород (куда выезжал по государевым делам), а затем и в Москву. Это событие в судьбе сметливого курянина случилось в 1657 или (по другим данным) в 1658 году.
Около двух лет Медведев поработал при Заборовском в Разрядном приказе, постигая там не только более углубленную грамотность, но и тонкости приказного дела. А вскоре (1659 г.) по «протекции» всё того же благожелателя, думного дьяка Заборовского, Симеон Медведев «устраивается» на работу подьячим в Приказ тайных дел. Приказ этот в Московском государстве царствования Алексея Михайловича Романова был одним из важнейших. В ведении этого приказа находились личная канцелярия царя, политический сыск, некоторые функции Посольского приказа, управление дворцовыми владениями, контроль за деятельностью всех центральных и местных правительственных органов и чиновников, организация поиска руд и строительства мануфактур. И просто так туда кого-либо не брали. Брали только людей проверенных, «не запятнавших себя» перед царским домом. И, конечно же, грамотных, «зело грамотных». Как отмечают многие исследователи творческого пути Медведева, «честь была немалая, да жалованье невелико – пропитание и одежда». И только в 1664 году служившему «бездоходно» Симеону Медведеву был положен оклад – 20 рублей в год.
В 1648 году, когда Симеону Медведеву было только семь лет, и он, по-видимому, только-только начал обучаться грамоте, в Курске произошло восстание. Причиной тому стали «давно тлевшие» скандалы и противоречия из-за земельных угодий и привилегий между светскими феодалами и монастырскими. Монастыри, как известно, в средние века на Руси были крупными землевладельцами. Курское духовенство давно жаловалось царю и его начальным людям в Москве на «насильства» дворян, детей боярских и местных властей. Дворяне и дети боярские в свою очередь слали челобитные царю, обвиняя монастырское начальство и прочее духовенство в «чинимых обидах великих». Московские власти, в том числе, по-видимому, и царь, надеясь, что дрязги и споры сами собой как-нибудь рассосутся, присылали на места противоречивые указы, которые ещё больше обостряли обстановку. И вот тихая возня вылилась в открытое противостояние. Случилось это утром 5 июля. У съезжей избы – воеводской канцелярии Курска собрался народ – крестьяне, посадские люди, казаки. Подстрекаемые игуменьей Троицкого девичьего монастыря Феодорой, протопопом Григорием, а также монастырскими крестьянами, в том числе Кузьмой Воденицыным, побывавшим вместе с игуменьей в Москве и привезшим вместе с ней новый указ курскому воеводе – стольнику Федору Михайловичу Ладыженскому – они требовали, чтобы этот указ был зачитан стрелецкому голове Константину Теглеву, действовавшему до сей поры по иному указу и, как казалось курскому духовенству, притеснявшему их. Воевода попытался «отослать мужиков», чтобы вести переговоры только с духовными лицами. Но между протопопом Григорием, читавшим новый указ, и Теглевым, не признавшим этот указ и обещавшим «порвать его на голове читавшего», произошёл скандал, дошедший до рукоприкладства. Теглев спрятался в съезжей избе, куда вновь стал стекаться курский люд. Воевода приказал ударить в набат, чтобы призвать к себе воинские силы, но из его затеи ничего не вышло. На помощь к нему никто не поспешил, а «мужики», смяв небольшую воеводскую охрану, выбив двери, ворвались в дом воеводы. Тому вместе с некоторыми подьячими (возможно, что среди подьячих был и отец Симеона) удалось бежать через окно и остаться в живых. Теглев же был убит, как на том настаивала игуменья, обещавшая «собственноручно зарезать» стрелецкого голову. Вскоре мятеж курян был подавлен прибывшими из Москвы воинскими силами во главе со стольником Бутурлиным. Духовные лица отделались высылкой в отдаленные монастыри: игуменья Феодора – в Покровский города Суздали, протопоп Григорий в Архангельский Великого Устюга, его сын, поп Иван, и губной староста Кондратий Беседин вместе с их семьями – в Валуйки, где были записаны простыми казаками. «Пущие же заводчики» из простого люда – Кузьма Воденицын, Константин Фильшин, Кирилл Анпилогов, Богдан Иконник, Иван Малик, Макар Сергеев – были казнены: повешены вдоль дорог, ведущих из Курска в другие города. Просто «заводчики», такие, как Анкудин Воденицын, Кирилл Писклов, Фёдор Харитонов, были биты кнутом, посажены в тюрьмы и сосланы казаками в пограничные городки. Всего «курчан всяких чинов людей пытаны и по торгам биты кнутом, взяты за приставы и посажены в тюрьмы» сорок два человека. Кроме того, было подвергнуто более «мягкому» наказанию ещё около ста человек.
Как само восстание, так и последовавшая расправа над мятежниками (экзекуции, в том числе и казни, проводились публично) не могли не сказаться на отроке Симеоне Медведеве, не могли не повлиять на формирование его внутреннего мира и характера. Ибо это было событие, выходящее за пределы повседневной жизни средневекового города, вызвавшее всплеск всевозможных эмоций в самых разных социальных слоях того общества.
В 1665 году, в возрасте 24 лет, Симеон Медведев знакомится со знаменитым просветителем того времени, педагогом, поэтом, философом, церковным и общественным деятелем – Симеоном Емельяновичем Ситникович-Петровским (1629 – 1680), родившимся в Белоруссии и окончившим Киевско-Могилёвскую академию, который после прибытия в Москву из Полоцка в 1664 году стал называться Полоцким. Знакомству способствует приказ царя Алексея Михайловича об открытии при Спасском монастыре школы для обучения подьячих Тайного приказа. Вот для «повышения профессионального мастерства и квалификации» и поступает в школу к Полоцкому бывший курский подьячий Симеон Медведев. Небольшая разница в возрасте (каких-то 12 лет) не мешает им сойтись больше чем учитель и обучаемый; Медведев видит в Полоцком родственную душу творческого человека. Поэтому он с большой охотой и старанием изучает иностранные языки – польский, греческий и латинский, знакомится с историей, богословием, философией, стихосложением, становится одним из ревностных приверженцев и последователей Полоцкого. Как отмечают биографы Медведева, «из четырёх учеников С. Полоцкого он был особенно любим учителем, которому было доверено исполнение обязанностей старосты и заведование хозяйством школы; великий просветитель высоко ценил ум молодого курянина, прилежание и благонравие». С подачи Полоцкого у Симеона Медведева ещё больше развивается любовь к книгам, к рукописному и печатному слову. В это время он, следуя по стопам Учителя (именно Учителя с большой буквы) загорается идеей просвещения русского народа путём создания сети школ, подобных созданной самим Полоцким, а также у него возникает решение о сохранении для потомков трудов самого Учителя – Симеона Полоцкого.
После окончания школы, Симеона Медведева, как сейчас принято говорить, отправили на стажировку – послали за границу: «в немецкие и польские земли для поучения». Там он пробыл около полугода. Понятно, что не один, а в составе русского посольства. По возвращении в Отечество он снова стремится к Полоцкому, чтобы под его руководством продолжить свое дальнейшее образование. Однако не забывает и об основной своей работе – службе в Тайных дел приказе.
Служба подьячим Тайного приказа, а также личные способности Симеона Медведева и, возможно, протекция или, по крайней мере, лестные отзывы Полоцкого способствуют тому, что он становится лично знаком выдающемуся русскому дипломату той эпохи Афанасию Лаврентьевичу Ордин-Нащокину (1605 – 1680). Тому самому Ордин-Нащокину, которому удалось во время русско-шведской войны привлечь на сторону России герцога Курляндии Иоакима и заключить в 1658 году Валиссарское перемирие, сохранившее за московским царём все завоёванные русскими земли в Лифляндии. Тому самому Ордин-Нащокину, которого иностранцы за его дипломатические способности называли «русским Ришелье», а царь возвёл из чина думного дворянина до ближнего боярина и печатника – считай, канцлера.
В 1667 году Симеон Медведев сопровождает Ордин-Нащокина в дипломатической поездке в Курляндию, а в следующем, 1668 году, в Андрусово для заключения мира. Успехи русского дипломата Ордин-Нащокина – были заключены мирные договоры со Швецией и Речью Посполитой – заставили говорить о нём всю Европу. Не оставил его «своими милостями» и царь Алексей Михайлович. Правда, до поры до времени. Надо полагать, что после столь удачной дипломатической миссии Ордин-Нащокина не осталось «втуне» и имя молодого подьячего Тайного приказа Симеона Медведева. Однако, как отмечают многие исследователи, приказная деятельность не только не прельстила его, но и стала тяготить.
И в 1672 году Медведев после долгих размышлений, по совету и по настоянию Полоцкого уходит со службы и отправляется в монастырь Путивля, где в 1674 году, по данным «Русского биографического словаря» Брокгауза и Ефрона, принимает монашеский постриг и иноческое имя Сильвестр, под которым в дальнейшем и становится известным всей России.
Впрочем, существует и другая версия ухода Медведева в монастырь: не тягость приказной службы, а близость к блестящему дипломату Ордин-Нащокину, который попал в опалу. И круги от брошенного камня в озеро личности Ордин-Нащокина стали опасны для его ближнего окружения, в том числе и для Симеона Медведева, выполнявшего некоторые тайные поручения дипломата. Опасаясь возможных последствий за благосклонность к себе Ордин-Нащокина в дни его величия, Медведев, по совету Полоцкого, ищет защиты от царского гнева и «суда скорого и нелицеприятного» за монастырскими стенами.
Находясь в Молченской пустыни (близ Путивля), Сильвестр Медведев не забывает поддерживать связь с Симеоном Полоцким (который в это время является настоятелем московского Заиконоспасского монастыря, а также занимается обучением и воспитанием царских детей). Исполняя монашеский обряд послушания, Медведев находит время и для продолжения и углубления самообразования. Возможно, вновь и вновь перечитывает уже известные к тому времени труды Полоцкого «Вертоград многоцветный» – сборник стихов, «Венец веры кафолической» – сборник знаний, полученных в школе, «Житие и учение Христа Бога нашего», а также «Жезл правления», «Обед душевный» и «Вечеря душевная». Или же знакомится с новыми сочинениями, вышедшими из-под пера Полоцкого, такими, как «Комедия притчи о Блудном сыне» и «Комедия о Навуходоносоре-царе…». А ещё с новыми проповедями Учителя и «Рифмотворной псалтырью», вдохнувшими живую струю в церковную действительность и так не похожими на те, что «застыли» в московской церковной жизни.
Вскоре Сильвестр Медведев оставляет Путивль и Молченскую пустынь и «перебирается» сначала в Льпиновскую пустынь, находившуюся в 25 верстах от Курска, а затем – в широко известную к тому времени Коренную Рождество-Богородицкую пустынь, расположенную в 27 верстах от Курска. Словом, он перебирается поближе к Курску, который, возможно, не раз посещает. Находясь в Коренной пустыни и занимая в ней «достойное, в соответствии с его образованием, место», он организовывает там библиотеку, в которой, как отмечал его биограф А.А. Прозоровский и последующие исследователи, кроме церковных и богословских книг были книги исторического и философского содержания (Аристотель, Плутарх, Сенека). А также несколько грамматик, риторики, «Трагедии, или плачевные стихи», «Книга символов ироических», «Книга версификаций». Весьма разнообразный состав, как по тематике, так и по жанрам. Это в очередной раз говорит о широте мировоззренческого восприятия нашего земляка, ученого и писателя. Нельзя исключать, что именно в это время у Сильвестра созрело решение о составлении первого библиографического труда, ставшего позднее известного как «Оглавление книг…».
Выше уже отмечалось, что, прибыв из Путивля поближе к Курску, Сильвестр, возможно, его не раз посещает. В пользу этой версии говорит не только присущая русскому человеку «тяга к родным истокам и корням», но и его переписка «со своими друзьями и благодетелями» в Курске, среди которых наиболее известен Исидор Сиверцев, названный А.А. Прозоровским «люботщательнейшим Святого писания рачителем». Не забывает учёный инок Сильвестр и о переписке с Полоцким. Последнее послание, направленное им Учителю из Коренной пустыни, датируется 27 сентября 1676 года. А курский ученый и краевед Татьяна Николаевна Арцыбашева, говоря о «курском периоде» монастырской жизни Сильвестра Медведева, выдвигает довольно смелую версию о том, что он «не только читал, рассылал письма и занимался огородничеством, но и мог записать изустные вековые предания в Софрониевском летописце, мог, наконец, оказаться тем автором, который взял на себя труд сочинить «Историю о граде Курске…». И аргументирует свои выводы близостью его отношений с курским воеводой того периода Григорием Григорьевичем Ромадоновским (? – 1682), находившимся на курском воеводстве с 20 мая 1671 по 19 октября 1678 года и отметившимся в отечественной истории не только как талантливый полководец, но и как выдающийся государственный и общественный деятель. Насколько верна эта версия, судить трудно, но и она имеет право на существование.
Как видим, монашество не только не изолировало Сильвестра Медведева от общества и «мира», но способствовало распространению полученных им знаний через своих знакомых, увлеченных любовью к книгам, к печатному и рукописному слову, к познанию нового. Не зря же первые исследователи его биографии в данный период назвали его «трудником слова», то есть человеком, постоянно трудившимся со словом и над словом.
В 1677 году, через год после кончины царя Алексея Тишайшего, Сильвестр Медведев возвращается в Москву и обретается в Заиконоспасском монастыре. Причем он не просто возвращается, чтобы заполучить должность, а едет туда в апреле с целью защиты «перед духовной властью попавшего в беду по «своей великой прямой простоте» отца Софрония», игумена Молченской пустыни, оказавшегося в немилости у гетмана Мазепы. При положительном разрешении дела он полагал вернуться назад. Однако все сложилось несколько иначе. Протекция Полоцкого способствует тому, что Медведев становится известен царю Фёдору Алексеевичу (1661 – 1682), который, как отмечают многие исследователи, «лично и неоднократно приказывал Медведеву остаться в Москве». Медведев остаётся в Москве и 19 ноября 1678 года получает место справщика (корректора, редактора) Печатного двора. А через год – и место старшего справщика. Справщик Печатного двора – это не столько высокая должность, сколько честь, которую оказывали только очень образованным и грамотным людям. На этой должности Сильвестр Медведев принимает непосредственное участие в исправлении церковных книг, о чём так ратовал в бытность своего могущества церковный реформатор и патриарх Никон, но лишённый в 1666 году на Соборе сана и находившийся к данному времени в ссылке за высокими стенами Белозёрско-Ферапонтова монастыря. Кроме исправления церковных книг, он ещё помогает Полоцкому в его научных трудах и изысканиях и продолжает заниматься самообразованием. Как отмечают исследователи, на данной должности всего за десять лет Сильвестр со своими помощниками и единомышленниками подготовил более 150 изданий, а также разработал методику перевода и исторической критики текста. К тому же он вместе с Полоцким организует первую в России светскую, независимую от Русской церкви и патриарха Верхнюю типографию, в которой издаются светские книги, в том числе и труды Полоцкого. Такие «новшества» вызывают не только тихое раздражение у нового патриарха Иоакима (1620 – 1690), но и открытое противодействие. «Мудроборцы» во главе с московским первосвятителем Иоакимом и иерусалимским патриархом Досифеем обвиняют и Полоцкого, и Медведева в «ереси», призывают учить только греческий язык и у греческих учителей, а еретические латинские книги сжечь и казнить знатоков «западного зломысленного мудрования». Им удаётся закрыть даже школу Полоцкого при монастыре и светскую Верхнюю типографию. Просветителей спасает только личное заступничество царя.
По-видимому, в этот период или немного ранее в Москву прибывает Карион Истомин (ок. 1650 – 1717 или 1722), ещё один знаменитый земляк курян, который уже с протекции Симеона Медведева становится «слушателем» частных лекций Симеона Полоцкого, хотя учеником его школы при Спасском монастыре, согласно исследованиям А.М. Панченко, не был. Следовательно, Кариона Истомина с Полоцким познакомил Медведев, состоявший в родстве с Карионом: младшая сестра Медведева, Дарья, уже находилась в браке (первом) со старшим братом Истомина – Гаврилой, и имела трех детей (Ивана Большого, Ивана Меньшого и дочь Авдотью). А Карион Истомин, согласно некоторым исследованиям, уже работает «писцом» а затем и «справщиком» на Печатном дворе, идя по стопам Медведева.
После смерти в 1680 году Симеона Полоцкого Сильвестр Медведев становится не только его «душеприказчиком и наследником книг, рукописей и небольшого состояния («тридесяти рублей и лисьей шубы»), но и главой партии малороссийских ученых в Москве, получивших название «латинистов», представителем которых до этого времени был сам Полоцкий. Кроме того, он назначается еще и настоятелем Заиконоспасского монастыря, в стенах которого начинает заниматься церковной и общественной деятельностью. А ещё становится придворным стихотворцем и создаёт «Епитафион» – эпитафию на смерть друга и Учителя. Стихотворение написано по заказу царя Фёдора Алексеевича, который лично «рецензировал» это стихотворение и только пятнадцатый вариант «Епитафиона» утвердил, отвергнув все предыдущие. В 1681 году из-под его пера выходит «Похвала Евдокии» – тезоимённое приветствие сестре царя – царевне Евдокии Алексеевне.
Не вмешиваясь в дворцовые склоки и политические «игры» разных партий, не пытаясь подобно Полоцкому стать учителем младших царских детей, Медведев, тем не менее, пользуется расположением самого царя, по указанию которого в 1681 году участвует в «обличении в ереси» чужеземца Яна Белобоцкого. И хотя Медведев с «заданием» справился «блестяще», но тяжких последствий для Белобоцкого не последовало (в отличие от самого Медведева). Белобоцкий «после учёного диспута теологов» занимался частной преподавательской практикой, учил детей царского окружения латинскому языку. В этом же году с согласия Фёдора Алексеевича Медведев устраивает школу при Заиконоспасском монастыре, которую мечтает преобразовать затем в Академию. Как отмечают исследователи, царь поддерживает Медведева в этом начинании, даже выделяет для будущей Академии 300 книг из своей библиотеки, но не дремлют и противники, которые всячески «тормозят» открытие Академии. В 1682 году (15 февраля) из-под пера Сильвестра Медведева появляется очередное стихотворение «Приветство брачное» по случаю бракосочетания царя Фёдора с Агафьей Семёновной Грушецкой. Это стихотворение придворным композитором Павлом Черницыным была положено на музыку, как, впрочем, и некоторые другие тоже.
В это же время Медведев, кроме уже названных выше стихотворений, пишет ряд произведений, в том числе «День светозарный во мире сияет» и другие, написанные в силлабической системе стихосложения, отличающиеся витиеватым и напыщенным слогом. Как и Учитель, Сильвестр Медведев, по мнению исследователей русской литературы, был мастером этого стиля стихосложения данного периода времени. Таким образом, идя по стопам своего Учителя, Сильвестр Медведев занимает то положение, которое было ранее у Симеона Полоцкого.
Кроме вирш-стихотворений из-под его пера выходят также сочинения «Хлеб животный» и «Манна хлеба животного». Последнее произведение потомками названо «718-страничной монографией». И хотя в этом произведении речь идёт об узком богословском вопросе, Сильвестр не упускает случая отметить раболепное преклонение русской церкви перед заезжими греческими проповедниками. «Источник веры «мудроборцев», – пишет он, – это мнение заезжих греков, которых слушают, как младенцы, и которым подражают, словно обезьяны. Как будто все на Руси неразумны. Ныне увы! – пытается достучаться до умов пытливых и просвещенных Сильвестр, – нашему такому неразумию вся вселенная смеётся… и сами те нововыезжие греки смеются и глаголют: Русь глупая, ничтоже сведущая!» В текстах «Манны…» недобрым словом поминались «мудроборцы» и иноземцы, препятствующие развитию русской науки, чтобы и далее называть московитов «зверями, свиньями и всякими ругательными словами поносить за то, что Бог нам в Московском нашем государстве не благоволил быти школьному учению». Имеется в виду высшая школа. Это был открытый выпад как против всех духовных «грекофилов», так и против самого патриарха. И Медведев наживает себе завистников и врагов, каких у Полоцкого, к счастью, не было.
В 1682 году умирает царь Фёдор Алексеевич. В связи с этим событием Сильвестр пишет стихотворный «плач» по поводу его кончины, а чуть позже – несколько стихотворных панегириков в честь новой правительницы – царевны Софьи (1657 – 1704), формально выполнявшей роль регентши при малолетних царях Иване и Петре, но фактически царствовавшей при поддержке значительной части боярства. К ней же он обращается и с идеей об основании Академии, но встречает её прохладное отношение и сильное противодействие этому начинанию со стороны патриарха Иоакима. Даже стихотворное произведение «Вручение привилегии на Академию», написанное им в 1685 году и подаренное Софье Алексеевне, не возымело нужного действия. К тому же прибывшие в Москву в 1686 году братья Лихуды – греки, сыскавшие поддержку у патриарха, предлагают свою школу – и с мечтой Сильвестра Медведева об учреждении его Академии покончено. Это становится началом заката Медведева как общественного деятеля. Сторонниками Лихудов, основавших свою Академию (точнее, духовную семинарию) в 1686 году, поэт, писатель, переводчик, просветитель, педагог, учёный, церковный и общественный деятель Сильвестр Медведев отодвигается в сторону не только от Академии, но и от царского двора. В ход идёт не только словесная полемика, но и всевозможные ухищрения. Так, один из противников Сильвестра, ранее бывший его другом, но перешедший в стан идейных оппонентов, Евфимий Чудовский, в ход пустил и такой полемический приём, как высмеивание имени Медведева: он обзывал курянина «лесным медведем», а то и просто «лешим», производя имя Медведева от латинского silva – лес. (Впрочем, имя Сильвестр – латинского происхождения и обозначает «лесной человек»). А его произведение «Манна хлеба животного» именовал не иначе как «Обманна хлеба животного».
Но упрямого курянина, помыслы которого направлены на просвещение русского народа, нападки и противодействие не останавливают. Он продолжает работать если не для современников, то уж точно для потомков. В этот период совместно с Карионом Истоминым Сильвестр начинает трудиться над сочинением «Созерцание» – о стрелецких бунтах 1681 и 1682 годов, которое будет окончено после 1688 года. Как отмечают многие исследователи, само сочинение больше принадлежит перу Кариона, а Сильвестр выступал скорее в роли идейного вдохновителя и редактора. Однако позднее именно Медведеву будет поставлено в вину суть этого сочинения, а не Истомину. В чём же заключалась «крамола» «Созерцания»? А в том, что была предпринята попытка проведения анализа причин и последствий стрелецких бунтов, приведших Софью к престолу. Кроме «похвал» «мудрой» правительнице, сумевшей успокоить мятеж «малой кровью» и навести в государстве порядок, авторы «Созерцания», конечно же по инициативе Медведева, выразили свой подход к истории и обществу. Они утверждали, что в государстве величайшая ответственность лежит на людях «письменных», которые обязаны донести до общества правду о прошедших веках, чтобы в жизни действующих поколений было меньше ошибок. Что беда подстерегает то государство, где «верхи» начинают величаться над народом, а «меньшим людям» ничего не остаётся, как «презирать господство». И если в стране происходят бунты, то ответственность за это, по мнению Медведева, ложится на «верхах», позабывших о милосердии, справедливости и возлюбивших жестокость. И только «мудрый и милостивый правитель», подобный библейскому царю Ровоаму, – спаситель своего народа – имеет право на управление народом, чтобы не было «смуты и мятежа». И далее идёт прямое предупреждение «верхам», что если они не внемлют сказанному, то новые бунты неизбежны. Разве такое нравоучительное сочинение могло понравиться царскому окружению? Конечно же, нет! Его начинают преследовать как патриарх Иоаким, так и сторонники Нарышкиных.
Возможно, эти обстоятельства и побуждают Медведева идти на временное сближение с некоторыми приближенными правительницы Софьи, например, с «просвещенным князем» Василием Васильевичем Голицыным (1643 – 1714) или с её фаворитом Фёдором Леонтьевичем Шакловитым (? – 1689), в надежде, чтоб хоть как-то сохранить свой прежний статус. К тому же Шакловитый, по некоторым исследованиям, был «земляком» Медведева, помогал ему в сборе материала для «Созерцания» и, вообще, «любил по долгу беседовать с мудрым старцем». Как большинство творческих личностей, Сильвестр Медведев, целиком поглощённый идеей просвещения русского народа, слабо разбирался в дворцовых интригах и кознях, политических играх и перипетиях, не видел или не желал видеть честолюбивых и целенаправленных устремлений царя Петра, что в недалёком будущем сыграет в его судьбе роковую роль.
В 1689 году окрепший телом и духом Пётр с помощью своих «потешных полков» свергает с престола Софью и арестовывает Фёдора Шакловитого, по делу которого начинается следствие. По наговору людей, не столько из окружения Шакловитова сколько из клана «мудроборцев», к следствию и суду был привлечён и Сильвестр Медведев. Привлечён… как участник заговора против Петра. Хотя, как отмечают современные исследователи Е.В. Чистякова и А.П. Богданов, «сторонник разумного спора, Сильвестр принципиально выступал против использования в борьбе силы. И когда к нему пришли люди, подбиваемые Шакловитым на физическое устранение Петра, учёный старец отговаривал их: «Надобно перетерпеть…». Но «перетерпеть», как видим, не удалось.
Узнав через доброхотов, что он стараниями патриарха Иоакима, жаждавшего головы «латинянина», и его сторонников объявлен вторым после Шакловитова «государевым преступником», Медведев 31 августа 1689 года попытался бежать из Москвы. Сначала он укрылся в одной из подмосковских деревень, сельце Микулине. Но, получив известие от прибывшего туда 2 сентября келейника Заиконоспасского монастыря Арсения, что за ним уже приезжал капитан Нечаев, двинулся дальше, в Бизюков монастырь Дорогобужского уезда. В этом монастыре настоятелем был давний друг Медведева, белорус Варфоломей, и Медведев надеялся на его защиту. Но как только он туда прибыл, игумен Варфоломей тут же донёс на своего бывшего покровителя. 13 сентября Сильвестр был арестован и в колодках отправлен в Троицкий монастырь, где проводилось следствие. И 23 сентября был заключён в узилище этого монастыря. Там он, как сказано в «Русском библиографическом словаре» Брокгауза и Ефрона, «подвергался увещаниям с целью довести его до сознания в ереси». И существует его «покаянное отречение от ереси», подлинность которого вызывает сомнение. Это позволяет современным исследователям заявлять, что «светские и духовные палачи не смогли предъявить ему (даже, несмотря на предательство близких ему людей) ни одного обвинения».
После полутора лет заключения, допросов с «пристрастием», «обличений и покаяний», 11 февраля 1691 года так и не сломленный до конца Сильвестр Медведев был казнён… как «чернокнижник». Ему припомнили и «Манну» и «Созерцание». Власти ничего лучше не нашли, как казнить (путём отсечения головы) ученого, мыслителя-рационалиста, противника суеверий по обвинению в колдовстве.
Карион Истомин, избежавший подобной участи, писал: «…прият кончину жизни своея монах Сильвестр Медведев… отсечеся глава его на Красной площади, противу Спасских врат. Тело его погребено во убогом доме со странными (нищими) в яме близ Покровского убогого монастыря».
Так закончился жизненный и творческий путь второго писателя, выходца из Курской земли, просветителя и общественного деятеля, переводчика и первого русского библиографа, впервые осуществившего перечень всей литературы, на тот период известной ему. В созданной им школе только в 1686 году обучалось 23 человека, среди которых были его и Кариона Истомина племянник, Иван Гаврилович Большой и Лаврентий Бурмистров. А в библиотеке, унаследованной им от Симеона Полоцкого, которую он постоянно пополнял, в 1690 году насчитывалось более 700 книг.
Патриарх Иоаким на все сочинения Медведева наложил строгий запрет и приговорил их к уничтожению. Поэтому, надо полагать, не все литературное наследие дошло до потомков. Часть его безвозвратно утрачена. К слову сказать, самый известный его труд – «Оглавление книг, кто их сложил», в котором не только даётся подробный перечень литературных произведений, но он ещё и снабжается именным и предметным указателями, был обнаружен только в 1823 году вместе с другими сочинениями Медведева. Это сочинение Сильвестра Медведева и до настоящего времени представляет интерес для ученых и литературоведов. Известный русский библиограф и собиратель памятников древности Вукол Михайлович Ундольский (1815 – 1864), высоко оценив данный труд Медведева, назвал автора «отцом славяно-русской библиографии», а также «самым трудолюбивым и деятельным писателем своего времени». Ундольский, А.А. Прозоровский и ещё ряд отечественных ученых сделали много для того, чтобы развенчать долгое время существовавший миф о том, что Медведев был карьеристом и участником стрелецкого заговора против Петра I. Этот миф, сознательно запущенный противниками Медведева ещё во времена царствования Петра, ничего общего не имел с действительной подвижнической жизнью великого курянина. По оценке того же Прозоровского – человека «мягкого и откровенного, но в то же время любящего шутку, глубоко образованного и широко начитанного, умного, горячего сторонника просвещения, натуры энергической с неутомимой жаждой деятельности».
И как образец творчества великого земляка курян и образец силлабических виршей читателю предлагается стихотворная эпитафия Сильвестра Медведева на смерть Симеона Полоцкого.
ЕПИТАФИОН
(Эпитафия на смерть С. Полоцкого)
Зряй, человече, сей гроб, сердцем умилися,
О смерти учителя славно прослезися:
Учитель бо эде токмо един каков бывый,
Богослов правый, церкве догмата хранивый.
Муж благоверный,
церкви и царству потребный,
Проповедию слова народу полезный, –
Симеон Петровский от всех верных любимый,
За смиренномудрие преудивляемый.
Иеромонах честный, чистоты любитель,
Воздержания в слове и в деле хранитель.
Ни о чесом же ином оный промышляше,
Но еже церковь, нашу мать, увеселяше.
Иже труды си многи книги написал есть
И под рассуждение церковное дал есть;
С церковию бо хоте согласен он быти,
И ничтоже противно церкве мудрствовати.
Душу же вручил в руце богу всемогущу,
Иже благоволил ю дати везде сущу,
Да примет ю, яко свое создание,
И исполнит вечных благ его желание.
Используемая литература:
Арцыбашева Т.Н. Очерки культуры Курского края. Выпуск второй. Курск. Курский пед. университет. 2000. – 104 с.
Баскевич И.З. Курские вечера. Воронеж. ЦЧКИ, 1979. –208 с.
Богданов А.П. Перо и крест. М.: Политиздат, 1990. – 480 с.
Большая Курская энциклопедия. Т.1. Кн. 2. С. 66-67.
Большая Советская энциклопедия. Т. 10. М. 1972.
Бугров Ю.А. Курские встречи. Воронеж, ЦЧКИ, 1991144 с.
Гетман Н. Первый книжник земли Русской. Газета «Курская правда» от 21.07.2006 г.
Глушко Е.А., Медведев Ю.М. Энциклопедия знаменитых россиян. М.: Диадема-Пресс, 2001. – 656 с.
Гордость земли Курской. Сборник очерков о знаменитых земляках. Составитель Шехирев М.Ф. Курск, 1991. – 208 с.
Журнал «Литература в школе» № 6 за 1994 г.
Кулешов В.И. История русской литературы X – XX веков. М.: Русский язык, 1989. – 639 с.
Курск. Очерки истории города. Воронеж, ЦЧКИ. 1975. – 278 с.
Литература Древней Руси. Библиографический словарь под редакцией О.В. Творогова. М.: Просвещение., 1996. – 240 с.
Митрополит Евгений (Болховитинов). Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-Российской Церкви. М.: Русский Двор, 1995. – 416 с.
Небольский С.А. Прошлое и настоящее. Статьи о литературе. М.: Современник, 1986. – 304 с.
О, Русская земля! М.: Сов. Россия, 1982. – 368 с.
Памятники культуры. Ежегодник. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Л.: Наука, 1994.
Панченко А.М. Русская стихотворная культура XVII века. Л.: Наука, 1973. – 280 с.
Русский биографический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. М.: Эксмо, 2007. С. 616, 675, 772.
Русская культура. Популярная иллюстрированная Энциклопедия. М.: «Дрофа +», 2006. С. 615.
Связь времен. Поэтическое слово земли Курской. Литература, учебное пособие под общей редакцией В.А. Ачкасова. Курск, Изд-во Курского госпедуниверситета, 2002. –423 с.
Советская историческая энциклопедия. Т. 9. С. – 213-214.
Советский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1988. С. 778.
Чистякова Е.В., Богданов А.П. Да будет потомкам явлено… Очерки о русских историках второй половины века и их трудах. М.: Издательство Университет дружбы народов, 1988. – 136 с.
Шехирев М.Ф. Медведев Симеон Агафоникович…// Курск. Краеведческий словарь справочник. Курск, 1997. С. 231-232.
КАРИОН ИСТОМИН
(ок.1650 – 1717)
СТЕЗЕЙ ПРОСВЕЩЕНИЯ
О Карионе Истомине, ещё одном писателе, родившемся на Курской земле, в Советском энциклопедическом словаре написано всего несколько строк. Отмечено, что это «русский поэт, переводчик, монах и один из первых московских просветителей, автор силлабических стихов, в том числе стихотворных сочинений: «Книга вразумлений», «Малый букварь», «Большой букварь» и энциклопедии «Полис». Место рождения Кариона – Курск, а вот дата рождения обозначена так: «конец 40-х гг. XVII в. – после 1717 г.».
Примерно те же самые данные о нём изложены и в тексте Большой Советской Энциклопедии и Советской Исторической Энциклопедии. В последней, правда, отмечено, что он – ученик Симеона Полоцкого и учился в школе Спасского и Чудова монастырей. К чему следует добавить – у Сильвестра Медведева.
Немногим более сказано о нём в «Русском биографическом словаре» Брокгауза и Ефрона. Но и здесь о дате его рождения говорится довольно расплывчато: жил «в конце XVII и начале XVIII столетий». А о том, к какой школе принадлежал и чьим последователем был, отмечается, что он – ученик братьев Лихудов (то есть наипервейших идейных противников Сильвестра Медведева) и последователь Амоса Коменского (1592 –1670), знаменитого чешского педагога и автора многочисленных трудов о необходимости наглядного обучения.
Стоит иметь в виду, что имя Карион нашим земляком было получено при монашеском постриге. Мирское же имя его осталось неизвестным. О родителях Кариона сообщения вообще очень скудные. Известно лишь, что его отцом был Истома Забулонский, подьячий.
Курские же ученые и исследователи биографии нашего выдающегося земляка пришли к выводу, что датой его рождения следует считать всё-таки 1650 год, а датой смерти – 1717 год, хотя в некоторых исследованиях указывается и 1722 год. Таким образом, даже в этих, казалось бы, знаковых константах, так сказать, веховых ориентирах его жизненного пути, уже имеется неточность, расплывчатость, противоречивость. И это, возможно, символично, так как противоречий в его жизни хватало.
И если многие источники указывают, правда, с долей вероятности, что родился он в семье курского подьячего, то когда и по какой причине он прибыл в Москву неясно. Но то, что он появился там не без содействия более старшего своего земляка Симеона Медведева, уже поработавшего подьячим в Тайном приказе и «успевшего обжиться в столице» – это точно. Ведь Карион был родственником Медведеву: его старший брат Гаврила был женат на сестре Медведева Дарье. И дети Гаврилы и Дарьи (Иван Большой, Иван Меньшой и Авдотья) доводились им обоим родными племянниками.
И тут уж «как не порадеть родному человечку»?.. Хотя бы советом или даже просто собственным примером. Вот Медведев, вообще отличавшийся чувством сострадания к «ближнему своему» и многим бескорыстно помогавший, и порадел. Да и иметь рядом с собой земляка, а впоследствии – и собственного ученика, возможно, льстило Симеону, в ту пору начавшему под руководством Полоцкого постигать премудрость учения. Однако вернёмся к самому Кариону.
Как отмечают некоторые исследователи, «ещё в провинции», то есть в Курске, он сумел получить образование, о котором позднее сам же отзывался с долей иронии, но в то же время и достаточно образно: «Малочастне падающая крушицы учения приях». Несмотря на некоторый скепсис в словах Кариона, потомки, приняв во внимание грамотность родителей Сильвестра Медведева и Кариона, их самих, а также их племянников, могут сделать вывод, что начальное образование на Руси того времени имело довольно широкое распространение. И средневековый Курск в этом плане был не на последнем месте.
В 1670 году Карион, по-видимому, не из Москвы, а ещё из Курского края, как сообщают некоторые источники, направляется в Молченскую пустынь, где принимает монашеский постриг. Некоторые авторы этот факт в биографии Истомина связывают с влиянием на него Сильвестра Медведева. Однако заметим, что сам Медведев, находясь в Москве и прозываясь пока что Симеоном, в это время о монашестве еще и не помышлял. Только в 1672 году он появится в Молченской пустыне, а иноком станет в 1674 году. Следовательно, он никак не мог повлиять на духовный выбор родственника. А вот встретиться в Молченской пустыни они не только могли, но и были обязаны. И там более опытный в житейских делах, вкусивший от плодов учёности, Медведев вполне мог оказывать влияние на молодого инока Кариона.
Первая «фиксация факта» нахождения Кариона в Москве относится к 1676 году, то есть буквально за год или чуть менее до возвращения туда самого Медведева уже под именем монаха Сильвестра из Коренной Рождество-Богородицкой пустыни. И обретается Карион после прибытия в столицу, по всей видимости, под сенью разных московских монастырей – самой доступной «крыши над головой» того времени.
Когда же в Москве в 1677 году появляется Сильвестр, то между земляками и родственниками устанавливаются довольно тесные дружеские отношения. И Карион перебирается на новое постоянное местожительство – в Заиконоспасский монастырь, настоятелем которого был поставлен Сильвестр Медведев, который и вводит Кариона в ближний круг единомышленников Симеона Полоцкого. С этого времени начинается не только самообразовательная деятельность Кариона, но и его подготовка к просветительской стезе.
Общение с Сильвестром Медведевым, а через него и с Симеоном Полоцким, не проходит даром: Карион, по натуре человек чуткий и к тому же «чрезвычайно общительный, искательный и услужливый», быстро впитывает в себя плоды просвещения, развивает свой самообразовательный уровень. Не забывает он и о заведении «нужных знакомств», причем из разных «лагерей» и партий. Так, исследователи отмечают, что в «правление царевны Софьи» он умудряется поддерживать «приязненные отношения» как с Василием Васильевичем Голицыным, приверженцем правительницы, так и с его родственником Борисом Алексеевичем Голицыным, приверженцем Нарышкиных.
Впрочем, Карион не только искал покровительства «сильных мира сего» и желал им услужить, но и бескорыстно «услужал пером» нечиновным и небогатым людям. И уже в 1679 году не без протекции со стороны Медведева, по мнению исследователей его биографии, он знакомится с патриархом Иоакимом, у которого, в силу своего умения ладить с людьми, становится чуть ли не личным секретарём и писцом его проповедей.
Панченко А.М. по данному факту пишет: «Уже в 1679 году Карион сочинял за патриарха письма, а нередко писал и проповеди…».
И в этом же году Карион, благодаря расположению к нему первого духовного лица государства, принят на работу в Московский Печатный двор на должность писца. В этой должности он трудится около трёх лет, не забывая параллельно с этим постигать премудрость знаний, черпаемых как у Медведева, так и у Полоцкого. Под их чутким руководством, впитывая плоды наставничества, он овладевает польским, греческим и латинским языками, риторикой, навыками стихосложения и в 1682 году назначается справщиком Печатного двора.
Здесь необходимо хоть несколько слов сказать о том, что представлял собой Печатный двор Московского государства данного периода времени. Это был не просто ряд помещений в большом здании, в которых находились печатные и прочие станы и где трудились люди – наборщики, справщики и прочие. Это было что-то сказочное, явившееся как бы из иного мира, вызывавшее у людей благоговейный трепет и умиление. Внешний вид его представлял собой наилучшие образцы национального русского зодчества того времени. Это было двухэтажное каменное здание с оштукатуренными стенами, украшенными лепниной и расписными колоннами, завершающимися декоративными башенками с флажками. Врата центрального входа и сам вход изукрашены орнаментом и красочной, многоцветной вязью: геральдическими животными и двуглавым орлом. Многочисленные окна и оконца – узорчатой лепниной. Внутренние помещения поражали роскошной росписью. Все стены, своды, двери и окна были покрыты узорчатой лепниной, резьбой и расписаны серебряными и золотыми красками. И здесь стоит заметить, что над оформлением палаты трудился придворный иконописец Леонтий Иванов «со товарищи».
В 1681 году при Печатном дворе, возможно, в противовес школе Медведева при Заиконоспасском монастыре, была открыта Типографская школа, «ведал которой иеромонах Тимофей» и в которой, согласно исследованиям С.Н. Браиловского – лучшего биографа Истомина – преподавал греческий язык Карион. А современный исследователь творчества первых просветителей-курян А.М. Панченко отмечает, что ещё в 1680 году на территории Печатного двора «существовал какой-то класс, в котором преподавал Карион», получая за это соответствующее вознаграждение, о чём свидетельствуют записи в Расходной книге двора.
Примерно с этого времени или немногим ранее Карион от Сильвестра Медведева из Заиконоспасского монастыря переходит жить в Чудовский монастырь, являвшийся оплотом противников духовных и просветительских идей Медведева, так как в нём до патриаршества архимандритом был Иоаким. Поэтому монастырская братия придерживалась взглядов Иоакима, а не «латинства» Сильвестра. Однако это не мешает землякам и родственникам находиться в добрых отношениях и действовать «заодно». По крайней мере, до трагических событий 1689 года.
В июне 1681 года Карион, помогая Сильвестру Медведеву в «разоблачении ереси» Яна (Андрея) Белобоцкого, доставил «опровержение» Сильвестра на «Исповедание веры» Белобоцкого патриарху. А во время стрелецкого мятежа осенью 1682 года, когда царевна Софья вместе с малолетними царевичами Иваном и Петром укрылась от мятежных стрельцов за стенами Троице-Сергиевого монастыря, патриарх Иоаким направил ей свои книги «Увет духовный». Примечательно то, что книги эти (десять экземпляров) повёз никто иной, как инок Карион. Это обстоятельство говорит как о высоком доверии к Кариону со стороны первосвятителя, так и том, что Карион пусть и косвенно, но был втянут в события данного мятежного периода и имел возможность довольно близко их наблюдать, что со временем выльется в написание им (при содействии и редактировании Медведева) исторического труда «Созерцание».
Подражая своим наставникам Симеону Полоцкому и Сильвестру Медведеву, Карион усиленно занимается не только стихосложением, но и научно-просветительской деятельностью. Так, в 1682 году из-под его пера выходит «Изъявление краткое меростихосложно на венчание царскими венцы» царевичей Ионна и Петра. А 12 ноября того же года, когда со стрелецким бунтом было покончено и царевна Софья вернулась в Кремль, Карион преподнёс правительнице целый стихотворный цикл, состоящий из 16 отдельных стихотворных текстов, написанных в силлабическом стиле. Как и его наставник Медведев, он прославляет в стихах книжное учение и ненавязчиво просит царевну завести в Москве высшую школу. Эту же тему он продолжает и в следующем году, преподнеся Софье Алексеевне «Книгу желательно приветство мудрости». И, как отмечают современные исследователи, с этого времени «выступает в роли дворцового поэта». Его положение при царском дворе значительно укрепляется, что, впрочем, не мешает ему по-прежнему находиться в хороших отношениях как с Медведевым, так и с патриархом Иоакимом.
В 1684 году Карион получил от патриарха довольно важное поручение: будучи дружным с новоспасским архимандритом Игнатием, он отправляется с ним для «проведения розыска» по делу смоленского владыки Симеона. С поручением справляется успешно, чем и заслуживает ещё большую благосклонность первосвятителя.
В 1684 – 1685 годах он совместно с Сильвестром Медведевым и Мардарием Хониковым участвует в подготовке издания двенадцати томов Миней, выполняя патриарший заказ. Он не только «правит» тексты, но и некоторое время входит в «минейную комиссию» по изданию этих книг. А также преподаёт грамматику в Заиконоспасской школе Медведева. Возможно, в это время и начинается их совместная работа над «Созерцанием». Возможно…
В 1686 году братья Лихуды (Иоанникий и Софроний) с благословения патриарха создали высшую духовную школу «греческого толка», и Карион становится слушателем этой школы. Задело ли такое поведение земляка и родственника, открыто перешедшего в противный стан, Сильвестра Медведева, трудно сказать. Данных об этом в исследованиях и в документах нет. Можно предположить, что какой-то «осадок» на их отношениях это оставило, что впрочем, это не помешало их сотрудничеству над «Созерцанием», оконченным около 1688 года.
В 1689 году начались гонения на Медведева со стороны патриарха и его ближних. Дело дошло до того, что правительница Софья выставляла караул из стрельцов у кельи Сильвестра, чтобы его оттуда насильно не увели сторонники Иоакима на расправу. И тут Карион, несмотря на родство с земляком-курянином, держится в стороне. И не только сторонится, но и предпринимает усилия по сближению с окружением царя Петра Алексеевича, написав «Книгу любви знак в честен брак», посвященную бракосочетанию Петра и Евдокии Лопухиной. А когда после известных событий Сильвестр Медведев оказался замешан в «деле о Фёдоре Шакловитом» и началось следствие, то и Карион прошёл по этому делу. Правда, всего лишь свидетелем. И здесь, по-видимому, постарался сам патриарх, спасший своего помощника от дыбы и прочих «дознаний с пристрастием», когда многие, не вынеся мучений, себя оговаривали. Всего лишь временно Карион отстранялся царём Петром от должности справщика Печатного двора.
И хотя Карион Истомин прямых показаний против Медведева не дал – были лишь косвенные, в которых сообщалось следствию, что Медведев был дружен с Шакловитым и Василием Голицыным, что отчасти было правдой – какое-то тёмное пятно в его биографии осталось. К тому же, как свидетельствуют некоторые исследователи, именно Карион «побудил своего племянника, подьячего Ивана Большого Истомина» ещё 16 сентября 1689 года, то есть за несколько дней до допроса самого Медведева, дать показания о том, что «Шакловитый к нему, Сеньке (Медведеву), приезжал почасту ж, один или вместе с Микиткою Гладким и с иными стрельцами, и говорили промеж собою тайно…». Ещё Иван Истомин показывал, что «его, Ивашку», заговорщики к себе близко не подпускали и что «Карион о таких тайных беседах всегда доносил патриарху».
Насколько вывод современных авторов о «подстрекательстве» Карионом племянника к оговору Медведева верен, трудно сказать. Могло как быть, так и не быть – в то непростое и быстрое на расправу время каждый старался защитить и обезопасить себя как мог и как ему подсказывала его совесть и внутренние убеждения. Впрочем, это происходило не только в то время. Подобные примеры в нашем Отечестве были куда позже и в обществе значительно цивилизованном, чем средневековое… А потому не будем слишком строги в своих суждениях к нашему земляку Кариону Истомину.
Сильвестр был неправедно и незаслуженно осужден и казнен (1691 год), а Карион не только избежал сей страшной участи, но и в какой-то степени укрепил свои позиции при дворе царя Петра. Как пишет А.М. Панченко, «власти были ему благодарны, а потому удовлетворили просьбу детей Дарьи Медведевой-Истоминой» о возвращении им дома второго её мужа – иноземца Мишки Гулского, также осужденного по делу Шакловитого. Вернули и лично Кариону 75 рублей, одалживаемых им Медведеву пятью годами ранее для «пущего береженья».
И если исторический труд «Созерцание» – «письма Карионова» и только лишь «чернения», то есть редактирования, Медведева – было одним из пунктов обвинения Сильвестру, то Кариона оно никак не коснулось. Фемида в России всегда избирательна.
В 1690 году у Петра и Евдокии рождается царевич Алексей, и Карион предпринимает некоторые шаги для того, чтобы быть у царского наследника в учителях. Для этого он в марте 1692 года преподносит Наталье Кирилловне Нарышкиной, бабке царевича, свой труд «Букварь славено-российских писмен, со образованми вещей и с нравоучительными стихами».
Этот букварь, как признают ученые, стал первым трудом на ниве учебно-педагогического сочинительства Кариона. Однако преуспел Карион в деле образования царевича Алексея довольно мало и наставником царевича не стал. Впрочем, в этот период, как опять же отмечают исследователи, он написал целый ряд сочинений педагогической направленности и даже сочинил письмо от имени царевича Алексея самому Петру. Возможно, по просьбе царицы Евдокии Фёдоровны, так как в нём явно прослеживается желание большего общения с «государём батюшкой», чем то, которое имелось у сына и его матери: «Государь батюшка! Аз, юный, любовию к тебе ношуся, зрите всегда тебе прошуся…». Или вот это: «Великий благоразумный мой батюшка Петр Алексеевич царь! Аз юный сын твой Алексей, ничто не умеющъ, только отцевску твою милость в памяти непрестанно деющ. Что ты, государь, от нас отлучился, с воинством во брань на враги далеко явился, прошу – изволь милость твоему являти, во отраду врожденною отеческою любовию посещати…».
В 1694 году увидел свет новый «Букварь» Истомина, цельногравированный, доски для которого резал Леонтий Бунин, знаменщик (художник) Серебряной палаты. Многие современные авторы отмечают «удивительность» этой книги. Каждой букве в книге отведена отдельная страница. Буквы воспроизведены уставом, скорописью, по-гречески, по-латински, по-польски. Цельногравированные полосы заполнены изящными рисунками и стихотворениями со словами на данную букву.
Рисунки изображают предметы быта, орудия труда, животных, названия которых также начинаются на соответствующую букву. Считается, что данный «Букварь» был первой русской иллюстрированной книгой для детей. К слову сказать, факсимильное издание этого «Букваря» было произведено в 1981 году, так как до настоящего времени представляет интерес для учёных.
В 1696 году тиражом всего в двадцать экземпляров появляется «Большой букварь», напечатанный типографским способом на Печатном дворе с использованием метода так называемой «высокой печати» в две краски – чёрную и красну. Объем «Букваря» – 200 страниц. Украшен гравированными иллюстрациями, в том числе и на библейские темы, а также заставками и концовками и переплетен в мягкую пергаментную обложку. Он изготовлен по образцу «Букваря» Симеона Полоцкого, но в нём многие стихи религиозного характера заменены светскими стихами назидательно-познавательного характера. Данный «Букварь» предназначался для детей членов царской семьи и их ближайших родственников.
В марте 1698 года при новом (и последнем) патриархе Андриане, у которого расторопный и услужливый Карион «завоевал расположение», он становится начальником Печатного двора. Но со смертью своего благодетеля в 1700 году, он теряет прежний вес и уступает место начальника Печатного двора в 1701 году Фёдору Поликарпову, а вскоре и вообще отходит от издательского дела и переезжает в Новгород, где занимается преподавательской и переводческой деятельностью при церковной школе.
Некоторые исследователи связывают просветительскую деятельность Кариона Истомина с ходатайством новгородского митрополита Иова в 1707 году перед царём Петром о направлении в Новгород из Москвы печатного оборудования Верхней типографии. Царь благосклонно отнёсся к этой просьбе и разрешил перевезти печатные станы. Но как это часто происходит на Руси, что-то не заладилось, и оборудование Верхней типографии осталось в Москве. Насколько эта версия жизненна и имеет ли она хоть какое-то отношение к деятельности Кариона, ответить трудно. Но такая версия имеет место.
Взяв твёрдо бразды правления государством в свои руки, Пётр «вздыбил» Россию, проводя «железной рукой» намеченные им и временем реформы, для чего ему были нужны люди иного склада, чем Карион Истомин, дитя прошедшего века. И такие люди нашлись, а Карион, уступая им путь, отошёл в тень.
Сравнивая жизненные пути Сильвестра Медведева и Кариона Истомина, в принципе можно отметить, что судьба была более благосклонна к Кариону, «обласканному властями». Он не был пытаем, не обвинялся в ереси и колдовстве, да и жизненный путь прошёл до глубокой старости. Однако и у него были свои «подводные течения», сыгравшие определённую роль в его судьбе. Для многих исследователей биографии Истомина остался незамеченным такой факт, как попытка Кариона в декабре 1680 года расстричься, выйти из монашества, снять с себя иноческий сан. И причиной тому, как сообщает в своих исследованиях А.М. Панченко, была любовь Кариона к крепостной женщине, родившей ему двух или трёх «чад» – детишек. Страсть к неизвестной была такой мощной, что обет монашеского целомудрия, данный Карионом в своё время, был попран. И грех сладострастия восторжествовал. И только в связи с вмешательством видных представителей монашеской братии, предложившей ему дать женщине «волю вольную», чтобы та смогла сама распорядиться своей судьбой вместе с детьми, а попросту выйти замуж за вольного человека, Карион не стал расстригой, но остался без детей. Разве это не трагедия? Трагедия! Ещё какая личная трагедия. И она вылилась в стихотворение о монашеской жизни, полное страсти и «смущения мысли».
Заканчивая очерк, необходимо отметить, что творческое наследие Кариона Истомина довольно обширно и разнообразно. Это и акафисты, и богословские трактаты с философским подтекстом, и педагогические наставления, и энциклопедические выкладки о странах света и науках, изложенные в стихотворной форме знаменитого «Полиса» !694 года. Это и нормы детского поведения, изложенные в стихах сочинения под названием «Домострой». Это и победная ода, посвящённая крымскому походу русского воинства под командованием В.В. Голицына. Это и сборник проповедей «Веселеил, си есть Скиния Божия», и сочинение «Служба и житие Иоана Воина», изданная в 1695 году. Это и переводы, в том числе Блаженного Августина «Боговидная любовь» и римского сенатора Секста Юлия Фронтина «О случаях военных».
К сожалению, большинство произведений нашего земляка ещё не напечатано и продолжает храниться только в рукописях. А рукописи, хоть и «не горят», но могут быть и утрачены. Ведь материал, на котором они написаны, как и всё остальное в этом мире, подвластен времени и тлену.
Заслуга Кариона перед потомками не только в создании первого аналога современной азбуки, но также и в том, что он, в отличие от своих предшественников, в том числе Симеона Полоцкого и Сильвестра Медведева, является первооткрывателем нового поэтического ряда – лирики. А ещё он создавал акростихи, особенностью которых, как известно, является то, что из начальных букв каждой строки складываются слова и фразы.
Необходимо также отметить, что Карион Истомин, как и другой наш земляк, Сильвестр Медведев, своей творческой, педагогической, просветительской деятельностью подготовил почву для дальнейшего развития отечественной литературы и литературной деятельности в Курском крае. И мы, куряне, имеем полное право гордиться тем, что именно на Курской земле родились такие люди, как Карион Истомин и Сильвестр Медведев, сделавшие очень многое для отечественной культуры, просвещения и литературы в столь непростые времена. А еще сожалеть о том, что, в отличие от Симеона Полоцкого, до нас не дошли портреты великих курян.
Если с датой смерти Кариона есть некоторые сомнения, то место его захоронения известно точно – это кладбище Чудова монастыря. Именно там осенним днём упокоилось тело иеромонаха Кариона.
ПРИВЕТСТВИЯ ЦАРЕВНЕ СОФЬЕ
(Первое, 1682 год)
Благородная София царевна,
Госпожа княжна Алексиевна!
Пречестна дева и добросиянна,
В небесную жизнь богом произбранна!
Мирно и здраво от господа света
Буди хранима во премного лета.
Убо мудрость есть росски толкована,
Еллински от век Софиею звана.
Мудростию бо все цари царствуют
И все вельможи добре начальствуют,
Мудростию же вся управляются,
И в том люди вси утешаются;
И того ради в России издавна
Мудрость святая пожеланна славна.
Да учатся той юнейшие дети
И собирают разумные цвети.
(Второе, 12 ноября 1682 года,
с просьбой об открытии Академии)
Аще бы ваше царско благородство
Имеюще власть и во всем господство,
Со усердием о том попечетеся,
И слава ваша всюду пронесетеся.
Мати бога всем будет помогати,
Точию изволь сему сострадати:
Оно бо мудрость зелно почитает
И желающим тую подавает.
Сего, госпожа, молю тя, не лиши,
В промыслну память разумну напиши,
Восстави преждне в россах желание,
Отца ти, брата крепко в сем желание.
Также и о мне сотвори молитву
И даст ти господь мудростну ловитву,
Юже любезно он сам благословит,
Древну ту святу и горняя обновит.
К нему токмо мысль всем тя приселится,
Безученен чин в россах победится,
Будут убо вси богонаучени,
В царство небесно люди прилучени.
Из «Букваря» 1694 года:
на букву «В»
Веди писмено в слове преизрядно,
Изъученому писать недосадно.
Виды сии человеком требни,
Смотри должно, чтоб не были вредни.
Виноград ясти людем есть полезен,
Вина пить много невсяк будь любезен.
Гулякам юным несладка наука,
За своеволю в веригах им мука.
Войну имети всегда человеку,
Како прейдет путь небесному веку.
на букву «К»
Како кто хощет видом он познати,
В первых вещей сих будет то писати.
Киты суть в морях, кипарис на суше,
Юный отверзай в разум твоя уши.
В колесницу сядь, копьем борися,
Конем поезжай, ключом отоприся.
Корабль на воде, а в дому корова,
И кокош в требу и людям здорово.
Отложил присно тщеты недосуги,
Колокол слушай, твори в небе други!
Используемая литература:
Баскевич И.З. Курские вечера. Воронеж. ЦЧКИ, 1979. – 208 с.
Богданов А.П. Перо и крест. М.: Политиздат, 1990. – 480 с.
Большая Курская энциклопедия. Т.1. Кн. 1.
Бугров Ю.А. Курские встречи. Воронеж, ЦЧКИ, 1991. – 144 с.
Глушко Е.А., Медведев Ю.М. Энциклопедия знаменитых россиян. М.: Диадема-Пресс, 2001. – 656 с.
Гордость земли Курской. Сборник очерков о знаменитых земляках. Составитель Шехирев М.Ф. Курск, 1991. – 208 с.
Кулешов В.И. История русской литературы X – XX веков. М.: Русский язык, 1989. – 639 с.
Курск. Очерки истории города. Воронеж, ЦЧКИ. 1975. – 278 с.
Литература Древней Руси. Библиографический словарь под редакцией О.В. Творогова. М.: Просвещение., 1996. – 240 с.
Митрополит Евгений (Болховитинов). Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-Российской Церкви. М.: Русский Двор, 1995. – 416 с.
Небольский С.А. Прошлое и настоящее. Статьи о литературе. М.: Современник, 1986. – 304 с.
О, Русская земля! М.: Сов. Россия, 1982. – 368 с.
Памятники культуры. Ежегодник. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Л.: Наука, 1994.
Панченко А.М. Русская стихотворная культура XVII века. Л.: Наука, 1973. – 280 с.
Русский биографический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. М.: Эксмо, 2007. С. 442.
Русская культура. Популярная иллюстрированная Энциклопедия. М.: «Дрофа +», 2006. С. 286.
Связь времен. Поэтическое слово земли Курской. Курск, Изд-во Курского госпедуниверситета, 2002. –423 с.
Советский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1988. С. 511.
Чистякова Е.В., Богданов А.П. Да будет потомкам явлено… Очерки о русских историках второй половины века и их трудах. М.: Издательство Университет дружбы народов, 1988. – 136 с.
ПЕВЕЦ ДЕЯНИЙ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
ГОЛИКОВ ИВАН ИВАНОВИЧ
(1735 – 1801)
Не прошло и века после появления на Курской земле писателей Сильвестра Медведева и Кариона Истомина, как эта земля вновь подарила Отечеству и миру еще двух замечательных «подвижников» слова – Ивана Ивановича Голикова и Григория Ивановича Шелихова.
И здесь, на мой взгляд, примечательным является то, что эти писатели вышли из иной социальной среды, чем их предшественники. Если Медведев, Истомин, а еще ранее Феодосий Печерский, родились в семьях «государственных служивых людей» и к писательскому труду приступили, пройдя через духовное поприще или следуя по духовному поприщу, то Голиков и Шелихов вышли из купеческого сословия. И их писательская деятельность была связана не только с просветительской и духовной стезей, что само собой разумеется, но и с исторической направленностью творчества первого, и с путешествиями и географическими исследованиями второго. Обстоятельство важное, ибо говорит о новом качественном витке развития российского общества и, соответственно, его культуры.
Иван Иванович Голиков родился в 1735 году в городе Курске в семье купца. Это (с небольшими оговорками, подобно «около» 1735 г.) отмечает большинство отечественных исследователей, в том числе и курских. А в книге «Историки России. Биографии», изданной в 2001 году в Москве, прямо указывается более конкретная дата рождения – 1 октября 1735 года. Здесь же говорится, что семья, в которой было суждено появиться будущему историку и писателю, была одна «из богатейших и знатнейших», что родственники отца – Иван Илларионович и Михаил Сергеевич Голиковы «считались крупнейшими винными откупщиками». А еще отмечается, что отец Ивана Ивановича Голикова «готовя сына к купеческой стезе, не обременял себя заботами о его образовании, что «мальчик умел лишь читать церковную печать, да кое-как писать».
Курские же исследователи жизненного и творческого пути знаменитого земляка несколько в ином «свете» видят «родословную» отца будущего писателя и его отношение к обучению сына. Так, М.Ф. Шехирев пишет, что родился И.И. Голиков «в семье купца, вскоре разорившегося». А известный курский историк, краевед и писатель Ю.А. Бугров отмечает, что «отец Голикова был небогатым купцом… всячески стремившимся развить свое дело, поэтому выучил сына перво-наперво счету, а потом грамоте, чтобы приспособить его к купеческой деятельности».
Данных о семье будущего историка и писателя было мало. Но вот в 2003 году в Санкт-Петербурге тиражом в 300 экземпляров вышла книга курских исследователей «Курские купцы Голиковы…», в которой систематизируется и отслеживается его родословная от прапрадедов в XVII веке до правнуков в ХХ веке. Из данных этой книги следует, что прадедом И.И. Голикова был Ермолай (Ермошка) Алексеевич Голиков. Именно он в 1677 году из бобылей Курского Богородицкого Знаменского монастыря был переведен в посадские Троицкой слободы Курска. У Ермолая Алексеевича около 1672 года (по другим данным около 1680-83 г.) родился сын Ларион (Илларион), который и стал дедом нашему знаменитому земляку. Ларион Ермолаевич Голиков с 1710 по 1723 годы числился посадским человеком Троицкой слободы. Но уже по 2-ой ревизии (1744-1747 гг.) он значится «курским купцом и жителем Нижней Троицкой слободы, что за Куром».
Первым браком Ларион Ермолаевич был женат на Евдокии и имел детей Пелагею, Марию, Сергея, Агафью и Ивана Старшего – будущего родителя историка и писателя. Во втором браке он был женат на Марии Панкратьевне (около 1703-1770), от которой имел сыновей Ивана Младшего и Матвея.
Отец нашего земляка Иван Ларионович (Илларионович) Голиков Старший родился около 1704 года (по другим данным около 1712/13 г.). В период с 1710 по 1723 годы числился сыном посадского человека Троицкой слободы Курска. А по 2-й ревизии уже значился курским купеческим братом и жил в доме Сергея Илларионовича. На ком он был женат, пока остается неизвестным, но у него, кроме сына Ивана, была дочь Мария (1748 – 1792).
Таким образом, у нашего знаменитого земляка только родных дядьев и теток было шесть, а уж двоюродных братьев и сестер – более двух десятков. А еще ведь были и другие ветви рода от прародителя Алексея Голикова. Но о них мы говорить не будем, так как это не входит в концепцию нашего очерка. Лучше поинтересуемся о купеческом сословии в России со ссылкой на исследования Л.В. Беловинского и другие источники.
Историческая справка о купечестве:
Купечество – по определению «Советского энциклопедического словаря» 1988 года издания – это социальный слой, занимающийся торговлей.
К этому можно добавить, что купечество занимается и предпринимательством.
Первое упоминание о купцах относится к 10 веку.
В России с 16 века сложились купеческие корпорации: гости, гостиные сотни, суконные сотни, черные сотни. А в 17 веке появляются первые законодательные акты, прямо касающиеся интересов купечества. Это Торговый устав 1653 года и Новоторговый устав 1667 года.
В 1709 году царь Петр 1 в законодательном порядке обязал купцов платить подушную подать (налог) и нести рекрутскую (воинскую) повинность. А также предоставлять выборных служилых людей – целовальников и оценщиков. (Целовальник – лицо, торговавшее в кабаке или лавке по договоренности от государства или владельца. Название произошло от старинного обряда целования креста – клятвы верно соблюдать взятые обязательства).
В 1721 году по указу императора Петра 1 – «все регулярные граждане», то есть все городское население за исключением иностранных подданных, дворянства, духовенства и «подлых людей» - крепостных крестьян, чернорабочих, поденщиков – было разделено на 2 гильдии. В первую гильдию были отнесены банкиры, крупные купцы, ведшие иногороднюю и заграничную торговлю. Представители этой гильдии освобождались от личной рекрутской повинности, уплачивая за это в казну деньги.
До 1729 года купцы могли получать чины. Позже купцы 1-й гильдии (мужчины естественно) могли носить дворянский мундир и шпагу, приезжать ко Двору, иметь звание коммерции- и мануфактур-советника. Пробывшие в гильдии беспорочно 12 лет, имели право просить императора о принятии детей на государственную службу и пансионерами в учебные заведения. (Пансионер – лицо, находящееся на государственном или частном содержании – пансионе).
При императрице Анне Иоанновне, в 1739 году, купцы первой гильдии уже могли покупать крестьян для отдачи в рекруты за себя.
В 1742 году, при императрице Елизавет Петровне, купцы разделились на три гильдии, избиравших на год старшину, старосту и его товарища. При этом выборные от младшей гильдии подчинялись выборным от старшей.
В 1775 году, во время многочисленных реформ Екатерины Великой купечество в законодательном порядке было оформлено в городское торгово-промышленное сословие. И в соответствии с Жалованной грамотой городам, из городского купечества было выделено гильдийское.
К первой гильдии причислялись купцы с капиталом свыше 10 тыс. рублей; ко второй – от 1 тыс. до 10 тыс. рублей; к третьей – от 500 до 1000 рублей. Устанавливался гильдейский сбор в 1% от объявленной суммы капитала.
Купечество освобождалось от подушной подати. А купцы 1-ой и 2-ой гильдии освобождались еще и от рекрутской повинности.
В 1785 году размеры капитал для причисления к той или иной гильдии были повышены.
В соответствии с новым законом, к первой гильдии относились купцы, имевшие капитал от 10 до 50 тысяч рублей: ко второй – от 5 до 10 тысяч рублей: к третьей – от 1 до 5 тысяч рублей. При этом купцы первой и второй гильдии пользовались дополнительными личными правами, освобождались от телесных наказаний.
В 1807 году, при императоре Александре 1, были установлены новые размеры капиталов для гильдий.
Для купцов 1-й – 50000 рублей; для 2-й – 20000 рублей; для 3-й – 8000 рублей.
В 1863 году, в соответствии с новым законодательным актом, было оставлено две гильдии купцов. При этом в 1-ю входили лица, ведшие однородную оптовую торговлю с оплатой 565 рублей за гильдейское свидетельство; во 2-ю входили лица, ведшие розничную торговлю, а также владельцы предприятий с числом работников более 16 человек. Они платили гильдейские сборы от 40 до 120 рублей (в год).
В Культурно бытовом отношении купечество представляло своеобразную группу между крестьянством и мещанством, с одной стороны, и дворянством – с другой. Купечество, особенно до середины XIX века, тяготело к дворянству, либо породнясь с ним, либо получая дворянское достоинство.
В заочном споре составителей биографий историков России и курских исследователей по вопросу «обременял или не обременял» себя отец Голикова, отдав мальчика в обучение грамоте к дьячку, истина, по-видимому, находится где-то посередине. Родитель будущего историка и писателя использовал те возможности, которые ему были доступны в провинциальном городе.
Время рождения будущего писателя и историка пришлось на царствование Анны Иоановны (1693 – 1740), племянницы Петра Великого (1672 – 1725). Время это было неспокойным не только в столице, но и в провинции. Реформы Петра были приостановлены. В стране наблюдалось откровенное засилье иностранцев, в том числе и выходцев из Курляндии. Впоследствии это время будет названо «бироновщиной» по имени фаворита царицы Эрнста Иоганна Бирона (1690 – 1772).
Согласно документам той эпохи, в провинциальном, уездном Курске, входившем в тогда в Белгородскую губернию, к началу 30-х годов XVIII века имелось 14 кожевенных и ряд других ремесленных мастерских, на которых работало 100 ремесленников. В том числе 38 сапожников, 13 портных, 10 кузнецов, 5 мастеров по серебру. Вместе с ростом всего населения города росло и количество ремесленного люда. К началу 40-х годов их уже было около 500. А мужское население города в 1742 г. составляло 3282 человека. По сравнению с 1678 г. население увеличилось на 2029 человек; более чем в два раза. В основном население формировалось из мещан, к социальному слою которых относились ремесленники. Но немало было и лиц, относящихся к так называемым однодворцам, а также к купеческому сословию. И довольно часто между ремесленниками, однодворцами и купцами происходили конфликты, разбираемые местными властями.
Кроме представителей перечисленных сословий, были также служилые люди: военные, чиновники, священнослужители и некоторое число дворян. В Курске, как мы знаем, еще со времен преподобного Феодосия Печерского имелись церкви. А ко времени рождения Ивана Ивановича Голикова количество храмов и монастырей было значительным. По разным оценкам – от 10 до 15, в том числе были и кирпичные, как, например, соборная церковь во имя Воскресения Христова, построенная в 1733 году. А вот сколько имелось школ со светским обучением «в славном граде Курске» – неизвестно. В документах той поры это не отмечено. Так что передача чад для обучения в частные руки дьячков и иных священнослужителей было делом обычным и вполне распространенным.
Что социальный срез населения Курска того времени был довольно пестрым, следует из «Абриса города Курска», составленного в 1722 году Михаилом Золотиловым. На рисунке «Абриса» имеются обозначения: «дворы», «терема», «магазины», «канцелярия», «артиллерия», «казенные погреба», «мастерские», «церкви». Эти названия сами за себя говорят о социальной принадлежности объектов.
Из документов известно, что в год рождения Ивана Ивановича Голикова товарищество курских купцов решило построить крупное предприятие – мануфактуру по производству сукна. И, по-видимому, построило. Но участвовал ли отец будущего писателя в этом проекте, трудно сказать. По мнению Ю.А. Бугрова, не участвовал, так как не обладал достаточными капиталами.
Вот в такой социальной и политической обстановке и суждено было появиться на свет Ивану Ивановичу Голикову. Но прошло шесть лет, и на российском престоле «воссияла звезда» дочери Петра Великого – Елизаветы Петровны (1709 – 1761). Приостановленные Анной Иоанновной Петровские реформы были вспомнены и получили новый импульс. Случилось так, что начало обучения Ивана Ивановича Голикова совпало с началом царствования Елизаветы Петровны, с ростом интереса в обществе к имени Петра Великого и к его деяниям.
Выучившись грамоте, отрок Голиков не только начал служить «мальчиком» при приказчиках курских купцов, возможно, у более богатых родственников отца, но и увлекся чтением. Читал все, что попадало в его руки. Это способствовало расширению его кругозора и послужило отправной точкой для будущей исследовательской и писательской деятельности, что блистательно отметил митрополит Евгений (Болховитинов). «Руководим будучи собственным прилежанием и любопытством, – сообщает о начальном пути будущего историка и писателя митрополит Евгений, – сделался славным в числе Историков Российских».
В это время и случилось важное событие, которое, на наш взгляд, и определило дальнейшую судьбу будущего историка и писателя. Дело в том, что в дом отца Голикова был вхож и подолгу там гостил бывший настоятель Знаменского собора архимандрит Михаил Нифонтов. В молодости Михаил был полковым священником и принимал участие в сражениях Петровской армии со шведами. Он не только лично видел императора Петра, но составил некие «памятные тетрадки» – записки о его деяниях и важнейших событиях того времени. Михаил Нифонтов был прекрасным рассказчиком, и юный Голиков заслушивался его рассказами о Петре. Когда же Нифонтов узнал о «жажде» отрока к чтению и к личности великого императора, то предложил Ивану прочесть и, по-видимому, переписать эти записки. Почему переписать? А потому, что в доме Голиковых долгое время хранились копии этих «памятных тетрадей». Сам же И.И. Голиков, как отмечает Ю.А. Бугров, будучи уже известным историком и писателем, о данном обстоятельстве сообщал: «Сии самые записные тетради столь сильное сделали во мне впечатление, что, несмотря на мое малолетство, тогда же возбудили во мне крайнюю охоту узнать больше о сем государе».
Самообразование принесло свои плоды: Иван Голиков становится сначала приказчиком, а затем и купцом, начавшим свое собственное дело. Но при этом он не забывает собирать материалы о деяниях Петра и его эпохе. Если попадаются какие-либо документы и записи – хранит, если встречает людей, имеющих какие-либо сведения о Петре и его окружении – записывает. В провинциальном Курске, далеком от столичного Санкт-Петербурга, сделать это непросто. Но трудности не пугают юного исследователя. И к чему бы привело это увлечение, судить трудно, если бы не новый крутой поворот в судьбе самого Голикова.
В 1751 году, когда И.И. Голикову исполнилось 16 лет, его отец разорился. Чтобы отработать долги родителя, юный исследователь деяний Петра отправляется в Москву, в услужение к купцу Журавлеву. Работать приходится много, но Голиков все же находит время на дальнейший сбор материалов о Петре Великом. И пусть Москва не стольный Санкт-Петербург, но возможностей для увлечения больше, чем в Курске. Здесь он знакомится с «Рассуждениями о Северной войне» П. Шафирова (1670 – 1739), известного дипломата эпохи Петра I и первого русского барона. Прилежно изучает «Краткую историю Петра» и «Летопись о зачатии и рождении Петра» Писарева в переводе с греческого языка. Находясь в Оренбурге по поручению Журавлева, он знакомится с тамошним губернатором И.И. Неплюевым (1693 – 1773), с 1714 г. учившимся в Новгородской математической школе и Санкт-Петербургской морской академии и сдававшим в 1720 г. экзамены лично Петру, который тогда заметил: «В этом малом будет толк». Неплюев охотно поделился с Голиковым своими знаниями о жизни Петра Великого, под «недремлющим оком» которого трудился длительные годы, вплоть до смерти Петра. В том числе с 1721 года он был русским резидентом (дипломатом) в Константинополе. Иван Иванович Голиков записал не только рассказы Неплюева, но и рассказы о Петре оренбургского чиновника (впоследствии известного писателя) П.И. Рычкова (1712 – 1777), хранившего у себя «подлинный журнал персидского похода» и другие документы, относящиеся к деятельности Петра I. Не исключено, что Голиков и на этот раз снял копии с оригиналов для личного архива.
По торговым делам купца Журавлева побывал И.И. Голиков и в столице Российской империи – Санкт-Петербурге, оставившем в душе будущего писателя неизгладимый след. «Сей новый великолепный город единым на него взором открыл мне неизмеримое никаким оком поле дел Петровых…» – напишет он позднее. Здесь И.И. Голиков знакомится еще с одним «птенцом гнезда Петрова» – комиссаром П.Н. Крекшиным (1684 – 1763), трудившимся при Петре смотрителем работ в Кронштадте. Крекшин, как до этого Неплюев и Рычков, охотно делится не только воспоминаниями, но и письменными документами. С этого момента, по признанию самого И.И. Голикова, он приступает к систематизированию накопленных материалов, к написанию своих «исторических тетрадей».
Прошло около десяти лет, как И.И. Голиков покинул Курск и начал трудиться на Журавлева, отрабатывая семейный долг. Старания трудолюбивого и любознательного курянина были вознаграждены. Он не только сполна рассчитался с Журавлевым по семейным долгам, но и получил от московского купца некую сумму денег, способствовавшую заведению собственного дела. Часть денег И.И. Голиковым была потрачена на приобретение рукописных и печатных книг. Это способствовало созданию им собственной библиотеки, в которой уже находилось «до полутора тысяч» различных изданий. Большинство из них так или иначе было посвящено деятельности императора Петра. В последующие годы библиотека пополнится еще двумя тысячами писем и различных документов самого императора.
В 1761 году, незадолго до своей смерти, императрица Елизавета Петровна учреждает Уложенную Комиссию, которой предстоит кодифицировать вновь принятые и исключить старые законы (Соборного Уложения 1649 г.) по государственному устройству России. В качестве депутата от Белгородской провинции для работы в этой Комиссии избирается двадцатишестилетний Иван Иванович Голиков. Это высокая честь, и ее требуется заслужить. Следовательно, имя курянина было к тому времени уже довольно известно не только в московских кругах, но и в Курске, и на Белгородчине.
Благодаря этому обстоятельству, И.И. Голиков вновь в Санкт-Петербурге. Его высокий статус позволяет ему встретиться и довольно близко познакомиться с людьми из «высшего общества», хорошо знавшими императора Петра. Среди новых знакомых Голикова можно назвать таких сподвижников Петра Великого и Елизаветы Петровны, как С.И. Мордвинов (1701 – 1777), А.И. Нагаев (1704 – 1781), И.Л. Талызин (1700 – 1777).
Стоит также отметить, что в сборе материалов о Петре Великом Голикову помогают не только бывшие и действующие сановники и вельможи, генералы и адмиралы, но и лица из купеческого сословия: Сериковы, Полуярославцев, Евреинов, Лапшин, Барсуков, Скорняков и другие. Это говорит как о большом интересе к личности Петра среди высших сословий, так и о развитии культуры, в том числе и литературы, в России.
В 1779 году, в период царствования Екатерины II, преуспевающий купец Иван Иванович Голиков вместе со своим двоюродным братом Михаилом Сергеевичем Голиковым (около 1746/47 – 1788) вошел в компанию из шести купцов, которые заключили договор на содержание винных откупов в Москве, Санкт-Петербурге и Архангельске. Но торговля – дело не только прибыльное да хлопотное, но и щепетильное, редко идущее рука об руку с законом. Не только в наши дни, но и в те времена торговля и предпринимательская деятельность были тесно связаны с взяточничеством, подкупом, коррупцией. Примером этого могут быть «откровения» курского же предпринимателя И.П. Анненкова, записанные им в «журнале» (дневнике), из которых следует, что он давал взятки: воеводе И.М. Мясоедову (лошадь стоимостью 30 рублей), а другим курским чиновникам-канцеляристам – различные суммы денег. Правда, в конце концов, Мясоедов, как и последний курский воевода Полонский, за мздоимство поплатились отрешением от должности.
Во вновь образованном товариществе московских купцов нашлись люди с авантюрными наклонностями (аферисты по определению Ю.А. Бугрова), которые, как и в наши времена, попытались «кинуть» государство, уйдя от уплаты пошлин за ввоз вина из Франции. Только фокус не прошел – афера вскрылась. И вот через два года после создания товарищества Иван Иванович Голиков вместе с другими компаньонами за махинации с винным откупом оказался под следствием и судом.
Надеясь на покровительство знакомых сановников, в том числе и на президента Коммерц-коллегии А.Р. Воронцова (1741 – 1805), а также, возможно, позарившись на обещанное компаньонами вознаграждение, Голиков всю вину взял на себя. И был приговорен к «лишению чести и воли», конфискации всего имущества и высылке в Сибирь. Перспектива страшная. Но заступники не дремали, и Голиков оставался в столичной тюрьме, избегая этапа в Сибирь. А тут подоспело и «высочайшее помилование». 7 августа 1782 года по случаю открытия памятника Петру Великому в Петербурге (знаменитый «Медный всадник» работы скульптора Э.М. Фальконе) был обнародован Манифест об амнистии. Наряду с другими «сидельцами» получил свободу и Голиков, но с оговоркой – ему запрещалось заниматься торгово-предпринимательской деятельностью.
Как отмечают многие исследователи жизнедеятельности Голикова, сразу же после освобождения, придя к памятнику Петра I, он принародно дал клятву, что напишет историю деяний великого императора.
Поселившись в том же 1782 году в сельце Анашкино Звенигородского уезда Московской губернии, Иван Иванович приступил к исполнению своей клятвы. Он не только систематизирует имеющиеся у него материалы, не только дополняет их новыми, не только приобретает и изучает соответствующую литературу, но и осуществляет поездки почти по всем местам, где когда-то бывал Петр I. По-видимому, он испытывал необходимость не только в знании материала, но и в духе и географии минувших событий. Усилия, предпринимаемые Голиковым, не остались без внимания просвещенных людей того времени. Ему было оказано содействие как со стороны лиц, облеченных властью, так и со стороны ученых. Среди наиболее активных «помощников» Голикова следует отметить графа И.И. Шувалова (1727 – 1797), графа А.Р. Воронцова и княгиню Е.Р. Дашкову (1743 – 1810) – президента Российской академии.
Через шесть лет после данной им клятвы, в 1788 году, при содействии и финансовой поддержке заводчика и мецената Г. Демидова, Н.Н. Демидова, дяди Ивана Илларионовича Голикова (около 1729 или 1734 – 1805), земляка-купца Г.И. Шелихова (1747 – 1795), в типографии Н.И. Новикова (1744 – 1818) были напечатаны «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам». В двенадцати добротных томах, каждый из которых был более 500 страниц.
Появление этого труда вызвало не только интерес у читающей публики, но и новый «прилив» поступлений материалов и документов о Петре и Петровской эпохе. Это обстоятельство в свою очередь «понудило» Голикова приняться за повторное издание труда, а также учесть и исправить допущенные ранее ошибки и неточности, внести дополнения. Но материалов было столько, что в период с 1790 по 1797 годы стараниями И.И. Голикова и его друзей вышли в свет еще восемнадцать томов «Дополнений к Деяниям Петра Великого».
Успех был огромный. Сочинения, не успев выйти из типографии, мгновенно раскупались. По данному факту Голиков с гордостью писал своему покровителю А. Р. Воронцову: «Книга моя по счастью толико полюбилась обществу, что ни одна еще так скоро не раскупалась, как моя, и, сколько мне известно, то весьма еще не достало оныя к удовлетворению всех». Трудно сказать, каков был тираж «Деяний» и «Дополнений», но есть сведения, что задаток на приобретение данного труда И.И. Голикова дали 636 подписчиков из 70 городов Российской империи. Среди подписчиков, надо полагать, были и куряне, ибо каждый образованный человек того времени считал своим долгом иметь «Деяния Петра Великого» в собственной библиотеке.
Высоко был оценен труд курянина и правительством Российской империи. Но не при императрице Екатерине II, в царствование которой были написаны и изданы все тома «Деяний» и большинство «Дополнений», а при ее сыне Павле Петровиче (1754 – 1801). В 1799 году император Павел I пожаловал И.И. Голикову чин надворного советника, обязывавший обращаться к нему «ваше высокоблагородие», и права потомственного дворянина. Были, по-видимому, и иные награды. Возможно, такие, какими были удостоены императрицей Екатериной II в 1787 году его дядя Иван Илларионович Голиков и земляк Григорий Иванович Шелихов – «пожалованные шпагами, золотыми медалями и похвальными грамотами» за открытия новых земель у берегов Америки. Кстати, курские исследователи жизнедеятельности Голикова и Шелихова (за исключением разве что авторов книги «Курские купцы Голиковы…» А.В. Зорина, М.Д. Карпачева и др.) почему-то предпочитают не касаться вопроса существования довольно тесных связей между этими выдающимися личностями. Хотя эти связи, как видим, не только существовали, но и выходили за пределы обычного «шапочного» знакомства.
Однако эйфория успеха «Деяний Петра Великого» вскоре прошла. И отечественные историки, начиная с С.М. Соловьева (1820 –1879) и В.О. Ключевского (1841 – 1911), отмечая «удивительную работоспособность» Ивана Ивановича Голикова, выпустившего в свет 30 томов за 15 лет, довольно сдержаны в оценке исторической значимости его основного труда. Ибо отсутствие самостоятельных умозаключений и оценок, незнание и неиспользование критических приемов в этом труде заменено восторженным летописанием, неумеренной идеализацией и романтизацией образа Петра и его деятельности. Да, наш земляк, называя себя «совсем не историком, а только собирателем воедино дел Петровых и благодарным повествователем оных», и не думал оригинальничать и претендовать на роль историка. Как отмечают многие исследователи, он просто продолжал традиции, заложенные в отечественной историографии современниками царя-реформатора Ф. Поликарповым-Орловым (1670 – 1731), автором «Ядра Российской империи» А. Манкиевым (? – 1723), государственным и церковным деятелем, историком Ф. Прокоповичем (1681 – 1736), П. Шафировым и некоторыми другими. Этой участи в оценке деятельности Петр I не избежал и выдающийся ученый той эпохи М.В. Ломоносов (1711 – 1765). Вспомним хотя бы «Слово похвальное, блаженныя памяти Государю Императору Петру Великому…». Впрочем, разве в советское время (да и в наше тоже) не пелись и не поются панегирики руководителям страны? Пелись и поются. Причем не самыми последними людьми в стране и не самым достойным правителям!..
Не претендовал И.И. Голиков и на роль писателя, хотя современники отмечали его «словоохотливость» и способность к прозаическому повествованию. А его знакомство с произведениями Г. Державина, М. Ломоносова, Н. Карамзина, Е. Дашковой и других авторов сказывалось и на стиле изложения. Возможно, это и послужило тому, что историографы советской поры, отдавая должное трудам нашего земляка, отмечают «известную их примитивность, отсутствие изящества и литературности изложения».
Вместе с тем, к данному труду И.И. Голикова проявили благосклонность не только царедворцы, но и писатели, и ученые. Среди читателей «Деяний», кроме графа и выдающегося военного деятеля П.И. Панина (1721 – 1789); братьев Орловых; братьев Разумовских, А.Р. Воронцова и Е.Р. Дашковой, были поэт Г.Р. Державин (1743 – 1816), писатель и историк Н.М. Карамзин (1766 – 1826), историки А.Т. Болотов (1738 – 1833), М.М. Щербатов (1733 – 1790) и Д.Н. Бантыш-Каменский (1788 – 1850).
С многотомным трудом И.И. Голикова хорошо был знаком журналист и издатель «Московского телеграфа» Н.А. Полевой (1796 – 1846), отец которого был родом из курских купцов. Да и сам Николай Алексеевич с 1818 по 1820 гг. проживал в Курске. По данным исследователей творчества Н. Полевого, он еще в десятилетнем возрасте впервые прочел первые тома «Деяний». Не исключено, что «Деяния Петра Великого» читала и его сестра – Авдеева (Полевая) Екатерина Алексеевна (1789 – 1863), писатель и издатель сказок, родившаяся в Курске.
Говоря о творчестве И.И. Голикова, необходимо отметить, что, кроме «Деяний Петра Великого» и «Дополнений к деяниям», им был написан еще один труд «Историческое изображение жизни и всех дел Франца Яковлевича Лефорта, первого любимца Петра Великого, и генерала П.И. Гордона». Длинное название этого произведения – дань литературной моде того времени – говорит о содержании труда.
К «Деянию Петра Великого» и другим трудам И.И. Голикова не раз обращались А. С. Пушкин (1799 – 1837), работая над историческим произведениями о данной эпохе («Медный всадник», «Полтава», «Арап Петра Великого», История Петра»), и А.Н. Толстой (1882 – 1945), когда трудился над романом «Петр Первый». При этом, как отмечают исследователи, «красный граф» широко использовал «не только исторические материалы, но и исторические анекдоты» из собрания сочинений Голикова. Речь идет о преданиях и анекдотах о Петре I и его приближенных, вошедших сначала в 17 том «Дополнений», а позднее изданных отдельной книгой под названием «Анекдоты, касающиеся до Государя Императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым». И не мудрено, что «Анекдоты» Голикова вызвали пристальное внимание А.Н. Толстого, ибо они изобиловали пословицами, поговорками, народными изречениями, песнями – всем тем, что составляет силу и красоту фольклора.
Не был равнодушен к «Деяниям» и великий критик В.Г. Белинский (1811 – 1848). Отмечая данное обстоятельство, М.Ф. Шехирев пишет: «…Белинский внимательно прочитал «Деяния» и в 1841 году написал две статьи о сочинении нашего земляка, о котором сказал: «Прекрасное, отрадное явление в русской жизни этот Голиков!». Это же отмечает и Ю.А. Бугров, который, кроме того, приводит следующую цитату из статьи Белинского: «Тридцать томов остались памятником его благородного рвения, и в безыскусственном его рассказе нередко заметно одушевление. Явись Голиков у англичан, французов, немцев – не было бы счета его жизнеописаниям, изображения его продавались бы вместе со статуями Наполеона, Вальтера, Руссо, Франклина, портреты выставлялись бы в окнах художественных магазинов, виднелись бы на площадях и перекрестках».
Слова, написанные В.Г. Белинским 170 лет назад, были укором всему обществу того времени, особенно его передовой, образованной части. Но как они актуальны и в наши дни, когда образование доступно всем! Мы научились критиковать, порой безжалостно обличать и уличать, но по-прежнему не умеем ценить, беречь и воздавать должное. Это даже не беспамятство, а пренебрежение к своему прошлому, к своему знаменательному и значительному. А ведь пренебрежение к прошлому коварно последствиями: социальными взрывами, политической нестабильностью, экономическими просчетами, подрывом нравственности и культуры… Хочется верить, что большинство курян хоть что-то знает о нашем земляке. Но уверенность в этом была бы куда большей, если бы в городе, где родился И.И. Голиков, был бы ему памятник, была бы улица его имени, были бы другие знаки внимания и уважения. К сожалению, ничего этого нет!
Умер Иван Иванович Голиков 12 марта 1801 года в селе Анашкино и был похоронен на кладбище села Каринское Звенигородского уезда Московской губернии. Умер, как отмечают исследователи, в один день с императором Павлом, убитым заговорщиками из его ближайшего окружения. Перед смертью И.И. Голиков длительное время болел, но даже и в этом положении не прекращал трудиться над новой рукописью о Петре I. Эта рукопись впоследствии была передана наследниками (внучкой Александрой) самобытного писателя и историка археологу и издателю П.П. Бекетову (1761 – 1836) для публикации. И в 1810 году стараниями последнего рукопись была издана и вышла в свет отдельной книгой под названием «Сравнение свойств и дел Константина Великого с свойствами и делами Петра Великого».
Говоря о кончине И.И. Голикова, следует отметить, что после него осталась дочь Пелагея Ивановна (? – 1807) от брака с неизвестной. Пелагея в первом браке была за сыном курского купца Иваном Ивановичем Мухиным, который впоследствии стал московским купцом. От этого брака имела дочь Александру Ивановну Мухину (около 1782 – 1861), которая в свою очередь была супругой статского советника Василия Назарьевича Каразина (1773 – 1842) (во втором браке последнего).
По некоторым источникам, у И.И. Голикова была и другая дочь, но каких-либо данных о ней, в том числе и имени, не сохранилось.
Сестра И.И. Голикова, Мария Ивановна, была замужем за курским купцом Макаром Григорьевичем Лоскутовым. От этого брака имела сына – Лоскутова Михаила, 1773 года рождения, также принадлежащего к купеческому сословию.
Начиная очерк о знаменитом земляке курян, мы коснулись как социальной среды, из которой он вышел, так социальной и культурной обстановки провинциального Курска, пришедшейся на его детские и отроческие годы. В ходе повествования отмечали, что творил И.И. Голиков не на пустом месте, а с опорой на труды своих предшественников. Среди предшественников были названы Федор Поликарпович Поликарпов-Орлов, Алексей Ильич Манкиев, Феофан Прокопович, Петр Павлович Шафиров. Однако не стоит думать, что И.И. Голиков не был знаком с творчеством Василия Никитича Татищева (1686 – 1750), Михаила Васильевича Ломоносова. А это уже величины не только российского, но и мирового масштаба. Как отмечают отечественные исследователи, Голиков тщательнейшим образом изучал исторические труды этих авторов. Надо полагать, были знакомы ему и исторические работы императрицы Екатерины Великой и других авторов того времени, писавших на исторические темы.
В тот период, когда наш земляк трудился над «Деяниями Петра Великого» и другими своими произведениями, вошла в новую фазу развития и отечественная литература. Сформировались и получили распространение такие стили, как классицизм (1730 – 1800 гг.), просветительский реализм (1770 – 1800) и сентиментализм (1760 – 1790). К первому направлению относились уже упоминаемый нами Ф. Прокопович, затем Антиох Дмитриевич Кантемир (1708 – 1744), Василий Кириллович Тредиаковский (1703 – 1768), М.В. Ломоносов, Алексей Петрович Сумароков (1717 – 1777), Михаил Матвеевич Херасков (1733 – 1807), Гавриил Романович Державин (1743 – 1816). Представителями второго направления были Николай Иванович Новиков (1744 – 1818), Денис Иванович Фонвизин (1744 – 1792), Александр Николаевич Радищев (1749 – 1802), Иван Андреевич Крылов (1769 – 1844). Ярким представителем третьего направления отечественной литературы был Николай Михайлович Карамзин. В этом ключе частично писал и такой литератор, как Михаил Дмитриевич Чулков (1740 – 1793).
Да, не со всеми этими представителями отечественной литературы Голиков был знаком лично, но обо всех, несомненно, слышал и, конечно же, читал их произведения. А, читая, что-то черпал и для себя. Впрочем, не только черпал, но и своим творчеством в определенной мере делился с теми, кто читал его труды. Уж таким был бурный XVIII век, давший толчок развитию отечественной культуры. Но это, так сказать, на всероссийском уровне. А что же было с развитием культуры на Курской земле? Что происходило в Курске, в котором были корни И.И. Голикова и в котором остались его многочисленные родственники?
А на родине историка и писателя Голикова также случились большие перемены. Как в административном и социальном плане, так и в культурном. Если в 1727 году город был приписан к Белгородской губернии, то уже в 1779 году, в соответствии с новым административным делением России, он стал главным городом вновь образованного Курского наместничества. А в 1797 году Курск стал губернским городом, а Курский край – губернией.
С 1782 года город стал застраиваться по вновь утвержденному Екатериной II плану (1781 г.), значительно расширив свои границы. Основой города стали сходящиеся на Красной площади две главные улицы – Московская (ныне улица Ленина) и Херсонская (ныне улица Дзержинского). К ним, в соответствии с генеральным планом, в четком прямоугольном порядке пристраивалась сеть других улиц, как параллельных, так и перпендикулярных.
В 1783 году в Курске учреждается первая светская школа – дворянское училище. А в 1794 году строится и эксплуатируется двухклассное Малое народное училище.
Знаменитостью Курского края в деле торговли с XVII века слыла Коренская ярмарка. А в 1878 году она с подачи императрицы Екатериной II получила общероссийский статус. И в Курск направились купцы из разных стран.
С 1792 года стала работать первая курская типография, а несколько позже – и театр, в котором через два с половиной десятка лет будет играть еще один наш талантливый земляк М.С. Щепкин (1788 – 1863). Центральные улицы города в ночное время стали освещаться.
С момента рождения И.И. Голикова население Курска увеличилось более чем в три раза. Так, по 4-ой ревизии в городе числилось около 20 тысяч человек. Значительную часть населения составляли купцы и мещане – 8140 душ обоего пола, или 40%. Одних мещан было 4532 человек, и они составляли 26% населения. Купцы, в соответствии с реформой 1775 года делились на три гильдии: в первую гильдию вошли те, кто имел капитал более 10 тысяч рублей; во вторую – с капиталом от 1 до 10 тыс. рублей; в третью – с капиталом от 500 до 1000 рублей.
В 1784 г. в городе было более 600 купеческих домов. Кроме представителей самых массовых социальных групп, в Курске проживали однодворцы – более 530 душ – и около 800 дворовых людей – 4,4% населения. Также было 933 крепостных, что составляло 5,3%, и 320 дворян обоего пола, которые составляли 1,8% городского населения. Небольшую группу представляли священнослужители – 165 церковников и 48 монахов – немногим более 1%. Такова социальная палитра жителей Курска, встававшего на капиталистический путь развития.
Самыми грамотными в этой социальной палитре были дворяне и священнослужители, имевшие возможность обучать своих детей как в светских школах, так и частным способом. Среди купеческого сословия грамотных мужчин было 48%, а среди мещан – 26%. Грамотных женщин было совсем мало, единицы. Если говорить об общественной активности населения Курска, то самым активным социальным слоем были выходцы из купеческой среды. Этому способствовали такие факторы, как их численность, высокий процент образованности и вынужденная коммуникабельность.
Заканчивая очерк, следует сказать, что к тому времени в Курске появился и свой литератор – Богданович Ипполит Федорович (1744 – 1803), автор «Душеньки» и других поэтических произведений. Не исключено, что творческие и жизненные пути И.И. Голикова и И.Ф. Богдановича могли пересекаться. Но, это, как ныне модно говорить, совсем другая история.
ОБРАЗЕЦ ТВОРЧЕСТВА
И. И. ГОЛИКОВА
(Из тома 7 «Деяний Петра Великого» за 1717 г.)
Великий Государь прибыл в Москву в первых числах Января, и как Царевич, сын его, еще не был привезен, то он и занялся сначала осмотрением заведенных в Москве фабрик, и дал пол¬ную привилегию фабриканту стамедному и кара-зийному купцу Никите Воронину на суконную фабрику, и на заведение оной пожаловал земли и денег 5000; а 5 числа Монарх, не взирая на нарушение дружбы со стороны Английского Ко¬роля, не взирая на показанные себе от него оби¬ды, послал грамоту к Резиденту своему при Лондонском Дворе г. Веселовскому, коему пове¬левает предоставить Его Великобританскому Величеству и Министрам его, что он, по должно¬сти союза, как прежде Его Величеству сообщал все то, что с неприятельской стороны ни было предлагаемо. «Того ради (продолжает Государь) вам повелели Его Королевскому Величеству и иным объявить, что барон Герц писал к Минист¬рам нашим из Лундена от 29 Ноября, что он приехав к Королю своему, доносил о склонности нашей к генеральному миру, с которой ему при свидании с ним Посол наш князь Куракин в Лоо объявил, и что Король по этому доношению склонился на посылку Министров своих на кон¬гресс, и прочее.
Используемая литература:
Арцыбашева Т.Н. Очерки культуры Курского края. Выпуск второй. Курск. Курский пед. университет. 2000. – 104 с.
Баскевич И.З. Курские вечера. Воронеж. ЦЧКИ, 1979. –208 с.
Беловинский А.В. Иллюстрированный энциклопедический историко-бытовой словарь русского народа XVIII – начало XX века. М.: Эксмо, 2007. – 784 с.
Большая Курская энциклопедия. Т.!. Кн. 1. . 183.
Большая Советская энциклопедия. Т. 7. М. 1972. С. 15.
Бугров Ю.А. Курские встречи. Воронеж, ЦЧКИ, 1991144 с.
Гордость земли Курской. Сборник очерков о знаменитых земляках. Составитель Шехирев М.Ф. Курск, 1991. – 208 с.
Историки России. Биографии. М.: Изд. «Российская полит. энциклопедия», 2001. – 912 с.
Курск. Очерки истории города. Воронеж, ЦЧКИ. 1975. – 278 с.
Курский край: Культура и Культурно-историческое наследие. Научно-популярная серия в 20 томах. Т. 15. Курск, 2002. – 484 с.
Курский край. Краеведческие чтения. Курск, 1989.
Курск. Краеведческий словарь-справочник. Курск, 1997.
Русский биографический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. М.: Эксмо, 2007. С. 273.
Русские купцы Голиковы. От монастырских бобылей до потомственных дворян. Материалы к истории и генеалогии рода. СПб.: Изд-во ВИРД, 2003. – 104 с.
Русский фольклор. Материалы и исследования. М.: - Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1959. – 532 с.
Святополк-Мирский Д.П. История русской литературы с древнейших времен. М.: Эксмо, 2008. – 608 с.
Сеймские берега. Альманах. Выпуск 10. Курск, 2004. – 56 с.
Словарь русских светских писателей, соотечественников и чужестранцев, писавших о России. Сочинение митрополита Евгения. Издание Московитянина. Т.!. М.: Университетская типография, 1845. – 328.
Советская историческая энциклопедия. Т. 4. С. – 285.
Советский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1988. С. 317.
Современная иллюстрированная энциклопедия. Российская история. М.: «РОСМЭН», 2008. С. 297-298.
«КОЛУМБ РОССИЙСКИЙ»
ШЕЛИХОВ ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ
(1747 – 1795)
Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на Восток,
И наша досягнет в Америку держава,
И что во все концы достигнет россов слава.
В.В. Ломоносов
Григорию Ивановичу Шелихову (Шелехову) было суждено стать еще одним представителем Курского края, вышедшим из купеческого сословия и оставившем след в отечественной культуре, в том числе и литературе. И пусть его литературный след не столь объемен и многотомен, как наследие И.И. Голикова, не говоря уже о литературных трудах известных отечественных писателей этого времени, но и он должен быть ценен и дорог каждому курянину.
Как сообщают одни исследователи жизнедеятельности Г.И. Шелихова, родился он в 1747 году в семье «бедного мещанина» города Рыльска. По мнению других биографов и исследователей, будущий мореплаватель и писатель родился в семье небогатого купца. Сходятся же они в одном: отец Григория Шелихова, Иван Шелехов, имел собственный дом, находившийся примерно там, где в настоящее время располагается здание средней школы № 1, и что он промышлял мелкой торговлей. У одних – «едва сводя концы с концами», у других довольно успешно. Однако, по-видимому, все же правы те исследователи, которые в родословной Г.И. Шелихова усматривают купеческие корни, так как род Шелиховых был известен еще со времени царствования Михаила Федоровича Романова (1596 – 1645). В 1621 году в писцовой книге упоминался торговый человек Иван Шелех.
Дом Шелиховых в Рыльске.
Очередное упоминание о Шелеховых относится к царствованию Федора Алексеевича (1661 – 1682). В 1678 году на имя рыльского воеводы поступило высочайшее повеление о «приписке» Герасима (Киприяновича) Шелехова с детьми к Гостиной сотне». А в 1704 году, как сообщает Н.Н. Чалых в своей книге «Рыльск. История с древнейших времен до конца ХХ века», Герасим Киприянович Шелехов обратился с челобитной к царю Петру Алексеевичу (1672 – 1725), в которой просил разрешение на строительство каменной церкви вместо старой деревянной. Челобитную подписал за него «по приказу отца своего» сын Тимофей. Известно также, что церковь эта была построена в 1709 году и называлась во имя Вознесения Господня, или просто Вознесенской, где Герасим Киприянович до скончания своего века служил ктитером (старостой).
Существует предание, что царь Петр I после победной Полтавской битвы (1709 г.), находясь проездом в Рыльске, наградил многих рыльских купцов за их активную помощь в деле снаряжения армии. Среди награжденных государем были и предки Г.И. Шелихова, получившие «золотой ковш с дарственной надписью». Позже этот ковш по наследству перешел к будущему путешественнику и писателю, и он им очень гордился, стараясь быть «предкам своим подражателем».
Церковь Вознесения в Рыльске.
У Герасима Киприяновича, кроме Тимофея был и старший сын Прокопий, в свою очередь имевший сына Ивана. Иван Прокопьевич, став самостоятельным хозяином, держал свой двор в деревне Пушкарное. Но эту ветвь Шелиховского рода, несмотря на ее интересную историю, оставим пока за скобками очерка. Отметим только, что на территории Никольского монастыря, находящегося в пригороде Рыльска, Слободке, по сведениям исследователя М.П. Цапенко, «двухэтажный Никольский храм был построен в 1753 году стараниями «гостинной сотни купцом Иваном Прокофьевым Шелеховым». Это упоминание позволило Цапенко, «судя по имени и фамилии», назвать Ивана Прокофьевича (Прокопьевича) ошибочно «отцом будущего мореплавателя».
У младшего же, Тимофея Киприяновича, было трое сыновей: Афанасий (? – 1764), Семен и Петр Шелеховы. И, как сообщает Н. Чалых, «Афанасий Тимофеевич является родным дедушкой великого морехода». Об Афанасии Тимофеевиче известно то, что в 1734 году он вместе со своим двоюродным братом Иваном Прокопьевичем обратились с челобитной к императрице Анне Иоановне (1693 – 1740). В челобитной они просили разрешение на строительство каменного придела к храму Вознесения. Разрешение было получено, и в этот же год придел во имя святого мученика Никиты был построен и освящен. Вот такие сведения о деде Григория Шелихова, кроме того, что дед этот, как говорилось выше, знал грамоту и имел трех сыновей: Ивана Большого, Григория и Ивана Меньшого.
Иван Афанасьевич Большой женится в 1745 году на дочери рыльского помещика Ивана Воиновича Бырдины, Аграфене Ивановне (? – 1770). От этого брака у них родятся Григорий, Агреппина, Степан (1756 – 1770) и Василий. Не принадлежи Иван Афанасьевич к купеческому сословию и не имей он достаточного каптала, вряд ли бы помещик и дворянин Бырдин отдал бы за него свою дочь… Так что Григорий Иванович точно происходил из купцов.
Как и Курск, Рыльск той поры был уездным городом и до образования в 1749 году Белгородской губернии входил в состав Севской провинции Белгородского наместничества. Удачное расположение города, близость его к Севску, Путивлю, Глухову, Курску, Судже, Сумам, судоходный в ту пору Сейм позволяли быстрому развитию в нем торговли и росту купеческого сословия. Это привело к тому, что во второй половине XVIII века в Рыльске было около 40 купеческих лавок, две харчевни, шесть питейных домов и ряд других заведений, в которых «бойко шла торговля». А из 2232 жителей (данные за 1780-е годы, составленные Сергеем Ларионовым) 412 были купцами, которые «конкурировали» с 860 мещанами, также занимавшимися торговлей. Кроме того, в городе числились 92 ремесленника, 65 приказных лиц, 24 должностных лица, 34 человека воинской команды и 557 однодворцев. А еще в городе, имевшем 6 верст в окружности (длиной – 2 версты, шириной – 1,5), было 138 священнослужителей, 19 кузнецов, 3 бондаря, 2 воскобойника, 1 горшечник, 5 музыкантов и две церковно-приходские школы, в которых обучались дети купцов и мещан.
Иван Афанасьевич Шелехов, готовя сына к купеческому поприщу и понимая важность образования в этом деле, отдал его в восьмилетнем возрасте для обучения к дьячку Вознесенской церкви. История так распорядилась, что имя этого дьячка, который «нещадно бил учеников», осталась в памяти потомков. Звали его Евтихием по прозвищу Налим. За две зимы Григорий Шелихов обучился грамоте и счету и в 11 лет уже был «приставлен» отцом к делу: вел записи товаров и рылян, бравших товары в долг.
Когда Григорию Ивановичу было около 23 лет, умерли его мать и четырнадцатилетний брат Степан. Так впервые горести коснулись души будущего исследователя и писателя. За ними последовали и другие.
По одной из версий, в 1773 году, во времена царствования Екатерины Великой, когда Григорию Ивановичу было около 26 лет, в Рыльск прибыл офицер для рекрутского набора. Россия в это время находилась в состоянии военных действий с Турцией из-за участия в разделе Польши. Действующей армии требовались все новые и новые солдаты. Вот и прибыл «государев человек», чтобы провести набор служивых. Не исключено, что этому рекрутированию дало толчок начало восстания под руководством Емельяна Пугачева (1740/42 – 1775). Как бы там ни было, но жребий пал и на Григория Ивановича. Иван Афанасьевич попытался выкупить у кого-нибудь из рыльских помещиков «рекрутскую квитанцию» и выставить за сына крепостного крестьянина. Однако те заломили такую цену, что с этой затеей пришлось распрощаться. Казалось, все: готовься, Григорий Иванович, к «забритию лба». Но тут на выручку пришел сторож Вознесенской церкви Пимен, который спрятал Григория Ивановича на колокольне. А через несколько дней Григорий Иванович оказался в Курске, где у его отца были хорошие знакомые по торговым делам купцы Иван и Михаил Голиковы да Семен и Алексей Полевые. Определился Григорий Иванович временно на постой к Голиковым.
Мир велик. Но происходит зигзаг судьбы – и мир уменьшается до таких размеров, что позволяет встретиться, казалось бы, далеким друг от друга людям. Так, благодаря не очень-то доброму случаю в жизни Григория Шелехова, переплелись судьбы одних из известнейших наших земляков рассматриваемого периода времени – Голиковых, Полевых и Шелиховых.
По другой версии все эти события произошли не в 1773, а в 1772 году. И несколько в иной вариации: в солдаты Григория Ивановича должны были «забрить» из-за ссоры его отца с рыльскими чиновниками.
Из Курска Григорий Иванович Шелехов, точнее Шелихов, как станет он позднее подписываться под документами, изменив во втором слоге своей фамилии букву «е» на букву «и», отправится с купеческим обозом в далекий Иркутск. На руках у него было рекомендательное письмо от курских Голиковых к их «богатому» родственнику Голикову Ивану Илларионовичу (Ларионовичу) Меньшому, «державшему питейный откуп по всей губернии».
Встреча была радушной. И вскоре Григорий Шелихов, работая у И.И. Голикова, не только побывал во многих уголках Сибири, но и вел торговлю с китайцами в Кяхте. А еще он приобрел «большой коммерческий опыт» и тягу к путешествиям и исследованиям.
В 1775 году будущий мореплаватель и писатель женится на «богатой сибирской купчихе, красавице Наталье Алексеевне», как сообщает Аркадий Адамов в книге «Колумб Российский». Другие исследователи уточняют, что Наталья Алексеевна была молодой вдовой одного из известнейших иркутских купцов и что с ней Шелихова познакомил Голиков.
Как бы там ни было, но Наталья Алексеевна (около 1760/62 – 1810) оказалась женщиной «большого ума, энергии и смелости». Несмотря на свои молодые годы (по данным некоторых исследователей, ей на момент свадьбы с Шелиховым было всего пятнадцать лет) стала первым советчиком и помощником Григорию Ивановичу в вопросах коммерции и верным спутником в странствиях. Не исключено, что именно она и «подтолкнула» нашего знаменитого земляка на поездку в Охотск, чтобы в компании местных купцов снаряжать суда для выхода в море на промысел ценного пушного зверя. Впрочем, и сам Григорий Иванович был человек не робкого десятка; сам жаждал не только коммерческой выгоды, но и приключений.
Преодолев нелегкий зимний путь по тайге, Шелихов с Натальей Алексеевной в 1776 году оказывается в «забытом Богом Охотске». Там знакомится с представителями местной администрации, зверопромышленниками и развивает кипучую деятельность по созданию промысловой компании. Совместно с купцом Лукой Алиным они снаряжают первое судно «Св. Павел» и отправляют его к Алеутским островам, уже хорошо известным русским мореплавателям. (Это судно возвратится в Охотск только в 1780 году).
Так началась промыслово-предпринимательская деятельность Григория Шелихова.
В период с 1776 по 1783 год, когда он сам отправится к берегам Америки, им было организовано около десятка временных компаний по промыслу пушного зверя. Г.И. Шелиховым вместе с новыми компаньонами (Лебедевым-Ласточкиным, И.И. Голиковым, И. Соловьевым, братьями Пановыми, Лукой Алиным) приобретаются или строятся суда «Св. Николай», «Св. Андрей Первозванный», «Варфоломей и Анна», «Св. Иван Предтеча», «Св. Павел», «Св. Георгий», «Иоанн Рыльский», «Наталья» и другие. Некоторые компании терпят предпринимательскую неудачу – такова уж коммерческая деятельность. Но большинство компаний имеют хороший доход, который с избытком покрывает как расходы, так и неудачи. Предпринимательская деятельность приносит известность Григорию Ивановичу, но ему этого мало. Он уже думает не только о собственной пользе или о пользе своего семейства, так как Наталья Алексеевна к этому времени уже «одарила» его сыном Иваном (1777 года рождения), сыном Михаилом (1779) и дочерьми Анной (1780 – 1800) и Екатериной (1781), но и о «благе Отечества». Этому способствует его знакомство с известным на побережье Охотского моря, которое в то время называлось Восточным океаном, штурманом Гаврилой Прибыловым, открывшим несколько островов и мечтавшим о новых странствиях и открытиях во благо России. Способствовали тому и другие мореплаватели – Г. Измайлов, Д. Бочаров, И. Глотов, П. Зайков, Петушков, Очередин, Д. Полутов, Г. Ловцов, с которыми Шелихова свели промысловые дела.
В 1780 году от Алеутских островов в Охотск возвращается с богатой добычей судно «Св. Николай», и Григорий Иванович, окрыленный успехом, уже мечтает добраться до берегов Северной Америки, чтобы присоединить тамошние земли к российской короне. О богатых американских землях Шелихов был уже наслышан. Там уже побывали В.И. Беринг (1741), казак С.Г. Пономарев и мореход С.Г. Глотов (1762). А также казаки Лазарев и Васютинский (1764), штурманский ученик Д. Полутов (1776), штурман Очередин (1780). Но они только побывали, но не осваивали. Шелихов же решил заняться освоением этих земель. И не только с целью промысла пушного зверя, но и с целью присоединения их России.
Планы грандиозные. И на их осуществление требуются значительные капиталовложения. Одному или даже двум предпринимателям их не потянуть. Поэтому у Григория Ивановича созрело решение о создании мощной компании, но не на один-два года, а на более длительный срок. С этой целью в 1781 году он едет в Иркутск, чтобы обговорить все с Иваном Илларионовичем Голиковым – к этому времени весьма известным купцом и предпринимателем.
Иван Илларионович соглашается и вместе с племянником Михаилом Сергеевичем Голиковым участвует в создании этой компании, получившей название Северо-Восточной. Но, вложив в нее 66,5 тысяч рублей (50% капитала), выдвигают требование, чтобы Шелихов построил три судна и сам участвовал в экспедиции. Условия были приняты, и подготовка плавания к берегам Америки началась.
Но прежде чем вернуться в Охотск и приступить к строительству кораблей (трехмачтовых судов – галиотов) и их оснастке, Григорий Иванович Шелихов вместе с супругой и детьми успел в 1781 году побывать в Рыльске. Видимо, хотелось посмотреть на родные места и, конечно же, познакомить родственников с супругой и детьми. Наталья Алексеевна вновь была беременна. Пятым ребенком. Но это бремя не испугало ее и не отвратило от нелегкой поездки в далекий и неизвестный ей Рыльск.
О пребывании четы Шелиховых в Рыльске осталось документированное подтверждение. В книге регистрации гражданских актов Вознесенской церкви за 1781 год была сделана запись: «24 дня у рыльского купца Г.И. Шелихова родилась дочь Екатерина».
Некоторые исследователи не исключают, что именно в это прибытие Григория Ивановича в Рыльск, в Иркутск вместе с ним отбыл двоюродный брат Иван Петрович. А его родной младший брат Василий Иванович в Иркутске оказался несколько раньше.
Нельзя исключать и того, что в этот приезд Григорий Иванович посетил не только Рыльск, но и Курск. Ведь в Курске проживали купцы Голиковы, некогда приютившие его и поручившиеся за него перед Иваном Илларионовичем. На Руси, как известно, долг платежом красен…
К концу лета 1783 года в порту Охотска стояли три галиота: «Три Святителя», «Св. Семион Богоприимец и Анна Пророчица» и «Архистратиг Михаил». Первым командовал Герасим Измайлов, вторым – Дмитрий Бочаров, третьим – Василий Олесов.
!6 августа, как позднее напишет сам Григорий Иванович, все галиоты вышли в плавание. На первом находился Шелихов с супругой (и двумя детьми, по данным некоторых исследований). Впрочем, Наталья Алексеевна Шелихова была не единственной женщиной в этой флотилии. Вместе с промысловиком Василием Петровичем Меркуловым плыла и его супруга.
Во время одного из штормов судно «Архистратиг Михаил» отстало, затерявшись в морских просторах. Оно не погибло, но участия в плавании к берегам Америки практически не приняло. Шелихову приходилось обходиться только двумя галиотами.
Во время плавания ни сам Григорий Иванович, ни нанятые им команды впустую время не тратили. Все вновь открытые острова с бухтами, мелями, рифами тщательно прорисовывались и наносились на карту. Проводилось описание флоры и фауны. Заводились знакомства с местными жителями. А на острове Кадьяк, избранном Шелиховым в качестве опорного пункта, были выстроены добротные деревянные дома со слюдяными окнами, дощатыми полами и печками, топившимися «по-белому», хотя в самой материковой России, возможно, еще были селения, где печи топились «по-черному». Поставлена была и баня – диковинка для аборигенов, с которыми русские мореплаватели поддерживали дружеские отношения. Для детей местных жителей была организована школа, в которой их стали обучать грамоте. И через два года не только дети, но и многие взрослые коренные жители острова уже говорили по-русски. И не только говорили, но и составили своеобразные воинские отряды, помогавшие Шелихову и русским промысловикам защищаться от других аборигенов, агрессивно настроенных против пришельцев.
Силами промысловиков и моряков начала обрабатываться и засеваться полевыми и бахчевыми культурами земля. А чтобы всем было понятно, что эта территория России, на одном из мысов по инициативе Шелихова русские поселенцы вкопали гладко отесанный столб. «Сия земля Российской империи владение», – было выжжено кириллицей на нем. Потом, позже, уже по указанию императрицы Екатерины, этот столб будет заменен чугунным. Но это – потом. А пока и деревянный явственно говорил, что «здесь русский дух, здесь Русью пахнет».
Появившееся на берегах Северной Америки русское селение Шелихов назвал «Славороссией». Какое прекрасное название! Только истинный патриот России мог придумать его. Но у последователей Григория Ивановича Шелихова это название как-то не прижилось. Хотя среди тех, кто продолжил его дело, было немало людей порядочных и хорошо известных России. Например, Николай Петрович Резанов (1764 – 1807), зять Шелиховых. Открытые экспедицией Григория Ивановича и присоединенные к России земли стали называться «Русской Америкой».
Здесь также стоит отметить, что во время плавания к берегам Америки у Шелиховых родилась дочь, нареченная Авдотьей (1784 – 1816). Стоит заметить, что Наталья Алексеевна, супруга Григория Ивановича, «традицию рожать детей во время путешествий» продолжит и дальше.
В 1786 году, 22 мая, Г.И. Шелихов, оставив на острове 130 человек своей команды, на борту отремонтированного галиота «Три Святителя» отправился в обратный путь. Вместе с ним отплывали 40 человек местных жителей – «хотели видеть селения русских». Среди них были и подростки, которые потом будут обучаться в Иркутске и достигнут (некоторые) определенного положения в обществе.
В Охотск Г.И. Шелихов прибывает 27 января 1787 года, а 6 февраля вместе с супругой уже спешит в Иркутск. Сибирские дороги и сейчас радости доставляют мало, а в те времена и подавно. Но ни морозы, ни опасности зимнего пути, ни огромные расстояния не пугают чету Шелиховых. Где на собачьих и оленьих упряжках, где на лошадях, часто ночуя прямо на дороге среди тайги, они спешат в Иркутск. Можно было сделать передышку в Якутске, но они позволяют себе только один день отдыха – и снова в путь. И 6 апреля 1887 года они, наконец, дома, в Иркутске, где их ждут друзья и родственники.
Нанеся визиты гостеприимным Полевым, Голиковым и родственникам супруги, Г.И. Шелихов садится за оформление и систематизацию записей, сделанных во время столь длительного путешествия. Рукопись, в принципе, готова, но кое-какие поправки, дополнения и уточнения лишними не будут. Вот и занимается этим делом. Во время работы над рукописью он и получает указание иркутского губернатора И.В. Якоби со всеми «написанными им бумагами и составленными картами новых земель» отбыть в Санкт-Петербург.
Императрица Екатерина II милостиво встретила Г.И. Шелихова и И.И. Голикова. Оба были награждены серебряными шпагами, усыпанными алмазами, золотыми медалями с портретом Ея Величества, похвальными грамотами, чинами надворных советников. Но в ссуде 200 тысяч рублей и выделении войска для охраны новых земель было отказано, ибо «таковые только хлопоты за собой повлекут ненужные».
После «высочайшего» приема Григорий Иванович еще раз посетил Рыльск. Это произошло в 1788 году. В Рыльске он «приобрел место» для строительства дома, который и был позже построен. В этом доме по одному из преданий в 1825 году останавливался император Александр Павлович. Некоторые исследователи жизнедеятельности нашего земляка отмечают, что во время этого приезда он точно бывал в Курске и даже встречался в нем с императрицей Екатериной Великой, проезжавшей в южные губернии России. А такой патриот Рыльска и Рыльского края как Н.Н. Чалых еще сообщает, что 21 декабря 1788 года в Москве у Григория Шелихова, когда тот гостил у родственников, и его супруги Натальи Алексеевны родилась дочь Александра. И далее пишет, что в 1789 году отец мореплавателя – Иван Афанасьевич ездил к нему в Иркутск, а после этого визита Григорий Иванович посетил Рыльск в последний раз. Так это было на самом деле или нет, трудно сказать, но достоверно известно то, что Г.И. Шелихов действительно посещал свою «малую родину» и получил звание «почетного гражданина Рыльска».
По сведениям курского исследователя Л.В. Горбачева, в 1789 году (по другим данным, в 1791 или в 1792 году) в столице Российской империи увидела свет книга Г.И. Шелихова «Российского купца Григория Ивановича Шелихова странствования…». Название витиеватое и длинное. В стиле того века. И в разных изданиях имеет некоторые вариации. Впрочем, дело не в названии, а в самой книге. Эта небольшая по количеству страниц книга не только найдет своего читателя, но и вызовет глубочайший интерес просвещенной публики как в России, так и за ее пределами. Еще при жизни Шелихова она будет трижды переиздаваться. Ее переведут на немецкий и английский языки. Но все равно, как отмечают исследователи, «оставалась библиографической редкостью». Кстати говоря, последнее переиздание этой книги Г.И. Шелихова было в 1971 году в Хабаровске. А вот в Курске и Рыльске, к сожалению, ее ни разу не издали.
До путешествия нашего земляка Россия знала немало землепроходцев и мореплавателей. Часть из них мы уже упоминали, другую часть также можно назвать, например, Ермак Тимофеевич (? – 1585), положивший начало освоению Западной Сибири. А еще были И.Ю. Москвитин, открыватель Охотского моря (1639 г.), С.И. Дежнев (1605 – 1673) и Ф.А. Попов, обогнувшие Чукотский полуостров и открывшие пролив между Азией и Америкой (1648), В.Д. Поярков, совершивший первое плавание по Амуру (1643-1646 гг.), В.В. Атласов (около 1661/64 – 1711), открывший Камчатку. Были и другие. Взять хотя бы братьев Лаптевых, Дмитрия Яковлевича и Харитона Прокопьевича. Этим не удивить. Ведь еще во времена великого киевского князя Владимира Святославича Красное Солнышко были известны не только иноземные путешественники, приходившие на Русь, но и русские. Так, за 1001 год русские летописи в пересказе В.Н. Татищева сообщают о том, что «в то лето послал Владимир послов своих, как гостей, одних в Рим, других во Иерусалим, в Египет и Вавилон описать земли, грады и прочее, а также обычаи и порядки правления каждого». И из «Жития» Феодосия Печерского знаем, что в первой половине того же XI века через Курск проходили паломники, направляясь к Святым местам в Палестине, с которыми отрок Феодосий сделал первую попытку покинуть отчий дом. Но в отношении Г.И. Шелихова очень важно то, что наш земляк не только совершил путешествие, не только открыл и присоединил к российской короне новые земли, но и красочно описал свое путешествие. Правда, и в этом он был не первым. В XV веке тверской купец Афанасий Никитин (? – 1474/75), посетил Индию (1471-1474 гг.) и написал «Хождение за три моря». А задолго до него иерей Даниил, посетив в 1106 – 1108 годах Святую землю, описал свое путешествие в знаменитом «Хождении». И это его «Хождение» было настолько интересно нашим далеким предкам, что в десятках, если не сотнях списков ходило по Руси. Следовательно, предшественники у Григория Ивановича Шелихова были. И еще какие!..
Современники и позднейшие литературоведы отмечали не только художественную сторону написанного Шелиховым произведения – красочное описание кораблей, спокойного и «разгневанного» моря, природу открытых островов, портретные и психологические зарисовки команды и островитян, – но и ее научное значение. Книга явилась «ценным вкладом в русскую географическую науку». Недаром же ее можно было видеть на столе у А.С. Пушкина.
Бурная деятельность, поднятая Григорием Ивановичем по «приобретению Россией новых земель», по-видимому, подорвала его здоровье. 20 июля 1795 года, в возрасте 48 лет, Г.И. Шелихов умер в Иркутске. И там же был похоронен. У Шелиховых к этому времени, кроме вышеназванных детей, родились еще сын Василий (1791 г.), дочь Наталья (1793), дочь Елизавета (1794). А супруга Наталья Алексеевна была беременна сыном, родившимся в 1796 году и получившим имя Григорий в честь покойного уже батюшки.
Авторы, исследовавшие жизненный путь потомков Григория Ивановича, отмечают, что из 10 детей Шелиховых, часть умерла еще в младенчестве. С 1788 года нет упоминаний о Михаиле. Еще раньше не стало упоминаний о первенце Иване. А вот Василий Григорьевич Шелихов пошел по военной линии и принимал участие в Бородинском сражении с войсками Наполеона. Анна Григорьевна была замужем за Н.П. Резановым. Умерла после родов. Родившаяся во время плавания Авдотья вышла замуж за Михаила Матвеевича Булдакова, оставившего свой след в Русской Америке. Умерла в 1816 году.
Перед своей кончиной Г.И. Шелихов успел отправить еще несколько морских экспедиций к основанному им поселению, а также завещал городу Рыльску 30 тысяч рублей. Кроме этого, он оказывал материальную помощь как своим многочисленным родственникам, так и Ивану Ивановичу Голикову для издания «Деяний Петра Великого». Благодаря его помощи благодарные рыляне построили госпиталь и Вознесенскую церковь.
В отличие от многих курян, так или иначе прославивших свое имя в истории Отечества, но позабытых или полузабытых, Григорий Иванович Шелихов не был обделен памятью и вниманием потомков к себе и своим деяниям. Его именем назван залив в Охотском море и пролив между побережьем Аляски и островом Кадьяк, а также ряд рек и озер в Северной Америке. Его имя носят улицы и школы. В музеях ему посвящаются целые залы.
Недалеко от Иркутска в советское время был построен и назван его именем город металлургов – побратим Рыльска. В Иркутске на его могиле стоит величавый обелиск, а в Рыльске – памятник. Тут Григорий Иванович изображен во весь рост в дворянском мундире с медалью на шее и со шпагой.
История памятника такова: 20 июля 1895 город Рыльск отмечал столетие со дня кончины своего земляка. И городская Дума по ходатайству Русского географического общества приняла решение о сооружении памятника. Изготовление его было доверено известному тогда скульптору И.Я. Гинцбургу. Тот взялся за дело и выполнил заказ рылян. Памятник был отлит из старых морских пушек. Средства на него собирались путем всероссийской подписки. 24 августа 1903 года при стечении всех жителей Рыльска было торжественное открытие памятника на Соборной площади. Но в 1933 году под лозунгом «долой купечество» памятник снесли и отправили на переплавку. Господи, до чего же много у нас в стране идиотов! Причем идиотов, облеченных властью…
Фрагмент памятника Г.И. Шелихову в Рыльске.
И только в 1947 году, на волне победного энтузиазма, пришло осознание необходимости восстановления памятника великому мореплавателю. По хранящемуся в Военно-Морском музее Ленинграда эскизу известный советский скульптор В.И. Ингал, используя оригинальное художественное решение литья, изготовил новый памятник. В ноябре 1957 года памятник «именитому рыльскому гражданину Г.И. Шелихову» был открыт. Слава богу, разум восторжествовал над глупостью и варварством!
Не оставили без внимания имя Г.И. Шелихова и отечественные писатели. Г.Р. Державин (1743 – 1816) посвятил ему стихи, назвав «Колумбом Российским». Другой поэт и баснописец И.И. Дмитриев (1760 – 1837), обращаясь к последующим поколениям, писал: «Не забывай, потомок, что Росс, твой предок, и на Востоке громок». Писал о нем и А.Н. Радищев (1749 – 1802), которому Г.И. Шелихов оказывал материальную поддержку во время сибирской ссылки.
В советское время писали о нем известные писатели С. Марков, А. Адамов, Б. Полевой, А. Югов и другие. Исторические романы о нем издали В. Григорьева и Ю. Федоров.
И в наши дни имя великого земляка курян привлекает к себе внимание, в том числе курских ученых и писателей. О нем написаны статьи и монографии, ему посвящены поэмы и стихи М. Саницкого, А. Харитановского, В. Саранских и других авторов. И это славно!
ОБРАЗЕЦ ТВОРЧЕСТВА Г.И. ШЕЛИХОВА
(Из книги «Шелехова странствование от
Охотска к Американским берегам...»)
Построив при Охотском порте в 1783 году от компании три галиота, и наименовав оные, пер¬вый Трех святителей, второй Св. Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы, третий Св. Михаи¬ла, отправился в Восточный Океан 1783 года Ав¬густа 16 дня из устья реки Урака, впадающей в Охотское море, с 192 человеками работных лю¬дей; и будучи сам на первом галиоте с женою моею, которая везде за мною следовала, и все трудности терпеть не отреклась, назначил на случай разлучения судов противными ветрами, сборным местом остров Беренгов. Преодолев разные затруднения, препятствовавшие моему плаванию, 31 числа Августа же месяца, приплы¬ли к первому Курильскому острову, но против¬ный ветр не допустил пристать к оному даже до 2 Сентября. Сего числа, став на якорь, сходили на остров и запаслись пресной водою, 3 Сентяб¬ря пустились в назначенный путь, на котором 12 числа сделавшийся шторм и продолжаясь двое суток, разлучил все галиоты один от другого. Бу¬ря сия столь была велика, что лишились было и надежды в спасении своей жизни; но однакожь 14 числа два первые галиота сошлись и приста¬ли на Беренгов остров 24 Сентября, расположась перезимовать на оном, сколько в ожидании третьего галиота, на коем было людей 62 чело¬века, столько же и в рассуждении противных ветров; но галиота оного во все время бытности на Беренговом острову дождаться не могли.
Используемая литература:
Адамов А. Колумб российский. Курск, Изд-во «Курская правда», 1948. – 98с.
Адамов А. Г.И. Шелихов. Москва, 1952. – 44 с.
Башулов Б. Юность Колумба российского. Рыльск, 2002. – 64с.
Большая Курская Энциклопедия. Т. 1. Кн. 3. Курск, 2009. С. 198.
Большая Советская Энциклопедия. Т. 29. 3-е издание. М.: Изд-во «Советская энциклопедия», 1978. С. 372.
Гордость земли Курской. Сборник очерков о знаменитых земляках. Составитель Шехирев М.Ф. Курск, 1991. – 208 с.
Ларионов С. Описание Курского наместничества. М.: Вольная типография Пономарева, 1786. – 58 с.
Кулешов В.И. История русской литературы X - XX века. М.: Русский язык, 1989. – 639 с.
Курск. Очерки истории города. Воронеж: ЦЧКИ, 1975. – 278с.
Курский край: Культура и культурно-историческое насле¬дие. Научно-популярная серия в 20-ти томах. Т. 18. Курск, изд-во «Учитель». 2002. – 282 с.
Просецкий В.А. Рыльск. Издание 3-е. переработанное. Во-ронеж, ЦЧКИ. 1977. – 176 с.
Русский биографический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. М.: Эксмо, 2007. С. 903.
Связь времен. Рыльск. Г.И. Шелихов - основатель русской Америки. Рыльск. 1997. – 92 с.
Связь времен. Рыльск. 84 с.
Святополк-Мирский Д.П. История русской литературы с древнейших времен. М.: Эксмо. 2008. - 608 с.
Советская историческая энциклопедия, т. 4. М.: Изд-во «Советская энциклопедия». 1963. – С. 246.
Советский энциклопедический словарь. Издание четвёртое. М.: «Советская энциклопедия». 1988. – С. 1516.
Татищев В.Н. История Российская. В 3 томах. Т. 2. М.: АСТ. Ермак. 2005. С.63.
Чалых Н.Н. Рыльск. История с древнейших времен до кон¬ца XX века. Курск, 2006. – 688 с.
Цапенко М.П. По западным землям Курским и Белгород-ским. М.: Искусство, 1976. – 134 с.
Шелихов Г.И. Шелихова странствия из Охотска к Амери-канским берегам. СПб. - 1791 г. - 22 с.
ПЕРВЫЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ПОЭТ
В КУРСКОЙ ГУБЕРНИИ
«…Богатство мало веселит,
Когда о нем никто не знает.
И радость только тот вкушает,
С другими кто ее делит».
И.Ф. Богданович
И.Ф. Богданович
(1743-1803)
Этот очерк будет посвящен первому профессиональному поэту, журналисту и издателю, осчастливившему своим пребываем Курск и Курскую губернию. Речь пойдет об Ипполите Федоровиче Богдановиче.
Если ранее Курская земля давала России персон, так или иначе связавших свою деятельность с литературой, из среды служивого сословия и купечества (вспомним Ф. Печерского, С. А. Медведева, Кариона Истомина, Г.И. Шелихова, И.И. Голикова), то И.Ф. Богданович был представителем дворянства. И прибыл он на периферию в город Курск из центра – столицы Российской империи Санкт-Петербурга.
Однако, по порядку…
Согласно данным Большой Советской энциклопедии, родился Ипполит Федорович 23 декабря 1743 года (по старому стилю) или 3 января 1744 года (по новому) в семье украинского дворянина. Местом рождения стало селение Переволочная Полтавской губернии или Киевской губернии по данным курского писателя, ученого и краеведа Ю.А. Бугрова. Бугров, кстати, в своей статье, помещенной в Большую Курскую Энциклопедию, указывает, что отец Богдановича принадлежал к роду обрусевших сербов.
А вот в «Русском биографическом словаре» Брокгауза и Ефрона сообщается, что «существует целый ряд старинных дворянских родов Богдановичей и Богдановичей-Дворжецких польского происхождения…». И что от этих выходцев происходят и «две ветви Богдановичей, записанных в VI часть родословной книги Смоленской губернии, а также Богдановичи, записанные в I часть родословных книг Полтавской и Харьковской губерний».
Третьей версии о родословных корнях И.Ф. Богдановича придерживается еще один курский ученый литературовед В.А. Ачкасов. Согласно его версии, Богданович, «скорее всего, происходил из семьи мелкого шляхтича, не имевшего крепостных». Этой позиции в биографической справке придерживаются и авторы двухтомного сборника «Русская литература – век XVIII.
Первоначальное образование Ипполит получил в родительском доме. Но когда ему исполнилось 10 лет, он, в соответствии с традициями того времени, был отправлен в Москву «для приказной службы». И там записан в Юстиц-коллегию юнкером. Так начались годы серьезной учебы и службы.
Как отмечают исследователи творческой деятельности Ипполита Федоровича, он еще в детские годы увлекся поэтическими произведениями М.В. Ломоносова. Возможно, именно они и оказали большое влияние, на развитие поэтических способностей у самого Ипполита. А когда ему было около 15 лет, то судьба свела его с уже известным писателем того времени Михаилом Матвеевичем Херасковым (1733-1807). Тот не только приютил талантливого юношу в своем доме, но и привлек его к переводу документов с французского и немецкого языков. Данное обстоятельство прямо указывает на высокий уровень образованности Богдановича.
Кроме того, именно Херасков впервые опубликовал стихи Ипполита Богдановича в своем журнале «Полезное увеселение». И, по-видимому, свел начинающего поэта с литературной общественностью Москвы. На этот факт указывают сообщения Николая Михайловича Карамзина (1766-1826) о юношеской непосредственности Богдановича: «Осьмнадцати лет он казался еще младенцем в свете; говорил что думал; делал что хотел; любил слушать умные разговоры и засыпал от скучных». Он же сообщает также и о необыкновенной искренности Ипполита и его чувственности и эмоциональности.
В 1761 году И.Ф. Богданович окончил Московский университет с чином прапорщика. И в связи с отменной успеваемостью был оставлен при университете в качестве «надзирающим над классами». Кроме того, он был причислен офицером к Навагинскому полку.
Политическая обстановка в Российской империи довольно сложная. Продолжается война с Пруссией. 25 декабря в возрасте 62 лет умирает императрица Елизавета Петровна. И к власти приходит ее племянник от старшей сестры Анны – Петр III. Новый император круто меняет внешнюю политику и мирится с прусским королем Фридрихом II. Мало того, он все завоеванные русской армией земли возвращает Пруссии и передает Фридриху корпус генерала З.Г. Чернышова.
Это вызывает недовольство русского офицерства. Даже манифест Петра III «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» от 16 февраля 1762 года не уменьшает круг его недоброжелателей. Зреет заговор. И 28 июня гвардейскими офицерами с помощью Измайловского и Семеновского полков свершен переворот в пользу супруги Петра – Екатерины. На осень назначается коронование императрицы Екатерины II.
И здесь, как сообщают биографы Богдановича, он назначается в комиссию по приготовлению к коронованию императрицы. Ему поручается сочинить надписи для триумфальных ворот. С чем он блестяще справляется. Это обстоятельство приводит к тому, что девятнадцатилетний Ипполит Федорович становится близок ко двору Екатерины II.
В 1763 году он сближается с группой дворян-либералов, возглавляемых графом Н.И. Паниным (1718-1783), одним из образованнейших людей того времени. Вскоре Богданович начинает заниматься журналистской деятельностью. И совместно с княгиней Екатериной Романовной Дашковой (1743-1810) издает журнал «Невинное упражнение». А в следующем году по протекции Дашковой переходит в штат младшего Панина – Петру Ивановичу (1721-1789) и служит переводчиком Иностранной коллегии.
В 1765 году он пишет поэму «Сугубое блаженство», с которой знакомит только ближайшее литературное окружение, так как она предназначается в качестве презента одиннадцатилетнему цесаревичу Павлу Петровичу.
В период с 1766 по 1768 год Богданович по долгу службы находится в Дрездене и исполняет обязанности секретаря русского посольства. По возвращении из заграницы продолжает трудиться в Иностранной коллегии и занимается поэтическим творчеством. Но этого ему кажется недостаточно. И в 1775 он издает собственный журнал «Собрание новостей», в котором высказывается о необходимости смягчения крепостного права и отмены барщины. Довольно смелые действия для того времени.
Не довольствуясь достигнутым, Ипполит Федорович с 1776 года по протекции университетского друга и директора Академии наук С.Г. Домашева (1742-1795) начинает редактировать «Санкт-Петербургские ведомости». Деятельность Богдановича на ниве редактирования издания Академии наук «Санкт-Петербургских новостей» продолжалась до 1782 года.
В 1786 и 1788 годах из-под пера Богдановича выходят, соответственно, лирическая комедия «Радость Душеньки» и драма «Славяне». Как отмечают некоторые исследователи, эти произведения были написаны Ипполитом Федоровичем под заказ. Но они принесли ему если не поэтические лавры, то материальные блага, укрепив его финансовые позиции.
Однако наибольший успех имела поэма Богдановича «Душенька» – вольное переложение романа Ж. Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона» – изданная им в 1778 и переизданная в 1783 году. Это произведение высоко оценила императрица Екатерина II, которая по ходатайству Дашковой, являвшейся поклонницей таланта поэта и выкупившей весь тираж для Академии, возвращает Богдановича вновь в Академию наук (1783 г.).
Кроме того, как сказано в «Русском биографическом словаре» Брокгауза и Ефрона, «по воле императрицы» параллельно с этим И.Ф. Богданович занимается собиранием и изданием русских пословиц с переложением их в стихи. Сборник «Русские пословицы» увидел свет в 1784 году. (По другим данным – в 1875 г.).
Литературоведы, отдавая должное Богдановичу, как первому российскому поэту, проявившему интерес к народному творчеству, ибо поэма «Душенька» насыщена фольклорными мотивами, также отмечают, что этим произведением он как бы противопоставил себя главенствующему тогда классицизму. И проторил путь к начинающему набирать силу романтизму. А Ю.А. Бугров в своих очерках прямо говорит, что «его можно без натяжки назвать предтечей А.С. Пушкина».
С 1788 по 1796 год И.Ф. Богданович служит в Государственном архиве. Литературной деятельностью занимается не так интенсивно, на что указывал с сожалением Н.М. Карамзин. Правда, продолжал переводить произведения Вольтера, Ж.Ж. Руссо, Д. Дидро и других иностранных авторов, обогащая отечественную культуру. Но это – до смерти императрицы Екатерины II (6 ноября 1796 г.). А после ее смерти подает в отставку и удаляется из Петербурга в Сумы к брату.
Многие исследователи жизненного и творческого пути поэта связывают столь неожиданный демарш Ипполита Федоровича с гонениями на него со стороны нового императора Павла. Как известно, Павел, став императором, подверг опале всех лиц, близких ко двору его матушки. По-видимому, под эту категорию подпал и Богданович, став опальным поэтом…
В 1797 году Ипполит Федорович, которому шел пятьдесят четвертый год, из Сум прибыл в Курск. И поселился одинокий поэт в доме обеднявшей дворянки (по другим данным – мещанки) Машниной на углу улиц Троицкой и Пастуховской (ныне Пионеров и Белинского).
Причиной переезда Богдановича из Сум в Курск некоторые исследователи называют его любовь к молоденькой служанке в семье брата, которую его родня, особенно сестры, восприняли «в штыки».
Несмотря на то, что курский период в жизни И.Ф. Богдановича был не столь долгим (около пяти лет), но и он имел свои положительные моменты. Во-первых, надо полагать, вокруг него сразу же образовался кружок любителей русской словесности. Ведь в губернском Курске уже существовали Главное народное училище (с 1783 г.) и Малое народное училище (с 1794 г.). А с 1792 года существовали театр и типография, в которой были напечатаны произведения курских авторов.
Согласно исследованиям Ю.А. Бугрова, первыми курскими литераторами того времени стали учитель Иван Тимофеевич Васильев, автор книги «Благополучное время, или разговор мальчика со стариком», и архимандрит Знаменского монастыря Амвросий Гиновский, издавший книгу «История о городе Курске и чудотворной иконе Знамения». А также местные поэты: чиновник Казенной палаты Пестов, издавший оду «Скупость», И. Золотницкий, напечатавший «Оду графу Суворову» и подпоручик Василий Лобачевский, посвятивший оду губернатору А.А. Беклешову. Кроме того, в городе была уже больница, в которой работали врачи – люди высоко образованные.
Проводя краткий обзор книг, изданных в курской типографии, Ю.А. Бугров отмечает книгу «Торжество курских муз», в которой были напечатаны очерки и оды курских учителей. Не оставил он без внимания книгу учителя и типографского корректора С.А. Зубкова по географии с энциклопедическими выкладками, а также книги. Как видим, любители словесности в Курске уже были…
Нельзя сбрасывать со счетов представителей курского дворянства и чиновничества, которых уже на середину 80-х годов, согласно данным прокурора Верхней Расправы Сергея Ларионова, было более 650 человек. Не исключено, что и некоторые представители курского духовенства, по примеру архимандрита Гиновского, увлекались литературой. Хотя бы духовного плана.
Доподлинно же известно, что И.Ф. Богданович в Курске был дружен с графом Г.С. Волькенштейном, содержавшим домашний театр из крепостных. Об этом в своих воспоминаниях пишет Михаил Семенович Щепкин (1788-1863), лично знавший поэта и даже бравший у него книги для чтения. Находился Ипполит Федорович и в хороших отношениях с курским губернатором А.М. Веревкиным. Не исключено, что он также встречался с князем и поэтом Прокопием Васильевичем Мещерским (1746-1818), посещавшим Курск и курские имения с 1801 года.
12 марта 1801 года на престол Российской империи взошел Александр Павлович, коронация которого была назначена на 15 сентября того же года. И Ипполит Федорович пишет оду «На случай коронования его императорского величества государя Александра Павловича». Новый император России благосклонно принял поэтическое преподношение, но в Петербург поэта не позвал. Только выслал ему в Курск дорогой перстень.
По-видимому, ода на случай коронования Александра стала последним поэтическим произведением И.Ф. Богдановича. В декабре 1802 года он заболел и 6 января 1803 года умер.
Похоронен И.Ф. Богданович в Курске на Херсонском кладбище.
В период с 1831 по 1834 гг. в Курске был губернатор Павел Николаевич Демидов. В 1834 году он установил на могиле поэта памятник (второй вариант): постамент из черного мрамора с изящной статуей Психеи (Душеньки) из белого на его вершине.
Не сохранившийся памятник И.Ф. Богдановичу в Курске.
К сожалению, варвары в крае были всегда… К 1892 году, когда памятник на могиле Богдановича был обследован краеведом Т.И. Вержбицким, у статуи была отбита голова и причинены другие повреждения. Прогрессивная общественность и местная пресса по отчетам Вержбицкого поднимают вопрос перед «отцами города» о реставрации памятника. Их поддерживают местные предприниматели, пообещавшие финансовую помощь.
В связи с этим в 1894 году памятник реставрируется, в том числе устанавливается новая фигура Психее. Мало того, он переносится с кладбища в центр города. На общее обозрение.
Но в 30-х годах ХХ века по идеологическим соображениям памятник «мигрирует» сначала к областному краеведческому музею, а затем – вновь на Херсонское кладбище. Подальше от глаз пролетариата. Глупость неимоверная!
Как ни прискорбно писать об этом, но к настоящему времени от памятника остался только пьедестал. И тот, как пишет неутомимый исследователь курских древностей и судеб видных деятелей края Ю.А. Бугров, «изрешечен автоматными очередями фашистов».
Кроме имени, отчества и фамилии поэта, а также дат его жизни и смерти, на пьедестале можно прочесть и стихи из «Душеньки»:
Богатство мало веселит,
Когда о нем никто не знает.
И радость только тот вкушает,
С другими кто ее делит.
А вот портрет И.Ф. Богдановича история для потомков сохранила. Несколько аскетическое и в то же время одухотворенное лицо поэта запоминается мгновенно. Его ни с кем не спутать.
Как видим, вторая половина XVIII века для Курской земли в литературном плане была урожайна на сочинителей. И если выходцы из купеческого сословия Иван Голиков и Григорий Шелихов были скорее любителями словесности и занимались этим делом в силу склонности к путешествиям и отечественной истории, то дворянин Ипполит Федорович трудился вполне профессионально. Его по праву можно считать первым курским профессиональным поэтом.
ОБРАЗЕЦ ПОЭТИЧЕСКОГО ТВОРЧЕСТВА
И.Ф. БОГДАНОВИЧА
***
Господь меня блюдет,
Господь и просвещает,
И от юнейших лет
В путь правый наставляет.
С млеком закон свой влил
В меня еще в младенстве,
Дабы во благоденстве я
Господа хвалил.
Хоть пагубный предел
Назначен мне врагами,
Мой щит пребудет цел,
Я злость попру ногами.
Что враг мне сотворит,
Горящий злобным жаром,
Коль крепких сил ударом
Господь его сразит.
Он щедрую простер
Ко мне свою десницу:
Умножил выше мер
Мой скот, мою пшеницу.
Пою тебе всяк час,
Источник благ нетленны!
Внемли из уст Ты бренных
Моих хвалений глас.
Используемая литература:
Ачкасов В.А. И.Ф. Богданович / Связь времен. Поэтическое слово земли Курской. Курск: Изд-во КГПУ, 2002. С. 52-71.
Баскевич И.З. Курские вечера. Воронеж. ЦЧКИ, 1979. – 208 с.
Большая Советская энциклопедия. Третье издание. Т.3. М.: Изд-во Советская энциклопедия, 1970. С. 445.
Большая Курская Энциклопедия. Том 1. Книга 1. Курск, 2004. С. 92.
Бугров Ю.А. Литературные хроники Курского края. Курск: Издательский дом «Славянка», 2011. – 408 с.
Бугров Ю.А. Свет курских рамп. Курск: Издательский дом «Славянка», 2009. – 480 с.
Бугров Ю.А. Стигийский сон./ Обреченные на любовь. Курск, 2009. С. 197-226.
Гордость земли Курской. Сборник очерков о знаменитых земляках. Составитель Шехирев М.Ф. Курск, 1991. – 208 с.
Кулешов В.И. История русской литературы. М.: «Русский язык», 1989. – 640 с.
Курск. Очерки истории города. Воронеж, ЦЧКИ. 1975. – 278 с.
Курский край: Культура и культурно-историческое наследие. Научно-популярная серия в 20 томах. Т. 15. Курск, 2002. – 484 с.
Курск. Краеведческий словарь-справочник. Курск, 1997.
Русский биографический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. М.: Эксмо, 2007. С. 130.
Русская литература – век XVIII. Лирика. М.: Художественная литература, 1990. – 737 с.
Святополк-Мирский Д.П. История русской литературы с древнейших времен. М.: Эксмо, 2008. – 69 с.
АФАНАСИЙ АФАНАСЬЕВИЧ ФЕТ
(1820 – 1892)
СЛОВО ОБ АФАНАСИИ ФЕТЕ –
КУРСКОЙ ЗЕМЛИ ПОЭТЕ
Богата на таланты Курская земля. Богата она на них с древних времён и по настоящее время. Это и писатели, и поэты, и художники, и артисты, и духовные лидеры, и краеведы, и инженеры, и архитекторы, и врачи, и ученые, а также государственные и общественные деятели. Но, чтобы «не растекаться мыслью по древу», остановимся всё же на «тружениках пера и слова», так как одному из них и посвящается данная статья.
Самым первым из известных земляков курян является основатель Печерского монастыря и родоначальник монашеского общежития на Руси преподобный Феодосий Печерский (ок. 1008 – 1074), который к тому же был ещё и писателем, и религиозным философом, и духовным просветителем. Феодосий Печерский родился не в Курске, а в городе Василеве под Киевом, но детство и юные годы провёл в нашем городе.
С конца XVII по начало XVIII веков сразу два курянина были известны просвещенной России – это писатель, общественный деятель, первый русский библиограф и поборник российского просвещения Симеон Агафоникович Медведев (в монашестве Сильвестр) (1641 – 1691) и поэт, просветитель и переводчик Карион Истомин (1650 – 1711). Оба родились в Курске.
Во времена Екатерины Великой в Российской империи было широко известно имя поэта и переводчика Ипполита Фёдоровича Богдановича (1743/44 – 1803), автора ряда стихотворных сборников, поэм, лирической комедии «Радость Душеньки», драмы «Славяне». Наибольшую популярность, в том числе и при императорском дворе, получила его поэма «Душенька» (1778 г.). Последние годы своей жизни Богданович провёл в Курске, проживая в доме купчихи Машниной на углу улиц Пастуховской и Троицкой, ныне Белинского и Пионеров.
Курянам известны имена уроженцев Курска: писателя и историографа, автора «Деяний Петра Великого» в 30 томах Ивана Ивановича Голикова (1735 – 1801); поэта, прозаика и издателя Егора Васильевича Аладина (1796 – 1860); очеркиста и издателя русских народных сказок Екатерины Алексеевны Авдеевой (Полевой) (1789 – 1865) и её братьев – журналистов, писателей, историков, критиков – Николая Алексеевича (1796 – 1846) и Ксенофонта Алексеевича (1801 – 1867) Полевых, некоторое время проживавших в Курске.
Нельзя умолчать и о курских декабристах, большинство из которых так или иначе были связаны с литературной деятельностью. Среди них наиболее известны имена Фёдора Фёдоровича Вадковского (1800 – 1844), поэта, композитора, выдающегося скрипача, а также А.Е. Мозалевского и М.Н. Паскевича.
Можно назвать и ещё ряд известных фамилий и имён, прямо связанных с литературным творчеством. И в этом блистательном ряду наших земляков, как бриллиант в короне, сверкает имя русского поэта-лирика Афанасия Афанасьевича Фета.
«Успех вышедшей в 1850 году в Москве книги «Стихотворения А. Фета» открыл ему в Санкт-Петербурге доступ в кружок «Современник», где он познакомился с Тургеневым, Боткиным, Л.Н. Толстым», – говорится о Фете в «Русском биографическом словаре» Брокгауза и Ефрона.
Однако первые стихотворные опыты А.А. Фета были опубликованы ещё в 1840 году, когда он, будучи студентом Московского университета, совместно с другом Аполлоном Григорьевым выпустил студенческий сборник. А в 1842 и в 1843 годах цикл его лирических стихотворений был напечатан, соответственно, в «Москвитянине» и «Отечественных записках».
Лирика Фета очаровала, заворожила современников своей певучестью, мелодичностью, а стихотворение «На заре ты её не буди», положенное на музыку А. Варламова, стало называться «народной песнею». В 1843 году в «Отечественных записках» увидело свет и полюбилось многим поколениям русского народа стихотворение «Я пришёл к тебе с приветом», ставшее, по мнению многих литературных критиков, как бы «лирическим автопортретом» поэта первого периода его творчества.
Я пришёл к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;
Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришёл я снова,
Что душа всё так же счастью
И тебе служить готова;
Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь, – но только песня зреет.
Первые читатели, не будучи знакомыми с автором, выдвинули предположение, что Фет, это не фамилия, а, скорее всего, псевдоним какого-либо «усадебного питомца». Однако тайна фамилии автора в большей степени заключалась не в его литературной творческой стезе и авторской прихоти, а в довольно драматичных жизненных обстоятельствах…
В сентябре 1820 года в усадьбу Новосёлки Мценского уезда Орловской губернии из годового путешествия по Германии возвратился сорокачетырёхлетний помещик, отставной гвардеец Афанасий Неофитович Шеншин. Возвратился не один. Он привёз с собой жену – двадцатидвухлетнюю Шарлоту Фёт, бросившую в Дармштадте своего мужа Иоганна Фёта, дочь Каролину и престарелого отца Карла Беккера. Воспылавшая в ней страсть к русскому отставному офицеру была выше брачных уз и религиозной морали.
Вскоре после приезда Шеншина и Шарлоты в Новосёлки, у них родился ребёнок, наречённый Афанасием. Так появился на свет божий Афанасий Афанасьевич Шеншин. Под такой фамилией в метрических документах был записан Афанасий Афанасьевич. Точной даты рождения будущего гениального поэта не установлено и до настоящего времени. Существуют варианты: 29 октября, 23 ноября, 29 ноября и даже 6 декабря 1820 года.
Прожив четырнадцать лет в Новосёлках как Афанасий Шеншин, он вдруг был отвезен в далёкий лифляндский городок Верро и там помещен в частный пансион немца Крюммера, где вскоре был поставлен перед фактом, что «отныне он гессен-дармштадтский подданный Афанасий Фёт». Фёт, а не Шеншин.
Трудно пришлось А. Фёту (по-немецки «фёт» – «жирный»), оторванному от семьи и дома, потерявшему свою фамилию, в чужом городе среди чужих людей. Об этом времени сам А.А. Фет говорил позже, что он чувствовал себя «собакой, потерявшей хозяина». Однако печаль по потерянному российскому краю, по матушке и Афанасию Неофитовичу Шеншину, которого он по-прежнему считал своим родителем, ностальгия по России с ее бескрайними просторами делали свое дело: в юноше зарождалось торжество света слова и музыки, которое вскоре одержит победу над жизненным мраком.
Неимоверными усилиями матушки и А.Н. Шеншина удалось Афанасия Афанасьевича перевести сначала из пансиона Крюммера в пансион профессора Московского университета Погодина, а оттуда в 1838 году – и в Московский университет. И если в первом студенческом сборнике его стихи вышли за подписью А. Фёта, то в 1842 году под стихотворение «Посейдон» в журнале «Отечественные записки» стояла фамилия автора А. Фет. Возможно, по ошибке наборщика и невнимательности редактора произошла смена букв «ё» на «е». Но – тем не менее – так появился в России поэт с фамилией Фет.
Поэзия А. Фета захватила, закружила современного ему читателя своим светом, добротой, искренностью, напевностью, музыкальностью, необыкновенным звучанием строк и их построением. Если в стихотворении «Я пришёл к тебе с приветом», особенно в первой строфе, динамику светлого, радостного, весеннего настроения создает употребление нескольких глаголов, следующих подряд один за другим, то в «Шёпоте сердца» все построение основано на одних существительных.
Шёпот сердца, уст дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
Бледный блеск и пурпур розы,
Речь не говоря,
И лобзания, и слёзы,
И заря, заря!
По единодушному мнению всех исследователей творчества А. Фета, это стихотворение стало символом всей фетовской поэзии. И пусть он, в силу естественных причин, не был родоначальником лирики – самого музыкального рода словесного творчества, высокого и очень трудного искусства, но «законодателем моды» в этом жанре стал безусловно, обретя подражателей и последователей не только в своё время, но и в последующие периоды.
В 1844 году А. Фет окончил университет (по словесному отделению) и в следующем году поступил на службу в кирасирский Военного Ордена полк, расквартированный в Херсонской губернии. Тем самым он как бы пошел «по стопам родителя» А.Н. Шеншина, служившего также в кавалерии. Во время службы он познакомился с дочерью безродного херсонского помещика Марией Лазич, ставшей ему «музой». Однако до брачных уз дело не дошло. А в 1851 году, в самый пик творчества А. Фета, Мария погибла.
В 1857 году А. Фет женится на девушке из богатой московской семьи Марии Петровне Боткиной, а в 1858 году в звании штабс-ротмистра выходит в отставку. В эти годы он пытается «добывать на жизнь» литературным творчеством, но вскоре приходит к выводу, что на гонорары за стихотворные произведения прожить невозможно. (Совсем как в наше демократическое время). Поэтому в конце 1860 года он приобретает во Мценском уезде хутор Степановку с двумястами десятинами «отличной чернозёмной земли». И сельскохозяйственный сезон нового, 1961 года, года отмены крепостного права, встречает и проводит на собственной земле. Как и в поэтическом творчестве, так и в сельском хозяйствовании А. Фет оказывается талантливым человеком. Его успехи на ниве обустройства Степановки и своего хозяйства вызывают не только одобрение, но и восхищение такого гения отечественной словесности как Л.Н. Толстой.
За семнадцать лет жизни в Степановке А. Фет превратил ее в образцовое доходное хозяйство. Бывший хутор стал хорошо устроенной усадьбой с «комфортабельным» домом, с прудом, садом и парком. Разбитые дороги были отремонтированы и превратились в отличные подъездные пути. Только все чаще и чаще в творчестве поэта звучали ноты грусти, горестного чувства «безотзывности» и обреченности одиноко нести свой поэтический огонь.
Курский период в творчестве поэта начался с 1877 года, когда он купил великолепную старинную усадьбу Воробьевку и переехал туда жить. Исследователи фетовского творчества отмечают новый поэтический взлет – смена места жительства благосклонно повлияла на поэта.
А. Тархов в предисловии к книге А. Фета «Стихотворения, поэмы, переводы» пишет: «Здесь лирический поток старика Фета набрал полную силу, и появились один за другим четыре выпуска его лирических стихотворений (1883, 1885, 1888, 1891гг.) под общим названием «Вечерние Огни». Название было многомысленным, многозначным, предметным и символическим одновременно. Это был и «вечер жизни», но и тот переходный час от дня к ночи, когда радостнее всего чувствовал поэт свою «легкость», «освобожденность» от дневных, будничных забот…».
Вновь гимн любви, весне, свету, природе и самому мирозданью звучит в стихах поэта.
Какая ночь! Алмазная роса
Живым огнём с огнями неба в споре,
Как океан, разверзлись небеса,
И спит земля – и теплится, как море.
Мой дух, о ночь, как падший серафим,
Признал родство
с нетленной жизнью звёздной
И, окрылен дыханием твоим,
Готов лететь над этой тайной бездной.
А. Фет отремонтировал и расширил усадьбу, облагородил парк и пруд, построил недалеко от нее хутор для хозяйственных нужд, где планировал создать образцовые конеферму, коровник, хлебные склады.
Расцветшая при нём Воробьёвка стала местом паломничества интеллигенции. Сюда приезжали и подолгу гостили не только родственники А. Фета и его супруги, но и писатели, и философы, и художники, и композиторы. Были здесь Л.Н. Толстой, П.И. Чайковский, Н.Н. Страхов, В.С. Соловьев, Н.В. Досекин, Я.П. Полонский и многие другие, которые искренне восхищались лирикой поэта.
И даже когда болезни на склоне лет одолевали Афанасия Афанасьевича Фета, он не изменил своему пристрастию.
…Злая старость хотя бы всю радость взяла,
А душа моя так же пред самым закатом
Прилетела б со стоном сюда, как пчела,
Охмелясь, упиваясь таким ароматом…
…С 1986 года в Воробьёвке по инициативе комитете культуры и писательской организации области проводятся ежегодные летние фетовские чтения, известные всей стране. В Воробьёвку приезжают писатели, поэты, музыканты, художники и другие деятели культуры. Но больше всего, конечно в этих мероприятиях участвуют курские поэты и писатели.
И ничего в этом странного нет: во-первых, А.А. Фет – наш земляк, во-вторых, многие курские поэты продолжают традицию великого лирика – в их произведениях лирические темы не редкие гости. Взять хотя бы стихи А.Ф. Пехлецкой. Они наполнены нежностью и любовью, светом и добротой, весной и радостью бытия. В них, если даже есть печаль, то она едва уловимая, как легкое дуновение ветерка, светлая, как нежный весенний луч солнышка.
В этом же ряду и лирические произведения Е.В. Амелиной, Ю.А. Бугрова, В.Н. Рябинина, А.А. Грачёва, Л.М. Зарецкой, Т.Ю. Кравец, В.М. Шеховцова и многих, многих других, не говоря уже о таких мастерах поэтического слова, как Ю.Н. Асмолов, В.Н. Корнеев, В.М. Коркина, Ю.П. Першин, А.Ф. Шитиков. Они не только помнят и чтят А. Фета, не только восхищаются его талантом, но и посвящают ему свои произведения, искренние и нежные, полные любви.
Комитет культуры при администрации Курской области хоть и медленно (от безденежья), но занимается восстановлением имения А. Фета в Воробьевке. Будем надеяться, что через несколько лет глаза и души курян (и не только курян) будет радовать новый усадебно-музейный комплекс, подобно тому, как радует нас «жемчужина края» Марьино – бывшая усадьба князей Барятинских.
В 2012 году по инициативе Председателя Правления Курского регионального отделения Союза писателей России Н.И. Гребнева был установлен литературный конкурс имени Афанасия Фета. Он состоит из трех номинаций. И уже имеются первые лауреаты этого конкурса из числа литераторов и писателей края.
Прекрасно, что память о поэте Фете не только не угасла, но с каждым годом становится все крепче и крепче. А его творческое наследие даже в наше малочитающее время и у малочитающей публики, пристрастившейся к телеку и Интернету, находит потребность и отклик.
Используемая литература:
Баскевич И.З. Курский край на литературной карте России //Курский край: история и современность. Курск, 1995. С. 212-233.
Большая Курская Энциклопедия. Том 1. Книга 3. Персоналии. Курск, 2009. Сю. 131.
Бугров Ю.А. Литературные хроники Курского края. Курск: Издательский дом «Славянка», 2011. – 408 с.
Русский биографический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. М.: Эксмо, 2007. С. 904.
Тархов А. Лирик Афанасий Фет. (Вступительная статья) // Фет А.А. Стихотворения, поэмы переводы. М.: Правда, 1985. С. 3-22.
Святополк-Мирский Д.П. История русской литературы с древнейших времен. М.: Эксмо, 2008. – С. 262-264.
Фет А.А. Стихотворения, поэмы переводы. М., 1985. С. 3-22.
О ПИСАТЕЛЬСКИХ КОРНЯХ,
ИЛИ МОИ ВСТРЕЧИ
НА ЛИТЕРАТУРНОЙ СТЕЗЕ
С ИЗВЕСТНЫМИ ПИСАТЕЛЯМИ
КУРСКОГО КРАЯ
ПЕРВЫЕ ЗНАКОМСТВА
Когда учился в сельской школе, довольно удаленной от областного центра, о встрече с живыми писателями как-то и не мыслилось. Из моей жигаевской глубинки, где школа, клуб, библиотека и радио (до появления в 1967 году электричества и телевидения) были главными очагами культуры, писатели казались если не богами, то богоподобными существами, великими волшебниками и чародеями. В любом случае – недосягаемыми величинами. Ибо умели завораживать словами, растворять в своих произведениях, без какого-либо труда переносить во времени и пространстве. Не менее волшебным было и их печатное слово, точнее, книги, которые я, начиная с четвертого класса, читал взахлеб. Не верилось, что обыкновенные люди могут написать что-то подобное…
Возможно, такому восприятию образа писателей в значительной мере способствовал стиль преподавания литературы по школьной программе. Как правило, изучались отечественные классики, давно отошедшие на покой. А если что-то и говорилось о творчестве здравствующих, то эти здравствующие обязательно проживали в столице нашей Родины, считай небожители в детском сознании.
О том, что есть и более близкие «волшебники», проживающие и творящие в Курске, учителями речи не велись. Или велись, но в моей памяти не остались?..
Но шли годы. И вот время школьного обучения сменилось порой студенческой юности, проходившей в славном городе Рыльске. Именно в этом древнем городе, знаменитом своими историческими и культурными традициями, впервые удалось встретиться с теми, кто что-то писал в прозе и стихах. Они тогда (1973 год) еще не считались писателями в прямом смысле этого слова. Слыли только людьми, пишущими и печатающимися как в местной районной газете, так и в некоторых других изданиях области и страны. Это Алехин Василий Семенович (1925 –2006), Саницкий Михаил Ефимович (1929 – 2006) и Саранских Вениамин Германович (1935 – 2012). Возможно, были и другие, но в памяти остались только эти.
Внешне все они не были гигантами, ничем не отличались от простых смертных. А руководитель литобъединения Алехин Василий Семенович, участник Великой Отечественной войны, так вообще являлся инвалидом по зрению. И детские чары о писателях после этого знакомства несколько поблекли, но в покое не оставили, не отпустили и не развеялись.
Да, общаясь с ними, испытывал некий сердечный трепет – не каждому доводится воочию увидеть людей, близких к литературе. Но не боготворил, не обожествлял. Воспринимал, как некую данность, как само собой разумеющееся. Так, возможно, воспринимают школьных учителей. Есть, учат – и слава Богу! Может быть потому, что никто из них, как отмечал выше, в те дни официально признанными писателями не был, в Союзе писателей не состоял… Может потому, что их больших произведений не читал, книг не видел (их ведь еще и не было), а отдельные стихотворения… Так стихи все понемногу писали, читали, слушали, разбирали – что тут необыкновенного! Может и потому, что рядом с ними постоянно вилась «поросль» – мои ровесники: Шеховцов Вадим, Жукова Надежда и другие… Эти тоже не только «строчили», но даже печатались в «районке». Однако не считали себя ни поэтами, ни прозаиками. Может быть…
Отсюда те, не видимые лично, проживающие где-то в столицах, знакомые лишь по книгам, по-прежнему казались великими, недосягаемыми небожителями. Кульбиты психики, симптом еще невиданных таинственных Зурбаганов.
Когда же Василий Семенович Алехин стал признанным в стране писателем, автором нескольких сборников стихотворений и поэм, повестей и романов, увидеться с ним уже не довелось. Зато его произведения как поэтические, так и в прозе читал с интересом. Удивлялся талантливости, личному гражданскому мужеству, железной воле, но сверхчеловека, волшебника в нем не видел. Возможно потому, что еще в студенческие годы общался не только с ним – простым смертным, борющимся с телесными и физическими недугами, но и с его супругой-учительницей, преподававшей в начальных классах. Проходил практику – вот и разговаривали не только на темы педагогики и школьной психологии, но и о литературных мучениях Василия Семеновича. Кстати, по ее словам, она всегда была не только первым читателем, точнее слушателем, но и редактором, и критиком. И Василию Семеновичу довольно часто приходилось соглашаться с ее мнением. Хорошо, когда такое случается. Не у каждого пишущего строгий семейный редактор под рукой…
С Михаилом Ефимовичем Саницким, впоследствии автором трех поэтических сборников, после студенческой поры мне встретиться не довелось. Как-то не сложилось… А вот с Саранских Вениамином Германовичем, членом Союза российских писателей встреча состоялась. Правда, весьма короткая и незадолго до его кончины. На подведении литературного конкурса (2011 год) в УВД Курской области. И тут он поразил меня не столько литературным талантом и образом творца, сколько силой духа и твердостью убеждений. Ему исполнилось семьдесят пять, но он, как и те далекие семидесятые годы, все также был напорист и резок в суждениях, не очень-то приветствовал компромиссы.
К этому времени я уже имел некоторый опыт общения с некоторыми курскими писателями, сам кое-что писал и издавал, потому в седовласом пожилом человеке с гордо поднятой головой и чеканным профилем лица, чародея не видел. Зато уважение к нему испытывал искреннее. И как к автору поэтических и прозаических произведений, и как к человеку, по инициативе которого издавались международные литературные альманахи «Междуречье» и «Славянские колокола». Впрочем, не только уважение, но и восхищение, что и отразилось в моем очерке о современных Сытиных – отце и сыне Саранских.
Однако возвратимся к хронологии.
Первым из писательской братии, с кем мне довелось столкнуться непосредственно, стал Владимир Михайлович Безымянный. Это случилось в 1990 году. Я тогда, уволившись из милиции, около года уже работал в областной типографии грузчиком, точнее бригадиром грузчиков. Профессия, конечно, далекая от интеллектуального труда, но кормить семью позволяла. К тому же от кульбитов судьбы никто не застрахован…
Как-то в августе по просьбе руководства типографии нам пришлось задержаться на работе, чтобы загрузить книгами (детективами) автомобиль одного клиента. Радости от просьбы не испытывали – кому охота лишний час «горбатиться». Но производство есть производство, на нем всякое случается…
Клиентом оказался сам автор отгружаемых книг Безымянный, лично прибывший в Курск для утряски производственно-финансовых вопросов с руководством типографии. Он-то и подарил тогда свою книгу «Тени в лабиринте» с личным автографом.
Впрочем, я сейчас не уверен в том, что Безымянный, высокий сорокапятилетний темноволосый мужчина с представительной внешностью человека, привыкшего распоряжаться и повелевать, тогда уже был членом Союза писателей СССР. Даже, несмотря на то, что его книги печатались тиражом в сотни тысяч экземпляров.
Дело в том, что первые тиражи романа «Тени в лабиринте» значились написанными в соавторстве с А.С. Безброш – украинским писателем. А сам Безымянный, живший в Белгороде, по его же словам, оброненным в беседе с нами, грузчиками, только-только уволился из органов внутренних дел. Да и время тогда было смутное, перестроечное. Отдельные индивидуумы, вырвавшись из прежних общественных и социальных рамок, поднимались вверх, а те, кто находился «наверху», сползали вниз. Возможно, тогда просто подфартило Владимиру Михайловичу, и он, махнув рукой на всякие формальности о членстве в писательском союзе, просто сочинял и издавал свои книги. А их огромные тиражи ему принесли не только известность, но и барыши, капиталы. В то суматошное время, когда народ после долгой советской «постной диеты» на детективы, еще жаждал этих книг, это было вполне возможно.
Однако тогда я такими выводами голову не забивал. И еще долго себя тешил тем, что видел «живьем», хоть и недолго, настоящего писателя. И не просто писателя, а еще и коллегу по службе в органах – ведь бывших ментов не бывает… А подаренную им книгу с автографом, напечатанную на некачественной газетной бумаге, в связи с чем страницы уже пожелтели, храню до сих пор.
Впрочем, после этой встречи, так как Безымянный от других людей мало чем отличался, ореол вокруг представителей этой волшебной профессии в моем воображении несколько потускнел. Потускнел, но не погас.
Прошла череда лет, пока в 2007 году я не переступил порог помещения КРО СПР – Курского регионального отделения Союза писателей России. К этому моменту я успел восстановиться на работу в милиции, поработать там несколько лет следователем, старшим следователей, начальником следственного отделения и выйти на пенсию. А еще мной была написана и издана с помощью друзей небольшая книжечка новелл о сотрудниках Промышленного РОВД города Курска. Своеобразная дань памяти знакомым мне сотрудникам, покинувшим наш несовершенный мир, не дожив и до 60 лет.
Кроме того, к этому времени я уже трудился над сочинением исторических повестей о курских удельных князьях и остро ощущал внутреннюю потребность общения с настоящими писателями, мастерами слова. Хотелось не просто взглянуть, не просто увидеть, а поучиться у них, почерпнуть хоть толику от их мастерства. Чувствовал в этом жгучую необходимость. Они уже не были в моем воображении сверхчеловеками, гигантами, небожителями. Но тайна их творчества по-прежнему будоражила, завораживала, волновала. А самолюбию льстило то, что наконец-то я увидел не просто пишущих людей, каких много, а людей, творящих чудо из обыкновенных слов и предложений.
«На светлый лад и откровение…»
Первым, с кем я познакомился, придя на литобъединение, был руководитель писательской организации Владимир Павлович Детков. Встретил доброй светлоглазой улыбкой и своей новой книгой «Зёрна Истины».
– Сколько не жалко? – спросил с хитрой искоркой во взгляде.
Покупая довольно часто книги в магазинах, я немного ориентировался в ценах на них, потому достал две сторублевых купюры.
– Многовато, – тут же залучился доброжелательной улыбкой он. – Полтинника вполне хватит. – Взяв авторучку, поинтересовался именем жены.
– Рая.
– Рая – хорошее имя… – не пряча улыбки, стал подписывать книгу.
И пока он писал, я понял, что для него суть не в деньгах за свой труд – он их бросил небрежно в ящик стола, – а в том, кто перед ним стоит. Человек с открытой душой или все же «человек в футляре». По-видимому, первое все же стало преобладающим…
– Держи, – передал книгу. – Читай на здоровье.
– Спасибо! – взял я аккуратно дорогое приобретение.
Не успело слово благодарности спорхнуть бабочкой и раствориться в тесном помещении, заставленном шкафами с книгами, как Детков поинтересовался некоторыми моими биографическими данными и тем, что привело на путь сочинительства.
– Дань памяти сослуживцам, – ответил я, нисколько не привирая и не рисуясь. – А еще интерес к истории, особенно к истории края… На мой взгляд, о нашем крае мало сказано… в художественном ключе. Вот я и попытался…
– Интересно, интересно… – прищурился Владимир Павлович, но вспомнив что-то, стал копаться в ящике стола и в стопках книг и исписанных листов писчей бумаги.
Воспользовавшись паузой, я раскрыл подаренную книгу и стал читать написанное им пожелание. Оно было небольшим, но таким емким: «Раисе и Николаю. На светлый лад и откровение земное и небесное. Лена + Во!» Дальше шла дата и подпись.
– Спасибо! – еще раз искренне поблагодарил я за автограф Деткова, закончившего поиск, как оказалось, очков.
Потом, смущаясь, вынул из пакета две свои книжицы, изданные в частном порядке.
– Разрешите и мне подарить вам лично и организации… мои опусы… Может быть… на досуге полистаете… Важно знать… мне… – не заканчивая предложение, протягиваю ему плоды головы, рук и компьютерных мучений.
– И тебе спасибо, – принимая, щурится доброжелательно и чуть снисходительно, мол, не дрейфь. – Обязательно прочту. Еще и Бориса Агеева попрошу взглянуть… Он – мастер слова и отличный критик, – пояснил мимоходом. – Как-нибудь при случае познакомитесь… Ныне он в деревне, у матери. Сказал – приболела…
Побеседовали еще о том, о сем, пока собирались литераторы литобъединения… Я по своей наивности все ждал, когда он задаст вопрос: читал ли я что-либо из его произведений. Готовясь к такому обороту, я перед встречей перелистал, освежая в памяти, «Три повести о любви». Но вопроса так и не последовало. Возможно, Детков не желал вгонять в краску отрицательным ответом собеседника, возможно, сыграла роль тактичность настоящего художника слова. Ведь и многие другие курские писатели, как несколько позже я успел заметить, такого вопроса при знакомстве не задавали. Просто дарили свои книги. Если не читал – читай, если читал – храни. Словом, следуй зову совести.
Владимир Павлович слово сдержал. По его же словам, он некоторые мои книги прочел и посоветовал от «болезни сочинительства не выздоравливать» и пробовать свои силы далее. Но глубокого анализа, на который я втайне рассчитывал, рассказам и повестям не провел, ликбезом и критикой не занялся. Думаю, пожалел мое самолюбие – вещи, по правде сказать, были «сырые». Впрочем, нельзя исключать и того, что из-за своей постоянной занятости, просто не успел этого сделать. Зато успел познакомить меня с героем одной из своих миниатюр – Поветкиным Владимиром Ивановичем, профессором археологии и нашим земляком, проживавшим в Новгороде.
А еще он способствовал моему знакомству с писателями Агеевым Борисом Петровичем, Шадриным Николаем Ивановичем, Звягинцевым Леонидом Михайловичем, Шитиковым Алексеем Федосеевичем, Першиным Юрием Петровичем и другими. Это с его подачи Шадрин не только подарил мне книгу «Закат звезды» с автографом и абстрактно-символическим рисунком медведя на обратной стороне ствола дерева, но и первым из всех профессионалов-писателей дал отзыв на мои книги. Пусть и в несколько иронично-шутливом тоне. Признаюсь, я такого не ожидал. Шадрин – человек занятой службой в театре и в литературном творчестве, не только снизошел к прочтению моих книг, но и к письменному отзыву. (Отпечатан на пишущей машинке, возможно, на той самой, что стояла в кабинете Деткова; причем на доброй трети страницы).
Да, сияющих нимбов над головами Деткова, Агеева, Звягинцева, Шитикова и других я не увидел, но уважение к ним было велико. Велик был и интерес. Особенно к самому Деткову и к Шадрину.
Первый, несмотря на то, что прихрамывал, поразил какой-то светлой жизнерадостностью и… миниатюрами.
Мы все помним замечательные слова нашего классика о русских сказках: «Что за прелесть эти русские сказки!» И далее по тексту. Читая миниатюры Деткова, ловишь себя на мысли, что так и тянет сказать: «Что за прелесть!»
Второй – немыслимым количеством повестей и романов, изданных им ко времени нашего знакомства. К тому же часть произведений Шадрина имела детективную «изюминку», а другая, большая – мощную историческую основу, высоко оцененную в России и за рубежом. И первое, и второе в таких произведениях привлекало меня с юных лет. Да и сам пытался сочинять в этих направлениях.
В образе Шадрина, как показалось, еще оставалось что-то от того детского впечатления волшебства в сути писателя. Все недоумевал, как может человек столько написать и так написать! Как-то даже спросил: «Откуда берете слова?» – «У Пушкина и Толстого, – ответил он. – Еще у Достоевского…»
Честно скажу, до знакомства с Детковым я смутно представлял себе курский писательский пласт в современной отечественной литературе. Да, кое-что читал из произведений Евгения Ивановича Носова, Константина Дмитриевича Воробьева, Николая Юрьевича Корнеева, Александра Александровича Харитановского и некоторых других. Читал, но не задумывался ни над личностями, ни над творчеством. Воспринимал как единое целое нашей большой советской литературы. И на тебе – огромная плеяда современных писателей, проживающих в Курске и Курской области! И каких писателей! Пришлось срочно бежать в ближайшую библиотеку, брать книги и читать, читать, читать, устраняя пробелы, образовавшиеся, к стыду, в моей литературно-культурной подготовке.
Благодаря Деткову и литобъединению, я познакомился также и с литераторами, чаще всех посещающими заседания студии. Среди них, на мой взгляд, наиболее яркими были Алла Федоровна Пехлецкая – утонченностью поэтических строф и образов, Владимир Николаевич Рябинин – лирикой, по мелодичности напоминающей есенинскую, мой старый знакомый по Рыльску Вадим Михайлович Шеховцов – глубинной философией и тонким юмором даже в детских произведениях, Наталья Николаевна Прокофьева – тихой русской женской скорбью и изящной иронией. А еще были баснописец Иван Арсентьевич Зарецкий, любитель афоризмов Виталий Иванович Березовский, ярый приверженец православной культуры и духовности Вячеслав Николаевич Шумаков. И многие другие.
Но наступил сентябрь 2009 года, и светлой души человека, Деткова Владимира Павловича, не стало. Его смерть казалась нелепейшей, абсурдной. Не верилось, что его нет с нами. Не верилось, что никогда уже не услышать бархатистый баритон его голоса, иногда ироничного, но всегда доброжелательного.
Открывал «Зёрна Истины» и читал: «Живые зарывают глаза умершим, а ушедшие из жизни нередко последним движением души своей на многое открывают глаза живым!» Господи, да это не только глубочайшая философия, но и пророчество! И в этом свете еще чеканнее, траурно-торжественнее звучали строки из одноименного с названием книги посвящения родным Носова Е.И. и «Молитвы». Особенно те, в которых говорилось о смерти Мастера: «…Посреди распахнутой радости бытия и восторженного полёта над всем сущим – вдруг подсечка… штопор… затмение… Мир враз утратил свои жизнерадостные горизонты – сжался в ком беды в границах тела, обессиленного и опустошённого…».
Окончательно в смерть Деткова поверилось после того, как деятельность литобъединения прекратилась. Закрылись на замок двери помещения, да и само оно вскоре стало на длительный ремонт.
Самые стойкие студийцы, пока было еще тепло, раз-другой собрались в скверике перед Почтамтом. Примащивались на лавочках, но стихов почти не читали. Больше беседовали на разные темы, в том числе и на литературные. Не обходили и личность Деткова – так всех потрясла его смерть. Здесь же пришло решение начать посещать школу-студию стиха при областной научной библиотеке имени Н.Н. Асеева. Возглавлял ее, как пояснили мне Шеховцов, Пехлецкая и Шумаков, Анатолий Афанасьев, отменный знаток и почитатель отечественной поэзии. Я с ним еще не встречался – не беда, познакомимся…
Прошло девять месяцев, как не стало Деткова. Боль утраты постепенно начала притупляться.
Я, хотя и не считал себя стихотворцем, но регулярно посещал школу-студию стиха. Даже что-то, написанное в повествовательно-стихотворном ключе из истории Курского княжества и его князей, читал. Кроме того, «вступив в преступный сговор группы лиц», как часто значится в уголовном кодексе, выпустил два номера альманаха «Перекресток» со стихами и прозой «начинающих». Но строки Деткова о живых и ушедших постоянно приходили на память, будоражили сознание.
Возможно, эти строки и подвигли меня вместе с Шеховцовым и Пехлецкой взяться за выпуск альманаха, посвященного памяти Деткова. К тому же приближалась годовщина его смерти. Стали искать единомышленников. К удивлению, откликнулись многие студийцы, даже Афанасьев Анатолий Григорьевич, до этого уклонявшийся от публикаций в «Перекрестке», дал для данного выпуска свое стихотворение.
Не осталась в стороне Евгения Дмитриевна Спасская, ведущий специалист Курского литературного музея, редактор и составитель книг о «Мастере» – Е.И. Носове. Приняла живое участие, подготовив очень светлый очерк о «светлом человеке».
А вот «метры», вообще настороженно отнесшиеся к нашей «самодеятельности» по изданию альманахов, к сожалению, почему-то и тут воздержались. Возможно, не поверили в наши силы… Возможно, мыслили создать что-то свое, монументальное… Вот и решили не «пачкаться» в сборнике литераторов. Возможно, вмешалась присущая некоторым «метрам» амбициозность…
Альманах получился небольшим по объему и тиражу – всего 152 страницы тиражом в 100 экземпляров. Но как искренно в нем было написано о Владимире Павловиче и в стихах, и в прозе!
При жизни Деткова вряд ли кто осмелился бы сказать или тем более написать десятой доли того. Не принято. Вдруг бдительные очи подхалимаж усмотрят или за махровых льстецов сочтут… тут даже известное изречение Булата Окуджавы «давайте говорить друг другу комплементы» не поможет.
Так была перевернута еще одна страница в невидимой книге под названием «Мои литературные встречи». Перевернута, но не вырвана, не вымарана, не загажена. К ней можно вернуться по первому же требованию души, стоит лишь только открыть любую страницу «Зёрен Истины».
«Открытое небо» закрытого человека…
Борис Петрович Агеев, когда я его впервые увидел с подачи Владимира Павловича (я был представлен «на бегу» – оба куда-то торопились), в отличие от самого Деткова, светом не лучился, внешним радушием не блистал. Был малообщителен и угрюмо сух. Говорил кратко, глуховатым голосом, без эмоций. Книг с автографами не дарил. Показалось, что он – очень занятой человек, что все куда-то спешит и даже опаздывает. Потому ему не до встречных-поперечных…
Смуглое прокуренное лицо его, в отличие от светлого аскетически-аристократического лица Деткова, украшалось довольно пышными усами и окладистой рыжевато-русой бородкой. Но больше всего в глаза бросалось то, что оно было испещрено неровной сеточкой глубоких морщин. В больших выразительных, с блеклой небесной голубизной холодного зимнего неба глазах, прячущихся за стеклами очков в металлической оправе, собралась, на мой взгляд, вселенская скорбь. Словно, он пропустил через себя все недуги, беды, слабости и пороки человеческие; словно, наперед знал, что все, сказанное ему, прочитанное или сделанное – пустое и никчемное, зря отнимающее драгоценное время. И только в редкие мгновения, когда все же улыбка касалась его лица, морщинки собирались в лучики у внешних уголков глаз, и те, светлея, теплели. Но это, повторяю, случалось редко.
Если Детков всегда был в костюме или в светлой рубашке-безрукавке, но обязательно при галстуке, то Агеев в обиходе признавал только распахнутый ворот клетчатых, причем в крупную клетку, рубах и мешковатые брюки с десятком накладных карманов. В таких можно видеть заядлых туристов или спецназовцев, которым для расфасовки разных «штучек-дрючек» обыкновенных карманов всегда не хватает. Иногда, в холодную пору, поверх рубахи доводилось видеть добротный свитер. И никаких пиджаков.
Это был либо стиль, выкристаллизовавшийся годами, либо откровенное пренебрежение к одежде и к тем, кто что-либо думает о его одежде и о нем самом.
Еще в облике Агеева поражали высокий морщинистый лоб мыслителя и скрытая недюжинная сила в чуть сутулящейся фигуре. Такая сила, на мой взгляд, чувствуется в медведе, вставшем на задние лапы. С виду – он добродушный, немного рохманый, неповоротливый, но если «обнимет» лапами, то все, конец! Так что я бы ни кому не посоветовал помериться силушкой с Борисом Петровичем.
Кроме того, он был русоволос, среднего роста и среднего же телосложения.
Таковы были мои первые впечатления о внешности писателя, редактора и художника-оформителя журнала «Толока» Бориса Петровича Агеева.
Честно скажу, до появления в обществе курских писателей, книг Агеева не читал, о его творчестве ничего не слышал. Поэтому после первого быстротечного, на бегу, знакомства сразу же приобрел книгу «Открытое небо». Надо было самому хоть что-то знать о творчестве тех писателей, от которых сам жаждал многого – прочтения моих опусов и их профессиональной оценки.
В книге был ряд эссе о литературных произведениях и авторах, в том числе два из них: «…И только дух животворит» и «Человек уходит» – были посвящены Е.И. Носову и его творчеству. Вещи были мощные.
Но больше всего меня заинтересовало, а по прочтении и поразило эссе «А такой рати еще не слыхано!..» – исследование «Слова о полку Игореве» в религиозном контексте. Господи, какая глубина познания! И не просто познания в рамках изучения этого замечательного памятника средневековой литературы (и культуры в целом) Руси, но научно-философская глубина познания, спроецированная на не менее глубинное знание Библии. А каков слог изложения?! А мастерство?! Силища!
С концепцией Агеева и его приоритетах в разборе «Слова» можно было соглашаться или не соглашаться – каждый волен поступать в силу своих духовных, культурных, идейных накоплений и воззрений, жизненного опыта и познания мира, – но энергетика эссе поражала.
К этому моменту я уже работал над романом о детях бывшего курского князя Святослава Олеговича – «Святославичи». Заключительная (третья) часть романа «Червленые щиты» затрагивала события похода младших Святославичей (старший – Олег уже умер) на половцев в апреле-мае 1185 года. Поэтому в той или иной мере я изучал не только само «Слово» в различных авторизованных переводах и пересказах, но и изложение этого события в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях, исследования и комментарии «Слова» и событий академиками Б.А. Рыбаковым, Б.Д. Грековым и Д.С. Лихачевым. Читал и перечитывал классиков отечественной историографии В.Н. Татищева, Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева, Д.И. Иловайского, А.Д. Нечволодова, С.Ф. Платонова и других. Познакомился с интерпретацией этих событий в трудах Л.Н. Гумилева, Н.Н. Аркаса (украинского историка), С.П. Щавелева (курского ученого), а также в книгах курских писателей Ю.А. Липкинга (Александрова), И.З. Баскевича, Н.Н. Чалых и других. А незадолго до этого прочел роман-эссе В.А. Чивилихина «Память», также потрясший меня глобальностью исследований.
Почерпнутые из этих источников познания давали мне право хотя бы в полголоса или в его четверть что-то говорить на данную тему, а в романе – даже выдвинуть собственную версию авторства «Слова». Но то, что было изложено в эссе Агеева, вновь поразило до самых потаенных закоулков души, заставило вновь и вновь сверять свой мировоззренческий курс и свои познания в этой непростой области.
Впрочем, данное эссе поразило, как оказалось, не только меня, по сути читателя и дилетанта в литературной деятельности, но и замечательного курского и российского писателя Михаила Николаевича Еськова. Правда, об этом я узнал несколько позже, когда познакомился с книгой «Писатели Курского края» и со статьей Михаила Николаевича «Два дома Бориса Агеева».
А еще в «Открытом небе» были очерки. Я бегло просмотрел первый из них «Смерть художника» и оставил на «потом». Но получилось так, что «потом» стала книга художественной прозы Бориса Петровича «Кто в море не бывал» с его автографом «Николаю Пахомову дружески». И монолитные, железобетонные глыбы научно-философских фраз исследователя, где не то что лишнее слово, но и запятую вставить было невозможно, сменили емкие образы поэтической прозы художника. Всего два примера.
«И это при всем том, что художник кропотливо воссоздает словом всю материальную, вещную сторону жизни со всеми ее земными и «земляными» оттенками и со всей возможной полнотой, где, как кажется, нет интеллектуальной напряженности, нет мудрования, дозволяющего промыслить связь изображения с мистическим подсознанием и непознаваемым – и, следовательно, – с духовным. Однако отношение художника к главному действующему лицу повести Касьяну настолько религиозно и так прозрачно соотнесено с тем высшим, что неназываемо и потому неподвластно режущей силе материалистического скальпеля и что как бы не существует как «предмет» в плотском «обиходе» жизни, но без которого по-настоящему мы не сможем понять и оценить ни этого самого «обихода», ни всего его очарования и всей его трагичности, – что мысль о конце Света в связи с событиями повести не представляется чем-то необычайным».
Это из эссе «Человек уходит…». Всего два предложения – и почти страница книги!
Или из эссе «А такой рати еще не слыхано!..»: «Тмуторокань, бывший греческий город Таматарха, находившийся, как предполагают историки, на территории нынешней Тамани, некогда считался богатейшим уделом черниговских князей, торговым центром Черноморья, но утратил свое значение и к моменту Игорева полка представлял собой жалкое подобие того, что хотя бы отдаленно могло сравниваться с Иерусалимом. Тем более, что он как бы повторил судьбу Иерусалима: с древнейших времен путешественники описывали воздвигнутые в окрестностях Тмуторокани статую языческой богини Астарты и огромную колонну в виде фаллоса, бога-оплодотворителя Санергу – знаки поклонения ложным богам, обозначавшимся в Ветхом Завете словом Ваал (Баал, болван)». Вновь два предложения – и снова полстраницы добротно-весомого текста. Правда, в энциклопедиях Таматарха – все же не греческое название Тмуторокани (Тмутаракани), а хазарское; греческое же – Гермонасса.
А вот образец легкого стремительного слога из книги и одноименного рассказа «Кто в море не бывал»: «Андрей близко посмотрел в его бедовые глаза нестерпимо прозрачной синевы, в которые, казалось, наплескало из морских глубин той самой чистой ледяной водичкой, которая метит избранников моря раз и навсегда, и у него в ответ на Кешин любовный взгляд колыхнулось нежное чувство».
Здесь не только яркая картина, прекрасная образность, но и психологические портреты героев. И все – в одном относительно небольшом предложении. Такое посильно только настоящему художнику слова. Большому, маститому художнику.
К моему стыду случилось так, что очерки из книги «Открытое небо» остались непрочитанными. «Еще успею, – ухватился я за спасательную соломинку. – Произведения других курских писателей тоже читать надобно…» И тут не было особого лукавства: на книжных полках моей домашней библиотеки уже ждали своего «часа» десятки книг стихов и прозы наших писателей и литераторов. А я еще «подвязался» по собственной инициативе в составители литературного альманаха «Курские перекрестки» – своеобразного печатного органа Курского городского отделения Курского союза литераторов. Времени катастрофически не хватало. К тому же к вечеру глаза так ставали, что уже и очки не помогали – все плыло, все сливалось в сплошную рябь.
Так еще при Деткове, состоялось мое знакомство с творчеством Агеева, где-то поразившем, где-то заставившем задуматься над своей писаниной. Потом, после смерти Владимира Павловича, встреч с Борисом Петровичем не было. Возобновились они через год и, как мне мыслится, на новом уровне.
К этому времени стараниями нового председателя правления КРО СПР Николая Ивановича Гребнева, а также и самого Агеева, было «отбито» от коммерсантов и отремонтировано помещение для писателей и литераторов. Хваткие коммерсанты, арендовавшие «уголок» в помещении писателей, уподобившись персонажу Лисы из известной сказке про домик ледяной и лубяной, уже и самих арендаторов-писателей практически выжили из собственного дома. О том, что это стоило Гребневу и Агееву, думаю, стоит поведать в очерке о моем знакомстве с Гребневым. Пока же продолжим речь о Борисе Петровиче, по-прежнему остававшемся для меня «закрытым» человеком.
Вскоре после начала функционирования отремонтированного помещения писателей, получившего официальное название Дома литератора, а неофициального – Дворца, и образования (по инициативе Н.И. Гребнева) Курского союза литераторов, пишущая братия, и я в том числе, вновь зачастили в «родные пенаты». Душа уже требовала не только общения с коллегами, но и с признанными мастерами слова. Хотелось учиться и черпать знания.
Я не знаю, кто из писателей первым обратил внимание на мои литературные потуги. Только вскоре после приема в Курский союз литераторов мне было предложено правлением Курской региональной организации Союза писателей России (КРО СПР) – Н.И. Гребневым, Б.П. Агеевым, М.Н. Еськовым, Л.М. Звягинцевым и Ю.П. Першиным – возглавить городское отделение Союза литераторов.
– Давай, земляк, впрягайся, – огорошил меня без каких-либо предисловий Гребнев, когда я в очередной раз заглянул в Домлит.
От неожиданности я только недоуменно закрутил головой, переводя взгляд с одного на другого: не шутят ли. Уже знал, что Гребней непревзойденный мастер на шутки и розыгрыши. Но присутствующие смотрели на меня без тени улыбки. Возможно, со скрытым интересом.
– Да-да, он не только мой тезка, – пояснил между тем Гребнев членам правления, голубоглазо заулыбавшись, – но и земляк. Оба мы из Конышевского района. Я – из Черничена, а он – из Жигаева…
– С Леней Наливайко вас уже трое будет, – тут же отреагировал Першин, расплывшись по всему лицу фирменной улыбкой, в которой одновременно уживались и ирония, и доброжелательность, и искренность, и ямочка на левой щеке. – И соображать на троих легко, и Бог троицу любит.
– Вот именно, – также освежил едва уловимой улыбкой лик Михаил Николаевич Еськов. – Земляк земляку помогать должен… Тем более – тезки…
Агеев ничего не сказал, и глядел, как мне показалось, по-прежнему отрешенно и отстраненно.
– Почему я? – попытался уйти от общественной обузы. – Тут и поопытнее меня литераторы есть… Подольше и побольше моего на литобъединение ходили… Взять хотя бы…
– Не надо фамилий и имен, – перебил, посерьезнев, Еськов. – Лучше ответь: почему не ты? Или думаешь, что мы тут с бухты-барахты решили…
Я уже знал, что Николай Иванович Гребнев с «бухты-барахты» ничего не решает. И даже не говорит. Заметил: он часто шутит, но и шутки его с серьезным подтекстом. Знал также, что и Михаил Николаевич многословьем не страдает; даже в простом общении каждое сказанное им слово всегда к делу. К тому же 15 января у могилы Носова между нами состоялся окрыливший меня разговор. Поэтому упираться не стал.
– Хорошо, – кивнул я. – Но ваша помощь мне потребуется…
– Помогать мы всегда готовы, лишь бы самим ничего не делать, – шутливо поставил точку в данном вопросе Гребнев. – И, давай, печатай в нашем издательстве книжку, – перешел на серьезный тон. – Пора заканчивать с самиздатом. Любому автору, в том числе и мне, требуется редактор. Чтобы и со свежим взглядом, и с опытом пройтись по тексту… А такой редактор у нас есть, – повел взглядом в сторону Агеева.
Тот взгляд воспринял, но особой реакции не проявил.
– Появится нормальная книга – подумаем о приеме в Союз писателей, – продолжил Гребнев. – Верно говорю? – обратился к присутствующим.
Большинство молча согласно кивнуло. А Еськов осторожно обронил:
– Подумать можно… и должно.
– Ну, так что с книгой? – уже брал быка за рога Николай Иванович.
– Согласен, – сдавленно от открывающейся перспективы выдавил я. – Только больших денег у меня нет…
– Ничего, – приободрил Гребнев, – это можно откорректировать за счет тиража. А на счет редактирования договаривайтесь с Борисом Петровичем.
– Электронный вариант книг есть? – несколько ожил Агеев, наконец-то обратив свой взгляд непосредственно на меня, а не мимо или сквозь меня.
– Есть.
– Тогда приноси, – поморщился оскомливо.. – Так редактирование быстрее будет.
– Когда приносить?
– Да хоть завтра. Если меня не застанешь, оставь Марине…
Вот так нежданно-негаданно Борис Петрович стал редактором моей исторической повести о Феодосии Печерском «Данный богом», а я – кандидатом в претенденты на прием в члены Союза писателей.
Обменялись телефонами, чтобы постоянно быть на связи.
– Правильно, – одобрил Николай Иванович сие действие. – Мало ли чего может возникнуть в процессе редактирования… И, вообще, ты, Николай, почаще сюда заглядывай…
На следующий день или через день, – точно уже не помню, – я передал Агееву электронную версию книги.
– Буду работать дома, а ты звони, – вновь был сдержано-суховат он.
Никакой разницы для меня, где будет Борис Петрович редактировать повесть, в собственной квартире или в Доме литератора, не было. К тому же я уже знал, что он виртуозно владеет компьютером и даже с Интернетом на ты, в отличие от меня, скудоумного, умевшего только печатать. Потому я только пожал плечами: вам, мол, виднее.
И процесс, как говорил некогда генсек ЦК КПСС М.С. Горбачев, проболтавший великую страну – СССР, пошел.
Я не привык людей напрягать по пустякам, в том числе и частыми звонками. Поэтому, когда при встречах Николай Иванович Гребнев вдруг интересовался, идет ли редактирование, тут же отвечал, что все нормально.
Первым как-то на домашний телефон позвонил Агеев, сообщил, что редактирование повести идет, что название должно быть не «Данный богом», а «Богоданный» – так и к переводу имени Феодосий ближе и по смыслу вернее. Я не возражал и попросил его «причесать повесть не гребнем, а продрать граблями со стальными зубьями-клевцами». «Тут не то что граблями продеру, а плугом пропашу, – заверил Агеев. – Повесть для школьников будет».
И действительно добросовестно пропахал. Когда закончил редактирование, то от моих двухсот восьмидесяти страниц и двухсот не оставил. Не только отдельные абзацы безжалостно выбросил, но и целые сюжетные линии, в том числе целую главу с версией о северянах – предках древних курян.
«Это уже не повесть, а какой-то огрызок», – кричало мое самолюбие, когда я знакомился с редакторским вариантом. – Есть плод румяный, сочный, есть с недозревший, есть с червоточинкой, а тут даже не плод, а огрызок». Однако редактору ничего не сказал. Не пожалился и другим писателям: сам виноват: полную свободу действий дал на редактирование. Да еще и без всяких церемоний «продрать» текст посоветовал. Так чего уж…
«Не стоит целостность картины посторонним мусором забивать, – по-видимому, почувствовал или же предугадал мои душевные терзания Борис Петрович. – Кое-что можно и в виде отдельных самостоятельных рассказов и прочего напечатать», – подсластил он пилюлю.
Впрочем, переживания переживаниями, а книжка, не только отредактированная, но и полностью оформленная Агеевым, снабженная его рисунками, все же вышла. И пошла по рукам писателей и литераторов, и попала в Москву, и стала мне пропуском в Союз писателей, как предсказывал Николай Иванович Гребнев. Но более важным, по крайней мере, для меня, было то, что ее прочел и положительно отозвался о ней, кроме Михаила Николаевича Еськова, одобрившего повесть еще в первом моем варианте, старейший писатель Курского края Александр Александрович Харитановский. Честное слово, на такое я даже не надеялся!..
Позже, когда спала накипь моего недовольства, я вновь и вновь листал страницы «Богоданного» и, остывая, приходил к выводу, что Агеев прав, тысячу раз прав, сделав редактированием вариант для школьников. Только так она будет легко читаема и запоминаема подростками. Не зря же когда-то Сергей Есенин заметил, что «большое видится на расстоянии».
Не обескураживало меня и художественное оформление книги, выполненное в фирменном стиле Агеева – преобладание в рисунках черного цвета. Оно-то как раз и соответствовало не очень ярким краскам русского средневековья. Лишний раз подчеркивало светлый образ главного героя – преподобного Феодосия Печерского. Вообще, как я успел заметить, черный цвет был мил Агееву и преобладал во всех его оформительских работах, будь то в журнале «Толока» или в книгах. Возможно, в этом тоже были отголоски мрачноватости его характера… Однако утверждать не берусь. Не исключено, что ошибаюсь.
Но по-человечески ближе Борис Петрович стал мне не из-за того, что взялся редактировать мою повесть, не из-за того, что время от времени как бы ронял реплики: «Пиши короче», – а из-за того, что первым предложил навестить нашего сотоварища по перу, попавшего из-за собственной дурости под следствие и проходившего принудительное медобследование в областной клинической психиатрической больнице. Оказывается, за ширмой замкнутости, мрачноватого малословия и нарочитой отчужденности была душа, искренне переживающая за ближнего. Пусть даже этот «ближний» был ни братом, ни сватом, а только мало-мальски знакомым…
Мне захотелось побольше узнать о жизни Бориса Петровича. Из бесед с писателями, а также из того, что он сам писал в своей автобиографии и что писали о нем его товарищи, выяснил: в биографии Агеева была не только учеба в Москве, но и долгая жизнь – пятнадцать лет – на Дальнем Востоке. И в этой дальневосточной жизни почти четыре с половиной года работы техником на маяке необитаемого острова Карагинского. Шутка ли целыми месяцами находиться в ограниченном пространстве и узком кругу людей – штат маяка двадцать два человека?! Тут не только можно угрюмым молчальником стать, но и, вообще, «свихнуться»! Только он не свихнулся, а стал писателем, написав и опубликовав в журнале «Юность» повесть «Текущая вода», принесшую Агееву известность в литературных кругах и премию за дебют.
Да, одиночество, по-видимому, сказалось на характере Бориса Петровича, сделав его несколько замкнутым, углубленным в себя, в свои собственные мысли. Отсюда и заметная отрешенность от мира сего. Но одиночество, на мой взгляд, сделало из него и писателя-философа, остро чувствующего самые тонкие грани быта, природы и человеческой души.
С развитием Курского союза литераторов произошли изменения и в структуре КРО СПР. Агеев стал не только редактором «Толоки» и членом правления писательской организации, но и ответственным секретарем. Ранее такую должность занимал В.П. Детков. Но новый статус не мешал Борису Петровичу осуществлять по вторым субботам месяца мастер-класс по прозе. Занятия, организованные и проводимые им, немало дали не только мне, но и многим курским литераторам, занимающимся прозой. Говорил он опять сжато, скупо, но каждая фраза была весома и существенна. Поражали объемы памяти: мог цитировать не только отечественных классиков, но и зарубежных авторов, когда требовался тот или иной пример построения сюжета, подачи фабулы, описания природы, портретных и психологических характеристик героев. К своим произведениям обращался редко, хотя там все эти примеры имелись с избытком. Недаром же за книгу «Открытое небо» первым получил премию губернатора Курской области имени Е.И. Носова. Да и вообще ко времени моего более основательного знакомства с ним он уже был лауреатом премий за лучшую прозу года журналов «Москва», «Наш современник», «Поле Куликово», а также курской журналистской премии имени В.В. Овечкина и губернаторской, посвященной двухсотлетию со дня рождения А.С. Пушкина. А за вклад в развитие отечественной словесности и единство славянских народов за повесть «Душа населения» в 2010 году получил диплом «Золотой витязь».
И тут, на мой взгляд, проявлялась его природная скромность и глубокие познания психологии человека. Именно они не позволяли ему публично «тыкать носом» начинающих авторов, как не стеснялись делать это другие представители старой советской школы писателей, при обнаружении не только слабых, но и провальных мест в их рассказах и очерках. Такое отношение Агеева к «младшим собратьям по перу» импонировало. Поэтому, когда он в 2012 году в Ульяновске за роман «Хорошая пристань» получил Международную премию имени И.А. Гончарова с приличным денежным эквивалентом, все искренне радовались и за него, и за всех курских писателей, и за Курский край в целом. А он? А он оставался самим собой: без тени заносчивости и тщеславия, с теми же признаками задумчивости и отрешенности.
С другой стороны, не допуская высокомерия и тщеславия, он в то же время был и скуп на публичные похвалы произведений литераторов-прозаиков. Да, он давал положительный отзыв по той или иной книге, по тому или иному произведению, но отзыв этот был настолько выверен и взвешен, что не задевал ни чувств других авторов, ни возносил «до небес» рецензируемого. Да и отзывы такие были крайне редко.
В курской писательской организации ныне 49 человек, в том числе два десятка прозаиков. И никогда Борис Петрович не позволил себе отозваться о творчестве коллег уничижительно или же с нотками своего превосходства. Он может быть не особо дружен с носителем творчества, – в жизни всякое случается, – но на оценке творчества этого носителя им же установленное табу. А еще он один из немногих курских писателей, кто постоянно и твердо поддерживает идею Николая Ивановича Гребнева о создании Курского союза литераторов. Вот таков Борис Петрович. Потому думается, что этот закрытый человек если кого впустит в свой мир, то не отторгнет из него уже никогда.
С того времени, когда я стал писать исторические произведения, в том числе о русских ратоборцах, имеющих какое-либо отношение к Курской земле, меня всегда интересовали родословные этих людей. Постепенно такой интерес «переметнулся» и на современников. Заинтересовали и корни Агеева. Хотя и знал, что наши люди, в том числе и известные писатели, не любят афишировать родословные, но обратился к его автобиографии, помещенной все в той же книге «Писатели Курского края».
И точно, «почерпнуть» удалось только то, что родился в семье, «по прежним меркам средней – пятеро детей в доме, неисчислимая живность во дворе и в сараях, бабушки, которые жили в семье по очереди, отец – колхозный механизатор, мать – сельский врач и фельдшер-акушер». Впрочем, прекрасно, что он в отличие от многих, указал не только время и место рождения, но и некоторые сведения, проливающие «свет» на его социальное происхождение. Но худо, что так мало сказано о родителях, бабушках (о дедушках, умерших до его рождения, – вообще ничего). А хотелось бы, чтобы были не только имена и отчества, но и годы их жизни, и увязка с общественно-социальным положением. Ведь в каждом из них целый мир. Хотелось, чтобы люди, по крайней мере, куряне, знали, из каких истоков появилась замечательная личность – Борис Петрович Агеев. Конечно, сам Борис Петрович все это знает – уж такой он человек, – но не подойдешь, не спросишь…
«А может, набраться наглости – и спросить?.. Только кто я такой, чтобы лезть к нему в душу?! Может, просто не пришло время, чтобы он решил дать о себе и о своих корнях более развернутую информацию… Так что будем довольствоваться теми фактами, которые пожелал обнародовать сам писатель и которые нам уже известны. А к сказанному добавим лишь, что Борис Петрович женат и имеет двух дочерей. И на этом поставим пока многоточие… – решил для себя я. И тут вспомнил, что очерки из «Открытого неба» так и не прочел. – А вдруг там все есть? – невесомой бабочкой порхнула мысль.
И вот я уже иду к книжному стеллажу и беру книгу. Раскрываю страницу с содержанием, чтобы впустую не тратить время на поиск очерков. «Ага, «Сколько терпения человеку нужно»… Начнем, пожалуй с этого… Уже название многозначительно…
Но этот очерк оказался о матери писателя Еськова Михаила Николаевича – Евдокии Петровне, бабе Дуне, как называет ее Агеев.
«Читаем или листаем далее? – встал вопрос. – Читаем, – решаю отстраненно от собственного «я», – хотя бы по диагонали…»
Читаю. Очерк захватывает связью личности Евдокии Петровны с историческими и социально-политическими событиями страны и мира. Она еще не родилась, а на просторах нашей планеты происходят действа, оказывающие глобальное влияние на развитие человеческой цивилизации. Кто знает, не подготавливают ли все эти действа почву для появления в глухой русской деревне девочки Дуни? Судя по тому, как излагает цепь и связь событий Агеев, – да. А вот и 1893 год – год рождения Евдокии Петровны. «…когда родилась Евдокия Петровна, Лев Толстой ещё продолжал писать «Хаджи-Мурата» и «Воскресенье», а Ленин переезжает из Самары, где исполнял должность присяжного поверенного, в Петербург, и в своих революционных статьях уже соединил начавшееся стачечное движение с социализмом».
Читаю очерк далее с уверенностью, что в следующем Агеев обязательно напишет о свой матери и о многом другом, представляющем для меня интерес. «Просто не может не написать».
И вот «Зелёное пёрышко». И с первой же строчки: «Клавдия Григорьевна Агеева (в девичестве Дорошева) родилась в первой половине прошлого века, в 1922 году, в селе Густомой Льговского района Курской области». «Все, – вздыхаю облегченно, – есть ответы на мои вопросы».
И, действительно, ответы были. Родителями матери Бориса Петровича Агеева, Клавдии Григорьевны, не только врача и фельдшера-акушера, но и участника Великой Отечественной войны, и лейтенанта запаса медицинской службы, в Густомое являлись крестьяне Лукерья Павловна и Григорий Емельянович. Непроста судьба этих бабки и дела Бориса Агеева, особенно деда. Впрочем, чем пересказывать, лучше процитировать первоисточник: «У Лукерьи Павловны и Григория Емельяновича до начала первой мировой войны родилось двое детей, а когда дед Гриша вернулся после войны и революции из австрийского плена, у них родилось еще двое поздних детей».
Как понимаем, среди этих «поздних» была и мать Бориса Агеева, судьба которой не мед: увидела коллективизацию, раскулачивание и арест отца, хотя он, по сталинской же квалификации крестьянства, был всего лишь «середняком». Но лес рубят – щепки летят. Особенно, когда эти «щепки» имеют собственное мнение, свой характер и свой голос.
Без родителя Клаве Дорошевой жилось и голодно, и холодно. Но в той жизненной хмурости и непогожести выглядывало и солнышко, и были ясные просветы. Например – учеба. Тут судьба, слава Богу, смилостивилась и подарила Клавдии Григорьевне не только возможность успешно окончить Густомойскую школу, но и Льговское медицинское училище. (Прошу прощение: о Густомойской школе Агеев не пишет, это мое собственное умозаключение). А потом была война со всеми ее страшными «прелестями», и девятнадцатилетняя Клавдия Григорьевна вместе с фронтовым медсанбатом, спасая жизни раненых солдат, «пятилась» на восток, к Дону и Волге. Но, начиная с 1942 года, сменила направление на западное и «прошагала» до Венгрии, Чехословакии и поверженной Австрии, где некогда находился в плену ее отец. После демобилизации из армии Клавдия Григорьевна вернулась в родное село, откуда и была выдана замуж в Кочановку за отца Бориса Петровича – Петра Афанасьевича Агеева.
О родителях отца, деде Афанасии и бабушке Арине Игнатьевне, Борис Петрович вновь ничего не пишет. Зато об отце дает довольно много информации. Правда, не столь развернуто, как о матери, которую он, судя по всему, любил нежно и трепетно до последних дней ее жизни. Однако мы узнаем, что Петр Афанасьевич служил на Северном гражданском флоте в военизированном экипаже. А еще он был участником войны с финнами 1939-1940 годов, стыдливо умалчиваемой в Советском Союзе. Война планировалась «молниеносной», но продлилась 105 дней, принеся СССР 126 тысяч безвозвратных людских потерь.
Случилось так, что отцу Бориса Петровича, Петру Афанасьевичу, пришлось дважды брать финский город Петсамо: сначала во время «зимней компании» у финнов, потом уже у немцев и финнов во время Великой Отечественной войны.
Во время войны с фашистской Германией Петр Афанасьевич незадолго до того проложенным «Северным морским путем» совершил переход Мурманск-Владивосток. А также ходил в Америку за продукцией по ленд-лизу, как пишет Агеев, «в тех самых обречённых караванах PQ, когда торпедированный немецкой подлодкой сухогруз с двумя тысячами тонн тротила на борту в одно мгновение превращался в облако горького пара». При этом дважды тонул и чудом спасался. А еще во время войны «успел» схлестнуться с НКВД и получить семь лет Норильских лагерей. Освободился по победной амнистии.
Я читал «Зелёное пёрышко», эту незавершенную исповедь автора перед самим собой, и прозревал не только о «корнях и истоках», но и насчет его «одиночества» среди людей. А как этому не быть, когда он впитал в себя боль и обиду деда Гриши и бабки Луши, которым власть бесцеремонно исковеркала жизнь; как этому не быть, когда в нем страхи матери, перенесшей ужас войны.
Да, я остался не до конца удовлетворенным о родственных связях Бориса Петровича, хотя узнал имена его братьев: Юрия – старшего и Владимира – младшего. И сестер – Ольги и Антонины. Но у меня появилась уверенность в том, что он еще возвратится к этой теме и представит для читателя более развернутый вариант. Ибо не должно остаться «недоговоренности», недосказанности, недослушанности, как случилось это у него и у меня самого после смерти отцов. Когда в августе 2003 года не стало моего отца, для меня вдруг открылась истина, превратившаяся в неизгладимое чувство вины: я-то родителя моего недораспросил, недослушал. Все откладывал на «потом». Но вот этого «потом» не стало – и я оказался обкраденный самим собой.
Что же касается моего детского видения волшебства и чародейства в имени писателей и в самом писательском действе, то в Агееве, как ни парадоксально, это и ныне есть. Пусть немного, пусть и в измененном представлении, пусть и без сияющего ореола вокруг его русой головы и священного трепета в моей груди, но есть.
«Случайности не случайны…»
Николай Иванович Гребнев, с которым я познакомился только в конце 2010 года, конечно, не был тем представителем писательской братии, которая в моем далеком детстве, да и в раннем юношестве тоже, являла образ волшебников и чародеев. Просто тогда он был десятью годами старше меня и к когорте писателей еще не принадлежал. Хотя, по его же ироническим воспоминаниям, сочинительством уже занимался. Но в том, что он, как человек, – живой волшебник, можно не сомневаться. Ибо то, что он сумел организовать издательский дом «Славянка», отстоять и отремонтировать Дом литераторов и создать с нуля Курский союз литераторов, простому смертному, на мой взгляд, не по плечу. И без волшебства тут не обошлось. Хотя бы волшебства обаяния и убеждения.
Если внешне семидесятидвухлетний В.П. Детков был улыбчив, шестидесятилетний Б.П. Агеев – отчужденно холоден и даже мрачноват, то Николай Иванович Гребнев в свои шестьдесят пять с хвостиком – энергичен и деловит. В помещение Дома литератора он, в отличие от Бориса Агеева, шагавшего несколько грузновато и неспешно, входил легко и стремительно. Летом – в светлой рубашке-безрукавке или в светлом же костюме – смотря по погоде. А в осенне-зимнюю пору – в распахнутой верхней одежде и без головного убора. При этом прическа нисколько не страдала, ну разве чуб смотрелся более задорно и задиристо.
Светло-русые, в юности, по-видимому, сводившие с ума не одну девицу волнистыми локонами, а ныне посеребренные годами и аккуратно подстриженные и причесанные волосы украшали волевое, с высоким лбом мыслителя, лицо.
Доли секунды хватало взору темно-голубых глаз Гребнева, чтобы сориентироваться в обстановке – порядок ли в полиграфическом центре, есть ли посетители, литераторы или коллеги-писатели в литературной гостиной, книжной лавке либо в литературном кафе – и начать действовать.
Впрочем, «входил стремительно» – это не совсем верное определение. Влетал, врывался подобно тайфуну – это более правильно. И тут же вокруг него, втянутые в его центростремительную силу, словно в речной водоворот, вмиг «кружились, ускорялись» люди. Прежнее хаотическое их передвижение и мелькание обретало осмысленно направленное движение.
Если в гостиной находились добрые знакомые, то Николай Иванович, как бы ни был занят, спешил поздороваться с ними. Первым протягивал ладонь для рукопожатия, теплел улыбкой, находил повод для шутки. Потом, извинившись, занимался неотложными делами, пригласив к себе в кабинет, как правило, Домашеву Марину – секретаря, делопроизводителя, стенографиста, ответработника за связь с общественностью и писателями в едином лице. И, кажется, при единой зарплате. При отсутствии Домашевой – кого-либо другого из команды полиграфистов либо сотрудников издательского дома «Славянка».
Если в гостиной были незнакомые посетители, то по-деловому, придав лицу доброжелательно-официальное выражение, интересовался, что привело их в Дом литератора. А дальше – уже в зависимости от того, с чем пожаловали… Или задушевный разговор, или короткие деловые реплики.
Если в гостиной находился человек, ему хорошо известный, но не вызывавший симпатий, либо откровенный противник его детища – союза литераторов, то взгляд тут же становился официально-холодным. Так бывает с небом по осени или в зимнюю пору перед дождем или снегопадом. Нежная, бесконечно высокая и прозрачная синь куда-то исчезает, и все небесное пространство становится однотонно серым, низким и тяжелым, давящим на человека и его психику. И не дай бог тут оппоненту затеять спор – он сразу же нарвется на стальной блеск глаз и непреклонную волю стального же характера. Когда Николай Иванович что-то решил, то нет силы в мире, чтобы смогла его переубедить в обратном. О непреклонности его характера говорит такой случай.
Формирование городского отделения Курского союза литераторов шло полным ходом. В очередной раз я, исполняя обязанности руководителя, представил правлению КРО СПР (М.Н. Еськову, Л.М. Звягинцеву, Ю.П. Першину и Н.И. Гребневу) кандидатуру одного из лучших, по моему мнению, литератора – сочинителя стихов. А тот, вместо своего желания о вступлении в союз, возьми да и начни спрашивать у собравшихся, что даст союз лично ему. Все недоуменно переглянулись: примерного положения что ли не читал?.. А Николай Иванович, поскучнев взором, заметил, что сей кандидат не готов к приему. «Не определился для себя, потому пусть повременит».
Кандидат, почувствовав отказ, дал обратный ход. Да куда там – нашла коса на камень.
Я попытался вступиться за него. За меня, чтобы поддержать авторитет руководителя, – Першин и Звягинцев при молчаливой поддержке Еськова. Но Гребнев остался при своем мнении: «Этому человеку еще рано в союз».
И был он тут как скала – не сдвинуть, не свернуть!.. Так что тот кандидат, почему-то обидевшись на меня, а не на себя, так и остался вне союза.
Сказать, что стычки с оппонентами или откровенными недоброжелателями проходили для Гребнева без каких-либо последствий, – значит, покривить душой. Не раз случалось, что во время «горячих дискуссий» у него поднималось давление, зашкаливавшее за все разумные пределы, лицо багровело, дыхание становилось прерывисто-затрудненным. Но и при этом корректность никогда не изменяла ему, он не позволял себе опуститься до публичных персональных оскорблений или матерщины, что нередко и в более высоких социальных сферах.
Немало его «кровушки» попили и чиновники от «культуры» и административных служб города. После В.П. Деткова ему в наследство досталась не только писательская организация, не только арендаторы, почти отобравшие помещение и судившиеся с ним, но и долги за коммунальные услуги с астрономической для организации суммой в семьсот тысяч рублей. Из Союза писателей денег не поступало, там самим не хватало; из Комитета по культуре – тоже, и вообще там решили «перекрыть кислород» строптивому руководителю писательской организации: в 2010 году выделили только 75 тысяч рублей, а в 2011 году – аж ноль целых, ноль десятых.
Но воли Гребнева было не сломить. Словно морской прибой, регулярно налетающий на берег, он с завидным упорством систематически «накатывал» на должностных лиц властей области и города, теребя их совесть и требуя средств хотя бы на погашение долгов. А пока те раскачивались на самых длинных в мире и самых неповоротливых бюрократических качелях, «выкручивался» за счет средств издательства «Славянка». Сколько нервов и годов жизни стоила эта борьба Николаю Ивановичу, неизвестно, но в 2012 году, как он объявил во всеуслышанье, долги были полностью погашены.
Николай Иванович в писатели пришел в 2001 году, будучи известным редактором молодежной газеты, собкором Центрального телевидения и Всесоюзного радио. Его очерки и рассказы печатались в различных изданиях, в том числе, выходивших в столице. Рекомендацию ему о вступлении в члены Союза писателей России давали известные и уважаемые в России писатели Е.И. Носов и П.Г. Сальников.
При В.П. Деткове я слышал о нем; знал, что занимается издательской деятельностью, но представлен не был. Познакомился только после того, как он в 2009 году стал председателем правления КРО СПР и начал создавать Курский союз литераторов. К этому времени за плечами Николая Ивановича были не только написанные им книги «Чужая родня» (Курск, 1998), «Деревянное ожерелье свободы» (Курск, 2004), «Дуб-семицвет» (Курск, 2009), но и победы в журналистских конкурсах имени В.В. Овечкина и К.Д. Воробьева. А также почетное звание лауреата Международной премии славянского единства «Боян» и премия ЦФО в области литературы и искусства.
Как и в случае с Борисом Агеевым (да и другими тоже), приобрел в книжной лавке Домлита книги Николая Ивановича. Надо же дремучесть свою искоренять. Начал с «Дуба-семицвета».
Первые рассказы лаконичны, стремительны, полны самоиронии и… глубоки по содержанию. Да и как же иначе: ведь они о Евгении Ивановиче Носове и внучке Александре – самых дорогих уму и сердцу людях. Без любви о них не напишешь. Что же касается иронии в собственный адрес и юмора, – то посмеяться над собой могут только люди с большим добрым сердцем и открытой душой. И, конечно, умные люди. К тому же тонкий юмор, как острая приправа к любому блюду, всегда хорош и уместен.
В том же темпе и стиле выдержаны и остальные, только более психологичны и драматичны. Да, не зря автор предисловия к книге Александр Сергеевич Прозоров (ныне покойный) назвал Гребнева старателем слова. Точно, старатель слова. Ни лишнего мазка, ни щербатого камушка, ни угловатого камня. А еще – знание фактуры. Пишет о том, что самим было видано и пережито, через собственное сердце пропущено. Оттого такая красота слога и достоверность.
За «Дубом-семицветом» последовала «Чужая родня». И снова радость познания и наслаждения от чтения. А еще удивление и умиление: Господи, как богат на таланты наш край!
Познакомившись с творчеством Николая Ивановича, захотел узнать побольше о его корнях. Откуда истоки?.. Ибо с почвой понятно – благодатная земля Курская, давшая миру и Феодосия Печерского, и Сильвестра Медведева, и Николая Асеева, и Евгения Носова… А еще сотни, если не тысячи замечательных земляков, прославивших наш край в различных областях человеческой деятельности. А вот истоки?.. Даже на благодатной почве от скудного семени ничего толкового не родится… По крайней мере, по моему мнению. И тут помог первоисточник – книга «Писатели Курского края».
Николай Иванович в автобиографическом очерке с присущим ему юмором указывает место рождения по метрике село Черничено Конышевского района, хотя фактически белый свет он увидел в сахзаводском поселке «Коммунар» Беловского района.
Но того, что когда-то было написано пером, не вырубить и топором. Впрочем, если в Беловском районе, в местечке Озерки, были корни его матери Евдокии Тимоновны – дом деда Тимони, то в Конышевском, в Черничено и Платаве, находились корни отца – Ивана Петровича. И там Николай Иванович побывал уже в возрасте Христа. Причиной стало направление родителя вновь в прежние родные края. Освещая этот факт, Николай Иванович пишет: «Перед тем, как выйти отцу на пенсию, так уж вышло, назначили его в восьмилетку в село, откуда он и начинал директорскую карьеру – Черничено». И сделал вывод, что «случайности не случайны» и что «родина его – Черничено».
К тому же, как шутливо повествует Николай Иванович, «задумали» его как раз в Черничено.
«Сюда их (родителей) направили в сорок третьем возрождать школу, – сообщает он. – В военное лихолетье (жаль, что не указано в каком возрасте) они были оставлены для связи с партизанами в здешних местах, и как только фронт после Курской битвы отполыхал на запад, у родителей моих, как у многих русских людей той поры, воссияла вера в перемены к лучшему».
Два предложения – и столько сведений! А дальше видим, что семья сельских учителей Гребневых, следовательно, сельской интеллигенции, была многочисленной – семь детей (пять парней и две девчонки).
Таким образом, Николай Иванович Гребнев, в отличие от многих коллег по перу, где с юмором, где вполне серьезно, дал более полную информацию о своих истоках. А об отце он сообщает не только, что тот был учителем и директором школы, но и «сыном батрака и барской служанки». И гордится тем, что отец собственными руками изготовил книгу – «по всем предметам собственный учебник для первых его учеников» с цветными иллюстрациями и написанный «безупречным каллиграфическим почерком». Любовью и гордостью за предков и вообще династию Гребневых веет от этих строк.
А в тех оговорках, что нет-нет, да и мелькнут в очерке, просматривается его более глубокая генеалогическая работа. И дай Бог, чтобы она была успешно завершена, как успешно завершаются прочие задуманные им проекты! Ибо наши предки заслуживают того, чтобы их имя не было похерено в туне бытия. Я солидарен с теми, кто утверждает, что человек жив до того момента, пока жива память о нем. Потому и не стоит ограничиваться даже в автобиографических справках только тем, что родился там-то и там-то и в таком-то году. Это выглядит так, что имярек действительно найден в капустной грядке или принесен аистом.
Не могу не привести цитату из автобиографического очерка Николая Ивановича: «Девяти человек достигла семья, в которой выросли мы, пятеро братьев и две сестры. По этой причине, наверное, я не стал эгоистом. Но есть и издержки: доныне не избавился от «административно-командного» стиля управления братским коллективом».
На мой взгляд, именно это высказывание, как нельзя лучше характеризует писателя, издателя, общественного деятеля и прекрасного организатора Гребнева. Пусть он на меня не обижается, но этот стиль управления присущ ему не только по отношению к родственникам, но и к производственным делам.
В 2013 году, в том числе и не без подачи Николая Ивановича, я решил написать очерки о малой родине – Конышевском районе. И когда подошло время «освещать» годы военного лихолетья на территории края, на правах земляка обратился к Гребневу – поделиться со мной подпольной деятельностью его родителей в тылу врага. И тут выяснил, что его отцу в то время было 24 года, а маме и того меньше – 18 лет.
«Папа родился под залп «Авроры», – не удержался от шутки Николай Иванович. – А на фронт не попал из-за слабого зрения, – закончил вполне серьезно. – Нелегко им пришлось в подполье. К немцам каким-то образом «залетели» списки руководителей подполья и партизан… Был слух, что машинистка секретаря райкома постаралась… – поморщился брезгливо. – Но слух – он и есть слух. Зато немцы уже через несколько дней попытались арестовать старшего их группы. Однако тот, выпрыгнув в окно и отстреливаясь, попытался скрыться в лесу. Но был ранен и погиб». – «Как звали старшого-то? – вклинился я с вопросом. «Родители, ясное дело, называли, только забыл, – смутился Николай Иванович.
Боясь, что беседа на этом прервется, я поторопился задать важный для себя вопрос: «Что стали делать родители, оказавшись в одночасье без «головы» – командира?» – «Нелегко пришлось родителям восстанавливать связи с подпольем и партизанами после гибели их командира «тройки», – продолжил Гребнев после паузы. – Но, в конце концов, восстановили… Только об этом я сам хочу написать. Тут, земляк, уж извини».
Сейчас из нашего лексикона выброшено слово «рабочий», так гордо звучавшее в советское время; ныне оно заменено понятием «производственный персонал». Так вот, Николай Иванович так сумел подобрать производственный персонал и так организовать работу, что персонал этот трудится как хорошо отлаженный механизм. Ни минуты простоя! Ни слова возмущения, ни тихого недовольства. Складывается мнение, что вокруг Николая Ивановича собрались одни трудоголики, которые без работы и дыхнуть не могут…
Проводит ли Николай Иванович утренний инструктаж с издательско-полиграфическим коллективом, так называемые «пятиминутки», не знаю. Надо полагать, что иногда проводит. Что и каким тоном он говорит на них – неизвестно. Но публично всех называет уважительно, по имени-отчеству. Даже собственный сын – всегда только «Евгений Николаевич» и никак иначе. Да что там сын, он и внука Дениса, героя иронично-реалистического рассказа «Как мы в Тускари ловили рыбу», а ныне студента ЮЗГУ, по имени-отчеству величает!
Кстати, об издательстве. Немногие ныне знают, что в послевоенном Курске, когда властям хватало забот по борьбе с разрухой, по восстановлению и развитию промышленности, объектов народного образования, медицины, транспорта, строительства, по созданию рабочих мест и обеспечению населения «хлебом насущным», было также создано и Курское книжное издательство. Удивительно, но это так. Печатались в этом издательстве книги известных советских авторов, в том числе и курских писателей. Например, в 1957 году была издана книга Е.И. Носова «На рыбачьей тропе». И как отмечают исследователи этого факта, Курское книжное издательство оказало существенную роль на творчество писателей края. По крайней мере, являлось значимым подспорьем.
Но в 1965 году нашлись «умные головы», посчитавшие Курское книжное издательство нерентабельным, невыгодным, как в наше время считают нерентабельными, нерациональными сельские школы, медпункты, больницы, клубы, библиотеки, и оно было ликвидировано. Это был удар по курской писательской организации, одной из первых и крупных в ЦЧР – Центрально-Черноземном регионе. Образованное в неофициальной столице ЦЧР, Воронеже, Центрально-Черноземное книжное издательство стало обслуживать московских и воронежских писателей, забывая о периферийных, в том числе и курских. Много лет приходилось известным курским писателям «выстаивать» длинные очереди, чтобы дождаться того дня, когда их произведения будут опубликованы. Еще труднее приходилось начинающим. И только с созданием Николаем Ивановичем Гребневым Издательского дома «Славянка», у курских писателей и литераторов вновь появился шанс печатать свои произведения в Курске. Причем без долгой волокиты и проволочек.
А еще Николай Иванович умеет быть верен друзьям и данному им слову. Не потому ли с ним всегда рядом такие независимые, давно состоявшиеся в писательской среде личности как Б.П. Агеев, М.Н. Еськов, Ю.П. Першин и другие. И слово его крепко: это я по собственному опыту с изданием моей книги «Богоданный» и приемом в Союз писателей России знаю. Впрочем, не только я, но и другие члены Курского союза литераторов.
Немало «боев местного значения» ему пришлось выдержать с противниками создания Курского союза литераторов и численного расширения писательской организации. Аргумент последних был прост: «Своей массой задавят как уже известных писателей края, так и русскую литературу вообще». Несмотря на железобетонность аргументации оппонентов, союз литераторов был не только создан, но и стал жизнеспособным функциональным органом. С сорока девяти до пятидесяти пяти членов увеличилась Курская региональная писательская организация. Но никакого краха, которого опасались представители «литературной дедовщины» не последовало. Никто никого не задавил. Каждый остался, по выражению Юрия Петровича Першина, на «своей жердочке». Даже губернатор не отобрал некогда подаренные крохи – 1200 рублей ежемесячных писательских пособий. А русская литература как жила своей жизнью, мало зависимой от творчества некоторых радетелей за ее чистоту, так и продолжала жить. Зато курская писательская организация обрела молодых и перспективных представителей художественного слова в лице Льва Шадрина и Ольги Аленкиной.
Немало сил приложил Николай Иванович и к «выкорчевыванию» раздрая в писательской среде края, образовавшегося в 90-е годы прошлого века. Тогда писательская структура страны разделилась на два потока: Союз писателей России и Российский союз писателей. Путем точечной дипломатии и убедительной аргументации ему удалось «переориентировать» лучших представителей Российского союза области в Союз писателей России. И ныне в крае практически единая писательская организация.
Гребневу скоро семьдесят, однако этот возраст не про него. Нет прежней юношеской стройности – и Господь с ней. Зато солидности и какого-то совсем не городского ухарства не занимать. Она – и в широко расправленных плечах, и в осанке, и в гордо посаженой голове. И даже в брюшке, несколько нависающем над брючным ремнем и оттопыривающим неизменный для полной «упаковки» галстук.
Николай Иванович не только полон энергии, оптимизма, всевозможных планов, связанных с деятельностью писательской организации и союза литераторов, но и как рыба в воде чувствует себя в этой обстановке. Он – один из немногих представителей курской интеллигенции и писательского сообщества, воспитанного и «созревшего» в советское время (членство в комсомоле и КПСС), кто удачно влился в современные общественно-социальные условия. И в них успешен. И прекрасно, что это у него случилось и получилось. Ведь не будь «успешного» Николая Ивановича, – не было бы и Курского союза литераторов, и Дома литераторов. Не было бы и издания книг десятков авторов, и Конференции литераторов в 2011 году, и Съезда литераторов 4 августа 2012 года, и, наконец, литературных премий имени наших выдающихся земляков-писателей – А. Фета, А. Гайдара, Г. Сальникова, В. Алехина и других. Ничего бы этого не было! С этим, кто бы и как бы ни относился к личности Гребнева, согласны все. Феномен.
Да, почти все из запланированного и озвученного публично ему удалось реализовать. Разве вот с изданием литературной газеты пока не получилось… Что-то сбилось в программе. Но думаю, это временный сбой. Не тот Николай Иванович человек, чтобы не довести задуманное до логического конца. Впрочем, и тут имеются подвижки: по инициативе и непосредственном участии Гребнева вышло четыре спецвыпуска журнала «Курский литератор».
В них своеобразный отчет о важных этапах в жизни писателей и литераторов края. Особенно интересен и важен последний выпуск, создаваемый Николаем Ивановичем в очень сложных условиях.
2013 год в жизни Николая Ивановича стал весьма и весьма непростым. В ноябре месяце не стало его супруги Лидии Михайловны и брата Владимира. Другой брат, Дмитрий, возвращаясь домой с похорон Владимира, попал в ДТП – дорожно-транспортное происшествие. Не беда, а целый каскад бед в одночасье свалился на плечи Гребнева.
Такие удары судьбы сломили бы любого, понудили бы «гасить» горе алкоголем. Потому близкие к Гребневу люди очень переживали за него. Но Николай Иванович и тут оказался верен себе: не скис, не замкнулся, не стал «топить» горе в вине, а еще глубже «впряг» себя в работу.
Да, он уже не сыпал остротами, как раньше. Сами понимаете, не до острот было. Зато несколько раз встречался с председателем областной Думы и администрацией города Курска, пробивая закон о творческих союзах и хоть какое-то финансирование писательской организации. Добился аудиенции у губернатора, пригласив туда членов правления. Написал прекрасную вступительную статью в очередной выпуск «Курского литератора». Эту же статью продублировал в журнале «Толоке», посвященном 55-летию образования Курской писательской организации. Словом, перемог по-мужски беду лютую. Вновь показал свой гребневский крутой характер.
В 2014 году подвижничество Николая Ивановича высоко оценено руководством СПР: он заслуженно признан лучшим лидером региональных писательских организаций.
А я уверен в том, что не за горами тот день и час, когда он, несмотря на загруженность общественной работой, порадует нас своей очередной книгой. Возможно, о своих предках. Очень хотелось бы…
Уверен потому, что писательский потенциал у него огромный, а сам он – кремень-мужик.
PS. Я не ошибся. К своему семидесятилетию Николай Иванович издал три книги художественной прозы: «Домовой», «Нетореной дорогой» и «Сила неодолимая». В каждой книге своя тематика.
Так в книге «Домовой» в основном произведения о детях и для детей. Соответственно, написаны эти произведения с прекрасным знанием детской психологии. Здесь много фантазии, но нет сюсюканья и слащавости. И предисловие, написанное Михаилом Еськовым – известным в России писателем психологического плана, – здесь не только гармонично, но и является своеобразным камертоном к последующей музыке художественного слова и его аккордам.
В книге «Нетореной дорогой», кроме рассказов и очерков для взрослой аудитории, значительное место уделено публицистике и критике. Поэтому весьма логично, что предисловие к этому тому написано старинным другом Николая Ивановича Михаилом Изотовым – журналистом, литератором и главным редактором журнала «VIP». Рефреном предисловия является выражение «искренне, не на показ…», что наилучшим образом характеризует Николая Ивановича и как общественного деятеля, и как творческую личность.
Третья книга «Сила неодолимая» блистает публицистикой, литературоведением, а также художественными очерками и рассказами. В том числе очерками о собратьях по перу. Среди этих произведений особое место, по моему убеждению, занимает отрывок из повести «Кровные братья». В нем речь идет о последних днях и часах писателя Владимира Павловича Деткова. Этот отрывок не только перевернул мои прежние впечатления об отношениях между Гребневым и Детковым, которые мне казались довольно прохладными, даже натянутыми, но и еще раз доказал, как следует бережно относиться к литературному творчеству. Ни одного лишнего слова и знака, не говоря уже о фразе! Текст настолько добротно отшлифован, что ни убавить, ни прибавить. Действительно – старатель слова, умеющий из многотонной породы найти и вставить в ожерелье повествования золотое зернышко или жемчужинку.
Но мало того, что Николай Иванович издал – он подарил каждому литератору этот трехтомник. Поступок чисто гребневский: в свой день рождения – замечательный презент товарищам по перу! На всю жизнь запомнится этот факт и ему, и литераторам. Еще бы – такое не часто случается.
«Пишите по-доброму и про добро…»
Мое литературное знакомство с известным курским и российским писателем Еськовым Михаилом Николаевичем фактически произошло 15 января 2011 года. У могилы Е.И. Носова. Событие, как сейчас понимаю, символическое и знаковое. Да, до этого я его видел и в Доме литераторов, и в Литературном музее, и в областной библиотеке имени Н.Н. Асеева. И не просто видел, а как-то даже «умудрился» свою книгу «Данный богом» подарить. И хотя к этому времени образ писателя у меня уже не ассоциировался стопроцентно с образом волшебника; мленье и морок о писательской стезе фактически растаяли, как утренний туман, оставивший только отдельные клочки по низинам и балкам, тем не менее, это была величина, к которой, как мне казалось, не так было просто подойти. А уж завязать знакомство…
Но у Гребнева Николая Ивановича родилась идея о Курском союзе литераторов. И Михаил Николаевич был среди тех, кто эту идею поддержал и как член правления КРО СПР стал осуществлять, проводя собеседования с будущими кандидатами. Вот во время такого собеседования я и подарил ему книгу. Подарил, не очень надеясь, что в ближайшее время он найдет минутку ее пролистать. Не потому, что ни «снизойдет» с собственной высоты, а из-за занятости. Однако он не только отдарился собственной книгой «Свет в окошке» с автографом и пожеланием доброй памяти, но и нашел время для прочтения моей. И когда я, приглашенный на данное мероприятие Евгенией Дмитриевной Спасской, впервые пришел на Мемориал и к могиле Носова, Михаил Николаевич, увидев меня, первым подошел и после взаимного приветствия сказал, что книгу прочел.
«Конечно, есть шероховатости, – глядя мне в лицо, продолжил он своим негромким размеренным голосом, – чувствуется отсутствие редактора… Но мне понравился выбор темы. Наша история – кладезь бездонный… Буду при случае рекомендовать для приема в члены Союза писателей».
Господи, что угодно я полагал услышать, но только не это! Конечно, был ошарашен до затаенных глубин своего нутра, но поблагодарил горячо и искренне.
«Не стоит, – доброжелательно, возможно, с долей лукавинки и некоторого снисхождения улыбнулся он. – Высказываю только свое мнение».
Хотелось, пользуясь неожиданно представившимся случаем, поподробнее поговорить о повести. Но тут все задвигались, подтягиваясь поближе к памятной плите и готовясь к официальным речам, засуетились телеоператоры, подбирая наиболее выгодные ракурсы. И разговора «по душам» не случилось. Да и неуместен он был на этом месте, как теперь понимаю.
Вот так произошло мое знакомство с Михаилом Николаевичем. Потом было много иных встреч и разговоров, правда, не о моем творчестве, а о делах Курского союза литераторов и его городского отделения. О моем же творчестве он говорил только на общем собрании курских писателей в день рассмотрения моего заявления о приеме в Союз писателей России. Говорил, как человек, давший мне рекомендацию. А вообще о творчестве друг друга курские писатели, как я понял, предпочитают не распространяться, чтобы ненароком не обидеть друг друга. На этой теме если не табу, то общее молчание. О творчестве же литераторов говорили, причем по-разному. Кое-кто, ломая и коверкая судьбу автора безжалостной безапелляционной критикой, а кто-то, как Михаил Николаевич Еськов, доброжелательно и конструктивно, помогая расти творчески.
Еще до знакового разговора у могилы Носова я прочел подаренную Еськовым книгу. Скажу честно: читать было непросто. Проза Михаила Николаевича – не приключенческие романы, которые можно читать по диагонали страницы, – сюжетная канва все равно не ускользнет. Тут требовалось внимание и внимание. Нередко – возврат к уже прочитанному. И это при том, что рассказы по количеству страниц не столь объемны. Зато по внутреннему содержанию необычно емки. А тут еще и моя память не самая крепкая… То и дело подводит. Стала, как решето: зачерпываешь, вроде бы, густо, а поднял на поверхность – пусто. А может, и была такой, – просто не замечал…
Рассказы и повести были автобиографичны, брали за душу простотой сюжета и глубиной познания человеческой психологии. И детской, и взрослой. Причем детской больше, чем взрослой. А еще познанием послевоенного сельского быта, боли безотцовщины. Не пережив лично всего того, о чем говорится в его произведениях, так правдиво и так пронзительно, до подкатывания удушливого кома к горлу и навертывания непрошеной слезы, не напишешь. Этого не нафантазируешь, это дает только сама жизнь. И только избранным.
«Доконала» же меня повесть «Торф». Дело в том, что мне несколько лет приходилось помогать родителям копать для топки печи торф на болоте. Копание торфа – это целое действо, имеющее свой ритуал. К нему заранее готовились, обновляли и ремонтировали тачки, смазывали солидолом втулки колес, оттачивали до бритвенной остроты штыковые лопаты и грабарку – совковую лопату, а также «резак». Резак – специальное устройство в виде узкой, несколько удлиненной штыковой лопаты с лезвием шириной 15 сантиметров и ножом такой же длины. Нож, как правило, располагался справа и перпендикулярно к полотну резака. Были резаки и такие, у которых отрезной нож располагался слева. Это как кому удобнее. А еще одной обязательной принадлежностью резака был крючок, необходимый для удержания торфяного «кирпичика» при выбрасывании его из торфяной ямы. Уф! Пока написал – вспотел. Проверяли на крепость у них деревянные ручки, надежность крепления деревянной части с металлической, целостность металлического полотна в месте перехода его к втулке под ручку. Словом, тысяча разных и важных мелочей. Копание торфа даже малейшем оплошности не позволяло. Если что сломается – беда. У соседей не позаимствуешь – самим все нужно. К тому же, если из общего ряда при копке выбьешься, считай «хана»: с трех сторон так водой даванет, что придется «недовыбранную» яму покидать. Снова начинать, снова кидать два или три штыка земли не вниз в отработанную уже яму, а наверх, на оставленный «остров».
Когда же узнавали, какие три дня (обычно под выходные) выделены правлением колхоза для этого действа, – срочно телеграфировали в города и веси, вызывая подмогу. И вот наступал день, когда все село, от мала до велика, кто на автомашинах, кто конно – на телегах и дрожках, выдвигались к болоту. А кто поближе, так те и пеше, катя тачки с «шансовым инструментом» и узелками с нехитрым скарбом перед собой. Полтора-два километра для селянина не расстояние, а так, легкая прогулка. Хотя впереди и тяжкий труд – ну-ка, переместить с места на место десятки кубометров грунта, – но все в приподнятом настроении.
И что же происходит на болоте?.. А происходящее там так точно и красочно изложено у Михаила Николаевича, что, читая, я воочию увидел раскрасневшиеся потные лица, руки, груди и спины мужиков и парней, бесконечное мелькание лопат, приобретших к третьему дню зеркальный блеск полотен, белые платки и светлые кофточки женщин и девушек. Увидел снующих туда-сюда с тачками и негласно соревнующихся подростков, на пригорке – первые «кубари» – конусообразные сооружения из торфяных кирпичиков, отдаленное подобие первой московской телевышки. На некоторых уже усаживаются мелкие пичуги и, поводя головкой из стороны в сторону, наблюдают то за смешными людьми, невесть зачем ворочающих тонны земли и торфа, то за стайками серебристых, золотистых, изумрудных стрекоз, беззаботно позванивающих своими прозрачными крылышками. Я услышал людской галдеж, беззлобные, порой соленые шутки и подковырки, скрип колес тачек, смачные шлепки на край ям-котлованов выбрасываемых торфяных «кирпичиков», звонкое капание воды… Я почувствовал йодистый запах воздуха и холодную сырость котлована, а на спине – раскаленные лучи насмешливого солнца…
Господи, я все увидел, все услышал, все почувствовал. Я был там, на болоте, вместе с героями Еськова – Василием, Алексеем, Петром, Колей Гуленком, шаловливо-хулиганистым Сережкой и всеми остальными. Я, подменяя отца и мать, давая их хоть небольшой передых, тоже, надрывая пуп, нарезал и выбрасывал на «бережок» очередной влажно-скользкий и холодный оковалок торфа. И я спешил, чтобы сочившаяся из торфяных стен, где медленно, капля за каплей, где уже с противным, ненавистным журчанием вода не затопила нижний ряды котлована. Спешил, чтобы под невидимым напором воды и выброшенной земляной массы ближняя к сердцу коварного болота стенка не обрушилась, похоронив под собой многочасовой труд всего нашего семейства. Бр-р-р! Пишу, а у самого мурашки по коже. А уж когда читал – страшно сказать… В этот раз я действительно был во власти мленья, колдовства, очарованья, волшебства, чар нави – это как хотите, тай и называйте. Отставляя книгу, я и мысленно, и вслух говорил автору «спасибо!», потом вновь брался за книгу и перечитывал заново только что почитанные страницы.
Кроме рассказов и повестей, в книге были новеллы и миниатюры. Новеллы небольшие – где с десяток страниц, а где и полторы. И все посвящены Евгению Ивановичу Носову. Написаны они не только с любовью, но и с каким-то бережением. На мой взгляд, сыновним бережением. Ни слова слащавости, вычурности, грубости или показушности. Все – душевно-просто, хотя и взвешено, и выверено до последнего слога и буковки.
Нарушая хронологию повествования, скажу: мне несколько раз доводилось присутствовать на публичных (и не очень) мероприятиях, где Михаил Николаевич говорил о Евгении Ивановиче Носове и его творчестве. Поражало то, что он, известный российский писатель, лауреат многих престижных литературных премий, без стеснения и без нарочитости называл себя учеником Носова. Подобного признания я что-то от других курских писателей, тоже хорошо знавших Носова и, по-видимому, немало получивших от него в творческом развитии, не припомню. И вообще разве ныне от кого-либо из известных писателей услышишь, что он ученик такого-то и такого-то?.. Это как-то не принято. А вот Михаил Николаевич не только не стесняется слыть учеником Носова, но и гордится этим. Поразительно!..
Хороши были и миниатюры Еськова. Сами посудите на примере «Лоскутка не хватило».
«Звонит давняя подруга, живущая в другом городе:
– Ну, родила?
– Родила, слава Богу.
– Кого же приобрела?
– Не угодила мужу: на мальчика лоскутка не хватило, скроила девочку».
Всего шесть строк, а такой сюжет, такая ироничная и одновременно мудрая героиня! Разве не чудесно? Чудесно!
По-видимому, о подобных прекрасных миниатюрах некогда Евгений Иванович Носов сказал, что они равнозначны пятисотстраничному роману, как равнозначны для природы синий кит и колибри. И что миниатюры пишут «люди с особым и весьма редким душевным складом, с особо острым зрением…».
Прочтя книгу «Свет в окошке», познакомившись с творчеством Михаила Николаевича, я почерпнул и некоторые сведения о нем самом и его корнях. Немало написано им о своем босоногом да лапотном полуголодном деревенском мальчишеском детстве. Немало написано им и о матери. Ведь она без всякой шифровки проходит главной героиней его произведений. Наиболее ярко, на мой взгляд, это отразилось или, быть может, проявилось в рассказе «Старая яблоня с осколком». Мать, точнее мама, там главная. Это солнце, теплое, доброе, нежное, очень усталое и ранимое от своей космической значимости, вокруг которого как планеты вращаются дети. Часть из ник, как сам Миша, будущий писатель, его старший брат Николай, сестры – рядом с ней, на ближайших орбитах, в ореоле ее тепла и заботы. Другие, более старшие: Яша, Алеша, Сергей и Василий – на удаленных, лишенных войной материнского света и тепла орбитах. Там же находится и отец. А вскоре «планеты» отца и трех старших братьев будут поглощены войной – этой рукотворной «черной дырой» человечества.
Впрочем, образы матери, братьев и сестер Еськова отчетливо, до яркой контрастности, присутствуют и в других произведениях. В знаменитой по психологическому накалу и жизненной правдивости «Чёрной рубахе», «Касатке», «Бучиле», наконец, в повести «Торф».
Да, много сумел рассказать Михаил Николаевич в своих произведениях о себе и своей семье, особенно о маме. Но мне захотелось большего. И вот передо мной вновь книга Бориса Агеева «Открытое небо» и очерк «Сколько терпения человеку нужно». Здесь целых пятнадцать страниц, посвященных матери Еськова – Евдокии Петровне. Даже дата ее рождения указана – 1893 год. А также вся социально-психологическая подоплека, сопровождавшая ее на длинном веку – 105 лет. Весь ее жизненный путь Борисом Петровичем разложен по полочкам. «Спасибо! Но этого недостаточно».
Прежде чем заглянуть в библиографический справочник «Писатели Курского края», достаю книгу курского ученого, писателя и краеведа Юрия Александровича Бугрова «Литературные хроники Курского края». Раскрываю на нужной странице и среди сведений о других однофамильцев Михаила Николаевича Еськова нахожу сведения о нем самом. Имеется дата рождения – 21 ноября 1935 года и место рождения – хутор Луг Пристенского района Курской области. «Хорошо, но это я уже знаю. А далее?..» Далее идет информация, что в 1960 году он закончил Курский медицинский институт и работал врачом в сельской больнице. В 1967 году защитил кандидатскую диссертацию… «Прекрасно, но и это я уже знал, хотя и без хронологических дат. Смотрим далее…»
Прочтя биографический очерк Ю.А. Бугрова, в свою «копилку» о Еськове я добавил то, что он в 1960 году дебютировал с рассказом «Первый шаг» в курской областной молодежной газете «Молодая гвардия». А еще, что после защиты диссертации он оставил медицину и занялся писательской деятельностью, печатаясь в журналах «Подъем», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», «Смена», «Поле Куликово», «Толока», «Новая книга России». Были публикации и в коллективных сборниках.
Ю.А. Бугров с добросовестностью ученого информировал читателя (и меня в том числе), что 1979 году в Воронеже вышла первая книга рассказов Еськова «Дорога к дому», что в 1982 году – «Старая яблоня с осколком», в 1985 – «Торф», в 1991 – «Черная рубаха» и «Сеанс гипноза», в 2005 – «Свет в окошке», в 2010 – «День отошедший» и «Ни тучки, ни хмарки».
Еще Бугров не преминул указать, что в 1979 году Михаил Николаевич был принят в Союз писателей СССР, что он лауреат премии обкома ВЛКСМ, областной Пушкинской премии, губернаторской премии имени Е.И. Носова, премии журнала «Молодая гвардия» и Международной премии «Имперская культура» за 2010 год.
Сведений, конечно, много, но все они говорили о самом Михаиле Николаевиче и его творческом пути. А меня тянула к «истокам»: «откуда есть, пошел сей писатель земли Курской?..» Прибегаю к последнему резерву – «Писателям Курского края». Открываю 110-ю страницу, и первое, что бросается в глаза – фотография Михаила Николаевича. В глазах знакомый доброжелательный прищур с лукавинкой. А в прищуре так и чудится: «Ну что, горе-писатель, докопался до истоков?..» – «Пробую, – мысленно отвечаю. – Только получается что-то не очень».
Из автобиографической справки, кроме даты и места рождения, «выцеживаю», что отец писателя – Николай Васильевич и мать – Евдокия Петровна были безграмотные крестьяне. То же самое – и в отношении остальных членов большой семьи с оговорками о «ликбезе», позволявшем при крайней необходимости поставить корявым почерком подпись. «Написать же письмо, прочитать газету или книгу – такими навыками в семье никто не обладал», – поставил грустную точку на грамотности в семье Николай Михайлович.
«Да, закавыка… – разочаровываюсь я. Но тут же стыжу себя: – А Михаил Ломоносов? А наш земляк Михаил Щепкин? Разве они из очень грамотных семей вышли? Нет! И ведь гении же!.. К тому же в матери Еськова самой российской природой такой заряд внутренней энергии, добра, веры и терпения был заложен, что писатель Михаил Николаевич просто не мог не родиться. Об этом и Агеев столь убедительно, и сам Михаил Николаевич написали. Да и в Николае Васильевиче – защитнике Отечества был такой же внутренний заряд. А еще и в погибших за Отечество братьях Михаила Николаевича – Якове, Алексее и Сергее… Так что, дурья твоя башка, дело тут не в грамотности и образованности предков… – урезонил я себя. – Мало ли знаменитых родителей породило бездарных хлыщей, сжегших в алкогольном или наркотическом чаду себя и запятнавших имена предков… И вообще прекрасно, что Михаил Николаевич (возможно, не без моральной поддержки со стороны Евгения Ивановича Носова) сам себя сделал известным на всю страну писателем!»
Завершив мысленный диалог с самим собою, я добавил в «копилку» информацию Еськова о том, что после окончания Луговской четырехлетки он пошел и успешно окончил (хотя и были отдельные пропуски занятий) Кировскую среднюю школу. После которой – мединститут, аспирантура, защита кандидатской диссертации, несколько лет преподавательской деятельности в том же мединституте (ныне государственном медицинском университете). И только после этого литературная и писательская деятельность. Все это – вехи жизненного пути, и они, на мой взгляд, должны представлять интерес для любознательного читателя.
Мое знакомство с Михаилом Николаевичем Еськовым состоялась, когда за его плечами был не только долгий писательский путь с увесистым багажом произведений и книг, но и груз обыкновенных человеческих лет. В ту пору ему было семьдесят пять. Годы щедро посеребрили ему волосы на голове и пушистые бакенбарды, причина появления которых им описана в рассказе «Касатка». Однако, с Божьей помощью, он крепок духом и телом. И пусть к богатырям он и в молодости (со средним ростом и худощавым телосложением) не относился, но и ныне физически старается быть в форме. На сколько мне известно, он без уважительной причины не пропустил ни одного заседания правления КРО СПР. Не отказывается пообщаться и с литераторами. В общении он не только доброжелателен к собеседнику или собеседникам, но искрометен на юмор и шутку. А уж сколько он знает всевозможных притч, присказок и бывальщин – просто диву даешься! Откуда, мол?.. А он только улыбнется снисходительно-мудро: поживете с мое, авось, и у самих что-то появится… Но главное, всегда приводит их к делу, к сути разговора. При этом официально-необходимые речи его не грешат длиннотами. Они сжаты и емки, как и его рассказы. Он их называет речами «на одной ноге». Кроме того, что речь Михаила Николаевича доброжелательно-поучительна, она еще произносится негромким размеренным голосом. И мне тут же приходит на ум его повесть «Сеанс гипноза»: «Это оттуда».
Во время одного такого общения с литераторами, кто-то из них спросил, о чем стоит писать, а о чем не желательно. «Пишите обо всем, – мягко улыбнувшись черными, искрящимися умом и мудростью глазами, ответил он, – только пишете по-доброму. Но вообще-то пишите больше про добро. Зла и негатива и без нас на белом свете хватает. Так чего же еще и нам его умножать?»
Если открыть любой рассказ или повесть Михаила Николаевича, то видно, что все они даже о самом больном и печальном написаны по-доброму. Доброта если не торжествует, то обязательно присутствует во всех произведениях. Впрочем, и сам Михаил Николаевич, и его супруга Ольга Петровна – носители живой доброты.
Я уже не помню, что послужило тому причиной, но однажды в 2011 году я вместе с Борисом Петровичем Агеевым был приглашен Михаилом Николаевичем к нему домой. Я – скажу честно, человек малокомпанейный. В своем желании чаще оставаться наедине с самим собой, возможно, чем-то близок Агеевскому одиночеству. В чужих домах и компаниях чувствую себя неуютно, сковано, поэтому «шастать» в гости даже к близким родственникам не люблю. Но отказать Агееву и Еськову я не мог – это было бы равносильно неуважению, если вообще не хамству. На такси добрались до дома Михаила Николаевича. Поднялись на нужный этаж. Нас радушно встретила Ольга Петровна, предложила познакомиться с обстановкой в квартире, где многое было сделано руками хозяина. Пока разглядывал достопримечательности комнат, особенно библиотеку – извечную мою слабость – Ольга Петровна хлопотала на кухне. Потом был стол со всякими вкусностями, разговоры под рюмочку фирменного сбитня Михаила Николаевича, изготовленного по старинному рецепту. И, как финальный аккорд – бутылка этого божественного напитка в подарок при расставании. Господи, такое было только в доме моих родителей! Только там вот так доброжелательно и радушно принимали меня и других наших родственников и одаривали подарками. Ладно, Агеев: он давно дружит с семьей Еськовых, но я тут с какого бока припека?.. А вот случилось. Таков Михаил Николаевич и в творчестве, и в обыденной жизни.
Впрочем, необычайное гостеприимство, доброжелательность дома Еськовых куда раньше меня заметил и поэтически отметил Юрий Петрович Першин:
«… Дом не делил, он зазывал гостей:
Ютил, кормил – знакомых, незнакомых…
Среди житейских бурь, живых страстей,
Мы в нём всегда – в прекрасном смысле – дома».
В 2012 году Михаил Николаевич получил на Алтае премию имени В.М. Шукшина – сто пятьдесят тысяч рублей. За книгу рассказов и повестей «День отошедший». Наши «культурознатцы» из высоких кабинетов на улице Ленина ее не заметили, а на Алтае не только увидели, но и оценили по достоинству. Мало того, там по прямому указанию губернатора решено издать еще одну книгу Михаила Николаевича – избранные произведения. И как стало совсем недавно известно – издали.
А ведь «День отошедший», как ни прискорбно это констатировать, Еськов издал на собственные средства небольшим, всего в тридцать экземпляров, тиражом. Ну, куда ни шло, когда мы, литераторы и начинающие писатели, издаем книги на собственные деньги. Еще как-то можно понять и объяснить в век рыночной экономики и частной предпринимательской инициативы, о которых твердили нам столько лет апологеты российского капитализма – небольшие величины. А тут известный писатель – и тоже на средства из личного кармана, из небольшой пенсии. Стыдобища!
Впрочем, не стоит удивляться, ведь и Борис Агеев получил Международную премию имени И.А. Гончарова тоже за изданную на собственные деньги книгу – семисотстраничный роман «Хорошая пристань». Выпустил в свет всего пятьдесят экземпляров. Поговаривали, что финансовую помощь для издания книги оказала собственная дочь, заработавшая «малую толику» «зелени» в Германии.
Ни Агееву, ни Еськову на издание книг не нашлось средств в городской и региональной казне. А идти за деньгами на поклон к местным чванливым олигархам и бизнесменам, к которым и их, и всех нас изо всех сил толкает современная власть, пытаясь возродить дух лакейства и холуйства, блюдолизоства и подхалимства, не захотели. Ибо гордость и честь имеют! Не гордыню, а именно: гордость и честь.
Став обладателем Шукшинской премии, Михаил Николаевич ни истратил ее на себя и семью, ни в банк в рост под проценты не положил, а учредил собственную ежегодную премию в размере десяти тысяч рублей для курских литераторов. «Дорога к дому» называется она по аналогии с первой книгой автора. И вручается литераторам со сложной жизненной и творческой судьбой, но сильных духом, не сломленных физическими недугами и хворями. Первая такая премия уже была вручена в Судже в день рождения учредителя – 21 ноября.
Вот так, в отличие от государственных структур, призванных развивать культурный и гуманитарный потенциал, укреплять социальную составляющую общества, но делающих это «со скрипом», с великой неповоротливостью и неохотой, Михаил Николаевич в силу своих возможностей совершает в одиночку. Что его толкает на это? Мне трудно за него самого ответить. Может быть, веление большого доброжелательного сердца… Может быть, православная вера… Может быть, совестливость русского интеллигента… А может, кровоточащая до сих пор рана, боль безотцовщины, о которой он так пронзительно написал в рассказе «Петька вернулся!»?..
«Какой бы благодатью ни окружала жизнь того, кто вырос без отца, и в старости он чувствует себя недостроенным… Там, где-то в детстве не хватило камня на основание жизни, и в душе остался обидно пустым, нежилым значительный участок…» – рефреном звучит не только в рассказе «Петька вернулся!», но и во всем творчестве Еськова.
Потеря отца всегда страшна. Особенно в детстве и особенно для мальчишки. Мой папа умер, когда я был уже не только взрослым, но и выходившим в отставку и на пенсию офицером юстиции МВД России. Боль утраты была настолько острой, что я задолго до своего знакомства с курскими писателями и их творчеством в книжке, сочиненной только для близких родственников, написал такие строки: «Со смертью отца что-то оборвалось в душе. И пришло острое осознание того, что куда-то пропала большая, возможно, лучшая часть меня самого, и что столько всего осталось невыясненным, непознанным, недоосмысленным, недосказанным... Не стало стержня, вокруг которого формировалась наша семья, наша философия, наше мировоззрение». И теперь вижу, как все это перекликается с тем, что чувствовали и о чем писали Борис Агеев и Михаил Еськов.
А власти, «кинувшие» или «кидающие» своих писателей, и центральные, и местные я не понимаю. Складывается впечатление, что у кормила власти и культуры ныне одни дремучие невежды и тугодумы. Ведь, даже исходя из современной рыночной идеологии, книги (опять даже без учета их духовной составляющей) – это товар. И на них можно зарабатывать приличные деньги для казны, если умело и с умом поставить дело с продажей. Знаю, целые подразделения чиновников получают немалые деньги за организацию торговли в городах и весях Курской области. Мало того, в Курске своя Торговая палата имеется. А если не умеете или не хотите, то попросите Николая Ивановича Гребнева. Думаю, что он с этой задачей в течение трех месяцев справится.
В последнее время часто можно услышать, что читателей стало мало, – все уткнулись в телевизор или же «свихнулись» на Интернете. Михаил Николаевич даже шутку придумал: «Мало того, что надо платить деньги для издания книги, надо платить еще и читателям, чтобы читали». Наверное, в этом доля правды есть. Но только доля. Выходы писателей и литераторов в «народ», встречи со школьниками говорят о том, что интерес к печатному слову еще до конца не угас. К тому же произведения курских писателей, как и сами авторы, кроме разве что Е.И. Носова и К.Д. Воробьева, для многих курян – «терра инкогнито», земля неведомая. А неведомое, непознанное, как известно, манит и притягивает. Нужна только небольшая рекламная компания да воля людей, власть предержащих…
В пользу того, что книги еще пользуются спросом, наглядно говорит и такой факт, как наличие в Курске немалого количества книжных магазинов. Что-то они при «плохом спросе на книги» не обанкротились!.. Торгуют да торгуют себе помаленьку, принося прибыль в карманы хозяевам. Думаю, что на фоне однодневного ширпотреба в блестящих красочных обложках книги Михаила Еськова, Бориса Агеева, Николая Гребнева, Юрия Першина, Юрия Бугрова, Владимира Деткова, Виктора Давыдкова, Николая Шадрина, Валентины Коркиной, Алексея Шитикова, Александра Балашова, Вадима Корнеева, Александра Харитоновского, Владимира Чемальского и других курских писателей выглядели куда бы солидней, ибо читабельны, поучительны и высоко моральны. А, главное, пользовались бы спросом. Знаю: такие книги не могут не пользоваться спросом, да и читатели наши еще не до конца зомбированы Интернетом. Впрочем, дело даже не в Интернете. Как топором можно созидать, тесать бревна, строить дом, рубить дрова или же проломить голову ближнему своему, так и Интернетом можно пользоваться двояко: расширяя свои познания и свой кругозор, или же тупея. Но мы ведь топор не браним…
Впрочем, заговорив о наболевшем, – отношении властей к писательскому сообществу, – я несколько отвлекся от основной темы. Основная же тема в том, что добро порождает добро и за добро платят добром.
Когда Михаил Николаевич стал лауреатом Шукшинской премии, все курские литераторы искренне радовались данному событию. Это не только плата добром за добро, но и чувство сопричастности к тем истокам и корням, которые постоянно подпитывали их творческие возможности. А он искренне радовался тому, что может делиться своей премией, награждая «открываемых» им авторов за лучшие произведения о малой родине. Вот так не только «привилась и прижилась», но и стала весьма заметной на литературном небосклоне учрежденная им премия «Дорога к дому». Но самое главное, ее обладателями искренне гордятся этим обстоятельством. Среди них и прозаик из Рыльска Анна Галанжина, автор книги «У колодца вода пьется».
Многими нацеленными на добро качествами наградили природа и родители Михаила Николаевича. Не последнее место среди них занимает скромность. Не будь знаком с близкими друзьями Еськова, я бы никогда не узнал, что его супруга Ольга Петровна – по материнской линии потомок знаменитого в России рода Захарьиных, из которого в свое время вышел и род русских царей и императоров Романовых. А по отцовской – принадлежит к роду Барановых, представитель которых, Александр Андреевич Баранов (1746-1819), был сподвижником и продолжателем дела Григория Шелихова. По освоению Северной Америки. Так что в детях, внуках и правнуках Михаила Николаевича есть генетическое наследие знаменитых российских родов.
И хотя в настоящее время Михаил Николаевич данное обстоятельство не скрывает, но и не кичится им. Поступает в соответствии с мудрой пословицей: «Красна изба углами, печь – пирогами, а человек – делами».
Дела же Еськова – его литературные труды, в том числе написанные и «обнародованные» в 2013 году, рассказы «Нареченная» и «Мать» – известны далеко за пределами Курской области. Они высоко оценены не только читателями и его коллегами по литературному цеху, но и руководством Союза писателей России. Он признан лучшим прозаиком по итогам 2013 года. А такая оценка много стоит. В курской писательской организации более пятидесяти человек, но только Еськов удостоился по итогам года такого признания.
А еще его дела – активная жизненная и творческая позиция. 2014 год не успел начаться, а Михаил Николаевич уже проводит встречи с читателями, в том числе и в библиотеке имени Е.И. Носова, его любимого Учителя. Читает и обсуждает свои новые произведения, нащупывает будущие сюжеты, сверяет часы с требованием времени, «оголодавшему» по добротной прозе, по художественному слову. По добру и патриотизму.
Год повернул на середину, а Михаил Николаевич вновь радует читателя очередной книгой «Мягкое сердце», изданной «Славянкой» на его средства. В книге собраны произведения последних лет, а также отзывы читателей на рассказ «Мать». Но главное заключается даже не в издании этой книги, а том, что она подготовлена Михаилом Николаевичем как подарок для школ и библиотек, как авторский подарок коллегам по перу и конкретным читателям. В этом, на мой взгляд, и заключается отличие большого писателя от просто писателя, человека с открытой душой от обычного человека.
«По отцовскому слову»
Как не хочется признаваться, да придется: к стыду своему, с творчеством замечательного курского поэта Першина Юрия Петровича я познакомился после того, как пообщался с ним самим. Но первая наша встреча случилась это еще при Владимире Павловиче Деткове. Во время одного из заседаний литобъединения я вдруг заметил, что литераторы резко изменили вектор своего внимания, сместив его с Владимира Павловича на интеллигентного вида обладателя аккуратной серебристо-платиновой бородки и таких же усиков. Подобная смена векторов внимания происходила, когда появлялся Шитиков Алексей Федосеевич или Асмолов Юрий Николаевич.
«Кто?» – легонько толкнул я в бок соседа по табурету Шеховцова Вадима, обладателя пышной одуванчиковой шевелюры, педагога, поэта и моего хорошего знакомого по учебе в Рыльском педучилище, указав взглядом на новый центр всеобщего внимания. «Першин, Юрий Петрович, – прошептал тот с некоторым недоумением от моей дремучести. – Один из ведущих поэтов края, а то и страны, пожалуй…» – пояснил едва заметным шевелением губ.
И прижал указательный палец к губам: мол, не мешай слушать.
Вот так и произошло мое заочное рандеву с Юрием Першиным, который в тот день если и заметил меня среди полутора десятка литераторов, то особого внимания вряд ли обратил. Я ни стихов, ни прозы не читал, только слушал других да внимал тому, как проходит анализ прочтенного вслух. Першин же «на лету» улавливал не только сбои в размере, слабость рифм, но и прочие «нестыковки» и «инорядья». И тут же, не «избивая» стихотворца ехидными репликами и упреками в поэтической безграмотности, тактично делал замечания. А как на литобъединении изощренно «бьют», я уже видел и слышал. Тот же Алексей Федосеевич Шитиков да и Леонид Михайлович Звягинцев, чаще всех бывавший на таких заседаниях, не очень-то миндальничали и церемонились с «младшими» коллегами по перу.
«Надо его стихи почитать», – сделал я тогда себе «зарубку» на память. Но это «надо» в связи со смертью Деткова и ремонтом писательской «вотчины» длилось до 19 ноября 2010 года.
К этому времени писателем и книгоиздателем Николаем Ивановичем Гребневым при поддержке Першина и других членов правления, был создан Курский союз литераторов (3 ноября 2010 г.), а я уже был лично знаком с Юрием Петровичем и даже что-то презентовал ему из своих книг на исторические темы. Мало того, «умудрился» сфотографироваться с ним и другими писателями во время открытия в Курске Литературного музея. Как говорится, повезло так повезло…
И вот 19 ноября, перед очередным собранием литераторов, Юрий Петрович подарил мне сразу две книги своих стихов: «Напоминание о времени» и «Новолетие». Обе с автографами. В первой, если оставить за скобками мои фамилию, имя и отчество – «…сердечно и с любовью», во второй – «… на добрую память от автора».
Для меня и по сей день книга – лучший подарок, а книга с автографом известного автора – вообще верх желаний! И уж тут, после таких добрых и сердечных пожеланий, я не мог не познакомиться с поэзией Юрия Петровича. Придя домой, тут же взялся за «Новолетие», с благодарностью посвященное супруге – Рите Наговицыной, которую Першин, как я не раз слышал, в обыденных разговорах шутливо называл «гражданкой Наговицыной».
Почему выбор пал на эту книгу, а не на «Напоминание о времени», – трудно сказать. Возможно, свою роль сыграл более поздний год издания… Возможно, по эмоциональным рецепторам «стеганула» снежная белизна бумаги, а это для читателя важность немалая… Возможно, «виновен» и объем: «Новолетие» раза в два потоньше своей предшественницы.
Быстренько пробежал взглядом по страничке со справкой об авторе и приступил к чтению. И тут, чтобы быть честным по отношению к читателям, а главное, по отношению к герою очерка, я должен покаяться: стихов давно не читал. Когда-то в детстве и юности увлекался поэзией Есенина, пробовал даже сам сочинять, рифмуя «кровь и любовь». Что-то даже было напечатано в районных газетах Рыльска и Конышевки, а одно стихотворение про журавлей, покидающих наш край, – в газете «Молодая гвардия». Но юность прошла, а моя жизнь с ее милицейской спецификой к поэзии как-то не располагала. Даже те стихотворения, что писал и показывал мой отец, я читал с неохотой. (Ты уж прости меня, папа, за мой эгоизм и бестактность). Правда, где-то в 2001 году, когда я составлял подборку папиных стихотворений, некоторые из них так тронули меня, что «поднатужившись», сочинил стихотворный ответ. В нем, кстати, были и такие строчки:
Я долго не писал стихов. Прокол!
И рифмы дружбу прежнюю забыли.
Все больше приходилось протокол
Строчить. И то – в сухом казенном стиле.
(Папа, прочтя «Ответ», как мне говорили, расчувствовался до слез). После этого эмоционального всплеска я опять на несколько лет о стихах забыл.
Так уж случилось, что мне больше была по душе проза, в том числе историческая. И хотя на полках стеллажей моей домашней библиотечки стояли томики классиков отечественной поэзии, я чаще брал в руки книги с прозой. А уж когда моя дочь готовилась к защите кандидатской по истории отечественного права, я, дублируя ее, прочел не только труды классиков по истории Отечества, но и в летописях покопался.
Знакомство с курскими литераторами, посещение литобъединения и школы-студии стиха, где все что-то читали, а я сидел «тычка тычкой», как говаривает супруга, ибо коротких рассказов у меня не было, а читать какой-то отрывок, вырванный из контекста повести или романа, – по моему мнению, глупость несусветная, – заставили и меня что-нибудь зарифмовать. Хотелось услышать мнение коллег и о своей писанине. А еще – проверить себя на «слабо»!
Раздумий по выбору темы не было – история края и страны, уже прошедшие «обкатку» в моей прозе. К тому же я уже прочел «Историю русского государства» Вадима Шеховцова, которая тронула меня и которую захотелось расширить. Это тоже сказалось на выборе темы.
И вот через три или четыре месяца сидения за компьютером на божий свет появилось на девяноста страницах что-то рифмованное о рождении нашей истории, понравившееся Алле Федоровне Пехлецкой, с энтузиазмом взявшейся за редактирование и чистку от «огрехов».
Затрудняясь в определении литературного жанра этого опуса, я назвал свое рифмоплетство повествованием в стихах. Потом появилось повествования о курских удельных князьях. Хоть и понимал, что ничего серьезного за три-четыре месяца сочинить нельзя, но читал отрывки на заседаниях школы-студии стиха и даже удостоился (или все же «удосужился») вроде бы положительного отклика Анатолия Афанасьева, вспомнившего по данному поводу о балладах А.К. Толстого.
Вот с таким багажом я и приступил к чтению поэтических произведений Юрия Петровича Першина.
И сразу же, буквально с первых страниц:
Мне не мечтать о дальних странах –
Своя изведана едва:
Проглянут половцы в курянах,
В тамбовцах выглянет мордва.
А следом:
Не растает, как в тумане,
В нашем давнем далеке:
Слово, слава и славяне
На Славутиче-реке.
Бог ты мой! Насколько щемяще знакомо и трогательно! Целые исторические пласты, над которыми некоторые ученые историки кипы бумаги изведут, но к единому выводу не придут, тут в четырех строках. И ясно, и точно!
Так я окунулся в то, о чем пытался писать сам, что сделал главной темой своих повестей и романов: родной край в истории Отечества. Но какая легкость слога, какое изящество строки, какая музыка, какая глубина! А в стихотворении «Легенды о названиях» к изяществу строки добавилась и игра слов, и философия серьезных размышлений, и фольклорные нотки, и добрая, едва угадываемая ирония, и специфические знания истории, и парадоксальный вывод всему сказанному буквально в последней строке стихотворения.
Посудите сами:
Эти сказы в народе по-прежнему живы, –
Но ученою точностью их не тревожь, –
Нам санскритские корни покажутся лживы –
Высшей правде сродни эта славная ложь.
Листаю страницу далее и вижу стихотворение «Ольгов», посвященное городу Льгову и истории его названия. Оно написано не только музыкально, до невесомости воздушно, даже паряще, но и с тонким юмором, так присущим Юрию Петровичу. Только одна строфа:
Может быть, по зову долга
Иль, сбегая от долгов,
Я приеду в город Ольгов –
Древнерусский город – Льгов.
На следующей странице стихотворение, посвященное реке своего детства – Цне и всей Тамбовщине. Я читаю его, восхищаясь легкостью слога, глубиной философского осмысления темы, парадоксальностью вывода:
«Мы поем о малых реках,
Чтобы глубже быть большим».
Может, это высокопарно будет сказано, но, читая эти и другие стихи такого же плана: «Щигры», «О Москве», «Стихи о Курске», «Курску», а в другой книге – «Рыльск», «Курский сарафан», сказ «Смерть Евпатия Коловрата», «Начало XIV века» – в лице Юрия Петровича я обрел родственную душу. Только, на мой взгляд, более возвышенную, более мудрую и, кажется, более ранимую.
Врать не стану, не за один присест я прочел «Новолетие» и «Напоминание о времени». Потребовалось и время, и осмысление. Да и стихи, как хорошее вино, надо пить мелкими глотками, смакуя. К тому же память моя, как бочка с дырками: сколько в нее не наливай – все равно пустая. Очень жалею, что стихов наизусть не помню. Своих – тоже. Но с другой стороны – это грустное обстоятельство заставляет меня лишний раз брать в руки книги (хоть книги Юрия Петровича, хоть других авторов) и читать повторно понравившиеся места и страницы. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло…
Я далек от мысли дать критическую оценку поэтическому дарованию Юрия Петровича. Как говорится, «не по Сеньке шапка». Да и «дерево надо рубить по себе», чтобы не получилось, как в его блистательных строках:
«Что не боги горшки обжигают,
это видно и по горшкам».
К тому же и до меня о его творчестве уже писали и профессиональные критики, и писатели-прозаики, и коллеги-поэты, и журналисты. В том числе И. Баскевич, В. Давыдков, В. Жигунов, Н. Зыбин, А. Кедровский, Т. Кравец, Л. Кутыкина, Ал. Михайлов, А. Прозоров. Имелись отзывы и иных авторов. Так что встревать тут со своими литературоведческими исследованиями вряд ли стоило…
Но и я обнаружил, что за какую бы тему Юрий Петрович не брался, а его тематический диапазон огромен, стихи его всегда отличаются легкостью слога, безукоризненностью рифмы, лиризмом, лаконизмом, емкостью содержания, тонким юмором, иногда самоиронией, глубоким психологизмом, философским подтекстом. А еще – любовью и нежностью к предмету поэтического исследования, будь то человек, объект природы или исторические событие седых веков либо кровоточащей и по сей день Великой Отечественной войны. Это и «Хлеб», и «Домовой», и «Поминки», и «Кафедральный собор…», и «Командир», и «Скорбны муаровые ленты…», и «Встреча ветеранов», и «Урок литературы». Всего не перечислить.
Но с особым бережением или, наоборот, с щемящей душу болью он пишет о своих друзьях, как ныне здравствующих, так и отошедших на покой – «Вячеславу Шумакову», «Дому Михаила Еськова», «Памяти Татьяны Горбулиной», «Памяти поэта Сергея Бабкина», «Памяти Николая Леверова», «Памяти Вячеслава Клыкова» и другие. Впрочем, иногда в канву душевных переживаний вплетаются и извинительные нотки: не смог спасти, защитить, уберечь, просто выслушать.
Вот строфа из стихотворения, посвященного памяти Татьяны Горбулиной:
Ни жизнь и ни судьба нас не излечат
Ни рифмою, ни скорбною строкой –
Все чаще зажигаем в доме свечи,
Все чаще горько пьем – за упокой.
А эта из «Памяти Николая Леверова:
Коля Леверов, воин,
Ты прости меня, друг,
Побеседовать вволю
Было все недосуг.
Блестящими по содержанию и поэтическому исполнению показались мне и поэмы «Траурный поезд» и «Досрочный призыв». Первая – воспоминание машиниста спецпоезда Лучина о доставлении тела Ленина из Горок, где он умер, в Москву. Вторая о том, как прошел досрочный призыв в армию самого автора.
И если «Досрочный призыв», несмотря на серьезность повествования, еще позволял автору делать лирические отступления, как заход к другу и поиск последним спиртного, чтобы обмыть важное событие, то «Траурный поезд, написанный в 1987 году, подобной вольности не допускал. Уже во введении Першин сообщает читателю о тех жестких «рамках», в которые он поставил себя:
Ценя возвышенную тему,
Для вас, читатели, для вас,
Пишу,
Веду свою поэму,
Как по ступенькам –
Свой рассказ.
Да, ступенчатость в написании поэмы имелась, что верно, то верно. Но, на мой взгляд, ритм изложения поэмы больше подходит на стремительный перестук вагонных колес движущегося поезда, который с каждой новой верстой встречает все больше и больше народа. Впрочем, убегающие под колеса паровоза шпалы, чем не ступени?!.
Слог изложения, несмотря на драматизм события, настолько легок, что поэма прочитывается на одном дыхании. И в то же время сохраняется траурно-торжественная динамика действа.
Я – не поэт, таковым себя до сих пор не считал и не считаю, хоть и «нахимичил» несколько стихотворных повествований. Но и я по своему опыту знаю, как тяжело найти слово или подобрать словесный ряд, чтобы выдержать определенный стихотворный размер и ритм. А тут, словно шутя, словно играючи жонглируя словами, Юрий Петрович вел серьезный, полный драматического накала и общественной важности сказ. Не сдерживая эмоций, я вслух сам себе говорил: «Господи, как хорошо! Как прекрасно! Браво, Першин! Эх, мне бы хотя сотую долю этого…»
Так состоялось мое знакомство с поэзией Юрия Петровича Першина, с которым у меня, на мой взгляд, сложились самые доверительные отношения из всего писательского сообщества. Мне нравилось видеть его. Мне нравилось слушать его рассуждения о литературе и литераторах, о поэзии и поэтах, об истории и историках, о политике и политиках. Как о давно ушедших в иномирье, так и современных, живущих если не по соседству, то в едином пространстве.
Причем не просто рассуждения, а личностную, авторскую точку зрения «першинского замеса» рассматриваемой проблемы, без привычных газетных и телевизионных штампов. Потому я и «зачастил» в Дом литератора. Личность Юрия Петровича притягивала как магнит…
Иногда он читал по памяти стихи любимых им авторов, и я поражался его незаурядной памяти. Иногда в ходе разговора выдавал такие искрометные афоризмы, что я не раз говорил Марине Домашевой – всеми признанному ангелу-хранителю Домлита – чтобы имела под рукой диктофон: записывать. Та отшучивалась, что тут ни диктофона, ни бумаги, ни времени не хватит. И звеняще-искристые слоганы Першина, не став зафиксированными ни на магнитной ленте, ни на бумаге, бесследно растворялись в пространстве. И лишь надежда душу грела, что они не пропали, а стали достоянием информационного поля земли, о котором в последнее время столь много шума в научных и околонаучных кругах.
А еще я поражался тому, как он стоически переносит семейное горе – супруга Рита была серьезно больна. И на нем, мужчине, кроме творчества, еще лежал груз хозяйственных обязанностей. Но справлялся, не жаловался. Даже и тут повод для самоиронии находил.
Возможно, чтобы хоть как-то притупить остроту душевной боли, ведь как врач понимал, что дни жены сочтены, он и «окунался с головой» в проблемы Курского литературного союза, участвуя в «шлифовке» его Положения и Положений учрежденных литературных премий. А премий было восемь, и каждая имела свой статус и свои особенности. Тут требовалось не только писательское мастерство, но и жизненный опыт, и ум аналитика. Все это, как и серьезное отношение к возложенному на себя делу, у Юрия Петровича имелось. А еще он консультировал литераторов и редактировал их стихи. По себе знаю – труд адов.
Юрий Петрович, в отличие от своих коллег-поэтов Алексея Шитикова, Вадима Корнеева, Юрия Асмолова, отнесшихся к идее Николая Ивановича Гребнева о создании Курского союза литераторов, мягко говоря, неодобрительно-настороженно, ее не только воспринял, но и проводил в жизнь. И если Шитиков не раз публично заявлял, что литераторы со своими публикациями «сырых» стихов из-за своей массовости «настоящих поэтов затопчут», то Першин этого не боялся.
«Коля, – говорил он мне в минуты наибольшего откровения, – я никого и ничего не боялся и не боюсь. Я давно состоялся как писатель, и чего мне кого-то бояться… Мы творили в эпоху Евгения Ивановича Носова, но ведь не заняли его нишу… Каждый остался на своей… жердочке. А литераторы?.. Дай Бог им всем хороших стихов. Мало их ныне… хороших стихов. Падает уровень поэтического слова. И вообще – художественного слова…» – сокрушался искренне.
«Действительно, – думал я, – чего Шитикову пугаться. Будь его стихи низкой пробы – тогда понятно. Но стихи Першина, Шитикова, Корнеева, как и личности самих авторов, – это горы на фоне ближайшей захолмленности. Их никто не затмит, не загородит».
Правда, вслух этого не озвучивал. Боялся, что Юрий Петрович такую «образность» сочтет за лесть, да и отчитает как следует. Несмотря на всю свою доброжелательность, ой! мог так «исповедовать», что мало не казалось!
Если он не глумится над начинающими поэтами, то это говорит о его тактичности и интеллигентности, но никак не о благостности характера. Не знаю, как кому, но мне однажды довелось видеть Першина в праведном гневе. И после семи десятков – вулкан. Так что лучше «под горячую руку» ему не попадать. К тому же, несмотря на свое благорасположение к литературной братии, в литературных спорах ершист весьма часто.
Юрий Петрович по своей натуре человек серьезный, вдумчивый. И это не от возраста. Если, уважаемый читатель, вам захочется проверить это мое высказывание, то взгляните на его фотографии разной поры, помещенные в его книги и статьи о нем. Везде он сосредоточен, серьезен, иногда – несколько задумчив. И обязательно в костюме и при галстуке, как истинный представитель российской творческой интеллигенции. Впрочем, есть на фотографиях и отличие: на более поздних поубавилось «курчавости» на голове и прибавилось «изморози» лет в волосах. Это время-художник наводит свою ретушь.
Однако мне доводилось видеть его и улыбающимся, и даже смеющимся. Правда, смеющимся – очень редко. Оно и понятно: когда в душе постоянная боль, тут не до смеха. Но если Юрий Петрович смеялся, то лицо его преображалось, расцвечиваясь необычайной мимикой, как тусклое зимнее небо фейерверком праздничного новогоднего салюта. В темно-карих глазах прыгали ироничные искорки, на левой щеке явственно проступала ямочка, возможно, от давно зарубцевавшейся ранки. А вот за другими (да и за собой тоже) я такого раскрепощения что-то не замечал. Все стараются спрятать свои эмоции подальше в «сундук».
Вместе с тем, Юрию Петровичу, как почти каждой творческой личности, присуще и такое состояние человеческого естества как влюбленность. Мудрые люди говорят, что без любви или влюбленности ничего путного в искусстве не создается. А Першину удалось подарить нам немало замечательных поэтических строф и целых стихотворений. Следовательно, без влюбленности тут не обошлось. Но его влюбленность, пусть и платоническая ныне – его тайна, и не мне к ней подступаться. Пусть остается при нем и помогает ему творить.
В твоем лице – восток и запад.
В глазах – веселие и грусть.
Восторги в леденящих латах
И в тихой грусти пальцев хруст.
Когда мы, литераторы Курска, стали издавать свой литературный альманах «Перекресток», то писательским сообществом, кроме Тамары Кравец, он был воспринят с настороженностью. Во-первых, имелся журнал «Толока», редактируемый Борисом Агеевым, во-вторых, было опасение, что в альманахе будет печататься низкопробная ерундистика.
Но после того, как свет «увидели» третий выпуск, посвященный памяти В.П. Деткова, и четвертый, посвященный творчеству А.А. Фета, отношение изменилось. И вот в пятом выпуске, посвященном 370-летию Сильвестра Медведева, личности знаменитой и неординарно воспринимаемой в современном обществе – до сих пор с него не снята церковная анафема – уже появились стихи Юрия Петровича Першина и проза Михаила Николаевича Еськова.
Для меня это стало знаковым событием: «Раз такие уважаемые писатели не «побрезговали», то потянутся и другие». И точно, потянулись. Уже в шестом и седьмом выпусках (теперь уже «Курских перекрестков»), посвященных, соответственно, 825-летию «Слова о полку Игореве» и 980-летию первого летописного упоминания Курска, «отметились» многие писатели, проживающие в Курске. Даже Алексей Шитиков и Вадим Корнеев, одни из принципиальных противников «самиздата», не пожелали остаться в стороне. Правда, альманах уже издавался под патронажем Курского союза литераторов.
Когда же в Доме литератора была проведена презентация этих выпусков, то Юрий Петрович, наряду с прочим, доброжелательно отозвался о подборе и распределении разделов альманахов. Это мне, составителю, было особо приятно.
Таким образом, с «благословения» Юрия Петровича Першина, Михаила Николаевича Еськова и Николая Ивановича Гребнева «Курские перекрестки» не только получили «прописку» в Издательском доме «Славянка», но и «легализацию». В том числе и в умах курских писателей.
Казалось бы, что такое провинциальный двухсотстраничный литературный альманашек тиражом в сто экземпляров? Так, пустяк. Но, на мой взгляд, это именно то, где литераторы не только смогут увидеть напечатанными свои произведения, но и сравнить свое творчество с творчеством товарищей, с мастерством профессиональных писателей.
«Возможно, «зажгутся» духом соперничества, начнут «оттачивать» навыки и умения, расширят поэтический, художественный и исторический кругозор, – мечталось мне. – А так, глядишь, и новые Асеевы и Гайдары появятся…»
И я был откровенно рад, что нашел поддержку всему этому в лице Юрия Петровича. Хотя он иногда и обрушивал на меня «ушат холодной воды», остужая радужные мысли: «Кто хочет учиться, тот и без альманахов учится, а кто не хотел, того и сотнями альманахов не научишь».
В марте 2011 года Юрий Петрович подарил мне свою книгу художественной прозы «По отцовскому слову». Вновь с автографом, в котором отразил обмен наших рассуждений, как писать и о чем писать: «Дорогой Коля! Желаю тебе успехов в творчестве. Пиши, как просит душа, как летит перо…».
Проза – не стихи, проза – моя стихия. Я тут же, прочтя бегло аннотацию, «вклюнулся» в книгу. Особенно меня интересовала первая часть: повествования в рассказах «Последнее целование», где шла речь о родителях автора, его корнях и истоках.
Рассказы Юрия Петровича, как и его стихи, читались легко. Они были пространственно сжаты, эмоциональны и информационно емки. А главное, в них простым доходчивым языком, где с безобидным юмором, где очень серьезно, с нежностью и любовью взрослого сына рассказывалось о жизни родителей, сельском быте села Троицкая Дубрава, где прошло детство автора.
Тема настолько близка мне, что невольно «проецировал» читаемое на собственное детство и свои редкие приезды в отчее гнездо во времена студенческой юности. Особенно до боли в сердце потрясли строки, где Юрий Петрович описывает «невзгоды» печки и очки отца. Ведь и в доме моих родителей было что-то подобное. Только у моих не печка в прихожей «подводила», а «грубка» в горнице, потрескавшись и «затравив дымом». А очки? Тоже с потрескавшимися толстыми стеклами, тоже часто «терявшие» хозяина, тоже подпрыгивающие на его носу, когда он, небритый, с капельками пота на челе, совершал какую-нибудь работу. Ибо, как и мать, без работы не мыслил свой день. Впрочем, и проблемы с выпасом коровы, изложенные Юрием Петровичем, тоже были схожи и знакомы.
Вновь, как при чтении повести М.Н. Еськова «Торф», я подпал под очарование и волшебство написанного Першиным, ибо легко переносился из настоящего в прошедшее, в пору своего детства и юности. Магия слов действовала, словно машина времени…
Читая рассказы, я узнал, что отца Юрия Петровича звали Петром Игнатьевичем (1916-2002), а маму – Анной Федоровной (1922 – 2002). Выяснил, что Петр Игнатьевич до пенсии был учителем математики (одно время – директором и завучем) в сельской школе. Кстати, мама Юрия Петровича тоже имела отношение к школе: из-за нехватки педагогов, имея семь классов образования, один год преподавала в начальных классах после окончания специальных учительских курсов.
«Вот они, корни-то, – незримой морзянкой отстучало в мозгу. – Бог мой, отсюда, отсюда его творческие истоки…»
Еще узнал, что Петр Игнатьевич в непростые тридцатые годы, такие же переломные, как наши девяностые, окончил рабфак в Тамбове. А следом, не «остыв» еще от рабфака, там же – учительский институт, дававший право на преподавание в школе-семилетке.
Когда на страну обрушились «огневые сороковые» и началась Великая Отечественная война, Петру Игнатьевичу, как и всем мужчинам той поры, пришлось, несмотря на слабое зрение, взять в руки оружие и стать в ряды защитников Отечества. (Рассказ «Весенняя сессия фронтовика»). Был ранен под Орлом – перебило осколком левую руку. После лечения принимал участие в битве на Курской дуге. Награжден медалью «За боевые заслуги» и орденом Отечественной войны II степени.
Трудясь на ниве просвещения, Петр Игнатьевич «для души» иногда занимался рисованием. А главное, он писал стихи, которые публиковались в тамбовских газетах. (Здесь опять совпадение с моим папой, писавшим стихи и печатавшим их, правда, в «районке»). Отцовские братья также хорошо рисовали, а средний создал в Сосновке духовой оркестр. Словом, творческое начало в судьбе Юрия Петровича было заложено давно и прочно.
А у Анны Федоровны при родах умерла мать, потом, в детстве же, – отец, и жила она сиротой при брате отца Иване Анхимовиче, потомственном леснике на кордоне. Поэтому с этой стороны родовая линия оказалась короткой, но не менее интересной.
Легко, с некоторой долей юмора, Юрий Петрович поведал в рассказах «Три встречи» и «Весенняя сессия фронтовика» о женитьбе родителей.
«И вспомнил Петр Игнатьевич, как свататься ходил.
Купил пять бутылок красного вина и три «белого» – водки то есть. Сложил все в портфель и пошел в лес. Рождество было, погода веселая: солнце в небе, а уши драло. Не доходя метров двести до кордона, занервничал, сел на пенек, вроде задумался, даже блокнотик достал. А тут как раз – бах! – Ванюшка, Нюркин брат, из-за кустов вываливается. «Ты чего, – говорит, – тут присел? Ну-ка, пойдем, пойдем…» И повел… А в доме – бутылки на стол, и все… И всем все ясно».
А еще Юрий Петрович «подкупил» меня тем, что «не поленился» раскопать и указать свою родословную по линии отца. Не многие это делают… То ли стесняются своей «не родовитой» родословной, то ли уже привыкли жить «Иванами, родства не помнящими».
«А вся цепочка так выглядит, – пишет Першин, – Петр Игнатьевич – мой отец, Игнат Леонович – дед, Леон Алексеевич – прадед, Алексей Епифанович – прапрадед, Епифан…».
Даже по самым скромным прикидкам, корни рода Першиных уходят в середину 18-го века, к временам царствования Елизаветы Петровны и Екатерины Великой. Вот так-то!
Не менее интересны родственные корни Юрия Петровича и по линии его бабушки.
«Дед моей бабки (по отцу), – сообщает Юрий Петрович, подводя «фундамент» под свой непростой, порой весьма неуступчивый характер, – Василий Желудков был участником русско-турецкой войны, освобождал Болгарию. Вернулся домой с наградой – боевым оружием (шашкой). Построил дом, огородил его плетнем, выкопал колодец прямо в сенях. Когда соседский поросенок подрыл у него плетень и стал «наведываться» в огород, то после нескольких предупреждений соседа он зарубил шашкой шкодливого порося. После этого позвал соседа, деда Пяткина, и спросил: «Царь тебя награждал?». Тот ответил: «Нет». – «Ну, вот тебе галуны», – сказал Василий и навесил ему на шею поросячьи кишки»…
Именно это и натолкнула меня на мысль «отследить корни и истоки» ставших близкими курских писателей, в свое время «подставивших» мне крепкое литературное плечо. Ибо меня не устраивали сухие информативные строки официальных биографических и автобиографических справок: родился «там-то и тогда-то». Люди, а писатели тем паче, – не инкубаторные цыплята, чтобы не иметь питающих их корней. И я, в меру сил и возможностей своих, постарался в очерках это отразить.
И пусть писателей я уже не представляю волшебниками, как представлял их таковыми в своем детстве и юности. Жизнь и мучит, и учит, и вносит корректировки… Но все равно в творчестве каждого из них есть что-то чарующее и завораживающее, раз заставляет нас, смертных, не только читать, но и переживать, и сравнивать себя или своих близких с литературными героями, от чего-то отстраняться, а к чему-то тянуться.
Вторую часть книги «По отцовскому слову» составляли миниатюры под общим названием «Спокойные строки». Только о спокойствии в миниатюрах речь не шла. В них, на мой взгляд, боль автора за нашу общую неустроенность, за падение нравственных устоев (сейчас модно говорить – духовных скреп), горечь утрат. И, конечно, глубокие философские размышления. Приведу пример на миниатюре «Хлеб и храм»:
«В Епифани есть церковь, которую называют «Храм на Пироге». Боже, как это верно! Хотя «хлеб» тут только пригорок.
Когда церковь закрыли, и она пришла в запустение, молодежь стала устраивать на «пироге» сатанинские игрища: выламывали камни из фундамента и пускали их вниз – чей дальше укатится.
Потому-то нет у нас ни храма, ни хлеба».
А в миниатюре «Кем быть?», когда автору советуют и «то и се» и приводят в качестве примеров Маяковского, Высоцкого и других «знаменитых», дается простой и в то же время философски глубокий ответ: «А я хотел быть просто Першиным».
Браво! Замечательно быть просто собой! Правда, умным и нужным обществу «собой».
Вот завел речь о миниатюрах и тут же мысль: «А ведь это любимое детище курских писателей. Да, есть они и у других авторов. Но таких колоритных, таких ярких, таких молнепронзительных, как у курских, нет».
Кстати, это еще наш литературный флагман Евгений Иванович Носов подметил.
Очерк о курском писателе Першине Юрии Петровиче не был бы полным, если не обратиться все-таки к официальной биографии. Потому вслед за ним и его биографами отметим, что родился он 18 ноября 1939 года в селе Большой Ломовисс Пичаевского района Тамбовской области. Кстати, Пичаевский район – это родина Зои Космодемьянской, ее брата Александра и Степана Николаевича Перикальского – трех Героев Советского Союза. Все они из села Осиновые Гаи.
И был Юрий Петрович первым ребенком в большой семье Першиных, где кроме него, позже родилось и выжило 8 парней и их сестра Зоя. Впоследствии почти все братья Юрия Петровича и сестра, благодаря родительской заботе, получили высшее образование и дружат с литературным творчеством. А брат Анатолий – ученик Ю. Кузнецова и член Союза писателей России. Ныне живет в Томске, где в институте руководит литобъединением и издает литературный альманах.
Детство Юрия Петровича прошло в селе Троицкая Дубрава, в доме родителей, о котором он, на мой взгляд, с ностальгическим чувством, не раз и не два упоминает в своих рассказах. Да и о селе, коснись его в разговоре, вспоминает всегда по-доброму. Да и как иначе – родина.
Впрочем, Троицкая Дубрава, если следовать рассказам самого Юрия Петровича и художественному описанию его Сергеем Петровичем Першиным, братом писателя, совсем не рядовое селение на Тамбовщине. Селу более 400 лет. И в его богатую историю в свое время внесли свою лепту монахи Трицко-Цинского монастыря, с которого, по сути, село и получило свое начало. В памяти народной оставили свой след и дубравские духоборы, судьбой которых вынуждена была озаботиться даже императрица Екатерина II, подписавшая специальный высочайший указ на имя тамбовского губернатора. В 1920 году в селе квартировал штаб красного командира и будущего детского писателя Аркадия Петровича Голикова-Гайдара.
Учился Юрий Першин в Троицко-Дубравской школе-семилетке, где работал отец-педагог. Школа также имела свою историю: ее построили еще в 1914 году как начальную земскую. При советской власти она стала школой-семилеткой.
Школьная программа Юрию Першину, обладающему превосходной памятью. Давалась легко. Уже в четвертом классе, он стал писать стихи Однажды, набравшись храбрости, показал их своей учительнице. По-видимому, получил одобрение, ибо занятие сие, слава Богу, не прекратил. По окончании школьного обучения (1954 г.) поступил в Тамбовское медицинское училище, где проучился три года.
Учась в медучилище, стал посещать литературное объединение при молодежной газете. Новый поэтический порыв «подстегнула» первая юношеская любовь к однокурснице. О непростой и в то же время прекрасной поре детства и юношества, на мой взгляд, лучше всего сказано в его стихотворении «Детство и юность»:
Мне детство: и мерцанье плошки,
И льдинки в ковшике воды.
Чугун нечищеной картошки
Был слаще нынешней еды.
А юность – первые свиданья,
Почти таинственная новь –
О ней мои воспоминанья
С налетом грусти. Там любовь… и т.д.
В 1957 году, после окончания учебы в медучилище, был направлен в качестве фельдшера в село Горелое Тамбовской области. Работая там, в том же, 1957 году, опубликовал первое стихотворение в районной газете, как отмечает Е.Д. Спасская в биографической справке краеведческого словаря-справочника «Курск» и в Большой Курской энциклопедии под редакцией Юрия Александровича Бугрова – весьма уважаемого мною писателя, ученого и краеведа.
Затем с 1958 по 1961 год была служба в Советской Армии, что нашло поэтическое отражение в уже упоминаемой поэме «Досрочный призыв» и целом цикле стихотворений разных лет. Назовем хотя бы несколько: «Я был солдат», «Стихи о шинельном хлястике», «Комбат», «Гимнастерка», «Казарма», «Ученья», «Командир», Гауптвахта».
В период с 1961 по 1967 год учился в Курском медицинском институте и систематически печатался в газетах Тамбова и Курска, а также в печатных органах Союза писателей СССР – «Литературная газета» и газета «Литературная Россия».
Кроме того, по данным Е.Д. Спасской, с 1966 по 1967 год публиковался в альманахе «Поэзия», журнале «Подъем», коллективном сборнике «Начало». В это время произошло его знакомство с Михаилом Николаевичем Еськовым, который был уже аспирантом и преподавал на одной из кафедр института. И, конечно же, – с Евгением Ивановичем Носовым, Николаем Юрьевичем Корнеевым, которого называет Учителем, и другими курскими писателями и литераторами.
В 1967 году Юрий Петрович закончил мединститут и был направлен на преподавательскую работу в Рыльское медицинское училище. В Рыльске подружился с Василием Алехиным, с которым встречался и раньше на литературных семинарах. Несмотря на разность в возрасте – Алехин прошел через горнило Отечественной войны и был не раз ранен – дружба с рыльским литератором стала дружбой равных. Каждый, не скупясь, что-то давал другому, а в результате обогащались оба.
Рыльск – город древний. Но молодежи в нем, как ни в каком ином. Сказывается наличие значительного числа средних специальных учебных заведений. Этот контраст позже выльется в стихотворение «Рыльск».
…Этот город – старинный и давний,
Где, как фиговый листик, асфальт.
Для веков, отцветающих в камне,
Где старинные башни стоят…
…………………………………
Новизна? А ее и не меньше
Даже здесь, у кладбищенских стен,
Где чугунные трубы и рельсы
Перешил на кресты автоген.
Затем с 1968 по 1969 год находился на Целине – по призыву рыльского военкомата в армию на уборку урожая. Такое в те времена практиковалось частенько. Советская власть, в отличие от рыночной, литераторов привечала, но когда дело доходило до целинных сельхозработ, то не имело значение: поэт ли ты, врач или тракторист. Вперед, на трудовой фронт битвы за урожай! Вот и вышло: партия сказала «Надо!», военком ответил «Есть!» – и врач, преподаватель и поэт Першин с тощей котомкой за плечами покатил за романтикой целины и запахами хлебных полей.
«Как ни удивительно, – вспоминает Юрий Петрович, – целинники, к их чести, пили мало, а работали много. И главное – не болели. Молодость – она и есть молодость…»
В 1968 году в Воронеже, в Центрально-Черноземном книжном издательстве (ЦЧКИ) вышла первая книга стихов Юрия Петровича «Глубина», получившая название по одноименному стихотворению. Не могу не процитировать хотя бы пару строф из этого стихотворения:
Я родился в глубине России.
Я гордился этим столько лет.
И куда б меня не заносило,
Посылал я родине привет.
Город мой, тебя зимой и летом
Я забыть и разлюбить не мог.
И к тебе я мчался за советом,
И твое спокойствие берег.
Сейчас, спустя почти полвека, по-видимому, трудно будет отыскать этого «первенца» – «Глубина» давно стала библиотечной редкостью, раритетом. Но тем читателям, которые захотели бы прочесть до конца цитируемое стихотворение, а также познакомиться с другими произведениями автора из «Глубины», посоветую обратиться к книге избранных произведений Юрия Петровича «Напоминание о времени», где частично помещены стихотворения из этого первого сборника.
Появление «литературного первенца» не только вызвал бурю эмоций у автора, но и положительные отклики курских писателей. Это послужило импульсом для продолжения литературной деятельности, придало новые силы.
До 1978 года в ЦЧКИ были изданы еще две книги стихов Юрия Петровича: «Тревога» и «Одолень-трава». И в 1978 году, через двадцать лет после опубликования первого стихотворения и через десять лет после выхода в свет первой книги, Першин был принят в Союз писателей СССР.
Более десяти лет Юрий Петрович проработал на поприще здравоохранения: линейным врачом, врачом-токсикологом, старшим врачом Курской городской станции «Скорой помощи». «Скорая помощь» – это не только передовой мобильный отряд медицины, но и окопы на социальной «передовой». И в этих окопах совсем не просто…
Работа, конечно, отнимала много времени. Да и физических сил тоже. Но поэзия не отпускала, и Юрий Петрович продолжал писать стихи и поэмы. В итоге – к 1985 году увидели свет книги стихов «Поездка домой», «Троицкая Дубрава», «Межень». В названия книг, по-видимому, легли одноименные названия стихотворений. Пример – стихотворение «Поездка домой», из которого следующие строки:
Большаком поеду древним –
Грязь да пыль от большака…
Тема «города-деревни»
Не исчерпана пока…
Всего одна строфа – и глобальность проблемы!
В эти же годы, кроме стихов, он пишет и прозаические произведения: рассказы, очерки. Я не расспрашивал его о том, что подтолкнуло к этому. Надо полагать, накопленные истории из личной жизни и общение с курскими прозаиками Евгением Ивановичем Носовым, Петром Георгиевичем Сальниковым и другими. И вот в 1989 году в ЦЧКИ вышла его первая книга прозы «Кислое яблочко».
С 1991 года и по день выхода на пенсию (1999 год) Юрий Петрович работал в облздравотделе администрации Курской области. Заведовал информационно-аналитическим отделом, напрямую связанным с медициной и медицинской статистикой.
Специфика новой работы, конечно, явно отличалась от прежней – ни тебе ночных дежурств, ни трудовых выходных дней. Но и тут, как ни крути, а девять часов, как минимум, отдай. Отдавал, однако, время и на стихи, и на прозу находил. И в 1994 году в Курске, в издательстве «Крона» выходит вторая книга прозы «По отцовскому слову», о которой мы уже говорили выше.
Кроме уже названных книг, к настоящему времени в поэтическом багаже Першина сборники стихов «Родное семейство», «Позднее свидание», а также уже цитируемые нами книги «Напоминание о времени» (Курск, 2002) и «Новолетие» (Курск, 2009). Его поэтические и прозаические произведения печатались в журналах «Подъем», «Ветеран», «Воин России», Владикавказском «Мах дуг» («Наша эпоха»), Харьковском «Прапор» («Знамя»), «Толока», «Междуречье» и других.
В 2009 году в Курске Издательским домом «Славянка» публикуется, на мой взгляд, знаковая книга прозы – «Измерение друзьями». Ибо за эту книгу воспоминаний о Евгении Ивановиче Носове, с литературными портретами друзей писателя и его собратьев по перу», ушедших из жизни, Юрий Петрович стал лауреатом губернаторской премии имени Е.И. Носова.
Вот употребил словосочетание «книга воспоминаний», но чувству некую неточность в определении. Это, скорее всего, книга исповеди или даже откровений автора перед самим собой и читателями. Да-да, книга, откровений. Такое определение больше подходит.
Полагаю, что читатель не будет в обиде, если об этой книге поговорим несколько подробней. Честное слово, она стоит этого!
Книга не только изобилует мельчайшими подробностями из жизни Евгения Ивановича Носова, Григория Ивановича Коновалова, Виктора Петровича Астафьева, Александра Ивановича Гридчина, Петра Георгиевича Сальникова, художника Михаила Степановича Шорохова, критика и ученого Исаака Зельмановича Баскевича и доброго десятка других, она насыщена искрометным юмором, афоризмами, поучительными зарисовками, бытовыми сценками. Здесь серьезное и ироничное идут рядом, рука об руку. Ну, как не посмеяться над анекдотом с «сяко» и «сисяко», высмеивающим трепотню наших высокопоставленных чиновников. Как не улыбнуться над комедийно-анекдотическим случаем с курским поэтом Егором Полянским, у которого чужой злобный пес «отобрал» папку с рукописью, данной на рецензирование. И как не задуматься над процитированными строками из стихотворения Анатолия Брагина:
Все у нас в России могут,
Могут это, могут то…
Ни за что тебе помогут,
Да и шлёпнут – ни за что.
А еще эта книга – учебник, нет, энциклопедия дружбы добрых, умных, интеллигентных людей. Как и в рассказах о родителях («По отцовскому слову»), Юрий Петрович с трепетной нежностью и обережностью повествует о дружбе наших замечательных земляков между собой и с ним.
И в описании этой дружбы он сам предстает с обнаженной душой, откликающейся на малейший позыв со стороны любимых им людей. Даже о своих собратьях-погодках, составлявших ближнее окружение, «литературную свиту» Мастера, наличию которой завидовали Астафьев и другие маститые писатели Советского Союза, он пишет с незнакомой нашему поколению добротой, искренностью и любовью. Небольшой пример: «В другой раз дела задержали меня на огороде, а я знал, что Евгений Иванович вечером уезжает в Москву, и мне не хотелось нарушать нашу традицию: вместе с Володей Детковым и Мишей Еськовым проводить его, как это было почти всегда».
Читаешь книгу и понимаешь, что так дружить и так дорожить дружбой уже не умеют. Сейчас все куда-то летят как оглашенные, все куда-то торопятся. Если и встречаются, то по-официальному сухо и чопорно. И тут же, отводя взгляды, спешат разбежаться по собственным закуткам и закоулкам. О многочасовых задушевных разговорах уже и речи нет. Всё – на ходу, все – на бегу. Никто не хочет открыто посмотреть друг другу в глаза, ходят с опущенными вниз глазами, словно постоянно идут по гололедице, и оттого боятся поскользнуться и упасть. Но, скорее всего, гололедица у них в душах и сердцах.
Поэтому тем, кто захочет научиться настоящим чувствам, а не их подделкам в вычурных блестящих упаковках, стоит прочесть «Измерение друзьями». Ибо эта книга – настоящий эталон измерения наивысших чувств: любви, искренности, торжества духа над бытом и, конечно же, дружбы. Помните, у Владимира Павловича Деткова в миниатюре: «Однажды человек спросил Бога: какие мысли слова и чувства во мне Твои? И Господь ответил: «Моими являются твои самые высшие мысли, твои самые Ясные Слова, Твои самые Великие Чувства. Все, что меньше этого, – из другого источника»… Так вот, книга «Измерение друзьями» – это откровение автора и перед собой и, возможно, перед Господом. А еще – эталон измерения собственного «я» и емкого «мы», особенно в момент их соития в единое целое.
Предисловие к книге было написано Михаилом Николаевичем Еськовым. Оно небольшое, как и многие подобные предисловия этого замечательного писателя, но емкое и блистательно точное. Действительно, тут Юрий Петрович – «курский шлемоносец» из «окружения великого земляка», «очерковые портреты которого вполне воскрешают живые натуры близких людей…» И далее: «Измерение друзьями» – тот самый документ, который позволяет погрузиться в атмосферу бытия Е.И. Носова, духовным даром которого окормлялись многие и многие современники».
Невозможно не присоединиться к этим словам, как и к тому, что «книга написана талантливо». И вместе с тем не могу не отметить, что и о других соратниках Носова Юрий Петрович пишет с искренностью и нежностью, с необыкновенной теплотой.
Как уже отмечалось выше, Николая Юрьевича Корнеева он называет Учителем с большой буквы. И откровенно радуется, что судьба свела его с этим человеком. Не всякому такое откровение по силам – только людям с чистым сердцем и совестливым…
С сыновней нежностью он рассказывает о Петре Георгиевиче Сальникове, которого ценил, уважал и обожал до последних дней, видя в нем по-отечески строгого, но справедливого наставника, и товарища по перу. Могут ли ныне так даже близкие по крови родственники?.. Не уверен.
А вот Юрий Петрович может, как может и сопереживать. В конце 2013 года череда семейных бед свалилась на председателя правления КРО СПР Гребнева Николая Ивановича: умерли супруга и брат, еще один брат попал в ДТП. Тогда многие искренне сочувствовали Николаю Ивановичу, многие восприняли его горе, как собственное. Но сильнее других проникся этой бедой Першин. Как-то притих, потускнел. Ни шутки с «сольцой», ни искристого афоризма.
Я не знаю, когда у Юрия Петровича возникло чувство обладания двумя малыми родинами: Тамбовской и Курской. Возможно, уже в период учебы в Курском мединституте, возможно, во время преподавания в Рыльском медучилище. Возможно, значительно позже… Но это чувство выплеснулось у него в иронически-трогательное и глубоко философское стихотворении «Курску. Объяснение в любви».
Города, в которых жил я долго –
С чувством долга – понимал нутром.
Тот, кто был рожден «тамбовским волком»,
Станет, нет ли – «курским соловьем?»
Мне кажется, что на риторический вопрос сама жизнь поэта дала ответ: стал и курским, и соловьем. И это прекрасно!
Юрий Петрович является лауреатом премии Курского обкома комсомола. Читателям, родившимся в «перестроечные 80-е и лихие 90-е» прошлого века, данная премия, по большому счету, по-видимому, ничего не скажет. Однако в свое время это была одна из престижных премий, обладать которой стремились многие молодые поэты и прозаики. Она говорила о признании автора в молодежной среде.
Как следует из его биографической справки в книге «Курские писатели», «Юрий Петрович Першин был участником 5-го Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве, Всероссийского совещания в Дубултах, зонального совещания в Орле, выездного пленума по работе с молодыми авторами Союза писателей России в Воронеже…». А еще сообщается, что он «многие годы руководил Курским областным литературным объединением и был уполномоченным Литературного фонда по Курской области».
Это не только перечисление литературных ступеней и рубежей на личном творческом пути Першина, но и показатель его общественной жизни. Не всякий человек берется за общественную работу, да и не всякому она поддается. А Першин брался, и у него все получалось.
Конечно, годы неумолимо бегут, покрывая главу «лебяжьим пухом». И этот период жизни нашел свое отражение в стихах Юрия Петровича, например, «Скирд годов». И опять – с присущим ему юмором и философским подходом:
Я давно был к этому готов,
Понимаю: возраст – не игрушка…
Чую: тает скирд моих годов,
Сковырнулась жухлая макушка.
………………………………..
Начинаем с детства скирдовать
Годы… Но еще до середины
Приступают скирд тот раздирать:
Кто – с боков, а сам себя – с вершины.
Годы, годы… А тут еще и потеря близких и дорогих людей (в 2011 году не стало супруги Риты Наговицыной). Многих они могут сломить, заставить замкнуться в себе, спрятаться от всего мира. Знаю, Юрию Петровичу было порой совсем не просто. Но годы и удары судьбы не смогли лишить его главного предназначения, определенного, возможно, Проведением, – заниматься поэзией.
Юрий Петрович продолжает писать стихи, в том числе и на исторические темы («Хан Боняк», «Братьям тюркам»), оказывает консультативную помощь литераторам, ведет секцию поэзии при Доме литератора, редактирует стихотворные сборники. В конце 2012 года он вместе с членом Курского союза литераторов (Курское городское отделение) Герасимовой Р.Д. стал лауреатом литературной премии КРО СПР премии имени П.Г. Сальникова. За редакторскую работу с авторами.
К стыду нашему, премия эта, учрежденная КРО СПР и Союзом курских литераторов, не нашла еще поддержки в чиновных кабинетах от культуры и власти. Но в ней своя ценность – память о прекрасном человеке и замечательном писателе, отдавшем много лет Курскому региональному отделению Союза писателей СССР и России.
Думаю, премия дорога Юрию Петровичу той данью взаимного уважения и взаимной доброты, существовавшей между ними, которую и времени не одолеть, и пространству не рассеять на атомы. Ибо дань эта тоже из того великого источника, о котором говорил человеку Господь в миниатюре В.П. Деткова. Она, как и память, никогда не устаревает и не девальвируется.
Следуя примеру Юрия Петровича, также хочется хоть в какой-то мере вернуть долги ему и другим курским писателям – Николаю Ивановичу Гребневу, Михаилу Николаевичу Еськову, Борису Петровичу Агееву, Юрию Александровичу Бугрову – некогда увидевшим меня, поверившим в меня, не оттолкнувшим. И вернуть стоит вовремя… И пусть этот очерк станет добровольной данью Першину и всем остальным. Ведь время как разбрасывать камни, так и собирать их…
«Совесть – главный цензор…»
Мое знакомство с известным курским писателем, краеведом и ученым-историком Юрием Александровичем Бугровым состоялось заочно в начале XXI века. В то время моя дочь, аспирант Курского государственного технического университета (КГТУ), готовилась к защите диссертации по истории отечественного государства и права. Нередко она печатала свои статьи в научно-историческом журнале «Курский край», редактируемом им. Вот и стала фамилия Юрия Александровича Бугрова довольно часто мелькать перед глазами. Кроме того, случайно удалось купить в книжном магазине только что вышедший в продажу краеведческий словарь-справочник «Курск», в котором было немало статей и материалов, написанных лично им. Да и сам словарь-справочник был издан по инициативе Бугрова и под его редакцией.
Меня заинтересовала эта личность, столько написавшая о нашем крае и его людях, и я побежал в ближайшую библиотеку. Там нашел несколько первых выпусков журнала «Курский край» и с удовольствием прочел несколько очерков самого Юрия Александровича и других авторов. Потом были походы в областную научную библиотеку имени Н.Н. Асеева, где я более полно и подробно ознакомился как с его творчеством – литературным, историческим, историко-культурным, научно-публицистическим, научным и издательско-редакторским – так и с его биографией.
Увидев, сколько им издается и редактируется альманахов, журналов и книг, сколько привлекается к этому творческого потенциала студентов, аспирантов и ученых, я с некоторой долей самоуверенности заявил дочери, что один Бугров для популяризации истории края сделал больше, чем все «ученые мужи» области вместе взятые. Та пожала плечами, но от четкого ответа уклонилась. Мол, ты – отец, тебе – виднее…
Вскоре я, находясь под впечатлением от деятельности Юрия Александровича Бугрова, стал пробовать свои силы в сочинительстве на исторические темы. Параллельно этому, будучи на пенсии и имея неограниченный запас свободного времени, стал помогать дочери в приискании необходимой ей литературы по диссертации.
Хотя у меня и был «собственный консультант» по истории в лице дочери, но чтобы не выглядеть полным профаном в собственных глазах, я подналег на классиков отечественной истории и историографии. Позже даже к летописям «подобрался».
Вот так «заочно» я познакомился с писателем, краеведом, историком и историографом Юрием Александровичем Бугровым. И несказанно рад данному обстоятельству.
История и историография общи не только на основе слов, но и по своей сути. Впрочем, имеются и существенные отличия. Если история – это (в переводе с греческого) рассказ о прошлом, а в нашем общепринятом восприятии – наука о процессах развития природы и общества, то историография – это наука об истории, или более точно – история развития исторической науки. А потому есть люди, которые преподают историю и историографию – историки и историографы. Они могут оперировать этими дисциплинами как порознь одна от другой, так и совмещая их.
Как правило, занимаются этим люди, специально подготовленные, долго обучавшиеся по данному профилю. Ну, а если к теоретической подготовке добавляется и внутренняя необходимость духовных устремлений – так это вообще прекрасно, ибо просто наличие некой суммы теоретических познаний без собственной любви к предмету не согреет самого носителя этих знаний и не даст тепла другим. Сплошной лёд и холод. А в итоге – хаос и неразбериха в умах тех, кто внимал данному «специалисту».
Иногда же получается так, что человек учится одному делу и, отучившись, неплохо владеет профессией, но душа требует чего-то иного. Так случилось и с Юрием Александровичем Бугровым. Впрочем, по порядку.
Родился Юрий Александрович 1 сентября 1934 года в селе Большое Болдино Горьковской (ныне Нижегородской) области. Места те овеяны славой великого поэта земли Русской – Александра Сергеевича Пушкина. Все мы помним про «Болдинскую осень» поэта. И случилось это в семье советских интеллигентов, имевших крестьянские корни.
Мама – Антонина Ивановна Бугрова (в девичестве Грызлова) (1914 – 2003), и отец – Александр Владимирович Бугров (1913-1977) работали преподавателями в школе, участвовали в художественной самодеятельности.
Антонина Ивановна окончила Поченковское педагогическое училище и не только преподавала в младших классах, но и заведовала школьной библиотекой.
Александр Владимирович сначала окончил Арзамасский педагогический техникум (ныне педагогический институт имени А.П. Гайдара), затем – Горьковский педагогический институт и преподавал историю.
Повествуя о первых годах своей жизни в Болдино, Юрий Александрович с присущим ему юмором пишет: «Родители мои, выходцы из крестьянского сословия, стали в ряды советской интеллигенции, педагоги, занимались детьми, воспитывали их, учили уму-разуму и, естественно, им было не до меня. А я многому учился у бабушки (Татьяны – Н.Д.), которая была замечательной огородницей, под попечительством коей я возрастал в детстве».
Бабушка Татьяна – Грызлова Татьяна Степановна (возможно 1871 – 1950), мать Антонины Ивановны, была замужем за Грызловым Иваном Степановичем (?-1935). Они крестьянствовали, но жили достаточно крепко, имея свой дом, сад, хозяйство. Юрий Александрович в своих воспоминаниях пишет о прекрасном саде Татьяны Степановны, в котором росли фруктовые деревья.
Когда же началась в стране коллективизация, Грызловы отдали в колхоз все свое движимое и недвижимое имущество, а сами переехали в город Горький (Нижний Новгород).
Юрию Александровичу Бугрову, как видим, не было и года, когда его дедушка Иван Степанович умер. Но семейные хроники сохранили один интересный факт из биографии этого деда. Во время Первой мировой войны он попал в плен к немцам и находился в лагере военнопленных, одним из охранников которого был Гитлер. И это обстоятельство нашло отражение в автобиографических работах Юрия Александровича.
Осенью 1942 года, когда фашистские полчища рвались к Волге, а страна напрягала все свои силы, чтобы переломить ход войны в свою пользу, в Большом Болдине Юрий Бугров пошел в школу. Школа располагалась в бывшем господском доме, где, по мнению Юрия Александровича, «все было насыщено памятью о Пушкине, что придавало учебе особый привкус». И тут «попечительство» над прилежным и любознательным учеником взяла вторая бабушка, Анна, мать отца, знавшая, как опять пишет Юрий Петрович, пушкинского «Евгения Онегина» наизусть.
Анна Дмитриевна Бугрова (в девичестве Киреева) (?-1967), как и ее муж Бугров Владимир Васильевич (?-1952) (отец Александра Владимировича и дед Юрия Александровича по отцовой линии), происходила из крестьянского сословия. Но, несмотря на это, была женщиной весьма образованной. Да и как ей не быть грамотной и образованной, когда ее прадед Петр Александрович Киреев «служил писарем при А.С. Пушкине, справлял разные бумаги и ездил с поручениями великого поэта в уездный город Сергач». Другой же предок – Иван Киреев был знаменитым болдинским краеведом-пушкинистом и автором книги «Предания и песни болдинской старины». Грамотой владел и Владимир Васильевич, прапрадед которого, Николай Бугров, был «полеводом» у Сергея Львовича – отца поэта. Тут, как говорится, сами небеса благоприятствовали.
По воспоминаниям Юрия Александровича, в болдинском доме Бугровых часто происходили чаепития с бесконечными разговорами о старине и, конечно же, о Пушкине. В таких задушевных беседах Анна Дмитриевна тут была «заводилой». И часто рассказывала забавные истории из жизни Пушкина.
Это в определенной мере способствовало тому, что Юрий Александрович уже с детских лет был приобщен к литературе и поэзии. И вскоре, к радости бабушек, обожавших внука, начал рифмовать первые строки: «На стене часы висели, тараканы гири съели…».
В 1950 году родители Юрия Александровича переехали на постоянное место жительства в Горький. Там Александр Владимирович продолжал преподавать историю в школе. Немалая толика его исторических познаний досталась и подрастающему сыну. А еще на досуге Александр Владимирович писал очерки и статьи на темы краеведения и истории, которые печатал в газетах и журналах Горьковской области. Это обстоятельство также находил отклик в душе любознательного отрока.
Антонина Ивановна работала в библиотеке, где частым гостем бывал и Юра Бугров, любивший часами бродить среди книжных стеллажей, роясь на полках в книжных залежах, листая и перелистывая как новые издания, так и «поседевшие» от времени и пыли раритеты. Мама не препятствовала. Наоборот, всячески поощряла это бесконечное занятие сына. Так, еще в школьном возрасте, у Юрия Александровича стали вырабатываться навыки скрупулезного исследователя и открывателя тайн прошлого.
В 1952 году после окончания средней школы Юрий Александрович поступил в Ленинградский институт авиационного приборостроения (ЛИАП). О поступлении в этот институт договорились со школьным товарищем, но тот в последний момент отказался, поставив Юрия перед выбором: ехать или не ехать одному в незнакомый город. Юрий Бугров по-юношески горячо переживал «предательство» друга и поехал один.
Студенческая пора ему запомнилась не только напряженными учебными сессиями, но и спортом, и насыщенной общественно-культурной жизнью. Юрий Александрович был хорошим футболистом. Его заметили тренеры и пророчили «попадание» в «Зенит», но травма ноги во время одного из матчей на карьере футболиста поставила крест.
Кроме футбола, были еще походы, спортивные олимпиады. В те годы это в стране приветствовалось и развивалось. А еще юный Юрий Бугров участвовал в художественной самодеятельности института. И, конечно же, как многие его ровесники с утонченной духовной основой, писал стихи. Не для публики, а для души. Возможно, для дамы сердца. Ведь юность без любви или хотя бы влюбленности не бывает. А романтик Бугров без этого одухотворяющего и возвышающего чувства жизнь не мыслит, как мне видится, и по сей день. Об этом откровенно говорят его лирические стихотворения разного периода.
На колхозных лугах сенокосных,
Где закат умывался росой,
Заплетал твои волосы в косы,
Называл романтично – Ассоль.
Разве можно без влюбленности написать такие чудесные строки? Вряд ли. Или вот эти:
Бросались молнии вокруг
В атаку ножевую.
Я из пригоршней твоих рук
Пил воду дождевую.
Окончив ЛИАП, он по распределению попал в Курск.
Курск. Об этом городе Юрий Александрович ранее только слышал. Знал, что в 1943 году на Курской земле произошла величайшая битва, в ходе которой был перебит хребет фашистской военной машине. Наизусть помнил бессмертные строки «Слова о полку Игореве» о воинах-курянах. Имел сведения и о том, что в Курске в первой половине одиннадцатого века провел отроческие годы Феодосий Печерский. Располагал и иной информацией о старинном городе Курске. Но в нем до институтского распределения никогда не бывал. Как-то не случилось…
Курск встретил молодого инженера множеством строек, лесом кранов, шумной разноголосицей горожан с южнорусским говорком, зеленью скверов и садов в частном секторе. Курск, конечно, был побольше Арзамаса, но Горькому и Ленинграду явно уступал. Но в этом городе было что-то такое, что тронула нежные струны поэтической души Бугрова. Здесь долгие годы он плодотворно трудился в должности инженера-конструктора на курских заводах «Прибор» и КЗПА.
Говоря о его производственной деятельности, необходимо отметить, что он автор более сотни рацпредложений. Его труд высоко оценен обществом и государством. Юрий Александрович награжден медалью «Ветеран труда», Почетной грамотой Министерства авиационной промышленности. Его портреты можно было увидеть на Доске Почета завода и в Книге Почета.
В 1958 году в Курске уже существовала писательская организация, созданная по инициативе В.В. Овечкина и объединявшая писателей Брянска, Калуги, Орла, Тулы и Белгорода. Из курских писателей в нее входили Николай Алексеев, Михаил Горбовцев, Михаил Колосов, Валентин Овечкин, Николай Корнеев, Федор Певнев и Егор Полянский. Все они – члены Союза писателей СССР. Вскоре Алексеев уехал в Минск, но остальные остались и продолжали заниматься литературным творчеством. Возглавлял курскую писательскую организацию Михаил Макарович Колосов (1923-1996). Вот к нему в том же, 1958 году, и пришел с тетрадкой своих стихов Юрий Бугров.
«Вирши», как считает сам автор по истечении многих лет с того дня, «были примитивными» и напечатать их не удалось. Однако жесткая, хоть и объективная, критика Колосова не сломила упорства Юрия Александровича Бугрова. И он продолжил свои литературные поиски в поэзии и прозе.
В 1973 году на заводе «Прибор» стала выходить газета «Звезда», при которой вскоре образовалось литературное объединение «Спектр». Юрий Александрович одним из первых вошел в эту общественную организацию и вскоре стал публиковать в «Звезде» свои стихи.
Коллеги по «Спектру» сразу признали в Бугрове лидера, и он с 1973 по 1989 год стал бессменным руководителем этого литературного объединения. Теперь все свободное от производственных дел время отдавалось общественной работе в «Спектре».
В благодатном для него 1973 году Юрий Александрович принял участие в семинаре творческой молодежи Курской области. И, как сам пишет, «раскрутка» случилась – его произведения стали печатать в журналах «Подъем», «Молодая гвардия», «Уральский следопыт». А также – в коллективных сборниках.
Литературная деятельность привела к тому, что в 1977 году он становится членом Союза журналистов СССР. Не зря говорят: кто хочет – тот добьется, кто ищет – тот найдет… Вот и Юрий Александрович нашел себя не только в производственных процессах, но и в литературном и журналистском творчестве.
Однако его беспокойная душа исследователя искала что-то новое. И поиск (любимое слово Бугрова) привёл его к тому, что он вдруг «заболел» любовью к истории Отечества и Курского края.
Эта любовь и недюжинные организаторские способности Юрия Александровича в свою очередь послужили тому, что в 1984 году (в том числе и по его инициативе) в Курске при городском отделении Добровольного общества книголюбов был создан клуб краеведов-библиофилов – «Кмети». Председателем клуба был избран Ю.А. Бугров, а членами совета клуба стали Ю.И. Байбаков – директор санатория «Моква» и И.З. Баскевич – педагог, учёный, писатель и критик. Активными участниками клуба были и другие известные курские деятели культуры и науки, в том числе А.Д. Левитте, Г.Е. Голле, П.В. Иванов, Н.В. Рязанов, В.М. Губарев, М.Ф. Шехирев.
Большая часть деятельности клуба «Кмети» осуществлялась в помещениях Курской областной научной библиотеки имени Н.Н. Асеева – самого доступного публичного «храма знаний». И как мне думается, Юрий Александрович до настоящего времени испытывает самые теплые чувства к этому «храму» и его интеллигентному библиотечному коллективу.
За время деятельности клуба проходили не только слушания и обсуждения сообщений и докладов о курянах, веско отметившихся в той или иной области отечественной общественно-политической жизни, культуры и науки, но и было издано шесть ротапринтных выпусков сборников «Курский край» по тематике краеведения.
Впоследствии сборники «Курский край» получили статус научно-исторического журнала, а Юрий Александрович Бугров стал их главным редактором. На страницах этого журнала было преподнесено столько историко-краеведческой информации, сколько ее никогда в других источниках и за десятилетия не давалось. Мало того, авторы, начинавшие сотрудничать в журнале рядовыми очеркистами, впоследствии стали известными курскими учеными-историками.
В конце 1988 года по инициативе Ю.А. Бугрова, кипучая энергия которого уже не могла ограничиваться деятельностью клуба «Кмети», было организовано Курское областное научное краеведческое общество (КОНКО). Цели и задачи общества вытекают из самого названия – научное обоснование и популяризация самых разных аспектов краеведения. А ещё – оказание практической помощи школьникам, студентам, преподавателям, начинающим краеведам и учёным, в том числе и в публикации их работ в печатных органах общества.
Само собой разумеется, что руководителем КОНКО – президентом – был избран Юрий Александрович – всеми признанный лидер и прекрасный организатор. Ему вместе с его ближайшими единомышленниками удалось объединить вокруг общества более шестидесяти краеведов, 7 докторов наук и 27 кандидатов наук по шести специальностям. И это без учёта тех сотен и сотен высокоинтеллектуальных личностей как внутри нашей страны, так и за её пределами, которые стали систематически сотрудничать с обществом, печатая свои работы на страницах «Курского края» и в других журналах, издаваемых по инициативе Юрия Александровича и под эгидой КОНКО.
Среди них «Сеймские берега» – литературно-художественный альманах, в котором печатаются как признанные авторы, члены Союза писателей России и Российского союза писателей, так и те, кто только начинает пробовать свои силы в прозе и поэзии. Очень нужный, да что там нужный – необходимый альманах!
Это и «Курские мемуары», и «Курская старина», в которых публиковались статьи по истории Курска и Курского края. Сами названия журналов открытым текстом говорят об их идейной и профессиональной направленности. И, действительно, познавательный и просветительный потенциал журналов велик.
В настоящее время под редакцией Ю.А. Бугрова начали издаваться «Труды международных научных конференций», в том числе и по тематике «Актуальные проблемы регионоведения», а также журнал Международной ассоциации исторической психологии (МАИП) «Труды…» и журналы серии «Курские историки».
Словом, как когда-то А.И. Герцен своим «Колоколом» «разбудил» разночинные слои народонаселения Российской империи от социальной дрёмы, так и Ю.А. Бугров редактируемыми им печатными изданиями не только «расшевелил» и сплотил вокруг себя краеведов и значительный научный потенциал области, но и заставил их активизироваться. Не потому ли, начиная с конца 90-х годов прошлого века, стали выходить первые тома 20-титомной научно-популярной серии «Курский край», а в 2008 г. появились «Очерки истории Курского края» – самые знаковые печатные издания современности о нашей малой родине?..
Тут мы немного увлеклись общественной, научной, краеведческой и организаторской деятельностью Юрия Александровича и несколько «позабыли о его литературной стезе. А он в 1991 году в Центрально-Черноземном книжном издательстве (Воронеж) выпускает свою первую книгу очерков «Курские встречи».
1991 год… Время было, мягко говоря, непростое. Рушилась великая страна, некогда победившая мировое зло – фашизм и которой были отданы лучшие годы, рушились моральные и нравственные устои, происходила смена идеалов, а он в этой свистопляске находил силы издать книгу о знаменитых земляках-курянах разных эпох. Не опустил руки, не поплыл со всеми по течению. Вновь проявил свой бугровский, твердый, неуступчивый характер.
Кто ныне не знает про «лихие девяностые»? Жизнь человеческая обесценилась до нуля. СМИ взахлеб передавали о массовых «разборках», перестрелках банд, десятках трупов. А Бугров собирает материалы для будущих энциклопедий, ходит по властным кабинетам, убеждает, уговаривает, требует. В конце концов, губернатор Курской области Руцкой Александр Владимирович, генерал-майор и Герой Советского Союза, оказывает необходимую поддержку в издании краеведческого словаря-справочника.
И вот в 1997 году под руководством Ю.А. Бугрова, при поддержке его единомышленников и администрации области, большим авторским коллективом был издан краеведческий словарь-справочник «Курск», являющийся своеобразной энциклопедией жизнедеятельности нашего города и его наиболее известных жителей. Такого еще не бывало в тысячелетней истории города.
Следом, начиная с 2004 года, выходят тома «Большой Курской энциклопедии», охватывающие не только персоналии, народное хозяйство, но и природу нашего края. И здесь главным редактором является Юрий Александрович, немало сделавший для того, чтобы эта энциклопедия увидела свет.
Казалось бы, неуёмная энергия Юрия Александровича должна полностью истощиться, реализовавшись в его организаторской деятельности, найдя тут и своё предназначение, и своё воплощение. Однако этого не произошло. Недаром говорится, что талантливый в чём-то человек, талантлив и в других сферах человеческой деятельности.
Будучи занят общественной и организаторской деятельностью, Ю.А. Бугров «не забывал» и о личном творчестве. В области регионоведения и краеведения ему принадлежат монографии: «Свет курских рамп» (Курск, 2002), «Курский некрополь» (Курск, 2003), «История Курской епархии» (Курск, 2003), «Надежда Плевицкая (Курск, 2006), «Удаль и печаль» и др., а также работы научного плана: «Курские художники» (Курск, 1999), «Жизнь знаменитых курян», «Курские литературные хроники», «Русские веды» и другие.
Ему же принадлежат и исследования в области развития курской промышленности: книга «Славное сорокалетие» (Курск, 1999) об истории завода «Прибор», а также очерки о других промышленных объектах, входящие в им же издаваемую серию «История курских предприятий». А всего им опубликовано около 130 научных работ, статей, очерков, заметок, отзывов на работы других авторов.
Но и это не всё. Юрий Александрович – замечательный писатель и поэт. Им изданы сборники прозы: «Вальс цветов», «Девятый постулат. Лирические иронизмы».
Отдельными книгами вышли повесть для юношества «Приключения в городе К» и «Обречённые на любовь». В них вошли повести, рассказы, исторические повествования и роман с одноименным названием.
Ряд прозаических и поэтических произведений Бугрова печатался в журналах «Курский край» и «Сеймская сторона».
В прозе Юрий Александрович – и утончённый философ, размышляющий над бытием пожилых людей, оканчивающих свой земной век, и тонкий лирик, с душевной теплотой и любовью описывающий природу и её явления. А ещё ему удаются внутренняя полемика со своими же героями и любовно-эротические сценки, которые вполне вписываются в канву повествования. При этом они вряд ли шокируют читателя. Все продумано до мелочей и преподнесено тонко и изящно.
Но самое главное, в его произведениях всегда присутствует один общий герой – это наш город, наш край, наша природа. И все преподносится автором с любовью и доскональным знанием древнего города, его успехов и нужд.
Только один пример из исторической повести «Стигийский сон» о поэте Ипполите Богдановиче:
«До Курска оставалось верст шесть, не более. Вот уже и понтонная мостовая через Сейм. Широка река здесь. А по тому берегу уже прямой путь в Курск.
На подъезде к Чертову мосту, перекинутому через крохотный ручей, показались и окраинные домики города. Маковки церквей выделялись над городом, не сливаясь с небом, а выделяясь на его фоне своей яростной голубизной, словно они покрашены были совсем неземной краской. Слышался ленивый перезвон колоколов, шла повседневная работа наместников Бога на земле. Курчавились шапки садов, а между ними виднелись домики. Когда повозка въехала на Херсонскую улицу, то перед глазами Богдановича возникла панорама центра. На противоположном холме возвышались колокольни церквей и маковки куполов».
Наряду со сборниками прозы, Юрием Александровичем издано несколько поэтических сборников: «Призма памяти», «Поздний горицвет», «Моя бабушка знала «Онегина», «На груди твоей родинка». А в 2008 году вышла книга любовной лирики «Любимых женщин имена», объемом около 480 страниц, которая как бы венчает на данном этапе поэтическое творчество Юрия Александровича. Эта книга – доказательство бесконечной влюбленности автора, о чем уже говорилось выше.
Вот строфа из стихотворения, написанного в 1954 году:
Я любовь свою искал однажды,
По тропинке шел один к реке.
Веял ветер озорной и влажный,
Солнышко ласкалось на руке.
А эта – из стихотворения, написанного значительно позже:
Я – Адам,
Ты – Ева.
Я – король, ты – королева.
Как все просто под луною,
Когда ты опять со мною.
В книге не только стихи, но и хорошо подобранные к текстам иллюстрации. Даже в этом – творческий, поэтический дух автора. Не может без «изюминки».
В 2013 году вышла книга прозы и стихов для детей под романтическим названием «Белые каравеллы детства». Начинается она вполне символически: с очерка «Мой Гайдар». Среди прочего, в очерке авторское исследование факта краткого пребывания пребывания Гайдара в Курске весной 1939 года. Этот факт впервые выявил и подтвердил свидетельскими показаниями сам Бугров – неутомимый искатель и собиратель редкостных историй.
В книге четыре раздела: повести и рассказы, новые сказки, приданья старины и стихи от мала до велика. Каждый раздел ценен подборкой произведений заданной тематики и представляет интерес для школьников как младших, так и старших классов. Да и взрослым весьма полезно прочесть эти произведения, пронизанные светом добра, познавательности, справедливости и соучастия.
Не могу не привести хотя бы одну строфу из стихотворения «Отчий дом», помещенного в этой книге:
И вот я дома. Пахнет пирогами,
В носу щекочет ароматный дух.
И вновь, как в детстве, босыми ногами
Забрался я на кованый сундук.
А еще Юрий Александрович Бугров – открыватель и хранитель литературных имен края. Столько, сколько сделано им для популяризации творчества писателей и литераторов Курской земли не делалось никем и никогда. В этом я убежден на все сто процентов.
В конце 2011 года в Издательском доме «Славянка» вышла его книга «Литературные хроники Курского края». Это своеобразная четырехсотстраничная энциклопедия о курских литераторах и писателях, начиная с времен Великого киевского князя Ярослава Мудрого, когда жил и творил преподобный Феодосий Печерский, и заканчивая нашими днями. Эти «хроники», на мой взгляд, должны стать настольной книгой каждого курянина-библиофила, каждого любителя литературы. Они должны находиться в каждой курской школе, в каждом ВУЗе и каждом ССУЗе.
Литературные труды Юрия Александровича привели к тому, что в 2001 году он был принят в Союз российских писателей, а в 2009 году – в Союз писателей России. В нем он пребывает и поныне. Точнее, не пребывает, а творит.
В отличие от некоторых курских писателей, почивающих на лаврах прошлых лет и заслуг, Бугров на достигнутом не останавливается. Книга за книгой выходят из-под его пера. Вот и в этом, только что начавшемся 2014 году, он уже издал книгу «Казимир Малевич», посвященную 135-летию со дня рождения этого художника и земляка курян.
Курская земля богата на литературные таланты как в прежние времена, так и в настоящее время. Стараниями правления КРО СПР – Курского регионального отделения Союза писателей России – и лично председателя правления Гребнева Николая Ивановича ныне в ее рядах более пятидесяти человек. Видное место на курском литературном небосклоне занимают прозаики Александр Александрович Харитановский, Михаил Николаевич Еськов, Борис Петрович Агеев, Николай Иванович Шадрин, Геннадий Николаевич Александров, Александр Дмитриевич Балашов, Иван Федотович Зиборов и многие другие. Ярка и поэтическая составляющая этого небосклона, представителями которой по праву являются поэты Юрий Петрович Першин, Вадим Николаевич Корнеев, Юрий Николаевич Асмолов, Алексей Федосеевич Шитиков, Валентина Михайловна Коркина и еще целый ряд поэтов и поэтесс. Нашлось здесь место и писателю Юрию Александровичу Бугрову – поэту и прозаику, краеведу и ученому. И его яркую звездочку в созвездии литературной братии ни с кем не спутать и не сравнить – светит сама по себе. Светит, не затмевая свет других, но и не теряясь в их свете сама.
Но и это не всё. Ю.А. Бугров не обделён даром самобытного художника, что позволило ему частично проиллюстрировать свои книги собственными рисунками. Наиболее удачными являются его акварельные зарисовки курских пейзажей.
Владеет Юрий Александрович и навыками фотодела. И не просто владеет, а умеет «застичь» «момент истины», на который нельзя смотреть без умиления Недаром же в Литературном музее прошла выставка его рисунков и фоторабот. Да, талантливый человек талантлив во всём!
Творческий задор, жажда познания нового, поиск, неудовлетворённость достигнутым – вот жизненное кредо Ю.А. Бугрова, которое и привело к тому, что, несмотря на творческую и общественную загруженность и уже достаточно солидный возраст, он в 2004 году защищает кандидатскую диссертацию и становится кандидатом исторических наук.
Впрочем, на мой взгляд, его научный багаж до официальной защиты был таков и сделано им в области краеведения столько, в том числе и по оказанию практической помощи молодым курским учёным, что ему и без канонических процедур защиты должны были присвоить научное звание, следуя старой российской традиции. Но пусть это будет на совести курской научной ассоциации. И дай им Бог в области краеведения и популяризации истории Курского края ей сделать столько, сколько сделал уже один Юрий Александрович!
Что подкупает в творчестве Ю.А. Бугрова, так это его самобытность и независимость суждений, будь то художественное произведение или же научная работа. Он не идёт «по пробитой властью колее» в освещении общественных процессов ни в советский период, ни в рыночно-демократический. Если власть в лице своих руководителей совершала ошибки, поступала предательски или наплевательски по отношению к своему народу, он так и пишет. Если делала что-то полезное, созидательное, человеческое – тоже не замалчивает.
Объективность – вот «почерк» Юрия Александровича. А к этому ещё тонкая философия достаточно пожившего и много повидавшего человека, вполне ощутимая изящная ирония, меткие характеристики и научный подход. Поэтому в его произведениях не поётся дифирамбов Б.Н. Ельцину, как делается это ныне модными политологами и руководителями страны как в устных публичных выступлениях, так и в печатных работах, и не очерняются «с ног до головы» И.В. Сталин и Л.И. Брежнев. Каждому воздаётся по заслугам.
И в научном аспекте Ю.А. Бугров, на мой взгляд, также не спешит следовать в «фарватере» сложившегося за последние годы в стране «научного» и общественного мнения, в том числе и в отношении личностей князя Александра Невского и поэта Н.С. Гумилёва. Даже в таком деликатном вопросе, когда первый вдруг стал называться «объединителем земли Русской», хотя, по сути, таковым никогда и не был, и «лицом России», что вполне справедливо, так как замечательных лиц у России довольно много. А второй – невинной жертвой революции, этаким агнцем, отданным на заклание. На самом деле Н. Гумилёв агнцем не был, а, будучи талантливым поэтом, в то же время являлся одним из активных противников Советской власти и боролся против неё не только словом, но и оружием. В результате бескомпромиссной борьбы он погиб, как и тысячи других замечательных людей с обеих сторон «баррикад» – такова была данность того «вздыбленного» времени. А чтобы убедиться в этом, стоит лишь прочесть некоторые работы Бугрова, в том числе и в соавторстве с другими учёными и просто людьми, увлечёнными не только историей, но и исторической правдой.
Начиная с девяностых годов, пошла мода не только на экономические установки, хлынувшие неудержимым потоком с Запада, но и на западное видение нашей отечественной истории. Каких только фальсификатов не выплеснулось на головы и умы наших сограждан. Мало того, что всякое дерьмо под лозунгами свободы и демократии плыло с Запада, появились и доморощенные подпевалы и фальсификаторы, подводившие научные теории под оплевывание и извращение нашей истории.
«Люди без совести, чести и ума, – говорит о таких скороспелых очернителях Бугров. – Забыли о русской пословице: «не плюй в колодец – пригодится воды напиться». И другая мудрость существует: «кто стреляет в свое прошлое из пистолета, тот получит в будущем ответ из пушки. И тогда мало не покажется! А вообще совесть – лучший цензор».
«Совесть – лучший цензор» – это нестареющий и немеркнущий девиз Юрия Александровича.
Почти все вышесказанное произошло до моего личного знакомства с Юрием Александровичем Бугровым, которое состоялось только в 2009 году. Тогда я передал ему в здании Курского госархива, что на улице Ленина, рассказ и отрывок из стихотворного повествования «Рождение истории Руси». Юрий Александрович отнесся к моим произведениям благосклонно. Они были изданы им в 5 и 6 выпусках литературного альманаха «Сеймская сторона». Позже по его просьбе я подготовил для издания в альманахе «Курский край» краеведческих очерков о наших земляках: о А.В. Домбровском – красном флотоводце и В.И. Пилявском – знаменитом архитекторе. Потом были и другие очерки, изданные в научно-публицистических сборниках. Так произошло наше сотрудничество на литературном и краеведческом поприщах. А в 2011 году Юрий Александрович дал мне рекомендацию для вступления в Союз писателей России.
За плечами Юрия Александровича, конечно, годы немалые. Но он по-прежнему полон энергии и задора, которых ныне не часто встретишь и у молодых. Юмор и шутки так и брызжут из его уст. Не бросает он и научной стези. В 2012 году вместе с моей дочерью, тоже кандидатом исторических наук, издали книгу «Власть и дело», посвященную 980-летию Курска, выпустили монографию «Социальные изменения в ЦЧР и Курской губернии…» и сборник научных стаей «Отечественная война 1812 года».
Данное обстоятельство мне весьма приятно. Я рад за дочь, подружившуюся с таким замечательным человеком и ярким представителем советской и современной российской интеллигенции.
В заключение я хочу кратко перечислить другие «регалии» и награды Юрия Александровича, не указанные выше.
За большие заслуги в развитии курского краеведения, пропаганды истории родного Курска в 1996 году ему присвоено звание «Заслуженный работник культуры Российской Федерации». И пусть эта награды всего лишь местного значения, но вопрос в том: многие ли куряне удостоились их? Нет, не многие.
В 2008 году признан лауреатом Всероссийской энциклопедии «Лучшие люди России». Здесь даже комментарии не требуются. Каждому бы так…
В следующем, 2009 году, награжден почетным знаком Курской области «За труды и Отечество». Юрий Александрович также отмечен наградами Курско-Рыльской епархии и общественно-патриотических организаций.
Вот таков наш земляк-курянин Юрий Александрович Бугров – поэт-лирик, прозаик-романтик, отличный краевед, серьезный ученый и неравнодушный к жизни человек.
«ПЕРЕКЛИЧКА» ЧЕРЕЗ ВЕК
Чтобы стать поэтом, мало обладать воображением, пылкостью, умением живописать; надо еще родиться в обостренной восприимчивостью к гармонии, с тончайшим чутьем к родному языку и склонностью к искусству стихосложения.
Л. Вовенарг
Не всякий, кто может писать стихи, поэт
Б. Джонсон
Известного курского поэта Юрия Асмолова многие читатели, знакомые с его творчеством, нередко сравнивают с Сергеем Есениным. И не только сравнивают, но и называют «курским Есениным». К когорте этих читателей и почитателей принадлежу и я. Особенно после того, как прочел книгу «Иней», изданную в конце 2011 года. Читая стихотворения Асмолова, постоянно ловишь себя на мысли: честное слово, по-есенински написано, по-есенински звучит. По крайней мере, очень похоже…
Конечно, Юрий Николаевич – большой русский поэт. Он не подражает Есенину, – ему в том нет нужды, – творит в собственной манере, пишет в собственном ключе. И прекрасно! Значит не оскудела Русская земля на таланты.
Что объединяет этих двух поэтов, разделенных столетием, так это необыкновенно тонкая лиричность их произведений, родниковая свежесть строк и строф, воздушная легкость рифм, по-девичьи целомудренная вязь и певучая нежность слов. Даже если в стихах проглядывают хулиганские нотки. А еще их роднит любовь к малой и большой Родине. И… бесконечная боль за обеих.
А еще их роднит то, что вышли «от земли», что их родословные корни подпитывались русской землей-матушкой, а не чахли с детских лет на городском асфальте столиц. Да и облике их есть схожесть – оба не богатырского роста, оба подвижны, как шарики ртути, оба в карман за словом не полезут да за себя постоят. И у обоих волнистые волосы. Только у Есенина – светло-русые, как зрелый пшеничный колос, а у Асмолова – темно-русые, с бурой патиной по меди волос. К тому же оба – любители народной музыки: гармонь у Сергея Александровича и баян у Юрия Николаевича – частые спутники и попутчики в жизни.
Кроме того, как мне видится, их еще объединяет и такой фактор: пришлось жить и творить в период грандиозных социальных изломов в истории страны. А вот о том, какова их личная гражданская реакция, отраженная в стихотворных строках, на политико-социальные изменения, и пойдет речь.
На мой взгляд, повторяю, именно, на мой взгляд, после революционных событий 1917 года, Гражданской войны и интервенции, принесших страшное разрушение как в народном хозяйстве, так и в умах россиян, А.С. Есенин впереди все же видел просвет. Это и в знаковых, веховых, его произведениях, таких как «Песнь о великом походе», «Русь советская», «Возвращение на родину», «Анна Снегина», «Письмо матери», «Капитан земли». Это и во многих других. Даже в «Исповеди хулигана», написанной в 1920 году, Есенин верит в лучшее будущее, потому и хочет быть «желтым парусом в ту страну, куда мы плывем». А наш современник Ю.Н. Асмолов, чем все мы дальше удаляемся от «лихих девяностых» ХХ века, сломавших прежний социальный строй и прежние моральные устои, тем все «грустнее» в своих произведениях. Чем больше он сравнивает недавнее советское прошлое с современным «демократическим» настоящим, тем все меньше и меньше надежд на просвет в конце черного туннеля лжи, несправедливости, социального неравенства, коррупции и власти «золотого тельца».
Возьмем для примера и для сравнения стихотворение С.А. Есенина «Возвращение на родину» и стихотворение Ю.Н. Асмолова «Подавляющее меньшинство». Оба о родном крае и об изменениях, произошедших в нем. Но в первом:
Ах, милый край!
Не тот ты стал, не тот.
Да уж и я, конечно, стал не прежний.
Чем мать и дед грустней и безнадежней,
Тем веселей сестры смеется рот.
А во втором, после
За Отчизну –
С гранатой на танк!
И – в штыки!
Чтобы рвать вражью шкуру,
И свой «Як» заставляли идти на таран,
И бросали себя на амбразуру.
следует:
А теперь?.. Где ты, наша земля?
Там – вся продана. Там – перепродана.
И окрестные чьи-то леса и поля
Я зову с болью в сердце – Родина.
Сравним еще два стихотворения. «Русь советскую» Есенина и «Продается земля…» Асмолова.
Если у Есенина «после прошедшего урагана» герой видит, что отстает от новой жизни и даже переживает из-за этого: «Вот так страна! Какого ж я рожна орал в стихах, что я с народом дружен?..» – и далее следует: «Приемлю все. Как есть, все принимаю. Готов идти по выбитым следам». И все для того, чтобы «воспевать всем существом в поэте шестую часть земли с названьем кратким «Русь». То Асмолов, воспевая Русь, Россию, не спешит идти по «выбитым следам» новых устроителей жизни. Ему их колея претит.
Кто же мы?
– спрашивает его герой. –
Полоумные? Трусы?
Или нет у нас вовсе души?..
Были – русы! Великие русы!
А теперь – торгаши, торгаши.
Ах ты, Родина! Бедная Родина!
Под смешки, под искусный шумок
На столичном базаре ты продана,
Будто курской картошки мешок…
А в стихотворении «В заброшенной деревне» Ю.Н. Асмолов как бы возвращает нас в ту дореволюционную деревню, из которой ушел Есенин в начале ХХ века.
Без дверей, без окон все избушки,
Саваном их укрывает снег.
Словно это – позапрошлый век,
Словно тут хозяйничает Плюшкин.
…И страна еще сильней похожа
На избу – без окон, без дверей:
Посреди эпохи непогожей
Холодно, тревожно стало в ней.
Можно еще долго сравнивать эпохальной значимости произведения этих авторов, их «перекличку» через столетье, но больше того и ярче того, что сказал Ю.Н. Асмолов в стихотворении «Большак», все равно не сказать.
…А теперь: за чертову затею
Жизнь свою кладет святая Русь.
Я все чаще Родину жалею
И все реже Родиной горжусь…
Вот такова, на мой взгляд, незримая, непредумышленная «перекличка» через вековое пространство во времени двух больших поэтов, бесконечно любящих Русь-Россию и болеющих душой за нее.
…А, впрочем, уважаемые читатели, книга Асмолова не только о вышесказанном: «Иней» – это еще и прекрасный сборник лирических произведений. Это музыка слов и звуков, берущая за сердце. Не зря же многие стихотворения Асмолова им переложены на музыку и часто исполняются под баян.
Выше уже было сказано, что корни Юрия Николаевича идут от земли. Это верно. Но требуется уточнение. Родился он 3 февраля 1961 года в городе Курске, но ранее детство его прошло в селе Молотычи Фатежского района Курской области. Это село, как пишет сам Асмолов, стало «столицей» его памяти. Потом была учеба в городской школе и работа на заводе. За ними последовали служба в армии и Курский сельскохозяйственный институт. После окончания свою первую пятилетку Юрий Николаевич отработал в колхозе имени К. Маркса, а последующие – в Курском «Агроснабе».
В Курске происходит его знакомство с писателями Николаем Корнеевым, Алексеем Шитиковым, Владимиром Павловичем Детковым, Евгением Ивановичем Носовым, проявившими к его поэтическому творчеству участие. И с 1989 года его стихи систематически публикуются в газетах «Сельская новь», «Молодая гвардия» и «Курская правда», курских литературных альманахах «Порубежье» и «Толока», а также в «толстых» московских журналах «Бег» и «Воин России».
В 1995 году вышла его первая книга стихов «Просинец», а в следующем – «На крутояре». После выхода этих книг был принят в Союз писателей России (1998). Затем последовали «Озимая пшеница» и «Письма из деревни». Обе – в 2004 году. В 2006 году появляется книга «До востребования», а в2011 году – «Недосказанность русского лета». Крайней же в этом замечательном ряду стала уже упоминаемая нами книга «Иней».
Поэтическое творчество Юрия Николаевича нашло живой отклик как среди писательской братии, так и среди читателей. Так, поэт Алексей Федосеевич Шитиков написал предисловие к первому сборнику, а поэт и прозаик Юрий Петрович Першин написал не только отзыв на книгу «На крутояре» в альманахе «Порубежье» (1996), но и с развернутой статьей о самобытном поэтическом даровании Асмолова отметился в 2004 году в «Толоке».
На творчество Юрия Николаевича Асмолова обратил свое внимание и Юрий Александрович Бугров – известный в Курском крае краевед, ученый, писатель и деятель культуры. Статьи с биографическими данными поэта помещены в Большую Курскую Энциклопедию и в книгу «Литературные хроники Курского края». Именно Ю.А. Бугров одним из первых отметил не только более полный перечень изданных Асмоловым книг, но и то, что Юрий Николаевич стал лауреатом престижной в писательской среде премии «Золотое перо России».
Не оказались безучастными к творчеству Асмолова журналисты и литераторы Сергей Викулов, Федор Емельянович Панов и Владимир Васильевич Кулагин.
Первый – отметился со статьей «Он не один…» в издании «Патриот», перепечатанной после в книгу «Писатели Курского края». И не побоялся назвать Асмолова поэтом-Гражданином. Причем Гражданином с большой буквы. Он же ратует за социальность лирики поэта. «Вздрогни от критики и исключи «политику», тогда что останется? – вопрошает сам себя Викулов..
Второй – со статьей «Пшеница, радуга и розы» выступил на страницах газеты «Курская правда». С присущей ему деликатностью и тонким знанием литературной жизни, познакомил читателя с особенностями творчества Юрия Николаевича.
Третий – поместил очерк «Со словами осторожен, как с огнем» в своей книге «В пространстве памяти», увидевшей свет в 2011 году. Кроме того, этот очерк стал предисловием к книге «Иней», но уже под названием «Со словом осторожен, как с огнем». Изменено написание одного слова, но смысл-то каков!.. Сразу все стало на свое место, ибо не слова, а слово всегда первично.
О творчестве Юрия Николаевича писала и Тамара Юрьевна Кравец – журналист и член Союза писателей России.
Когда образовался Курский союз литераторов, то Юрий Николаевич отнесся к этому явлению достаточно прохладно. С определенным скепсисом он встретил и появление первых выпусков литературного альманаха «Курские перекрестки». Такая позиция ведущего поэта, лауреата литературной премии «Золотое перо России», надо прямо сказать, энтузиазма не прибавляла. Но уже с шестого выпуска, посвященного 825-летию «Слова о полку Игореве», он активно публикует стихи и очерки о творчестве своих коллег. И этот факт не может не радовать общественную редколлегию и меня как составителя. Доверие такого поэта к альманаху курских литераторов дорогого стоит. К тому же за время нашего знакомства я узнал Юрия Николаевича куда полнее, чем в дни первых встреч. И как понимаю, он хоть порой и ершист, и резок в критике собратьев по перу, но человек прямой и открытый.
Как уже сказано выше, о его творчестве написано немало. Но все как-то официально: родился, учился, работал, творил. А мне хочется всегда заглянуть подальше в глубь, откуда корни растут. Возможно, такие «интересанты» есть и среди его читателей. Потому несколько слов о корнях Юрия Николаевича.
Его отец – Асмолов Николай Александрович (1933 – 1973) родился в селе Молотичи в многодетной семье крестьян-колхозников. Длительное время служил в Советской армии. После демобилизации женился, взяв из соседнего села с поэтичным названием Миленино в жены девушку по имени Надежда – Надежда Васильевна Асмолова (1934 – 2003), рано оставшаяся без родителей. Вскоре супруги Асмоловы переехали в Курск, где у них и родился будущий поэт.
По воспоминаниям Юрия Николаевича, его отец – Николай Александрович – сменил множество работ и профессий, пока не получил инвалидность. Но больше всего он работал транспортировщиком на погрузчике. То есть с техникой был на «ты». А мать – Надежда Васильевна – длительное время работала рабочей на производственном объединении «Химволокно». И была, по определению Юрия Николаевича, «горяча» до работы. Впрочем, как не быть «горячими» на производстве, когда надо было зарабатывать квартиру – собственное жилье, чтобы не скитаться по общагам или съемным комнатушкам. Вот и работали, не покладая рук и не жалея сил.
Если квартирный вопрос, по Булгакову, испортил москвичей, то курян он гнобил не меньше. Если не больше. По-видимому, это такая же извечная российская проблема, как уже не сходящие с языка дороги и дураки…
Пока родители трудились, зарабатывая квартиру, будущий поэт был отправлен «на деревню к бабушке». Потому детские годы Юрия Николаевича прошли в доме родителей отца – деда Александра Николаевича(1908-1983) и бабушки Натальи Егоровны (1908-1983) – в селе Молотичи.
Дед Александр Николаевич был участником Великой Отечественной войны и мастеровитым плотником. А еще он сочинял частушки и, по-видимому, хорошо играл на гармошке. Не отсюда ли истоки поэтического дарования Юрия Николаевича?.. На мой взгляд, именно отсюда. Дедовские гены передались по наследству. И, конечно же, усилились и развились в самом поэте.
Бабушка Наталья Егоровна, имея на руках целую ораву детей (а позже и внуков), была больше домохозяйкой, чем колхозницей. Кто-то же должен был заниматься воспитанием и становлением на ноги молодых Асмоловцев? Вот она и воспитывала, и становила, одевая, обувая, кормя и обихаживая. Частица бабушкино сердечного тепла досталась и Юрию Николаевичу, в то время просто Юре.
Маминых родителей Юрий Николаевич помнит только по имени: бабушка Полина и дед Вася. Умерли те ведь рано. Этих деда и бабушку Юрий Николаевич в разговорах «по душам» вспоминает редко, зато отцовых, молотичанских, вспоминает часто. И всегда – с нежностью и сердечным теплом. Возможно, он сам этого за серостью российских будней не замечает, но со стороны это даже очень заметно.
Вот такие родовые корни у поэта Юрия Асмолова. Они, эти корни, а также неброская, часто сдержанная, иногда суровая природа Центрального Черноземья, исторического центра России, и дали прекрасного поэта. И он, кстати, не остается в долгу перед ней. Во многих стихотворениях он объясняется ей в любви. То с нежностью, то с болью.
PS. После того, как был написан этот очерк, прошло немногим более года. Но за это время Юрий Николаевич успел издать несколько книги стихов. В том числе – «Друзья мои, писатели…» и «Кружатся листья».
Название первой книги говорит само за себя – в ней стихи о писателях, про писателей и для писателей. Книга изобилует посвящениями товарищам по перу. Как тем, что живы и творят, так и тем, кого уже нет с нами, но чье творчество по-прежнему волнует наши души и сердца.
Здесь к тонкой лирике, так присущей творчеству Юрия Николаевича, добавлены не менее тонкий юмор, ирония и самоирония. И, конечно, во многих стихотворениях присутствует глубинная философия нашего бытия, а не только краски поэтического быта.
Во вторую книгу вошли стихотворения, написанные в разные годы, а также те, что ране не публиковались. «Разнообразие тем и жанровое многоголосье» присущи этому сборнику. Но доминантой все-таки, на мой взгляд, являются размышления автора о жизни и смерти, о предназначении человека вообще и человека-поэта. Стихи здесь не только – «пылкость чувств и искренность», не только – «сопереживание» и искрометность слов, фраз, образов, но и интимное откровение. Автор не только открывает для читателей свое сердце, но и обнажает каждый нерв души. Не каждому так дано. Впрочем, и не каждому позволено. Асмолову же – и дано, и позволено.
ЧИТАЯ ПОВЕСТИ Н. ДОРОШЕНКО…
…Это такое счастье, что мы вместе! Такое счастье! Так давайте же свое счастье мы будем беречь, как…
Н. Дорошенко
Курская земля с древнейших времен благодатна на писательские таланты. В первой половине XI века в Курске с 6/7-летнего возраста и до 23 лет проживал отрок Феодосий, ставший известным, как преподобный Феодосий Печерский (ок.1008 – 1074) – родоначальник монашеского общежития на Руси, религиозный и общественный деятель, философ и писатель.
Семнадцатый век дал сразу двух писателей-просветителей и поэтов – это Сильвестр (Симеон) Медведев (1641 – 1691) и Кариона Истомина (ок. 1650 – 1717). Оба вышли из среды курских служивых государевых людей.
Восемнадцатый век обогатил Отечество такими писателями как Иван Иванович Голиков (1735 – 1801) и Григорий Иванович Шелихов (1747 – 1795). Они были выходцами из курского и рыльского купечества.
Дала Курская земля своих писателей и в XIX веке. Вспомним хотя бы писателей-декабристов Владимира Федосеевича Раевского, Федора Федоровича Вадковского Михаила Николаевича Паскевича. А еще были Николай Алексеевич Полевой, Афанасий Афанасьевич Фет, братья Марковы и многие другие.
В XX веке, в советский период, были известны имена таких курян-писателей как Пимен Карпов, Николай Асеев, Аркадий Гайдар, Мария Марич, Юрий Герман, Валентин Овечкин, Юрий Александров-Липкинг, Константин Воробьев и Мастер – Евгений Иванович Носов.
В этом же ряду поэты Николай Юрьевич Корнеев, Алексей Федосеевич Шитиков, Юрий Петрович Першин, Вадим Николаевич Корнеев, Валентина Михайловна Коркина; прозаики Михаил Колосов, Петр Сальников, Александр Харитоновский (Старший), Владимир Детков и многие, многие другие.
Эстафету от них приняли и высоко держат «знамя отечественных писателей» Николай Шадрин, Юрий Бугров, Александр Балашов, Иван Зиборов, Юрий Асмолов и еще более 40 курян – членов Союза писателей России.
Приятно осознавать, что к этой когорте принадлежит и Николай Иванович Дорошенко, уроженец села Сухиновки Глушковского района Курской области, 60-летие которого было отмечено 16 сентября текущего года. И пусть он сейчас живет и творит в Москве, занимая один из руководящих постов в Союзе писателей России, но для нас, курян, он навсегда останется земляком-курянином.
Нас приятно взволновало то обстоятельство, что презентацию вновь вышедшей своей книги «Повести» Николай Иванович проводит на своей малой Родине – Курщине.
Пересказывать содержание повестей «Выстрел», «Запретный художник» и других – труд неблагодарный. Их лучше прочесть самому, не только поглощая сюжетную канву, но и смакуя язык и стиль написанного. А язык изложения всех произведений Н.И. Дорошенко не только по-современному динамичен, но и сочен, образен, метафоричен, остёр. А уж «Видение о Липенском луге» – это поэзия, это лирика высочайшей пробы.
Возвращаясь к повестям «Выстрел» и «Запретный художник», следует отметить, что главными героями их являются представители творческой интеллигенции. В первом случае – семья поэта Вячеслава Шевцова, точнее чета супругов Шевцовых – Вячеслав Вячеславович и Надежда Викторовна, едва не повторившие судьбы многих россиян, попавших под «жернова» «лихих девяностых» годов 20-го столетия, когда даже благополучные семьи распадались из-за того, что «кормилец» не мог «вписаться» в «новую жизнь», терял прежнюю работу и впадал в транс безысходности. Добрые начала этих милых, интеллигентных людей незаметно для них самих вдруг начали покрываться не только «инеем охлаждения», но и «ржавчиной» обид. И вот-вот наступившая коррозия чувств должна была привести к полному разрыву, к торжеству сил темных, злых, античеловечных. Однако, по воле автора, добро возобладало. И для этого, как понимает читатель, не надо «сверхусилий». Надо только немного внимания, душевной теплоты и некого «толчка» хотя бы с одной из сторон – всего-то. (Таковым в повести был выстрел героини из ружья не туда, куда следовало, и воображаемые героем драматические последствия этого выстрела).
Героями второй повести («Запретный художник») является чета Шадриных – довольно известного советского художника Дмитрий Иванович и его супруга Дарья Леонидовна (или просто Даша), пытающаяся остаться людьми в среде «античеловеков» – новой человеческой формации, порожденной «лихими девяностыми» и последующими годами нового, 21-го века.
Тема интеллигенции в нашей литературе не нова, неоднократно прокатана и обкатана, но Н.И. Дорошенко придал ей новое звучание, высветил новые грани. Отечественной интеллигенции (сам термин «интеллигенция» был введен писателем П.Б. Боборыкиным в 60-х годах 19 века) во все времена на Руси-матушке жилось нелегко. А уж после развала Советского Союза, когда под лозунгами о демократии и свободе на ключевые позиции в органах культуры и СМИ пришли люди, мягко говоря, не очень-то дружащие с совестью, нравственностью, соучастием, сопереживанием – в особенности. В новой России с ее бандитско-клановой рыночной экономикой, где главным идеологическим постулатом стало «хватай и рви» да еще «умей жить!», денежный мешок заменил и душу, и веру, и власть, и культуру. И не стало места людям творческим и совестливым, говорившим о свете, что это свет, а о тьме, что это тьма; понимавших под добром добро, а под злом – зло. Да так, что иди и помирай! И умирали. И вымирали. Но, как известно, свято место пусто не бывает. На место выброшенных из «обоймы жизни», брошенных на вымирание тут же пришли новые пророки, «новые» писатели, новые художники. И для этих «новых властителей душ человеческих» обнаженное, но размалеванное красками естество человеческое, стало высшим достижением в области культуры, литературы, любого иного творчества и, вообще, современного бытия. Вот эти-то, по определению Николая Дорошенко, искусственно созданные темными силами «античеловеки» и «големы» стали не только заказывать «бал» в «демократической» России, но и править его повсеместно.
Автор не дал погибнуть своим главным героям – носителям света и добра. Он даже вывел их из экономической нищеты (духовную они не теряли). Но зло, окружавшее чету Шадриных, не только осталось, но, на мой взгляд, и усилилось, перешло на более высокий уровень. (Смерть открытого носителя зла – Францова не только не покончило со злом, но и придало силы «замаскированному» злу в образе Сявы Вигоня, который несомненно будет манипулировать вдовой Францова – Ириной Владимировной. Ведь это он «облагодетельствовал» ее и жизнью, которую Францов намеревался отнять, да передумал, и миллионами долларов в банках. А еще и избавил, по собственному «хотению», от мужа-олигарха). И как добру победить зло, надо думать каждому читателю. Крепко думать. На мой взгляд, Н. Дорошенко именно на читателя возлагает эту непростую миссию – думать. Возможно, это и есть правильный прием. Люди должны не просто читать, не просто сопереживать героям, но и думать, думать постоянно, как сделать мир чище, светлее.
В своих «Повестях» Н.И. Дорошенко предстает не только художником слова, но и психологом, и философом. Это отмечается многими его читателями. К этому добавить можно лишь то, что он довольно часто, но при этом мастерски использует один из приемов раскрытия души как героя, так и антигероя – это их глаза. Глаза у героев Дорошенко то нацеливаются «как острие карандаша», то сверлят «как стальное сверло», то пусты, то холодны, то безразличны, то, вообще, безжизненны. Глаза по Дорошенко – это портал входа в духовный или же бездуховный мир героев. Они же – зеркальное отражение нашей очень уж непростой во всех своих проявлениях действительности.
Закончить очерк хочется не только пожеланием Николаю Ивановичу новых творческих успехов и творческого долголетия, но и пожеланием (к художнику слова и психологу) как можно больше излечить душ, покалеченных рыночной идеологией, зомбированных ТВ с его шоу-программами и гламуром, где торжествует безнравственность и бездуховность, где не перестают «править бал» големы.
23.09.2011 г.
ДИНАСТИЯ
Немало славных династий знал наш край в различные периоды исторического развития. Это и купеческие, и дворянские династии дореволюционного времени; династии рабочих, врачей, ученых и представителей других уважаемых профессий советского периода. Есть династии и на современном этапе продажно-рыночных отношений общества потребления. Например, династии предпринимателей и банкиров. Однако наша речь не о них, а о писательской династии Корнеевых.
Да, она не единственная. В Курской области имелись и имеются и другие писательские династии. Например, журналистско-писательская династия Харитановских в Курске, писательская династия с поэтическим уклоном Саранских в Рыльске, династия писателей-прозаиков Шадриных вновь в областном центре. Все они представляют интерес, но ныне поговорим именно о династии Корнеевых. Ибо в этом году исполняется сто лет со дня рождения Николая Юрьевича, и эта юбилейная дата накладывается на Год литературы в России.
Писательская династия Корнеевых, поэтов – отца Николая Юрьевича и сына Вадима Николаевича – одна из первых в нашем крае, если вообще не самая первая. Основание династии было, естественно, заложено Николаем Юрьевичем еще в далеком уже 1935 году, когда в Курске, в книгоиздательстве «Курская правда» (типография имени К. Маркса находилась на улице Золотой в доме № 15) вышла первая (совместная с поэтом М. Дорошиным) книга стихов двадцатилетнего автора «Перекресток счастливых дорог». Впрочем, все по порядку.
Николай Юрьевич Корнеев, как отмечается во всех справочниках советского периода, родился 17 августа 1915 года в селе Коренском Рыльского уезда Курской губернии в семье учителя. Семья эта, как рассказывают люди, хорошо знавшие Корнеевых, была очень русской, с очень интересной историей. В разные годы (поочередно) в нее вошли представители крестьянства, духовенства, дворянства, университетской интеллигенции. Достаточно сказать, что дед и отец будущего поэта имели высшее образование.
В советское время ни сам Николай Юрьевич, ни его сын Вадим Николаевич своей родословной по мужской линии не бравировали и не кичились, хотя отлично ее знали на несколько колен вглубь. Даже во времена перестройки, когда об этом можно было говорить открыто, без оглядки на общественное мнение и органы власти, предпочитали публично данную тему не поднимать. К чему бередить прошлое, когда советскую державу не только любили, но и защищали словом и оружием. А ведь в эти годы, если вспомним, нашлось немало персон, в том числе и в среде творческой интеллигенции, кто, «выползши из грязи», понося недавнее советское прошлое, давшее ему образование и достаток, пытался записаться в «князи», приписывая себе несуществующие титулы. Только как бы новоявленные «дворяне» не рядились в титулярные шубы и наспех сочиненные геральдические гербы, но ослиные уши лжи не спрячешь – непременно торчали, выдавая с головой и гнилым нутром обладателей титулов. Впрочем, вернемся к Николаю Корнееву.
Как пишет в очерке, посвященном 85-летию Николая Юрьевича, известный в России курский поэт А.Ф. Шитиков, дальнейший «учебно-образовательный его путь таков: семилетка, училище связистов, уход со второго курса Харьковского химико-технологического института в практическую газетно-журналистскую работу…». (Курск: «Толока», 2000). Алексей Федосеевич, конечно, хорошо знал биографию старшего товарища-поэта, так как был лично с ним знаком и даже дружил, но по какой-то причине об окончании Николаем Юрьевичем Краснопольской средней школы на Украине, не написал. Этот факт из биографии Корнеева старшего имеется в очерке, помещенном в биобиблиографическом справочнике «Писатели Курского края» (Курск, 2007). А Евгения Дмитриевна Спасская в статье о поэте, помещенной в «Краеведческом словаре-справочнике «Курск» (Курск, 1997), уточняет, что среднюю школу он закончил в 1932 году.
В чем все биографы Николая Юрьевича единодушны, так это в том, что оставив институт, «всерьез и на всю жизнь увлекся поэзией». Впрочем, первые шаги на поэтической стезе были сделаны еще в школьные годы. Видимо, сказывались не только гены нескольких поколений русских интеллигентов (дед Капитон Яковлевич был высокообразованным человеком, известным в России юристом), но и пример отца, ставшего в советские годы директором школы. Последний, конечно же, знал и пропагандировал не только в школе, но и в семье поэтическое слово отечественных авторов, в том числе представителей «Золотого» и «Серебряного» веков поэзии.
Находясь в Харькове (1932-1935 гг.), юный Николай Корнеев вступил в литературное объединение, руководимое уже известным в советской Украине поэтом Владимиром Сосюрой. В этот период, хоть и нет в справочниках указаний, он, надо полагать, начинал печататься в харьковских газетах – неизбежный путь каждого начинающего поэта. Достоверным же фактом является то, что в 1935 году он, будучи уже вновь в Курске, двадцатилетним юношей, вместе с поэтом Михаилом Федоровичем Дорошиным (1910-1996), заместителем редактора газеты «Пионер», с которым, по-видимому, был очень дружен, выпустил первую книгу стихов «Перекресток счастливых дорог», о чем говорилось выше.
В книжке около полусотни страниц и 13 стихотворений Николая Корнеева. Стихи разноплановые. Есть среди них стихи о природе, о дружбе, о любви и о преобразованиях в стране Советов – «Весна», «Метро», «Письмо», «О моем друге», «Опять про это», «О бессоннице». Но в любом юношеском стихотворении уже чувствуется «собственный» почерк автора, а главное, «непредсказуемая» поэтическая образность. Вот первая строфа из стихотворения «Весна»:
Нежный ветер
Мохнатою лапою
Треплет щеки, спеша на Иртыш.
Золотая, законная капает
Оттепель с розовых крыш.
Или вот начало стихотворения с длинным названием, начинающимся словами «О бессоннице»:
Летели длинные, растянутые звезды
Над августом,
Над ночью,
Надо мной,
Но ласточки в каракулевых гнездах
Все спали поголовно, до одной.
Самые крупные по количеству строк (и страниц) стихотворения «О моем друге» и «Опять про это». Впрочем, и стихотворение «О бессоннице…», посвященное М. Дорошину, в этом плане им мало чем уступает. А все в совокупности указывает на то, что в Николае Корнееве зарождается и зреет тяга к большим стихотворным формам – поэмам. Сейчас трудно судить, каким успехом у читателей пользовалась эта книга. Однако, исходя из того, что в СССР в эти годы был невиданный подъем энтузиазма, стремлений к знаниям, к образованию, к чтению, к литературе в целом, особенно среди молодежи, книга могла быть встречена если не на «ура!», то тепло и доброжелательно. И такой успех, естественно, окрылил автора.
Впрочем, не только в стране был подъем, но и в курском крае тоже. Только что была образована Курская область, и Курск из окружного центра ЦЧО, значительно утерявшего свои прежние культурные традиции и позиции, стал столицей области и быстро начал наверстывать упущенное. С 1934 года в нем действует педагогический институт, а с 1935 – медицинский институт и областная универсальная научная библиотека. Открыта картинная галерея и учреждена областная организация Союза художников СССР. Новый импульс в творческой деятельности с приходом главного режиссера А.И. Канина (1934 г.) получил театр, вот-вот должна была открыться филармония. Как отмечалось выше, действовало Курское областное книжное издательство. Словом, жизнь, в том числе и творческая, кипела.
Где жил и чем занимался Николай Юрьевич с 1935 по 1941 год, во всех статьях о нем сказано скупо и обобщенно: «Работал корреспондентом в Курском радиокомитете, отделении ТАСС, республиканских газетах «Советская Киргизия» (Фрунзе), «Социалистическая Кабарда» (Нальчик), областных – «Курская правда» и «Коммунар» (Тула)». Однако некоторый свет на развитие творчества и местонахождение Николая Юрьевича проливает известный курский краевед, ученый и писатель Юрий Александрович Бугров. В книге «Литературные хроники Курского края» в разделе о развитии литературы в Курске в предвоенные годы он указывает, что в 1934 году в Курске литературным объединением руководил член Союза писателей СССР М.М. Киреев. А в литературное объединение входили Михаил Горбовцев, Михаил Козловский, Михаил Дорошин, Николай Корнеев и Петр Бульбанюк. Надо думать, кроме названных поэтов, были и другие, менее заметные и известные. Это как на плодоносящем дереве: есть плоды крупные и налившиеся соком, а есть помельче и позеленее. Тем не менее, курское литературное объединение известно не только в области, но и в Москве. И уже в 1935 году с курскими прозаиками и поэтами встречается Ф.И. Панферов – весьма известная личность в писательском сообществе страны. И не просто встречается, а проводит большое творческое совещание. По-видимому, на этой встрече присутствовал и Николай Юрьевич. В справочной литературе указаний на это нет, но зная любовь Николая Корнеева к литературе и творчеству, такое предположение вполне допустимо. Впрочем, при условии, если он был в городе Курске.
В 1937 году в Курск приехали Лидия Шелест (Соловьева) и ее муж Борис Юркевич, которые также вошли в литобъединение. И, возможно, как всякая новая струя в жизни, своим появлением активизировали поэтическую деятельность. Ведь уже в 1938 году издан сборник четырех поэтов – Ф. Белкина, Н. Истомина, Н. Корнеева и Л. Шелест. Подборка стихов Николая Корнеева в этом коллективном сборнике довольно обширная и разнотематическая.
В 1939 году в Курск прибыл еще один член Союза писателей СССР – Владимир Павлович Аристов (1898 -1941), который заменил уехавшего из Курска Киреева и организовал издание курских «Литературных альманахов».
Следовательно, все эти годы Николай Юрьевич большее время все же проживал в Курске, раз общался с близкими по поэтическому духу людьми. А еще участвовал в литературных дискуссиях, писал стихи, принимал деятельное участие в издании поэтических сборников и «Литературных альманахов». Возможно, готовился к изданию авторской книги стихов. Но началась война…
Как следует из биографических данных Николая Юрьевича, основанных на его личных воспоминаниях, в 1941 году дважды письменно обращался к военному комиссару республики с просьбой об отправке на фронт. Его патриотическое стремление было удовлетворено – и вот уже доброволец Николай Корнеев зачислен в гвардейский стрелковый полк рядовым бойцом-пулеметчиком. В боях под Таганрогом в марте 1942 года был тяжело ранен и контужен, лишился левого глаза. Позже, через много-много лет, эти события и связанные с ними переживания выльются в чеканные по форме и глубочайшие по мысли строки стихотворения «Дорога в Таганрог»:
Обломилась моя дорога.
Указатель один: назад.
Не дошел я до Таганрога:
Увезли меня в медсанбат.
Погощу я тут. Но в дороге
Боль меня обожжет опять:
В том несбывшемся Таганроге
Никогда мне не побывать.
А пока предстояло долгое лечение в госпиталях Ростова, Сталинграда, Кисловодска и Еревана. Незадолго до начала сражений на Курской дуге военные врачи, как смогли, «подштопали», поставили на ноги. Но о дальнейшей службе в армии даже и речи быть не могло – комиссовали вчистую. Но не таков был Николай Юрьевич, чтобы отлеживаться в тылу. Всеми правдами и неправдами добился того, чтобы вновь добровольцем попасть на фронт. Правда, на этот раз вольнонаемным сотрудником фронтовой газеты «За Победу!», издаваемой при штабе 9-го танкового корпуса. Редактором этой газеты был М.И. Козловский, с 1928 года работавший в редакции газеты «Курская правда». Надо полагать, что во второй половине 30-х годов жизненные и творческие пути Николая Корнеева и Михаила Козловского не раз пересекались, так как газета «Курская правда» и курское литературное объединение являлись в их судьбах связующими звеньями. Как бы там ни было, но Николай Юрьевич около года трудился в газете «За Победу!», в составе которой воевал на Курской дуге.
В 1944 году он, дойдя вместе с танкистами прославленного 9-го корпуса до границ Отчизны, до Днестра, возвратился в Курск, где стал трудиться литературным секретарем в газете «Курская правда», а потом Курского областного книжного издательства. (Удивительное дело: идет война, а в Курске, с год как освобожденном от фашистских войск, уже работает книжное издательство! Вот бы нынешним отцам города и области поучиться у прежних руководителей расторопности да любви к литературе…)
К прежним поэтическим накоплениям, имевшимся у Николая Юрьевича после выхода его первой книги, добавились новые стихи. В основе их воинский и трудовой героизм соотечественников, торжество сил добра над черными силами зла, духовный подвиг простого советского человека, человека-воина и человека-созидателя. Под впечатлениями от реальных событий, имевших место в Курске во время его восстановления из разрухи, оставленной войной, выкристаллизовалась поэма «Мать», героиней которой стала курянка Е. Погребная, организовавшая добровольную бригаду по восстановлению школы, в которой учился ее погибший сын.
И вот, буквально через год после Победы, Николай Юрьевич публикует свои произведения в сборнике «Стихи о войне», изданном Курским книжным издательством. Как отмечают А.Шитиков, Ю. Бугров, Е. Спасская и другие исследователи творчества Николая Юрьевича Корнеева, особое и пристальное внимание читателей привлекла к себе поэма «Мать». За годы страшной войны люди соскучились по поэтическому слову – и сборник, несмотря на материально-финансовые трудности курян, моментально исчез с полок книжных магазинов.
Конец 40-х годов в Курске ознаменовался не только активным восстановлением промышленных предприятий, школ, институтов, но и тем, что в областном центре, как сообщает Ю. Бугров, начала активно действовать литературное объединение. Ядром этой творческой организации стали писатели Валентин Овечкин, Елена Василевич, Николай Алексеев, а также литераторы Н.Ю. Корнеев, П.И. Бульбанюк, М.М. Горбовцев, М.И. Козловский, Ю.А. Липкинг, И.И. Юрченко, И.З. Баскевич и ряд других.
1948 год для семьи Корнеевых стал знаковым. Во-первых, в этом году, 17 сентября, в Туле родился сын Вадим – продолжатель поэтической династии, а во-вторых, в Курском книжном издательстве тиражом около 5,5 тысяч экземпляров выходит в свет книга стихов Николая Юрьевича под символическим названием «Дорога». Среди стихотворений, как и следовало ожидать, многие посвящены горьким и героическим фронтовым годам: «Смерть связиста», «Высота», «Ворон», «Воздух мужества», «Мать-земля» «Весной после боя» и другие. А как поэту-фронтовику обойти эту животрепещущую тему? Да никак. Собственные воспоминания, собственные ноющие и днем и ночью раны, вид разрушенного фашистами и еще не восстановленного Куска постоянно напоминают и о жарких боях, и о твердых людских характерах, и, как ни странно, о некой обыденности фронтовой жизни. Потому и представил Николай Юрьевич на суд читателей эти произведения.
Первые строчки стихотворения «Высота» раскрывают психологический настрой советских солдат и их внутренний мир перед боем:
На рассвете – в бой.
Так будь мужчиной:
Лед пробей, умойся из ручья.
Меж двумя высотками – лощина.
Узкая. Глубокая. Ничья.
А стихотворение «Ворон» начинается с вполне мирной картины, если бы не тревожно-рокочущие перекаты звука «р» в словах, схожие с недалеким орудийным раскатистым грохотом и не упоминание самой птицы, в славянской мифологии довольно часто – вестника беды:
На суку восседает ворон
Вороненый, как пистолет.
До солдатского разговора,
Видно, ворону дела нет.
В этой книге широко преподнесена и вознесена тема образа Матери, которая напрямую выражается в стихотворении «Мама» и поэме «Мать». Вот всего лишь строфа из стихотворения «Мама», но сколько здесь чувств и глубинной жизненной философии:
Ей мало надо, старой маме:
Рукой коснись ее волос,
Ее морщин коснись губами —
И мама счастлива до слез.
Кстати, впоследствии Николай Юрьевич не раз будет возвращаться к этой теме. И с сыновней нежностью, а то и с обостренным чувством вины, что не уберег ни собственную мать, ни других матерей от ужасов войны и прочих бед, не уделил достойного внимания за суматохой и быстротечностью дней, выплеснет строки стихов на страницы книг. Назовем хотя бы некоторые произведения или их первые строки – «Себя в раскаянье ввергаю», «Не успели», «Возле корней», «Я вымериваю шагами…».
В «Дороге» первые напечатаны стихи о родном Курском крае – это «Наш город» и «О курских соловьях». В стихотворении «Наш город» Николай Юрьевич с большой любовью и откровенным философским подтекстом пишет о Курске:
Мы к переменам привыкаем скоро
И многие мы любим города.
Но лишь один у каждого есть город,
Что солнцем детства озарен всегда.
Кроме поэмы «Мать», в книге представлена и другая поэма – «Полет», посвященная Герою Советского Союза, депутату Верховного Совета РСФСР Н.З. Ульяненко. Эта поэма под другим названием («В полете») будет напечатана в последующих изданиях.
Как отмечают многие исследователи творческой деятельности поэта, именно эта книга и эти произведения принесли автору «известность и любовь читателей». О нем заговорили не только в литературной среде областного центра, но и в литературном сообществе страны.
В биографических справочниках о причинах, заставивших Николая Корнеева с супругой переехать из Курска в Тулу, ничего не говорится. Но среди людей, близко знавших поэта, есть мнение, что данному обстоятельству способствовал конфликт Николая Юрьевича с редакторским советом то ли Курского книжного издательства, то ли газеты «Курская правда». Насколько это верно, теперь, спустя столько лет, судить трудно. Но, учитывая, что Николай Юрьевич не отличался восковой пластичностью характера, наоборот, был ершист, прямолинеен, нетерпим к фальши и хамству, подобное вполне могло быть.
К этому стоит добавить, что «тульское затворничество» поэта продолжалось недолго. Вскоре он с женой Марией Петровной и сыном Вадимом возвратился в Курск. Произошло это в 1950 году.
Начало 50-х годов в Курской области ознаменовалось не только взрывным расширением литературного объединения, когда в него влились Ф.М. Голубев, Н.А. Григорьева, Л.А. Жуховицкий, М.М. Обухов, М. М. Колосов, М.Е. Приваленко, Е.И. Полянский и ряд других литераторов, но и тем, что начиная с 1950 года, стали регулярно издаваться «Курские альманахи». Это событие было с воодушевлением воспринято в кругах творческой общественности, так как культурные горизонты области значительно расширились. И уже в 1951 году во втором выпуске этого альманаха были опубликованы стихи Н.Ю. Корнеева, а в 1952 году в Курском книжном издательстве тиражом 30 тысяч экземпляров вышла его книжечка стихов для детей младшего школьного возраста «Лесная полоса». Это стало очередной вехой в развитии его творческого потенциала. Однако наибольший успех в творческой жизни Николаю Юрьевичу принес 1953 год, когда в Курском книжном издательстве увидела свет книга «Передний край», а столичные журналы «Новый мир», «Октябрь», «Огонек», «Литературная газета», «Литературная Россия», газета «Правда» и другие стали публиковать стихи и стихотворные подборки.
В 1956 году в Курском книжном издательстве выходит небольшая книжка стихотворений «Так начинается лето», название которой дала одноименная поэма, а в следующем, 1957 году, уже в Воронеже Центрально-Черноземным книжным издательством публикуется тиражом 10 тысяч экземпляров книга стихов и поэм с символическим названием «Проникновение». И в этот же год Николая Юрьевича принимают в Союз писателей СССР.
С этого времени, как отмечает А. Шитиков», «областной горизонт начал раздвигаться до региональных и столичных журналов и издательств». И действительно, активное «проникновение» в литературную жизнь страны пошло полным ходом. В 1958 году издательство «Советский писатель» выпустило в свет книгу стихов Н. Корнеева «Окоем» тиражом в 5000 экземпляров. (Ныне такие тиражи провинциальным поэтам и прозаикам даже присниться не могут). А Курское книжное издательство, словно соревнуясь со столичным, уже в следующем выпускает книжку в твердом переплете и с суперобложкой «Стихи», а в 1960-м – «Ян¬тарь и гранит». И далее, в 60-е годы, чуть ли не ежегодно, стали выходить книги стихов и поэм Николая Юрьевича в различных изданиях. Это «Ветер века» (Курск, 1961), «Моя подорожная» (М:, «Молодая гвардия», 1963), «Свет дня» (Курск, 1964), «Проникновение» (Воронеж, 1967).
Сколь ни лестно для него было общесоюзное признание и печатание произведений в столичных журналах и изданиях, но и курские коллективные сборники он не игнорирует. В 1960 году его стихи печатаются в литературном альманахе, начавшем выходить под названием «На родной земле». Кстати, в этом выпуске были прозаические произведения Ф. Голубева, З. Грека и Г. Чащина, а также стихи Е. Полянского, М. Сушкова, Н. Истомина, В. Трошина и других курских авторов – подопечных Николая Юрьевича.
Пятидесятые и шестидесятые годы двадцатого века – золотая пора литературной жизни Курского края. В пятидесятые годы в Курске, кроме вышеперечисленных поборников художественного слова, живут и трудятся такие личности как Евгений Иванович Носов, Ф.А. Искандер, Ф.П. Певнев, Н.Г. Овчарова, С.М. Филиппов, А. Александров. Вокруг них группируются и публикуются в «Курских альманахах» М.И. Приваленко, В. Москаленко, Н. Истомин, Е Маслов, И. Чемиков, Б. Найговин, Н. Белых, А. Киселев и еще с десяток курских поэтов и прозаиков.
И в этом большом литературном оркестре одну из первых скрипок играет Николай Юрьевич Корнеев, получивший писательский билет в начале 1957 года. (Особенно горячо рекомендовал его в Союз писателей известный столичный поэт С. Щипачев). Николай Юрьевич не только пишет и издает свои стихи, но и редактирует книги товарищей, в том числе многие книги М.И. Козловского, которому, кстати, оказывает большую помощь в профессиональном становлении на поприще писательства. В 1957 году В.В. Овечкин загорается идеей создания в Курске писательской организации. Идею подхватывают Н. Корнеев, М. Колосов, только что приехавший в Курск после окончания юридического института и издавший здесь первую книгу прозы «Мальчишка», а также Е. Полянский, закончивший к этому времени литературный институт имени М. Горького, и ряд их сторонников из числа курских писателей, которых уже семь. Они же помогают Овечкину осуществить задумку. И в июле 1958 года решение о создании Курской областной писательской организации (КОПО) воплотилось в жизнь. В организацию вошли писатели из Брянска, Калуги, Орла, Тулы и Белгорода. Ответственным секретарем КОПО избирается М.М. Колосов, а Николай Юрьевич – членом бюро. И вот уже блистательная «семерка» зазвучала дружными аккордами, слышными не только в Курске, но и далеко за его пределами.
В эти годы завязывается дружба между Николаем Корнеевым и Евгением Носовым, принятым в 1958 году в Союз писателей СССР (по рекомендации Л. Соболева). Оба – фронтовики, оба – имели тяжкие ранения, оба – талантливы. О том, что дружба между этими творческими личностями была настоящей, а не формальной, говорят не только люди, их хорошо знавшие, но и их собственные дела. Так, обложку для детской книжки стихов Н. Корнеева «В выходной» придумал и подготовил к печати Евгений Иванович, работавший в тот период художником в газете «Молодая гвардия». А спустя годы, в очерке о творчестве Николая Юрьевича Евгений Иванович прямо назовет его «моим другом» и отметит, что «вся поэзия Николая Корнеева – это борьба за человека, за возвышение его над самим собой». Кстати, как отмечает поэт Юрий Першин в своей книге «Измерение друзьями», на фоне остальных доброжелательных отзывов о творчестве Николая Юрьевича, статья Е.И. Носова – «самая лучшая». И далее, говоря о дружбе между этими замечательными людьми, Першин пишет: «Дружба их, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, была продолжительной и теплой». Не остался в долгу и Николай Юрьевич, посвятивший Евгению Ивановичу несколько стихотворений, в том числе «К портрету однополчанина» и «Шумит луговая овсяница». Приведем хотя бы одну строфу из первого стихотворения:
Был он мал, но не был мил и тих,
Мир артиллерийской панорамы.
Я за блеском орденов твоих
Резкие угадываю шрамы.
Как отмечают исследователи творческой деятельности Николая Юрьевича, кроме книг для взрослых, он продолжает писать и издавать книжки стихотворений для детей. Их перечень тоже немал: «В выходной» (Курск,1955), «Коля Кубышкин на катке», «Лесная полоса» (Курск, 1952), «О девочке Тане» (Курск, 1955), «Разведчик Митя» (Курск, 1958), «Зорянка» (Курск, 1961). При этом тираж детских книг куда «круче», чем тираж книг для взрослых. Например, тираж книжки «Разведчик Митя», изданной Курским книжным издательством в 1958 году, составил 35 тысяч экземпляров. Для нашего времени, когда книги даже самых известных и знаменитых курских писателей, издаются тиражом в 1000 экземпляров, цифра неслыханная.
В начале 60-х годов в Курскую областную писательскую организацию проторили дорожку и начинающие литераторы – прозаик Михаил Николаевич Еськов и поэт Юрий Петрович Першин. Были, конечно же, и другие юные соискатели писательской славы. Среди них, вслед за Юрием Бугровым можно назвать Ю. Авдеева, И. Демьянова, М. Левашова, К. Высоковского, В. Абрамова, Н. Немцева, П. Шиянова, М. Полковникова, П. Савельева. А также Владимира Трошина, Евгения Коршунова, Валерия Файтельсона и других. Однако из всего этого потока знаковыми фигурами на литературном поле края, по крайней мере, для автора этих строк, остались и остаются Михаил Еськов и Юрий Першин, с которыми автор – спасибо судьбе за это! – лично знаком. Но возвратимся к Николаю Корнееву.
О том, какое внимание проявлял к начинающим поэтам Николай Юрьевич, говорят многие его биографы, отмечая разумное сочетание доброжелательности и требовательности настоящего наставника. Но наиболее ярко это выражено в очерке Ю. Першина «Корнеев». Всего лишь несколько строк о том, как встретил и какое участие в его творческой судьбе принял Николай Юрьевич, Першин пишет: «…так случилось, что мои стихи произвели на Николая Юрьевича большее впечатление, чем его подопечного (В. Файтельсона), и вскоре он меня совсем «переял» у Егора Ивановича (Полянского – Н.П.). Случилось это просто: Николай Юрьевич сам пришел ко мне в общежитие. <…> С того самого дня и на долгие годы, до самой смерти, стал он для меня главным учителем и старшим товарищем».
Стоит заметить, что случилось это в 1961 году, когда Корнееву было около 46 лет, а Першину – 22 года… Разница в возрасте более чем на поколение. Но дружба, как и любовь, помех в возрасте не знает – важно родство душ.
А еще Юрий Першин, один из немногих авторов, если вообще не единственный, дает описание характера и внешности Николая Юрьевича: «Сухощавый, с цепким рукопожатием, он был стремителен в движениях, во всем чувствовалась его неукротимость. Говорил и читал стихи громко, отчетливо – я до сих пор слышу грассированное рокотание его голоса». Конечно, есть (и немало) фотографий поэта, по которым современники могут судить о внешнем облике Николая Юрьевича, но без строк Першина впечатления останутся весьма блеклыми, а с першинскими – мозаика образа поэта сложится в целостную картину.
В 1965 году, к сожалению, было ликвидировано Курское книжное издательство, давшее печатное начало творчеству многих курских литераторов. И вектор литературной деятельности поэтов и прозаиков перенаправился в редакционные кабинеты газет «Курская правда» и «Молодая гвардия». «Молодая гвардия» в 1966 году организовала своеобразный литературный клуб, «душой которого» стал поэт Юрий Авдеев. Комсомольская молодежка стала регулярно выпускать литературную страничку «Зарницы», где печатались произведения как маститых авторов – Н. Корнеева, М. Козловского, Е. Полянского, А. Харитановского, А. Баевой, И.З. Баскевича, так и только встающих «на крыло» – Ю. Авдеева. А. Шитикова, В. Морозовой, И. Евсеенко, Ю. Першина, В. Трошина, В. Павленко, И. Зиборова, В. Воробьева, А. Селезнева, Л. Боченкова, Л. Мнушкина и других «курских шестидесятников». Над многими из них имел «отеческую» опеку Николай Юрьевич, по определению Першина, «внимательный и добросовестный критик». Впрочем, о внимательности и добросовестности Николая Корнеева – критика и наставника – не раз говорил, да и писал еще один замечательный курский поэт Алексей Федосеевич Шитиков. По-видимому, и для него Николай Юрьевич – старший друг и учитель… И не потому ли Алексей Шитиков в настоящее время так дружен с Вадимом Корнеевым, достойным продолжателем творческой династии Корнеевых?..
Кстати, Вадим Николаевич Корнеев в середине 60-х годов уже «был своим среди своих», то есть, вполне естественно влился в курское литературное сообщество. Ведь, еще учась в школе и имея пример родителя-поэта перед глазами, он начал писать стихи. Затем продолжил это занятие и при поступлении в Курский педагогический институт на факультет русского языка и литературы. А в 1968 году, как сообщает Юрий Бугров, начал публиковаться в печати. Подборка его стихов, появившаяся в «Зарнице» (литературном спецпроекте газеты «Молодая гвардия»), уже тогда вызвала большой читательский интерес свежестью взгляда на жизнь и сопереживанием знакомым и абсолютно незнакомым. И в этом, на мой взгляд, усматривается некоторое сходство в творческих биографиях отца и сына в начале их становления на поэтическую стезю – первые публикации в возрасте 18-20 лет.
В спокойные семидесятые Николай Юрьевич в Москве и Воронеже издает шесть сборников стихов и поэм, предназначенных для взрослого читателя. Это «Неспо¬койное солнце» (М:, «Советская Россия», 1970), «Равно¬денствие» (М:, «Советский писатель», 1970), «Память» (Воро¬неж, 1973), «Стихотворения» (Воронеж, 1975), «Звезда над до¬мом» (Воронеж, 1979), «Стихотворения и поэмы» (М:, «Со¬ветская Россия», 1979). При этом одно из самых престижных издательств страны «Со¬ветская Россия» выпустило объемистую книгу тиражом в 20 (!) тысяч экземпляров. И тут стоит отметить еще один немаловажный факт: если раньше книги поэта выходили с небольшими аннотациями, но без предисловий, то книжка «Стихотворения», изданная в Воронеже, имела большое предисловие, написанное И.З. Баскевичем.
Книги Корнеева многотысячными тиражами расходятся по стране, наполняя ее корнеевской лирикой, корнеевской любовью к Родине, корнеевской философией. Об авторе стихов и поэм пишут газеты и журналы, о его творчестве говорят на радио. В разные годы с положительной оценкой творчества Николая Юрьевича к читателям обращались видные советские поэты и прозаики, литературоведы и деятели культуры. Среди них земляк-курянин Николай Асеев, автор знаменитого «Василия Теркина» Александр Твардовский, Ярослав Смоляков, Виктор Боков, Лев Озеров, Дмитрий Ковалев, Сергей Наровчатов, Михаил Дудин, Егор Исаев, Инна Ростовцева, Михаил Луконин, Степан Щипачев и ряд других известных стране писателей.
Круг знакомств с творческой средой столицы и других городов СССР расширился до таких количественных и качественных размеров, что его рекомендуют и избирают в редакционный совет Центрально-Черноземного книжного издательства (Воронеж). На него возлагают, и он в течение многих лет несет непростое бремя уполномоченного Литературного фонда Союза писателей России по Курской области.
Помимо литературной деятельности, а точнее, параллельно с ней, протекала большая общественная работа – выступления в трудовых коллективах на фабриках и заводах города, перед тружениками села, в учреждениях культуры и образования, перед школьниками и студентами. Это также требовало немало сил и времени.
И как бы сейчас не хаяли советское государство – СССР, но оно (в лице руководителей всех рангов) все же замечало и отмечало как ратный, так и иной созидательный труд своих граждан. Не был забыт и Николай Юрьевич. Он кавалер орденов «Отечественной войны» и «Знак почета» (1967). Награжден многими медалями и Грамотой Верховного Совета СССР. Ему присвоено звание «Заслуженный работник культуры РСФСР» (1985).
Последними книгами, изданными при жизни Николая Юрьевича, стали «Голос связного» (Воронеж, 1985) и «Избранные стихотворения и поэмы» (Курск, 1995). В этих книгах, наряду с гражданской лирикой, вновь стихи о войне, о стойкости и мужестве советских людей во времена лихолетья. Есть в них и поэмы, в том числе и исторического плана. Как уже отмечалось выше, тяга к стихотворным произведениям большого формата у Николая Юрьевича пробудилась рано. И потом он постоянно использовал эту форму в своем творчестве. Если книг им написано и издано около тридцати, то поэм написано также предостаточно – не менее пятнадцати. Выше уже назывались «Мать», «Полет» и «Так начинается лето». Затем, в разные годы, вышли в свет и порадовали читателей «Слово о русской пшенице», «Тридцатые скоростные», «Моя подорожная», давшая название книге, «Уроки политграмоты», «Одиннадцать», «Москва – Горки – Москва», «Готгорпский глобус», «Лекарь Даль», «Звезда над домом» – одноименная с названием книги (в других изданиях эта поэма называется «Книга ИОВа», «Реквием по человеку», «Дума о времени», «Середина века».
15 августа 2001 года курская писательская организация понесла невосполнимую утрату – не стало Николая Юрьевича. Похоронен на Никитском кладбище, недалеко от мемориального комплекса «Памяти павших в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов». Могила поэта, в отличие от многих других, всегда ухожена и убрана. С весны и до поздней осени на ней живые цветы. Не только близкие родственники, но и простые куряне чтут память одного из самых талантливых поэтов края.
В 2005 году, к 90-летию со дня рождения Н.Ю. Корнеева, на стене дома, где он жил долгие годы, по решению администрации города Курска была установлена бронзовая мемориальная доска. Его имя носит одна из библиотек областного центра (пос. КЗТЗ). А курские поэты и прозаики и в настоящее время с благодарностью говорят о Николае Юрьевиче и в честь него слагают стихи и пишут очерки. (Ю. Асмолов, Ю. Першин, Я. Солодкин, В. Шеховцов, А. Шитиков). В настоящее время издательским домом «Славянка» готовится выпуск книги стихотворений и поэм Н.Ю. Корнеева, приуроченный к столетию со дня его рождения. Над ее составлением и редактированием трудится, исполняя свой сыновний долг, Вадим Корнеев. Кстати, Вадим Николаевич также посвятил отцу-поэту несколько своих стихотворений. Приведем хотя бы одно, которое называется «Отцу».
Ты дал мне жизнь!
Основ основа
не только в этом, может быть.
Ты научил родное Слово –
меня – как Родину любить.
Как речку в дождевых накрапах,
как солнца утром торжество…
Почувствовать и вкус, и запах,
и цвет, и музыку его.
В нем – не в металле и не в камне
есть сила – времени сильней.
Ты дал мне жизнь, ты Слово дал мне! –
бессмертие души моей.
Таков жизненный, творческий и гражданский путь нашего земляка и замечательного поэта Николая Корнеева. Но его главное дело жизни – служение поэтическому слову – было подхвачено и продолжено сыном Вадимом Николаевичем Корнеевым.
Как уже отмечалось выше, Вадим Николаевич родился в Туле в 1948 году. Полуторагодовалым ребенком был привезен в Курск – следовательно, коренной курянин. Однако место своего рождения он не забывает, о чем говорит его стихотворение под символическим названием «Тула», правда, с некоторой долей вины и раскаянья:
Непризнательностью виня,
Под ноябрьским простуженным небом,
Тула, Тула, простишь ли меня,
Что с рожденья на родине не был?
По достижении соответствующего возраста пошел в школу. Учась в школе, пристрастился к стихам и их сочинительству. А как не пристраститься, когда отец – поэт, а в их квартире довольно часто собираются друзья отца – поэты и прозаики. Причем не только курские, но и приезжавшие из Москвы, Ленинграда и других регионов страны – от морозной Якутии до жаркого юга. И если не читают стихи, то разговоры и споры о литературе ведут обязательно. Даже окружающая атмосфера состоит не только из воздуха, но и из поэзии и дум о ней. В неменьшей степени на пристрастия к стихам играли книги, стоявшие на полках стеллажей домашней библиотеки, а вскоре и других библиотек города – от юношеской до «Асеевки». Поэтому после окончания школы вопрос: «Куда поступать?» – не стоял. Ясное дело – в Курский пединститут, на факультет русского языка и литературы. И к дому – близко, и институт – престижный, один из самых старейших в области.
Экзамены не пугали – школа в те годы давала крепкие знания. Благополучно сдал вступительные экзамены. Студент. Стал учиться и продолжал писать стихи. Затем душа потянулась к литобъединению при писательской организации – начал посещать творческие заседания литераторов и писателей.
Середина 60-х годов – один из пиков подъема писательской организации. У руля ее известный в стране прозаик Вячеслав Васильевич Тычинин, сменивший на этом посту в 1963 году Михаила Михайловича Обухова, автора тетралогии «Ястребовы». Кстати, редактором всех романов Обухова, по желанию самого автора, был опять же Николай Юрьевич. Среди писателей и литераторов много участников Великой Отечественной войны – А. Харитановский, Е. Носов, Н. Корнеев, М Козловский, И. Баскевич, Н. Шитиков. А это народ тертый и твердый как в словах, так и в делах – жаркие диспуты затягиваются до полуночи, а то и до утра. Было чему учиться и на кого равняться…
Как отмечалось выше, первые публикации стихотворений Вадима Николаевича появились в 1968 году. И в этом же году он, оставив очное обучение, перешел на заочное и стал литературным сотрудником в газете «Молодая гвардия». Затем литературная дорожка повела в «Курскую правду». Стал печататься как в местной, так в региональной и столичной прессе (по нынешнему – СМИ). Его стихи, как отмечают многие современники, систематически появлялись на страницах таких известных в стране литературных журналов как «Наш современник», «Молодая гвардия», «Подъем», «Русское эхо», выходивших если не миллионными, то сотнетысячными тиражами. А еще были коллективные сборники, литературные альманахи, антологии, выходившие в Курске, Орле, Белгороде, Воронеже, Самаре и Москве.
Сам Вадим Николаевич о появлении в печати своих первых стихов много позже, когда ему было под шестьдесят, напишет с присущей ему самоиронией:
Мне восемнадцать. Радуясь, не знаю,
Газету с первою подборкой теребя,
Себя ли я России открываю,
Россию ль открываю для себя.
Надо думать, Николай Юрьевич, как и любой отец, следил за творческим ростом сына, но в сам процесс, как рассказывают писатели, хорошо знавшие семью Корнеевых, не вмешивался. Да и как вмешиваться, если сочинительство – это не ремесло, которому можно обучить. Этот божественный дар дается свыше. Конечно, можно подправить строку, подсказать более весомое и поэтичное слово, можно, наконец, научить человека технике письма, дать знания о теории стихосложения и даже о поэтике, но научить писать стихи, тем более искрометные, талантливые, завораживающие стихи – это невозможно.
А вот дух соревновательности, на мой взгляд, в определенной мере тут мог присутствовать. Ведь живем-то не в безвоздушном пространстве, а в социальной среде, где всегда есть место лидерству. Мало того – мог подстегивать и подвигать к творческому росту. Соревноваться же Вадиму Николаевичу, пусть и негласно, было с кем. Это не только общепризнанные маститые поэты, но и литераторы возрастом постарше, хотя бы Алексей Шитиков или Юрий Першин. А еще были, как отмечалось выше, Лев Боченков, Иван Зиборов, Лев Мнушкин, В. Морозова, В. Трошин, Ю. Бугров и ряд других. Несколько позднее появятся А. Нарыков, С. Бабкин, Ю. Асмолов, Л. Звягинцев, Л. Медведев.
В связи с тем, что собственного книжного издательства в Курске с 1965 года не стало, а встать на очередь в Центрально-Черноземном книжном издательстве Воронежа, «опекавшем» пять областей, было довольно сложно даже для известных писателей, то первая авторская книга Вадима Николаевича «Купание в сентябре» появилась только в 1988 году.
Примечательно то, что лирические стихи о природе непосредственно привязаны к родному городу:
Утро приходит как милость –
К Боевке путь недалек.
Каждая травка умылась,
Каждый ее стебелек.
Или в другом, непосредственно о Курске, в котором любовь автора к малой родине звучит особенно остро:
Утром, в ожидании разлуки,
Подчиняясь сердцу – не уму,
Так раскину на перроне руки,
Что весь город сразу обниму.
Обойму я, расставаясь с вами,
Будто не увижусь никогда,
Старый Курск с деревьями, домами,
С Тускарью и Сеймом – навсегда.
Тема Курска, как бы начатая в свое время Николаем Юрьевичем, незримой эстафетной палочкой передается Вадиму Николаевичу, и уже им продолжается и в других стихотворениях. Особенно полно она представлена в стихотворении «Курск родной!»
Курск родной! Под вечер ветер нежно
Крон коснется – и по листьям дрожь…
Ты и летом, и зимою снежной
Для меня пленительно хорош.
В этой книге нашлось место и другой, на мой взгляд, очень важной теме – обращение к собственным корням, к истокам. И в ней – хочешь, не хочешь – обязательно «вспомнишь» о маме, а это – желал, не желал – очередная перекличка со стихами отца-поэта. Но тут говорить о каком-либо соревновании между двумя поколениями Корнеевых даже не стоит – тема-то вечная, проходящая через всех нас. А потому используема едва ли не каждым поэтом и прозаиком. Однако, ближе к сути. Вот строфа из стихотворения «Быль»:
Временной не обманутый далью,
Той, в которой сегодня живу,
Бабок вижу – Матрену и Дарью,
Деда вижу – он косит траву.
Следующая строфа уже из стихотворения «Берегу!»:
Мать, жена…В мгновения бессилья
Чувствую в расплаве страшном дня
Женщин, поднимающих, как крылья,
Над бедой и мерзостью меня!
А это их стихотворения «Мама» со своеобразным извинением сыновей всех поколений за невнимательность, за черствость, за глупость:
Мать родившая, вскормившая меня,
Мать, не спавшая голодными ночами,
Согреваюсь и сейчас лучами
Материнства, стужу душ кляня.
На фоне многих светлых лиричных стихов о природе, о друзьях-товарищах, о быте и бытии вновь продолжение темы о матери, но уже с переходом к образу Родины. Причем с откровенной тревогой не только за мать, но и за страну. Ибо на дворе начало девяностых, когда предательскую политику лжекоммуниста Горбачева сменило, а вернее, продолжило откровенно разрушительное и также предательское правление Ельцина.
Приснилось мне: свою я встретил мать,
Да вот не сразу смог ее узнать –
Беспомощна так стала и стара…
Потом не спал до самого утра.
Увидел утром Родину свою,
Которую давно не узнаю,
Так страшно измененную во всем…
Кстати, перестроечный сквозняк и словесная трескотня генсека Горбачева, отсутствие реальных созидательных дел, тревожат не только Вадима Николаевича, беспокоят они и его отца, поэта-фронтовика, не раз отбивавшего вражеские атаки и ходившего с боевыми товарищами в контратаки под градом пуль, мин и снарядов. Николай Юрьевич не может спокойно смотреть на то, как пустобрехи под ехидные смешки и глумливые издевки так называемых либералов и демократов над всем советским разрушают великую страну, за которую он сражался не жалея сил и крови.
Не смейтесь же над цветом кумачовым,
Он чист и он останется в чести.
У Ленина, а не у Горбачевых,
Учиться нам, как Русь от бед спасти.
И еще одну важную, на мой взгляд, тему, присущую в творчестве многих курских поэтов, затрагивает Вадим Николаевич. Это тема «Слова о полку Игореве». К ней обращались Николай Асеев и Егор Полянский, Юрий Першин и Алексей Шитиков. Присутствовала она и в творчестве Николая Корнеева – стихотворение «Возвращение Игоря». Помните, как яростные взмахи меча, разящие строки?
За походом бесславным
Был постыдный полон.
Жив твой муж, Ярославна,
Возвращается он.
Не рыдай покаянно,
Знай, что ты не вдова.
Не придется в Каялу
Окунать рукава.
Вот и Вадим Николаевич в стихотворении «Урок» хоть и косвенно, хоть краешком и вскользь, но коснулся этой темы, причем, что важно, в сочетании с темой о маме:
О матери я думал – мне ее
(а вдруг зальюсь?) до жара было жалко.
И словно в «Слове о полку» в копье
Вцепился я в протянутую палку.
Если в 80-е вышла всего одна книга стихов, то в 90-х годах сразу три – «Одичалое время» (Курск, 1994), «Бег времени» (Москва, 1995) и «Все ближе небо и земля» (Курск, 1998). Весьма неплохой урожай. И это в «лихие девяностые», когда распалась великая страна – СССР, и Россия в который уже раз оказалась на изломе. Рушились привычные устои, убиралась государственная идеология, изругивались и оплевывались такие понятия как патриотизм, коллективизм, предавалось остракизму все советское – «совковое», поднималось на щит индивидуально-частное, восхвалялось «цивилизованное» западное. Происходила переполюсовка ценностей. И не только в общественно-политической жизни, но и в этике, и в эстетике. Что вчера воспринималось со знаком «плюс», то принимало знак «минус», и наоборот отрицательные явления возводились в ранг положительных. Героями нового времени становились проститутки, бандиты, мошенники, о которых взахлеб трубили СМИ.
От гайдаровской шоковой терапии народ пребывал в прострации, и только отдельные личности – лисовские, ходарковские, березовские и им подобные, не ведавшие что такое совесть и стыд, весело шагавшие по трупам сограждан – разворовывали, растаскивали казну и успешно ловили «золотую рыбку» в мутных водах криминальной рыночной перестройки. Параллельно с этим под лозунгом нерентабельности уничтожались промышленные предприятия, гробилось сельское хозяйство, разгонялась армия – основные столпы национальной безопасности и суверенитета. Выброшенный на обочину жизни народ обрекался на вымирание, и он вымирал в год по миллиону.
Мало того, в стране нашлось немало лиц с не очень-то русскими фамилиями, называвших себя интеллигентами, которые требовали от русского народа покаяния. Покаяния в чем? В том, что на алтарь победы над фашистами положили около 27 миллионов жизней? Или в том, что освободили народы Европы от фашистской чумы? Или в том, что, недоедая и недосыпая, в короткие сроки покончили с послевоенной разрухой, отстроили города и веси, начали осваивать космос? Или в том, что полмира кормили, одевали, обували, обучали, обустраивали, давали возможность жить по-человечески?..
Трудно приходилось простому российскому люду, но еще труднее, по крайней мере, в моральном плане, приходилось творческим натурам. Немало сломилось. Но Корнеевым повезло – выстояли, даже прежним идеалам не изменили. Мало того, Николай Юрьевич, как отмечалось выше, издал в 1995 году книгу «Избранные стихотворения», а Вадим Николаевич – три книги. Но об этих книгах чуть ниже.
В 1995 году, после выхода в Москве книги «Бег времени», Вадим Николаевич был принят в Союз писателей России, а руководством ОООП «Литературного фонда России» назначен директором регионального отделения этого фонда по Курской области. Его авторитет как поэта и гражданина (в лучшем значении этого слова) растет. Он не только пишет и публикует свои стихи, но и редактирует стихи коллег. В этом году под его редакцией выходит сборник «Рыльское Присеймье», в котором помещены стихи и прозаические работы рыльских литераторов Вениамина и Олега Саранских, Виктора Погребцова, Надежды Жуковой, Александра Богданова и других. А еще часто выступает перед школьниками и студентами, в рабочих коллективах и перед сотрудниками УВД по Курской области. Имея блистательную память, ораторские способности, мастерски владея словом, он также выступал и в Колонном зале Дома Союзов перед соответствующей аудиторией, которой палец в рот не клади – с рукой отхватят.
Книга стихотворений «Одичалое время», изданная в Курске издательством «Крона» тиражом 3000 экземпляров (редактор Е.И. Полянский), несмотря на то чтобы было только начало смутного времени, уже наполнена остросоциальными стихами. Среди них «Устав, промерзнув на закате…», «Сирота», «Господень бич» и другие. Всего около двадцати стихотворений протестного плана и авторской боли за судьбу народа. Но все же в ней больше добротных лирических стихотворений, в том числе о жизни, о времени и о себе. Тут, на мой взгляд, две причины. Первая – редакторская установка «не дразнить гусей» социальной лирикой, и второе – ведь большинство стихов было написано задолго до наступления «одичалого времени». Вот содержание и смягчило название…
Зато вышедшая в 1998 году в Курске третья книга стихотворений Вадима Николаевича «Все ближе небо и земля», вопреки тихому названию, крепко заряжена остросоциальной поэзией. Уже с первых страниц:
Живем все непристойней, все бездарней…
Нужда съедает время без помех.
Сереет жизнь, сереет день базарный,
Подошвы пережевывают снег.
И следом в стихотворении «Вымираем!»:
Адом ожидаемы, не раем,
на последнем века вираже
не живем, а тихо вымираем
без сопротивления уже.
Да, в этой книге нет надрыва, той непреходящей боли души и сердца, которые появятся в других стихотворениях, но зачин уже сделан. Тема обозначена, и она найдет свое дальнейшее развитие.
В 1999 году Вадим Корнеев становится лауреатом первой премии областного литературного конкурса, посвященного 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина. Позже будут и другие литературные премии областного масштаба – обе за участие в конкурсе «Любимый город»; одна – в номинации «Лучшее стихотворение о Курске», вторая – в номинации «Лучшая песня о городе Курске».
В новом тысячелетии, а точнее, в 2003 году, в Курске выходит очередная книга стихов Вадима Николаевича – «Неополимая купина». Книга с большим воодушевлением принята не только читателями, но и поэтами, и прозаиками, в том числе в столице. Так, лауреат Государственной премии России Сергей Викулов в статье «Стихи с Курской дуги» весьма лестно отозвался как о книге, так и творчестве автора, назвав его «большим поэтом». Есть в этой статье и более значительное определение творческих способностей Вадима Николаевича – талантливость. И так как это определение связано с расшифровкой человеческой среды, то цитату из статьи следует привести полностью.
«Бесспорно талантливому от рождения, судьба подарила ему прекрасных учителей – знаменитых на всю страну писателей-фронтовиков Валентина Овечкина, Евгения Носова и – хочу отметить особо – отца-поэта, широко известного в ту пору не только на Курщине, но и в Москве, – пишет Викулов. – У В. Овечкина молодой Вадим учился гражданственности, глубокому проникновению в жизнь; у Е. Носова – любви к родному краю, сыновнему преклонению перед отцами и дедами, добывшими победу в небывало жестокой войне; у отца – поэтическому мастерству…»
Замечательно сказано. А еще Викуловым предсказано получение премии – любой! – за эту книгу. И в 2005 году решением Правления СПР Вадим Николаевич удостоен Всероссийской литературной премии «Прохоровское поле». Премией престижа можно считать и тот факт, что стихотворение В. Корнеева (музыка Ю. Пятковского) в 2007 году стала гимном города Курска. А конкурс-то был огромный…
В 2008 году стараниями ответственного секретаря писательской организации Союза писателей России Владимира Павловича Деткова (1937-2009) в Издательском доме «Славянка», к шестидесятилетию поэта, выпущена в свет новая, более чем четерехсотсорокастраничная, книга стихотворений Вадима Николаевича Корнеева «Избранное». В твердом переплете она прекрасно оформлена полиграфически. В ней около 600 стихотворений, написанных автором в разные годы, разделены на пять разделов. Разделы названы по ранее изданным книгам: «Купанье в сентябре», «Одичалое время», «Все ближе небо и земля», «Неопалимая купина» и «Исторические сюжеты». Тираж по новым рыночно-демократическим меркам для провинции немалый – 1100 экземпляров.
Редактировал эту книгу известный курский поэт Юрий Александрович Асмолов. А вступительную статью «Служение Родине» подготовил киновед и публицист Сергей Дмитриевич Малютин (ныне он член Союза писателей России).
Отмечая, что Вадим Николаевич в разные годы участвовал в областных, межобластных и региональных семинарах молодых авторов сначала в качестве обсуждаемого, а вскоре – в роли руководителя, даже еще не будучи членом Союза писателей, С. Малютин делает акцент на том, что поэт «никогда не замыкался в узком круге тем». Очень справедливо. Справедливо и то, что Вадим Николаевич – «тонкий лирик, остро чувствующий как родную природу, так и душу человеческую…». А еще он остро реагирует, словно поэтический барометр, на социальную несправедливость, на перекосы и перегибы власть предержащих, на беды и страдания народа.
Говоря о творческой биографии поэта, С. Малютин не забыл упомянуть, что «произведения Вадима Николаевича и рассказ о его творчестве включены в учебное пособие по литературе для старших классов «Связь времен». Верно. Не многим курским поэтам, современникам В. Корнеева, оказана такая честь.
Возвращаясь к самой книге и стихам, помещенным автором в ней, стоит сказать, что содержание соответствует названию – «Избранное». В ней – все лучшие стихотворений из уже называемых выше книг. Однако много новых, которые своим содержанием значительно отличают разделы от книг с одноименными названиями. Возьмем для примера раздел «Одичалое время». Он отличается и от «Купание в сентябре», и от книги «Одичалое время». Как по тематической направленности, так и по содержанию. В нем нет изящных, невесомо-легких и солнечно-светлых стихотворений о природе, в нем нет продолжения темы матери и города Курска – малой родины. В нем постоянно, из стихотворения в стихотворение идет речь о большой Родине, преданной ее руководителями, разрушенной, растащенной по национальным закоулкам так называемыми лидерами, разворованной, униженной и оскорбленной, практически поставленной на колени. В нем обнажены до первородной наготы судьбы простых людей в дни новой великой смуты, в годины лихолетья. Здесь поэзия Вадима Николаевича из лирической и напевной стала резко социальной, обличительной, полной сердечного сопереживания своему современнику, народу.
Разгулялся бес –
Беспредельно лют.
Вырубают лес,
Вырубают люд.
Раздел «Одичалое время» – это непреходящая, бесконечная боль автора, это крик его израненной повсеместной несправедливостью, агрессивной бездуховностью и черной безнадегой души. (К сожалению, крик, как и глас вопиющего в пустыне, мало кем услышанный и подхваченный). Стране, ведомой дерьмократами типа Ельцина, Гайдара и Чубайса по пути, прочерченном по лекалам Госдепа США и ЦРУ, торгующей вся и всем, забывающей свою историю и культуру, было ни до народа, ни до поэтов.
Страна-калека, ты на нас – калеках
Плетешься, как на хрупких костылях.
О, родина! От края и до края
В цветенье городов твоих и сел –
Ты – сильная, веселая, большая,
Великая… Да где же это все?
Это строки из стихотворения «Дело – труба», а вот из стихотворения «По плану Даллеса», о котором либеральная общественность, завороженная американской поп-культурой и пропагандой, предпочитала даже не вспоминать:
Поэзия… куда мне с нею?
Свою суму, свою тюрьму
Я ощущаю все яснее:
По плану Даллеса живу.
Живу как раб и как вассал
Страны, которая зарвалась…
Не Нострадамус – Аллен Даллес
Нам будущее предсказал.
О том, что раздел «Одичалое время» – новое направление, новое слово в поэзии Вадима Корнеева – говорят названия стихотворений: «У барьера», «Холокост», «Черный цвет», «Вороны кружат», «Крушенье», «Волчий лог», «Отторженье», «Темная вода», «Яд». Поэтому так остро стоит перед автором вопрос роли и месте поэта-патриота в рыночной России, поставленный им в уже цитируемом выше стихотворении:
Мне скоро шестьдесят. И я не знаю,
Лишь спрашиваю, мучась и скорбя:
Себя ли от России отрываю,
Россию ль отрываю от себя?..
Не менее остро стоят вопросы и в стихотворении «Через века». В нем Вадим Николаевич не только возвращается к теме «Слова о полку Игореве», но и проводит параллель между далеким прошлым и малорадостной действительностью 90-х годов ХХ века. А как не возвратиться, когда и там и тут – разруха и отсутствие единства в князьях, когда и там и тут – боль автора по факту неустроенности Руси – России.
Над холодной степью ветер плещет,
Облаков торжественный полет,
Словно мне сейчас Бояне вещий,
Гуслей струны трогая, поет.
По стране раскол, разбой, разруха,
Рубежи непрочны тут и там.
И зову Олегова я внука
И Буй-Тура Всеволода к нам.
Следующей отличительной чертой этого раздела книги стало довольно частое обращение автора в стихотворениях к истории страны и историческим личностям «Державин», «Блок», «Памятник», «Памяти Овечкина», «Стихи к юбилею Фета», «Есенин», «Маяковский» и другие. Надо полагать, прикосновение к знаковым фигурам разных исторических эпох на поэтическом небосклоне страны не только давало ответы, как выжить и остаться человеком, личностью, поэтом и Гражданином в непростое время, но и придавало силы жить, работать, творить.
В разделе «Все ближе небо и земля» много стихотворений, которые не были опубликованы в книге с таким же названием. И хотя этот раздел по социальному накалу стихотворений более спокойный, чем раздел «Одичалое время», автор не перестает размышлять о предназначении поэта в больном обществе потребления, погрязшем в бездуховности, алчности, продажности, коррумпированности лжи и мистицизма. И, вспоминая о своих родословных корнях, в стихотворении «Не приемлю» говорит:
Был дьяконом прапрадед в сельской церкви.
От этого, наверное, родства
Не принимаю, просто не приемлю
Гаданья, ворожбы и колдовства.
Примечательно то, что в этом разделе книги в пику упадническому обществу потребления целый подраздел посвящен военной тематике, где вновь и вновь речь идет о подвиге простого русского солдата. Он так и называется «Отцам-фронтовикам». А по всему этому подразделу рефреном проходит Курская дуга – коренной перелом в войне.
Тема Курской битвы близка многим курским писателям и литераторам. К ней не раз обращались и поэты-фронтовики, и их потомки, не нюхавшие пороха и знавшие о войне лишь по рассказам отцов и матерей. Свою Курскую дугу увидел и донес до читателя в присущей ему манере и Вадим Николаевич.
Да, здесь в июле в русском поле чистом,
Где каждый миг рвал чьей-то жизни нить,
Красноармеец показал фашисту,
Как мы умеем Родину любить.
В стране уже несколько лет слова «патриот» и «патриотизм» стали ругательными. Из динамиков радиоприемником, с экранов телевизоров, с полос газет их с благословения лиц, власть предержащих, поносят и оплевывают, но Корнеевы, и отец, и сын, откровенно гордятся своим патриотизмом, своей любовью к Родине. Потому и стихи у них такие – ни одного насмешливого или ругательного слова по отношению к советскому прошлому. В отличие от недалеких в умственном плане болтунов, дорвавшихся до СМИ, знают: кто выстрелит в прошлое из пистолета, тот в ответ получит гром пушек. Даже плевок обернется разрушительным водопадом. Верят, что общество, в конце концом, спохватится, очухается, выйдет из гипнотического состояния. Вопрос лишь в том – когда?..
Что же касается нового раздела – «Исторические сюжеты», то он, на мой взгляд, настоящая изюминка книги, показывающая нам автора не только как тонкого лирика, но и как человека, хорошо знающего историю Отечества. И вдобавок ко всему – это эстафетное продолжение дела, некогда начатого его отцом.
Стихотворения этого цикла можно спокойно относить к произведениям «больших» форм – историческим поэмам, но автор, проявляя скромность, называет их сказами. И точно – такая негромкая, доверительная напевно-сказительная словесная пластика, присущая гуслярному ряду, больше подходит сказу:
Я слушал время… Мерный стук часов,
Их бег вперед – мешали мне едва ли,
И открывался кованный засов
Во глубь веков, в отчаянные дали
Давно забытых обомшелых лет,
Оставивших в истории свой след…
А еще в этой книге автор продолжал ранее начатые им стихотворные темы о матери, о городе Курске, о собственных корнях и истоках и, конечно же о «Слове о полку Игореве» – по-видимому, вещной теме для курских поэтов и прозаиков – истинных патриотов соловьиного края и Отечества.
Мне скажут, но сколько же буду
Из «Слова…» слова повторять…
Отвечу им просто: покуда
Такими не станем опять.
Очередная книга стихотворений Вадима Николаевича вышла в 2013 году в Курске, в издательстве «Славянка». Приурочена, как не трудно догадаться, к очередной юбилейной дате – 65-й годовщине со дня рождения поэта. Она также носит название «Избранное» и представляет второй том. Потому ее внешнее оформление – и по формату, и по дизайну обложки – полностью соответствует первой книге «Избранное», или первому тому, как во избежание путаницы, станем «первенца» называть. Во втором томе несколько меньше количество страниц и стихотворений. Редактором выступил сам автор, биографическая справка об авторе написана писателем Юрием Александровичем Бугровым, а в качестве предисловия взята статья поэта Сергея Викулова из книги «Неопалимая купина». Тираж, если верить исходным данным, небольшой – всего 150 экземпляров. Что и говорить – в полной мере сказывается продолжающееся развитие рыночной экономики, при которой духовность – на задворках.
Основой второго тома «Избранное» стали стихотворения, написанные в разные годы, но не вошедшие в первый том, а также стихотворения, ранее нигде не печатавшиеся, и, конечно, произведения, написанные автором после 2008 года. Все стихотворения «разбиты» на 4 раздела – «Ничто не забыто», «Это было недавно», «Встречая новый день» и «Исторические сюжеты». В качества приложения напечатан текст гимна города Курска. Это, так сказать, внешний антураж. А внутренний…
Раздел «Ничто не забыто», начинается с обращения автора к читателю и продолжается рядом стихотворений о детстве, юности и зрелом возрасте. Следовательно, по всей линейке жизненного и творческого пути, имеющем и свои стежки-дорожки, и свои вехи-ориентиры.
И когда вот также с влажных крыш
Мартовское потечет сиянье,
Ты меня, пожалуйста, услышь
Через весны, через расстоянья!
Стихи, помещенные автором в этот раздел, полностью оправдывают его название. Действительно, он помнит, как рос с Мойдадыром и Колобком, с Мухой Цокотухой и Айболитом, с храбрым Ильей Муромцем и благородным Пересветом. Не забыл, как творчески мужал при постоянном благословении и покровительстве Александра Пушкина и Антона Чехова. А потому наряду с прочими такие пронзительные строки о гибели великого русского поэта.
…И света высшего примета –
В салонах музыка и смех…
И прожигала кровь поэта
На Черной речке белый снег.
Не забыт автором и шахтер, оказавшийся в забое отрезанным от мира завалом, но с томиком стихов Сергея Есенина, спасшим его от безысходности и возможного сумасшествия, не забыт и радиоактивный Чернобыль, и Хатынь, и охапка ромашек, сорванных на поляне, и ворон – вестник беды. При этом стихи о белом вороне перекликаются со стихами о вороне Николая Юрьевича, да и посвящены они ему. Действительно незримая, но прочнейшая связь времен и поколений, где ничто не забыто и ничто не девальвировано и не уценено.
В слежавшийся наст загрубелый
Пусть ворон врезает следы.
Не верю ему, что он белый,
Он черный – он вестник беды.
В этом разделе поэт с присущей ему искрометной образностью, тонко настроенной философией восприятия бытия и передачей его читателю, со своим обостренным отношением к действительности рассказывает о всем том, что когда-то коснулось его ума и сердца. И при этом рассказывает со всей откровенностью и правдивостью, на которую способен только человек с крепкой волей и открытой душой.
Впрочем, лирика лирикой, философия философией, но ассоциативные ряды, проводимые Вадимом Николаевичем, причем в тех областях, где им и быть не очень-то уместно, тоже не оставляют читателя равнодушным. Примером этому может стать стихотворение «На мясокомбинате». Казалось бы, что может быть лиричного в таком приземленном явлении как городской мясокомбинат… Но нет, имеются. И еще какие. Вид бездомной собаки, «перебивающейся» отходами производства, вызывает ассоциации с капитолийской волчицей, выкормившей основателей Рима – Ромула и Рема:
Кормились здесь и деды, и отцы
Вот этой суки, что за мной влачится
И, как капитолийская волчица,
Раскачивает мощные сосцы.
А далее, через пару строф, еще более тревожный ассоциативный ряд, замешанный на запахе крови:
Покой и мир приходят к нам все реже,
И страсти разгораются – темны,
Доносит ветер запах крови свежей
Из Карабаха к нам, из Ферганы.
И тут же, на одной странице с «мясокомбинатом» очень светлые стихи об аисте, с которым у нас возникают ассоциации о появлении в семье ребенка – носителя новой человеческой жизни.
Я душой уже не маюсь,
Хоть остался не у дел…
Словно это и не аист –
Ангел белый прилетел.
Есть в этом разделе стихи и о городе Курске, и о реке Тускари, и о любви, и о женщине. А как им не быть, когда все это имело место в жизни поэта. Однако перейдем ко второму разделу. «Это было недавно» – естественное продолжение первого раздела, в котором ничто не забыто. Просто все здесь приближено к нашему, мягко говоря, непростому времени, обжигающем всех нормальных людей холодом бездуховности и рыночных отношений, когда даже любовь можно купить за деньги. А потому социальные мотивы все больше и больше присутствуют в поэзии Вадима Николаевича.
Стынут города и стонут сёла,
У бандюг житуха – высший класс…
Говорят, пишу о невесёлом,
Только где весёлое у нас?
Это строфа из стихотворения «Что завтра?», а следующая уже из «Долгой зимы» о бесконечно длящейся в стране стылости и постылости:
Какая долгая зима –
То дождь и слякоть, то морозы…
Политиков метаморфозы
И дурака сведут с ума.
Тема «долгой зимы», вымораживающей ростки духовности, вновь и вновь заставляет поэта размышлять о том, что было и о том, что осталось в современной России от великой национальной культуры.
Какая в России культура
Была! Только свет её мерк.
Всё больше при мне конъюнктура
Брала над культурою верх.
Эта же тема с нескрываемым сарказмом продолжается и в стихотворении о реформах, проводимых правителями-конъюнктурщиками:
Десять лет идут реформы,
И совсем не для проформы:
Реформируют народ –
Вот он гамбургер жуёт,
Побираться он идёт –
Реформируют народ.
Она продолжается и в стихотворении «Отцы и деды…», и в «Грязи», и в «Дороге в никуда», и во многих других стихотворениях, помещенных автором в этот раздел. Наиболее ярко, на мой взгляд, заданному разделу отвечает стихотворение с поэтическим названием «Заречье».
Выстужая сердца, а не грея,
Утверждая беды торжество,
Обмануло нас дикое время,
Не оставив душе ничего.
Не жирную точку, подчеркивая окончание раздела, а вопросы ставят строфы стихотворения без названия:
Такая даль – широкая большая,
а день такой, что видно за версту.
Но мучусь я, всем сердцем ощущая
сосущую, как пропасть, пустоту.
Куда ведут дороги обходные,
тропинки узкие? – умолкли соловьи.
Куда идти? Что делать нам, родные?!
Соотчичи, сограждане мои…
Однако, справедливости ради, стоит отметить, что не только остросоциальные стихи составляют этот раздел. Здесь много стихотворений о природе, о любви, о родном крае. Есть в этом разделе и стихи, посвященные курским писателям Михаилу Еськову и Татьяне Горбулиной – местным столпам духовности. Но единым остается то, что в любом из стихотворений раздела присутствует автор со своими радостями и сомнениями, со своими надеждами и переживаниями, со своими оценками и выводами, со своим мироощущением. Ибо он не сторонний наблюдатель, парящий над бытием, а человек, живущий в гуще событий, пропускающий их через себя и несущий выстраданное сердцем на ладони читателю.
Третий раздел «Встречая новый день» является естественным продолжением второго. В нем блок совершенно новых стихотворений. Оно и понятно – жизнь на месте не стоит. После многих лет либеральных псевдореформ и падения в бездну антидуховности, в стране наметились некоторые изменения в лучшую сторону. А потому веяния обновлений и надежда на духовное возрождение присутствуют в стихах. Умение видеть в жизни светлое, возвышающее душу человеческую, несмотря на житейские беды, всегда присуще автору. Не зря же раздел начинается со стихотворения с символическим названием «Звание».
Умылось небо дождичком весенним,
Асфальт умыло, травы, тополя,
И греет сердце тихое веселье:
До чего же хороша земля,
По которой, чтобы ни бывало,
Как бы тьма ни закрывала свет,
Я хожу не много и не мало,
А уже седьмой десяток лет.
Мотивы обновления звучат и в стихотворении «Тихая радость».
Душе полегче, посвободней,
Простора больше и уму.
Я тихо радуюсь сегодня,
А коли так, то есть чему.
Но совсем уйти от социальных проблем, продолжающих мучить общество, поэт не может. Потому вновь и вновь возвращается к ним, ибо ощущает себя сыном народа, ибо чувствует на себе ответственность за каждое сказанное и написанное слово.
Народа сын, я сын родной природы,
И не к чему искать мне жизни смысл,
Ответственность накладывают годы
За слово каждое, поступок, даже мысль.
А потому снова и снова обжигающие то холодом, то жаром стихи о Родине и о родном крае, о народе и о друзьях-товарищах. Завершает же раздел не менее символическое стихотворение, чем его начало – «Молитва».
В душе привычной боли не тая,
Я говорю, не подводя итога,
Спасибо, что жива страна моя
От Мурманска и до Владивостока.
Теряли земли, воды, корабли –
За эти годы было столько горя…
Спасибо, что её мы сберегли
От Чёрного до Баренцева моря.
Завершающий раздел второго тома «Исторические сюжеты» на этот раз состоят из двух поэм – «Александр Невский» и «Сусанина мы не забыли!» – и большого по объему стихотворения «Родословная». Названия поэм и стихотворения прямо говорят о сюжетных линиях и о содержании. И, конечно же, о поэтическом мастерстве и высоком патриотизме самого автора.
Два тома избранных стихотворений Вадима Николаевича – это, несомненно, существенный вклад курского поэта-патриота в литературную копилку Отечества.
Заканчивая очерк, стоит обратить внимание на то обстоятельство, что творчество Вадима Николаевича проходило параллельно с количественным и качественным ростом курской писательской организации. Рядом с ним жили и творили такие флагманы литературы, как Евгений Иванович Носов, Александр Александрович Харитановский (старший), Петр Георгиевич Сальников, Исаак Зельманович Баскевич, Егор Иванович Полянский. А к выходу первого тома «Избранное» в курской писательской организации находились Б. Агеев, Г. Александров, В. Алехин, Ю. Асмолов, С. Бабкин, А. Балашов, В. Бережнов, Л. Боченков, Н. Гребнев, В. Давыдков, В. Детков, О. Долина, М. Еськов, Л. Звягинцев, И. Зиборов, В. Золоторев, В. Кононов, В. Коркина, Н. Леверов, В. Мараков, Л. Наливайко, В. Нарыков, Ю. Першин, А. Селезнев, А. Трофимов, В. Чемальский, Н. Шадрин, Е. Шанин, А. Шитиков. Параллельно и обок с ними шли поэты и прозаики, членствовавшие в Союзе российских писателей Ю. Бугров, Н. Жукова, Н. Зыбкин, О. Климова, Л. Медведев, В. и О. Саранских, Н. Саталкин, А. Харитоновский (младший). Кроме того, литстудию, действовавшую при писательской организации, посещали А. Афанасьев, А. Грачев, С. Малютин, Б. Останков, А. Пехлецкая, Н. Прокофьева, В. Рябинин, А. Филимонов, В. Шеховцов, В. Шумаков и несколько десятков других любителей отечественной словесности. К выходу же второго тома только в писательской организации состояло 55 писателей, а был еще и Союз курских литераторов, в котором даже по самым скромным подсчетам насчитывалось до двух сотен собратьев по перу. Следовательно, кто-то из вышеперечисленных писателей был ориентиром в творческом развитии для Вадима Николаевича, но еще большему числу коллег он сам был ориентиром, по которому стоило сверять свой творческий курс и рост.
И последнее. Автор этого очерка, к сожалению, никогда не видел Николая Юрьевича. И с его творчеством знакомился заочно. Зато с Вадимом Николаевичем стал не только знаком (с 2010 года), но и получил возможность общения и обмена мнениями по многим насущным проблемам современной жизни и литературы. Видел и слышал его не только во время приватных бесед и разговоров, но и во время чтения им стихов и выступлений на собраниях писательской организации.
Подкупает то, что он никогда не хулит прошлое нашей страны – ни княжеской, ни царской, ни советской, – хотя весьма критичен в вопросах роли личностей в ее историческом развитии. Он не восторгается псевдодостижениями «демократической» России, чем грешат интеллигентствующие либералы (или все же либеральные интеллигенты?.. впрочем, хрен редьки не слаще), по неизвестным причинам люто ненавидящие собственную страну. Но при этом остро переживает за наш народ, на долю которого в разные исторические эпохи выпадали и продолжают выпадать неурядицы и невзгоды. Иметь собственное суждение по любым проблемам, в том числе в области литературы и поэзии, а не ползти в колее, пробитой другими, даже авторитетными «другими» – его кредо. В этом – целостность натуры и настоящая интеллигентность.
Он эмоционально порывист не только в движениях и крепок в рукопожатиях – по-видимому, семейно-родовая черта, – но и в спорах, и в публичных выступлениях. А еще принципиален и неуступчив до откровенного конфликта с оппонентом. В 2009 году (после смерти В.П. Деткова) во главе правления Курской региональной организации Союза писателей России (КРО СПР) встал Николай Иванович Гребнев, загоревшийся идеей создания Союза курских литераторов. Многие курские писатели поддержали руководителя. Но Вадим Николаевич, как и его ближайшие друзья А.Ф. Шитиков и Ю.Н. Асмолов, к данному новшеству отнесся, мягко говоря, довольно прохладно. Не видел пользы для развития литературы. Позже, правда, несколько смягчил свое отношение к детищу Н. Гребнева и даже согласился печатать свои стихи в издаваемом литераторами альманахе «Курские перекрестки», но коренного поворота во мнении не сделал. По-прежнему считает, что сила литературы не в количестве писателей и литераторов в организации, а в качестве…
Уже много лет Вадим Николаевич является директором регионального отделения «Литературного фонда России» по Курской области. Однако, в связи с раздраем в центральных писательских структурах Москвы, бесконечными войнами одних писательских кланов с другими из-за дележа остатков наследия Союза писателей СССР, данная должность дивидендов, в том числе и финансовых, не приносит. А кланяться и ходить с протянутой рукой к местным олигархам за деньгами на новую книгу стихотворений, как иногда делают это другие, гордость и человеческое достоинство не позволяют. Поэтому и тираж второго тома «Избранное» так отличается от тиража первого. Впрочем, для поэзии количество экземпляров не столь существенно, была бы сама поэзия... А поэзия, как видим, имеется настоящая – лирическая, гражданская, историко-героическая.
Как уже отмечалось выше, род Корнеевых имеет прямое касательство к Украине, что, кстати, прослеживается как в стихах Николая Юрьевича, так и в стихах Вадима Николаевича. Отсюда, события, происходящие на территории незалэжной – военный государственный переворот и приход с помощью США и стран Западной Европы к власти в Киеве националистов и последышей С. Бандеры, а также гражданская война, развязанная ими в Донбассе – непосредственно затрагивают Вадима Николаевича, вызывая боль и гнев. И хотя стихов на эту тему Вадим Николаевич публично не читал (по крайней мере, я не слышал), но его выступления среди коллег, как всегда эмоциональные и обличительные, указывают на то, что и стихи имеются – только ждут публикации – и сердечная боль не проходит.
Таков Вадим Николаевич – поэт, гражданин и патриот России, достойный представитель писательской династии Корнеевых.
Искренне считаю, что куряне должны как можно больше знать о своих земляках, с которыми они жили и живут рядышком и от которых, чего уж скромничать, при желании подпитываются поэтическими, культурными и эстетическими соками. Потому и пишу о поэтической династии Корнеевых – продолжателях лучших литературных традиций Курского края, некогда начатых нашими великими земляками Сильвестром Медведевым и Карионом Истоминым, Иваном Ивановичем Голиковым и Григорием Ивановичем Шелиховым.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Заканчивая цикл очерков о моих литературных встречах и ставших мне дорогими людях, необходимо отметить, что о многих писателях и литераторах хотелось бы еще написать. Ведь каждый из них, кроме того, что заметная, а то и завидная величина на отечественном литературном небосклоне, что-то в творческом плане дал и лично мне. Ну, как не вспомнить о Н.И. Шадрине, который напечатал ободряющее «послание», хранимое мною и ныне. А Харитановсий (старший), а Чемальский, а Балашов, а Лагутич, а Шитиков, а Коркина?.. А другие, с кем свела меня литературная стезя или, как определил Николай Иванович Гребнев, неслучайные случайности?..
Да, они не маги и не волшебники. Да, обыкновенные люди. И как обыкновенные люди могут быть подвергнуты недугам физическим и духовным, бытовым неурядицам и социальным ущемлениям, обидам и ошибкам, не защищены от жизненных неурядиц и несправедливостей. Однако в их творениях все же присутствует волшебство, заставляющее нас сопереживать, возмущаться, негодовать или радоваться и умиляться.
Но, к сожалению, слаб человек. И нельзя за один заход объять необъятное. Это еще констатировал некогда мудрый Козьма Прутков. Может, позже, по истечении какого-то времени, стоит вернусь к этой теме и попробовать что-то написать… Может быть… Ведь каждый человек достоин того, чтобы о нем знали и помнили. И не только о нем, но и о его корнях и истоках, ибо на пустом месте ничего путного не появится. К тому же, если не сделать этого в настоящем, то и в будущем будет пустота… похлестче космического вакуума.
Литературные традиции Курского края. Очерки
© Copyright: Николай Пахомов, 2015
Свидетельство о публикации №215071301340
Свидетельство о публикации №215071301340
Рецензии