Цена свободы

1
      В зеркале блестящей спинки большого жука, замершего на широком листе лопуха, отражался целый мир: голубое небо с золотыми полосами солнечного света, парящие в вышине птицы, несколько деревьев, будто сбежавших на поляну от остального леска… А еще черные глаза шестилетнего мальчика, с любопытством разглядывавшего усача. Жук, решив, что вроде бы опасности не предвидится, медленно, лапка за лапку, пополз по листу.
      – Ой, какой важный! – воскликнул мальчик, и жук тотчас остановился: то ли услышал восторженный детский возглас и испугался, то ли устал и отдыхает. – Баимур, посмотри!
      Мальчик осторожно сорвал лист, чтобы усач не съехал с него и не затерялся в зеленом море поляны, и понес находку старшему брату, который прилег в траве поодаль. Он полной грудью вдыхал аромат цветущей белошапковой кашки, любовался мелкими синими цветочками, собранными в маленькие грозди на длинных стеблях. Но на всякий случай не спускал глаз с мальчика.
      – Похож на нашего первого советника, – Баимур, тоже черноглазый и черноволосый, привстал и почтил жука своим вниманием. – Усами шевелит, как и он, когда сердится.
      Поляну огласил звонкий смех. Лопух затрепетал в руке хохочущего мальчика: действительно точь-в-точь пожилой советник, вечно чем-то недовольный.
      – Отпущу его, а то будет ворчать. Лучше я соберу цветы для Лулики, и она сплетет самый красивый венок.
      С осторожностью жук был отпущен на волю. Мальчик принялся рвать и кашку, и полевую фиалку, и длинные метелочки, сыпавшие желтой пыльцой, для своей старшей и Баимуровой младшей сестры. Пока она и мать распоряжались насчет обеда, братья отправились в лесок, граничащий с Узлуном – зохрийским* хаанатом**, где ныне правила их семья. Конечно, Узлун прекрасен по-своему – бескрайняя до горизонта степь с нечастыми островками-кочками, кому-то пустая, а кому-то родная. Но лесок с густой мягкой травой, пушистыми макушками деревьев, чуть колыхавшимися от пролетевшего в поднебесье ветерка, и его обитателями – тем же жуком, прыгавшими кузнечиками, постукивавшим по стволу дятлом-желной – привлекал новыми впечатлениями и яркими красками.
      В глубине леска, со стороны лавянского пограничного места***, затрещал сухой с весны валежник, вспорхнули с коротким вскриком напуганные птицы, даже дятел замолк при виде шагавших к поляне людей.
      – Эмерлан, иди ко мне, – велел Баимур, быстро поднявшись на ноги. Не стал стряхивать с рубашки и штанов травинки и деловито ползавшего муравья, а зорко всмотрелся в шевелившиеся уже рядом с поляной кусты. Кто бы там ни был и с какой целью, надо быть бдительным всегда. Тем более, когда под надзором хаана**** Узлуна маленький мальчик.
      Недоуменно пожав плечами, Эмерлан с букетом подошел к Баимуру.
      – Что такое, брат?
      – Слушай внимательно, – серьезно произнес тот. – Если я скажу тебе: «Беги!», ты без раздумий мчись к степи, домой. Матери и Лулике передай, пусть за меня не тревожатся, я скоро вернусь.
      – Не понимаю, – удивленно захлопал ресницами мальчик. – Почему мне убегать отсюда? А ты почему остаешься?
      – Тихо, – Баимур отправил Эмерлана себе за спину, ибо из чащи выбрались три лавянина – высокие, широкоплечие, с типичными для этого народа бородами.
      Лишь только мужики, зыркнувшие из-под кустистых пшеничных бровей, заприметили двух людей, они сразу же ухмыльнулись. Неприятные, оценивающие взгляды Баимуру очень не понравились. Неужели лавянские разбойники прогуливались на леску в поисках наживы? Об этом же утверждал их внешний вид – простая одежда, кое-где грязная, в бурых пятнах, короткие мечи на поясах и хищные выражения обветренных лиц.
      – Ага! Монтарские щенки тута резвятся, – презрительно бросил один из бородачей.
      – Чем мы вам помешали? – спросил Баимур и задвинул высунувшегося Эмерлана обратно.
      Эти будут похуже разбойников – ярые ненавистники монтар. Впрочем, иных среди лавян и не водится.
      – Неча степным черномазым шастать по владениям нашей великой Гардики.
      – Мы сейчас уйдем.
      – Ну-ну. Давайте.
      Несмотря на напускное благодушие, никто отпускать братьев не собирался. По-прежнему усмехаясь, бородачи окружили их. Крупные страшные лавяне, выше Баимура на две головы, заставили Эмерлана зажмуриться – брат в обиду его не даст, он уверен. Да только как справиться с громадными мужиками? И оружия у Баимура нет, все-таки шли погулять, а не сражаться…
      – Хруп, вяжи мелкого, – распорядился начавший разговор бородач. – Государь Владмир обрадуется пойманному черномазому.
      Второй мужик вытащил из кармана моток лохматой веревки и приблизился к мальчику. Третий разбойник попытался оттащить закричавшего Эмерлана, который вцепился в Баимура, и взвыл сам, как укушенный пчелой медведь, вздумавший покуситься на мед. Для защиты брата хаан Узлуна был готов на все, поэтому не устрашился ткнуть кулаком в противную рожу.
      – Ах ты, мерзость черная! – завопил мужик, получивший по скуле. Может, не столь больно, зато обидно. Будет какой-то мортарин его личину портить!
      И лавянин замахнулся, чтобы угостить смельчака отменной оплеухой, дабы знал впредь, с кем связывался. Но не успел. Изо всех сил Баимур отпихнул его с пути, резко повернул мальчика по направлению к дороге на хаанат и воскликнул:
      – Беги!
      Понятливый Эмерлан проскочил мимо рассвирепевшего бородача, с ловкостью увернулся от ручищ с веревкой и припустил с поляны прочь, как зайчишка от стаи волков, мелькая удалявшимся пятнышком среди кустов и деревьев.
      – Вот паршивец! – выругался главный из нападавших и смачно сплюнул в траву. – Ничего, и ты, храбрец, сгодишься. Мешок ему на башку!
      Баимура взяли в плотное кольцо, наградили-таки сильным ударом в живот, чтобы не рискнул противиться, и набросили на голову пыльную холщовую тряпку, пахнувшую табаком. Стянули завязки мешка на горле, крепко-накрепко обмотали колючей веревкой запястья и грубо поволокли за собой.

***


      Лавяне истово ненавидели монтар за то, что те отчаянно не желали отдавать свои хаанаты под властную длань правителя Гардики. Две четверти века предки нынешнего государя Владмира бились за присоединение степных земель – с редкими мелкими речушками, бедными почвами и стадами низкорослых коров, бродившими по пастбищам, – для расширения территории лавянского государства. Монтары, будучи хорошими воинами, сопротивлялись, однако Зохрия неумолимо теряла хаанаты к глубокой скорби ее жителей. Их же принуждали обратиться в иную веру – поклоняться не единому богу, а нескольким, восхвалять нового государя, хотя тот совершал кровавые расправы, убивая монтарских мужей и сыновей. Не смог зохрийский народ предать себя и родину, за что и поплатился. Особо рьяных противников гардикского правителя вздергивали на виселице и оставляли воронам на корм до болтавшихся в петле скелетов. Прочих отсылали на добычу рудничной породы в глухую тайгу, где царил вечный холод. Полуослепшие в шахтах монтары гибли от простудных хворей из-за сырости и духоты, страдали от плетей надсмотрщиков, но умирали несломленными. Ни один не попросил пощады ради «великого пресветлого правителя всея Гардика».
      Владмира, наследника лавянских захватчиков, бесило, почему эти худощавые и невысокие «черномазные» не боятся рослых бородатых удальцов? Ведь то, что больше и сильнее, должно пугать? Поэтому упрямых монтар Владмир уничтожал жестоко – не хочешь отдавать землю, хаан? Так прощайся с войском и семьей, которую государь Гардики убивал прямо на глазах пленного. Ненависть Владмира передалась и его подданным. За смуглость, черные глаза и такого же окраса волосы монтар заклеймили «черномазыми».
      На какое-то время Владмир угомонился, прекратив набеги на степное государство. Пронесся радостный для монтар слух: дескать, умер проклятый лавянин. Ликованию народа Зохрии не было предела! Пусть и не умер Владмир, обычно же слухи врут или приукрашивают события, да не нападает. Чем не счастье для измученных постоянными сражениями монтар?
      «Куда ему столько земель? Гардика и без них большая. А места погрязли в междоусобицах. В них бы порядок навел. Зачем он в другое государство лезет?» – справедливо осуждал Владмира отец Баимура, Лулики и Эмерлана – хаан Узлуна Кеаят.
      Год с четвертью назад слег Кеаят от трясучей болезни и превратился из статного красавца с благородной проседью, убелившей черные кудри, как снег вспаханную землю, в скрюченного старика. Исхудавшие руки с трудом удерживали чашку с чаем или супом, чаще и чаще роняли ее на одеяло, но Кеаят отмахивался от жены Мариды, предлагавшей держать посуду. Не верилось хаану, прежде здоровому человеку, что немощь взяла над ним верх. Для возвращения былой силы Кеаят попросил принести в его покои любимый меч с изогнутым лезвием, начищенным до блеска, и острейшей кромкой, способной располовинить вдоль брошенный на нее волос. Как же надеялся болезный хаан, что оружие послужит избавлением не только от врагов, но и от злокозненной хвори! Разубеждать мужа Марида не смела и уходила, собрав вновь испачканное одеяло. А оставшись одна, горько плакала, думая, что дети, подкравшиеся к приоткрытой двери, ее не слышат.
      Совет Узлуна постановил: коль дела Кеаята плохи, то власть над хаанатом переходит его старшему сыну Баимуру – такому же смелому и славному монтарину, как отец. Перед советниками и узлунскими жителями Баимур, получивший помимо титула золотой с каменьями венец, поклялся, что будет защищать семью и родину до последней капли крови. И не позволит ни Владмиру, ни его потомкам опустить на колени народ Зохрии.
      В период затишья монтары наконец-то воспрянули духом и занялись спешным укреплением хаанатов, возводя крепостные стены. Сложностью стали материалы – камни и древесина, которых в степи не отыскать. Однако для родины стоит потрудиться и доставить их из далеких гор и лесов.
      Узлун при новом хаане обзавелся оборонительным заграждением, благо лес, уже изрядно поредевший, находился совсем близко. А булыжники нашлись в заброшенной, занесенной песком каменоломне, в трех днях конного бега от хааната.
      Граничившее с леском место под названием Красен-Яр поначалу внушало опасение: а вдруг сбегутся лавянские воины на треск подрубленных деревьев? Хотя лесок не принадлежал ни Гардике, ни Зохрии – растительность без дичи, поживиться нечем. Однако на катавших бревна монтар никто не накинулся с мечами и копьями. Может, и не лгали сплетники и Владмир отправился к кровожадным предкам в Огневище*****?

      ...Не думал, не гадал Баимур, что его брат едва не попадется лавянским разбойникам, а сам он станет пленником, которого они обещают доставить государю Гардики.



_________________________
      * Зохрия — небольшое степное государство.
      ** Часть Зохрии, т. е. город.
      *** Город в государстве лавян Гардике.
      **** Правитель города - хааната. В Гардике это наместник.
      ***** Ад у лавян.


2
      Баимуру стало тяжко дышать, ибо воздух в полной мере не проникал через плотную ткань наброшенного мешка. Из-за нее же он ничего не мог рассмотреть, и приходилось полагаться на слух. Судя по удалявшемуся шелесту листвы и затихавшему птичьему щебету разбойники и пленник покинули лесок и вышли на грунтовую дорогу, разделенную на две колеи от тележных колес. Под сапогами шуршал песок.
      Главарь тащил Баимура, взяв чуть выше локтя. За ними следовали остальные лавяне, отпуская монтарину и его народу глумливые шутки. Потом настал черед злобных слов, и хаана толкнули в спину: дескать, получай, черномазый! От тычка задыхавшийся Баимур, у которого в глазах темнело и мысли путались (словно издеваясь над ним, нещадно палило солнце, отчего было очень жарко и хотелось пить) споткнулся и едва не упал, но бородач его удержал.
      – Что ты, как шелудивый пес, еле ноги переставляешь? – рявкнул разбойник.
      – Кабы не задохся он, – произнес другой лавянин, и монтарину почудилось сочувствие в его голосе.
      – Хм, негоже Владмиру труп привести. Сымай с него мешок.
      Первый глоток живительного воздуха показался целебным напитком, коий готовят монтарские шаманы для исцеления больных. По лицу Баимура текли крупные капли пота, их он стер, чтобы не попали в глаза, размазав вместе с грязью и пылью.
      – Чумазая рожа, – с отвращением сказал главарь. – Ну чего, подышал? Все, хватит.
      Снова хаану надели мешок, ставший его проклятием. Не успел насладиться свободой, как опять горло терзает сухость. Просить лавян дать ему еще побыть без «украшения» на голове Баимур бы не унизился. Гордость превыше плохого состояния. Да и не смилостивятся разбойники, пуще прежнего будут издеваться над пленником. Хорошо хоть устно, значит, телесный вред только предстоит.
      Как понял хаан из переговоров бородачей, ни Владмир, ни наместник Красен-Яра не вывешивали грамот с повелением сыскать и доставить им мортарина. Случайно завидя Баимура и Эмерлана, разбойники по собственному суждению вздумали поймать кого-то из них (предпочтительней бы мальчика, ибо за детей выкуп получить легче и быстрее). А уж государь несказанно обрадуется «дару» и выдаст звонкую монету.
      До этого Баимур гадал: неужели его отвезут в столицу Гардики, многолюдную и шумную Мосвию, куда от границы скакать на лошади неделю, а то и больше? Но внимая речам разбойников, узнал, что в Красен-Яр недавно прибыл сам лавянский государь. Ох, как будет счастлив Владмир пойманному хаану… О титуле Баимура трое бородачей вряд ли ведают – гулять он отправился без венца и расшитых хаанских одежд, а перстень со смарагдом* успел в карман убрать, поэтому его и Эмерлана приняли за простых монтар. Иначе бы разбойники торжествовали сильнее, коль попался им правитель Узлуна.
      Дорожный песок сменился утоптанной землей, природные ароматы сменились запахами, присущими человеческому поселению: лошадиного навоза, дыма, людского пота. Ветерок принес издалека душистость свежевыпеченного хлеба. Баимуру удалось распознать все это, ибо края горловины не были стянуты, как раньше. Что-то милосердное в разбойниках все-таки имелось.
      – Куды претесь? – со строгостью вопросил четверку хриплый мужской голос, обладатель которого, скорее всего, являлся стражем местовых врат.
      – К государю на поклон. Вишь, кто с нами? – главарь пихнул хаана в бок.
      – Ну парень какой-то. Откудова мне ведать, что вы не варнаки** и не жаждете обманом пробраться в Красен-Яр? – упорствовал страж.
      – Это ж мортарин. Одежа-то на нем чуждая: рубаха длинная с узором, поверх штанов. И сапоги не чета лавянским – короче да носы кверху задраны, – объяснил бородач.
      – Тряпки черномазых можно и на торжище достать, вдобавок липовые. Ихнее платье наши портные шить не умеют. Докажи-ка по-иному – стащи с него мешок.
      – Не боишься, что кинется на тебя? – хохотнул главарь. – Лады, гляди.
      Узрев пленника, страж витиевато ругнулся.
      – Экую пакость к нам занесло, – скривился он, но пропустил разбойников с Баимуром.

      Дальнейший путь к терему наместника, где проживал и Владмир, хаан преодолел в беспамятстве. В голове зашумело, лавянский говор слышался словно сквозь подушки, прижатые к ушам… От жажды Баимур почти обезумел и упал бы, коль не повис на плече главаря.
      Кажется, бородач ужасно сквернословил. А может, мортарину это почудилось…

***


      Когда хаан очнулся, то ощутил себя лежавшим на чем-то мягком. На ощупь, а затем глаза привыкли к полумраку, он обнаружил груду соломы, уже подгнивавшей. Слабый свет пропускало маленькое оконце под потолком.
      Баимур сел и осмотрел нехитрое убранство своей темницы – прямо частые железные прутья, справа от решетки узкая лавка, сбитая кое-как, между черными от сырости выщербленными досками зазоры; слева прибитые к стене цепи с кандалами, внизу под ними несколько костей. «Кого-то насмерть тут замучили. И не похоронили толком: не все забрали…», – похолодело в душе у мортарина. Грозит ли ему такая же судьба? А как же его семья? Тогда Эмерлан в малом возрасте станет хааном Узлуна, еще не познав всех основ государственности. Мать и Лулика выплачут море слез, отцу, наверно, ничего не скажут. Но рано или поздно придется – и Кеаят больше не поднимется с кровати, не выдержит гибели старшего сына…
      «Нет! – решительно тряхнул черными волнами волос Баимур. – Я отсюда выберусь любой ценой!»
      У темницы не было стражи, и мортарин оглядел пространство за прутьями. Напротив такое же узилище, вроде бы пустое. Больше ничего не видно – коридор покрыт мраком. И то верно, зачем пленникам свет?
      Рядом с соломой громыхнуло, и по полу прокатилась глиняная миска, кружа в луже воды. В другую сторону от опрокинутой посудины рванул серый комок с длинным голым хвостом.
      – Эх, попить мне не оставила, – укорил затаившуюся в углу крысу Баимур. – Хорошо хоть не покусала, пока я лежал.
      Животное фыркнуло, завозилось и затихло. Тут же по коридору заплясали тени от принесенного в темницу факела. Сполохи из бледно-рыжего цвета стали ярче, и перед прутьями возвысился государь Гардики.

***


      – Принимай дорогого гостя в своих хоромах, щенок, – с издевкой произнес Владмир – широкоплечий высокий лавянин лет сорока с подстриженной светло-русой бородой на пол-ладони ниже подбородника. Глаза неприятные, злые, брови сдвинуты на переносице, на левой щеке бугрится шрам. Одежда не слишком богатая: к пленнику же отправился, а не на вече. Не престало в грязных коридорах мантию с собольей опушкой марать.
      – Щенки у собаки, – холодно ответствовал Баимур, глядя Владмиру прямо в очи. Не боится его хаан, нечего и взгляд отводить.
      – Я про то, что ты юн. А уже правишь Узлуном.
      Известно это гардикскому государю по простой причине: вытащил из кармана бессознательного Баимура перстень – символ власти.
      – Не твое дело, мортарский душегуб. И я не столь юн. Со дня рождения двадцать шесть зим минуло***.
      – Юн ты и глуп, раз безмятежно на поляне отдыхал, – обидно рассмеялся Владмир. – Нужно всегда быть наготове. Вдруг враг нагрянет, а ты без кольчуги и меча? Но не учить тебя я сюда пожаловал.
      – Что тебе надо? Пытки учинишь? Неужели о черномазого хочется руки пачкать? – спросил хаан.
      От его насмешливого тона лавянин чуть опешил. Однако снова вернулся к речам, полным достоинства.
      – Узлун мне требуется. Отдай хаанат добровольно, и я назначу тебя его наместником.
      – Да ты разума лишился, Владмир! – воскликнул изумленный наглостью Баимур. – Мои предки им правили испокон веков, и чтобы какая-то лавянская сволочь посмела забрать его?! Вся Зохрия от тебя стонала, истекая кровавыми реками, и только недавно воспрянула, как ты снова хочешь захватывать хаанаты? Никогда ты не получишь Узлун!
      В порыве праведного гнева в защиту родины Баимур приблизился к решетке и сжал прутья. Если бы не они, непременно бы не хуже степного волка набросился бы на Владмира и порвал на клочки.
      Похоже, пылавший от ярости мортарин впечатлил лавянского государя – он отступил на пару шагов.
      – Значит, завтра, лишь солнце коснется нижним краем горизонта, мое войско двинется к степи. И хаанат ждет поистине жестокая резня.
      – Нет! – Баимур сильнее прижался к прутьям, мечтая, чтобы они исчезли. Не поздоровилось бы мерзкому злодею. Да не сломать и не согнуть прочную преграду…
      – Что, без тебя защитить Узлун некому?
      – Есть кому. Дадут отпор из всех сил, – тихо и твердо отозвался хаан и отвернулся от ухмылявшегося Владмира, признавая его ужасное коварство.
      Он рассчитал верно: правитель воодушевляет воинов на битву, подавая пример. Но Баимур в заточении, его семья в неведении. Не дай небесный покровитель, и лавянин легко завладеет Узлуном!
      – Твоим родным перед их смертью я скажу, что ты испугался или вовсе их предал. Тебе решать судьбу народа, – добавил государь Гардики. – Если передумаешь, кликни стража и передай ему, что согласен. Сам я к тебе больше не приду: много чести для черномазого. А нет – услышишь утром походную лавянскую песнь. Но будет уже поздно.


________________________
      * Изумруд.
      ** Беглые каторжники.
      *** Возраст у мортар исчисляется с названия времени года, когда человек родился. Т.е. столько-то весен, лет, зим, осеней.


3
      – Ай, няня! Чего ж ты так сильно дергаешь?!
      – А ты не вертись, егоза, – степенно ответила старуха и снова принялась отцеплять запутавшиеся в волосах бусы, свисавшие с кокошника.
      Наконец-то головной убор был снят, и девушка, тряхнув русой косой, поднялась с низкой скамеечки, расправила подол красного сарафана и подошла к зеркалу.
      – Всем я хороша: на лицо приятна, фигура статная и приданое огромное, да только никак не сыщется жених…
      Старая нянька, опекавшая девушку с младенчества, продолжала прислуживать и всюду следовать за ней, хотя той уже минуло двадцать три года, и пора бы ей обзавестись собственной семьей, вздохнула:
      – Не гневи богов, Миладушка. Ты бы помене с парнями улыбалась и в светелку их звала. Тогда б честные мужчины глядели на тебя по-другому…
      – Ну тебя, глупая! – рассердилась Милада.
      Что поделать, если ей скучно без постоянного мужского обхождения? И вокруг вьются пройдохи, не желавшие после посиделок брать пригожую девицу в жены? А один негодяй вовсе выказал сущую наглость и непочтение к племяннице государя Гардики – обличил Миладу в легкодоступности!
      При всем этом ей очень хотелось замуж.
      – Ну-ка, красавица моя, пора косы расплетать да одежу сымать. Уж ночь близится, – произнесла старуха.
      – Я бы погуляла, няня. Но в Красен-Яре сходить некуда, – пожаловалась Милада, по-прежнему крутясь перед зеркалом. – Кабы знала, что пограничные места такие безлюдные к вечеру, нипочем бы не поехала вместе с дядей.
      Отец Милады отправил ветреную дочку в путешествие со своим братом Владмиром для иной цели: может, угомонится она вдали от праздной столицы, где развлечения и удовольствия на каждом шагу, где от любителей провести несколько часов с пригожей девицей в дорогой харчевне (за ее деньги, разумеется) отбою не было. А Милада, негодница, так льнет к ним, как березовый лист от веника в бане! Уж ругал ее отец, грозил запереть в тереме, пока не найдет ей мужа. Однако супруг не нашелся, хотя родитель предлагал несметное количество приданого за дочь-гулену. Удачно случилось, что Владмир собрался для проверки в Красен-Яр, тут-то и отослали с ним Миладу: дескать, пусть развеется и наберется новых впечатлений.
      Но в маленьком месте, в котором харчевня, по рассказам Владмира, была неказиста и со всяким сбродом вроде разбойничьих рож, одышливых неопрятных торговцев и прыщавых отроков, девушка едва не выла от тоски по мосвийскому веселью.
      – Полно, касатушка, о гулянках думать. Ложись почивать, а я тебе сказку расскажу про добра молодца и…
      – Нет, няня, – топнула ногой, обутой в красный новенький сапожок, Милада. – Нет желания спать и сказки слушать, не маленькая я. Лучше поведай, какие дела в месте творятся. Этим-то, пожалуй, точно усыпишь.
      Девушка уселась на дорожный сундук, отправила длинную косу за плечо и бросила взгляд в окно: ох, сейчас бы на улицу, к парням… Да вспомнила, что не дома она, и перевела вопросительный взор на няньку в ожидании здешних новостей.
      – На кухне люди восхищались новой лошадкой наместника. Масти вороной, грива шелковая, ножки точеные, и сама вся аки ваза из мрамора заморского – красы неописуемой. Наместник велел подавать ей овес отборный, стойло чистить часто, по загону гонять, как полагается, чтоб не растолстела.
      – Ну этих лошадей, – поморщилась Милада. – А еще что интересного слыхала, нянюшка?
      – Твоему дяде нынче пленника доставили, – поделилась свежим слухом старуха. Слуги наместника, в тереме которого обитали столичные гости, не могли умолчать о столь знаменательном событии.
      – Вот уж невесть какая новость, – фыркнула девушка.
      – Не скажи, Миладушка. Пленник-то не простой – настоящий черномазый из степи. Сам черен, как бес из Огневища. Наверняка на порчу горазд – глаза тоже чернущие… Ужась!
      – А сейчас где он? – жадно спросила Милада. История про пойманного мортарина увлекла ее больше, чем про лошадь.
      – В темнице. И покуда он там, государь наш Владмир пойдет войной на его хаанат, ибо мортарин – тамошний правитель. Ну чего, теперь спать? Хватит басен об энтих черномазых. Не к ночи будут помянуты, – проворчала нянька.
      Она с кряхтеньем сняла покрывало с постели Милады и взбила для мягкости пару пуховых подушек в оборчатых наволочках.
      – Нянюшка, у меня голова болит и в висках стучит. Боюсь, не усну, – после раздумий сказала девушка, страдальчески исказив лицо.
      – Ох ты ж, бедная. Сейчас в моем походном сундучке поищу снадобье.
      – Не трудись, няня. Я сама сбегаю, – Милада с готовностью бросилась к пологу, за коим находились старухины вещи и кровать.
      Нужное снадобье девушка отставила в сторону, не болит у нее голова – соврала няньке. А требуется зелье сонное, его старуха пьет, когда бессонницей мается. Замыслила Милада поглазеть на черномазого, да нянька разве ее пустит? Разбуянится, мол, нечего по темницам шататься (там страж-то мужского полу!). И мортар старуха люто ненавидит, при упоминании плюется и кукиши скручивает.
      – Давай перед сном малинового отвару выпьем? – предложила Милада, выйдя из-за полога, где налила половину склянки в привезенный с собой кувшин.
      Согласившись, нянька поставила на стол кружки.
      До края своей Милада лишь губами дотронулась, а пить не пила, наблюдая за тем, как старуха моргает, пытаясь совладать с накатившей дремой.
      Когда нянька свесила седую голову на грудь и засопела, ловкая девушка оттащила спящую в ее каморку, затем накинула платок и выбежала из светелки, не забыв прихватить кувшин.

***


      К изнурявшей жажде прибавился зверский голод. Ни поить, ни кормить пленника не собирались, страж даже в коридор не заходил. Видимо, Владмир решил, что той воды, неглубокую миску с которой опрокинула крыса, мортарину достаточно, чтобы не умереть. В любом случае, даже если он даст гардикскому государю положительный ответ, туда ему и дорога. Позже, когда Владмир вернется из похода, выкинут в отхожую яму мертвеца, поеденного крысой…
      Баимур посчитал себя дураком, ибо принялся шарить внизу стен, ища крысиный лаз. Даже после смерти он не пожелал стать пищей для серой зверюшки лавянской народности. Найденную дыру, выгрызенную в деревянной стене, хаан закрыл миской и приставил к оной, чтобы не выпала от крысиных потуг, перевернутую лавку. Как раз упирается торцом сидения и поперечной доской-ногой в дно посудины.
      О том, что из коридора могут набежать новые крысы или у его «соседки» есть второй лаз, Баимур не думал – ум без воды и пищи ослабел.
      Лязгнув засовом, заскрипела наружная дверь темницы. Неужто Владмир, невзирая на обещание больше не навещать пленника, снова будет упрашивать отдать ему хаанат? Или же с ним нагрянет местовый палач с пыточными клещами?
      «Ничего они не добьются. Умру, но не отдам Узлун».
      В коридоре оказался совсем не тот, кого ожидал мортарин. У решетки стояла девушка.

***


      С полчетверти минуты Милада всматривалась в темноту узилища, пытаясь обнаружить государева пленника, пока не сообразила поднести факел вплотную к прутьям.
      – Эй, ты, – позвала девушка черномазого, сидевшего у почему-то положенной на сидение лавки. – Живой?
      Хаан, уткнувшийся лбом в сложенные руки, покоившиеся на согнутых коленях, медленно повернулся на голос.
      Внешность чужеземца очень отличалась от лавянской. Насколько позволил полумрак разглядеть мортарина, Милада отметила, что он худее мужчин из ее народа, волосы, как сказывала нянька, под стать воронову крылу, очи – кусочки тьмы, лицо гладкое – без усов и бороды. А черты тонкие, будто слегка девичьи, у лавян грубее.
      – Чуден ты, – произнесла Милада.
      – Тебя Владмир подослал? – хрипло спросил мортарин, с трудом поднимаясь на ноги.
      – Нет. Занятно было увидать, кого он поймал. Я опоила стража сонным зельем, сказав, что государь попить прислал.
      Пленник промолчал, приблизился к решетке, и Милада чуть не отпрыгнула.
      – Что с тобой? Изможденный да грязный. Долго странствовал и голодал? Но ты же хаан…
      – Помоги мне отсюда выбраться, – умоляюще прошептал мортарин, пропустив мимо ушей слова Милады. – Конечно, ты предана Гардике и ее государю, но на миг забудь ненависть к мортарам. Без меня Узлун падет, и Владмир вырежет мою семью… У тебя есть семья? Разве ты не встанешь на защиту ее и родины перед врагом?..
      Лихорадочное бормотание чужеземца пугало, однако не настолько, чтобы опрометью броситься из темницы. Миладой двигало чрезмерное любопытство: не страшные эти черномазые. Отмыть бы хаана, наверняка еще краше окажется… А то, что он из иного народа, ничего эдакого. Тоже ведь мужчина.
      – Хорошо. Выпущу, – кивнула Милада, отнюдь не печалясь о судьбе хаановой семьи. – Только с условием.
      – Ради свободы я готов на все, – поклялся хаан, и в черных глазах мелькнул огонек надежды.
      – Проведи со мной ночь. Наутро открою ворота Красен-Яра и беги в свою степь.

***



      «Опять лавяне ставят мне условия», – Баимур от слабости не смог долго стоять и опустился на пол возле решетки.
      Девушка, вдруг воспылавшая страстью к мортарину, хотя должна испытывать противоположные чувства, пообещала к желанной свободе вернуть хаанский перстень и вывести коня из стойл наместника, чтобы быстрее добраться до Узлуна.
      «Но с этим я вынужден согласиться».


4

      Подивился Баимур сноровистой девице. После того, как они осторожно пробрались мимо храпевшего стража темницы, Милада устремилась к густой тени, подавшей от домов. Крадучись, за ней последовал и мортарин. Лавянке будто не впервой пленников из узилищ вызволять – петляет по-заячьи, остановится, туда-сюда глянет и снова ведет хаана вдоль улицы. Хорошо, что ночь уже, людей нет, все почивают. А у них под носом по Красен-Яру черномазый разгуливает.
      – Теперь идем очень тихо, как мыши, – прошептала Милада и мотнула головой в сторону высокого большого терема. – Тут наместник живет, а мы на втором этаже. Не дайте боги, встретим кого…
      – Может, ты меня сейчас отпустишь? Покажешь, где местовые ворота, я до рассвета успею до Узлуна добраться, – произнес Баимур, отчаянно не желая разделять ложе с лавянкой. Пусть он испытывает к ней искреннюю благодарность, но по сути они заклятые враги. И вдобавок больно уж вожделенно Милада его глазами пожирает.
      – Мы же договорились, – с нажимом сказала девушка. – Или я зову стражей и Владмира. А? Что замолк и потупился?
Обещания хаан всегда выполнял, вот и в этот раз не изменил своей натуре.

***


      В светелке, богато убранной – вышитая скатерть на столе, дубовый резной шкаф под потолок, свечи в позолоченных подсвечниках, занавеси с кружевами по низу – Милада скинула платок и сапожки, сравнявшись ростом с мортарином.
      – Вон бадья с водой, умойся. А потом садись есть, – девушка сняла рушник с посудин, расставленных на столе.
      От воды у Баимура словно душа посвежела вместе с чистым лицом и шеей. Притупившийся голод и жажда проявились вновь, лишь из мисок запахло сыром и хлебом. Хаан толком не насытился, в тому же в корзинке призывно темнела, поблескивая гладкими бочками, вишня (а ее Баимур обожал), да Милада окликнула:
      – Заканчивай пировать и иди-ка сюда.
      Сидевшая на широкой кровати лавянка в просторной белой ночной рубашке до пят, с распущенным водопадом русых волос, приглашающе похлопала про одеялу рядом с собой. Нехотя хаан поплелся на зов и присел на самый краешек. Однако девица, подтверждая свою настойчивость, притянула мортарина к себе.
      – Почему ты отворачиваешься? Али не люба я тебе? – томно выдохнула Милада и погладила смоляные кудри. Пришлось Баимуру смотреть на нее, никуда не денешься.
      – Не люба, – признался он. – Мне милей девушки моего народа: стройные, гибкие, как тростинки…
      Милада покосилась на свою пышную грудь и бедра. Разве мужчинам могут не нравиться аппетитные телеса? Ее «богатству» всегда хвала достается. А черномазый привередничает, радовался бы девице с такими формами!
      – И мортарки никогда не ведут себя развязно, – добавил Баимур, вспоминая узлунских красавиц, отличавшихся приличным воспитанием.
      – Дома будешь перед степными досками соловьем разливаться, – грубо осадила Милада. – Раздевайся.
      Девушка потушила свечи, и хаан усердно постарался представить вместо бойкой и рьяной лавянки черноглазую скромницу, убеждая себя в том, что в темноте все женщины одинаковые.

***


      Восток еще не зарумянился, и звезды не покинули часть небосвода, постепенно менявшего цвет с синего на сиреневый, а Баимур был одет и прохаживался по светелке, ожидая, когда Милада соизволит вылезти из кровати.
      Два раза он тряс ее за плечо, чтобы разбудить. Девицу это не проняло – пробубнила что-то невнятное и уткнулась носом в подушки.
      «Как сурок, в спячку завалилась, – с нараставшей досадой думал хаан. – А ведь скоро солнце появится из-за горизонта…»
      Приглушенно вдалеке громыхнули конские копыта по дощатому настилу улицу, звякнули бляшки на уздечке и послышался лавянский говор. Воины Владмира и наместника заняты последними приготовлениями перед кровавым захватническим походом на Узлун…
      – Вставай живо!
      Рванув с посапывавшей Милады одеяло, Баимур резко дернул ее за плечо.
      – Ох… Отстань, нянюшка… – пробормотала девушка, не открывая глаз.
      – Если ты мигом не проснешься, то твоя нянька расстанется с жизнью, – пригрозил хаан.
      Он обнаружил, что за пологом спала старуха. И приходилась Миладе именно нянькой: слуги в одном светелке с хозяевами не живут, а для родной бабушки непочтительно в закутке обитать.
      Весомое обещание подействовало. Милада подскочила на постели, даже подушки на пол полетели.
      – Жесток ты, коль не жалко пожилого человека убить, – укорила девушка и широко зевнула.
      – Я всего лишь сказал, а лавяне сразу сердце пронзают и старым, и молодым. Твой черед слово держать. Где мой перстень и конь?
      Путаясь в рубашке, затем в сарафане – без помощи няньки дело плохо спорилось – Милада кое-как оделась. Косу плести не стала, скрутила волосы жгутом и платком прижала.
      – Без перстня никак? – спросила она. – За ним надобно к государю в покои тайком пробираться.
      – Проберешься, вон как ты ловко по месту виляла. И только посмей Владмира разбудить и меня выдать. Тогда я няньку точно ножом заколю, хоть она ни в чем не виновата.
      Тон Баимура звучал решительно, жестко, и девушка была уверена, что мортарин ради свободы перестанет жалеть.

***


      С дальнего края Красен-Яра доносился стук оголовий мечей, ударявшихся о щиты: воины настраивались на боевой лад. Басовитый воевода раздавал указания, пока государь еще не вышел к построению.
      До конюшни наместника они добрались без препятствий – лавяне сбежались на сбор дружины, заодно послушать речь Владмира о грядущем расширении границ Гардики.
      – Скорее же! – торопил хаан Миладу, бренчавшую у скважины ключами, выпрошенными у конюха, который тоже умчался к войску.
      – Нетерпеливый какой, – огрызнулась девушка, но все-таки совладала с замком. – Выбирай лошадь да скачи отсюда. От тебя мало проку, в полюбовники не годишься, даже если б остался...
      На уничижительное хмыканье Баимур не отозвался, обратив внимание на лошадиные стойла, над которыми возвышались морды разных мастей и возрастов. Несколько дверок мортарин распахивал, но закрывал без вывода лошади: к примеру, гнедая слишком толста для долгой скачки, умается быстро; серая в яблоках разменяла два десятка лет – зубы проверять не нужно, по дряхлому виду понятно.
      Черная изящная кобылка, хрустевшая охапкой сена, приглянулась Баимуру больше остальных.
      «Черномазому под стать на вороной лошади ездить», – усмехнулся хаан и крикнул Миладе, чтобы подала одну узду. С седлом некогда возиться.
      – Сам бери, – задрала подбородок девушка. – Я тебе не слуга.
      И Баимур окончательно утвердился в мысли: лавяне не только злые, но и ужасно вредные, неотзывчивые, им важно угодить лишь себе. Тем не менее, на прощание мортарин поблагодарил Миладу. Правда, в ответ та ничегошеньки не промолвила.

***


      Из Красен-Яра пришлось выезжать к степи не прямой дорогой. По ней шагала Владмирова дружина, певшая разудалую песнь о скорбящей деве, которая в ожидании мужа из похода, нашла себе приятеля для утешения.
      Вот уж войско углубилось в лесок, где был пойман Баимур, в зелени затерялись стяги и знамена с изображением пяти лавянских богов. Хаан, все это время державшийся сбоку на большом расстоянии, погнал лошадь сильнее. Пока тяжелые и неповоротливые государевы кони минуют лесок, нужно обогнуть его боком как можно скорее! Не завидели бы воины беглеца верхом на краденой кобыле... Тогда уж гнев Владмира никакой мерой не измерить.

      Что благоволило взмокшему хаану, несущемуся к родной степи? Высшая божественная сила, удача или выносливая лошадь, тоже вся в мыле от бешеной скачки? А может быть, справедливость, которая восторжествовала и привела Баимура к свободе? Невелика была ее цена, хоть и неприятна.

      Успел он прибыть раньше лавянского войска и предупредил Узлун о надвигающейся рати. Получил Владмир должный отпор, состоявший из неистовой злости на гардикского правителя и отменной храбрости монтар во главе со своим хааном.
      Изгнанные из степи лавяне подобрали раненых да убитых и убрались восвояси.

***


      Государь Гардики, злющий от разгромного сражения, в довершении к неудачному дню прознал, кто умудрился выпустить из темницы мортарина. Мало того, наместник лишился прекрасной лошади. И все по вине бестолковой племянницы!
      – Ах ты, дура! – воскликнул Владмир и отвесил Миладе звонкую пощечину. Девушка зарыдала и бросилась за утешением к няньке.

***


      На краю степи стояли двое недавних беглецов из лавянского места.
      Лоснящаяся шкура славной вороной лошадки отливала иссиня-черным, словно черничина, прятавшаяся от собирателя ягод в темноте куста. Не будь кобыла ворованной, оставил бы Баимур ее себе. Умная, резвая, без капризного норова и неожиданных взбрыков... Чуть не пала под ним, когда он скакал до хааната, но выжила. А сейчас тычется бархатистым храпом в ладонь, выпрашивая яблочко.
      – Держи, красавица, – Баимур вытащил лакомство из кармана, протянул вороной и вздохнул: – Жаль с тобой расставаться. Да дом твой не здесь, возвращайся к наместнику.
      Лошадь дохрупала яблоко и развернулась хвостом в сторону Красен-Яра: мол, не желаю туда. Два раза хаан поворачивал кобылу по направлению к леску, и опять упрямое животное отпиралось от затеи.
      – Значит, не хочешь в свою конюшню?
      Тихонько заржав, словно говоря: «Нет, глупый. Разве не ясно?», лошадь пошла обратно к Узлуну.
      Баимур назвал ее Черникой, Черничкой и полюбил, как самого преданного друга.