Встреча

 В комнате густо пахло дымом и плохо выделанной шкурой. В камельке плескалось пламя, и на стенах ходил ходуном жаркий оранжевый отблеск. Тени расширялись, были живей своих прообразов, и жили жизнью, неведомой их хозяевам.
 Брун сидел за грубо сколоченным столом и обгрызал баранью лопатку. На столе стояли тарелки с кашей и мясом, оплетенная бутыль с вином, лежал рог с подтеками, и возвышалась над посудой свеча. Брун отбросил в тарелку кость, хмыкнул, утер о свои войлочные штаны руки и потянулся к вину.
 В комнате стояло несколько столов, на стенах висели мечи и луки, головы оленей, вдоль стен лежали прямо на полу кровати- оленьи и бычьи шкуры. В углу, закутавшись в плащ, спал сармат, родившийся в местах, где к каше подавали бычьи глаза, а волосы на груди заплетали в косички.
Брун налил вина, посмотрел на его плотную, темно- бардовую поверхность, и улыбнувшись мысли, что скоро он будет дома, выпил. Вино было кислое, он поморщился и утер русые усы ладонью.
 Открылась дверь, впустив шум дождя, холод, пробежавший по ногам, хозяина, толстого галла, держащего смоляной факел, а следом- седого мужчину со строгим, как сушеный финик, лицом, нахмуренного от усталости и мокрого, как покойный царь Эгей.
 Галл, противно улыбаясь, прошел на середину комнаты, проводя по пространству рукой и рассказывая:
 - Вот тут у нас тепло, благородный трибун, лучшие места- ваши, а жена сейчас принесет поесть.
 Седой человек, с красного римского плаща которого стекали ручьи воды, спокойно осмотрел комнату, стены, чуть остановился взглядом на огне, посмотрел на Бруна, легко опершегося на стол, на шкуры. Потом прошел к ближайшему месту, скинул с плеча поклажу, и сказал хозяину:
- Я останусь на ночь. Пусть твоя жена принесет хорошего вина и подогреет еду. Вот деньги.
 Хозяин, подбрасывавший в камин поленья, радостно кивая, выслушал его и осторожно подойдя, замер в двух шагах. Патриций отстегнул от пояса кошел, достал две серебряные монеты и протянул их хозяину. Тот смотрел на все с выражением жадности и страсти, а получив деньги, стразу же спрятал их в карман, и гнусно улыбаясь, бочком попятился к стене, кивая, кланяясь и приговаривая:
 - Все сделаем! Лучше чем у нас, вы ничего не нашли бы. 
 Выходя, он прикусил монету, и, довольный, притворяя за собой дверь, еще раз кивнул седому.
 Брун с любопытством поглядывал на патриция. Тот снял с плеча плащ, повесил его на рога у входа, стер со лба налипшие волосы, поморщился от усталости и подошел к огню, присел на корточки перед пламенем и протянул к нему свои бледные сквозь загар узловатые кисти. Некоторое время он довольно улыбался, внимая теплу. Потом он встал, повел шеей и сел за стол к Бруну, облокотившись на нетесаные доски.
 Брун некоторое время смотрел на его неподвижное лицо, на едва двигающиеся глаза. И спросил:
 - Хочешь вина? У меня сегодня праздник- я почти дома.
 Патриций посмотрел на него, оглядел стол. И коротко качнул головой. И сказал:
 - Нет. Мне сейчас принесут.
 - Как хочешь. А я выпью.- и налив в рог вина, Брун выпил его залпом.
 Они посидели, слушая, как потрескивает пламя в камине, как стучит по крыше дождь, как мерно похрапывает в углу сармат.
 Бруну было тепло снаружи от огня камина и внутри от выпитого вина. Он несколько раз посмотрел на патриция, и наконец сказал:
 - Моя жена приготовит поросенка. Я приглашу всех соседей. Заново познакомлюсь со своими детьми.
 Патриций хмуро посмотрел на него. Брун мечтательно полузакрыл глаза и перечислял:
 - А потом я сяду на своего коня и поеду в поле... Рядом с нашей деревней, за холмом, есть поле, и весной оно цветет так, что видно, как грудь коня, как воду, раздвигает запахи трав. Я буду скакать и скакать...
 Патриций спросил:
 - Сколько ты не был дома?
Брун оттопырил нижнюю губу и несколько мгновений считал что-то про себя. Потом сказал:
 - Через неделю будет девятая луна, как я уехал.
 Дверь отворилась, громко зашелестел дождь, заволновалось от сквозняка пламя, и в комнату, держа в руках тарелки, а в подоле- бутыль, вошла краснолицая хозяйка. Она прикрыла за собой дверь, подошла к столу, расставила перед Патрицием тарелки и ушла.
  Патриций встал, подошел к двери, открыл ее и сполоснул руки в ручье, стекавшем с кровли. После подошел, налил в жестяной кубок вина, выплеснул немного на пол и приподняв слегка, сказал, твердо глядя в заросшее русыми волосами лицо Бруна:
 - За возвращение домой!- и выпил.
 Брун улыбнулся, налил, и выпил следом.
 Патриций снял с задымившейся тарелки крышку, с сомнением осмотрел рагу, и принялся за него со сдерживаемым голодом.
 Брун усмехнулся, выдвинул кинжал из кожаных ножен, посмотрел, как извивается на лезвии пламя, задвинул назад и сказал:
 - А закат! Солнце везде одно, я знаю. Но какой у нас закат! Он расстилается над степью, как твой плащ, раздается всюду, и нет места, где бы его не было! Я видел закат во многих местах- Над римом, где мрамор от него цвета разрубленной плоти, над морем, которое кипит, когда солнце погружается в него, видел закат в эфиопии, где солнце схлопывается, как глаз, оставляя непроглядную тьму и стрекот цикад...
  Патриций запивал вином. Брун облокотился на стол, и продолжил, припоминая:
 - Я был в горах, где вершины еще долго стесняются ночи и стоят пунцовые. Я видел закат в лесу, где светло только в полдень, а все остальное время- полумрак, и только багровое небо меж листьев распускается, как цветок.
 Патриций ел молча, и было не понятно, слушает он или нет. Но Брун не обращал внимания и говорил:
 - Я видел закат в северных землях, где солнце угасает нехотя, растворяется в снегах, но настает такая чернота, что боишься врезаться в костлявую звезду, висящую над самым лбом. Я видел закат в пустыне, как марево колышет небо, и все- как сон, без конца и начала... И солнце- желтое, как змеиный яд , как чужое золото, как все вокруг- как песок.
 Патриций закончил есть и хорошенько запил вином. Его бледная, сморщенная кожа начала розоветь на щеках . Он посмотрел на Бруна:
 - Всякий думает- что его дом особенный. Там где память, там и родина.
 Брун встрепенулся, отвлеченный от грез, и спросил:
 - А ты? Где твоя память?
 Патриций ответил:
 - Я родился римским гражданином, римским гражданином я умру. Цезарь Юлий говорил, что лучше будь первым в гаальской деревушке, чем вторым в Риме, но я не могу здесь согласиться. Рим- величайший город мира. Ты никогда не поймешь, каково это- идти по улицам, вдоль мрамора и гранита, по струнам углов, вдоль колонн, и ощущать- что это и есть ты, только это и есть твоя суть, и что смерть поэтому- ничто, и мрамор будет стоять века, и гранит переживут только боги.
 Брун посмотрел на него. Патриций спокойно налил вина и выпил. Брун сказал:
 - А цезарь был прав. Я сын вождя. Я буду вождем. Я был в Риме. Цезарь был прав. Я знаю всех своих односельчан. Они все моя семья. Я знаю свою землю- она застряла у меня под ногтями. А Рим... - Брун в раздумьи почесал щеку,- Рим это то, как далеко ушли легионы. Камень крепок, ты прав. Но и он крошиться от огня. Я доволен своей долей...
 Патриций смело махнул на это все рукой:
 - Нет, довольство тут не причем. Рим!  Это родина! Это то, что протаривает, как грудь лошади тропу сквозь снег, вечность и оставляет в ней след! Какая это удача- родиться в Риме! - он налил себе вина, посмотрел на обитый кубок и улыбнулся- впрочем, не всем же быть нами! Кто то должен и на виноградниках работать.
 Брун рассмеялся.
 - А сами что? Руки нежные?
 У патриция были ровные ногти на морщинистых, загорелых пальцах. Правда, не хватало фаланги на безымянном, палец кончался посередине пухлой подушечкой. Его рука крепко и спокойно сжимала кубок, на котором играл отблеск пламени.
- Понимаешь ли слово- всегда? - ответил патриций- Знаешь ли, сколько лун? Столько, сколько есть. А Рим будет стоять.
- Скучно стать камнем после смерти. Предки говорят о вечном странствии, но я предпочел бы просто глубокий сон.
- Нет, ты не понимаешь. Это не ты станешь Римом, а Рим был тобой, пока ты жил.
- А кто стал мной?- улыбнулся Брун.- и кто будет становиться мной, когда я умру?
 Патриций посмотрел на него. Брун со сдержанным интересом, слегка наклонившись вперед, ждал ответа. Патриций ответил:
- Молоко волов и смрад в сенях. Пьянство родителей, междоусобица, нищета. Звериные повадки...
Брун продолжил:
 - Древние Светлые Боги, солнце, дубрава у реки, бабушкины сказки и праздники урожая.
 Патриций едва пожал плечами. И ответил:
- Ты сам все знаешь.Но тот, кто видел цирка на двадцатый день игр, когда лица налиты кровью, и все кричат, неспособные думать от близости смерти, когда падальщики садятся на еще живых и выкорчевывают им глаза, тот не видел человека в его истинном лице.
 Брун сказал:
 - Да? А мне казалось- человек это то, что любит. Видел бы ты священную рощу! Не знаю, магия ли сделала ее такой, или она подошла для ритуалов, но это место на земле- как глаза на лице.
 Патриций хмуро ответил:
 - Что любовь? Любить может и раб, да и своего хозяина... Вот Воля! Воля к победе, когда силы берутся из-под земли, когда творишь то, чего не знаешь сам... Вот человек! Я воевал в Германии, и видел, как варвар бежал, размахивая топором, а другой рукой придерживал полуотрубленную голову на плечах. Вот человек! Доблесть!
 Брун улыбнулся. Потом долил остатки вина в рог, выпил, и сказал:
 - Когда петуху отрубают голову, он тоже бегает и кричит. Даже взлететь пытается.
Брун встал, подошел  к двери, раскрыл ее, впустив стрекот дождя и гнилой запах, и крикун в темноту:
 - Хозяин! Принеси вина!- у него был могучий голос, похожий на мычание тура.
 Некоторое время он ждал, потом заглянул в темноту, высунул голову. Потом посмотрел на Патриция. Тот спросил:
 - Где это пес?
 Брун пожал плечами. Патриций встал и пошел к двери. Они вышли на двор, где было темно и мокро, как во рту. Патриций повел шеей- вода потекла ему за воротник.
 Они прошли, чавкая грязью, пару шагов к избушке хозяина. В одном из окон слабо теплился огонек. Брун, стряхивая с шевелюры капли,вошел в неприкрытую дверь. Патриций за ним. В комнате было темно. Они на ощупь прошли к двери, Брун открыл ее, зашел вперед, и, ахнув, остановился в дверях. Патриций, слегка толкнув его, прошел следом, и увидев хозяина, тоже встал, как вкопанный.
 Комната была мала и грязна. Пахло грязной кожей и перегаром. В углу стояла плошка с масляным светильником. От сквозняка он заколебался и осветил жуткую картину.
 Хозяин лежал лицом вниз на грязном полу рядом с накрытым шкурой топчаном. У его головы сидело на корточках какое-то животное, с мокрой сиреневой кожей, похожее на человека, и держа в неправильных лапах голову галла, длинной мордочкой выедало его мозг. Когда Брун с Патрицием зашли в комнату, оно подняло на них тусклые, тупые глаза, но не прервало трапезы.
 Патриций выхватил из ножен меч и ринулся к зверю. Тот метнулся на кровать, как-то пробежал по стене, и подбежал было к окну, но патриций широким взмахом меча задел его по лапе, зверь заверещал, упал, обливаясь кровью, подскочил пару раз, но тут Брун  подбежал к нему  и со скрежетом мечом пригвоздил его к полу. Зверь пару раз дернулся, простонал, откинулся на землю и замер.
Брут, напрягшись, вытащил меч. Посмотрел на него, поморщился, вытер его тряпкой, лежащей на топчане и подошел к Патрицию, разглядывающему труп хищника. У зверя было скорбное, утомленное выражение морды, скрюченные лапы, из под тщедушного серого тела вытекал лужа черной крови.
 Патриций подошел к мертвому телу Галла. У того было удивленное выражение глаз, кожа вокруг дыры в черепе висела клочками. Патриций спросил Бруна:
 - Ты видел таких когда нибудь? Что это? Местная живность?
 Брун, кончиком меча приподняв верхнюю губу зверя и разглядывая его неровные зубы, покачал головой. Потом засунул меч в ножны и сказал:
 - Нет. Но я слышал про них. Бабушка рассказывала. Народ, спустившийся с темных звезд. Это они научили людей ненавидеть и желать... Из-за них все войны и страдания.
 Патриций посмотрел на валяющегося на полу пришельца. И спросил:
 - Как?
 Брун пожал плечами. И ответил:
 - Не знаю... просто пришли и все.
 - А для чего?- спросил патриций.
 Брун кивнул на Галла.
- Вот. Они питаются нами. У тех, кто много думает о себе, мозги разжижаются и становятся вкусными. Они раскапывают могилы, но самый шик- еще теплый труп... У вас в Риме- там у них пастбище.
 Патриций недоверчиво качал о, разглядывая трупы.
- А где хозяйка?
 Брун сказал:
 - Бежит, должно быть, без задних ног в соседнюю деревню. Вероятно, скоро сюдf явиться свора крестьян с факелами и цепами.
- Ну что же... встретим.
 Они вышли на скользкую улицу. Пахло мокрой травой и глиной. Они вернулись в комнату.
Патриций присел на скамью, облокотился, положил ладонь на загривок и задумчиво произнес:
- Моя бабушка сечет рабов из-за них? Из-за этих пришлецов?
 Брун стоял в двух шагах т сложенного из серых камней камина и длинным взглядом смотрел в огонь. Он ответил:
- Так тетя рассказывала.
Патриций посмотрел в стену, где свисали обрывки шкур, не везде прикрывая бревна стены, и промолвил:
 - Да это чушь собачья.
 Брун буднично сказал, не отводя глаз:
- Конечно.