Чудо природы

Да, после перестройки красоты и культуры возле нашей скромной криницы прибыло. Но красоты и культуры не органичной, навязанной. Культуры господской, требующей для своего поддержания чрезвычайных усилий. А мы знаем, как во всем мире плебс мстит этой культуре за свое сытое и цивилизованное рабство. Чужая культура и красота сразу исчезают, как только прекращаются усилия по их поддержанию. Бесконечные руины по всему миру  самое убедительное подтверждение этой мысли. Но все же хочется верить, что память о былой культуре и красоте как-то немного сказывается и на общем уровне. Ведь сегодняшние коттеджи гораздо шикарнее в массе тех господских домов, что существовали на просторах российской державы в начале века. Да и крестьянские дома поосновательнее.
 Тем не менее, привередливые бабки поминают создателя этой красоты самыми последними словами. Здесь именно тот случай, когда красота не поддержана пользой. После всех усовершенствований, чтобы зачерпнуть ведро воды, надо ложиться на край колодца, опуская туда голову и придерживаясь рукой за другой край.
Ох, эти бабки! Вконец оборзели. Водопроводную, с хлоркой да ржавчиной, пить не хотят, а упрямо тащатся к источнику и поминают творца недобрым словом. Только и слышно от них:  да чтоб  тебе, да чтоб тебе! Вместо того чтобы растить в себе правовое сознание и после требовать законную долю в доходах от родной водицы. Да плюс страховку от риска подцепить неведомую импортную болезнь. Да плюс страховку скота – от  того же ящура английского. Выйдут, выйдут скоро бабки на оперативный простор!
Правда, первое время все завидовали пенсионеркам с того берега, где развернулась стройка века – новые хозяева выдавали им по литру молока да оплачивали то, что накрутит счетчик. Морально-материальная компенсация за беспокойство на старости лет бабкам понравилась. Все счетчики начали бешено вращаться: 50, 100, 200 киловатт! Возможно, именно поэтому красивый жест оказался таким коротким. Так же, как и дармовая чарка на Ивана Купалу – только разок и расщедрились.
 
Если не в состоянии придать жесту достойную длительность, то лучше обойдись без жеста. Краткости не простят. Хотя в виде компенсации господин Е. Б. мог бы как-нибудь распорядиться, чтобы залили в криницу и чистого спирта. Это обошлось бы ему долларов в двести, а славы было бы на века.
Первым обнаружил бы чудо природы Володя – он каждое утро ходит с пластиковой бутылкой за водой. Водопроводную не пьет. Глотнул бы, еще мрачный со сна и в думах о насущном похмелье. «Не понял!?» – со своим привычным ударением на втором слоге.
Внимательно оглядел бутылку. Глотнул еще разок, настороженно.  «Ё мое!»  Сделал пару глотков посмелее. Опять оглядел бутылку, заулыбался. Потом приложился основательней. С трудом оторвался, ласковым взглядом обвел все вокруг. Наклонился над бетонным кольцом, тоже учуял живительный, бодрящий запах. Увидел лягушку с беззащитно-белым животиком кверху – ясное дело, непривычные к  такой жидкости. Продолжая улыбаться и понемногу потягивая, вдруг задумался.
Напьешься, будешь рассказывать – никто и не поверит. Спьяну, мол, и не такое пригрезится. Рванулся в ближайшую хату, к Ивану, что присматривает за музейным  экспонатом и подметает дорожку перед экскурсией.

Тот, конечно, как всегда, никак не может подняться и мается в состоянии абстинентного синдрома. Он пастух на  «Полифеме». Под его началом с десятка полтора коров и столько же коз и овец. Да еще первый друг – любимый козел Федя, который умеет все, что умеет Иван: курить, пить из горла, высоко закидывая голову, и читать, то есть жевать,   газету, предварительно погоняв ее рогами. Все это козел охотно демонстрирует   иностранцам, которые радостно фотографируются с ним в обнимку. Правда,   главного природного удовольствия с некоторых пор Федя лишен – за буйный нрав.  После того, как загнал одну полуголую девицу на дерево. Пасет свое стадо Иван с напарником – через день – и  сорок долларов имеет.  Как раз на сорок бутылок плодового вина. Крепких напитков не любит.
Выбрасывая деньги на фейерверки и презентации, на зарплату господин Е.Б. денег жалеет: мол, сколько ни дай, все равно пропьют. Так что лучше пропить их самим. Размахнулся сначала «Полифем» на сотни голов – господин Е. Б. на закате советской власти тесно общался со знаменитыми председателями колхозов и считал себя крупным специалистом. Но хозяйство вести – не языком трясти. Или еще чем-то. Стадо теперь именно такого размера, который удобен Ивану. Да и пасет он его рядом с домом.
- Иван, дело ест! – именно так, с твердым «т», произносит Володя и заглядывает  в распахнутое и только прикрытое тюлевой занавеской окно.
- Ай, Володька! Сам помираю.
- Слушай сюда! На! — Володя протягивает ему свою бутыль.
- Не, Володька, у меня от холодной воды зубы заходятся.
- Глотни! – приказывает Володя командирским голосом, каким пользовался на сборах, когда гонял свою роту десантников.
Видимо, военная карьера была бы для него вполне приемлемым вариантом. Я совсем недавно узнал, что мы с ним в одном военном звании – капитаны. Но я-то штабная крыса, а у него тридцать прыжков с парашютом. Последний был не совсем удачный.
  Выталкивая своих бойцов в открытый люк, Володя пришел в такое игривое состояние духа, что решил попробовать сопротивление забортного воздуха ногой. Поток так дернул его, что Грек летел, кувыркаясь, до самой земли и приземлился на колени. После этой травмы у него начали дрожать руки, а лечение алкоголем усилило симптомы до такой степени, что удержать стакан в одной руке он не в  состоянии. Пока не пришел к власти Горбачев, гоняли его на сборы ежегодно. Так что Михаил Сергеевич лишил его регулярного и  оплаченного  развлечения. Тем более что на сборах он вел трезвый образ жизни – все-таки командир. Да и знал себе: стоит глотнуть, так уже не остановится.  Но зато уж гонял своих партизан, говорят, как никто.
- Глотни! – еще суровей повторяет Володя.
- Ну что толку? – упирается Иван и вялой рукой, только чтобы отстал от него этот настырный Грек, берет бутылку. Нехотя делает маленький глоток. Ничего не понимает. Еще один, посмелее. Лицо расцветает. Усы довольно топорщатся. – Ну, Володька, сукин кот, артист, бля! Заходи! Сейчас сало достану!
- Иван! Тут дело не простое, не до сала! Такой воды полная криница!
- Ай, Володька, заходи скорей! У кого брал? Не армянская. Кристалл!
- Иван, выходи, пить потом будем!
Иван прикладывается еще раз. Ну что с этим Греком делать будешь – не  отстанет!
Иван человек мягкий, спорить не любит, быстро находит компромисс.
- И  мне ж за водой надо.
- Бери два!
- Другое еще полное.
- Выливай!
 Ну, думает Иван, Грек уже допился. Вот она, белая горячка. Надо бросать, пока тоже не чокнулся. Иван выливает ведро чистой воды в борозду. С пьяным спорить – что  со столбом танцевать. Опасливо поглядывая на Володю, идет рядом с ним. Вроде не такой и пьяный. Видно, тут уже бзик начинается. Тогда только понюхать достаточно. Что водка с людьми делает. Нет, все, кодируюсь… через месяц… К  Иркиному дню рождения…
Володя с Иваном молча спускаются к музейному объекту, качающему валюту из карманов доверчивых иностранцев. Иван медлит, тактично оттягивает ту минуту, когда правда явится во всей своей безутешности. Может, Грек еще и сам одумается. Придумал же – полная криница водки! Видно, хорошо принял вчера. А неплохо бы! Никуда бегать не надо, унижаться.
- Ну, давай, Иван! Вытекает же. Заткнуть бы чем…
- Иван наклоняется над криницей, принюхивается – вроде не пахнет. Да мне-то что, я за водой пришел. Наклоняется, топит ведро, вытаскивает.
- Ну, глотни! – командует Грек.
- Володька, – жалобно говорит Иван, помаргивая глазами и кривясь лицом оттого, что его вынуждают сказать человеку неприятное. – Ну что ты из меня дурня  строишь?
- Ваня, будь другом, глотни! – умоляет Грек. В его голосе уже надрыв, он готов сорваться в истерику. Вот же люди! Правду говоришь, а не верят!
Иван с раздражением ставит ведро на лавочку, на которой любят посиживать и покуривать ночью малолетки. Курите – ладно, травитесь. Но окурки-то зачем в криницу бросать? Поймал бы которого – утопил. От резкого движения вода плещет через край. Иван делает стойку, как охотничья собака, поймавшая запах дичи.
Осторожно приседает на корточки, касается поверхности губами и начинает медленно, как конь, тянуть в себя обжигающую не только холодом жидкость.
- Ну, Володька… – Иван наконец отрывается и ошеломленно замолкает, пытаясь понять суть происходящего. – Может, там пошла какая самогонная реакция? – Он тычет пальцем в глубину цементного кольца. – И мы теперь без воды останемся?
Надо же, о воде тоже беспокоится.
Володя поднял пол-литровую банку, обернул ее несколькими тут же сорванными лопухами и пытается заткнуть отверстие, через которое утекает драгоценная жидкость.
- Краник нужен. Есть у меня подходящий. Батона надо позвать, – вспоминает Володя о друге, который живет за тещиным домом, наискосок от них.
Леша, по кличке Батон, классный печник, в основном пасется в Подмосковье. Трезвый – тихий, задумчивый, похожий на девушку. Возможно, потому и Батон – по фене. А может, потому что плечи округлы, как у батона. Иногда бывает трудно понять, на каком основании человек получил ту или иную кличку, но всегда точную, в соответствии с собственной, иногда скрытой и от самого себя сутью. Но уж когда выпьет, то круче его в деревне не найдешь, готов ввязаться в любую драку, не взирая на лица. Поэтому иногда приносят его домой чуть живого. А уж когда пропьет свои баксы, начинает колотить мать, пока не пропьет и ее пенсию. Потом заставляет ее бегать по соседям, одолжаться.  Потом успокаивается и уезжает опять на заработки.  «Сколько еще выдержу, не знаю», – привычно жалуется Валя, его мать, Надежде Ивановне. Уж она-то поймет, хотя и не дает Володе денег на пропой. Да и руку на мать тот не поднимает.
- Да подожди ты со своим Батоном. Первым делом надо Полковника позвать, – добавляет Иван и своего приятеля. Вместе с ним часто выпивают  у того  в хате и на молодую жену которого он давно положил глаз.
- Народ надо звать! – торжественно произносит Володя голосом уже заметно  расслабленным.
- Может, это потому, что Ира пить бросила? – продолжает осмыслять природное явление Иван. – Или потому, что наш Коля церковь строит?
Вот народ, обязательно им надо причину отыскать.
Коля – это именно тот богатырь-поскребыш, Ирин брат. На холме, где когда-то стояла большая каменная церковь, разрушенная во время войны немцами, – партизаны использовали колокольню как наблюдательный пункт, – он построил вместе с сыном свою маленькую. Осталось только купола жестью покрыть.
- Не наше, Ваня, это дело. Не туда думаешь. Решать надо.
А что тут можно решить? Варианта только два: или спокойно сидеть и пить, разделяя радость с подходящим народом и наблюдая, как они реагируют на это чудо природы, или делать долгосрочный запас для самих себя. Повергала в растерянность сама невероятность происходящего. Понятно, что делать, когда на столе бутылка, две, ну, даже три. А тут тебе полтонны манящей и такой   необходимой для жизни влаги…
- Вот, Володька, как жизнь поворачивается. Вот это перестройка! Давай еще приложимся!
- Ну, давай. Только с Батоном как же?
- А, с поддоном твоим. Пусть свои доллары пропивает. Вот что я думаю, Володька! – внезапно осеняет Ивана. – Это американцы! Сделали подарок Горбатому. Чтоб народ его лихом не поминал. И такая вода теперь, думаю, во всех криницах Советского Союза! Или, может, только СНГ?..



В кресле под яблоней, Новый мир, 2006, 2