Совсем другая жизнь

                Разбудил хрустальный звон. Похоже на осыпающиеся снежинки. Как будто хрупкие искрящиеся кристаллы медленно рассыпаются. Очень красивый звук. Завораживающий. Поначалу. Когда слышишь его каждое утро изо дня в день, неделя за неделей, месяц за месяцем, то это начинает раздражать.
                Он накрыл голову углом одеяла, чтобы не слышать этот хрустальный хруст. Тут же откинул одеяло, рывком поднялся с кровати, нажав перед этим на кнопку будильника.
                На второй половине кровати шевельнулась супруга.
                – Что? Уже пора? – она сладко потянулась, выпростав из-под одеяла длинные стройные молодые руки, – Ну ты чего так резко вскакиваешь, как резвый конь? Это вредно. Сколько раз тебе говорила: вставать надо медленно, плавно переходя из сна в бодрствование. Сначала потянуться, потом…
                Что потом он не стал слушать, вышел из спальни. Он назубок уже выучил, что надо делать потом и после потом. Анжела, несмотря на молодость, была удивительно консервативна в словах и советах.
                Задернул полиэтиленовую шторку, включил душ, проверил ладонью температуру и направил упругую теплую струю на голову. Остатки сна быстро вымывались из него теплым потоком. Так, а теперь добавляем холодную до упора.  Он выключил воду и энергично крякнул: эх-хах! Порядок. Готов к труду и обороне, то есть к новому дню.
                На завтрак была неизменная овсянка с неизменным Анжелиным юморочком: «Овсянка, сэр». И, разумеется, зеленый чай с лимоном и стакан апельсинового сока. Конечно, все это очень разумно и полезно, но не помешало бы иногда поинтересоваться и желанием мужа. Вот Варя… Впрочем, стоп. Что-то он в последнее время часто стал вспоминать прошлое. Но прошлое – это прошлое. Жить надо будущим. Будущим и настоящим сегодняшним. «Что день грядущий нам готовит?» – промурлыкал он, подходя к окну. День грядущий приготовил пасмурную серую погоду.
               – М-да, – задумчиво проговорил, вглядываясь сквозь окно в дождливую крапинку.
               – Ничего, – улыбнулась за его спиной Анжела, – у природы нет плохой погоды, каждая погода благодать.
               – Оно конечно. Только хотелось бы более благодатной благодати.
               – Ты очень у меня метеозависимый, – авторитетно заявила Анжела, – и еще мне кажется, что у тебя весенняя депрессия. Это часто бывает. Ничего. Попринимаешь витаминчики. Вот, кстати, и лимончик тебе и фрэш.
               – Фрэш – это свежевыжатый сок, подчеркиваю: свежевыжатый. Сок из пачки по определению не может быть свежевыжатым. А в этих китайских лимонах химии столько, что витаминов в них, как каратов в твоих серьгах со стекляшками.
               – Это не стекляшки, а высокохудожественные стразы. Ручная работа. Мэйд ин Париж. И цена им столько, сколько бы они стоили, будь золотыми с бриллиантами. Ты сердишься, значит, ты не прав.
               – Это конечно. Я даже когда прав, то все равно не прав.
Завтракали в молчании. Он был рассеянно задумчив. Она озабоченно поглядывала на него. Да, похоже, Марго была права. Все развивается именно так, как она и предрекала семь месяцев назад. Господи, только семь с небольшим месяцев прошло, и уже проблемы. А, казалось бы, все хорошо, все великолепно, живи и радуйся. Она вздохнула. Он услышал ее вздох, вышел из оцепенения, улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Нет, все и впрямь хорошо. Только жить, да радоваться.
              – Пока, малыш, – он привычно чмокнул ее в лоб, перед тем, как выйти из квартиры. Она привычно ответила: «Я буду скучать». Он вышел.
 
              Ехал в машине по мокрому асфальту, слушал авто-радио. Из динамика лились энергичные бодрые песни, словно в противовес тихому мокрому утру и его настроению тоже. Переключился на другой канал. Вот, другое дело. Глубокая, пронзительно-нежная и тягучая мелодия обволокла его моментально, захватила всего с ног до макушки. Так и ехал, загипнотизированный ею, захваченный в плен целиком без остатка, и телом и духом. Что-то такое подняла она в его душе, невыразимое, светло-грустное. Под впечатлением этой волшебной музыки доехал до работы, вошел в здание.
             – Доброе утро, Максим Андреевич, – приветливо улыбнулся вахтер дядя Миша. Он кивнул в ответ, легко взлетел на второй этаж, прошел в свой кабинет. Пока включал компьютер, доставал из сейфа бумаги, закипел электрический чайник.  Заварил себе чашку черного крепчайшего кофе.  С удовольствием вдохнул кофейный аромат. Что ж, сейчас просмакует свой допинг (хорошо, Анжелка не видит) и приступил к работе. Сегодня к нему записано на прием семь человек, а после обеда – суд.  Очень сложное запутанное наследственное дело, но он его непременно выиграет. Во-первых, у него припасен неоспоримый козырь – неприятный сюрприз для адвоката противной стороны и самой противной (вот уж воистину – противной!) стороны, а самое главное – его подзащитный прав. Так не всегда бывает, но в данном случае именно так все и обстоит. А это так приятно: защищать правого человека.

                …Вышел из здания суда, еще взбудораженный завершенным процессом. Все прошло именно так, как он и представлял себе, но все же силы и нервы потрачены. Игра окончена, но не отпустила окончательно, мозг что-то еще проигрывал в себе, мысленно аргументировал к противнику, воспроизводил какие-то неоспоримые доказательства правоты своего подзащитного. Да и то, сегодня у него был очень достойный противник в виде опытного адвоката. Если бы не его тайный козырь, еще не известно как бы все закончилось. Но факты, как говорится, весьма упрямая вещь. Против фактов не попрешь. Так что ему повезло, что удалось откопать этот самый факт.
                Включил телефон, который всегда отключал перед процессом. Разумеется, он тут же зазвонил. Разумеется, Анжела. Хотя он, разумеется, ее предупреждал о том, что будет занят и, следовательно, телефон отключен.
                – Слушаю.
                – Милый, ты почему отключал телефон? Где ты был? – он поморщился. Даже состроил легкую гримасу. «Чижик- Пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил. Выпил рюмку, выпил две, зашумело в голове», – мысленно пропел он. Вот спрашивается: к чему эти глупые вопросы? Ведь прекрасно знает о суде. Нет, надо непременно состроить обиженную девочку: милый супруг забыл ее, не звонит, телефон отключил, короче – сволочь и негодяй.
                – Анжела, ты ведь знаешь, где я был и чем был занят, и почему телефон отключал. К чему эти дежурные вопросы? – он постарался, чтобы в его голосе не было слышно раздражительных ноток.
                – И как? Выиграл процесс?
                – Разумеется. Победа за нами! – не удержался от горделивости за себя.
                – Умничка моя! Мой Максик – самый лучший. Я горжусь своим котиком, – она еще что-то щебетала, пересыпая милое чириканье уменьшительно-ласкательными словами «зайчик», «мой мальчишечка», «Максик-ваксик». Он хмурился, его откровенно передергивало от этих «пупсиков-мупсиков». Какая нелепость называть такими пошлыми, глупыми, несуразными словами солидного сорокачетырехлетнего мужика, известного в определенных кругах юриста, в конце концов, отца двух взрослых сыновей. А ведь когда-то его забавляли эти милые словечки, даже нравились. Хорошо, что Анжела сама наконец замолчала. Еще немного, и он мог грубо ее оборвать.
               – Максик, я не успела сегодня ничего приготовить на ужин. Давай сходит в ресторан японской кухни «Инь-Янь»?
               – Только не туда. Не нравится мне эта парочка: Инь с Янем. Давай сходим в нормальное место, где можно съесть нормальный бифштекс с нормальной картошкой, – сказал он, подумав про себя: чем может  быть занята весь день неработающая молодая женщина? Нет, он не подозревал за Анжелой какие-нибудь тайные романы. Конечно, они были до него. Что вполне естественно для яркой молодой красивой женщины, ухоженной и одевающейся со вкусом. Но у Анжелы есть свои твердые принципы, один из которых был – верность мужу, в этом он не сомневался. Но он искренне не понимал, как можно убивать свою жизнь на пустые бесконечные шопинги, болтовню с недалекими подружками и наведение собственной красоты. Нет, все ему понятно, естественно, про молодость и маленькие радости,  но не тратить же ВСЮ свою жизнь настолько бездарно и бессмысленно. Ведь не дура же она, его жена. Иначе он бы на ней никогда не женился, не увлекся бы ею так сильно, что даже ушел от жены, с которой прожил без малого двадцать лет, и от двух любимых сыновей, разрушив крепкую, хорошую, слаженную семью. Было, да и есть в Анжеле женское очарование, прелесть, непосредственность юности, шарм, грация, ум, в конце концов. Да, она умна, хоть и несет порой такой пустой бред. Анжела знает много стихов, удачно и к месту может цитировать классиков и мудрых людей, у нее хорошо с юмором и эрудицией, а главное – у нее легкий, незлобливый характер. Она незлопамятна. Она вообще светлый, легкий человек. Но почему, черт побери, она стала так раздражать его! То, что в ней было так привлекательно, вдруг стало злить, откровенно бесить, и он уже порой просто не в силах скрывать свои истинные эмоции. Он вздохнул. Да, прав, сто тысяч раз прав был его друг Леха и то, что он предрекал семь месяцев назад, стало сбываться с поразительной точностью. И что теперь прикажете делать? А?..
 
               …Она сидит с ногами в глубоком мягком кресле. Колени укрыты клетчатым шерстяным пледом. В руках любимая книга. Рядом на стуле чашка горячего чая с ее любимым смородиновым вареньем. Это сынок за ней поухаживал. Увидев, какая она явилась с работы уставшая и бледная, буквально силой заставил сесть в кресло, сунул в руки книгу, укрыл ее пледом, принес чай. «Ужин сегодня готовлю я!» – заявил без обиняков. Она с удовольствием послушалась. На кухне что-то шкворчало, булькало, без конца хлопала дверь холодильника, лилась вода. Сын громко не в такт горланил. Она с улыбкой прислушивалась к этим мирным, дорогим ей звукам. Все же ей повезло в жизни, у нее прекрасные дети. А это главное. Все остальное можно перетерпеть. Все остальное второстепенно. Даже уход мужа после двадцати лет совместной жизни. Не удержалась от вздоха. Есть поговорка: от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Она бы сформулировала несколько иначе: ни от чего в этой жизни зарекаться нельзя. Все может быть. И крепкая дружная семейная жизнь может вдруг в одночасье развалиться. Как случилось и у нее. Да ладно об этом. Сколько можно, в конце концов. Сто раз уже передумано, переболено этой болью. И хватит.
               – Дим!
               – Чего, ма? – высунулась из-за двери лохматая голова сына.
               – Чего так рьяно там готовишь? Может, нужна помощь?
               – Бешбармак! Помощь – в невмешательстве.
               – А что это такое – бешбармак? Слово вроде знакомое, но не знакомое.
               – Если бы я знал, ма, что это такое. Вот что приготовлю, то и будет у нас сегодня бешбармаком. Идет?
               – Договорились, сын, – кивнула она. Голова исчезла за дверью. Хорошо. Хорошо вот так сидеть в кресле, с любимой книгой в руках, под теплым светом старого торшера. Слышать, как сын готовит на кухне неведомый бешбармак. Слушать пение сына и дождь за окном. Что может быть прекраснее этого? И какой он все же дурак, что променял все это на яркие погремушки.
               Затрезвонил телефон. Звонила Алла, близкая подруга еще со школьных лет.
               – Чё делаешь? – Алла в принципе не признавала таких глупостей, как «привет» и «пока». Все разговоры только по существу.
               – Слушаю дождь за окном. Читаю книгу. Димка готовит ужин.
               – Да ты нормально в этой жизни устроилась, я гляжу. Рада за тебя. Антон звонил?
               – Неделю назад. Предупредил, что теперь сможет звонить редко. Их опять увезли в это палаточный лагерь, или как там он называется. В общем, живут в поле, в палатках, как и в феврале. Теперь уже до самого дембеля. Надеюсь, что жив и здоров.
               – Конечно, жив и здоров. Он теперь солдат матерый. Ничего, оставшиеся два месяца как один день пролетят.
               – Ага. Легко говорить. Мне другие тоже говорят: ой, как время быстро пролетело, вроде, только ушел и скоро уже дома будет. А для меня эти десять месяцев как пять лет.
               – Ну что теперь. Теперь уже только ждать, тем более, зима позади, тепло, скоро все расцветет.
               – Там уже две недели назад комары появились. Антон говорит, что они там здоровущие, как птеродактили, и злющие, как церберы.
               – Ничего, Варюш. Не трави себя. Что солдату какие-то комары. Самое страшное уже позади. Не успеешь оглянуться, как будем праздновать встречу.
               – Обязательно. Проводы он не захотел, так встречу уж непременно.
               – М… Максима позовешь?..
               – …Не знаю. Нет. Если только сам Антон пригласит.
               – Он так и не знает?
               – Нет. Кажется, даже не догадывается. Чувствуется, что с отцом он тоже общается, и тот ему ничего не сказал. И это правильно. Зачем его там тревожить, парню и без того нелегко приходится. Я и Димку попросила попридержать язык за зубами.
               – Как у тебя на работе?
               – А что на работе… На работе все нормально, работаем. Мы же недавно расширились, я тебе говорила. Вот осваиваем новые пространства. Я руководству неделю назад представила свои соображения как все максимально оптимально распределить, предложения мои приняты на «ура». Сказали: все хорошо придумано, а теперь сами и внедряйте – инициатива наказуема. А мне что? Мне сейчас чем хуже, тем лучше. В том смысле, что гружу себя по максимуму, чтобы сил и времени не оставалось на хандру. Это раньше я вечером домой рвалась, а теперь у меня совсем другая жизнь. Да и дома теперь, как ты знаешь, скучать некогда с этим ремонтом. Максиму про ремонт года два талдычила, все то недосуг, то денег нет, то начинать было страшно. А теперь и деньги ниоткуда нашлись и ничего уже не страшно. Вчера до полуночи на кухне старые обои снимала, стены грунтовала.
                – Ты молодец.
                – Да, – согласилась Варя, – я молодец. А куда деваться, Ал. Хочешь – не хочешь. Порой так и тянет плюнуть на все, зарыться лицом в подушки и сутки реветь от души. Но это я раньше могла себе позволить такую роскошь – уйти в депрессняк, быть слабой. У меня тогда стена была, а теперь я сама себе стена. Себе и сынам. У меня теперь совсем другая жизнь. И я теперь другая.
 
                Миновали длинные майские праздники. Дни стояли как по спецзаказу – мягкие, умеренно солнечные, с теплым ветерком днем и прозрачными звездными ночами.
                Варя шла с работы. Шла не торопясь, вдыхая воздух, напоенный ароматами новой травы и проклюнувшейся листвы. Подумалось, что раньше она летела домой, не замечая в своей целеустремленности ничего вокруг, вся в заботе о домашних делах – что приготовить на ужин, какие продукты закупить по пути и как распланировать вечер, чтобы успеть переделать как можно больше дел. Бежала – бежала и вдруг со всего маху налетела на стену, да так, что искры из глаз и лоб в кровь. Да что там лоб – мозги набекрень, а, может, и вовсе наружу. Именно такое ощущение. Словно трепанацию черепа сделали, и в открытой черепной коробке беззащитные мозги застыли в страхе «что теперь?!», не способные что-либо соображать. И трепанация души параллельно. А хирург, совершивший все это так грубо-неожиданно, без какой-либо анестезии, перешагнул через нее, истекающую и ошеломленную, и бесследно исчез. Хотя… Как-то все так красиво – страдальчески, прямо как в банальной мелодраме: он – подлец, она – жертва. Все не так, совсем не так. А как? А кто его знает: как. Просто все иначе теперь. Для всех. И все. И надо приспосабливаться к этим переменам. Мимикрировать с меньшими для себя и близких потерями. Только и всего.
                Она медленно шла домой, дышала полной грудью, вслушиваясь в щебет птиц, в звуки вокруг, вглядываясь в лица встречных прохожих – такие разные и по внешним признакам, и по степени покоя и счастья в глазах, и все погруженные в себя, направленные внутрь. И только детские лица еще так открыты и доверчивы. Теперь и она открыта, внимательно смотрит вокруг, впитывает, узнает, вспоминает, открывает. Видит. А раньше нет, не видела. Знала, но не видела.
               «Все, что ни делается – к лучшему». Какая глупость. А если умер близкий человек? Пусть не физически, но умер. Что же здесь хорошего? Ничего. И это вернувшееся умение видеть и узнавать мир – не соизмеримо с потерей. Как мать, потерявшая единственное дитя, вдруг начинает писать поразительной силы и пронзительности стихи. На одной чаше весов – истово любимый ребенок, на другой – хорошие стихи. В чью пользу будет выбор? Тут и говорить не о чем. Но если выбор делаем не мы, а за нас, и ничего не остается иного, как только принять, вернее, смириться.
                Она тряхнула головой, отгоняя сумбурные мысли. Грешим мы, люди, разными размышлизмами, философствованиями. Глупости все это, баловство. Меньше мысли надо внутри себя гонять, словно шары в боулинге или бильярде. Меньше мыслей, больше дел. Ведь дала же себе слово, так нет – все норовит съехать на мысленное трепачество.
                И вот она идет все энергичнее, постепенно убыстряя шаг. Так, клей обойный закуплен, обои она присмотрела. Надо еще раз на месте приглядеться – «лягут» ли выбранные обои на комнату? Сыну покажет фотографию обоев в сотовом, если Денис одобрит, то завтра и закупить все семь рулонов, а послезавтра, в пятницу, после работы можно начинать клеить. Даст бог, за выходные со спальней рассчитается. А там и шторы надо будет подбирать новые, в тон. И что делать со старым диваном? Перетянуть или все же поднапрячься и купить новый?..
 
                – Овсянка, сэр! – Анжела по-детски дурашливо ставит перед ним красивое квадратное блюдо с розово-золотыми вензелями по кромке. Он смотрит в ее задорное милое лицо, такое беззаботное, такое зеленоглазое в обрамлении прелестных золотых локонов. Он видит редкие веснушки на  щеках и носу, которые недавно его так умиляли. Не без усилия гасит зарождающуюся волну раздражения, ответно улыбается: «Спасибо, дорогая. Могу я тебя попросить об одолжении? Приготовь мне завтра на завтрак омлет. Пожалуйста. Или хотя бы яичницу. И не подавай мне по утрам больше овсянку. Я тебя очень прошу!».
   
                Он выходит из своего «шевроле». Машинально, не глядя включает сигнализацию. Машинально поднимается по ступенькам. Заходит в свой кабинет. Долго сидит за рабочим столом, трет ладонями лоб. Что с ним? Что не так? Ведь все именно так, как планировалось и хотелось. Все хорошо. Все просто отлично. У него по-прежнему любимая, интересная, престижная, высокооплачиваемая работа. Недавно обновил машину на лучшую. У него новая прекрасная квартира. У него молодая эффектная жена, любимая женщина. У него, в конце концов, началась новая прекрасная во всех отношениях жизнь. Именно та, о которой мечталось, и которую так страстно желал. Все исполнилось с точностью до миллиметра. Все подано на блюдечке, как подала ему Анжела сегодня на завтрак овсянку. Он вспомнил размазанную по тарелке серую лепешку овсянки, с некоторых пор ассоциирующуюся у него с коровьей лепешкой, и к горлу подступила тошнота. Ну, хорошо, ладно, Анжела – девушка с мозгами и отличным чутьем, она поняла, больше он не получит на завтрак овсянку, он уверен. Но почему!.. Почему, господи боже мой, он не желает, чтобы она подала ему завтра омлет или яичницу?! Он ничего не желает получать на завтрак от НЕЁ! Ничего… Дело не в овсянке и не в омлете. А в чем? В чем?!!
    
                – Да нормально все. Не дергайся, – Леха доливает из бутылки пиво в его стакан и в свой, – Элементарная притирка характеров. Примерно то же самое было и у вас с Варей. Но давно. Ты просто забыл. А если бы вспомнил первый год своей первой супружеской жизни, то удивился бы аналогии.
                – Да все я отлично помню, – покривился лицом Максим, – разумеется, были терки и с Варей. Но по-другому, иначе. Как между равными, родными людьми. Я психовал порой, Варька злилась. Тем более, мы поженились, когда она на третьем месяце уже была. Токсикоз сильнейший, раздражительность, нервы – полный комплект. Да еще молодые совсем оба, полные по самое некуда амбиций и глупых принципов. Ругались. Порой так, что пыль столбом стояла. Но все равно, мы ругались и орали друг на друга как РОДНЫЕ люди. А тут… Чужая. Хорошая, славная, но совсем чужая. Красивая – это да. Сексуальность зашкаливает. Умная – не отнимешь. Разумная. Все правильно говорит, все верно делает. Но… не то. Знаешь, такое чувство, как будто переехал на Пэ эМ Жэ куда-то в оцивилизованную страну. В Америку. Да, именно в Штаты. Сыто, красиво, комфортно. Но не родное. Понимаешь? Совсем другая жизнь – отлакированная, отцифрованная, рафинированная. Как будто душу из меня вынули. Вернее, так: как будто душу обменял, продал в обмен на сытость и красивость.
                – Получается: ностальгия, – усмехнулся Леха, делая большой глоток из высокого стакана.
                – Получается  – так.
                – Одно из двух. Первое: скоро привыкнешь. Адаптируешься. Человек – существо гибкое, в конце концов ко всему привыкает. Для зэков, проведших в местах не столь отдаленных бОльшую часть жизни, тюрьма – дом родной. Второе: делай обратный ход. Возвращайся на родину. Но будь готов, что в твою жизнь снова вернутся то, от чего бежал – беспорядок, убожество и нищета. Ну, это я так, образно. Нищета тебе не грозит. Но вот вернуться от молодой эффектной красотки к женщине, старше на шестнадцать лет и тяжелее примерно на столько же килограммов… Смотри сам. А я тебя, если помнишь, предупреждал. А?
                – Ну да, было, – морщится Максим. Ему неприятно напоминание о предупреждении приятеля, о котором он и сам часто вспоминает, – И все-таки. Главное, как я теперь начинаю понимать, не в каких-то внешних признаках или в жизненном комфорте. Главное – в другом.
                – В чем? – интересуется друг.
                – Вот когда расстанешься со своей Машкой и вашей Наташкой, тогда сам поймешь.
                – А вот это фиг вам. Мне кроме Машки и Наташки никто не нужен. Хоть Анжелина Джоли. Хоть мульти-пульти-миллиардерша. Да, моя Машка порой в сердцах наорет на меня без причины, особенно, если дни у нее критические – в смысле женского цикла или финансового кризиса. Может и дуться без причины по два дня подряд. Может даже шваркнуть полотенцем, если, как вот сегодня, после работы в пивбаре засиделся. Чего ты хочешь от неуравновешенных женщин? Как известно, они с совершенно другой планеты на землю попали. Ничего, поорет, подуется и остынет. Машка у меня отходчивая. Но только с нею я чувствую себя в этой жизни, как дома.
                – Вот, вот, – кивает Максим, – именно: как дома. А я сейчас у себя дома не как дома.
                – А как в Америке, – подсказывает Леха.
                – Именно. В Америке.
 
                – Дорогой, давай поужинаем сегодня в ресторане? Не то, чтобы поленилась заниматься ужином, а захотелось выйти с тобою куда-нибудь, в свет.
                – Что ж, давай сходим.
                – Класс! – они подскакивает на месте и радостно хлопает в ладоши,              – Мне как раз надо выгулять новое платье!
                – Что ж, давай обнародуем твой наряд, – улыбается он ее радости.
                – Сорок пять минут, и я буду готова! – она убегает в ванну.
Сорок пять минут – он усмехается. В армии за сорок пять секунд они, солдаты срочники, успевали полностью одеться, застегнуть все пуговицы, поправить воротнички и встать по стойке смирно. И он укладывается на диван перед включенным телевизором, потому что если женщина сказала, что она будет готова через сорок пять минут, то пройдет не меньше полутора часов, пока это свершится.
 
                – Варвара, хватит киснуть! Не разочаровывай меня окончательно, – уговаривает Алла подругу.
                Варя выключает закипевший чайник. Садится за стол, напротив Аллы. Подпирает ладонью щеку. Грустно улыбается.
                – Да я не кисну уже. Ты же знаешь, я сильная. Вот ремонт закончила в спальне. Хорошо получилось. Немного отдохну и за кухню возьмусь. Просто… Скучно стало жить. Тоскливо.
                – А мы это сейчас поправим, – подмигивает ей Алла.
                – Выпить предлагаешь?
                – Выпить. Первое средство от тоски. Но не здесь, а в культурном месте. Мы с тобою сейчас марафет наведем и отправимся куда-нибудь в ресторан. Ты когда была в ресторане? Можешь не отвечать. Наверняка, как и я, еще в прошлом веке. Вот и пойдем, в самый лучший. Один раз живем. Имеем полное право! У тебя и платье новое еще миру не продемонстрированное.
                – Ты про то синее, что еще Максим подарил на день рождения? А давай! И в самом деле. Гуляем подруга. Всем врагам назло.
 
                Максим с Анжелой выбрали столик у окна, с видом на город. Она прелестна в облегающем зеленом платье, подчеркивающем все изгибы ее безупречной фигуры. Длинные ресницы – как черные крылья бабочки над изумрудными прекрасными глазами. Золотые локоны собраны высоко на затылке, что подчеркивает лебединый изгиб стройной шеи. Все присутствующие в зале мужчины тайно или явно рассматривают Анжелу, и в их взглядах читается: «Ах, какая женщина! Какая женщина! Мне б такую…». Максиму это льстит. Он делает заказ с учетом пристрастий Анжелы.
                – Ты сегодня особенно красивая, – искренне говорит он.
                – Это все благодаря тебе, – она кокетливо поводит открытыми плечами, и понижая тон голоса до интимного, – И для тебя. Все только для тебя, дорогой!
                – Что ж, тогда я самый счастливый мужчина.
                – Это правда? Честно говоря, я стала немного сомневаться в этом.
                – Почему? Я дал повод этим сомнениям?
                – Нет. Явно нет. Но моя интуиция…
                – Что "твоя интуиция"?
                – Да так. Ничего. Я рада, если ошибалась.
                Они пьют дорогое вино. Звучит живая музыка. Вино кружит головы. Волнует сердца. Он улыбаясь говорит ей какие-то хорошие, красивые слова. Она смеется в ответ. Вдруг его взгляд замирает, мгновенно трезвеет. На него пристально смотрит другая женщина, сидящая с подругой за дальним столом. Он опускает глаза в белоснежную скатерть стола. Он уже не слышит свою собеседницу, не видит ее. Он никого не видит, ничего не чувствует. Ничего, кроме той женщины в синем платье за дальним столом. Голос Анжелы долетает до него издалека, как щебет птиц сквозь закрытое стекло. Машинально кивает в ответ, не понимая смысла слов. Опять поднимает глаза. Опять видит родное лицо в дальнем углу. Закуривает. Глаза как магнитом притягиваются туда, где в дальнем углу сидит ОНА, не отводящая от него взгляда.
                – Ну в точности как в известной киносцене про встречу Штирлица с женой, – возбужденно шепчет Варе Алка, – один в один. Чё делается! Ой-ёй… Люди добрые. Ведь надо было нам прийти именно сюда и именно сейчас. И он тоже, с этой… своей… фифочкой. Ой, ты смотри, смотри! Встает! И прямиком сюда. Ну, Варька, ну держись подруга. Ой, чё будет!..
 
                Они танцуют. Тела их тесно прильнули друг к другу, и он явно чувствует, просто физически ощущает, как они переливаются друг в друга, перемешиваются, единятся. Внутри него зарождается тихий восторг, тот, что люди именуют счастьем. И ему становится абсолютно ясно, как ясен этот чудесный вечер за окном, что не вместе им уже просто нельзя, невозможно. И от этого ощущения ему становится так легко, так спокойно, уютно и все понятно. Всё, всё. И про себя. И про нее. Про них. Приходит понимание, что вот сейчас, в эти мгновения у него начинается совсем, совсем другая жизнь. Не та, что была еще час назад. Не та, что была раньше, до той жизни. А совсем другая. Самая лучшая жизнь в его жизни.
             
                29.06.2015г.