У нас в НИИ. Ндинга Мумбо Юмбо

                Отрывок из романа "Красная омега"



 Попа была необыкновенная! Да, что там необыкновенная?! Просто  уникальная была попа! Начиналась она, практически, от лопаток и, ниспадая к тазу, формировалась в умопомрачительное грушевидное образование, упругое, как войсковой аэростат.

    Обладательница такого анатомического кунштюка носила милое имя Таня. Она трудилась во ВНИИгормаше  в качестве инженера-технолога. В свое время девушка с натугой, на круглые троечки,  окончила  институт и еще до выпускного акта, со вздохом облегчения, освободилась от крупиц научной субстанции, которые каким-то случайным образом запутались в её головенке.

    При очень скромном институтском багаже, в сочетании с не слишком лихой сообраазительностью, она, как творческий работник, котировалась не очень высоко.  Таня чувствовала это, но не огорчалась, А так же она не тревожилась по поводу того, что её могут, за ненадобностью, турнуть из  ПКТБ.

  „ Уволят, так и ладно, -- думала Таня, -- устроюсь на другую работу. Но только не технологом. Уж очень занудная эта специальность.“


    Правильно Таня делала, что не тревожилась за свою инженерскую судьбу. Увольнять её никто и не собирался, поскольку она приносила родному учреждению серьезную пользу.  Правда, ценили её за качества несколько отличные от инженерных.


    Очень часто, в случае возникновения серьезных затруднений при проведении     переговоров с производственниками и смежниками или в случае появления трений при обсуждении технических вопросов с контрагентами и представителями Министерства, на сцену выпускалась Таня. Она плавно входила  в конференц-зал с подносом, уставленным черными китайскими чашками. В эти емкие сосуды, которые утопали    в бисквитах, карамелях, восточных сладостяях, был налит фирменный кофейный напиток, щедро ароматизированный коньяком.

    Таня галантно обносила гостей, «нечаянно» касаясь при этом  своим „аэростатом“ то локтя, то плеча  того или иного гостя, уже слегка взволнованного  видом столь выдающейся женской кормы. После такого обслуживания трудные вопрсы как-то утрясались, договоры подписывались, технические требования согласовывались, то есть все устраивалось лучшим  для Гормаша образом.

    И вдруг такая ценная персона подала заявление с просьбой об увольнении. Как её не уговаривали, как не прельщали разными благами, она свое заявление обратно не взяла и вскоре покинула стены Гломаша. Многие сожалели об этом. Их   чувства   были     кем-то     выражены  в стихотворной эпиграмме, суть которой сводилась к тому, что Гормаш мол давно потерял свое лицо, а теперь вот потерял и жопу.

    Танина зарплата в Нормаше  была стабильной  и равнялась 115 рэ в месяц.
Конечно, это не ахти какие прибытки. Поэтому всем было понятно стремление молодых специалистов подыскать более дохолдное место,  а подыскав, немедленно уволиться с прежней работы.  В отделе полагали, что и Таня нашла более денежную должность.

    Однако уход Тани из Гормаша был обусловлен совсем другой причиной. Не работу Таня выбирала, а свою судьбу. На этот путь её направила приятельница Люба, недавно принятая на работу в Технологический отдел.

   
      Когда сестры, юные и стройные, шли по улице, на них пялились не только мужчины. Среди смурного потока пешеходов они выделялись всем, начиная с моднейших сапожек на изящных ножках и кончая элегантными темными шляпками, осененными, совсем, как на карнине Крамского,  пером страуса. Редкие по тем временам велюровые плащи, на одной -- темносиний, на другой -- темнозеленый, не могли скрыть гибкости девичьих фигур.

    Это были Надя и Люба, дочери священника, служившего при Троицком соборе. По всему было видно, что батюшка ничего не жалел для своих красивых дочек, и матовый румянец,  проступавший на  их холеных щечках, был дополнительным тому свидетельством.

    У подъезда Гормаша сестры трогательно прощались. Старшая Надя шла дальше в свою контору, а Люба входиила в вестибюль Гормаша, где в обрамлении синтетических кустарников высилась Доска почета  и развернутое над нею переходящее Красное знамя.

    Фамилией Люба обладала нестандартной – Ндинга. Она недавно обрачевалась со студентом-африканцем. Этот африканец был не простой негр, а аристократ, сын короля Урунды. Люба для своей новой фамилии выбрала два первых слога из длинного и сложного в произношении имени африканского принца

     Рабочий день в Технологическом отделе начинался со всеобщего чаепития. После чаевничания Ндинга регулярно ускользала за ряд шкафов. Там стоял диван. Ндинга опускалась на него, сворачивалась калачиком и засыпала на часок, другой.
    Поначалу толстопопая Таня интересовалась у Любы, почему она такая соня-засоня. На что Ндинга томно отвечала:

    -- Ах,  Танечка. Нам с Бобой было так интересно. Мы до двух часов то разговаривали, то книжки читали, то телевизор смотрели... Он такой темпераметный.

    Отойдя ото сна, Ндинга совершала кое-что: разносила бумаги по другим отделам, отстукивапла на машинке пару писем. И тут слеедовал обеденный перерыв.

    После обеда наступало самое сладостное время. Люба расстилала  на столе план палаццо, которое папа-король построил для молодых на берегу океана. И разворачивалось, совместно с жарко заинтересованной Таней, подробное обсуждение увлекательных вопросов: где разместить  спальню, а где гостевые комнаты, какую мебель и где поставить, делать ли над верандой прозрачный навес или матовый.  План дополняли роскошные фотографии интерьеров палаццо и видов пальмовых зарослей, окаймлявших бескрайний океанский пляж.

    Таня зверски завидовала Ндинге. После радужных африканских видений обрыдлая обыденность, окружавшая Таню, казалась еще обрыдлее. Ах как славно было бы заиметь какого-нибудь заграничного гидальго. Пусть даже не европейского или американского. О своей мечте она как-то заикнулась Ндинге.

    -- Ну, ты чудачка. Чего же ты ждешь?

    -- А что мне делать-то?

    -- Как что? Предлагать себя. В правильном месте, в нужное время.

    В советские времена в газетах не существовало отделов брачных объявлений  В те времена не было и персональных компьютеров. Поэтому контакты девушек с иностранцами, желавшими вступить в брак с советскимми красавицами или установить с кем-либо из них  длительную связь (это уж как договоряться) происходили не заочно, а в результате личных встреч. Богатенькие евреи тусовались в синагоге на Лермонтовском; американские бизнесмены клеили девушек на «Крыше». Было еще несколько точек, в том числе и кафе «Дюны» в Репино. Именно там  Люба и заякорила своего Бобу.  Именно „Дюны»  и порекомендовала она своей, алчущей иностранного кавалера, приятельнице. 

    -- Ой, Любка! Страшно. Я на людях ужасно комплексую из-за своей задницы

    -- Да брось, подруженька. Не ценишь ты  своего достояния. Там, в «Дюнах» полно восточных мужчин.  А они это дело любят.

    -- Знаешь, одной как-то идти не с руки.

    -- Давай пойдем вместе. И Бобу с собой прихватим.

    В очередную субботу Таня стала собираться на охмурёж. Она надела модное, дорогое бельё (а вдруг), облачилась в черное бархатное платье,  плотно облегавшее зад. Поместила на изрядно открытую грудь вьетнамское ожерелье из переливавшихся на свету перламутовых бабочек. Скромно оросив себя парфюмом, она накинула на плечи легкий плащ и отправилась на трамвайную остановку, чтобы добраться до Финляндского вокзала.

    Ндинга оказалась права. В кафе за столиками было полно выходцев с Ближнего востока и Магриба. Лишь только Таня в сопровождении Любы и Бобы вошла в зал, как усатый турок впился взглядом в Танин зад...
    Через два месяца, после выполнения всех формальносьтей, чернявый любитель пышных форм увез Таню в мусульманскую Туретчину.