Здравствуй, детка! Это я!

Сайгон жарок и душен, иссушает душу и плоть. До самых косточек. Выдувает мясные части твои, надувая при этом пузырём подол длинного лёгкого платьишка. Превращая мясы в жалкое подобие той роскошной плоти, что была у тебя до попадания в этот адский город. Дешёвый отель на узкой улочке, тянущейся параллельно центральной. Я там тоже жила в дорогом отеле. Раньше.

Здесь нищета и запустение. На рецепшен почерневший высохший вьетнамец, наверно, ему сто лет. Исполнилось вчерашним вечером. Кожа тёмная, складчатая. Рубашка белая, когда-то была. Просто повисла на впалой, вдавленной внутрь, цыплячьей груди. Он пытается улыбаться, лучше бы он этого не делал. Стены белёные с потресканной штукатуркой. И ящерки, крошечные ящерки, бегут по диагонали вдоль стены. Повеситься, короче.

Мы с ним влезаем в лифт. Первобытный, доисторический. Он задвигает решётки, и мы ползём вверх с дребезжаньем. Открывает ключом хлипкую дверь. И я вваливаюсь в комнату со странным запахом. Нищета на Востоке везде пахнет одинаково. Здесь мне придётся провести неделю, может, больше. Пока не пришлют деньги из Европы. Я ненавижу нищету. Мне хочется биться головой о белёные стены. В ванной капает вода из неисправного крана. Убила бы этот кран. Я засыпаю до вечера. И в темноте тащусь на улицу.

Цветные фонарики. Гирлянды красных и синих лампочек над тушками уток, лаково висящих над уличными прилавками своими бурыми пузами. Я щиплю дешёвую булочку. Невесомую, пустую внутри. Тут такие продают на каждом углу. Иду к мадам Вонг. Мне через дверь просовывают письмо.
-Деньги будут завтра.

Я разрываю мятый голубоватый конверт.
" Я ненавижу тебя. Будь ты проклята! Но всё равно люблю."
Это Макс. Мы расстались с ним не очень хорошо, скажем. Он странно себя вёл, очень странно. Вечно спотыкался, промахивался. Не попадал ногой на ступеньку, тыкался носком ботинка. И чуть не летел носом, если я не успевала схватить его за хвост плаща. Курил, обжигая себе пальцы, до самого кончика. Все руки его вечно были в ожогах.

Пил. Виски в низком бокальчике с тяжёлым дном. Сидел, заложив ногу на ногу в болтающейся брючине. Выставив на всеобщее обозрение кусок волосатой ноги в тугом носке. И глядя в пространство, не видя меня. Витая в эмпиреях. Когда он напивался в хлам, я избивала бесчувственное тело. Била острым носком туфли, чтобы оставить синяки. Чтобы это чудовище наутро увидело синие руки и ужаснулось. А он только мычал что-то невразумительное. Ненавижу!

Мы оба ненавидим друг друга и не можем оторваться друг от друга. Как два гребца на галерах. Что-то соединяет нас. Какой-то рок, морок, судьба. Я уезжаю, он догоняет меня. Я боюсь увидеть его силуэт в пролёте двери.
-Здравствуй, детка! Это я!