Седьмое чувство

/*
Темно. Занавеска колышется холодом заоконным.
За дверью каталка тарахтит  – к завтраку. Вот,  дверь скрипнула, свет из коридора…   Нет, не вижу...  Тяжко…
Как нынче ярко представляется недавнее, и так желается открыть глаза!
Моргаю часто, а нет света, и не будет никогда. Да и глаз не открыть, под повязкой-то.

А быть может снимут, увижу?  Так хочется! Вдруг, чудо?!
Выключатель щелкнул.

- Малева,  таблетки, - медсестра  лекарства в руку вложила.

Пальцы  у неё теплые, кожа нежная, так и ощутила свою  шероховатую, давно немолодую.
Вот, разложила каждому на тумбочку назначения, в зеркало глянула:  шапочку на голове поправила, халат. Вроде, улыбнулась, или зевнула?
Дверь прикрыла за собой.  Темно… Бывало, лишь глаза прикрою - и в прошлое. А нынче, когда и не открыть их, минувшим и полнюсь

                ***



- С добрым утром, Елена Ивановна, как ночь провели?- красавец  Степанов поверх очков глянул, -  хорошо? Ну  и ладушки. К обеду домой отпущу.

«Елена Ивановна…  Странно слышать о себе с отчеством в девятнадцать лет. Хороший доктор, без нравоучений . Женщины сказали – повезло мне, Иван Ильич  гинеколог от Бога.
 А сама-то – дура дурой!  Живот два дня болел, в хирургию «скорая» доставила, думали аппендицит.
А как на кресло… – стыдно-о-о!
Доктор  тогда улыбнулся: « На сохранение вам,  Малева. Почему на учет не встала?»

- А что сохранять-то? – спрашиваю.

- Ясно, девица. Беременна ты.  Восемь недель!

«Беременна, слово-то какое…  Раньше и произносить  его  стеснялась. А теперь сама…»

- А если прооперировать? – чувствую, стыдом красным зашлась, и живот не болит, -  может  быть ошибка какая? – и с надеждой на доктора  смотрю

- Да-а, вижу ошибка ты и есть, Елена Ивановна,-  и глянул, как кипятком  брызнул, - недели две здесь проведешь. Об аборте забудь, поздно.

 А мне впору теперь к психиатру. Трясусь  припадочно,  по’том изошла и страшно,  жутко-о. Домой бы, к маме, прижаться к родной  и поведать, как было,   и зареветь, и пожаловаться-я…

                ***

Девки мои палатные спят, а меня в семь часов и будить не нужно.
 Нежиться в постели с детства не люблю, а теперь более минуты и не пролежать: поясницу будто веревкой  стягивают.
Пройдусь. Движение – жизнь… 
Да, какая  жизнь у слепой-то?
Вот, тумбочку нащупала, стойку кроватную, теперь направо. Здесь стол,  через четыре шага дверь…  ручку найти. Стена гладкая, а-а-а, это зеркало…
 И ведь не вижу в нем ничего, а прошлое как на экране зыбится.

                ***


 Снег крупными хлопьями, как занавески кружевные  развесили.
 Каждую снежинку рассмотреть можно! Вот, мелкие лучики ободком тонким перехваченные,  от них в стороны другие,  ёлочками, и  от того пушистые они, как котята…
Фонари  жёлто  марево снежное светят: блещут снежинки-озорницы, сверкают чудно, друг перед дружкой нарядами хвастают. Губы  да щеки влагой прохладной щекочут, таят слёзно… В подъезде, как всегда лампочку выкрутили. И кому они нужны копеешные? Так на ощупь и ввалилась в незакрытцую дверь.

- Пришла! - Валька громадной снежинищей  меня обнимает, - а мы  и не надеялись. Штрафной тебе! –  фужер с шампанским  подносит.

- Пей до дна, пей до дна!

А шепотом, губами пухлыми-влажными на ухо: « Как обещала, жениха тебе на Новый Год приготовила».
Народ  кто за столом, а кто у окна курит. « Эрапшен»  «Синим инеем»  бодрит.
Валька в длинных пальцах сигарету манерно мнет, усевшись на подлокотник кресла. Ухажер её зажигалкой щелкнул.

Шампанское холодное  заиграло сладко, горло пощипывая,  щеки жаром  вспыхнули, и голова  закружилась приятно…

Вдруг,  кто-то губами руки моей коснулся. Вздрогнула я.

- Коля, - незнакомый  молодец на пальцы мои дышит. Глаза у него голубые, голубые,  как небо . Ресницы длинные, что лучи у снежинок. Хлоп, хлоп. Губы каймой дивной подведенные и подбородок с ямочкой.

- Ну, что  замер, Коля? Танцуй девушку!-  и себя не узнаю. Вроде со стороны наблюдаю за красивой парой
А  талией тепло  его рук ощущаю,  головой плеча коснулась,  а оно огромное, мягкое, как подушка пуховая.
А губы… сладкие, трепещут в поцелуе, и руки-и-и …


                ***

Так, вдоль стены.  Здесь, три ступеньки. Ой! Нога внизу, а твердости и нет! По вертикали твердой скольжу, - каплей стекаю!…  Нет! Падаю..!
Руки чужие теплом поясницу обняли!  Сильные руки.  И кажется, вся  в них и уместилась, комочком невесомым  парю в ауре  неведомой.

- Осторожно, - руки говорят,- присядьте, девушка. Голос мягкий, в кресло усаживает.

- Напугали вы меня, однако.  Лишь успел. Я - Коля, будем знакомы.

 Девушка?В мои-то годы. Но, прия-я-ятно… Как в Новый год, сорок лет назад.
 
                ***


Утро морозное снегом искрится, редкие прохожие домой спешат.

- Вот, моё общежитие, - сердце стучит часто.  Что сказать на прощание Коле? А что он скажет?

- Встретимся? – спрашиваю.

- Уезжаю, вечером в Ленинград. Сессия, - шапку солдатскую поправляет.

- А ты, послезавтра,-  с надеждой шепчу.

- Нельзя, у нас в академии  по уставу. Время убытия, время прибытия.

Ты приезжай ко мне,  - Коля улыбнулся устало, обнял … а губы нежные, вку-усны-е-е…
Оттолкнула его.

 Как в комнате своей оказалась, не помню. И к окну!
Синий рассвет ночь новогоднюю  легкой поземкою гонит. Тополек молодой обнаженными ветками машет. Никого на улице. Дворняга бежит, суетливо лапками перебирает, нос по ветру, принюхивается. Остановилась да и глянула на меня глазищами влажными, сморгнула печально, и вроде знает мою тайну и осуждает…

 
Дочку  Светланой назвала в честь бабушки. Ох, бабуля ты моя, душа светлая!
Как с родителями объяснялась и по сей день вспоминать не хочется, а бабушка провела рукой по голове моей садовой, в глаза с улыбкой добро глянула и так, по-новому  жить захотелось …

                ***


- Я в палату вас провожу, -  Коля за руку меня взял…
 
Как давно я не ощущала этого И теперь кажется, вроде вся я в его руке  и уместилась

- Вечером  навещу, можно? – голосом  бархатным.

К чему  это, зачем? И вот, теперь страх от падения неминуемого, в недоумение обратился. Вспышкой глаза невидящие ослепило, дрогнула душа девичья … приятно….

- Спасибо, вам, Коля, - ручку дверную нащупала, а дверь-то открыта! Вошла и понимаю: девки видели меня с Колей. И смутилась.


Старухи   палатошные хихикать взялись.

- Вот, свезло тебе  подруга,  такого молодца отхватила. Бог, он  коли чего лишит то и радостью  какой обязательно  одарит. Из больницы и под венец! И не раздумывай! Видать  это  и есть твоя песня лебединая.
А мне и совестно от чего-то и приятно с этим. Совершенно неведанное ранее чувство проснулось,  и не объяснить его и сравнить не с чем.
Солнце в синеве морозной в заклон. Последний луч в инее  оконном застрял. Затрепетали льдинки мелкие светом чудным, да и потухли  в розовом закате.
- И как ты можешь видеть чего нам  с глазами не разглядеть, - удивилась моя соседка.
 А я сама себе подивилась: верно влюбилась, коли  о невидимом и вслух.

Дверь скрипнула.

- Добрый вечер, дамы!

Коля? Не ожидала. Думала  дежурно  свидание назначил, а он и в правду.
Чувствую аромат весенний, тонкий. Свежесть цветочная щеки  щекотнула . Розы!
И так, губами лепестков коснувшись, вдруг вспомнила  поцелуй посленовогодний, давний…

- Мы на прогулку,- за руку меня взял легко. Пальцы у него ласковые, бархатные .
А в палате тишина,  дыхания не слышно.

В коридор  с «женихом»  вышла. И видится мне согбенная пара: она со спустившимся чулком, а он в одном тапочке, ковыляют друг за друга держатся.

- Вот, эти ступени, помните? -  приятный голос вернул меня в реальность.
-   Одна, другая, третья, - рука его на талии моей. Теперь и не страшно по невидимым ступенькам вниз, когда вместе...

- А Вы  кто, Коля?- вот, так неожиданно и спросила. К теплу  голову повернула  и показалось,  вижу глаза его.

- Неудачник,  полковник в отставке. Холост, хотя, нет…  Нынче женат на сердечной болезни, с коей вот-вот разведусь. Заявление  приняли, завтра  процесс состоится.

- Значит опять к одиночеству, - неудачно пошутила.

- Нет, я вам документ через три дня представлю  и предложение сделаю, -  и улыбнулся.
Да, да улыбнулся. Я улыбку  почувствовала.  И глаза голубые, голубые,  как небо. Ресницы длинные, что лучи у снежинок. Хлоп, хлоп. Губы дивной каймой подведенные и подбородок с ямочкой.

- Был дважды женат и все неудачно, - вздохнул Коля, - браки бездетными оказались. Винил  в том жен, а к старости узнал, - сам бесплоден. Вот, так и не оставил после себя ничего, - грустно сказал.  Показалось, слезы у него  на глазах навернулись.

- А вы?

 - А я и не была замужем.  Так, всю жизнь с дочерью, теперь с внуками.

- Счастливая вы, - печаль в голосе его  необычайная.

И вдруг спросил: « Мы с вами нигде не встречались?» и закашлялся нервно.
- Ах, да, извините, - сквозь кашель.

Мимо каталка протарахтела, быстрые  шаги, девичьи голоса смешливо чирикнули...


- А вы значит не замужем? Хотя, опять я не о том! Извините.

И показалось мне,  отводит взгляд Коля, или наоборот рассматривает мое лицо внимательно.

- Не было мужа, да  и не жалею об этом, - без сожаления отвечаю.

 - А вы кто по специальности?- смотрю повязкой ему в глаза.

- Почти космонавт, - и усмехнулся, - Военно-космическую академию закончил. Затем Байконур и так далее.

И, вдруг, сердце  у меня остановилось! Замерло больно. Голова закружилась и не вздохнуть...       И тут же, будто верёвкой  его дернули. Застучало часто, кровь к лицу,  в глазах вспышка яркая.

- Вам  нездоровиться? Врача пригласить?

- Нет, спасибо, проводите, в палату.

И вот, не чувствую   я  тепла от руки его, и голос совсем не бархатный, и только вижу ямку на подбородке и губы, каймой подведенные.
Как на кровати оказалась  и  не помню. Лишь услышала : «Через три дня ждите, Лена, обязательно явлюсь с предложением  и  если согласитесь…»


Девки мои опять шушукаются. Видать не страшно больной  выгляжу, да  и сердце отпустило. Вздохнула свободно.

- Значит, предложение Коля сделал? –Тамарка, толстушка-хохотушка  спосила,- не упускай момент. Видели мы, как он  на тебя  смотрит. По всем статьям жених!

- Ну  вас, старухи, спать пора, - а сама и не разберусь, как совпало-то все. Хотя, нет, так в жизни не бывает…



Утро нынче обычное. Любка-санитарка недовольно ворчит, громко в ведро швабру окунает. Шлепает тряпкой брызгливо  и как прежде, ждет нашего ропота, дабы рявкнуть в удовольствие.

Обход, процедуры…
Пойду  прогуляюсь.  Нынче свободно двигаюсь по коридору. Окно, стена, кушетка.

Коля…   А вдруг это он и есть? Ну и что?
Странно.  Что он в слепой разглядел? Да, я стройная в свои шестьдесят.
Перед госпитализацией покрасила волосы. Зубы свои. Знаю – губы у меня красивые и морщин ни на лице, ни на шее. И ноги без вен и даже не искривились с возрастом.
А как он выглядит? Но к чему мне, ведь не вижу, и увижу ли? Хотя…
Красивый мужчина рядом со слепой женщиной - потрясающе!
Я в затененных очках,  в белом, и он, стройный, и марш Мендельсона. Мне никогда не играли марша Мендельсона…

Громко брякнула каталка. У ног  загремело  кастрюльно, покатилось, задребезжало.

- Верк, ты чего по ступенькам поперлась? Пандус-то для чего!

- Задумалась я...  Сегодня, Щукин умер, на операционном столе.

- А тебе-то что?  Сколь их было…

- Красивый он, интересный, говорил - полковник…

- Ты, чё, герантофилка, по старику сохнешь, да еще мертвому?

- Дура, ты, Людка...

- Герантофилка-филка-илка – дребезжала  крышка:  катилась, покачиваясь в сером мареве, удаляясь. Повязка на глазах у меня влажная и темно, как никогда.



                -2-


В перевязочной  поутру  аромат обожженной ваты и спирта.
Ловкие руки повязку сняли.

- Открываем глаза. Малева.  Глаза открываем!

А мне страшно…

- Боюсь, доктор, - прошептала и вновь провалилась в прошлое.


                ***


Оказывается,  мужчины-гинекологи лучше  женщин в этой профессии. Здесь, на сохранении, только и твердят об этом, а мне и не сравнить. Ну, им-то виднее…

Доктор выписку в палату принес: «До свидания, Малева, спокойной беременности тебе, родов лёгких.
Вот, дожилась: беременность, роды.  Слова-то  какие, вроде и не новые, а как  не  для меня. Ничего не чувствую: живот обычный, отеков нет, соленого не хочется,  хотя, тошнит поутру…
Солнце мартовское ярко брызнуло, - ослепла на мгновение, да и вспомнила: двадцать лет сегодня мне, - день рождения!
 Ворона с дерева каркнула – оглушила. Воробьи в проталине купаются, щебечут. Голова крУгом от воздуха сладкого. Ноги ватные, и вроде шевельнулось, что-то внутри.

Трамвай стучит стыками железными, и все на меня  смотрят.  Пальтишко старое, платок серый, пуховый; не отличаюсь  вроде от пассажирской публики, а глянуть – стесняюсь. Заскрипели  колеса, вышла и нос к носу с Валькой...
 
Статная девка: в дубленке, шапке норковой, сапожки фасонистые, пальцы перчатками кожаными обтянуты,  румянец на щеках.
Глянула из-под ресниц глупо, повела взглядом невидящим, да и прыг в дверь трамвайную. Не узнала меня – мышку серую.
В общаге подружки глаза прячут, лишь  одна, извиняясь: «Как-то закрутились мы, забыли. Ну и хорошо, что хорошо кончается. Рана-то зажила?»
Рана? А ведь и есть рана!  И не знаю, заживет ли …


Утром перед лекцией Валька в духах французских курицей квохчет недовольно, руками размахивает, глаза круглые, нос острый, что клюв.
 
-  Ты, куда пропала подруга? В деканате меня  заклевали.
 
Протянула ей выписку больничную и молча на стул присела. Голова закружилась, тошно от духа её французского и  говорить не хочется.

А у той, как диагноз прочитала, глаза округлились, ресницами хлопает.

- Ты поумнее придумать не могла? – справку мне протягивает. Губы подобрала, носом острым поводит  брезгливо.

А мне и не вымолвить. Глаза во влаге  и от того силуэт старосты в зеркале кривом извивается, нос длиннющий мимо меня, губы пухлые перед глазами шлепают и справка газетой развернутой колышется…
Заревела я, трясусь и чувствую не остановиться, вот-вот истерика, или ещё чего – в обморок.

           ***

Глаза жмурю, словно кто насильно их открыть  пытается и круги радужные…

- Без истерик, Елена Ивановна, открывайте глаза, ни то с закрытыми и выпишу.

И чувствую  улыбается мой доктор. Значит можно…
Ярко мир в сознание ворвался, дыхание перехватило, сердце бьется – вот-вот выскочит. А передо мной ангел  улыбается. Прижалась я к рукам её теплым, чувствую доброту  и силу их волшебную. Так, бы на колени перед ней, и в ноги кланяться до упаду…

- Через день выпишу вас, реабилитация амбулаторно.


Товарки мои палатные, захлопали, лишь в палату я вошла.

- Нет, девушка, обманули тебя. Не на глазах операцию сделали, - перелицевали!  Красавица! Глянь в зеркало, и пятидесяти нет!  Вот, радости-то жениху будет. Он,  тебе  сердце свежее, ты ему  глаза ясные. Чем не пара!

Пара? И в новь я в прошлое окунулась

                ***


- Так, значит, Колькина  работа, - Валька от возмущения шаг прибавила.

На улице морозно, скользко. Раньше-то по тротуару ледяному с разбегу пол квартала и одолеешь. Нынче же, помедленнее хочется.
Подруга  сапожками часто перебирает, оглядывается, торопит. А куда торопиться - приехала...

 - Сегодня же позвоним этому Коле.  Он, значит, и ни слухом ни духом? – остановилась, в глаза мне заглядывает, -  ты-то, чего молчала?


В ночь  окно снегом свежим закидало. Липнет он к стеклу тёплому, растет пологом белым и вот, уж не видно ничего.
 Занавеска колышется, будто  с улицы  ветром. Зябко. Нос  холодный и плакать хочется.
Проснулась рано, утру воскресному в удивление. Раньше-то до обеда  не разбудить, а теперь не спиться и столь мыслей разных:  перебивают друг дружку, настораживают, каждая первой быть хочет и не ухватиться ни за одну.
 Голова,  что чугунок.  Бьются  мысли о стенки  его и от того звон стоит, как под колоколом улеглась.

За стеклом месяц голубым  снег искрит.  Переливается изморозь оконная  разноцветно.  Реклама магазинная тревожно мигает, вроде  предупредить о чём хочет. А к чему? Свершилось всё. И как я её раньше не замечала?

 К обеду Валька явилась. Не раздеваясь на кровать плюхнулась, «Winston» на стол бросила, мнет сигарету душистую.  Прикурила, затянулась, глаза зажмурила и как «горыныч» дымом вонючим  и выдохнула:  «Коля удивлен очень,-  говорит, - не было ничего»…


                ***


Завтра на выписку. Эх, глянуть бы теперь кто он,  Коля тот.

Коридор и не длинный вовсе. Вот и ступеньки эти, холл просторный, за ним отделение другое.
Ото-ляринго-логия,- табличка. И далее коридор с палатами, окном на улицу заканчивается…

Зашла в палату, к Томке  на кровать присела.

- Скажи, где здесь кардиология, - шепотом.

- К Коле прогуляться решила? -  Тамарка в  яблоко  зеленое вгрызлась, -  в другом корпусе, через переход.

- Сходи, проведай, - глазом зеленым подмигнула.

Сердечко  затрепетало, в жар бросило. Значит, не тот полковник умер, не мой!
И вдруг неловко перед собой стало. Какой же мой? Размечталась старая. А, вдруг, тот это Коля?
Вот так гляну на него, он на меня.  Что скажу?  Что он скажет? Да, и  не хочу я на него смотреть, и говорить нам не о чем.
Дважды женат. Обвинял прежних жен, не ведая о своём бесплодии. По-мужски это?! А в тот год, как было? По-мужски?


                ***

- Значит, так! Вот номер телефона прохиндея Клои, идем на переговорный пункт, разговор закажем. Пусть отвечает, - Валька пальтишко мое подает, - молчать будешь, останешься с ребенком незамужней  до старости. Ты глянь! Не было у него ничего!  В милицию пойдем, кровь сдадим, а докажем! В училище его напишем!

На «переговорном» народу, как в магазине за туалетной бумагой, и не присесть.
 От духоты голова кружится, воздухом спертым захлебываюсь и никак придумать не могу чего говорить-то Коле буду. Замуж проситься иль милицией пугать?
Да и кто мы друг другу, после шести часов  знакомства-та?

 Представила, как он меня за руку берет, как губы его к моим приближаются, эти ресницы длинные… Только и успела на улицу выскочить.  А там,  наизнанку и вывернуло. Видать все, что за эти месяцы съела, в подворотне и оставила.

Вдохнула воздуха свежего и испытала  чувство новое, неизведанное, вселилась в меня сила неведомая. И так,  не рассуждая, не думая ни о чем,  двинула на встречу новой жизни, вычеркнув из памяти и Колю, и новогоднюю  ту ночь.

                ***


Ну, вот он и день последний, больничный. Старушки мои номера телефона на бумажках пишут.  Смешно...

- У вас же книжка записная в телефоне у каждой, нажмите мой номер, я -  ваш, и писать не надо!

- Нет,- говорят, -  на бумаге надежней.

Эх, старухи, старухи…

- А что, Коле-то, чего сказать, коли появится, - Тамарка слезу смахнула, - вот так  счастье твое придет, а нам-то как быть?

- У меня счастья нынче-е-е,- улыбаюсь я, - боле и нужно, ни к чему перебор в делах счастливых.


Мороз полуденный щеки обжигает, свежий снег скрипит празднично, небеса голубым простором полнятся.
 Аромат кофейный со свежей выпечкой  паром из-за открывшейся двери. Девчонки на улицу выскочили,  щебечут заливисто. Глаза их  ясные, щеки румянцем наливным. Застучали каблучками по тротуару выметенному.
Ёлка за витринным стеклом вспыхнула огнями сказочно.
Новый Год завтра.