Шторм

"...STOP  OTHER  SIGNALS..."               



Страница как туловище фантастического головоногого, убегающее вниз толстой змеей, мигающего покровительственной окраской. Коричневые, бирюзовые, шелково черные, молочно белые... очень метко (!) синие, с взволнованным каштаном волос и...  кажется...  первично задавшим цвет волосам, каштаном глаз... Страница достаточно клейкая для первого взгляда и внимание ложится на нее, словно на бороздку игла и пойманная бежит потом очарованная ее кодом. Код интересен. Игла медленно скользит в своем повороте и ментальный преобразователь окрашивает ее вибрацию в звучание... или излучение... но это точно ноты, красивые, богатым тоном сыгранные, в строгом ритме, со вкусом. Чистые, глубокие тона  дорогого фоно или рояля. Ноты  не все, лишь некоторые, будто пальцами настройщика пробежавшие от нижней до верхней октавы... громко прозвучавшие ночью, в пустом зале... в большом пустом зале, с сочным эхом... у которого женский и несколько капризный тон. Эхо отлично аудиально показывает громаду и пустоту зала. Но зал не совсем пуст. В нем, в самой его середине сидит сокрытый полутьмой человек. Кажется... мужчина. Он случайно забрел сюда и оглядывается, дивится тому что билетер все не идет и все еще пусты места которые ждут своих седоков... а уже потушен в зале свет и пробные удары рояля вежливо намекают на внимание к сцене на которой что-то уже началось. Мужчина улыбается, совсем как пассажир интроверт в купе, приятно для себя отметивший что поезд уже тронулся и пока никого нет, он едет один. М-м... как хорошо. Глаза его устремлены на сцену, уши внимают звукам... он уже делает первые определения, пытается скучно умничать, бредит, что - "Точнее передаст этот обертон виолончель в оркестре, струну которой полоснул переполненный страстью виолончелист (возможно он влюблен вон в ту скрипачку, с открытыми шеей и плечами, которые он во все время исполнения неизбежно видит и чтобы не заскучать ласкает в воображении). Смычок полоснет нечаянно, именно бессознательно, но звук получится удачно случайно тот самый, такой, словно женщина гневно и резко скажет "Не-е-ет"... Мужчина в зале уже привычно, (обычный скучающий самец) погружается в свое внутреннее ворчанье. "И здесь скучно, также как и везде, во всех этих театрах с их скучными постановками... Господи, неужели так все эти десятки тысяч..." Но вот со сцены полилась гармония в нотах и ворчун вдруг притихает, как притихает старатель над самородком... как совпало, это его любимая лунная соната... он очарован...он удивлен  скорым и  буквальным ощущением небольшой прохладной женской ладони в своей собственной, хотя просто вообразил себе играющие пальцы. Показалось что их прохлада просит тепла и воображение мигом рисует  хрупкие женские кисти в больших, мягких, теплых и бережных к ним мужских ладонях... Он с любопытством отмечает это... именно тактильное, живое ощущение знакомых рук... словно собственных. Он молчит, слушает, мелодия льется как лунный свет и стихает... все заливает тишина... произведение сыгранно, но... кто это? Кто так чувственно играет? Светотехник в ответ улыбчиво молча (он то знает сценарий) увеличивает яркость юпитеров  и посреди сцены рисуется огромная, белая, оконная рама, сквозь которую белеет рояль и за ним сидит девушка (точной и не видной в зале рукой сверху брошена горсть искрящихся снежинок, которые достигнув рамы, надолго, будто взвесь в воде, застывают перед ней в воздухе и сверкают крошечными звездами). Голова девушки запрокинута немного назад, как если бы она смотрела в небо, но полоска света нечаянно упавшая на глаза обнажает их спокойный, словно дремотный взгляд, устремленный сквозь раму в зал. Мужчина хмурится, острит зрачок, но тот бессилен перед расстоянием, не может разглядеть куда на самом деле смотрят глаза роялистки, в небо или на него? Девушка не дождавшись реакции в зале снова берет аккорд. Все вокруг оживает от новых нот и они цветастые, сочные, радужные,  плавно скользят со сцены на пол, сидения, стены... стремятся на потолок, наплывают на мужчину, отчего тот становится похож на раскрашенного клоуна. Эти ноты, незнакомого мужчине произведения уже громче, звонче, кажется далеко кто-то зовет кого-то и не слыша отклика все повышает тон. Произведение скоро проигрывается и музыка вновь стихает... Тишина... Сверкающие снежинки медленно кружат и стали больше, это уже почти хлопья и  сильно облепили раму. Но что? Ничего. Из зала вновь ни хлопка. Недолгое недоумение и со сцены мягко прогремели духовые басы... Сердито! Звук изобразивший мягко говоря что-то анальное все же мил, как это сделал бы ребенок в ответ на старческий подзатыльник отбежав да еще и высунув язык. Мужчине в зале даже привиделись надутые сердито губы дующие в мундштук... губы пухлые, красивые... и опять такое странное чувство их реального прикосновения в поцелуе... такого реального что он невольно трогает свои губы пытаясь развеять наваждение. На сцене вдруг ярко вспыхивает огнем  рама, и через минуту пугающего сомнения не пожар ли в самом деле, успокоившись безмятежной улыбкой светотехника, органично во время перехватив на себя внимание быстро занимается пламенем от нее рояль и девушка сузив  глаза глядит в этот огонь, но играет... продолжает, высоко поднимая локти и с силой ударяя по клавишам... (Мужчина в зале более охваченый интересом перекидывает ногу на другую, ага...) Ее лицо освещенно огнем, пылает его отблеском, оно точно расскраснелось от эмоции. Бешенно вокруг несется состав из новых образов нот. Ноты багряные, красные, розовые, пунцовые... и это уже не просто девушка... теперь женщина. Она встает из-за рояля... В черном облегающем платье... Волосы рыжие от огня, красива, спесива, зла... и кажется... сильной, опытной, под маской смущенной девы ведьмой. Рояль продолжает играть без нее и музыка становится жуткой, страшной, ирреальной, женщина совершает какой-то ритуал... на сцене вырастают тени, большие, зловещие, они сгущаются в комки, уплотняются, и вот это уже джины, демоны, разнообразные неведомые существа, радостно явившиеся на ее зов для своего веселого кутежа. Они пляшут вокруг женщины, прыгают на пылающий рояль и будто обжегшись пронзительно воют и заканчивая вой хохотом, пляшут и прыгают, прыгают как блохи, с рояля на сцену, высоко над женщиной и сквозь красную, дотлевающую раму в зал, там ведут хороводы вокруг мужчины... Все вокруг в красном. Пульсирующими  волнами картины ада бегут по стенам, с потолка на пол льется  багровое  инферно, в ядро, как в послевкусие образа, вложен гигантский котел на все пространство театра, в котором точно ураган видный из космоса, кружащаяся гигантская воронка, очерченная огненными реками заворачивающими в ее узкое нутро. Мужчина ошеломлен размахом разрешения постановки. Так это не просто отдельный рояль и несколько пьес... тут целый спектакль развернулся? Да так...  что теряется ощущение реальности (мужчина уже уверен что в подаче произведения присутствует гипноз). "Как живы эти проекции! Вот черти! Они даже ощущаются, да, да, я чувствую как они дразнят, хватают меня за волосы, щиплют больно за щеки и они горят, пылают как у  женщины на сцене... что это? Как им это удалось? Оживить сердце! Вот же оно, так и грохает, даже больно!" Мужчина вытягивается и оглядывается в поисках того невидимого проектора который разливает по стенам, полу и потолку ноты которые можно видеть. Сцена вся утопла в огненном зареве и не разглядеть уже той женщины, она видимо уже за кулисами... Вдруг из этого пожара громкий женский хохот пронзительно звенит на весь зал, громогласный, демонический, от которого заходятся ум и сердце мужчины, и не выдержав этих невиданных  перепадов тот скоро встает и спешит к выходу. И кажется ему теперь все места заполнены людьми с круглыми лицами, разноцветными глазами, устремленными все до единого на него, с жадным в них любопытством и застывшим злорадством. Кажется ему все знают что этот хохот над ним и непонятно кто так хохочет... но чувствуется кто-то большой и поглощающий, как огненная воронка запечатленная в голове.  Мужчина не глядя ни на кого, наконец, выйдя из зала, заходит в уборную. Повернув замок он скоро подходит к зеркалу и смотрит на своего зеркального двойника. Теперь их внимание прикованно к их же глазам. Они смотрят друг на друга пристально, въедливо, будто пытаясь глазами что-то раздвинуть. Взгляд их  принимает уже вид не очень красивый, маниакальный,  невидимка бы обязательно задался вопросом что делает этот чудной перед зеркалом? Но вот мужчина вдруг сереет, теряет очертание и растворяется. Но отражение его остается как стояло пристально всматриваясь, кажется оно более напряжено в глазах и странной мучительной гримасе пытаясь удержать себя от растворения. Невидимка подходит к зеркалу чтобы разглядеть поближе - как это так? Как же осталось отражение если оригинал исчез? Смотрит уже прямо перед зеркалом, не умея оторваться и вдруг фокус зрения невидимки накладывается так что он сливается с отражением мужчины и кажется невидимке что это отражение есть он сам, то есть он мужчина, а невидимка остался там, за зеркалом, в пустой уборной того странного театра, в который... я нечаянно попал бродя по зеркалам. Я почувствовал свой мир услышав знакомый скрип арбы и он как ориентир подстроил мой мир как нужную радиостанцию. Пока все было темно, вернее, глаза мои были закрыты и я еще оставил их так, не нужно спешить сейчас, а то ум зайдет за разум. Скрип донесся будто из далека, но уже я знал что это за форточкой, а за ней и перед ней, и во мне, и я сам - мой обычный мир. Я пошарил вокруг руками и нащупал кран, (точно, ванная) открыл, и окончательно убедился что "вышел" когда умыл лицо, полил на затылок, это быстрей приводит в себя... (себя? а кто ты?) Всегда в такие моменты было жутко, я долго не мог привыкнуть и боялся "переходов"  и открыл глаза, и тут же закружил ими образовав мутный круг, этим как бы утрясая в нормальный режим свой мир, раскидывая его по краям из центра памяти и собирая привычную картинку. Та-ак, тут ванна, над ней душ, пластиковая занавеска, отодвинута, справа от нее керамическая белая раковина, никелированный кран между бирюзовым стаканчиком с зубной щеткой и такой же бирюзовой мыльницей... крупный песочный кафель... Я вспомнил его матовую поверхность,  шершавую от кальция оставленного паром. Остановил и протер глаза, посмотрелся в зеркало. Момент определения что было сном, а что явь пройден, я вздохнул, закрыл кран и вытер досуха лицо и руки. Обычно в этот момент на меня всегда нападала непонятная, просто крокодилья зевота, очень навязчивая и глубокая, но странно, сейчас ее не было, и сердце все еще отбивало адреналин который пустили мне в кровь в том зале. В форточку заглядывали сумерки и эта тонкость была как последний штрих к моему миру. Я в нем и конечно сейчас же иду к Герману. Он тоже умеет "ходить через зеркала" (честно говоря он меня научил). Впечатление от последнего "выхода" затмило все предыдущие. Впервые за долгое время моих блужданий! И потому я скоро переодевшись вышел и спешно направился к одной кофейне. Герман всегда бывал там. Он не изменил себе и в этот раз, я подошел и он, едва меня завидев, тут же поднял обе руки, правую мне, левой привлекая официанта.
-Еще прибор! Ну... как ты дружище? - улыбчиво спросил он пожимая мне руку.
-Да честно говоря... как-то! - я ответил так нейтрально по привычке, как обычно, но сейчас понимал что вру, понимал что что-то со мной  не так, потому и пришел сюда к нему.
-Опять ты скучен... - недовольно скривился мой друг- ... опять иппохондрия?
-Нет Герман...-я не выдержал, выплеснул азарт в тоне и Герман сразу с интересом стрельнул в меня глазами -... я "выходил" недавно... и, знаешь, был в одном театре...
-А... понятно... - шире улыбнулся мой визави.
-... Так вот... это было так... - я вспомнил пронзительный романтизм заснеженной  рамы - ... м-м, так... Гера-а, не знаю, не могу подобрать слов...
-Что за театр?
-Я не знаю... когда я выходил зеркало было не моим, то есть не в моей квартире, и как только попал в зазеркалье там сразу собралось большое готическое здание, какое-то Европейское, и аллея от моих ног вела прямо к его входу, я не мог не войти... Вестибюль был полон афиш, анонсов, кадры из постановок висели на стенах, но никого не было... Никого вобще... И в зале тоже никого... Лишь на сцене была одна исполнительница, да светотехник где-то высоко над сценой. И постановка... что там было Герман, ты такого еще не видел!
-Я-я? - Герман прищурился советующим не забываться взглядом опытного воина - ... Приятель, я обошел все возможные театры "там" и если хочешь я даже угадаю продолжение... а ну что там было?
Я рассказал ему и стало очень приятно от его нахмуренного лица напряженного в попытке вспомнить где он это видел, я был прав, он не видел. Я предложил:
- Давай зайдем туда сейчас... не лень(?) уверен не пожалеешь.
Герман кряхтя зашевелился, закурил, но поднялся, подзывая официанта и давая ему на чай. Он большой охотник до "зеркальных грез", с таким же, утонченным, до занудства порой, вкусом. Он доверял только моему и, было видно, заинтересовался, отбросил лень. А так он бы и руку не поднял, сталкер, мастер выходов. Мы вошли в уборную этой кофейни и заперев замок загримасничали перед зеркалом. Переход невозможно объяснить. Просто и тупо оказываешься напротив себя и видишь себя уже не как себя, а как какого-то чужака с твоими телом и умом. В миг перехода как бы перестаешь существовать (это самое страшное, и впервые  настолько ужасает, что обязательно откажешься несколько раз) ты ни там, ни здесь. В этой застывшей, жуткой и абсолютной каталепсии можно разглядеть мертвых если задержаться из (браво смелость!) любопытства. Они зависли как сомнамбулы (призраки поэтому неподвижны, они на деле спят) в ожидании великого судного дня. И по ощущениям вокруг вроде ничего не  меняется, ты стоишь перед зеркалом как стоял, смотришь себе в глаза и если бы не это чувство себя как не себя, то мог бы и не заметить перехода. Но лишь ощутив это, подчеркиваю, страшнейшее  растворение, вместо испуга и ужаса, быстро вращая глазами по часовой как бы устремляешься к одной уверенности - так можно попасть в  зазеркалье. В нем все тоже самое что и здесь в обычном мире, те же глоссы как их отражает зеркало, но... осознание того что ты уже не обычном мире, а в зазеркалье, ломает всякую логику, рвет линейные цепи, они перестают быть той единственной точкой отсчета опираясь на которую мы ползем в нашем мире. Появляется возможность, странная возможность чего угодно и под ногами появляется новая точка отсчета, ее как бы вобще нет, вернее она на несколько порядков выше обычной, невидимая, бесконечная вселенная, и ты зависший в ней громадным, черным махаоном, и летящим в ней куда угодно и вместе с тем остающимся на месте (эффект бесконечности). Разум словно открывает до упора какой-то кран из которого льется, хлещет, топит цунами полной свободы сознания, мысль ничем не ограниченна, никакими логическими цепями... их здесь просто нет, это такое пространство в котором наверно возможно все.. без "почти", как в нашем обычном мире и его порядке вещей. В зеркале воображение как бы отражает самое себя и от этого удваивается, расширяет свое поле которое тут же приобретает свои законы (точнее их отсуствие) и новое измерение в котором первична и всемогуща  мысль, а также ее абсолютная свобода. Это словно выпасть из гнезда и научиться летать в падении и потом парить и понимать что гнездо нужно было лишь для того чтобы из него выпасть... то есть отправиться в полет... Но я увлекся, прости мой далекий дорогой перципиент. Сегодня было впечатление и я  немного расфилософствовался. Итак я увлек Германа за собой в мое впечатление чтобы он оценил. Я притянул по памяти ключ (когда я переходил то взял в ключ "любовь") сказал это Герману и он усмехнулся и, вобще, чуть не испортив переход, придавливая горлом смех, прошептал мне выразительно нежно одними губами - "Люблю тебя" и мы шагнули по ту сторону вот так, будто на редком фото - он со своей под...щей улыбкой и губами сложенными в поцелуй, я с тем выражением лица человека которого кто-то окончательно задолбал, но  друг и знает что все ему простится. Мы вращая глазами быстро настроили тот мой недавний театр. Он стоял прямо перед нами и гордо высился острым готическим фронтоном. Веял легкий ветер и было светло, казался полдень или чуть после. 
-Скорей...- поторопил я Германа идя впереди него и он, глядя с удивлением и даже с любопытством уже на мою интересную поспешность, снисходительно чаще постукивал своим правым каблуком, (в каблук у него вбита маленькая подкова, оберег, постоянный предмет моих шуток и причина его клички "Пегас"). Мы вошли в зал, на этот раз почти  полный и сели. Пока висел еще занавес закрывавший сцену. Светотехник улыбчиво и устало протирал свои  линзы. Было много людей вокруг, статно и солидно одетых, в основном богачей. Герман дождался когда погасят свет в зале и осторожно вынул скляночку со своим любимым Дарбандским ликером (молоко, мед, гашиш, опиум) и не отрывая глаз от сцены сделал маленький глоток. Все же поморщился. Поморщился глядя на него и я. Занавес поднялся, осветилась сцена и мы увидели огромный во всю сцену  портрет знакомой мне актрисы. Она была печальна и две крупные слезы оставили блестящий след от глаз  до губ. Это была просто девушка, но я пытался разглядеть в ней ту ведьму, которую видел в прошлый раз. Но нет, девушка, очень красивая, (я сейчас только более четко ее разглядел) слезы еще более омолодили ее и так молодую. И вдруг, резко хлопнув, портрет рассыпался на кусочки которые полетели как листья и приглядевшись я увидел маленьких голубей, белых, серебристых, золотистых... Они огромным роем залетали по сцене, неизбежно ворвались и в зал и я даже вздрогнул и защитно прикрыл глаза когда несколько, наверно, сот, прохлопало крыльями рядом с моим виском. Раздались далекие аплодисменты в зале, цепной реакцией это отозвалось и во мне и я почти уже поднял руки, но вспомнив об улыбке Германа, сделал вид что просто поправил воротник. (боковым зрением я заметил, не глядя на меня он все равно улыбнулся) Все эти голуби кружили в зале, над сценой, под потолком, никуда не присаживаясь, а только летали и летали, пока не превратились в крупные снежины и медленно опали по всему залу и я даже заметил как они растворяются на полу, тают не оставив никаких следов. Мягко зажурчала музыка со сцены. Появилась та девушка. Она смеялась и будто говорила с кем, ее движения говорили что она чем-то занята, как бы простой быт напоминающий возню в нашем мире. Присев она казалось что-то раскрыла на полу, затем руки стали  что-то гладить, ровнять. Будто сажает что. И да, через минуту, когда она неожиданно скоро покинула сцену, в том месте где она только что была, появилось маленькое растение. (Что это... голограмма?) Ствол потянулся вверх, от него разошлись как лучи изумрудные листья... вот это растение уже размером с человека, вот с двух, ширится, пухнет его розовая головка. Пока это еще похожий на каплю вверх бутон с прорезью на макушке. Но изнутри него что-то давит, вылезает лавой из прорези и, наконец, радостно, как несвободу  прорвав прорезь, бутон взрывается огромным красным цветком. Я никогда таких не видел, он точно неземной. Красные лепестки его оторочены черной и золотой полосами, пышен как румяная сдоба, высок под потолок и много рожков на поверхности. Они еще вылезают, раскрываются на такие же, но более мелкие, те в свою очередь на микроскопические и такое чувство что он все растет и растет, и заглянешь в самые его глубины, а он так и будет шириться и дробиться до элементарных частиц. Музыка звучит со сцены, кажется за кулисами всхлипывает гитара. И тут вдруг громкий струнный аккорд и... бах! Цветок мягко, замедленно взрывается, будто во всех его рожках стрекательные клетки сдетонировали на нечаянный выстрел одной, и цветок через секунду как бы расфокусируется в красноватый туман едва повторяющий прежнюю форму. Туман этот скоро и дымчато  расползается вокруг как кровь в жидкости или чайный пакетик в кипятке. Вот в нем утонули первые ряды, вот ряд за рядом он ползет к нам, вот мы в нем... туман плотный, удивительно густой хотя от сцены до нас добрая сотня метров и следовало бы ему быть поразреженней и я смотрю в сторону Германа и не вижу его. Не вижу ничего вобще кроме красного тумана который так меня поглотил что кажется сделал своим продолжением.
-Блин... как они это делают? - спрашиваю Германа чувствуя как при этом туман вползает мне в рот, при вдохе в легкие, у него привкус цветочной пыльцы, но Герман странно молчит и пошарив рукой слева я не нахожу его. Даже ряд передних сидений не нащупал... Страх.
-Герман... - громко шепчу я - ... Герман!
Но тот, подлец, или вышел не сказав, или разыграть решил, молчит. Я встал, вытянул руки и провел вокруг... за спиной кто-то как потеплел, я  повернулся...
-Ваш билет... молодой человек?
Какой-то толстяк в костюме насмешливо оглядывает меня. Я отхожу от него назад в туман, сделав вид что не расслышал. В зазеркалье опасно отвечать на вопросы местных. Туман так давит что глушит и звуки и саму тишину, и наваливается, темнеет, будто на меня ложат слой за слоем багровую акварель. Я иду в поисках хоть чего-нибудь, что может нащупать рука, но чувствую только пол. Так бреду я долго сам не знаю куда, наугад, сквозь этот багровый туман, ищу выхода. Мне нужно зеркало, хотя бы чистое стекло... отражение своих глаз, как же я выберусь в свой мир? Что за ловушка? Но вот ноги мои утыкаются в ступеньку, радостно поднимаю глаза, лестница, долго поднимаюсь по ней, и судя по времени подъема нахожусь уже на уровне крыши театра, а лестница все появляется на несколько ступенек выше и туман ни на йоту не потерял своей плотности. Я иду в каком-то коконе видимости вытянутой руки. Если это продолжится дальше я потеряю рассудок, он и так уже блокирован вопросом - что это за лестница и куда она ведет? Но вот маленькая площадка, наконец-то! Дверь и мусорная корзина в углу. Вежливо стучу. Открыла девушка со сцены. С любопытством смотрят на меня два каштановых глаза между двумя длинными, (красноватыми как гитарный лак) волнистыми реками волос. Она в проеме не до конца открытой двери, стоит, вложив друг в дружку  ладони в длинные рукава своего долгополого, толстой вязи свитера, будто греет их и близко рассмотренные глаза ее неожиданно добрые, ну может еще несколько насмешливые. 
- Добрый вечер... - "блин, как ей объяснить про зеркало?" - ... вы не могли бы мне позволить... воспользоваться вашим... вашей комнатой? - "что я несу, господи?!" - ... мне нужно несколько минут...
Девушка стояла все также насмешливо глядя (глаза как спрашивали "Что?"), она была пониже ростом и я заметил что комната за ней свободна от тумана и пуста, без окон.
-Я клянусь... ничего не трону из вашего... пожалуйста, всего несколько минут... - "б..., я сумасшедший!" - Однако она отошла и открыла дверь совсем.
-Входите...
И вышедши спокойно присела на крайнюю ступеньку, покорно давая мне мои несколько минут вглядывания в зеркало и борьбы с собой, вернее с желанием остаться. В комнате, я успел заметить, были только стул и зеркало напротив, в которое я сейчас всматривался для перехода. Стул держал меня, не давал настроиться. Он был повернут от зеркала так, словно на нем сидели не перед зеркалом, а влево от него,  против двери... будто кого ожидая. И долго после перехода мучил меня вопрос - кого?
Я часто просыпался в ту ночь. Лезла в голову тревожная мысль - "... но что та девушка? Ведь она не поймет, блин... появился, исчез... как-то... по дурацки все вышло" А в коротком сне под утро привиделась мне она (я смотрю сверху) сидящая на безумно красивом ковре (таком, с целым миром рисунка, какие я обожаю) и смотрящая на раскиданный  пасьянс. С утра до полудня я лежал в постели и смотрел в потолок. Как-то странновато ничего не хотелось. Разве что чай ободрил мозг заставив его немного поворчать и снова заткнуться. И опять я смотрю на приклеенный к потолку своим низом позолоченный колокольчик с цепочкой из его центра,  держащей лепестки люстры, уложенные в  давидову звезду, если смотреть прямо под ней... точка к которой прикованны мои глаза это пятнышко света отраженное позолотой колокольчика. У меня наверно взгляд человека... который, скажем, когда-то давно что-то заказал, что-то очень дорогое, нужное ему, такое что вызвало бы его счастье и т.д. И долго не шло, так долго, что он уже и забыл что заказывал в суматохе последующей жизни... кажется прошли эры, как вдруг... недавно, вчера, что-то всплыло пузырьком из глубин памяти, и пузырек лопнув шепнул о том дорогом... нужном... и он пытается вспомнить что же...? Что он так ожидал когда-то? Что там сейчас, на почте, ждет, неожиданно объявившее о себе почтовым квитком упавшим при раскрытии двери. Лицо задумчивое, веки прищурены, глаза напряженно вспоминают... верхним правым резцом слегка покусывается кончик нижней губы... Что? Кто?... Так ли?
Вспомнив про Германа и вчерашний вечер я поспешил к нему в кофейню. Он лежал там в своем ковровом углу, на боку, с трубкой наргиле, в руке подносимой ко рту, но не донесшей, застывшей на середине. Глаза закрыты, а брови мечтательно подняты, он дремал так, видно пойманный неожиданной каталепсией опиатного сна. Я осторожно вынул коричневый мундштук из его слабой ладони и раскурил почти погасший наргиле, а Герман с закрытыми глазами (также с поднятой и пустой ладонью) лишь медленно изменил свою мимику, мышцы лица как-то обвисли, опустились брови... Может лицо что спросило, не знаю, но выглядело как будто я отобрав мундштук как отключил шнур питания и Герман окончательно выключился. Опять этот его "дарбанд". На столике лежал его кисет с табаком, коробок спичек, пятнилось запачканное парой капель сливок  блюдце под пустой кофейной чашечкой, какая-то книга... "Перевод" разглядел и прочел я.
-Гера-а!
Герман не открыл глаз, но медленно поднял брови.
-Гер! - погромче позвал я.
Лицо его не ответило и я еще постучал мундштуком по столику.
- ... Але-е!
Лицо его поднялось и опустилось в вопросе - "М-м...?" - потом медленно как у рептилии открылись его глаза (зрачки страшно узкие, катаются где-то в глубине глаз как у богомола) и из его рта, а точней из живота, прозвучало слабое и очень далекое "Что... душа?"
-Что читаешь?  - я пожал его застывшую руку и немного потормошил, встряхнул ее, мне нужно было сразу завести его сонный мозг.
Зрачки Германа будто всплыли на поверхность глаз, прыгнули на меня, на книгу, он прочистил кашлем горло, оживляя себя как по частям, задвигался, вот глубоко вздохнул, вот, наконец, его ответ и  улыбчивое внимание в прищуре разочарованных явью глаз.
-Да так... герменевтика... 
-Ну как тебе? -
Мое нетерпение в вопросе выдавало волнение перед его оценкой, я тоже полностью и безоговорочно доверял его вкусу и мнению. Он уже  присел по турецки, окинув глазами стол и лишь взглянув на кисет тут же набил табаком трубку. Он запыхал ароматным, немного ванильным дымом и нащупав своими трансовыми глазами гарсона (в этот момент тоже взглянувшего на него) просто мигнул и гарсон скоро  подошел, спросил чего изволим. Я ничего кроме ответа Германа.
-Стакан талой воды... если нет талой, то ничего любезный... спасибо.
-И, голубь... - Герман кивнул на пустую кофейную чашечку - ... со сливками... сахара сколько сыплете?
-Чайную ложку... - ответил смущеный гарсон
-Мне полторы... - Герман медленно и дружески мигнул и скривил правую щеку.
-Ок?
-Ок
Гарсон удалился и я уже прокрутивший за это время все что видел вчера, напомнил.
- Что скажешь о вчера?
Герман недолго смотрел перед собой на стол, затем качнул головой.
-Да... впечатляет, есть... такое - он перевел задумавшиеся глаза от стола на меня.
Это было признание! Чтобы Герман так сказал?
 - А что именно?
Герман улыбнулся.
-Актриса конечно.
-Как она тебе?
-Очень хороша... согласен.
-А постановка? - хотелось его полной солидарности.
Герман куда-то взглянул и как прочтя там разрешение покивал головой.
-Тоже... тоже ничего... светло, романтично, юность также проста и скора как была ее маленькая роль...
-Но... как ты выбрался из тумана, не заблудился? - этот вопрос только ожег меня.
-Какого тумана?
-Ну который из цветка получился...
Герман присмотрелся к моим глазам и опять спросил.
- Цветка?
Я очень удивился глядя на его серьезно спрашивающие глаза.
-Ты что "воткнул" там под своим ликером?
-Нет, смотрел... но туман... цветок? Что-то не заметил... извини.
-А что ты видел?
-Мегаполис... она на небоскребе... фотосет типа там... на крыше
-Какой мегаполис?! - почти вскричал, а точней прошипел (слыша других в кофейне) я - ... блин Герман, ну за...л, серьезно?
-Да что ты пристал... - вторил мне тоном Герман - ... мегаполис и звездное небо... она почти голая... ты что не помнишь?
-Нет... мы по ходу разное видели... - я поразился возможностям того  театра - ... блин, это что-то новое...
Герман посерьезнел в глазах и они вспыхнули черными блестящими зрачками, видимо их увеличил вопрос.
-А что ты видел?
Я рассказал ему и он долго смотрел на меня недоверчиво, наконец  резюмировал.
-Что ж, значит ты только один это видел... удивительно...
Он усмехнулся, интуитивно показалось, с маленькой завистью.
-Что? - увлеченно спросил я, уже переполненный странной, сладостно щекотливой в груди радостью от пока еще неизвестно чего.
-... Ну как что? То что ты забрел к ней в гримерку... - он с интересом повернул опять глаза на меня... - это что, только для тебя было?
Меня как толкнуло. Только сейчас я осознал что туман меня к ней привел. И тот повернутый к двери стул! Что это было? Действительно из всего зала только я один нашел ту высокую лестницу и та ее улыбка под недоумевающее молчание прерванное лишь понимающим и разрешающим  "входите". Да и вышла! Из своей сакральной комнаты - актерской гримерки! А я вышел через ее зеркало... блин, так хамски.
-М-да дружище... - Герман был улыбчиво безжалостен - ... могу только в унисон ей протянуть тебе - "Фи-и..."
-Но я не ожидал... а что, ты меня не видел?
-Нет, в зале было темно, я думал ты сидишь рядом...
-А как ты вышел?
Герман опять серьезно прищурился.
-Мы вышли оба через то же зеркало в их уборной... и разошлись...
-Точно... это я был с тобой?
-Ну конечно ты...  хм...
Он пытался скрыть заинтересованную улыбку. Я свое волнение. Сердце никак было не унять, радостно и легко оно хлопало в груди как бархатные крылья того махаона и золотистая пыльца наполняла меня... и это так сладостно... опять таки, Булгаков бы наверняка  сказал - "Морфийное опьянение меркнет перед этой пыльцой, становится ее грубой, земной тенью, лишь своим неясным абрисом намекающей на настоящую форму высочайшего наслаждения..." Но то Булгаков, а я... Что за дурная привычка тормошить людей когда тебя что-то взволновало?
-А актриса Гера... что она?
-Ну... оставила впечатление своего намерения заставить о себе поговорить...
-И намерения мощного, умелого... согласись?
-Да, я бы ее включил в свой хит лист... но пока только внешность мой друг.
-И как она?
-Внешность? Ну одежда... ясно, театр, (да?) регламент, все вкусно... она молода... у нее очень серьезные глаза, сразу... Такое чувство что ждет чего-то... кого-то...  молода, но глаза так зрелы, как будто совершают некий самообгон, значит она умна... о друг мой, они у нее... не утони...
-А губы?
-Да все лицо... Гармония редкая, ей повезло, у ее пьес есть успех... ты заметил как было много буржуа среди зрителей? 
-Да кажется мы только с тобой и были там из смертных...
-Во-от... а глаза запомнились, но не их красота... то что было в ядре ее  взгляда... какой-то поиск или зов... сквозь весь тот театр... а? не ядро... жемчужина! А?
Герман уже блестел полосками глаз из под прищуренных век и снова засыпал. В своей короткой интерпретации он отразил то что я подозревал. Я поспешил вывести его из сладкой комы в которую он снова почти провалился.
-И что думаешь... это была... просто постановка?
Он усмехнулся и в ответ спросил.
-А ты думаешь это зов... Тебя?
Мне стало неловко. Он улыбался знающе что я так думаю. Он разбил своим вопросом и крылья и махаона... сдул золотую пыльцу.
-Н-нет... просто тот туман... и именно ее зеркало, ее гримерка... место где сценарии читают, учат, но... не играют, понимаешь, место свободное от игры, настоящее, там не актер... а человек...
Собственная логика защитила и приправила сахарной пудрой то сладкое чувство в груди, которое однако уже стало таять, его напугала скептическая усмешка Германа. Он поправил челку над глазом и сделал серьезным лицо когда вопросил:
-Сдается мне, она понравилась тебе?
Я пожал плечами, но не сказал вслух согласие.
-... Ты возможно уже хочешь с ней познакомиться, возможно влюбиться... потом завернуть ее в себя и так вместе счастливо засохнуть?
Герман давил, я видел он все равно мне напомнит кое о чем и вот:
-Помнишь...?  "Метаморфин"...
-Но Герман... она другая... не актриса... девушка!
-Но ты говорил видел ведьму...
Я вспомнил ту странную метаморфозу девушки в женщину. Герман покойно опустил веки.
-... А... все понял... в ядре, (ах как же я слеп) в глазах зов девушки мечтающей превратиться в женщину и если можно то лучше сразу в вамп, в кармен, в огонь... в ее глазах сладострастие, затаенное, конечно, под целомудрием девушки... и даже в твоем видении... обрати внимание на форму цветка, он фаллический... (вот, сука, знаток!) красного цвета туман... Ты не замечаешь символы? Его частицы - феромоны влекущие тебя к ней в... интимное, как ты говоришь, место... я имею в виду...
-Гримерку... понял...
-Не знаю старина, что тут еще сказать? Ты странник... она актриса... во всяком случае заложница своего театра... помнишь песню "фильмы" из раннего, романтического "кино", помнишь... - "Мы вряд ли сможем быть вместе..."? Кажется это... про вас?
В последней фразе было столько сарказма, вот, блин, разубедил. И еще продолжил, словно уже убив выпустил в тело еще ленту контрольных:
- Эти буржуа в зале... ведь это ЕЕ намерение СВОЕЙ публики, той к которой она принадлежит, все те люди в зале, драгоценности на женщинах, лысины их автоплатежей рядом... понимаешь, они не пришли бы на тот авангард который ты, дружище, там активно  расгаллюцинировал перед собой с ее подачи... понимаю, но, она все же кажется из тех, о ком помнишь, м-м(?)... кажется в "Онегине", есть женщины, мол, и чисты, и обаятельны, но поэт от них "признаться честно... бежал"... как там? - "Внушать любовь для них беда, пугать людей для них отрада..."?
-Хочешь сказать она... не Модель?
-Ну-у... возможно это ей грозит... только она еще молода, вот и все что тут могу сказать... и добавлю что это, твое, друг мой, воображение везде рисует Модель, которой ты упорно домогаешься и ищешь в зеркалах. Фильтруй, фильтруй... все эти постановки гипнодемо Ксантипп обернувшихся на весну Джульетами... Или как сказал, этот... как его?... Как же его... с-суку...? - Герман защелкал пальцем помогая себе вспомнить от чего гарсон вскинул на нас глазами - ... Как он сказал? Ундины... удильщицы? А...! (он щелкнул как маленьким выстрелом,  опять возбудив напрасную рефлексию гарсона) ... Господин Берроуз! Ну что вы так долго, ей богу?! Она не Модель, она девушка, актриса, воображение которой рисует себя как Модель и того невидного ей со сцены (от чего ее воображение еще более распаляется) художника... такого, знаешь, "... одинокого скитальца с утончеными вкусами...", того кто нужен, так нужен для создания полного ее образа... а за этим желанием кроется чисто женское тщеславие, а за ним... "Метаморфин". Уже не как запредельный наркотик, а как его ужасная ядовитая метаморфоза... Нет, друг мой,  Модель и художник сами должны совпасть, как мужчина и женщина нужны друг другу для зачатия новой жизни и неизбежно встречаются. Не знаю, я думаю, ты бы сам понял, не звал бы меня... Ты бы сам был уверен...
-Ты бы сказал что она красива?
-Приятна... я бы сказал...
Герман посмотрел на стол где как лежала ее невидимая фотография и добавил.
- ... а это интересней чем просто красива, в ее внешности есть сильный  флюид какой-то не выразимой в словах харизмы...
-Ты бы заинтересовался ею?
-Нет... - но все же признающе улыбнулся и уточнил - ... хотя  возможно, но уже... не сейчас...
Я не совсем его понял, но почему-то подумал -" и слава богу" и понял что остались мы все равно каждый при своем мнении. Я не стал спорить и молча дождавшись его опиатного, волнами накатывающего на его сонные веки, сна, благополучно оставил его в нем. Но впервые было так что разговор с ним не успокоил меня, а напротив,  как-то подогрел. Каждый день теперь я входил в тот театр с каштановоглазой актрисой. Каждая новая постановка смотрелась мной вовсю, и я читал в игре этой актрисы, да и во всем произведении, какую-то непонятную мне злость, агрессию... даже ненависть... и сюда же вдруг добавлялась странная и тихая грусть в ее глазах, и так контрастно смотрелись эти противоположные эмоции. Потом снова бегущая толпа баранов и этот длинный, почти во весь зал, бич в ее гневно замахивающей руке, создавая смертельную его волну, летящую ко мне... и рука ее, вдруг спохватившись и умело вычислив, однако, вовремя отдергивает его назад, и кончик бича, черное его жало, со свистом и маленькой статической молнией мелькает прямо у меня перед носом. Я покачивал головой оценивая ее диапазон. И все эти пьесы, которые она играла одна или с кем-то из статистов, неслись в моей возбужденной голове как птицы и роняли что-то из лапок, и я собирал... собирал эти ядра и выстраивались коренные слова, и я, каждый день по пьесе, как по коду который узнал недавно... читал слова - И все более гудел во мне вопрос - кто же он? К кому в ее настоящей жизни обращены эти злость и противоположные ему слова? Но вот как-то я увидел в декорациях лежащий на боку колокольчик, очень похожий на тот куполок что держит основание люстры в моей квартире, ну на который я смотрю когда думаю. Это моя привычка и вот я вижу этот колокольчик на сцене и удивляюсь - опять они играют с моим подсознанием? (ведь никто не знает что я смотрю на него) А на сцене еще и очень похожая на мою, люстра лежит, разобранна, сложены ее лепестки, там подальше треугольно валяется цепочка... Что это? Мой настороженный уже взгляд теперь нащупывает предмет за предметом, похожие на мои в моей квартире, они здесь рассыпаны в общей куче декораций, и как предупрежденный куда смотреть теперь глаз вдруг обнаруживает их как некое созвездие. Да! Много вещей похожих на мои. Как им известно содержимое моей головы и памяти? И словно мой взгляд от найденной случайно вещицы перемещает глаза как бы этаж за этажом вверх и на самом верху неожиданно встречается с глазами хозяина (хозяйки) этой вещицы. Конфуз. И я вдруг понял что ее насмешливые глаза очень напоминали глаза человека который обо мне многое знает... будто давно наблюдал и теперь, очень (подчеркиваю) аккуратно, подкладывает в каждую декорацию вещи знакомые мне. Для чего? Почему я? И вдруг опять услышал тот женский хохот вдалеке за сценой и похолодел. Им удалось меня обмануть!  Какой хитрый сценарист! Меня, странника, заставить так трепетать сердцем! Да это же надо мной хохот! Мои вещи, (мой любимый винтаж высмеян так тонко, прямо романтически!) и привлекающие сладкие слова... за ними негатив, все это казалось теперь стратегически выстроенным, как зло и  знающе. Как горько это совпало с тем что сказал Герман. Это же другой мир! И люди в зале как-то вдруг начинают оглядываться будто боятся как бы не над ними там на сцене смеялись, скоро надев смешные маски на свои лица, они дергаются в стороны в надежде найти того крайнего на кого можно перекинуть этот страшный для них смех. И когда в зале вспыхнул яркий свет то весь зал, все эти фальшиво улыбающиеся рыла были уставлены почему-то на меня. Не знаю, так и не научился делать невозмутимое и легкое лицо и  я шел к выходу, и  мне в спину все звенел смех той, и в самом деле взрослой ведьмы, мстящей мне непонятно за что, и я только (отчаянный аудиал) отмечал что этот смех был немного красив. Я скоро шел мимо сотен глаз которые, все, следя за мной, двигались, и видел боковым зрением, как колосья злаковых от маленького по ним смерча. И когда я лежал ночью, горя от непонятной досады, то все звучали в моей голове слова Германа - "Воображение... дружище... другой мир". А утром я отказался идти в зеркала и все казалось что за мной наблюдают невидимые глаза и насмехаются.   


Недолго я еще был в том городе. В том сумасшедшем и огромном городе, в котором я некогда затерялся, в попытке спрятаться от себя и от своей страсти... ревности... не испорченной еще до конца, но уже красножелтеющей любви. Душило пока лето... Уходила подруга. На вокзалах я, учуяв ее энергетический след, словно внюхивался в него, жадно нащупывал среди запахов табачного дыма, угля в бойлере с кипятком, пролитых солярки и мазута на шпалах, сквозь весь этот железнодорожный углеводород я чуял свою умчавшуюся где-то на день или два вперед меня любовь. Я чуял также  приближение ее абстиненции... Мне дорога была та кого я уже потерял, и все еще грустно тянул серьезными (как перед битвой... казнью?) глазами железнодорожную даль и слушал как во мне воют надежда и сердце. Глушь, что была мне родиной встретила меня, казалось бы, радостно. Но что-то здесь было уже не то. Все, казалось, были поражены каким-то странным вирусом. Каждый  спрашивая где я был, задавал еще ряд вопросов и  как не особо то дожидаясь ответов, задавал главный интересующий,  неизлечимый - "А деньги? Сколько привез денег?" Это и был главный симптом этой ментальной пандемии. Мужчины. Женщины же, (с левого канала поддав высоких) завывали, не женился ли я, нет ли детей? Я отвечал что нет и "подулыбливался" что-ли(?) их довольным от моего ответа (и несколько даже благодарным за него) улыбкам и... мне уже было дурно. Это были старые проекции, я не имел власти над их программами и бессильно молча слушал как те и другие затягивали и пропевали - "до конца... боже мой!" - свои старые Я-гимны. Кто родил девяносточетвертого ребенка, кто купил новую арабу... кого под новый год похоронили... Я наблюдал теперь день от дня этих людей снующих мимо, впечатляюще нагло заглядывающих мне в глаза и не найдя в них желанной солидарности к их беготне, неудержимо ужалив на прощание "деньгами" и "детьми" (ласково напоминая об их отсутствии) опять ныряющих в свой маленький каменный омут. Герман был где-то на севере (помню, он, еще там, в мегаполисе, опять полузасыпая от опия в своей кофейне, что-то бормотал про русских старцев, сибирь и конец света) и казалось бредом его сейчас найти. Прошло, прокалило августом лето, в которое я узнал что моя подруга не приедет, задушив и оскопив в себе свою любовь, во имя тех гигантских конструкций, остервенело устраиваемых ею вокруг своего чистенького офиса, с тюльпаном в кружке возле монитора. Таким представился ее мир, когда я не выдержав, все же зашел в зеркала. Такими предстали вобще все! Было тошно от того офисного занудства и я скоро ретировался. Странно спокойный я любовался сумерками бархатного сезона, разведя костер на берегу и укутавшись в плед, сидел и долго глядел в огонь и непременно подходил кто из бродяг ночующих на побережье и просил табака или немного серебра... меди, и добро, даже как-то бережно и скоро успокаивающе махая на мое - "Уже нет... но, присаживайся малый", он присаживался к желтому теплу и что-то рассказывал, под пение нескольких далеких мулл с минаретов, усыплял и мне снился отец. Были те кто знал меня давно и близко, испытывая ко мне какие-то собственные интересы, (второй симптом пандемии) звали меня куда-нибудь с собой и я решал теперь что, да, лучше так, в обществе не спящих, веселых, ночных гуляк, жгущих покер на какой-нибудь далекой даче или в какой-нибудь гуляющей  квартире завершающих свадьбу. Чтобы где-то рядом звучали голоса, смех, свобода от этих мучительно тягостных пут в голове и стягивающих сердце тисок. Но и там, среди шовинистски глумливого мужского клуба царили скука и "что делать?" застывшее в до-олгом... о-очень до-о-олгом зевке, и из него сочных, паровозных клубах наргиле. Какая тоска-а-а... (выдохнув полностью и шепотом вдыхая) ...хосподи. И были несколько зарисовок. Сумасшедшие  которых я невольно встречал в городе, гуляя по одному и тому же маршруту. По сумасшедшему получалось на квартал. Многие просто стояли каждый на своей улице, непременно возле своих ворот и глядели в свои, вероятно, миры, неотрывным взглядом, лишь переминаясь ногами, часами, словно ждали чего. Вот один сидит уже с утра, седой, полный, нахмуренный, курит, ку-урит, и смотрит, смо-отрит на дорогу перед собой, нервно поеживается при прохожих, словно хочет чтобы прошли поскорее... Если пройдешь после полудня, на камне возле ворот на котором он сидел пустая смятая сигаретная пачка, а в последующем далее окне, опять он, на подоконнике, положив склоненную голову на руки спит, сладко уснувший... Как насмотрелся что ли. Холодно на улице, так он через окно смотрит... Каждый день, месяц, сезон... Вот старая, сухая женщина (наверно долгожитель) сидящая на своем пороге и привстающая когда мимо проходит мужчина... Или медленно курсирующая с одного конца улицы (ее дом посредине) до другого... И тоже станет на углу и надолго замрет глядя на перекресток и людей, и как смотрит и как не замечает ничего, куда-то вдаль...  Есть ходоки отправляющиеся по городу. Удивительно добрая, невидимая рука (и скорее всего женская) одевает и заботится о них и они ходят по улицам чистенькие, причесанные, опрятные, неожиданно останавливающиеся, что-то невидимое и ужасно докучливое с себя стряхивающие, вскрикивающие, поднимающие ноги на повороте так, что увидевший это адекват точно угадает аномалию психики и невольно посторонится. А идешь мимо почты обязательно увидишь самого сумасшедшего, так сказать большого боса, он весь заросший, черные сальные волосы, борода, и глаза его такие... вобще дремучая глухомань разума, сидит на трубе годами, и зимой и летом, в огромной черной овчине, почти голый под ней, сидит и что-то бормочет про себя тихо... местные провинциально метко прозвали его робинзоном крузо. Он действительно напоминает островитянина на теплой трубе и квадратном метре островка собственного безумия.  Маленький город и долго они в нем уже живут, прижатые друг к другу, что-то все высматривая своим тоскующим взглядом и от этой тоски уже сошедшие с ума. И я сходил с ума вместе с ними. Я сходил с ума от прокрустова ложа города который своей сжатостью давил и душил стенами, домами, телегами и людьми. Разбитые тротуары выгоняли невольно на дорогу и чудовищно... мерзко... противно светящие огни тележных фонарей слепили мои привыкшие к темноте глаза. И проезжали садистки медленно, непременно пыля, оглушая грохотом и казалось что кто-то за этой слепящей белизной огня злорадно всматривается, зная что действует на нервы и обрадованно медлит, наслаждается...  Новый год одиноко (даже без Германа) встреченный, с ужасной мигренью (уже с утра в болезненном поиске по квартире хоть полтаблетки аспирина, а потом хоть одной открытой аптеки в городе) на утро казался отмененным. Где ты чудо? И вот как-то навалило снега, подложило льда, загнало в хижину и неизбежно от книг, а потом скуки, притянуло в зеркала. Что там было! Я прошелся по коридору созданному наблюдателем по моей просьбе и заглянул по знакомым. Все они, также по причине зимы и скуки загнавшей их сюда, ярко жили. Их миры смачно пульсировали чьей-то (не их) блестящей болтовней, какими-то чужими фото и гордыми возгласами, призванными оттенить золотое, придающее весу молчание настоящих хозяев этих зеркал. И казалось все они как бы обмазаны, зараннее и ожидающе обмазаны неким липким гелем что должен удержать на себе ту золотую пыльцу... Все ждали на себя эти самые фотоны, выстреленные из особых, чутких к красоте глаз, фотоны, которые не просто отразятся, а сами создадут своим светом ту совершенную форму, или исправят ту что есть... Всюду я встречал выставленный на фасад готовый (с милой шутливой просьбой заполнить его признанием) шаблон, и он подозрительно точно напоминал форму, конечно же, Модели. Все будто готовы были поменять себя на нее... напялить ее мантию на свою пустоту. Именно тоскливейшую пустоту, которая неизбежно следовала после всех этих афиш, лозунгов, портретов...  Я бродил по тому маскараду. Тоже под простенькой маской, немного фальшивя... так было  принято здесь, (маскарад) меня бы не поняли. Затем, как это обычно бывает,  маска въелась, фальшь оправдалась и тоска хоть немного перестала давить. Я скоро набросал любимых глосс в одно свободное  зеркало, прималевал к ним немного вангоговского солнца, (выделил сочным, типично овновским, бело-желтым) чуть добавил минора... философии... Вобщем  задрапировал свою шестую палату разноцветной марлей и вот уже ко мне тоже можно было зайти и попробовать мою кухню. Вот ко мне стали заходить старые друзья, я к ним, полились ночные диалоги, радостно очнулись хоть какие-то чувства, азарт и белая тоска за окном стала даже симпатична. И было в этом ряду миров в зазеркалье два в которые я упрямо не заходил, хотя и было интересно, что там? Я гулял по зеркалам и когда наблюдатель предоставлял мне возможность собрать любой из миров, то я сразу исключал мир своей подруги и тот готический театр. И как-то они были связаны между собой, эти оба мира, не только каким-то необъяснимым негативом ко мне, но и еще странная, может даже глупая мысль сверлила в голове, что разрыв с подругой по вине той, скрытой в девушке, взрослой и красивой (сейчас уже не могу не признать) ведьмы из театра... (возможно слово "ведьма" несколько грубое, но лично я придаю ему другой, более внушающий уважение смысл - "знающая мать") Не знаю, было в этом какое-то каббалическое присутствие. И вот, как-то ночью, томимый новым приступом аседии, я уже почти выходил, как в зеркальном коридоре вспыхнуло красивым синим одно дальнее зеркало... Из него чинно вылез лакей и торжественно подойдя ко мне протянул ароматный конверт. Я взял, отошел (лакей остался стоять) и вскрыв прочел: - "Не затруднились бы вы уважаемый придти сегодня на мой "Вишневый сад"? Если затруднились бы, то прошу вас хотя бы пришлите ответ с лакеем. С наиподчеркнутым уважением С.В." О, как я удивился! Этот вензель из того театра! Красиво выведенные одна в другой буквы кириллицы (тонким золотым по черному бархату занавеса, таким тонким что я не сразу разглядел золото линий в его черноте, но именно эта их едва заметная  тонкость, поразила меня вкусом схожим с моим), не заставили долго думать и сомневаться и я шепнув лакею что он свободен поспешил в зеркало и в театр. Вместо фасада которого, однако, меня обступили, наверное, несколько тысяч больших, раскидистых и цветущих вишен, окруживших небольшое озерцо, на берегу которого сидела та девушка с каштановыми глазами, актриса. О, сколько чувств я нес с собой неслышно ступая по песку идя к ней. И вопросы - "Как она прислала мне письмо если мы не знакомы?";"Но где же зал, зрители?";"Не порчу ли постановку?" и т.д. гудели, ворчали, пугали... Но вот подошел.
-Добрый вечер...
Она сидела на песке и не подняв лица вскинула на меня глаза из подлобья и волнистых, но уже немного другого (рыжеватого) оттенка волос. Лицо то же, молодое, с глазами постарше. Улыбнулась чуть.
-Вечер? Сейчас уже ночь...
-Ну... ночь... добрая
Я тоже заулыбался. Я вобще-то был смущен этим неожиданным ее приглашением и (странно!) немного затруднен в выдавливании из себя того балагура коим привык быть с женщинами. Она была совсем еще девочка и казалось теперь странным как я мог углядеть в ней женщину, но женщина все равно сквозила через глаза. Это девичьи глаза смотрят, а женские видят, и вот она как бы видела мое смущение. Странное непонятное и напряженное смущение меня, только не пойму художника или мужчины.
-Ну и чем маетесь? - спросила она с улыбкой посмотрев на воду.
Я поднял брови буквой Л ( от чего стал похожим на Марлона Брандо в "крестном") и мой голос якобы равнодушно зафальцетил.
-Да-а... так... честно говоря ничем особенным... (Брандо улыбчиво  блестит глазами) ... а если короче, то наверное... всем понемногу... Плаванием... Зеркалами вот, польщен что тоже участвуете... боксом... гроу... ну иногда... онанизмом... Шучу, шучу... (Брандо своей нижней  губой вниз и бровями также буквой "Л" смеется и дружелюбно успокоительно протягивает вперед мясистую ладонь)
-Понятно... (слава богу она действительно отнеслась к этому как к шутке) ... что пропали, не заходите?
-Ну... просто... - я никак не смог это объяснить - ... (?)
-Ладно... Как вам мой сад?
Я обратил внимание на деревья вокруг озерца и заметил как цветы на них, бывшие до этого почти еще почками, теперь на глазах распускались и вокруг посветлело от их белых, отражающих свет ромашек. Цветы не остановились на том, а выгнувши свои белые лепестки уже наизнанку, набухали темнокрасными тычинками, из них как надулись кровавые капли, еще более увеличились и вот, спелые,  блестящие, красные вишни сменили недавнюю матовую белизну вокруг на более теплые, осенние тона. Даже небо порозовело. Она, показалось хотела встать (поправила на коленках платье синее как озеро) а я захотел сесть на теплый песок рядом с ней и дивился тому как красиво было это место. Захотелось сделать ей комплимент (я странно все забыл, все свои сомнения вызванные, черт бы его побрал, Германом) И вобще хотелось снять свою маску (темно синие, с маленькой, почти стертой  надписью "Аэрофлот", матерчатые очки для сна, просто взял и вырезал в них отверстия для глаз). Еще было немного неловко от своего псевдонима который подхакивал зелени моего зеркала слово - "Somniferoom". Мне уже казалось что я перебрал с форсом.   
-Честно говоря мне очень нравятся ваши постановки, игра, вкус... вы сами... все ставите?
Она улыбнулась шире, как-то по детски теперь каштанили ее глаза и в них отразилось что-то любопытно и недоверчиво открытое сквозь шутливый ответ.
-Ну не Пушкин же...
-Ах-хах...
Я чувствовал какую-то доброту ко мне, расположенность, ее глаза впервые не грустили и часто вскидывались на меня, бегло окидывали руки и плечи, прежде чем взглянуть мне в глаза... и взглянуть так, робко, словно прокрасться своими глазами в мои, лукаво стянуть там что-нибудь из того что мне тайно нравится, укромно и тщательно рассмотреть, примерить и... затем вернуть, вот так, на себе... Она стряхнула с ладоней песок, протянула мне руку и я легко поднял ее. Она отряхнула платье. И оно  так идет ей... как по душе... мне, как сонастроенному (наконец-то!) гипнотику, отдающемуся этому месту, ей... новому чувству... Казалось она хочет понравиться мне, намеренно отошла к воде показавшись мне вся... ветерок волновал ее волосы и синее платье играло своим, чуть выше над (м-м-м... и подобрала же) коленками колоколом... она что-то делала руками перед собой (не было видно за ее спиной) и вот я, только лишь усмотрев в движениях ее лопаток и локтей,  знакомые опускания их ниже и ниже, вдруг спросил себя - "она...  растегивает платье?" - как в молчаливый ответ платье опало с нее на песок. Нижнего белья на ней... нет. Ее пышные рыжие волны скрывают только шею и плечи до лопаток, спина зауженная  в талию, (дивно резко для мужского глаза) затем, плавно и гармонично влитая в бедра с ширину чуть уже плеч, ниже ровные ножки в коленках с ширину чуть уже талии...  щиколотки скрыты в складках платья. Молниеносно проносится образ изящных песочных часов, пока я успеваю окинуть ее тело своим, тут же привычно (прилично... комплекснуто?) увернувшимся в сторону от неожиданно обнаженного женского тела взглядом... испуганно метнувшимся на озеро, которое от него, заострившегося (может потому быстро отвернул, чтобы не поранить ее тонкую кожу?) покрылось мурашливой рябью... глаза (лишь бы не глядеть... не гляде-еть на эти девичьи чары) метнулись с озера на набухшие уже донельзя багровые вишни... лопающиеся, истекающие соком...  уже дождем стучит его кровавая капель... да что там, с тысяч деревьев вокруг озера хлынул ливень и красные ручьи скоро образовали свои знакомые мне уже русла (спокойными дугами) стекающие в озеро... краснеющее, багровеющее, часто пульсирующее волнами омочившими ее платье и ступни... Она, как дождавшись когда растворится в ее природной ванне вишневый сок, выступает из платья одной ножкой... другой... (ягодицы при этих нескольких шагах, приятно показали себя, несколько раз по женски крутовато поглядев в обе стороны) она входит глубже и погружается в эту кровавую мглу. Она вся (по шею и личико) сокрыта под бурой водой... поворачивается в мою сторону, в глазах улыбка и будто маленький испуг, как если бы она боялась быть в этом озере одна... без меня... Я не знаю что со мной...  Что с моей головой? И такое тепло от озера, как если вишня долго грелась на солнце и сок передал озеру его жар... и так хочется мне самому раздеться и войти в него... понежиться рядом с ней в этом красном тепле... ни разу я не принимал таких диковинных ванн. Она ждет меня, вижу по глазам... губам, что молчат чуть приоткрытые... Молчат как боятся спугнуть кого... Меня? Да... Я уже более рефлеторен, взволнован, взведен как курок и одно лишь прикосновение к нему... берегись... Я в маске... Кажется что только в ней... кажется что наг... мысль быстрей движения, но вдруг... что-то  точно громко каркнуло... раз... другой... вот темнота, коридор, зеркала... одно странно мигает... "Агрессия"... "Ненависть"... читаются эти сигналы светового морзе. А-а... моя темпераментная подруга... И кажется она все видела! И тут вдруг все зеркала загорелись каждый своим цветом, замерцали  своей, тут же клеющей внимание частотой, очень оживился в их привлекающих цветах и ярком свете коридор и неприятно показалось что все видели "Вишневый сад". И еще неприятней чувство холода нагого моего тела в коридоре. Когда я снова стремглав бросился в ее театр, то уткнулся там в занавес и золотой вензель. Стало грустно... досадливо кусалась нижняя губа и злились брови. На таком моменте! Как восхитительна была пьеса! Красива актриса, ее тело, ее непонятная ко мне доброта, тепло... Что это? Она меня пригласила? Одного... в свою пьесу? Обнажилась... Почему? Все не мог я допустить к себе ту мысль что могу нравиться ей, что, да, я нравлюсь ей и она откуда-то меня знает уже очень давно... Как только эти мысли  всплывали на поверхность, то окружающие меня унылые декорации шестой палаты безжалостно топили их обратно в глубину и они уже не высовывались напуганные увиденным. По сравнению с ее декорациями... нет, не подберу слова, пощажу палату. Я вышел. Ночь без сна, сладкий чай, сладкий дым... надолго приковавший к себе мои глаза вид из окна... мягкие, жирные, белоснежные мазки протянутые горизонтальными полосами в белый бутерброд... В приоткрытое для дыма окно подвеивал мороз и слышалось долетающее с близкого вокзала -"гургургур..." первой, самой ранней электрички, собирающей в себя своих сонных фантомов... Уже утро... Мысли... мысли... Модель? Она? Герман приснившийся вместо нее в коротком сне, со своей той же чертовой улыбкой и шепотом - я тебе такое пораскажу-у... и вызвавший утреннюю дружескую грусть - где ты старина? Кое-как протек день и вечером я опять вошел в зеркала.  И сразу заметил как вдруг все создали сады... театры... У подруги он получился все равно как офис или кабинет обклеенный фотообоями. У кого-то сад (ужасно) дисгармонично прилеплен прямо на склон горы, вон видна и фигурка террасного земледельца. Все зеркала кричали, манили в себя цветами, словами, портретами... Весь коридор фантастически сиял и переливался как мозаика светомузыки. Это было что-то вроде бала маскарада на котором все собрались под масками, стоят, общаются, о чем-то серьезно говорят со знакомыми, громко, как бы стараясь чтобы услышал(а) кто-то на кого бросаются украдкой осторожные взгляды. Я опять забродил по этому зеркальному карнавалу. Не знаю, меня влек театр, но я почему-то проходил мимо его черного зеркала с золотым вензелем и всегда возникало чувство что из-за пазухи занавеса в этот момент выглядывают каштановые глаза, которые как бы поглядывают в зал - полон ли? И вместе с тем они так странно вовремя совпадают с моим проходом мимо по коридору, а узнав меня тут же исчезают. И в них точно была обида, даже не в них, а в этом их исчезании при виде меня. Не знаю что тогда заставило меня гулять мимо театра? Попытка сравнить миры? Чисто мужское полигамное желание объять необъятное и оказаться одним... в нескольких...? Но я гулял там в  зеркалах, после поразившего, наверно не только меня, но и остальных "Вишневого сада", как ни в чем не бывало, не заходя к ней и не выдавая своего восторженного отклика ни в земном послании, ни даже в телепатеме. Но косил боковым зрением, когда проходил мимо золотого вензеля - не покажутся ли снова ее глаза, каштановые, добрые, немного насмешливые... И все думалось мне что если она Модель то, (гад все таки ты Герман) мы совпадем, все должно произойти само собой... И чувствовал я что не к добру как-то все это... Не знаю, просто чувствовал приближение чего-то сильного, мощного, похожего на цунами, но не придавал значения и сомнамбулой ходил по расветшему коридору завороженный магической иллюминацией зеркал. Но вот, снежные мазки за окном посерели, испачкались, прорвались в них черные дыры и словно гигантским белоснежным полотенцем зимы весна почистила свои зеленые сапожки. Тревожно завеял март и зеркала потускнели, застыли недавними зимними образами, реже оживали... Март словно взбесил всех. И в зеркалах и здесь в шестой палате... Я чуял ту цунами уже по ногам, коленям... она приближалась поднимая какую-то всеобщую агрессию... Будто предвосхищая мировую войну. На улице теплело, а  зеркала стали как лед и особенно те два куда я не заходил. Какие-то иглы теперь торчали из зеркал и казалось своими  остриями были обращенны ко мне. В свой день рождения я зашел в зеркало к подруге. Там она сидела с каким-то парнем, за столом, довольная, будто построившая наконец тот свой космодром и теперь  отмечающая. Стало мерзко... особо при виде меж ними моего любимого вермута... "бьянко"... Я вышел в коридор, испытывая чувство... такое... смогу ли передать? Хотелось залить ее зеркало чем-то темным, вонючим, кислотным... и чтобы растворило... смыло... в унитаз... в канализацию... прямо  в ту жижу! Вот тебе и Тарковский! Вот б... тебе и метаморфин... катарсис! За тобой в моги-илу...? Край све-ета...? Все... Все... К чертовой бабушке всю эту холодную войну! Все эти нервы... Все... Свободен! Свободен? Хм... Ну да... конечно свободен... для всего нового... более интересного... уровнем... (погромче в сторону зеркала подруги) ... куда уж повыше! Все нормально... Ведь есть... есть... Модель... Она так неожиданно проявилась и теперь я был убежден что это так... Все складывалось само собой. Я не мог выбросить из головы каштановые глаза и вместе с тем все отталкивал, отдалял от себя эти сумасшедшие мысли... неужели я действительно нашел? Ее? Да что ты тупишь? Ну конечно, просто подруга, взбаламошная и ревнивая, стояла особняком, как забор на котором было черное, небрежно намалеванное - "Я есмь модель!" И этот забор все держал и куда бы не шел чтобы его обойти он оказывался вокруг и эта надпись как бы переливаясь по доскам оставалась на месте перед моими глазами. Но теперь никто не помешает мне окунуться в тот театр... в ту доброту глаз... Скорей же туда... (во мне словно амнистировали мысль что этот омут глубже и эта его глубина под стать моему мужскому ныряющему размаху) ... скорей. Я стоял в коридоре и зеркало было прямо у правого плеча и сердце просясь в него нетерпеливо билось... Я вошел в зал и сел на привычное место в центре, оно почему-то оказалось свободным, хотя людей вокруг собралась тьма... О-оу, ее постановки до сих пор в ударе, (даже загордился ею) сколько людей! Я хотел  интимно разглядеть ее глаза из занавеса, приглядывался и тут... в щель образованную складками занавеса, точнее из нее, высунулась рука, из под которой длинной змеей вывернувшись шлепнулся на пол бич... рука раз встряхнув его ровняя, взмахнула порезче и бич изогнувшись черным зигзагом в миг достиг меня... я ощутил сильный удар по лицу... в голове громко гукнуло, на миг вдавив меня внутрь до мимолетного самадхи, и опять выдернуло из него тем, что загорелась левая сторона лица, как если бы кто плеснул в него кипятком. Я успел заметить как разлетелись в разные стороны кончик бича и моя маска "снотворного", (замерла в полете... каким-то... сюреаллистическим лифчиком). И кончик бича алый, как макнутый в краску... Я приходил в себя, секунда за секундой, и все что отмечал было плохим... плохим... эхо хлестнувшего меня поцелуя замерло звоном в ушах. Пощупав щеку я ощутил теплое, рваное... кровь... блин, капает... люди смотрят, вся эта огромная толпа... Я (зачем?) глупо улыбнулся, едва выдержав жгучую боль в щеке и с этой глупой  улыбкой еле продрался обратно в свой коридор, оставив за собой по следу морзянку из тире и точек капель крови. С днем рождения дружище! - обязательно бы подтрунил паяц Герман.

Зеркала были оставлены. Тепло весны позволило гулять и я опять  выходил в город. Ноги сами несли меня к рынку, маленькому провинциальному, там было много людей и я приходил, садился напротив него на остановке, как если бы куда собрался ехать и наблюдал и мучился вопросом - ну что здесь писа-ать? Меня тоже наблюдали глаза из глубины ждущих отправления кэбов... Еще один окончательно спятивший сумасшедший - сидит... смо-отрит... (с обязательным "хым" в конце придающим тону их внутреннего голоса убедительности и местного колорита) Люди текли непрерывным потоком и их как бы река сквозила через дороги, улицы, двери магазинов, кэбы... подъезжающие... отъезжающие... Рынок гудел напротив и оттуда неслись разнообразные запахи среди которых преобладали свежих зелени и рыбы. Своей маленькой пульсацией жил этот маленький город... на краю света(?) и его сердце было в этом рынке. На остановке встречались старые знакомые пешеходы, недоумевающие - что я здесь сижу? И опять начинались деньги... дети... почему такой худо-о-ой?! Как они гордились своим  жиром! Это была их как визитная карточка - видишь сколько я ем. И почти все были уткнуты в маленькие предметы в правой или левой руке, как бы в магические пультики управления самими собой, в напряженном поиске в них новой команды и подносящих эти пультики к уху и слушающими что и как им делать. Проезжая в лихих пролетках зажиточные, завидев меня на остановке замедлялись, громко (слышал вероятно весь рынок) предлагали подвезти и дружелюбно смирившись на мое -"Нет спасибо... я кое-кого жду" гуднув клаксоном мне, а сидящей рядом с ними даме (вероятно жене) что-то шепнув с маленькой язвой в улыбке, отъезжали, и потом неприятно вспоминались любопытно глянувшие на меня надменные женские глаза. Такие глаза были у всех... всех... кто спрашивая о деньгах мерялся со мной как силой собственной жизни и выяснив что у меня их меньше будто разрешали существовать себе самим. Тверже становился их голос, четче  мимикрировало лицо, энергичней взлетали жесты... Вот они... бледные, эфемерные, робко спрашивающие о делах, настроении, работе, деньгах... и как... нет их. Но вот они, лишь учуяв мой кризис тут же распушившиеся, важно обросшие подробностями, историями, бесконечным текстом, переданным Я-кодом, вот они... есть! И  распирает их это "Я есмь"... и они вот вот лопнут. И точкой опоры этого дискретного их существования и надувания являлся я... как тот антитезный минус с помощью которого плюс найдет куда слить свой потенциал и пойдет ток и они радостно оживут, зачирикают... даже начнут как-то мило и заботливо преследовать меня своей дружбой (фантомы по дороге в Икстлан! Как я теперь понимал старика) Потом я просто исчез  с той остановки и из под ее номера, по которому они уже все знали как меня найти. Избегая их и как бы фильтруя, я поменял так несколько остановок. Номера их знали лишь те двое... трое... с кем пока вынужден был взаимодействовать. Потом затянутые долги... упреки... ссоры... и (наконец-то?) я остался один.  Квартира замершая в тишине. Доменка, гудящая при сильных порывах ветра снаружи, так ворчливо, точно старая няня беспокоится о моем угасшем аппетите.  Холодильник урчащий нотой Си на кухне... Гротескно выпукло отражающий меня серый экран выключенного (уже в натуре на х..!) телевизора... Старая стенка с чуть запыленным стеклом за более чистым, чаще протираемым. Бар ее пуст (разве что, стопка фото, да старая колода карт) а полки заставлены книгами более чем посудой, точнее посуда другая... она в переплетах, середины века... с хоть чем-нибудь из вкусного. Я попробовал одну... вторую... И меня накрыло. Чехов рассказал несколько историй... да таких, не могу удержаться теперь,  ужасно ревную к его филлигранной хирургии, обезболенной добрым, мудрым, как согласно и сочувствующе улыбающимся (знаю голубчик бо-ольно... потерпите-с) взглядом доктора. Блин... я это написал? Я ж говорю накрыло. Из ста может с лишком книг понравились несколько. (больше половины были посвящены коммуне и, каюсь, я их не читал, ею я был напичкан еще в школе) Но остальные... Вот это деды-ы! Их несколько поколений в диапазоне лет двухсот замерли в этой машине времени в несколько полок. И все рассказывали своими бархатно прокуренными, старческими связками (кажется голос Марли?) каждый по очереди из своего настоящего, теперь уже прошлого, но так тянущего в себя, будто прожил все эти истории сам и теперь мучительно ностальгируешь. Потом надолго завис над биографией Ван Гога и целой эволюцией его странных рисунков... (от бумаги и угля до холста и масла) будто неумелой рукой ребенка... И был очарован не только его стоптанными ботинками, картошкой и углежогами... я  радостно, теперь, даже восторженно, доказал самому себе, что, вот... не я один такой до...б, любящий все такое старое, потресканное, (рисунки рукою времени, поверх людских) и типа, ну вот... вот же... еще один... такой же чудик! И так было приятно что я его нашел... И я сидел на кухне, одинокий, но какой-то, напротив, довольный... с полуулыбкой и под гудящее "Си-и-и-и..." холодильника тихо выводил на гитаре понятный только мне самому мугам. Лето загнало в прохладный подвал, а осенью   приехал... нет, он не приехал, он появился в моей ванной, ошарашенный, (ошарашивший меня), заросший бородой,  взлохмаченный и смотрящий на меня будто не веря Герман... Герман? Пега-а-ас! Я как ужаленный вскочил, обнял его... я был так рад, несказанно... я только теперь понял как действительно неприятно быть одному. Я смотрел на него в оба глаза и не понимал как он очутился у меня. Он очнулся от моего обнимающего рукопожатия, его рука крепко ухватившись за мою как вынула все тело из странного оцепенения (он, повторюсь, был  нахмурен, недоверчив в глазах, будто хотел прорваться взглядом сквозь очень мутное стекло и разглядеть что-то) Он взглянул в зеркало и как ошпарив о него глаза, мигом отвернулся, даже прикрыл их ладонью. Прошел мимо меня в комнату и все оглядывался, что-то искал, и казалось что ищет всюду, шарообразно, и по стенам, и по потолку... Включил телевизор, присмотрелся к возникшей в нем и что-то умно рассказывающей Екатерине Андреевой... Прислушался к ней и как бы "подумнел" своим  лицом под ее серьезный тон, так согласно покивал будто она его видит и они общаются. (И уже комично это смотрелось, таким был мой друг) Заглянул даже в холодильник... и в чем-то окончательно убедившийся согласно с собой же кивнул, а в решетчатое нутро холодильника сказал - "Ау". Повернулся ко мне - "ну все... точно мой мир... настроился" Но лицо его было не то веселое как раньше, в мегаполисе. Нет, теперь другой Герман предстал передо мной... оживленный, бодрый, с какой-то заботой в глазах, даже тревогой... полный антипод того обмякшего гедониста из мегаполиса. Я спросил.
-Чаю будешь?
Герман взглянул на меня как не расслышал, а через секунду домыслив  мой вопрос, как-то задумчиво переведя глаза на чайник переспросил.
-Чаю? - и как решил - ... ну давай... чаю.
-Ты как сюда попал... где был то?
Лицо его отразило память в которую он на миг погрузился отхлебывая из кружки. Какая-то смесь испуга и радости.
-О-о-о... мой дорогой, я был в таких, как говорится... еб... (здесь монтажер должен прикрыть звук хотя бы одеялом) ... оттуда не возвращаются брата-а-ан... Ты-ы...
Он как-то дико в лице открыл страшную улыбку и через стол вцепился  руками мне в воротник. (Какая эмоция! Герман... да что с тобой?) - ... хоть понимаешь..? не возвращаются! Все... на х... - но при этом слове он, будто опомнившись, тут же хлопнул себя ладонью по губам, оставил ее на них, и веки его быстро опустились на полглаза. 
-Но ты же возвратился...
Он как вытер рот и в право от себя сказал.
-Простите пожалуйста... - и вновь повернувшись ко мне, снова впился  своими безумными  глазами - ... что? Я? Ты не представляешь как мне сейчас повезло... черт в... (но опять тут же поднял один палец к своим губам и вправо успокаивающую руку) ... да я сам себе не представляю... Как это получилось? А ведь получилось...
- Что получилось?
Он передразнил мой тон.
-"Что получилось"... даже не спросишь как я к тебе попал...
-Так я спросил уже... это ты что-то дикий... Ну... как?
Я знал что дверь закрыта, лично закрывал.
-Приколись я сейчас... телепортировался... к тебе... зеркалом!
-Ну и что?
-А то... что был я дружище в одном монастыре... в глубокой тайге... Верхоянский хребет знаешь?... это т-а-ак далеко... б... (снова осек себя приложенным к губам пальцем и с теми же извиняющимися глазами  вправо нарочито вежливо досказал) - ...о-ог знает как!
- А что ты там делал?
-Короче... меня заинтересовал один старец... я попал к нему так легко... просто настроил зеркало и попал в тот монастырь... попасть то попал, а вот когда захотел выйти смотрю... нет зеркала, ты приколись брата-ан, впервые такое... обратно стекло прозрачное... нет отражения... Я пытался по воде, по отражению, но и тут держит что-то... Вернее размывает... Не могу никак выйти... И старец этот мне говорит - "Ты, сынок, сюда пошто (именно приколись вот так - "пошто") явился? Девчушек голых смотреть? Али что? Как макову голову в свою вставить да в растение мак обратиться?..." - я прикинь, как тушканчик в силках прыгаю, прыгаю в зеркало, и не могу настроиться, ты представляешь...? Я! С...тал-кер! (выразительно разбил слово выгнувшись в экспресивную дугу и подняв указательный) А старец спокойно смотрит так и продолжает - "... Теперь баста малый, здесь будешь пока не образумишься... Зашел то не по своей воле... по Божьей... вот теперь будь добр не ерепенься... да прощайся..." Я испугался, думаю пророчит смерть мне, мол, не туда попал, и встрял конкретно... смертельно! (энергетическая аллергия на тот мир?) Спрашиваю - "И что прям... ничего нельзя сделать бать?" Но он меня успокоил - "Ты не с жизнью прощайся, с нею ты поздоровайся теперь, олух, а с самим собой прежним... откажись от имени, пачпорта... сотри все начертания зверевы... откажись от всего себя земного и получишь благодать, сынок, да такову, что макова голова тошнотой покажется, зельем ядовитым... а сейчас иди сынок, рыбы налови... да приготовь... да посуду помой за всеми... поухаживай за стариками, понял?" И увлекает меня за руку... подталкивает. Я репу чешу - "да-а..." - говорю - "... понял бать..." И началась дедовщина! Ну гонял он меня... о-ох... Я ни на минуту не ослаблял контроль... следил за возможностью выбраться... мечтал хоть о маленьком зеркальце... Так тоскливо-о... Не представляешь друг...
-Да я тут честно говоря тоже не очень веселился...
-... Да ты то ту-ут...  а я та-а-ам... на карту посмотри страшно станет. Во мужики я те скажу! Ни-че-го вобще... такой аскетизм, буквально стой на месте и непрерывно молись... вот так, живя молись... молясь живи... (блин вот сказал) и ни одного зеркальца, приколись, порой  даже чая не было, не то что... я не знаю... хоть табачка что-ли... О-о-ох...
Он так выдохнул, как побитый, и хлебал чай, ел яичницу с сосисками которые я на скорую руку ему пожарил... Прикурив мой  беломорканал он, едко поморщившись, но с уважением взглянув на гильзу, (тоже влюблен в советский винтаж) вежливо кашлянул и уже со второй затяжки привыкнув, выдул дым и как залюбовался им. Вот никотин закачал его голову и та прежняя улыбочка успокоила лицо Германа. Он продолжил.
-...И я там чуть не загнался... методы жесткие, мощные, быстро в себя приводят... ну представь, душа, глухома-ань... тайга... волки... да и куда идти, только и знаю что Верхоянск (с таблички на воротах монастыря) Вот он меня пригвозди-ил... В меня, когда я немного почистился, поотвык от сладостей, такой поток пошел... чуть мозг не взорвал! А старцы даже ни улыбнутся, такие строгие, белобородые, хмурые... Ты что-о... Какая сила дружище... Они взглядом могут парализовать... хочешь птицу... хочешь медведя... остановят, подойдут и разговаривают с ним, да ласково, любовно... А медведь как одурел... Сидит, урчит... приколись махина. Мой старец готовил еду и иногда было мясо (о-о...  мо-орфий) в их рационе и он убивал ягнят молитвой... из милосердия... и они засыпали, ты приколись...  без страха... покорно такие плюхались на бок и тихо умирали... как дар божий..."
Герман крепко, с удовольствием затянулся и медленно выпустил дым  на кончик папиросы который приобрел от этого маленький, розовый ореол и глаза его как-то улыбчиво задумались смотря сквозь кончик как вдаль.
-... И вот эта самая мысль не давала тайге меня растворить в ничто...  Мысль о том что милосердие то это... ведь, все равно животное погибает... блея или молча, оно отдает себя для того чтобы люди оправдывая это волей божьей... съели его... съели... как все остальное в этом мире друг друга ест... и ест с удовольствием, лакомясь, тщательно слизывая с костей мясо, хрустя, не думая о том что это насилие, боль разорванного, переломанного в мощных челюстях маленького существа виновного непонятно в чем... в том что оно оказалось меньше и слабей? В этом? В том, что он родился чтобы кого-то накормить? Тогда зачем этой пище нервная система которая так садистки точно и машинально тупо еще сигнализирует об ужасной боли разжеванного, а теперь еще и в кислотном мешке перевариваемого организма. Зачем все это? Неужели нельзя было  отменить пищу... Или нервы... из того же милосердия... из той же любви к нам... Пища! Мы же за нее рвем друг друга на части, разве что не едим, но если понадобится... знаешь, даже помолимся перед едой. Замкнутый мир живущий за счет чего-то в себе слабого, глупого, ненужного и съеденного чтобы в следующий раз имея тот в памяти ужас родилось существо посильней, похитрей и пожрало кого-то научив и став на ступень выше и продолжило всю эту ужасную пищевую цепь... вот, вот... зачем она? Зачем боль? Неужели нельзя было придумать помилосерднее... И я собрал весь этот вопрос в глазах и как-то изловчившись заглянул моему старцу в глаза (они у него были голубые, блистающие... почти зеркала) и задал этот вопрос и пока он водил зрачками по мне отвлекшись на думу, я быстро настроился в зеркале его глаз. Шмыгнул мимо его ответа на мой вопрос к глазам какой-то женщины в платке (кажется это была его бывшая жена, верней фантом в памяти) заглянул и настроился в них и тут же в ее памяти большое зеркало... я к нему... еле продрался дру-уг... Они верно ищут меня...
-А что он ответил на твой вопрос?
-Он хотел объяснить мне что этот ужас нужен для развития человека, что страх оттеняет, подчеркивает красоту... любовь... что жертва собой для чьего-то насыщения подвиг и он нужен, непременно нужен... это как бы экзамен, задача бога... - только увидел я за этим заученным ответом его собственный вопрос "а это тогда зачем?" хотя тут же успокоенный тем же заученным "на все воля божья". Но он задумался... Я видел это... Потому и миновал его отвлекшуюся на сложный для него вопрос волю... необычайно сильную волю удержать меня и усмирить как он сам. Он все равно придет к выводу что там куда собрался, не отдых ждет, не рай, а новый и более требовательный к эволюционному иммунитету новый мир... дивный ли он? Если такие испытания проходят сейчас все, то для чего..? Зачем эта ужасная память в раю если на нем все заканчивается... если даже он вы-ыдуман, то все равно... зачем... вся эта... инквизиция?
-Блин... Герман, я тут Чехова читал, ты прям как он сказал сейчас...
-Так в том то и дело дружище... Добрый доктор айболит который лечит животных и наблюдает раны и кровь и боль, писки, визги... разве он не загрузится над этим же вопросом? Разве не напишет так, что... ты что-о... такой писатель... кстати, что за рассказ?
-Не помню... надо глянуть...
- "Огни"?
-Кажется...
Герман потушил папиросу, увлеченно прищурил глаза на меня. (какие у него сверкающие глаза, всего только тонкие вырезки в веках, а так блистают, как светят)
-Но что же ты старина?
-Я то ничего...
-Все в зеркалах?
-Напротив... давно не заходил...
-А город?
Я поморщился вспомнив, но он пристал.
-Как... мегалит?
-Ну... те же камни... ничего особенного...
-Как ты можешь так говорить приятель?
-Да честно Гер... уже по горло сыт...
-Не-ет... молчи... молчи безумец, это... волшебный город...
-Да уж... - вздохнул я, вспомнив рынок и иронично улыбнувшись.
-Нет, мой дорогой, отбрось иронию, отбрось нервирующую тебя  мишуру... хотя... (он прищурился вглядевшись мне в глаза) ты, я вижу,  совсем сник? Что у тебя дружище?
Герман так участливо спросил что я ощутил ком в горле и еле его проглотил вслед за судорожным глотком чая.
-Да... все нормально... - (тон с которым я это произнес разжалобил нас обоих еще больше)
-О-о... приятель... понял - протянул как шокированный диагностик Герман - ... тут клиника! Но... братик...
Он похлопал меня ободряюще по плечу и сделал это так легко, непринужденно, не как фальшиво говорящий человек - "все будет хорошо" - а именно поддерживая, дружа, желая... зная это... он это "хорошо" сейчас подтянет. И он заспешил в город не принимая никаких моих возражений.
-Пойдем скорей... душа... пойдем, я хочу видеть наш... за-а-парк! Ма-мантов! Скорее... к ним...
Я уже вовсю улыбался и покачивал головой. Как он умел меня развеселить, завлечь, убедить... Было уже лучше просто от осознания того что сейчас будет, зачем он стремится в город. Я оделся и мы вышли. Стали встречаться те знакомые которых я избегал и Герман будто чувствовал и... исчезал для них. Я был в шоке от его продвинутости, чему он еще там научился у старцев? Я видел его, а другие нет... И вот они подходили, здоровались... опять дружелюбно лыбясь плевались своей социальной кислотой... Но Герман, стоящий подле и видный только мне, начинал свой театр. Он очень тонок в юморе, юмор этот остр в его филлигранных оттенках, и конечно в под... под... подтексте... подсмысле... Ему так смешней. Он не смеялся над обычными вещами над которыми смеялись все... это его наоборот уже вгоняло в депрессию. Нет, утонченный Герман усматривал те минусы во внешности людей, в их поведении, в их, сразу выявленном его анализом, характере, что тщательно скрывались своими хозяевами под  масками. Он был мастер весело, хозяйски заглядывать под них и как бы добро пугать уродцев что за ними прятались. И использовал все. Самое легкое например, мы общались с одним моим знакомым у которого, ну скажем, были очень густые брови... так Герман, (повторюсь, не видный ему) невозмутимо  стоящий рядом со мной и скрестив руки как Коперфильд смотрел на него... и так жалобно, так грустно, будто действительно попал под надутый груз того... с бровями. И вдруг брови Германа начинали расти, огромные, вздувшиеся, все вылезающие над глазами... в какой-то мост перекинутый через нас всех... мост из бровей похожих на толстые дреды... И я еле держал улыбку, старался выглядеть посерьезней, но не получалось... (б... Герман!) и я улыбался... а в улыбке (пока еще в глазах) у меня набухал такой смех... а тот подбодренный моей улыбкой приятель (ему то кажется что я в разговоре, что я слушаю и захвачен его мурой) живей дуется, пыжится, а я уже не могу смотреть на Германа и эти его... дреды... я уже не могу говорить нормально с тем парнем... быстро ухожу от него что-то невразумительное сквозь усмешку сказав. Оставив его в недоумении и поспеша прочь подальше чтобы не слышал как я гогочу там... а Герман еще возле него, с таким серьезным озабоченным лицом, с громадными как усы насекомого бровями, бережно чистит их и пытается  свернуть...  собрать  в круг, а они все равно распрямляются и он чуть не плачет... Такой бес! Я смеюсь, не могу, потом ругаю его... опять смеюсь... Что он вытворял с ними в своих гротесках! Невозмутимо наглый, берущий чем-то в себе, каким-то уверенным в себе нахрапом, и вместе с тем его утонченно грустный хазановский взгляд... какая-то жалость даже...  он  подходил например к тому кто только что проорал свой намеренно громкий вопрос о моих делах и деньгах... на всю улицу... с самодовольной усмешкой самоутвердившийся за мой случайный счет. Герман оттягивал ему пояс, заглядывал и... очень долго туда смотрел, с поднятыми во внимании бровями уролога (?) и как бы наконец рассмотрев медленно и жалеючи поднимал на него свои все равно острые в сарказме глаза.
-Ясно голубец... переживаешь... да и пролетка твоя...  преувеличенно, братец... космически...
Мы гуляли с ним по городу и от моего невидимки неслись... неслись карикатуры... миниатюры... образы... и от смеха болел мой живот. Материала было много, на каждом шагу. Вот я столнулся в дверях с лысым, перекаченным быком, в котором все рычит -  со мной шутки плохи... лучше уступить... ради бога, уступаю, обтекаю громадину, иду... не вижу рядом Германа... оборачиваюсь... удаляющаяся спина быка и Герман застывший в образе презерватива набитого камнями. Чиновника чуть не задавившего нас на перекрестке он изобразил в виде гигантского,  свернутого в несколько колец... (я не сразу понял) ... глиста. Гаишника тут же вежливо не обратившего внимания на это как здоровенного клопа... стоит рядом с ним, играет черно-белыми ресничками... и всюду он пристраивался рядом с оригиналом, оглядывал того, мигом  найдя ядро, превращал его в свою  смешную метафору. И многие наверно принимали меня за сумасшедшего (то есть окончательно убеждались в том) когда я, после только произошедшей с кем либо встречи, нередко стоял, согнувшись, одной рукой хлопая колено, другой держась за стену... сидя на бордюре и держась за бордюр... лежа на асфальте, держась за асфальт и хохот... нет, это был уже плач, настоящий, застывший в моем лице некрасивой миной и слезами и жалобным воем изо рта,  в бесполезной попытке унять его... не думать... даже не вспоминать про Германа, но опять его сумасшедший образ лезет, смешит и мои ладони уже просто гладящие, пытаясь оттянуть вниз, на место, задранные смехом щеки... ведь они уже болят... болит затылок... И еле выдавленное из себя - "Герман... иди на х...!"  Он  похож на арлекина больше чем арлекин на себя. Но были и границы. Он не смеялся над общепитовским юмором, над калеками, нищими... Над теми, в которых его анализ нащупал печаль... не наигранную для того чтобы получить немного денег из жалости, а настоящую... как печалится о сыне мать... Печаль... настоящая... глубокая... когда все смеются, а ей не смешно... Но как только ощущал движение воздуха махнувшего меча над своей головой, он, (такой комичный от мгновенной своей нахмуренности) сразу же превратившись в настороженного и алертного Брюса Ли, изящно и невероятно ловко пригибал голову, (Брюс... настоящий Брюс!) уворачивался и точно профессиональный шпажист, метко, без лишних выпадов, сразу в первое доступное  уязвимое место посылал свой молниеносный укол. И выглядело как жирную зеленую муху проткнула жалом оса... с каким-то милосердием природы... один только раз...  насквозь... и улетела - хватит с тебя. И даже бывало эту муху жаль. Женщин, что досаждали мне вопросами о семье, жене и детях и обобщающих все в скобки деньгах, он, (а точнее я сам повторяющий за моим невидимкой) вкрадчивым и ласковым голосом как убеждал глупое  дитя - "Ну что ты заладила -  жена, дети? Он на тебе не женится... Не старайся... М-м... такие очаровательные усики..." Я поправлялся после зимы. Герман меня лечил своим несказанным юмором. Во всех его пантомимах присутствовало ядро, он как разворачивал перед глазами каждого большой транспорант - "Нет идеальных! Ты тоже воняешь!" В какой-то момент все мои знакомые просто перестали останавливать меня и старались сделать вид, что им кто позвонил. Как обиделись... но Герману этого было мало и мне пришлось убедить его перейти на щадящий режим. Он перешел на зеркала.
-А что там?- спросил он как-то глядя на зеркало в ванной.
-Да не знаю... не заходил давно...
-Идешь?
-Нет, нет...
Герман подозрительно глянул на меня в зеркало и растворился в нем. Его не было долго и вот вынырнул.
-Ну... по сути... ничего интересного... вы что расстались с подругой?
Я тут же ощутил негатив и промолчал.
-... Она там прям сияет... в белом...рядом жених... голуби...
-Мне неинтересно Герман...
-Понимаю дружище... и, знаешь, кажется, они очень подходят друг другу... он... это ее вкус?
-Не уверен...
-Ну, ясно... и все значит... баста?
- Гер...
-Все... заткнулся... а что та девушка?
-Которая?
-Ну... театр тот... помнишь?
 Я пожал плечами.
-Ну... ты ж был скорее всего и там... в театре... ведь заглянул? Пьесы все скажут, что тут могу...
-Нет приятель... вижу другие глаза, тусклые, созерцающие... а в тот раз ты прямо горел... кажется про Модель заикнулся...
-Ну горел... да выгорел... отстань... душа-а (я шутливо  повторил его интонацию) Но все же чуть не спросил - Как там она... ее театр?
-... и ее золотые литеры... (он улыбаясь стал предполагать) "Спецвагон"?... "Супервайзер"?... "Сверх... во-о...ла-анд"?... а-а-а... "Сибил-ла  Ва-э-ейн"?
-Не знаю Гер, говорю же, не заходил давно...
-Ладно оставим... а твой нагваль?
-А что он?
-Наду-у-утый... прямо депутат... с шарфиком... изящной модной петлей вокруг шеи... как ошейник... а поводок вниз... к земле...
-Не интересно Гер...
-... Да и псевдоним его... "Немирович-Данченко"...  понял?
-Ну... нагваль же... пафос.
-Ну да ладно душа... что же будем делать?
-Не знаю... утопимся?
-Можно... но не в нашем море... в нем даже нормально утонуть не получится!
-А что ты предлагаешь?
-Например в черном... утонем в объятиях Сочи?
-Ты хочешь в Сочи?
-Ну... после Верхоянска я куда угодно... что же, давай туда...
-И что там делать?
-Ну ты зану-уда... "что делать?" жить, наслаждаться... путешествовать...
-На какие шиши?
-Ну сочини что-нибудь душа... что нибудь веселенькое... бодренькое... такое что люди в кафе слушают...
-Не получается Гер... мои песни меня самого уже бесят... тоска, меланхолия... оставил...
-Напрасно дружище, напрасно... свое творчество надо обязательно любить... неужели не можешь что-нибудь эдакое... как например... м-м... - он пошевелил пальцами подбирая и тут же звонко пропел попсовый мотив - "Па-ста-кан-чику ма-хи-та...па-за-тя-жичке кальяна-на... два-их"
Мне уже стало противно, я вспомнил чванливых лысых бюргеров на огромных телегах, сидящих в таких кафе о которых сейчас упомянул Герман. Я сомневался.
-Не знаю...
-Давай, давай... душа... встряхнись... хватит практики... ты усыхаешь... давай напиши глупенький альбом и поедем брат... на черное море... по этим городам... по кафе... там мартини,  салатики... девочки... такие,   дружище,  закачаешься... о-ох, говорю тебе хва-ати-ит...
Я улыбался представив его, невидимого в зале кафе, я пою, а он издевается над бюргерами и смешит меня и не дает мне петь. Но тема понравилась и даже его экспромт про "стаканчики мохито" выглядел не плохо, как раз в формате этих кафе.


В начале июля мы заскучали. Герман почти все время спал, а я пытался найти смысл в маленьких опусах которые к этому времени из себя выдавил. Мне не понравилось и все они сгорели в ведре. Вдруг Герман проснулся, как ткнутый в живот и спросил какое сегодня число. Я посчитал - шестое кажется... Он подскочил.
-О-о... чуть не забыл! Я хотел кое-что показать тебе...
Он заходил по комнате, забормотал вспоминая что-то про себя. Я думал может опять хочет в город выйти, но он стрелял сосредоточенными глазами вокруг и загибая пальцы перечислял какие-то предметы.
-Вода... зеркала... ящик... Сколько сейчас? (часам на стене) ... о как раз вечер...
Я ждал объяснения и вот...
-Я в Верхоянске кое-что практиковал, друг... это поинтересней чем просто зеркала...
Он был оживлен, суетился, объяснял по ходу будто собираясь в спешке.
-Сейчас сходим... туда, на гору, за цитадель... там есть один родник... дре-евний такой... помнишь?
-Ну да...
-Он не высох?
-Нет, чуть течет еще...
-Так вот... этой ночью нужно набрать из него воды.
-Зачем?
-О-о-о... (все)
-Ну объясни...
-О-о-о... (только погромче и пошире его лукавые глаза)
-Ну Герман!
-Давай, давай, душа, собирайся...
И весь вечер мы собирали по его инструкции один такой деревянный ящик, куб, внутри которого должны были уместиться зеркала (одно сняли с моего трюмо в комнате, другое  очень пыльное нашли в старом заброшенном сарае и вымыли) поставленные по противоположным стенкам, друг против друга, в центре между ними должны были сесть мы с ним, лицом к зеркалам и соприкоснувшись спинами, перед каждым толстая свеча и в руке  любой предмет который нам нравится. Он выбрал сарай для проведения своего... я вобще ничего не понял сразу.
-Сегодня ночь на Ивана Купалу, будет особая вода, подземная в основном... все родники, ключи, колодцы станут на эту ночь волшебными... то есть вода из них... ею мы намочимся в ящике...
-Для чего?
-Между зеркалами образуется коридор, но не тот в который ты привык входить, а на порядок выше, второе зеркало то двоит... создает как бы коридор из коридоров уже... понял?
-Нет...
-Ну входишь в одно зеркало и настраиваешь один же коридор, верно? А второе за спиной я ж говорю двои-ит, диапазон в два раза расширяет... Ты не просто в зеркалах... а в самом хозяине можешь быть, понимаешь...
Герман загрузил, я ничего не понял, но все равно помогал ему что-то показать мне. Мы тащились в горы и не без одышки он продолжал свою мистику.
-... Между зеркалами отражающими друг друга образуется такой, как бы поток, завихрение... ну ты музыкант, играешь на электрогитаре, немного знаком с электротехникой? Вот что бывает когда звукосниматель гитары... ну или еще удачней, микрофон находится близко от динамика? Свист... гул... ведь слышал, как звучит та электромагнитная воронка? Здесь то же самое только... ментально понял? Тут уже матушка энергия, Сила, Дух, Эфир, то что вокруг тебя... поток мысли... (Герман обвел глазами широкий круг) ...  Божьей, кружит в вихре завернутом в некую воронку из своих частиц  приведенных в возбуждение двумя зеркалами и генераторами этих частиц, то есть нас с тобой... понимаешь?
-Зачем спрашиваешь Герман? Ни черта конечно, не томи, далее...
-Ну так вот, возникает некое поле в этом ящике, который, кстати, нужен для чего? Для того чтобы кое-что удержать в нем... это поле может стать порталом для невиданных существ... ну ты понял... неорганические  и так далее, да? Все бы ничего, но они же какие? Один лазутчик прошмыгнет, доложит армии и они все скопом в этот портал... и такое начнется, мама не горюй... целая улица полтергейста,  ты представь приятель. Но вода из родника в ночь на Ивана Купалу это такой, как бы мощный экран для них... воздушные боятся воды... а уж этой... Купальской... она заставит их кружить в ящике и не выпустит из него... но не бойся, душа, они нас не тронут, не смогут, если даже дотронутся, то это им как ожег... А любимый предмет в руке как Я-якорь который напомнит тебе что ты это ты... Ну когда ты будешь мной...
Мы уже добрались до родника и Герман  набирал (мне уже действительно стало казаться волшебно сверкающую при луне) воду из него маленькими горстями и странно взглянул на меня.
-... Только дружище... я назвал это - "Стерео"... но... в нем и страшней вдвое... выдержишь?
-Что прям так страшно?
-Ну я первый раз точно на изменах был.
-Ну был, не умер же, давай говори что дальше?
Я был заинтригован! Сейчас было далеко не скучно... ох уж этот  Герман... Но что он? Набрал, закрыл флягу, тут же направился обратно в город, а до дома так еще далеко, я устал уже поднимаясь сюда на гору. Хорошо хоть спуск, легче. Было уже три ночи когда мы вошли в сарай и закрыли его изнутри. Перед тем как закрыли тряпками намоченными купальской водой все щели мы услышали далекий и громкий вой сирены. Герман подтыкая последнюю щелку, замер и прислушался.
-О... штормовое предупреждение... принимаем! - и окончательно обесшумил куб изнутри.
Усталость давала о себе знать, но бодрило чувство новизны, какого-то, (наконец-то!) интересного стресса. Любимым предметом - то есть, как сказал Герман - "Я-якорем" я выбрал подвернувшийся под руку виниловый диск группы "Кино" и зажал его под мышкой. (Герман выбрал "Лолиту" Набокова) Тщательно окропили купальской водой внутренние стенки куба, хорошенько сами себя обрызгали, уселись внутри, (от плечей и поджатых ног до стенок остался промежуток не более полуметра) зажгли по свече слева от себя  каждый и по обе стороны в зеркале передо мной возникли две огненные баллюстрады между которыми я увидел себя, освещенного желтым светом, сидящего обхватив колени, как бы посреди коридора, разбитого на бесконечный ряд углубляющихся одна в другую арок, со мной в середине, тоже копированного по уменьшающей. Чуть выглядывала из-за затылка голова Германа, он стало быть видел то же перед собой. Он продолжил инструкцию.
-Теперь дружище будут шайтаны... приготовься...
-Как приготовиться? Что делать?
-Ну... не знаю... глаза закрой, перекрестись, плюнь... что угодно...
Некоторое время прошло в напряженном вглядывании в глубь коридора и фильтрации, то есть, осознавании иллюзий создаваемых неясным и колышашимся светом свечей, слабым  в самой его глубине и похожим на маленькие тусклые светодиоды. Я придумывал сравнения и самое лучшее было с маленькой, волшебной взлетной полосой. Необычная тишина от Германа, замкнутое пространство куба, возросшее тепло в нем от двух свечей и тел в воздушном столбняке, горящие зеркала... меня стало вроде как сдвигать в сторону что-то похожее на головокружение (кружилась не голова, а пространство вокруг, как спазмами, по возрастающей и мне стоило уже труда удерживать фокус естественной  системы координат) все было ровно перед глазами, но мир снаружи ящика, казалось, вращается и интересным было то, что, когда думалось, снаружи все  кружится влево, то и тело невольно клонилось вправо, а стоило подумать что вправо, то опять бессознательный балланс чуть клонил влево... Я не мог понять иллюзия это или нужный сдвиг по фазе? Затем стало казаться что и под полом также непонятно исказилась гравитация. Она как и была (я сидел в той же позе) но и как не была. Как бы из одной точки плоскости  под стопами распухла в огромный, полый, окружающий меня шар, с  одномоментно тянущей к себе во все стороны его изнанкой. Установилось четкое ощущение транса...  Вдруг что-то похожее на огромную сетчатую вуаль затемнило зеркало и сначала показалось что это просто большая тень мошки случайно попавшей в наш ящик увеличенная огоньком. Но нет, эта, как сквозь соломенный абажур, темнота увеличилась, и показалась расплывчатой мордой глянувшей слепо... как понюхав вокруг. Я крепче сжал под мышкой конверт с пластинкой и сразу закрыл глаза, но тени, замелькавшие  сквозь розовую темноту век, были еще ужасней. И понеслась... Словно мягкие, едва ощутимые, медленные черви! Как жутко они ощущались... Словно нежнейшие  поглаживания... чего-то как ветер, только медленный...
-Теперь старина медленно кружи глазами, ну почти как в зеркалах только повторяю, медленно... и вспоминай детство свое, когда ты совсем маленький был, понял? Все что можешь вспоминай, моменты те, и до самого первого доходишь и как бы все равно смотришь в ту темноту и отсутствие памяти которые ничего больше тебе напомнить не могут, мол дальше нет ничего... а ты все одно,  смотри и смотри туда, и продолжай как бы спрашивать у той темноты, что там еще есть..? Проси ответа... впрашивайся в нее... Она как бы затягивать станет... И ты не бойся... Отдавайся ей спокойно, хочешь представь ванну... не бойся только...
-Герман что-то мне кажется дальше страшней будет... да?... я уже честно говоря выйти хочу - простучал зубами я, дергаясь от неземных  прикосновений.
-Не-ет... ты что? Уже не выйдешь, теперь до конца малый... это похоже на смерть, но ты то бывал в зеркалах и знаешь что за ней очередной мир... А здесь просто  смерть как бы глубже... но также вынырнешь, не бойся...
-А что ты?
-Я покажу тебе одну картину... жизнь одного человека, она у меня записана в памяти, оставил специально для тебя... сейчас натранслирую, оцени... Я там, в Верхоянске, много раз выходил... только в медитации и  наблюдал... эта история вобще чума приколись, дружище...
Герман хохотнул, а я борясь со страхом и желанием поскорей закончить уже жалел что согласился на очередную авантюру Германа.
-Сейчас уже попривык? Видишь они сами нас обтекают и летят мимо, как ветер в коридоре правда (?)
-Д-долго... еще?
-Все... все... стартую, душа... вращай глазами и будь внимателен к тому   белому шуму... это экран.
Я ощущал поясницей и лопатками Германа и по бокам ползущих мимо (а может вокруг) неорганических существ. Фантазия воспаленная страхом закрытых глаз запихала существ битком в этот ящик и устремила рекой, но я яростно сжимал под мышкой пластинку, да и спокойная спина Германа придавала моему страху свойство азарта, интриги. Да и знал я что они не причинят вреда. Они, вобще, как я понял, были просто побочным эффектом. Фильтра на них нет и они вползают в любую энергетическую щель (как например созданное  зеркалами поле в нашем ящике) и только отвлекают, мешают сосредоточиться и кружа глазами вспоминать детство. Вращение глаз как бы успокаивает чувство развоплощенной гравитации внешнего мира, он теперь так далек и ящик кажется замершим в бесконечном полете в какую-нибудь бездну. Вращение глаз как стабилизатор трипа. Картинки памяти  всплывают как бы маркированные впечатлениями. Первое попавшееся это как у меня был один друг. Он был из детдома. Мне не разрешали с ним водиться, но я все равно упрямо с ним дружил. Мы оба мечтали о велосипеде. Он рассказывал как у них в детдоме один мальчик получил в подарок велосипед за то что подтянулся в учебе. Как-то этот мальчик зашел в комнату и возле своей кровати  увидел новый запакованый велосипед. Всех собрали и похвалив этого мальчика объяснили что это ему подарок деда мороза, который следит за всеми воспитанниками и их оценками в дневнике. По поводу деда мороза я рано все понял, когда нечаянно увидел совокупление деда мороза со снегурочкой в пионерской комнате. Он там был без бороды и шубы и оказался физруком. Но после того рассказа я по возвращении из школы домой невольно искал такой же запакованный и новенький велосипед где-нибудь в углу коридора, потом в комнатах. Я не расстраивался когда не находил, но ожидать вот так, ни с того ни с сего мне почему-то понравилось и каждый день меня приятно гнала домой эта иллюзия. Потом убедившись что так просто он не появится, я сказал маме что согласен хорошо учиться если она купит мне велосипед. Через некоторое время она сжалилась, подарила. Это был советский подростковый "уралец" с тонкими колесами и высокой поперечной рамой. Тот детдомовский друг приходящий по выходным к одной бабушке в нашем дворе конечно это увидел и стал просить дать и ему прокатиться. Я давал, но не надолго, пару кругов. И всегда он с такой тоской слезал отдавая мне мой велик и понуро глядел как влезаю я и лучезарно лечу навстречу своему детству. Как-то у него был день рождения и ему та его субботновоскресная бабушка положила в  ученическую сумку коробку шоколадных конфет чтобы он на завтра, в понедельник,  придя на занятия, ритуально  раздал по конфете своим одноклассникам, отметив тем самым свой день рождения. В понедельник, рано утром мы столкнулись с ним во дворе. Я отправлялся кататься, а он в свою спецшколу. У нас были разные смены. Он увидел как я выезжаю, что-то в нем щелкнуло и он предложил мне конфету из своей коробки. Я не отказался, шоколад я любил и великодушно дал ему прокатиться во дворе. Он катнул круг и подъехав предложил мне еще одну конфету, видя как я уже умял ту. Я взял и после этого круга понял его молчаливый взгляд. Ему очень хотелось прокатиться сейчас  подольше, несколько кругов. Он предложил мне всю коробку и чтобы кругов  он накатал столько сколько в ней конфет. Я удивился тому как он был безжалостен к себе, он отдавал целую коробку просто за то чтобы прокатиться. Я сказал что пусть даст еще пару конфет, а остальное заберет и раздаст, но он категорично проворчал что ненавидит там всех, сам шоколад не любит и лучше пусть я заберу. Он хотел чтобы я его не останавливал и это была как бы первая в моей жизни сделка. Он попросил отпустить его по городу, но я предложил ему проще, пойти на стадион и откатать там тридцать кругов. Все описанное это как бы рамка для картинки которую я увидел сейчас в памяти. Как фото которое я вижу вместе с собой на нем со стороны.  Он счастливо шуршит по овалу стадиона, а я сижу  на скамейке и лопая конфеты считаю круги и над нами ярко светит  утреннее сентябрьское солнце. Потом еще картинка с этим велосипедом. Я стал плохо учиться так как обожал кататься и это настроило всех в доме негативно к велику. Дед, единственный  мужчина который мог задать мне основательную трепку и у которого в то время уже начался рак, слабо поговорил со мной, что помогло мало, я все равно не делал домашних занятий, порой уже сбегал с уроков и катался. Дед взял цепь, обычную, какой приковывают волкодавов и обвязав ею столб упирающийся в потолок подвала и раму велосипеда, и сомкнул ее концы большим амбарным замком. Ключ он спрятал у себя и когда я привычно тихо спустился в подвал за своим чудом вдруг увидел эту катастрофу. Я чуть не заскулил. Я поднялся наверх. Дед лежал на своей постели, уснувший под морфием и шарить по его карманам означало его разбудить и вернуть в боль. Тогда я спустился в подвал и вспомнил что как-то дед пилил железо какой-то тонкой черной пилкой. Я еще тогда удивился что такая тоненькая, маленькая, а режет железо. Я нашел ее в ящике и завернув один конец в тряпку чтобы не резала ладонь, сопя и превозмогая страх перед наказанием перепилил одно из звеньев цепи. Разогнул титаническим усилием и плоскогубцами, тихо вывел своего радостно  подзвякивающего ключами в бардачке конька и укатил в свое сладостное забытье. Когда вернулся, то вдруг все вспомнил. Теперь нужно было отдать свой долг и героически молчать при ударах. Я зашел в дом. Дед сидел на кровати держа свою опухшую руку и смотрел перед собой. Я подошел к нему виноватый, молчащий, ожидая своей привычной и знатной казаческой порки. Но дед был уже без сил и я видел в его медленно повернувшихся ко мне глазах большое удивление, сквозь боль и отрешенность от всего что не может ее унять. Я навсегда запомнил как впервые дед не тронул меня, и не веря слушал лишь его слабое и бессильное - "Ты посмотри... перепилил". Этот великан не тронул меня! Я видел что он не может. Это было так странно.  Вскоре он умер и все плакали, а я не мог понять почему не плачу я сам. Потом самые первые, как обрывки пленки... кадры... как что-то падает и ужасно громко взрывается, я плачу, меня ласкает успокаивая  мать, спина отца мелькнувшая в дверях... на полу что-то разбитое, кажется это тарелка, почему-то черная... или это граммпластинка? Лакированная темнота в ней... потом вокруг. Затем еще более глубокий ранний кадр. Желтый треугольник проплывший слева направо в каком-то...  квадрате что-ли (?) Квадрат наполнен синей темнотой и вдруг подплывают и застывши в углу, резко разрывают синюю тьму три ярких разноцветных шара, они вертикальным рядком и один из них (самый верхний и огненно красный) ужасно слепит меня и чарует, заставляет  спросить - что это? Дальше еще совсем уже непонятное, какой-то визуальный бред... и вот наконец та немая и розовая темнота о которой говорил Герман. Это что-то действительно новое, интересное. Я всматриваюсь в свою память, пытаюсь вспомнить что было еще и (теперь въезжаю в тему!) действительно, будто всматриваюсь в какую-то  дыру которая молча зияет. Глаза кружатся под веками по часовой, слышу шепот Германа за спиной.
-Ну что... не дает уже?
-Ну...
-Теперь приятель представь мои глаза...
Я вспомнил их блеск и легко визуализировал.
-Ну...
-Теперь как бы накладывай их на это молчание памяти... совмещай...
В моем воображении возник образ черной дыры с выглядывающими из нее смешливыми глазами Германа, и дорисовались губы... шепчущие:
-Настраивайся теперь в них... в глазах... И, знаешь... я бы назвал эту историю:
               
                "SMARAGD"

Я кружил глазами и удерживал в сознании образ глаз Германа из черной дыры. Уже было трудно вращать ими, усталость сковывала их движения и они замедлялись... и воображаемые глаза Германа от этого будто подобрались ближе, увеличились и вдруг в попытке (хотя бы в воображении) увидеть в них свое отражение и не найдя его я как-то по новому взглянул что-ли(?) теперь вращение глаз было далеким и будто воображаемым, а глаза Германа, да и все его лицо предстало передо мной... моим собственным отражением. Все что я помнил как себя и свои картинки, теперь казались историями которые я когда-то слышал... и это были чужие истории, а мои собственные всплывали теперь по кадрам, были новы, но как только появлялись в памяти и впервые прокручивались в сознании, то странно живо казались своими, только вдруг сейчас вспомненными. И все истории принадлежали Герману. Их было много. Я, начиная с его полупустого как и у меня, детства, быстро взлетел по кадрам до его, под потолок уже набитого настоящего и заметил как в памяти ярче вспоминается одно событие в его недавней жизни. Он... (я) был в своем монастыре, заперся в келье и отдался... не знаю, как сам шутливо называл "нагуальной мастурбации". Я через медитацию подстраивался к  хронике Акаши и, найдя что-нибудь интересное для себя, просматривал  целые жизни людей  живших очень давно и к нашему времени уже давно истлевших. Но их проекции как эхо витали еще в хронике и можно было легко их снять, как аккорды, раз увидев, помнить потом всю жизнь. Я вспоминал как когда-то, может полторы или две тысячи лет назад, я родился в одной стране. Она была маленькой, в горах и очень напоминала реальную нашу тем, что противоположно от гор разливалось море. Родился я в одной бедной семье. Отец мой любил вино, женщин и от своей брачной несвободы был домашним деспотом. Мать забитая, закомплексованная (ей было за тридцать когда она вышла за него) женщина, не лишенная ума и привлекательности, терпеливо все сносила. Еще с нами жила моя тетя, старая дева,  взрослая, умная женщина,  родственно вторящая симпатичности моей матери, однако не вышедшая ни за кого, возможно по причине, повторюсь, ее богатого ума.  Бабка и дед умерли  когда я был еще совсем  маленький. Вскоре после моего рождения отец покинул нашу семью, уйдя к другой женщине, так и не сумев полюбить мою мать. Мать и тетя все время работали, а я был мал, глуп, набивал шишек и был вобщем как все мальчики. Селение наше находилось в долине между горами и морем и я ребенком уже знал все окрестности и любил свою детскую свободу по ним бесцельно бродить и наблюдать творчество Бога. Я откуда-то знал что Он есть. Мне никто не говорил этого, но мое детское восхищение от разлитого вокруг океана удивительных вещей, каким-то образом убеждало меня в том что все это, весь этот красивый мир (настоящий рай в моих восторженных глазенках) вокруг, появился не сам по себе, это не возможно, а словно кто-то такой же большой, (может намного больше), его увлеченно детально нарисовал. Только не понимал я почему Он молчит и нигде Его не видно. Когда я спрашивал об этом мать, тетю, других людей в селении, то видел одно и то же лицо - озадаченная нахмуренность в бровях и через миг раздраженное продолжение своего дела, от которого я их своим вопросом отвлек. Тетя,  самооправдывая свой материнский инстинкт, утоляла его тем, что примеривая на себя роль няни, вкусно рассказывала мне сказки и я убаюканный ими сладко засыпал, чтобы проснуться рано утром и не почувствовать разницы между сказками и своей маленькой  жизнью. Она научила меня громадному множеству слов и сверстники мои часто не понимали меня, в их лицах проступала та же нахмуренность и порой я даже бывал бит старшими получая уроки силы и ее превосходства над тысячами слов. И вот я юноша. С прыщами, пушком под носом...  вобщем-то не дурен собой, унаследовавший  стройную фигуру и что-то пока еще, смутное и неосознаваемое от отца и симпатичность матери. Вот это смутное и неосознаваемое показывает свою раннюю чувственность, брыкает в крови гормонами, мучительно томит и я влюбляюсь в одну девушку. Она красива, мила, умна... и это можно продолжать долго. Я хожу за ней по пятам и она пока не знает что я люблю ее. Люблю впервые, на этом за ней ходу узнавая и удивляясь странному и новому себе - воодушевленно стремящемуся к чему-то чудесному и вроде как головой... дурному. Через некоторое время эта девушка не отвечает взаимностью на мои робкие ухаживая. Очевидно я не нравлюсь ей, или дело в том что есть юноши в более новой и богатой одежде чем моя. Я обращаю внимание на это и вслед за своей старенькой и поношеной одеждой замечаю еще целый ряд таких деталей от которых, как от микробов, мой маленький рай заболел и скоро умер. Вот я грустно сижу и мне ничего не хочется. Кроме одного. Влюбить ее в себя! Каким-то чудом... чем угодно. Влюбить ее в себя непременно также как я мучительно удаленно и страстно влюблен в нее. Но эта нежная и красивая смуглянка весело щебечет со всеми кроме меня. Со мной она холодна, насмешлива и скора на уход. Тоска гонит меня из дому в глухомань леса в горах. В нем все знакомо и отрадно мне и словно ласково успокаивает, охлаждает прохладой глубокой чащи мое воспаленное ревностью сердце. И бродя в лесу, часто я замечал что не я один бывал в нем. Черные остатки костра говорили мне о том. Но вот однажды я увидел в лесу каких-то людей, тихо подкрался и наблюдал.  Они были в белых одеждах и сидели в кругу перед костром. Один из них что-то делал над костром, а остальные наблюдали. Я не понимал кто это и что они делают, но какая-то неведомая сила тянула меня потом каждый раз в то место в лесу где я их первый раз увидел. Они часто там собирались и скоро заметили меня и сказали мне малому не бояться, а присесть с ними, раз я не желаю им зла. Я подошел, стал отвечать на их вопросы и они несколько удивились слыша мое юное красноречие. Они спросили знаю ли я каких-нибудь умных людей уже умерших и похороненных на кладбище близ города. Я вспомнил и сказал что знаю. Они попросили меня показать их могилы и я повел их на кладбище. Там я показал несколько могил знахарей  которых горожане уважали за умственность и при их жизни всегда обращались к этим знахарям за советами. Люди в белом запомнили эти могилы и поблагодарив хотели растаться со мной и уйти, но я завороженный каким-то дурманом попросил пустить меня к ним в круг. Они были добродушны и веселы, умно шутили между собой, что очень отличало их от обычных мрачных  горожан и они как зачаровали меня. Вот они пустили меня к себе и через время, привыкнув ко мне и обратив особое внимание на мое красноречие стали обучать меня магии. Основное занятие их заключалось в поиске философского камня. Они объяснили мне что философский камень это такая кристаллическая пыльца особого рода вырабатываемая мозгом очень умных людей. Когда гений умирает и его мозг подвергается разложению, то гнилостные  бактерии перерабатывающие мертвую клетчатку в пылеподобный тлен не могут переварить именно эту кристаллическую пыльцу. Ее даже в головах гениев, не говоря уже об обычных людях,  совсем немного, можно и не заметить в сухом прахе мозга, но люди в белом знали способ ее экстракции. Пыльца эта заключает в себе весь опыт гения который он приобрел при жизни и является материальным аспектом божественной энергии, как бы содержит информацию в памяти кристалликов. Философский камень, как огромная связка разнообразных ключей ко всем мыслимым на земле замкам и стоит ее хоть немного попробовать, то есть буквально проглотить и человек принявший кристалл внутрь, скоро становится магом. Я стал одержим этой компанией пожилых, добрых мудрецов и ходил теперь с ними куда бы они не направились. Мы ходили по кладбищам и спрашивали у народа об умных мертвецах и их могилах и когда нам показывали то возвратившись туда ночью, мы выкапывали тела, отнимали от тел головы, несли их в лес, извлекали пыльцу и возвратив пустой череп на место закапывали могилу не оставив и следа ее вскрытия. Так я стал охотником за мертвыми головами. Прошел год и благодаря этим людям я скоро умственно повзрослел. Философский камень уже показывали мне. Он был малюсеньким, с конопляное семечко (все что они насобирали за много лет своих странствий) и лежал в маленьком ларчике у главного мудреца. Его неземной, голубоватый цвет манил меня, соблазнял, тянул к себе мыслью попробовать его. Мне казалось что все они уже попробовали его и потому уже маги (они поражали меня своими сверхспособностями) а мне пока еще рано так как молод и глуп. Я все еще тосковал по своей любви и ничего мне больше не нужно было,  кроме влюбленных в меня красивых и очень любимых мною глаз. И вот я не выдержал соблазна и как-то ночью вынул ларчик из котомки спящего мудреца. Мне очень хотелось стать сильным, умным, богатым и  своей магией сдуть прочь всех тех пискунов что окружали ту девушку и затмевали меня своим золотом в ее глазах. Я хотел просто лизнуть его, совсем чуть чуть, потому что помнил - его было очень много для меня одного, повторю, собирали его уже очень давно и все количество предназначалось на всех. Думал немного лизнуть, а остальное положить обратно в ларчик и незаметно опять подсунуть в котомку мудреца. Я решился и лизнул его и вдруг твердый на первый взгляд камень неожиданно скоро растворился и я даже не заметил как он весь был всосан слизистой рта. Я пытался выплюнуть, но выплевывал лишь слюну, камень был уже внутри меня. Я возвратился домой и не знал что делать. Ночью я как заболел, у меня поднялся жар, меня лихорадило, а к утру я застыл в параличе. Все мое тело онемело и не двигалось не смотря на мои отчаянные попытки встать. Остались живыми только восприятие (я мог слышать, смотреть, обонять) мышление и пищеварение. Теперь я был неотрывно дома, на своей постели, видел только потолок и небольшую окружность под ним, а мать и няня ухаживали по очереди за мной. Мать кормила меня. Няня читала сказки. Так прошли  несколько лет пока не умерла неожиданно няня. Я видел как ее обмыли и унесли хоронить и хотелось рыдать, но никак не получалось и меня мучила тоска по моей любимой няне вместо сказок которой теперь в мои уши вползала страшная тишина. Няня читала мне разное и среди ее сказок  попадались такие что не понимала она сама, но читала, а я каким-то образом улавливал их скрытый и высокий смысл. Я странно легко распознавал за сказочными декорациями очень реальные методы магии, они были как зашифрованны в сказках. И из тех сказок узнал я о том что магия еще заключается в глазах и что сверхъестественное влияние на людей берет начало именно от глаз и их особой тренировки. Мои глаза жили, наблюдали и вся моя двигательная жизнь теплилась лишь в них. Долго я тренировал глаза пытаясь повлиять на свою мать, которая очень уставала днем на руднике, а вечером и ночью со мной. И меня мучило это, невыносимо стыдно было лежать и ничего не уметь делать, в то время как она,   выбивалась из сил пытаясь прокормить нас. И вот мое желание впервые исполнилось. Мать словно обезумела. Она бранила меня, обвиняла в своей неудачной и несчастливой жизни, потом плакала и вместе с ней беззвучно плакал и я, очень желая поскорей покинуть ее дом и освободить от себя и мучительного за мной ухода. И получилось так что одна подруга матери зашедшая к нам в гости и увидевшая меня  шепнула матери что лучше не мучать и себя и сына и просто избавиться, отдать меня в приют для безумных, а там обо мне позаботятся. И вот на следующий день меня вынесли из дома и понесли куда-то и я видел только голубое небо которое давно уже забыл как выглядит. Вот качка остановилась, меня принесли, положили на пол и я увидел сумасшедших вокруг. Их было девять и я стал десятым. Мои глаза опять сухо плакали и тоскливо ныло сердце  когда спина матери исчезала вдали. Я лежал неподвижно и наблюдал за сумасшедшими. Один из них был знаком мне по городу и его мания заключалась в бесконечном кормлении всех кого он встречал и его прозвали "кормильцем". Когда стемнело пришли какие-то люди, взяли меня, понесли к берегу и положили на какой-то огромный плот с мачтой из дерева с обрубленными ветками посредине и дырявой мешковиной вместо паруса. На него же столкали всех остальных безумцев и оттолкнули от берега. Милосердия или шутки ради кто-то приподнял мне голову положив под нее какой-то мешок. И опять я мог видеть что происходило на палубе этого странного плота. Звезды чуть двигались и я понимал что это мы движемся увлекаемые каким-то течением. Нас отправили на "корабле дураков" (я понял это вспомнив как няня читала мне про такие плоты) на волю Божью, не зная что делать с нами, бесполезными и требующими напрасного ухода, мешающими горожанам. И из милосердия не убив, а отдавая Богу, который нас сотворил и стало быть ответственнен первично - Ты их породил такими... так и делай Сам с ними что посчитаешь нужным, а мы помоем руки. Море тянуло нас день и ночь, и тот "кормилец" кормил нас всех доставая еду и воду из того мешка что был под моей головой. (Он был умным малым и видимо для того чтобы обманом завлечь его на "корабль" подсунули успокаивающий его манию мешок с провиантом) Когда он кормил меня, то после еды я чувствовал опийное опьянение и дивился доброте человека который его подмешал в нашу пищу. И пока действовал опиум я спал, а когда просыпался и ждал когда этот плот развалится и я наконец утону, вновь подскакивал "кормилец" и опять бережно вкладывал в мой рот кусочки сухого мяса извалянного (как я понимал по тошнотворной горечи сквозь сильную соль) в опии. И опять я сквозь сладкий сон наблюдал за своей сумасшедшей командой. Скоро погибли двое. Они были совсем безумны и чего-то испугавшись (может своих галлюцинаций) отпрянули друг от друга и нечаянно упали в воду. Их тут же съели преследовавшие плот и привлеченные брошенными за борт остатками пищи акулы. Громкий душераздирающий крик этих двоих согнал остальных сумасшедших поближе к центру, к мачте и все семеро испуганно глядели на красную воду вокруг "корабля". Потом двое задушили друг друга в драке которую устроили из-за еды. Потом случилась сильная буря и четверо были смыты ужасно громадными волнами. Тот опыт влияния через глаза усиленный моим страхом смерти проявился и я подчинил себе "кормильца" который будто боясь за меня больше чем за себя лег на мое тело и прижал его своим и мы долго, пока бушевали волны, лежали и глотали соленую воду. Потом буря закончилась и обнаружилось что мешок с едой смыло. Я, почувствовав силу глаз теперь управлял "кормильцем" и заставил его научиться грести. Мы теперь плыли. Не зная куда, но следуя шансу, в попытке хоть что-нибудь делать для спасения. И вот как-то утром плот наш, уже почти развалившийся, боднул берег. Я внушил "кормильцу" поднять себя чтобы разглядеть куда мы попали. Это была тихая и уютная гавань и "кормилец", послушно моему внушению, поднял мое тело и понес его в одну пещеру которую я заприметил. В пещере он бережно уложил меня на пол и тут же отправился, согласно моему мысленному приказу отыскать еду. Я видел его тогда в последний раз. Долго я лежал там, несколько часов, голодный, холодный, но счастливый тем что спасен. И вдруг в пещеру заглянул кто-то. Это оказалась девушка. Юная, красивая, любопытная девушка, которая вскрикнула от испуга увидев меня и тут же выбежала. Через какое-то время она снова вошла в пещеру и убедившись в моей неподвижности осмелела и подошла ближе чтобы разглядеть. На ней было простое деревенское платье с широким вырезом на груди и когда она наклонилась послушать дышу ли я то моим глазам чуть открылись ее груди, белые и полные, и я не мог закрыть глаз и смотрел на их красоту. И вдруг (что очень меня поразило) моя мужская плоть отвердела, восстала и невозможно было ее прикрыть, она так и бросалась в глаза. Девушка заметила это и скоро отошла от меня, но глаза ее были прикованы к плоти. Глаза ее были как радостно удивлены. Мне стало  стыдно и я влиянием глаз отослал ее и она ушла. Но на следующий день, утром, она снова пришла и принесла с собой питье. Она влила его мне в рот и я почувствовал вкус молока с медом. Ужасный голод мой был утолен и опять я заметил как она нечаянно, но вместе с тем, словно намеренно показала свою грудь, открыв ее более, до розовых сосков и вновь меня пронзило сильное желание, я давно не видел женщины, тем более женской груди. Девушка полюбовалась немного моим естеством и опять скоро ушла. После этого она приходила каждый день, приносила с собой что-то из сладкого и скосив глаза на мою плоть с любопытством наблюдала как та при ее близости восстает из рваной дыры в одежде. И каждый день девушка обнажала новые части своего прекрасного тела и с удовольствием в глазах смотрела на мою единственную во всем мертвом теле паралитика одинокую реакцию. Дошло до того что она, выглянув и убедившись что никого рядом с пещерой нет, разделась до нага и стала танцевать. И танец этот был завораживающий, красивый, сводящий с ума. Она танцевала, все ее прелести тряслись в этом танце и мучили меня и жезл болел от перенапряжения. А я был так рад хоть чему оживающему во мне.  Она подходила в своем танце ко мне все ближе и ближе, словно желая чтобы я получше видел всю ее красивую и соблазнительную. Вот настолько приблизилась что я даже почуял аромат ее плоти и моя голова кружилась и я не мог оторвать глаз от ее нагой красоты. Не мог заставить себя не дышать жадно ее терпким молодым ароматом. Я не мог ничего кроме как мучительно немо смотреть и смотреть как она уже сама становилась другой,  неотрывно глядя на мое жутко разбухшее мужество. И все танцевала... танцевала... и ее глаза были дикими, зрачки страшно ширились, грациозные движения показывали все что она хотела мне показать... Она сама уже сходила с ума... Потом останавливала свой танец, прерывисто дыша и одеваясь и все теми же жуткими зрачками смотрела на меня, на все мое тело, и едва слышно простонав убегала из пещеры оставив меня в дальнейшем болезненном уже напряжении. И вот как-то она танцуя очень близко от меня не выдержала и прикоснулась к моему жезлу. Одно лишь  прикосновение взорвало меня изнутри. Из центра тела оргазм пустил свои сладкие волны по позвоночнику и эти волны отразившись от головного мозга забегали по каналу спинного, столкнувшись как брызнули током по всем его ответвлениям, до самых тонких  и тело мое взрогнув раз, другой, вдруг почувствовало себя, ощутило эхо оргазма, собственное тепло, прохладу и влагу пещеры. Я ожил и глубоко задышал, замычал и когда неожиданно для девушки поднялся она испугалась и скоро убежала. Я сидя еще на полу,  поразминал тело которому требовалась еще тренировка, мышцы были очень слабыми, вялыми, и еле двигались. Но вот я встал на ноги и вышел из пещеры. Свежий ветер овеял меня и мои лохмотья, охолодил до дрожи тело и донес запах еды. Я отправился туда откуда пришел ветер и через некоторое время достиг леса, а за ним увидел  близкое справа море, а слева горную цепь почти  примыкавшую к берегу. На горе, в середине ее склона, белела каменная крепость, от которой вниз и дальше по равнине к морю тянулась толстая стена, но до моря чуть не дошедшая. Ее достраивали. Я хотел есть и нанялся к каменщикам строившим эту стену носильщиком камней. Недалеко от крепости был каменный карьер, гору пронзали известняковые пласты и вот я стал работать там, помогать троим носить тяжелые глыбы камня к строящемуся концу стены у моря. Жил в пещере. Тяжелая работа радостно воспринималась недавно мертвым телом и оно жадно теперь наедалось долгожданной силой. Много было здесь мужчин, жителей этого города, соседей и гостей  его, рабов, воинов, маркитантов... Стройка требовала и женщин и они помогали месить саман. Я увидел среди них и ту девушку что оживила меня, она носила питьевую воду. Я подошел напиться и когда пил то девушка узнала меня, покраснела и скоро удалилась за новой водой. Но мы стали видеться с ней на этой стройке и девушка мало по малу стала поглядывать на меня любопытными глазами и через время зашла в ту мою пещеру в которой я отдыхал и спал. Мы с ней познакомились и я узнал что ее зовут Смарагд и она дочь мудреца. Днем я носил камни, а вечером шел к себе в пещеру и там уже была она с  молоком и медом, уже привыкшая ко мне и мы разговаривали с ней и смеялись. Потом я стал камнетесом и помогал тем же троим откалывать громадные куски известняка и обтесывать их в прямоугольники и укладывать их в стройный ряд стены. Мы уже почти закончили стену, когда я и Смарагд поняли что полюбили друг друга. Мы не выдержали памяти нашей наготы, так странно случайно увиденной ранее, когда я был недвижим. Я обратил девственницу в женщину и сам познал любовь и весь мир заглядывая в мою пещеру нежно улыбался нам. Мы наслаждались шелком и бархатом чувств и как дети радовались жизни и встрече. Смарагд, будучи от природы красивой и стройной, очаровывала своими танцами всех в городе и ее всегда звали на пиры и там она танцевала и ей бросали под ноги монеты. Потом случилась война. Стена строилась не случайно и этот город был воином, а его стена преграждала путь кочевым ордам, которые, сметая все на своем пути ради золота были очень сильны и жестоки. Этот город и стена от гор до моря преградила им путь на юго-восток. Все жители  ополчились, взяли в руки оружие и заняли оборону. Я воевал против кочевников вместе с жителями защищающими этот город. Жестокие сечи которые я слышал из сказок няни теперь звенели мечами прямо в моих ушах и блестели сталью перед глазами. Тяжелые камни сделали тело мое сильней и я мог долго махать мечом и рубить чужеземную плоть  пока рядом не оставались только свои воины. Я видел как отлетают куски мяса и земля питалась кровью и кровь эта была платой за место на ней и под солнцем, что равнодушно пекло побоище. Философский камень в моей бурлящей от злости крови кричал подсказывая мне что и как делать чтобы не попасть в мясорубку. Он подсказывал где нужно присесть и притвориться мертвым или раненым и эти хитрости спасали мне жизнь. Я рубил и рубил, уворачивался от ударов и снова вонзал свой меч в того кто хотел пронзить меня, но промахнулся и не успел, или поддался на мои уловки. Это было огромное безумие, кровь лилась дождем, свистели стрелы попадая в моих союзников и они падали с грустными лицами, но дерзкими и злыми глазами. И я сам был диким и почти забывал что был когда-то добрым. Я думал о Смарагд, думал о том что если меня убьют, то ворвутся к ней в дом, убьют ее родителей, а ее обесчестят и заберут в рабство, и это придавало мне злобы и сил. А когда бой кончался, я ночью сидел в своей пещере, смотрел на засохшую кровь на моем клинке, на руках, одежде и плакал... плакал... рыдал от жалости к тем кого убил, потому что понимал - им самим хотелось жить, любить и радоваться, но их царь требовал взять этот город. И на следующее утро снова свистели стрелы, копья, звенела сталь и лилась кровь... а я рубил и удивлялся почему мне повезло вчера... не для того ли чтобы не повезло сегодня... или завтра? Но философский камень каждый раз выручал меня подсказывая уловки. Но вот врагов стало меньше и они отступили. Погасли огоньки их костров на далекой горе и наступила страшная тишина. Мы хоронили своих и чужих и я опять плакал, видя как вчерашние враги становились братьями в соседних  могилах на кладбище. И мой ком в горле долго еще давил, когда я слышал как женщины выли по своим убитым мужчинам и было невыносимо от того что я сам выжил и Смарагд любит меня. Эти чувства рождали стихи, которые я приносил каменщикам и они выбивали их на надгробных камнях погибших героев. Потом я сам взял в руки резец и научился выбивать посмертные надписи. Всем понравились мои эпитафии и люди стали приходить ко мне в пещеру и просить еще что-нибудь сочинить и высечь и скоро я стал мастером. Меня уже узнавали в городе, затем за его пределами. Люди все  приходили ко мне и приносили чистые каменные плитки. Я слушал их истории, легко подбирал слова и превращал эти плитки в память. Потом я освоил скульптуру и меня стали звать богачи чтобы я увековечил их тщеславие. Город поправился после войны, зашумели в нем праздники, свадьбы, появилось много семей и вокруг теперь звенели прелестный смех и веселые крики детей. Мы со Смарагд тоже поженились и родились у нас двое детей, мальчик и девочка, прекрасные и умные. Я превратил свою пещеру в настоящий дворец. Прошло несколько лет. Смарагд стала взрослой, дети выросли и нашли свои увлечения. Сын помогая мне сечь камень освоил резец так, что делал это лучше меня и только обращался за нужными словами. Дочь же глядя на мать освоила танец и ее прекрасное девичье тело своей гибкостью и пластикой даже вызывало у Смарагд маленькую ревность. Но что-то изменилось в наших отношениях со Смарагд. Много лет мы провели вместе и надоели друг другу. Мы не сорились, не ругались, просто  не разговаривали и она не пускала меня к себе как к женщине. Дети старались примирить нас и мирили ради себя, но через время снова начинались молчаливые сцены, пока наконец я не выдержал и не развелся со Смарагд. Дети выбрали жить с ней и ушли в ее отчий дом, а я остался один в своей пещере. Как-то я увидел в этой пещере лисичку. Она была невидима, но философский камень шепнул мне где она сидит и объяснил что это одна из подруг Смарагд подкинула мне магическую лису чтобы наблюдать за мной. Магическая лисичка  докладывала все той подруге, а подруга рассказывала Смарагд чем я занят. Камень посоветовал вести себя глупо и так, будто я ничего не вижу, а затем усыпив своей показной глупостью дешевую магию  неожиданно швырнуть лису в лицо той подруге Смарагд. Камень предупредил что от этого изуродуется ее лицо и останется сильный шрам. Но та подруга нравилась мне как умный человек и я зачастую называл ее сестрой. Мне было горько что эта сестра вдруг обернулась моим врагом, но все же не хотелось ее уродовать своей злостью и тогда камень посоветовал мне просто поменять пещеру. И я оставил свою прежнюю пещеру и лисичку в ней. Было тоскливо и с отчаяния я вспомнил как когда-то учился использовать глаза для магии. Я очень удивился что это забыл и понял что семейное благополучие усыпило это умение. Я возобновил свою магию чтобы привлечь обратно Смарагд, но все уже с ней закончилось и вместо нее через несколько дней ко мне в пещеру пришла молодая девушка со своей плиткой. Когда я пригляделся к ней то обомлел, она была очень похожа на ту мою первую любовь о которой так страстно мечтал когда-то. Она казалась ее копией, как если бы была ей сестрой или дочерью. Она оставила плитку и ушла, а я сидел в пещере над ее плиткой, сердце мое колотилось, голова гудела и я понял что снова влюблен. Я не знал что ей выбить на плитке и просто ждал когда она снова придет. Она пришла и спросила сделал ли я работу, а я сказал что немного приболел и обязательно сделаю в следующий раз. Я приглядывался к этой девушке и все в ней вызывало во мне трепет. Глаза ее были  красивы, но грустны, тело просто просилось на скульптуру и я ее возжелал. Я сидел над ее плиткой и страсть к ней разгоралась огнем в груди, в голове и в паху. Я стал изнывать желая ее и уже любя. И вот как-то она пришла в очередной раз и я не знал что сказать в оправдание, плитка ее была все еще пустой. Она присела и попросила сделать то что придет мне в голову сразу сейчас и готова была подождать пока я высеку камень. Я взял резец и сосредоточился. Ее синее как море платье обнажило коленки и немного бедра и от нее шел такой дурманящий аромат что голова моя кружилась и ничего не получалось придумать. Я просто сидел и любовался ее красотой. Она заметила это и улыбнулась, и подошла ближе чтобы рассмотреть мой резец. Я протянул его ей и она любопытно рассматривала его... потом меня, вглядывалась в мои глаза и в ее глазах я вдруг почувствовал теплоту, доброту просто сказочные... это была любовь. Я спросил как ее зовут и она приятно улыбнувшись сказала... 

Тут я ощутил что-то дрожащее у моего правого бедра и громкий вой. Девушка назвала свое имя, но я не расслышал за этим воем и вся картина быстро расстаяла, как внезапно остановленая и расползшаяся кинопленка рассплавленная лампой. Перед глазами был темный туман и вокруг пустота, но эта пустота ощущалась как сильное давление, чудовищное, казалось меня обхватил гигантский питон и стал сжимать чтобы убить. Сильный испуг пронзил меня когда я почувствовал боль и эта боль стала меня душить. Я услышал как кто-то очень далеко кричит - "Идио-о-т... мобильник не выключил!" Перед глазами поплыли радужные круги появлявшиеся из центра обхватывая так что выглядело будто я лечу в тоннеле. Скорость возрастала и все быстрей и быстрей, стало подташнивать, я уже почти задохнулся когда ощутил что-то зажатое под своей рукой, какой-то твердый, широкий и плоский предмет. И вдруг, мало по малу все стихло, проявилась картинка словно я проснулся и протер глаза. Я сидел на берегу моря на клетчатом пледе со спиннингом в руках и встряхнул головой окончательно приходя в себя. Какой странный сон! Я огляделся. Рядом справа лежал пакет с несколькими пойманными  рыбинами, маленькая жестянка с червями, пачка марльборо с серебристой зажигалкой поверх, за спиной глядел на меня своими широкими, добрыми фарами темно-синий четырестодвенадцатый "Москвич", а за ним целый ряд огромных старых сосен. Когда взглянул на лесу то увидел что она оборванна. Наверно рыба оказалась крупной и сильнее лесы. Я вспоминал как я сюда попал и кто я, настолько сон был реален и выбил явь и как бы заменил ее на себя. В этот момент окончательно  очнувшись от сна я вспомнил что я Виктор Цой и приехал сюда, на Рижское взморье, отдохнуть от своей деятельности, от поклонников, от настырного Айзеншписа, от "Кино". Меня все это уже достало и радость от успеха уже  сменилась на уныние и печаль. Хотелось просто отдохнуть. Недалеко от меня, в полусотне метров сидел человек в соломенной шляпе и повернувшись в мою сторону приветливо мне улыбнулся. Это был обычный местный рыбак, но вот что странно, я  помнил что он недавно, до того как я уснул, подходил ко мне попросить червей, но память утыкалась лишь в эту его просьбу, дальше следовало какое-то слово которое я никак не мог вспомнить и казалось будто пленка оборвана именно на этом слове эхо которого все еще шептало у меня в голове. Я взглянул на часы. Было уже двенадцать и странное чувство тревоги пронзало меня и вызывало дрожь. Мне не было холодно, все в жизни было нормально, никаких проблем, но что-то все равно сильно меня тревожило и подгоняло именно этой цифрой - двенадцать... уже двенадцать... хотя я не понимал что это  значит. Я как опаздывал куда-то.  Я словно что-то предчувствовал, что-то плохое, смутное. Я быстро собрал вещи, свернул спиннинг, немного прогрел остывший двигатель и тронул. Я ехал обратно к сыну (который сегодня утром вдруг странно закапризничал и отказался ехать со мной на рыбалку когда я предложил) к любимой Наташе (она осталась хозяйничать на даче и по этой причине тоже не захотела ехать). Я жал на газ боясь что с ними может что-то произойти, так как вспоминал некоторые моменты на которые обратил внимание когда они странно участились в последнее время. Я вспоминал как недавно случайно попал в пьяную драку (мне нужно было пройти в гримерку и на пути возникла дерущаяся толпа пьяных и меня чуть не задели ножом). Потом какой-то человек нечаянно толкнул меня со спины, словно оступился и попытался удержаться об меня и я чуть не упал с крыши  небоскреба на котором "Кино" проводило фотосет. Потом еще пара подобных случаев вызвали во мне подозрение что все они не случайны и кто-то желает меня убить. Это было похоже на параною, но осторожность заставила меня поговорить с Айзеншписом и он посоветовал обзавестись телохранителями которых быстро сам нанял для меня. Близкие друзья от этого решили что я зазвездился и отнеслись к этому как просто моей звездной причуде. Я ехал и вспоминал эти случаи и тревога все росла и росла и хотелось скорее доехать и убедиться что все нормально с сыном, Натой и остальными близкими. Меня будто что-то толкало, гнало от моего привычного места на берегу где я мог спокойно отдохнуть. Вот уже скоро мостик над речкой где нужно сбавить скорость потому что за ним можно не увидеть встречных машин так как мостик поднимается над трассой и закрывает вид. Слева меня неожиданно обогнал москвич, он был такой же как и мой, тоже синий и казалось что я вижу отражение своего. В этом москвиче сидели двое, парень за рулем и девушка. Они смеялись и очевидно были пьяны. Девушка при обгоне презрительно оглядела мой москвич, взглянула на меня и что-то сказала парню. Тот тоже взглянул, улыбнулся и снизил скорость так что мы опять поравнялись. Они стали задирать меня жестами, наглыми улыбками, смехом... девушка показала мне палец. Парень подвернул свой москвич так будто хотел столкнуть меня вправо. Я из осторожности вывел свой москвич на обочину и ехал одним колесом по трассе, а другим по обочине. Это меня возмутило, разозлило, я понял что парень бросает мне вызов. Он поддал газу и их москвич неожиданно быстро умчался прямо передо мной. Это очень удивило меня так как их москвич был такой же, но скорость его превышала скорость моего. Я тоже зло поддал газу, но все никак не мог их нагнать. Они просто улетели вперед меня. Я принял вызов и  вжал педаль газа в пол до отказа. Москвич мой казался медленным и еле набирал свою скорость по сравнению с их москвичем. Спидометр показал уже стосорок, но дистанция между нами все увеличивалась, они были уже далеко впереди. Я увидел как синяя точка скрылась за тем близким уже мостиком. Я не притормозил перед ним. Они сильно взбесили меня и хотелось их нагнать и разобраться за этот палец. Когда колеса подпрыгнули взлетев на подъеме то только сейчас я увидел углом стоящий  посреди трассы икарус, рефлекторно нажал на тормоз, но сцепления подпрыгнувших колес с трассой в этот миг не было и через секунду со всего размаху я ударился о левую сторону икаруса. Громкий хлопок... будто выстрелила пушка... удар виском об металический угол салона над рулем... последняя моя мысль была вопросом - "Его что специально тут поставили?"
Опять темный туман. Вот он прояснился и я увидел себя настоящего, малого, в пионерском лагере, куда меня отправила мать по путевке выданной ей на заводе где она в то время работала. Я играл в волейбол и замечал что вызываю интерес одной девочки. Она часто повторяла мое имя в уменьшенно ласковой форме и казалось  оно ей нравится и поэтому она часто его повторяет, призывая, например, чтобы я послал ей мяч в игре. Она была дочерью повара и я нередко замечал как она сидит окруженная подругами и они все часто на меня поглядывают, а она как грустит и старается на меня не смотреть. Мои приятели видя это убеждали меня в том что я нравлюсь ей и шутили что если отвечу на ее симпатию, то ее отец устроит меня на хлеборезку (такое маленькое вожделенное место на кухне, куда все пацаны стремились попасть, так как это освобождало от скучных походов в ближнее село, на практику,  помогать его жителям собирать картошку). Каждый вечер нам устраивали развлечение. Был маленький летний открытый кинотеатр с настоящим  кинопроектором и мы, слыша за спиной стрекочущую пленку и постоянно хлопая на себе комаров, смотрели старые, добрые кинокомедии, про Шурика, про Никулина, или еще какой-нибудь добрый и не пошлый советский фильм. А на следующий вечер с его площадки убирались скамейки, ставились колонки и устраивалась дискотека. Все танцевали, и вожатые, и отдыхающие дети, и даже иногда рыжий и пузатый директор этого пионерлагеря со своей не менее пузатой женой смешно поднимали локти и дергались. И на одной из этих дискотек Изольда (так ее звали) пригласила меня потанцевать с ней медленный танец. Я смущенно согласился и пошел, приобнял ее за талию (танец с девочкой был для меня впервые) и прислушался к ритму песни что только началась. Это была "Спокойная ночь". Я держал ее мягкие теплые бока под белой шелковой рубашкой, ощущал ее бедра случайно касающиеся моих при танце, мягкие маленькие ладошки эфемерно лежащие на моих плечах, близкое красивое лицо... притрагивающие мою грудь ее упругие холмики. Изольда смотрела куда-то в сторону и чуть заметно улыбалась и я видел в этой, кажется адресованной какой-то из тех ее подруг, улыбке что-то похожее на удовольствие от того что она наконец поймала в свои объятия того чье имя ей так нравилось. Мы танцевали, медленно кружился вокруг нас теплый июльский вечер освещенный разноцветными лампочками наивной дискотеки, медленно кружились другие пары и взрослые и детские и необычно глубокий и басовый  мужской голос пел мне прямо в душу и моя голова пьяно кружилась. Мне казалось что какой-то повелитель гордо оглядывая свой волшебный мир собирает свой народ своими магическими голосом и музыкой. Я спросил - кто это поет?- Изольда взглянула мне в глаза и радостная что я завел разговор ответила - Виктор Цой... классный правда? - Я хотел чтобы никогда не кончалась эта песня... этот вечер... июль с разноцветными лампочками... улыбка Изольды. Я был заворожен и сердце мое замерло когда песня все же закончилась и Изольда едва заметно и легко чмокнула меня в щеку - Ну... спасибо... - Я стоял оторопело, словно только что  открытый и заглянувший внутрь себя и все слушал  как эхом звучали во мне странно ворожливый голос певца и прикосновение девичьих губ. Я был как одурманен. И вдруг подошел повар и зло схватив дочь за руку увел ее с танцплощадки. Изольда лишь успела повернуться из-за спины и горько улыбнуться мне на прощание. Вероятно, невидный нам повар следил за дочерью весь танец и увидел как она меня поцеловала. "Спокойная ночь" была бессонной и тягучей и детское сердце мое и душу будоражили голос Виктора Цоя и поцелуй Изольды. И странно случайно шел дождь под мои детские представления как она плачет там, запертая отцом и молит о помощи. На следующий день я всюду искал ее, но нигде не находил, а вечером узнал что взбешеный повар рано утром отослал дочь домой. Я узнал лишь что она тоже из моего города. Когда мой поток закончился и я вернулся домой, то долго еще бродил по городу в надежде случайно  встретить Изольду. Я не знал где именно она живет и просто бродил по улицам заглядывая в желтые окна или открытые двери - вдруг она там? У меня не было магнитофона и по телевизору не показывали Цоя, возможно очень редко и я не попадал, но теперь я знал что есть группа "Кино", мои старшие братья, о каких всегда мечтает маленький и одинокий в семье безотцовщина когда его побьют старшие и он грозится кого-то позвать и отомстить. Цой стал для меня таким большим братом и я всюду его искал чтобы хоть немного послушать его, вспомнить Изольду и успокоить, а может странно мазохистски разбередить свое дивное томление. Но так редко он встречался мне. У знакомых был старый допотопный виниловый проигрыватель и пластинки среди которых я (маленький счастливец) нашел пару дисков "Кино" и просил разрешить мне послушать и сидел приложив ухо к динамику и ювелирно прижимал уже стертую от времени и соскальзывающую с бороздок иглу, лишь бы слушать эти стихи и музыку. Знакомые позволяли, но было видно, терпели меня и я с болью отрывался от той старой радиоспидолы, все же было неловко заставлять себя терпеть. Потом вдруг из той кипы пластинок исчезли эти два диска и мне сказали что их кому-то отдали. Возле рынка стоял лоток где продавали аудиокассеты и я ходил туда, присаживался рядом и просил продавца поставить "Кино" которому было без разницы что ставить для рекламы. И потом он всегда с улыбкой ставил видя как я подхожу. И я сидел, слушал, завороженно глядя сквозь сотни ног и сумок напротив где ушлый пацан колдовал своими наперстками. И всегда узнав голос Цоя из любого такого киоска в городе я обязательно останавливался, присаживался и слушал пока не меняли кассету. И почему-то всегда было мало его, очень мало, только заиграет, только разольется во мне сладкий мед и тут обрывается, звучит Леонтьев, Пугачева, другая попса восьмидесятых. Как-то в одном магазине я увидел постер "Кино" (они стоят четверо в ряд, Тихомиров приобнял Гурьянова за плечи и приложил голову к его спине и у всех чуть подведены глаза) и кто-то из пацанов сказал что они пидоры. Я возразил убеждая что это просто такой стиль, имидж, но тот стал спорить и доказывать свое... И я  сказал что этот пацан сам пидор. Мы подрались. Он оказался сильней и побил меня, но так сладко саднивела скула и болел мой впервые ударивший кого-то по морде кулак. А потом я узнал что Цой разбился. Голос диктора, как бы сам сочувствуя сообщил, что известный рок-музыкант сегодня погиб в автокатастрофе под Ригой. Я не хотел верить. Я был в таком шоке будто потерял самого себя и не мог говорить... спать... и жить я больше уже не хотел. Тот четвертый в стране, (суицидально  склонный, тревожноманиакальный) что узнав о гибели кумира вдруг легко решил покончить с собой и не найдя в доме лезвия сходил к соседям и попросил. Придя домой наполнил ванну теплой водой (где-то, возможно в каком-то фильме, он слышал что если хочешь перерезать вены, то нужно их резать именно в теплой воде). Его  остановила мать. Как почувствовала. Она пришла до основного момента и все время стучала в дверь и спрашивала когда выйдет, ей была нужна вода. Это так и не дало полоснуть по запястью и выйдя разрыдался и когда она удивленная увидя лезвие на мыле каким-то своим материнским чувством поняла что могло  произойти, разрыдалась сама и обозвала его эгоистом и сумасшедшим. А потом заставила поклясться что никогда не причинит ей такой боли и не отправит за собой в могилу. Выслушав, тут же убедила не делать глупостей, а тоже  научиться играть и писать стихи. Хм... подумал он, как же умна мама, действительно так лучше, когда еще живешь. Через неделю она принесла ученическую гитару и буквально за шиворот привела его в музшколу. Она обратила внимание на "Кино", ей тоже что-то понравилось и отметила когда они ночью смотрели тот концерт памяти Цоя. И он  сидел, смотрел и приятно удивлялся что мама не спит и мягче чем сталь. 
И вдруг я ощутил несильный удар. Картинка со мной и матерью перед телевизором возникла прямо перед глазами как плакат и этот плакат несколько раз приблизившись и отдалившись стал таять. Я сосредоточился на экране телевизора и увидел в нем Германа. Он как бы старался пролезть сквозь него и смотрел прямо на меня. Рядом со мной растаяла мать, растаяли кресла и диван, вся комната из детства, но телеэкран еще оставался, четко глядя на меня глазами Германа который как звал меня. Потом морок прошел и я увидел себя на полу, вокруг сарай, отваленый в сторону деревянный куб с зеркалами, погасшие свечи по бокам, стоящего рядом Германа с мобильником в руке и смотрящего в него, а в щели сарая рассветные лучи. Я поднялся. Свежий прохладный воздух закачал меня, замутило, вытошнило и еще несколько минут я стоял приходя в себя от стереозеркального трипа. Герман поддержал меня под руку, вывел из сарая и завел в дом. Пока я сидел у окна дыша свежим воздухом он вскипятил воду, заварил крепкий чай и изредка поглядывая на меня как доктор терпеливо ожидал когда я приду в себя. Вот я сделав несколько горьких глотков чифира, укрепился, глубоко вздохнул и уставился на него. Он улыбнулся.
-Ну как дружище?
Я не знал что и сказать. Трип был глубоким и необыкновенным, столько всего и я нуждался теперь в интерпретации.
-Как звали того человека?
-Кого... героя "SMARAGD"?
-Да...
-Извини друг есть свои правила и нельзя называть имена... именно поэтому ты и не знал его всю дорогу.
-Почему?
-Это может обернуться для тебя шизофренией... А так ты просто будешь помнить как будто что-то принял и просмотрел фильмец...
-Но я же ничего не принимал...
-Не важно... это моя память в которую я тебя пригласил...
-Как все это работает?
Герман увлеченно дернулся на стуле напротив меня и стал объяснять.
-Мы сидели друг к другу спинами и наши точки сборки выйдя за пределы коконов установились прямо перед глазами каждого... моя перед тобой, твоя передо мной, понимаешь... спереди кокона есть такой щит который экранирует чужие потоки энергии и не дает другим погрузить нас в транс. Но когда со спины то другая точка сборки как бы подлезает под этот экран сзади. Главное чтобы она была дружественна тебе и неопасна, ничего против тебя не замышляла, то есть не собирала те энергонити которые намеренно вредны для тебя, поэтому лучше чтобы был настоящий друг которому ты можешь спокойно доверить свою жизнь. Так вот... наше с тобой положение позволило как бы объединить наши точки сборки, но не в одну, а пропустив через себя одну нить задержали ее и синхронно просканировали.
-Ты тоже все это видел?
-Несколько раз... я же притянул нить, как бы научил твою точку сборки фортелям своей, понимаешь?
-И что... мою жизнь тоже?
-Ну ничего страшного... ведь это не будет использоваться против тебя... я это ты, ты это я... в этом мире есть волчий закон грызть друг другу глотки и не доверять... но есть и такое исключение как самая обыкновенная мужская дружба.
- Но ведь были и интимные моменты... Герман, мне не приятно...
Он улыбнулся.
-Какие? Послушай душа, все мы так или иначе дрочим...
-Так я же не дрочу...
-Да я не физическую мастурбацию имею в виду, а что-то такое, тайное, интимное, за что нам будет стыдно если узнают другие...
-И что ты можешь любого человека так просмотреть?
-Любого... в любой момент его жизни...
-Да не-е... ты не прав.
-Ну а чего улыбаешься?
- Почему все прервалось?
-Ты же мобильник не поставил на беззвучный режим и сигнал разрушил настройку... я вынул его у тебя из кармана, отключил, погасил свечи, прыснул водой на неорганов загнав их обратно в зеркала и закрыл их тряпками... Продолжать дальше было чревато.
-А кто звонил?
-Не знаю... сообщение из какого-то агенства исполнения желаний "Синяя птица", ты сам должен знать...
-"Синяя птица"?  И что?
-Да на вот взгляни...
В сообщении было коротко сказано - "Спасибо Мы Вам  позвоним".
Я слышал это десятки раз в своей жизни и испытал привычную  досаду, но Герман прищурился внимательно глядя на меня.
- Обидно?
-Да честно говоря уже не очень...
-Нет дружище, не верю, тебе обидно...
-Нет, говорю же...
-Давай я лучше открою карты и объясню что это был за знак...
-Какой знак?
-Я просмотрел кое-что в твоей недавней жизни... Что-то не очень хорошее приятель...
Я насторожился и прислушался. Что он имел в виду?
-Давай, душа, вспоминай... историю с тем белым персом, которого ты нечаянно отравил, дав не то лекарство... помнишь?
Я оторопело посмотрел на него. Он действительно видел. Этого белого кота комком в моем горле. Герман не обращал внимания на это, я был обречен что-то выслушать, не очень приятное и, более того, невыносимо связанное с моими глупостью и небрежным отношением ко всему кроме себя.
-Ну и что же я опять не так сделал?
-Ты все сделал так как должен был, душа, он нравился тебе, ты пытался его вылечить, воспитать... Помнишь? Ты прелесть конечно друже, но ведь это был не просто глупый котенок зараженный чесоткой, ты сам понял что это был посланник. Только поздно понял, когда он уже умер по твоей глупости... но он простил тебя... как прощает Бог.
Я не понял его.
-Герман... ты издеваешься?
-Нет, нет... я просто хочу донести кое-что... он ведь был не один...
Я уже все забыл что испытал в стереозеркальном трипе, трип стал для меня уже просто ерундой, и глотал чай чтобы продавить свой ком в горле. То событие сильно подействовало на меня, запомнилось. 
-...Примерно за пару месяцев до этих твоих мучений с котом, к тебе рано утром кто-то постучал. Ты встал и осторожно заглянул в глазок... помнишь?
-...?
-Там стоял скрюченый от холода человек в рваной одежде и заламывая от холода руки, (ведь ранним ноябрьским утром очень холодно) он стучал в соседскую дверь...
Я вспомнил. Этот человек некоторое время сидел на лестнице в моем подъезде. Он был бомжом. Рядом с ним всегда были пятна жира от миски похожей на собачью, в которую соседи иногда клали ему еду. Он сидел так с месяц и всегда я проходил мимо и брезгливо аккуратней и быстрей поднимался по лестнице чтобы не наступить в эту лужу. Он сидел там, на одном и том же месте, на самой первой ступеньке и днем и ночью и порой я слышал за дверью как он что-то бормочет и горько вздыхает. Слышал как грубо и презрительно его гонят соседи. Он уходил куда-то и вновь возвращался и было ясно что ему некуда было идти. И в то, действительно очень холодное утро он не выдержал и поднялся до моей двери и постучал в надежде что кто-то откроет и пустит его погреться. Я проснулся и услышал как он постучал уже в соседскую дверь. Я подошел и посмотрел в глазок и увидел как соседская дверь открылась и рука соседа оттолкнула его и грубый голос послал его подальше. Тот спустился.  Я пошел досыпать. Спокойно. Ведь не я оттолкнул. Потом он исчез. Возможно нашел другое пристанище, но как-то сосед сказал что этот человек жил когда-то в моей квартире, затем он спился, лишился всего и превратился в бомжа. Что-то рисовалось неясное в намеке Германа.
-Вспомнил дружище?
-Но при чем тут он?
-Это был первый посланник.
-Бомж?
Герман поморщился глядя на мой скепсис.
-Какая разница? Человек который жил когда-то в этой самой квартире... это стук именно к тебе. Картинка которую ты видел в глазок... не напоминает ничего в общих чертах? Вот такие гонения, просьбы к Богу, а от него... закрытая дверь, молчание и словно разглядывание в глазок. Вспомни его лицо...
Я не помнил. Его лицо всегда было уткнуто вниз, в сложенные руки, он казалось всегда спал и только грязные блестящие длинные волосы на этих скрещенных руках. Что-то было виноватое в его позе.
-Я не видел его лица.
-В том то и дело приятель... так приходит Бог... скрывая лицо...
Герман закурил беломор и смотрел на красный кончик папиросы, а я затаил дыхание потому что в сердце у меня что-то так екнуло что оно чуть не остановилось. Он продолжил резать его  лезвием своего ума.
- ... Он никогда не покажет лица. Те попрошайки которые лезут тебе  в глаза, плачут тебе в жилетку и получают свои медяки, отдают их затем сатане. А Бог будет сидеть вот так, скрестив руки и положив на них голову чтобы ты не заметил его лика, чтобы ты в самом центре настоящего себя, да еще и брезгливого страха перед чужаком,  проявил  немного своей настоящей доброты и жалости...
Я вспоминал того человека и поражался тому как мог не заметить такой очевидной вещи. Мне стало не по себе.
-... ведь тебе его бывало жаль, когда ты слышал как его гонят соседи, дети, даже собаки... Ведь ты даже, как-то отчаянный от своих неудач, битый всеми кому не лень, всеми своими друзьями, которые просто принимают всякого за кусок дерьма раз у него  кризис, не спящий ночью, смотрящий в свой колокольчик, вдруг вспомнил о нем, сидящем за дверью,  этажом ниже и почувствовал в нем что-то родственное и сумасбродно решил спуститься к нему и хотя бы накурить тем косячком что сгрел тебе приятель, тот добрейший  скупщик личностей... ты подумал тогда, что, может устроить ему немножечко рая? Посидеть с ним наплевав на общее мнение и показать что есть хотя бы один кто не бьет и не гонит его... помнишь?
Я был нем и мне хотелось уйти.
-... Но что тебя остановило тогда перед дверью? Пугливая мысль о том что его развезет, он обнаглеет, проголодается, потом попросит еды, ночлега и ты вынужден будешь его кормить и привечать у себя всякий раз если уже решил один раз помочь...
Как же он был прав. Чертов Герман.
-... А если бы все таки спустился к нему и накурил... представь... самого Бога! Отца! Хотя бы это... этого было бы достаточно...
Я слушал Германа и  молчал как приговоренный.
- ... И ты сам курнул тот забитый уже для вас обоих косяк... помнишь?
Трудно было слышать эту правду. Герман также невозмутимо  смотрел на свою папиросу.
- Зачем ты меня мучаешь Герман?
-Нет душа, не мучаю, просто кое-что показываю что ты сам не заметил. Я понимал тебя когда смотрел в Акаше... Все эти люди которые признавались тебе в дружбе и любви... ведь они кого хочешь заставят оволчиться и не доверять. Много тумаков душа... ты просто был оглушен этими их... посохами сенсеев. И потом, после того как тот человек исчез, та, ужасно холодная и заснеженная зима... подставленный тебе под нос "подарок" - маленький белый симпатичный  перс, от которого ты не мог избавиться из жалости и не выгонял в лед... Тебя как бы поймали на тебя же и заставили понять еще один урок, болезненный... очень болезненный, я видел... Ты пытался вылечить его. Как ты его назвал? "Шаин"? "Сияние"? Он действительно напоминал ангела...  ведь он как бы взял на себя твои грехи... очистил через свою неожиданную смерть и ты кое-что понял тогда... что можешь также потерять свою жизнь, просто из глупости и отчаяния... это были знаки, один за другим...
Герман разогнался в своих интерпретациях и стал удивительно,  просто вражески безжалостен в правде.
- ... это звал тебя отец... когда умирал...
-Герман... хватит!
- ... Какой пронзительный знак! Ты заботился о котенке, а был горделив с отцом... а зря. Нужно было придти... простить его небрежность... попытаться вылечить...
-Герман... я сказал хватит!
Я плакал  и только сейчас во мне вдруг всплыли все чувства которые предназначались отцу. И обида. И злость. И вдруг жалость... стыд... Потому что я понимал теперь что был не прав именно я, ведь и отца могли также оволчить и затуманить его чувства, ведь он мог просто оказаться глупее, слабее меня... а я...
- Все эти знаки ты просто не понимал душа, но он звал тебя, он нуждался в твоем прощении... именно в это время когда тот человек сидел на ступеньке... он был проекцией твоего отца отчаянно им  посланной тебе...
Герман меня вскрыл, вывернул наизнанку, словно прополоскал. Он оторвал меня от себя, взглянул в глаза и встряхнул.
-Ну все, все, душа... этого достаточно... теперь все...
Я глубоко дышал и смотрел в угол все никак не умея себя хоть как-то оправдать. Ведь я столько слов сказал о любви и добре в своих ворчливых монологах стенам. Вдруг меня подавила одна тяжелая мысль. Зачем Герман завел этот разговор? Вроде был какой-то ничего не значащий звонок, с подачи которого Герман так прижал меня. Герман улыбнулся и подлил мне чаю. Он вел себя так спокойно, казалось даже злорадно, словно действительно имел что-то против меня. Такое было впервые. Чтобы Герман заставил меня плакать? Он попробовал распрямить мою удрученную сутулость.
-Ну дружище... давай, давай, улыбнись...
Я ошалело посмотрел на него, но он спокойно и будто виновато  смотрел мне в глаза.
-Улыбни-и-сь?
-Ты устаканен... извини...
Что-то было ужасное в этом его "извини", он чего-то не договаривал. Я вытер свои глаза и пристально взглянул в его блистающие глаза и заметил в них какую-то чертинку.
-Что значит "извини" Герман?
-Так нужно... этот катарсис...
Я посмотрел на него оторопело и тихо спросил.
-Герман... ты гонишь?
-... был нужен для того чтобы освободиться от неожиданных  последствий  "стереозеркал"...
- Ты гонишь!?
-... Звонок разрушил настройку, а это чревато последствиями психики...
Я аж отсел назад.
-Ты ох...л?!
-Вот, вот... вот эта злость как раз...
-Да ты точно ох...л Герман! - я был в шоке с его безжалостности и не мог подобрать ругающих его слов. Он так разозлил меня, просто до бешенства.
-... то что нужно... все нормально...
-Да пошел ты... придурок!
-Вот, вот... давай закрепи окончательно...
Я был бессилен перед этим бесом.
-Да что ты здесь... Хуана из себя корчишь?
-Прости душа...
-Да ты ее вынул!
-Прости... но повторяю, так нужно... иначе тебе было бы хуже,  поверь... Это не игрушки...
Я не знал что и сказать ему. Орать или молчать уже было бесполезно, он все равно добился своего, провел какой-то трюк, от которого, действительно, я понемногу как бы подмораживался изнутри и окунался в состояние странного и холодного покоя, будто  выдержал удары плети и больше ничего никому не должен. Через несколько часов прежнее нормализованное настроение вернулось ко мне и я стал просить Германа прокомментировать "Стерео". Герман наотрез отказался и мне пришлось ждать до следующего утра когда он проснулся и разбудил меня. Он поставил чайник, заварил чай, мы позавтракали и потом оба сладко потянулись и  выдохнули  жизнеутверждающее - "О-о-ум хоопонопо-оно". Я все еще ждал.
-Гер ты что-нибудь хоть объяснишь из вчерашнего?
-Что тебя интересует дружище?
-Да все что было в трипе.
Он завернул в пленку бутерброды и набрал воды во флягу.
-Пойдем друг, посмотрим плантацию... не постаралась ли чертова медведка?
Герман разводил табак. Профессионально, со вкусом, с тщательным отбором сортов которые нравились ему и особым вниманием к местам на которых разбивал грядки. Он выбирал их в горах,  подальше от троп, по которым ходили люди и потому делянки были далеко.
-Блин... опять в горы?
-Ну ничего дружище, разомнешь ноги, прокачаешь сердце, это полезно, там и обсудим.
Мы сели на пятнадцатый маршрут и долго в его салонной душиловке тряслись до тоннеля. От тоннеля поднялись и углубились в горы. На склоне и его открытой солнцу и съезжающей вниз поляне, чернел возделанный квадрат и на нем  уже зеленели небольшие сочные кустики. Я присел в тени  большого платана и гадал сколько ему может быть столетий, пока Герман ходил по грядкам и приглядывался к растишкам. Вот наконец подошел и нельзя было понять сразу доволен ли он положением на делянке или что-то не то.
-Блин... парочка болеют, парочка задохлись... - он взглянул на солнце... - жара, но так в целом все вроде нормально, жаль только  герцеговина болеет, моя любимая... я не Сталин, но прекрасно понимаю его выбор, это реально вкус. Смешаем ее с Вирджинским золотом и заценишь душа...
-Герман ну что насчет трипа?
Он вздохнул и присел рядом.
-Ну что тут сказать? Сразу... что было после облома в Smaragd я сказать не могу... разве что тот мастер надгробных памятников умер в глубокой старости и ему самому поставили такой памятник, целую стеллу, все кого он при жизни радовал своим талантом. Философский камень всю жизнь поддерживал его и он никогда не жалел что принял его и прошел ряд испытаний. Это камень ему и объяснил что так нужно было. Что это не таблетка делающая его магом, а как бы нужный витамин, удобрение для проснувшегося в нем духа. Дух был пробужден той его первой любовью и это был очень приятный и сладкий знак, мастер был под покровительством любви и все в его жизни было наполненно ее красивой улыбкой.
-А та девушка перед обломом... у них потом было что нибудь?
-Хороша, правда?
-По моему лучше чем первая любовь, хоть и похожа...
-Да... но дружище, я подчеркиваю, больше ни вопроса об этом... извини я должен был предусмотреть насчет мобильника...
-Но почему? Что в этом такого?
-Понимаешь, ведь то что я не предусмотрел было как бы  интервенцией Силы, это она все так устроила, всю нашу поспешность и я забыл. Это ее блок, и вместе с тем предупреждение, не соваться больше...
-А что может произойти?
-Я ж тебе сказал, шизофрения, лежал бы потом в палате...
-А по твоему я не в ней сейчас... не в шестой?
-Так ведь в шестой! Далее то седьмая... с Андреем Корсаковым... не настаивай душа, напрасно, я все равно не расскажу.
-Хорошо... а Цой?
-Ну ты же черный альбом взял как Я-якорь... срезонировало... это тоже из моей памяти, я в хронике просматривал кое-что о нем...
-Что именно?
- Что произошло пятнадцатого августа на трассе Слока - Талси? Ведь тебя тоже интересовало. Уснул за рулем или все-таки что-то другое?
-По ходу не уснул... такая скорость, попробуй усни под стопятьдесят... еще и в москвиче.
-Вот, вот... это и меня натолкнуло на такой же вопрос. Знаешь я раньше думал что он поэт и умер именно как поэт, случайно и красиво оборвался в христовом возрасте... и я все моменты толковал с этой колокольни... Это было верно отчасти, но ряд некоторых зацепок все же загрузил меня и заставил задуматься... А когда увидел в Акаше, то понял что все это ерунда. Он был по гороскопу тигром, это люди с кошачьей поступью, очень осторожны... да и мог ли уснув за рулем разбиться написавший "Следи за собой"?
-Хм... базаришь...
-А вот я думал... но потом прекратил думать в медитации и все узнал...
-Что-же?
-Начнем по порядку. Очень любимый нами СССР уже разваливался. Старые генсеки уходили и появилось много молодых и недовольных режимом. С подачи американских С.С. готовился переворот. В КГБ были люди, целый отряд,  которые формировали общественное мнение и запускали много психовирусов, таких как - "Перестройка"... "Перемены"... понимаешь, это с их подачи и под их особым контролем одному талантливому кочегару было позволено петь то что думает. Его творчество посвященное свободе было им на руку. Он завел громадную аудиторию, целую страну, целое поколение интелигентных людей чувствующих себя рабами. Поколение  что стало вслед за ним, воодушевленно от того что никто их не трогает, подпевать "Мы ждем перемен". Он конкретно сдвинул им всем точки их сборок. Некоторые товарищи,  маскируясь под общих рок-н-рольных друзей, аккуратно, через жену Марьяну, подсунули ему мысль что петь сейчас, то есть в то время, нужно не о любви, (вспомни раннее "Кино", неоромантизм и так далее) а именно в тон времени, что-нибудь героическое, заводящее. Он заделся, стал писать что-то подобное и как всякому, по настоящему талантливому молодому человеку ему это весьма удалось. Альбом "Группа крови" разлетелся, все купились на этот тон (в том числе и сам Цой) и стали подпевать его "Перемены" и "Дальше действовать будем мы". Вот он на пике. Его просто боготворят такие, очень впечатлительные романтики, и он все растет и растет. Это уже фигура. Лидер некоего странного братства одиночек,  затерявшихся где то на перекрестке эпох. Это уже не очень нравится людям что дали ему толчок и понимают что ситуация с ним и его популярностью выходит из под контроля. У них там в КГБ был один медиум. В любой из С.С. есть такое свое маленькое гнусное аненербе. И этот медиум обрисовал им ситуацию что произойдет далее. Цой скоро уйдет из рок-н-ролла и займется фильмами. Потом и это ему наскучит и ему вовремя шепнут такие же неопределенные товарищи что его слава, популярность, почти культ пропадут зря если он не прекратит играть в игрушки и не займет пост лидера политической партии. Ну скажем тот же "Кот", их романтический "комитет охраны тепла" вдруг зарегистрирует себя не как юношеское общество новых диких, а уже как самостоятельную политическую партию во главе с потрясающе значимым и харизматичным лидером и его огромным электоратом, не сомневаясь отдавшим ему голоса. Подумай, если бы ты повзрослев немного, услышал что Цой организовал свою партию и предлагает за него голосовать, ты бы не проголосовал?
Я подумал и понял что с удовольствием это сделал, ведь я был бы к нему от этого ближе как участник громадной группы "Кино".
-Обеими руками!
-Во-от...  И вот тот медиум, кстати, очень продвинутый, когда я пытался разглядеть его, то видел только собственное отражение, он как бы отзеркаливался, защищая себя от непрошенных вроде меня гостей, в Акаше была только инфа о том что он делал и на кого работал, но вот кто он и как выглядит было им заблокированно. Ты приколись, это в Акаше то, просто монстр! И вот он обрисовывает своим коллегам  ситуацию с Цоем, как лидером который в наступившую смуту очень мешает своей честностью и независимостью кое-кому кто замутил всю эту перестройку. Мешает короче ловить в ней рыбу. Электорат отбивает. Все кто с ним отчаянно норовят быть слишком свободными. Люди из КГБ, эти е...чие собиратели сливок, быстро все смекнули и приняли решение Цоя убрать. Все что надо он уже сделал и пора ему доказать что был настоящим поэтом, то есть подтвердить это своей неожиданной красивой смертью. Стали за ним следить и искать возможности. Он все время был на виду и это мешало им. Но он сам будучи не глупым и наблюдательным, да еще и поэтом, быстро все почувствовал как ты и видел в трипе. Ситуация с той поножовщиной возле гримерки. Потом фотосет на крыше и незадачливый ассистент. Его песни были прониктнуты этой тоской. Почти все последние об этом прямо кричали. Что он не выживет короче ни хера с этими ребятами. Медиум объяснил им про творческую сверхсенсетивность Цоя, мол, тише, палит, и посоветовал им на время прекратить ведение и затихариться, отчего Цой немного успокоился, свободней вздохнул, принял за просто свои психи и решил уединиться, полечиться там, на Рижском взморье, на своем любимом месте. Это и было нужно гэбэшникам, он наконец один. Они быстро разработали план. Конечно, б...дь, что им  устроить такую автокатастрофу? Человек на берегу подошедший к Цою за червячком был НЛПрограмистом. Он через непрямой гипноз внушил Виктору команду обеспокоиться и уехать в двенадцать. У них все было рассчитанно по секундам. Обеденное время, трасса затихает, мало свидетелей... На дороге подстраивается корректор за рулем и актриса играющие роль пьяной парочки. Автомобиль их как две капли похож на москвич Цоя, но двигатель у него форсированный по спецзаказу. Это чтобы обескуражить Цоя, поймать и повести его по своему смертельному секундомеру. Актриса провоцирует Цоя на злость, гнев, а значит потерю бдительности и осторожности. Корректор за рулем считая секунды лишь на минуту придавливает Цоя к обочине... чтобы секунда в секунду, понял, даже его скорость контролировали. Если ты помнишь из расследования гаи, то перед тем мостом триста метров москвич Цоя ехал одним колесом по трассе, другим по обочине, это та единственная загадочная деталь что не давала мне покоя - почему он немного съехал с трассы? Затем корректор втопил и заставил втопить и Цоя за собой, они как поймали нашего последнего героя. Повторяю все у них просчитанно  до секунд, до мельчайшей эмоции... Икарус, сразу обрати внимание дружище, огромный автобус, большая машина чтобы наверняка, понял? Камаз было слишком грубо, а так, автобус, приколись, общественный же был человек. И Икарус не ехал, а был поставлен косо, так, что у Цоя не оставалось ни малейшего шанса его обогнуть. (помнишь от удара целый автобус с моста съехал в речку?) Колеса подпрыгнули на мосту и нажимай на тормоз не нажимай пока они не прижмутся к дороге авто обречено выдержать этот маленький взлет и инерцию. Это тоже был расчет. Это ж отморозки, сука, е...ные, сатанисты б...дь! Во вторых тот корректор знал про автобус посреди трассы и легко его обогнул, он был асом. И я нашел таки в хронике одного маленького человечка, которого никто не услышал,  когда он рассказал что возвращаясь откуда-то из леса, подходя к трассе видел как пролетели две очень похожие между собой машины, они будто гнали соревноваясь и скорость была бешенной. Он сказал только что первая машина была похожа на ладу спутник, то есть девятку жигулей, но он ошибся так как был далеко и не поверил что москвич корректора мог так лететь, он то был с движком от иномарки...
-А водитель икаруса ничего ведь не говорил про первый москвич... он что его не заметил?
-Кому ты веришь приятель, тот водитель икаруса работник С.С. он давно был ими завербован. Они его просто запугали что если хоть что вякнет, сейчас или даже потом перед смертью в мемуарах, его и всех его родных  гробом станет этот пылающий икарус.
-И он до сих пор молчит?
-Ну а чего ему? Ему все равно Цой не нравился.
-Вот чертила!
-Да уж... гандон! Но Цой меня поразил... это была какая-то мистика... Настоящий человек Силы, програмирующий себя на легендарность. Он все прекрасно понимал и продолжал програмировать... Он знал про смерть и ее окончательный мазок сделающий его чуть ли не ангелом, вспыхнувшим и погасшим как  метеор перед смутой. Как играет Сила, а? Согласись дружище, в масшабах целой страны такая красивая мистическая фигура, как большой знак перемен, комета перед чумой... а? С собой забрал всю романтику застоя. И песня, та самая,  переломная после школьного романтизма песня "Группа крови", обрати внимание на текст, в нем все уже зашифрованно и предсказанно заранее... Это настоящий поэт и был, ей дружище, в натуре! Он как все знал раньше своей оболочки.
-А что текст?
-Вот смотри - "Теплое место но улицы ждут отпечатков наших ног..." - место на берегу где он рыбачил и его нет на тех улицах что его ждут, он отдыхает. "... звездная пыль на сапогах" - он звезда... нет, на то время и в глазах современников он суперзвезда, он как идет по небу и остальные звезды - пыль. "...Мягкое кресло клетчатый плед..." - кресло водителя и плед на котором ты сидел в трипе, синий и клетчатый помнишь? Он отправлялся рано, в четыре утра и там бывало прохладно. "...Не нажатый вовремя курок..." - педаль тормоза, да и вобще любая педаль, если ее повернуть и взглянуть в профиль очень напоминает курок. "... Солнечный день в ослепительных снах..." - пятнадцатое августа, он видел эти сны с самого детства и которые стал понимать в последнее время... понял? Как зеркально все у него.
Я может и поспорил бы с ним, но эти детали были взяты из Акаши и я сам уже знал что такое хроника. Все действительно совпадало до мелочей, даже текст песни, той знаковой песни, перед сумасшедшим взлетом "Кино", которого никто не ожидал от какого-то худенького машиниста котельной до того волшебного повелителя из моего детства. Герман протянул мне бутерброд и жевал свой молча глядя на свою табачную делянку. Поднялся увлекая меня. 
-Ладно дружище... давай еще кое-что проверим и домой...
-Что еще?
Герман приложил к губам палец и указал глазами следовать за собой. Недалеко от табачной делянки в стороне ее лысого и как подставленного солнцу склона, были пара квадратов с марихуаной. Она была опутана ежевикой, но так густо и плотно что казалась сюреальной головкой огромного червя вылезшего из под земли и проглотившим эти пару квадратов с кустами и напоследок они чуть видны в его жерле. Герман приподнял этому маскировочному червю как бы одну жабру и пригляделся. Потом как  борясь с собой медленно ее опустил и углубил в ежевику ветку которой поднимал. Он молча через минуту опять вытянул ее, поднял, подался в глубь и все же подорвал марихуану немного снизу, я заметил когда поддержал по его просьбе ветвь. Сунул куда-то в джинсы, убедив больше глазами чем серьезным шепотом - "верха лучше стимулировать... в них ништяки" и мы пошли обратно в город.

Герман на побережье выиграл в карты у какого-то рыбака много тарашки. Потом гипнотически обменял часть ее на картофель у моих соседей и послал одного малого за хлебом, растительным маслом и майонезом. Малой спросил про деньги, но Герман невозмутимо передал ему гипноблок - "Скажешь от Святого Юрия... и возьми себе киндер... и-и эт самое... - он задержал метнувшегося было мальца,  почесывая свой бок, затем в раздумьи подбородок, как немного воспользовался своим даром сверхсвязи- ... пусть Эспаниат помидоров, там, огурцов соберет тебе... Скажи у них уже началась цинга... Гибнут. Донесешь? Сильный? Ну давай малый, пи...уй, ждем.
Через час мы плотно поужинали жареными картофелем и рыбой, с салатом под майонезом, и все это поплыло, заныло в крови тем тягучим кайфом, который чувствует человек когда его кто-нибудь нежно погладит по животу. Герман свернул джойнт.
-Усилитель... - очень серьезно прикрыл глаза глядящие на кончик джойнта.
 Когда немного  проветрился дым в комнате и наших головах вдруг отключили электричество. Это бывало раз в год и отключали именно вечером когда свет особенно нужен, и каждый день, в течение примерно  месяца в год. Герман только выбрал и поставил пластинку и выключилось когда он бережно опустил иглу. Блин! Я зажег толстую уже заранее стоящую на столе свечу, а Герман взял гитару, передал ее мне и грустно вздохнул.
-Аналог тогда...
Я отложил.
-Да неохота Гер, нет прикола...
-Ну давай ласка, сыграй что-нибудь, ну смерть скука... я у тебя в гостях, развлеки...
Но если не хотелось я всегда бывал упрямей, не перенося ту муку безазартной игры, в угоду тем, кто просит что-то сыграть, а через минуту уже гремит, хлопает, шуршит своим миром, как ни в чем не бывало, как будто так и надо, как бы завладевая управлением и  переключая какой-то собственный плей-лист. Это я не любил и просто твердо возвращал гитару или откладывал ее обратно где тот взял, но то был Герман и этот мерзавец  пользовался своей магией дружбы и переупрямства и убеждал.
-Дружище, готовься к выезду... скоро поедем браткин. Сочи, не Сочи... туда где прикольно... скоро поедем...
-Да ну-у Герман, я не еду...
-Почему?
-Мне и здесь Сочи, сам же говоришь волшебный город.
-Ну... а ты сам же иронизируешь дружище, давай говорю собирайся...
-Что собирать, куда Герман? Ну что ты давишь опять?
-Для начала сам соберись, мозги из позвоночника вытяни, дай затвердеть, потом придумай какую-нибудь херню...
-Какую херню Герман?!
-Ну ту... для кафе я ж тебе говорил...
Я не знал как от него отключиться, он порой бывал таким, очень  настырным.
-На кой она тебе сдалась?
Герман сдвинул голову назад как птица и улыбнулся как ошарашенно.
-Мне-е? Это тебе... ты же у нас Прокофьев!
-Герман от...ись, а?
Он сверкнул улыбкой еще шире.
-Вот там дорогой мой и от...усь, а сейчас сделай милость, начертай х...ню - он захихикал - ... по братски душа...
Я никуда не делся короче. Он откинулся в кресле поудобней и вложил пальцы друг в друга.
-Ну... давай.
-Да не могу я такие песни писать...
-Да почему-у?
-Мне стыдно...
-Чего стыдно? Ты их послушай только, послушай их слова... им не стыдно?
-Ну они на потоке Гер, они это умеют...
-Послушай, ты поэт, воин... (он улыбнулся) ... картонный... но вот тебе вызов, а ну...
-Да я даже не знаю с чего начать Герман - огрызнулся я задетый его оценкой меня как воина, он опять меня поймал на злости и включил.
Герман не сдавался.
-Ну например... да ту же тему, помнишь? Стаканчики мохито... вот тебе первые слова, дальше...
Я смотрел на него сердито.
-Ладно... Как было?
Герман обрадованно сверкая своими дьявольскими глазами и подщелкивая пальцами как заставляя ребенка танцевать пропел:
-По стаканчику мохито
По затяжечке кальяна... на
Двоих...
Я стал подбирать что-нибудь, но нужен был образ, материал, просто взять и выдавить... трудно.
-Я не знаю Герман... не идет что-то... нужно что-то такое, знаешь, печаль какую-нибудь, там, воспоминание, вот... нужно воспоминание, а моя память мне только Достоевского сует...  Зосиму.
Герман стал горячо убеждать.
-Да ты расслабься... не напрягайся ты так, не бойся... им по сути твои  откровения о втором приходе и конце света за ним не нужны...  легкость душа...
Он дал мне гитару, я настроил ее и взял аккорд. И первый же минорный. Герман стал подсказывать.
-После минора мажор... чтобы чередовались, уравновешивай... подсахари.
Я кое-как собрал квадрат и положил на первые слова мелодию. Она получилась немного глуповатой, но Герман радостно убедил  что это только мне так кажется.
-Да ништяк!
-Та-ак... - я на выдохе быстро пробормотал, пробежал вспоминая - ... пастанчкумахтапазажчкекальна... на-а двоих... да?
Нужна была рифма и доказательство себе и Герману что я смогу и попсу.
-Ну что там... стаканчики мохито? Кафе да? Люди сидят, ни хера не слушают, но музыки требуют... та-ак, да?
Герман любовался мной умиленно улыбаясь и прищурив азартно глаза. Он участливо подсказал:
-Короче... за столиком в кафе сидят двое, курортный роман у них...
Я живо это представил и вербализовал.
-Это наш волшебный вечер и... и-и... купаюсь словно в море я-я... в глазах твоих... (?)
-Во-о-от... далее...
Я ощутил азарт и дальше потекло, как всегда неожиданное даже для меня и непонятно откуда выхваченное и упорядоченное:
-... Это лето пролетит
Приземлится в аэропорту
белый самолет
И под новый год
В одноклассниках страница
Тихо оживет
Новых селфи вереницей
Грустью обольет
Сердце одинокой птице... птице... 
Я не мог закончить и Герман тут же подняв подбородок как бы и спрашивая и утверждая завершил:
-... В лето позовет... а?
-Да точно... обязательно же позовет... и добавил окончательное  "...птицу обратно"
Герман смотрел на меня будто очень гордился мной.
-Та-ак... это будет припев... теперь куплет
-Ну а там что?
-Да так же, не напрягайся говорю, легкость дружище... та же тема, что бывает на курортах?
-?
-Ну ты предста-авь... что там? Лето, море...
-... теплый песок - тут же продолжило литься из моей головы - ... над ними небо, солнце...
Герман отвернулся смеясь и я услышал его сдавленное - "желтый  сосок" - и это чуть не испортило весь мой настрой потому что я тоже скорчился от смеха, но сердито махнул на него глядя на уже нахмуренную музу.
-Ну Герман... ах-ха... подожди... закончим!
Он вернул своему лицу серьезность и дал продолжить.
-... наискосок, над ними космос, звезды, куда-то летят, о чем-то поют...
-Ма-ла-то-ок! - Герман с папиросой в зубах пританцовывал выпятив свой тощий зад и  подщелкивал пальцами с одним глазом прищуренным от дыма, другим круглым от прикола. Дьяволенок!
-... Вечер вспомнит зажжет фонари
 и свечи долго будут гореть до зари
и встречи важные нужные по волшебству...
Герман при слове "волшебство" закрыл и этот круглый глаз, мол, сто процентово согласен и поднимал в такт и плечи.
-... произойдут...
-Правильно... обязательно произойдут, та-ак... теперь какой-нибудь переходный запевчик... а?
-... Ну например... "ничего друг другу не скажем просто закажем еще..."
Герман уже помня тут-же подпел.
- ... По стаканчику мохито... по затяжечке кальяна... - и все снова провалилось в долгий, сочный смех. Герман догнался и смеялся  умиленно всматриваясь в меня
- Какая ты прелесть... Пьеро... Понимаешь, они все... все-е-е... вобще все... в лесу, понимаешь? Ах? Хахха? - и опять гоготал слезясь глазами. Я смеялся вместе с ним. Потом вдруг понял что мы оба смеемся надо мной же и от этого машинально посерьезнел. Потом даже немного обиделся на Германа, потому что тот глядя как я посерьезнел зашелся в таком хохоте что закашлялся. Но Герман не отставал и надавил на еще одну такую песню. Потом еще одну... Он весь теперь превратившись в накуренного и насупленного звукера из какой-нибудь голандской студии, крутил свои вооображаемые ручки, сдвигал рычажки, слушая мои тихие  завывания и его лицо не выражало  ничего личного, только баблос, прикидывая, мол, сколько за что просить. По его чуть кисловатому лицу я видел что подсчеты скудны, но все же сносны. Он уже был там, на черном море, воодушевленно посвистывая моей мелодией,  подгребал к одной, подмигивал второй и все это чтобы привлечь внимание третьей. А я дивился тому, как черт возьми сложно писать эту конченную попсу, какой бы она простой и конченной на первый взгляд не казалась. Бормотанье Германа об отъезде даже во сне, о многом мне говорило, то есть особенно о его намерении во что бы то ни стало отчалить из шестой палаты куда глаза глядят. И эта его ноющая непрерывность уже бессознательно и гипнотически влияла, давила, в противовес тому как давила к примеру реклама про бетононасос, которую местный телеканал показывает с чудовищным постоянством уже несколько лет. Одну и ту же! И каждый раз по мозгам новым обрушенным - "Монолит"! И звуком садистски прохаванно увеличенным втрое по сравнению с щадяще для себя настроенной снотворно далекой  бубниловкой. Уже действительно хотелось подальше от этого стада, от скотобойни и всех этих е...ных "ме-е-е!", "бе-е-е"... и особенно тотального "И-а-а!" Все уже были насквозь больны этим "И-а", томно по человечески умягчая его в "Я", но агрессивно и иступленно орущих как толпа перед фюрером "ЩЯ-ях-х". И эта толпа таких вот одновременно гундящих слышалась сейчас за стенами, но Герман тихо сказал:
-Это чужие, в человеческих телах, то есть все уже носители чужих понимаешь? Пандемия! Но не обращай внимания, они нас не тронут, мы под защитой святого Юрия...
-Кого?
-Оглох? Говорю же святого Юрия!
Я вспомнил малого засланного в магазин с этой транскрипцией и неожиданно для меня вернувшегося с продуктами, полными двумя пакетами всякой всячины. Я думал что Герман так пошутил, но когда увидел еще и букет полевых цветов с визиткой Эспаниат и ярко красным сердечком на ней, честно говоря загрузился. Стало интересно.
-И что... ты заказываешь типа?
-Что?
-Ну у святого Юрия...
-Смиренно прошу...
Я подумал может совпадение было или он все-таки дал денег  которые скрыл от меня. Мне захотелось проверить.
-А сейчас что-нибудь попроси... исполнит?
-Например...
Я оглянулся и ярким вопросом вспыхнула темнота.
-Ну вот например чтобы свет дали... электричество. - это точно от нас независело.
Герман улыбнулся, уверенно поднял глаза вверх и громко сказал:
-Святой Юрий, добрый лорд, подтверди свое покровительство... посвети чуток моему другу...
Я почти испугался когда через несколько секунд, когда я уже было разочаровался в его контактах, на кухне заурчал холодильник, а в зале над нами вспыхнула лампочка в люстре заставив меня даже взрогнуть как от беззвучного взрыва. Лампа однако через три секунды опять погасла и холодильник как куда-то упал. Показалось что кто-то невидимый, но сильно лучащийся прошел сквозь квартиру. Герман откашлялся и покрепче помолился:
- Пожалуйста, прости меня и моего друга за невежество мой покровитель, наполни все здесь своим светом, освети нас грешных пока мы не задохнулись в тисках наших желаний и их множественной мгле, пожалуйста, мы сожалеем о том что так все получилось с нашим рождением и дальнейшей глупостью, прости, нам жаль не меньше нас же самих... - Герман вздохнул и перекинул голову на другой бок и в его выставленных, как что-то держащих перед собой руках, да и в остальной молитвенной позе было что-то свободное, даже несколько вальяжное, он словно был на короткой ноге со своим святым и выглядело даже что тот Герману должен. - ... Я с моим другом благодарим тебя мой родной святой Юрий за то что будучи сам под приколом, поймешь и простишь и ради удовольствия исполнишь то, что мы из своего мрака просим... благодарим заранее за этот маленький глоток счастья. Я благодарю тебя свяче за этот глоток выпрошенный для нас у Бога и ответ Его на наши мольбы. Я люблю тебя свяче и передай пожалуйста Ему мою любовь и просьбу еще раз простить за то что животные в нас все еще преобладают.
Герман взглянул на меня, потом уверенней на лампочку и она действительно вспыхнула снова. Я ощутил что-то подобное сновидению наяву, стоял и смотрел на лампочку и терзался сомнением что это просто совпадение. Или Герман мне что-то подсыпает в питье? И лампа стала пригасать, медленно и как пытаясь всплыть трепыхаясь. Герман тут же нахмурился и сердито взглянул на меня.
-Ну что ты делаешь?
Я не понял его.
-А что я?
-Зачем выключаешь?
Я удивился его выходке.
-Ты в своем уме, как это я выключаю?
-Ты сомневаешься, мешаешь... не понимаю, зачем тебе эта тьма?
Я не понимал его - как можно не сомневаться? Герман опять воззвал.
-Свяче! Побеждай раз за разом сомнения моего друга!
И лампа опять ярко вспыхнула. Я снова ее пригасил своим скепсисом и она стала как индикатором напряженной схватки воли  святого Юрия и моего сомнения в нем. Герман завороженно наблюдал за то вспыхивающей, то угасающей лампочкой и ошалело восторженно прошептал мне:
-Ну ты си-и-ила... во дае-ет...
Я все-таки победил лампу тьмой своего неверия. Все провалилось во мрак, Герман превратился в тень пока мои глаза свыкались с темнотой и эта тень проворчала:
-Поздравляю дружище, ты просто князь темноты!
Я смеялся и не знал как успокоить своего сердитого визави, пока он ворчал так с полчаса про то что со мной кашу не сваришь. Но вот он замолчал, подумал и резюмировал:
-Ладно, оставим пока черное море, тебе надо войти со мной в резонанс, ты пока еще только портишь настройку...
Я спросил иронично:
-А что, если не буду сомневаться то, что... все что угодно тебе исполнит?
-Конечно... все что по душе и другим не мешает...
-И прям по крупняку тоже? - не унимался в своих сомнениях я и искал трещинки в его вере. Но он серьезно объяснил.
-И по крупняку... только надо дня три с собой не разговаривать и не курить.
-?
-Как бы оформляешь в просьбе прану, потом молчишь, этим как бы отсылая ее от себя, точнее от своего сознания, даешь понять чтобы ее обматериализовали там, в более высших инстанциях, где нет никаких границ и куда направлена твоя четко сформулированная  просьба.
Я все же задал главный еврейский:
-А чего же раньше не происходило?
Но Герман невозмутимо ответил.
-Потому что ты портишь все своим невежеством душа. Только что-то забрезжит, взойдет и... сразу тухнет, чуешь? Это ты сам задуваешь поверь...
-Да когда вобще что-то было?
-Э-э нет, душа, было, вспомни сколько раз ты замечал странные совпадения между твоими желаниями и реальностью, ты же рассказывал мне, вспомни... а что делал ты?
-?
-Ты начинал ворчать что Сила тебя уже под...вает, помнишь? Ты умудрялся просто филигранно точно обойти свою удачу и повернуться к исполненному желанию спиной. Отсюда и ее п....бки, она же не лишена юмора... Я порой катался со смеху в то время когда ты грустно пел о своих плаваниях мой дорогой Синдбад... те декорации Силы что ты сам же и вызывал на свою голову, душа-а, вот это был юмор, просто мед было наблюдать как Сила  подсовывала тебе такие случаи, ситуации... милосердно шутливые, как разыграл бы тебя настоящий друг, например я, еле сдерживаясь от смеха, потом, за вечерним  косячком, введя тебя в курс розыгрыша и милый маленький тупняк когда ты несколько секунд без маски. И даже она наверно устала наблюдать как ты с наивной невозмутимостью  проходишь прямо... я не знаю, не просто мимо, а таки сквозь, сквозь  ее же поддержку, какую-то удачу, некие твои  моменты Силы, когда  карты выпадают одними козырями, или на аллее в парке подъезжает под ноги и глаза толстая золотая цепь, ну или на худой конец, удачно спалишь с другим свою нимфоманку, ту вертихвостку что имеет наглость считать тебя своим парнем и зевать про любовь. 
И опять с его подачи я вспомнил некоторые моменты. Он резко осек меня в моей насмешке. Я задумался глядя на него. Герман не стал продолжать и громко шлепая понес свечу на кухню, он захотел выпить чаю, а я остался в темноте зала и эта темнота как бы громко подчеркнула его слова. Или я накурен? Я прошел за ним, тоже навел чаю и серьезно уставился на него.
-В натуре?
Он оглядел себя.
-Нет, пока одет...
-Ну серьезно, оставь Хуана, по братски... и что действительно это были моменты из-за того что... хотя, что я спрашиваю...?
Герман улыбнулся улыбкой победителя.
-Вот видишь...
-Ну закажи тогда...
Он оборвал меня на полуфразе.
-Нет приятель... сейчас уже нет!
-Но почему?
Герман указал на лампочку и заострил глаза на мне.
-Да ты же святого Юрия одолел душа-а! А сейчас вобще так до...лся вниманием что стопудово ничего не получится... тут легкость такая нужна, пушиная... а ты ж гигант! Слонопотам, так скатьс-с,   позиционирования!
-Ну Герман прекрати... давай попробуем, я настроюсь...
Но он уже отчаянно махнул рукой в мою сторону и сердито громко стучал ложкой о кружку размешивая в чае сахар.
-Нет душа, уволь, с тобой это просто клини-ически уже бесполезно...
-Герман ну...
-... За...ал! Ты же все еще в Шао-Лине...
- ... Гера, по братски, приколи да тему...
- ...В КНДР...
-... Ну Гер ...
-... Летучий, б...дь, Хон Гиль Дон!
И он прихлебывая чай ворчал, а я корчась от смеха разводил его на ту очень интересную мысль из института практики и проблем желаний.
Лето подходило к концу, был август, время частых отлучений Германа в горы, к своим грядкам. Было очень жарко и нужно было поливать почаще как он все время уходя утром говорил. Я по большей части спал не вынося духоты и замирая в спасительном анабиозе снов. Пару раз, когда было облачно и не так сильно жарило, я поднимался с ним и видел как все подросло. По дороге нам повстречались также вылезшие на улицу глотнуть воздуха и денег фантомы, четверо, но Герман не глядя на них осанисто встал полубоком, развел в стороны руки, (в левой  балончик в правой шокер). Они и не увидели,  лишь стереотипно ухмыльнулись на предупреждение Германа не вторгаться в него глубже протянутой руки. Они подходили вальяжно, сразу все вместе, чтобы привычно превратиться в многоликое как под ЛСД существо и всеми ликами лаять, дергать, провоцировать. Но Герман профессионально, как мастер журавлиного стиля кунг-фу, изящно косо  провел левой рукой перед собой прыснувшей дугой жгучего парфюма.  Двоих кто успел отскочить и с матом снова броситься, Герман невозмутимо подавшись навстречу, будто актер вошедший в раж на съемках с треском ужалил разрядами в грудь и те отскочили и он им еще пустил контрольное облако из балончика. Фанты у которых были только финки во рту, стратегически признали в нас своих, только как бы коалиционных, и дерзко гуднув - "предупреждать надо пацаны" -  пошли себе мимо. Я глядя на это подумал что мне нужно раздобыть какой-нибудь пневнотравмат. Наша защита тогда имела бы три уровня, расстояние вытянутой руки с шокером; дальше слой на расстоянии пары рук, облако газа и самый дальний до излета травматического шарика. Еще можно было пистолетом прикольно  лепить контрольные по лбам после германовского ослепления газом и оглушения разрядами противников, но было негуманно и мы этим тогда как бы приумножали зло делая больней. Фантомы что-то последнее время ожесточились и Герман был зеркально их ярости особенно безжалостен. А потом, (и как уживалось в нем?) в горах, любовно рыхлил под сочными золотисто-зелеными табачными  лопухами и поливал под стволы воду не ленясь принесенную им аж от родника. В жерле ежевичного червя тоже виднелись  несколько порядочно упитанных и высоких зеленых стрел. Они соблазнительно покачивались пока Герман подрывал снизу. В целом мы готовились к отъезду. К бархатному сезону на черном море. И альбом глупых песен для кафе, выдавленных из меня Германом так и назвали - БС. Кто не знает бархатного сезона? Назваться же решили "Твин пикс". Герман  придумал после долгого деловитого перебирания. Еще он настоял на моем магическом неделании и целый месяц я тренировался на лампе когда отключали свет. Но мои, как мне казалось, успехи совсем не впечатляли его.
-Ну и что что через час стопудово включают? Ты... ты сам не мешай  святому Юрию дать нам свет! Зачем борешься?
 Когда же электричество пошло без перебоев и световая индикация пропала, Герман сменил тактику издевательств надо мной. Я спал, и он подшаркивал тихо ко мне, будил, но будил не до конца, а как бы поддерживая мое сознание в некоей середине заставляя его плавно балансировать между явью и сном.
-Душа-а... душа-а...
Я не открывая глаз тихо тянул:
-Чего тебе?
-Ты спи, спи, ничего особенного, попробуй вот сейчас сочинить что-нибудь, пока в дреме...
-Отвали...
-Все отвалил, только не забудь, сочини, пошуруди в сновидении...
Я проваливаясь в сон бессознательно спрашивал:
-Кого... что?
-Все что угодно, хотя бы вон, про пятерку... - вкрадчиво подгуживал над правым ухом Герман.
И это было последнее что регистрировало сознание. Но сновидческие декорации мгновенно менялись по его коварному заказу. Только что я как бы покачивался на поверхности мертвого моря и вдруг погружался в темную глубину и потом мне снилось что я держу перед правым  глазом камеру, иду и снимаю что-то. И вот в объектив попадает подъехавшая маршрутная газель. Ее дверь отъезжает влево и я ловко вхожу в салон, снимая пустые сидения пробираюсь в его глубину. На одном из сидений у окна лежит пачка беломорканала. Она пуста и на ней что-то написанно. Я двигаю зум, но никак не получается настроить фокус и разглядеть слова, прочесть что написанно. Я слышу свои мысли как будто они далеки и мысли властно приказывают отставить камеру и прочесть что написано на пачке беломора вслух. Я читаю. Мне кажется читаю громко и внятно, но далекий голос громогласно завывает - "Я не слышу... громче!" и рядом со мной возник тот взрослый дубина из моего совсем уж нежного детства, как-то поколотивший меня за то, что я обозвал его сестру толстой дурой и как бы заставляя перед ней  извиниться он рычал это "громче-е". Затем голос громыхнул вдали "Четче душа!" и мне почудилось что началось великое судилище которое застало меня в этой маршрутке и какой-то  выслуживающийся напоследок перед Богом ангел - обвинитель стал рядом со мной и записывая мои показания невыносимо ядовито протянул это - "Четче душа-а!". И я вдруг осознал что уже читаю то что было написано на пачке. Это был стих.
"И не шампанское ты пил, но брут
Игравший позолотой и хмельным азартом.
Не верь красавицам друзьям и картам
Все равно соврут.
Лишь честно отвезет тебя до дома
В тихий квартал
Пятый маршрут."
Внизу, под стихом был указан автор - "Ю. Святой"
Я наконец проснулся и еле выдавил из себя тихий стон, хотя во сне мне казалось что я вовсю ору этот стих, уже злясь на подстегивающий меня голос. Я открыл один глаз. Герман уже записывал последнюю строчку. Потом он оставил меня в покое и куда-то ушел, а мне так и не дала уснуть эта, все время крутящаяся в голове пятерка остановка которой видна мне из окна кухни. Вобщем мы были почти готовы к скорому онлайну.  Но... все-таки случилось то непредвиденное и бессмысленно случайное что удачно выражается в сочетании "это просто пи...ец!".  Мы сидели на кухне, все было привычно тягучим, Герман рассказал анекдот.
-Короче обезьяна стоит перед зеркалом, любуется, думает - "Блин как я красива, три тьфу чтоб не сглазить" - и стучит по деревянной раме зеркала. Ее отражение удивленно поворачивает голову за плечо и спрашивает: - "Кто там?" Обезьяна на него офигевше смотрит и только и находит что сказать - "Я". Отражение поворачивается обратно к ней, подмигивает, говорит - "Ты го-онишь... "Я" здесь!"
Я не понял, но улыбнулся. Герман видимо понял что вяло,  усмехнулся и виляя угловатыми задними карманами левисов  ушлепал в ванную. Через секунду после того как я услышал как он открыл дверь раздался его крик. Крик был похож на пики Харламова, но наполнен ненаигранной правдой, Герман как очень быстро вдохнул этот крик в себя чуть не захлебнувшись своим ужасом. Он промчался мимо меня в коридоре ничего не объяснив, а я инстинктивно поспешил в ванную решив что там что-то течет или горит. Я обомлел и сам чуть не вскрикнул когда увидел в ванной у зеркала старика в белом, голова, брови  и длинная борода которого были белоснежными и в лице хмурая  уверенность, особенно в голубых глазах. Я сказал ему "Добрый день... с-старче... чаю... кофе?" Но старик сверкнув на меня молнией в небе своих глаз указал подбородком куда-то мне за спину и спокойно поднял правую руку окончив ее в указательный перст. Перст был направлен в зеркало. Я понял что это значило позднее когда Герман не говоря ни слова прошлепал мимо меня обратно в ванную и его маниакально широкие глаза сказали мне все - он был уничтожен. Старец нашел его и одному Богу известно каким макаром, мне только пришло в голову что эти старцы в натуре далеко не фраеры. Вот тебе и Верхоянск. Я даже не успел сказать ему... Что? Даже сейчас не приходит в голову что бы я мог в тот момент сказать ему в спину и плотно закрывшуюся за ней дверь. Дверь закрылась так привычно, словно он просто первым занял ванную, но долгое мое шарканье по кухне уже стало отчетливым, очень слышным без голоса Германа, и я, опять не понимаю зачем, все же постучал в стеклянную дверь и позвал его. Когда я открывал дверь то был  уверен что не найду за ней намыленного Германа с белой загогулиной пены со лба на нос как у индюка, или погруженного в задумчивый транс лежа в ванне. Я не сомневался вспоминая его глаза в коридоре, жутко направленные не на меня, а сразу в сторону ванной, как приговоренный озирается на эшафот. На кухне, на подоконнике я заметил только недавно свернутый джойнт, Герман сворачивал его во время анекдота. Я отчаянно дунул его. Джойнт был на троих и через полчаса казалось что эти трое в нем дунули меня самого. Было плохо. Но не от того что перебрал, это как раз помогало как клином, а от странно внезапной впервые за последнее время тишины. Она звенела, обволакивала и душила меня. Я был на кухне и смотрел в окно. Вспоминал несколько месяцев с Германом и ту же жуткую тишину до него, когда я сам  приехал. Огромный столетний тополь за окном клонился влево от сильного, но не слышного в кухне ветра. Казалось крыши и вокзал это плоская шляпа, и тополь как перо в ней и шляпа мчится куда-то вправо. Казалось мчится вся планета непонятно куда, неизвестно зачем, и все на ней мчится, летает, бьется... (глубоко вздохнув) На хрена? Я вышел пройтись по своему квадрату. Прошелся,  посидел в парке, вернулся домой. Настроение не изменилось ни на йоту. Было пронзительно скучно и немо без германовской болтовни. Уже ночью когда почти забылся сном меня разбудил звук из ванной. Я встал, прислушался, подошел к ванной и включил свет, и нирванически облегченно вздохнул, у зеркала стоял голый Герман, щурил от света глаза и серьезно ими поморгав успокоил меня.
-Извини что разбудил, все нормально душа, завтра все объясню... душ приму пока... иди спи.
Я лег, но еще долго мне слышался шум воды в ванной и затем, когда Герман улоговился у себя на матрасе, несколько щелчков зажигалки и табачного дыма заползшего и в мою комнату продлили мою прислушавшуюся думу. А во сне приснилось,  Герман стоит надо мной спящим и с тусклым лицом прослушав что-то из моего очередного транса, говорит: - "Нет, в Сочи мы не едем..." - а я все смеюсь, смеюсь и почему-то никак не просыпаюсь. Это был пророческий сон как я понял познее. 

На следующее утро Герман долго и изучающе смотрел на меня прежде чем предложил.
-Душа... давай... знаешь что?
Он скоро взглянул в окно с какой-то задумчивостью и при этом  пожамкал губами, как это сделал бы человек рафинируя вербализуя свою идею чтобы точнее выразиться.
-... Давай я тебе... еще кое-что покажу, м... (?) давай?
Я немного с опаской посмотрел на это его "кое-что", его такие "кое-что-шоу" пахли для меня уже белой горячкой.
-Что именно?
-Я назвал это "Квадро"...
-Что? - не понял я, но Герман, лишь услышав мое "что?", словно получив одобрение, тут же суетливо встал и торопливо заходил из комнаты в комнату, как всегда  бормоча про себя и не сразу курсируя меня.
-Нужны еще два зеркала... святая вода... кошачья моча... свечи...
-Блин Герма-ан... ну давай не бу-удем...
Я почти простонал это, уже немного испуганно отметив про себя что нужны еще два зеркала, да и название "Квадро" сразу же насторожило и настроило негативно. Но он не обратил внимания, оделся, заставил одеться меня и мы вышли на улицу. Зеркала нашли в одной заброшенной квартире в доме под снос, вынули их из старой мебельной стенки, точней из ее объемного бара. Святую воду набрали в церкви. С кошачьей мочой обстояло посложней. Пока поймали кошку, пока она привыкла к нам в моей комнате, пока соизволила наконец оставить лужицу в углу возле окна, мы с Германом, (да уже вся квартира!) смотрели подкатив глаза вверх. Герман с очень серьезным лицом как у генетика надел резиновые перчатки, собрал в губку эту лужицу и осторожно выжал в пластиковую бутылочку из под кока-колы. Я был поражен его терпению. За все это время собирания акссесуаров он невозмутимо медленно вводил меня в курс.
-Еще два зеркала, понятно, да (?) еще удваивают... Воронка побольше, но не в смысле обьема... теперь это как бы черная дыра, запредельный портал...
- И куда выходишь?
Он был невозмутим в своем диком ответе.
-Я не знаю... я только что это понял...
-В смысле... ты еще не делал так?
-Ну да, пока только в теории все... но думаю что будет круто, не соскучимся дружище!
-Да ну брось Герман, ты с ума сошел? Ты сейчас что предлагаешь... идти в топь не зная брода?
-Но так же интересней, согласись... пройдем некую дефлорацию...
-Нет, нет... я не иду...
Я уже было подумал что Герман окончательно спятил и лучше взять ситуацию под свой контроль. Но то что он сказал далее заставило меня замолчать.
-Душа... я ведь ненадолго здесь...
-В смысле?
Он придвинулся впившись своим пристальным до мурашек взглядом мне в глаза.
-Ты уверен что я существую?
Он выглядел шутником, но серьезность выдавала в нем какого-то параноика.
-Ты в своем уме?
-Просто тебе никто не сказал еще верно?
-Что?
-То что ты один меня видишь...
Я еще более насторожился.
-Ну ведь ты умеешь...
-Нет, нет, послушай, давай скорей догоняй, у нас нет времени... о,  слышишь?
В этот момент звук который я принял за далекий гул самолета я осознал как настоящий, какое-то сильное завывание вдали.
-... Штормовое предупреждение... слышишь? Короче... - он засуетился на месте - ... как бы это тебе помягче, чтобы не двинулся... я это как бы ты, только второй, выдуманный, твой, своего рода ангел созданный тобой же для защиты...
-Герман ты погнал короче вобще...
-Слушай... слушай внимательно душа... я твоя проекция которая в свою очередь создает тебя же самого в своих глазах... понимаешь, между нами связь, это такая, короче, деперсонолизация, только положительная. Раздвоение личности, только доброкачественное,  понял? У тебя одна из разновидностей дзенской болезни, а я ее результат. Ты не прошел уровень и как застрял. Практика довела тебя, ты прошел обнуление, но так, на троечку, не выдержал давления Силы и среды и все равно защитился, понимаешь, создал меня...
-Да не сходи с ума Герман... ты думаешь я куплюсь на этот груз?
-... да не сомневайся душа, ты же видишь, ты как бы Пьеро, а я Арлекин, но не смеющийся над тобой, а наоборот высмеивающий твоих тиранов, тебе так легче... ты как портыжнул с урока потери важности, понимаешь? Что-то прошел, но не до конца...
-Герман... ты мой друг, ты...
-Ну? Что? Откуда я например?
-Так ты ж не рассказывал мне, сталкер, стер личку и так далее...
-Да какую личку?! Дружище ты это я, я это ты... накуренный,  говоришь сейчас сам с собой... самого штормит и людям мозги е...шь...  ладно шучу, просто мы с тобой как смотрящие друг на друга полушария одного мозга... он то один... видишь, ничего не можешь вспомнить про меня кроме того что знаешь что я всегда с тобой... бывал, появлялся,  исчезал, видишь... но вспомни, когда я появился впервые?
Я это помнил как вчера.
-Ну... когда мы в детстве познакомились... возле того кинотеатра...
-И-и... я тогда уже стер личку?
Он смотрел на меня с иронией и эта ирония заставила меня посерьезнеть, задуматься... а через несколько минут осознания того что он сказал я понемногу опять стал входить в какой-то шок. Я уже действительно верил ему. Я ничего не знал о нем, ничего, все в нем напоминало мое собственное отражение, вкусы, взгляды. Он тем и близок был мне, что все что бы ни сказал, казалось мне моими же мыслями, только ему удавалось первому их сформулировать, а мне  согласиться. Я немо смотрел на него и не знал что сказать, а он уже вел меня, как ведут сомнамбулу обратно в постель, в сарай, к нашему деревянному кубу, под тот, ужасно близкий уже вой сирен. Я не сопротивлялся. Что-то сдалось во мне окончательно и я отдался воле Германа, пусть делает что хочет. Я уже никаким себя не чувствовал, ни нормальным, ни сумасшедшим. Странное ощущение появилось в груди. Какое-то прохладное отношение к тому что Герман делает. Все казалось тем что думал и позволял я сам, точней теперь я сам как бы первым формулировал, а он соглашался. Я уже понимал что в этой сверхворонке, созданной четырьмя зеркалами и нами сидящими не прямо, а по диагонали, обращенными каждый в свой угол, как рассматривая стереокартинку скошенными глазами накладывая  два своих боковых  отражения в третье посредине, в глазах этого серединного тройника откроется некий порт ведущий в никуда. В самое настоящее никуда в котором нет никаких дорог или каналов по которым можно перемещаться... там вобще ничего нет... абсолютная смерть... та самая... окончательная... вторая. И даже глазами вращать не надо. Стоит только заглянуть в глаза тройника и все, как говорил когда-то ханда - "Дал! Уще-е-ел!" В этот порт снова полезут существа пока мы будем переходить. Эти существа разделятся на противоположных по свойствам - вредящим и помогающим. От вредящих нас оградит святая вода, а от помогающих избавит кошачья моча (они ее очень брезгуют). Казалось бы, не нужно избегать помощников, ведь они добрые и помогают? Но так можно застрять в этом портале, вместе с ними и так и не попасть в никуду. А в никуду нужно по одной причине. Там есть существа на порядок выше того земного понимания что мол в ней вобще ничего нет. Но они тоже залетают в никуду и реют себе в этом пространстве и не вмешиваются ни во что пока не вылетят. Ни вредят, ни лечат. Просто существуют в никуде как паралельно ей и нечаянно ее задевая. Это высшие существа и даже никуда их чувствует. Я также понимал теперь чего хочет Герман. Точнее чего не хочет. Он не хотел возвращаться в Верхоянск. Он готов был просто исчезнуть лишь бы туда не вернуться. И это было возможно только с моей помощью,  растворившись во мне, слившись со мной. Объединив две точки сборки в одну. Еще я видел что это и есть конец его практики предусмотренный старцами. Их целый отряд бился над ним пытаясь выбить всю дурь из его головы и все же им это удалось. Они как загипнотизировали его, заставили признаться мне что он моя проекция... Или меня поверить в то что я его проекция, не знаю, мне уже было все равно. Герману казалось что он сбегает с урока. Мне помнилось, как когда-то в детстве, мы из разных школ, оба удрали с урока алгебры, столкнулись лбами у кассы и незнакомый еще мне Герман провел меня бесплатно в кинотеатр. Он обманул билетершу. Мы так и познакомились с ним. Он тоже был таким же троечником как я, периодически сбегал   и ему нравилось "Кино". И вот ему сейчас казалось что он бежит от Верхоянска, как тогда с урока и он грустно сощурив  посчитал сколько лет с тех пор прошло. Как давно это было. Черная дыра возникла через минут пять как мы зажгли свечи и полили вокруг себя справа кошачьей мочой, а слева святой водой и поглотила нас почти мгновенно. Четыре зеркала вдвое ускорили процесс перехода и я даже не заметил существ и как попал в никуду. В ней я оказался уже один, без Германа, но его голос еще звучал в моей голове и уже непонятно было он это или я. Я, чтобы проверить это, перестал думать сам, и на фоне моей своеобразной личностной тишины, мой же, все равно звучащий голос внутри говорил мне что нужно дождаться того существа которое абсолютно свободно парит в никуде и в ней что хочет, то и делает. Я знал уже что если я попрошу это свободное существо поиграть со мной то оно согласится, так как ему все равно без разницы, согласиться или отказать. И одно такое существо обратило внимание на мой зовущий вопрос. Оно оказалось во мне так скоро что я даже не заметил сначала как оно влетело в меня. Словно на мой вопрос возник во мне же ответ. Существо это как оседлало меня и я понимал что только так мы можем взаимодействовать, я мог только предоставить ему свои тело и разум, как сосуды в которые оно сможет влиться. Оно присутствовало во мне ответом. Огромным и ласковым ответом заключающим в себе миллионы  маленьких "потому что..." Я видел себя как Германа который был заброшен в мир неким биологическим разведывательным зондом, с ранчиком  за спиной, и в нем набором элементарных знаний чтобы не потеряться сразу в этих дебрях.  Маленький разведчик  заброшенный в этот мир, любопытно хлопающий глазенками в поисках своей тропы в этой каменной сельве. Он собирал информацию. Сначала познакомился с законами этого мира. Потом со способами их обхода. Он задавал свое мучительное "почему?" когда видел как люди вокруг говорят об одном, а делают совсем другое, противоположное. Как продают, на самом деле покупая. Как верят на самом деле сомневаясь.  Видел как удивительно хрупка и уязвима жизнь и как можно ее очень легко оборвать, совсем как цветы хлопка. Видел весь этот мир как на миг засуществовавший в сознании Бога, обросший материей, принимаемой нами за твердую, матрично уложенную в микроскопические электромагнитные клубки из непонятно откуда взявшихся пылинок. И как  потом эти пылинки разлетелись до абсолютного ничего когда невидимая энергия державшая их в стройной гармонии как зажала другой аккорд и словно сменила рисунок трассы северного сияния. Видел как мы сами создаем мысли, которые также, каким-то, едва ли вообразимым образом, обрастают плотностью и материей в нашем сознании, начинаясь со своего Большого и оканчиваясь своим Судным и существуют всего лишь миг в собственном мирочке затерявшемся в частице нейронов нашего мозга твердо  убежденные в том что эти плотность, материя и время в их измерении единственная  точка отсчета. А нам самим без разницы как там они, эти мысли, нам лишь бы получить какой-то сиюминутный ответ и мы гасим окончательным судом одни мысли, рождаем большим взрывом другие... также как это делает с нами Бог в своем грандиозном сознании. И мы повторяем вслед за ним один и тот же вопрос - "что же еще сделать чтобы избавиться от тоски?" Видел как Бог скучая в своем одиночестве создал зеркало и смотрел в отражение в нем. Потом ему снова стало скучно потому что отражение было им самим и он придал этому отражению собственную волю и отражение зажило своей жизнью, появился этот мир... Но Бог все время помнил что это его отражение и стал создавать новые миры, вселенные, жизни, самые что ни на есть реальнейшие из реальностей чтобы окунуться в них, в побеге от этой скуки быть всемогущим которому нет границ и невозможностей. Видел как Он прятался в любой придуманной им детали, будь то бактерия, кошка или человек и в человеческом мире прятаться оказалось очень ловко и эффективно. Люди заблуждались в своих поисках себя и в этих заблуждениях и прятался Бог лишь бы не сразу вспомнить что в этих придуманных Им существах есть Он сам и подольше не возвращаться к той ужасной скуке. И люди разбивали свои лбы о пол, молясь яростно,  как самим себе. Как убеждали друг друга в собственной вере в Него, но забывали что неисправимо верят лишь в свои языки и оставались теми же язычниками, только новыми после того как для вида согласились между собой что Бог один. Одни, жестом напоминающим уже приветствие каких-то новых фашистов, а не то что он значил когда-то в более человеческие времена - БОГ ОДИН! под дулом автомата ласково убеждали что нужно принять их веру, иначе ты говно и вечно будешь гореть в аду. И устраивали этот ад уже заранее на земле другим, говорящим на своем собственном языке... О-о, как они ненавидели этих других и их родной язык и вешали их, сжигали живьем, отрезали головы,  стремясь напугать других и заставить поклониться своему языку на котором размышляли о Боге. Другие совершали крестовые походы на этих, повесив на свои острые копья хоругви и изображения Бога удивительно напоминающие самого человека, грозного, мечтающего чтобы ему все поклонились и их походы кричали что они во имя защиты Бога (как будто он сам не может себя защитить), а на самом деле имели очень прозаическую причину,  им просто нужны были новые земли и рабы чтобы  сидеть потом в своих рыцарских замках, ничего не делать и жиреть за счет бедняков. И все... все... все кричали что нужно поклоняться Богу и бояться его, на самом деле заставляя бояться и поклоняться им самим и также душили, резали, сжигали... И все искали безобидных... искали жадно, внимательно и чутко общаясь между собой в молчаливом поиске слабостей и  безнаказанности. А найдя тут же раздувались в идолов грозно глядящих ожидая падения ниц перед собой. Видел всю эту громадную мясорубку в которой прятался Бог увлеченно следя за ней и хоть на миг для себя забывая о своей тоске одиночества. Видел что мясо, плоть и все что ментально с ними связано, не важны и мимолетны, как те мысли которыми Он играл пытаясь понять себя... мысли которые передав знание отмирают, исчезают, будто их никогда и не было. И все это зазеркалье было созданно Им только лишь для того чтобы забыть себя и свое уже надоевшее всемогущество и потому все в этом зазеркалье было обманчиво наоборот.  Правда становилась ложью... черное белым... честность фальшью. Даже сатана был создан для того чтобы замутить сознание людей, обмануть их, направить в другую сторону и люди бежали к нему,  уверенные что бегут к Богу. Видел что сатана был не просто бунтарем, как ему сперва показалось, а на самом деле его небесный путч был строго санкционирован сверху, просто сатана об этом не знал. С помощью этого ангела Бог как бы окончательно дал себе себя обмануть на некоторое время. Зачем? Этот вопрос внезапно прозвучал внутри голосом Германа и как отзеркалившись от себя же в какой-то неуловимой точке контакта Герман ответил себе же на него.  Грубо говоря, чтобы как просмотреть какой-то фильм созданный не Им самим, а кем-то другим кто есть еще в этой тоскливой безбрежности и способен снимать вот такие коллосальные фильмы. А это для чего? У Бога свой самый первый и непререкаемый был и остается резон. Он  заваривает всю эту громадную  материальную картину "Каша", с немыслимым количеством актеров и актрисс, самых разнообразных видов и пород, в диапазоне между Хигсом и бесконечной луковицей из вселенных и внушает сатане крамольную мысль о том что сатана бы тоже не хуже снял. Сатане ради эксперимента Он позволяет действовать по собственной воле  и тот отвечает действительно не слабой постановкой "Котел". Но сатана одуревший от такого подарка и слишком занятый собой и  разглядыванием своих собственных возможностей не видит что Бог поймал его и теперь перед ними как шахматная доска. Бог, как задевшись, ставит умопомрачительный "Ковш" и подчеркивающе спокойно нажимает на кнопку над правым циферблатом на часах рядом с доской. И сатана не может ответить после такого настаивания настоящего хозяина мирового кинематографа. Хоть он и не очень то обращает внимания на это сейчас, он очарован собственной волей и как ему кажется хитро использует каждое мгновение пока она ему предоставлена. Сатана как бы продолжает еще играть роль когда фильм уже закончился. Но на самом деле это  прописано в сценарии и является милостью Бога. Целая эпопея! От большого взрыва и до сих пор, точнее чуть дальше, до полной омеги. Конца Акаши в который я даже не хотел смотреть, было жутковато. Но даже так! Столько всего произошло в Акаше со всеми существами! Жизни не хватит пересказать или выслушать, столько всего-о-о! Но это во всей бесконечности и вечности Его был лишь один миг из Его таких высоких бегов от скуки, как один из Его приколов с Самим Собой при разглядывании того что уже наснимал и еще напишет. Голос Германа плавно перетек в мое собственное бормотанье. Все это не сразу уложилось в мою тесную  земную логику, но было знанием которое я вдруг получил как мешком упавшим с неба. Его мысли как независимые от добра и зла и вобще всякой земной логики, существа своевольно существовали сами по себе и невозмутимо как звон будильника напоминали Ему о Его одиночестве. И снова станет скучно и тоскливо одному и Он грустно скомкает очередной замаранный лист и равнодушно бросит его за спину. Но останутся те существа, его окончательно что-то решившие  мысли живущие своей волей. Они, раскиданные по разным временным сегментам Акаши, уже приходили к людям в нескольких телах и тела тех людей рассказывали, но люди их не слушали и одного даже распнули и издевались. И одно существо  решило придти еще раз. Царем царей. Победителем антипода. И  уже не как предсказывающим напоминанием, но как та самая окончательная омега и будет уже поздно придумывать буквы за ней. Он успеет для этой горстки кто его ждет. Не зря ждет. Он в прошлый раз говорил что  придет и во  второй, черной ночью что всех уже накрывает, в такое время в какое вор в ночи крадется, когда все будет в своем сладком кошмаре дергаться и потеть, в полном духовном забытьи, просто в коме, он придет и лишь соберет ту горстку что его ждала и берегла свет своих настоящих любви и доброты, не давая им погаснуть в сильные ветра. Герман вновь интонационно вернулся и даже представились его увлеченно поднятые брови. Любовь и доброта вот то что тайно было нужно Богу,  когда он выстраивал фабулу "Каши". В игре с сатаной, Он как бы для себя решил некое уравнение, в котором родились эти два чувства и они принесли "Ковшу" Божественный оскар воплощенный в такое земное существо, которое придя в человеке объединит врагов в одну общую армию и даст ей команду вольно. И тем что с пальцем, и тем что с хоругвями, и всем остальным, на кого уже нет и не будет времени учить их языки и охарактеризовывать индивидуальные взгляды. Он как бы убедит некоторых из них что их взгляды местечковые и нужно объединится не в какой-то один, а во все сразу... Каждый вместо того чтобы обвинять других пусть лучше бдительней относится к себе и своим слабостям. Не нужно уже пылить чтобы скрыть свои отхожие продукты, ясно даже сквозь пыль что нужно остановить этот бред новых язычников о единобожии, или многобожников о единоязычии, не важно, просто, ребята, все это нужно остановить, это как бы не я придумал (намекающе поднимая глаза вверх) и опомнитесь, все уже... конец фильма... и уже без вещей, но с душами, ребят... на выход. Это будет как бы такой высшего пилотажа юрист и сможет любого так заткнуть что у того аж точка сборки сдвинется, настолько убедителен он будет. Адвокат Бога. Он принесет с собой тот скачек когда все будут готовы, как всегда когда уже поздно. И "... дружным стадом на бойню...". Потому что вскоре после этого второго прихода  начнется идеальный огненный шторм испепеляющий даже не в пепел, а в абсолютное ничто всю эту вселенную из вселенных и все что было в Акаше... Герман все же как-то краешком заглянул подлец в ее конец и мои волосы стали дыбом от его видения. Я онемел от вида того страшного белого огня, средства переплавки неудавшихся душ, сжигателя самой энергии, не говоря о материи. Абсолютного утилизатора. Я так испугался что все старался как отвернуться от него и  тут же забыть... Мама, вот уж воистину, роди меня обратно! Но это громадное марево, колосальная воронка медленно кружащейся белой магмы, несколькими, четкими и хлесткими как удары плети по мозгам фото, безжалостно запечатлелась в сознании, и эти страшные снимки обездвижили меня, как ослепленного внезапным светом в бане и надышавшегося дымом в ней таракана, зачаровав  память своим немым слепящим ужасом даже под сильно зажмуренными веками. Так вспыхнет тот замаранный лист на задворках среди остального мусора когда Бог почистит свой кабинет, подметет садик и подожжет кучу хлама. Потом он задумается над ядром нового произведения, как поставит новую пластинку со сказкой и осторожно опустит на нее иглу и сядет в свое мягкое кресло в уютном кабинете слушая солнечные ветра. Но это когда-то потом, после шторма и неизвестно еще, будет ли новая пластинка? Вдруг Он захочет вздремнуть в полумраке никуды. А сейчас... не спи, не спи, скоро придет его адвокат с песнью, самым последним шансом... и мы встретим его и будем подпевать.

Голос Германа прошептал это последнее "подпевать" и резко   замолк. Я как очень высоко взлетел и опять это привычное в моей жизни "вдруг" что-то как хлопнуло мягонько меня по макушке или я  слегка тронул ею какой-то натяжной потолок. Какая-то сила похожая на гравитацию потянула меня вниз. И очень скоро  оказалась под ногами земля, будто я стоя уснул и еще и умудрился удержаться на ногах все то время пока витал в тех высоких облаках никуды. Как только вспомнил о ней тут же пошатнулся и закачался, как ушатывает пьяного когда ему и так плохо, но он еще вдруг вспоминает как много выпил. Последнее ощущение было чем то вроде эха после того как по мне был как бы реализован невидимый, но большущий и удивительно мягкосердечный шалобан, скоро и деликатно любо вернувший меня на землю. Я подышал ветром веющим мне в лицо и это придало мне сил в удержании вертикали. Остался лишь тягучий гул в голове. Я испытал сейчас откровения, но лучше мне от этого не стало, в смысле того, что чего-то не хватило, какое-то интуитивное чувство свербило в сознании что это был не конец. Я до чего-то опять не дошел, казалось что "Квадро" было чем-то прерванно. Я не знал что именно на это указывало, но чувствовал что ответ ко мне уже отправился и как-то странно заранее угадывалось его отрицательное значение. Еще я вспоминал как только что, во время скорого выхода, меня сопровождали какие-то глухие и тяжелые звуки, как от очень больших, тяжелых кувалд, по очень толстым меловым стенам. Мне даже почудилась белесая  пудра которую поднимали их бухающие удары. И тут я как окончательно проснулся. Я стоял и казалось вспоминал как на миг уснул сейчас стоя и осмысливал стало быть сон. Рядом улыбался Герман. Мы были в городе и я не помнил как мы покинули куб. Я подумал что Герман снова перехватил инициативу и все так устроил что мне не было заметно выхода. Или я просто снова задержался в трансе с непривычки? Он тронул мой локоть приглашая и пошел. Мы шли по расцветшей каштанеде ведущей вниз к морю. Большие трюфеля уже роняли свои белорозовые цветочки похожие на маленькие короночки для сказочных принцес,  ими был усыпан асфальт и не хотелось наступать на эти красивые семена каштанов.  Герман был другим, не саркастическим сукиным сыном смеющимся надо всем. Теперь он подобревшим и грустным взглядом  разглядывал людей вокруг которые кстати так и остались теми же тиранами и насмешливо глядели на меня из своих экипажей и окон. Герман улыбался и смотрел как мужчины демонстративно долго считают деньги, отдавая их продавцам за мороженное, а женщины гордо несут на руках своих детей, так, словно дети из золота. Они давали детям мороженное и спрашивали что нужно сказать за него дяде, а дети невозмутимо ели мороженное и молчали, им теперь  было не до дядь. Герман приглядывался к ним и его глаза были неожиданно добрые, ну может, все еще немного насмешливые. Я задумался об одной вещи.
-Слушай, не пойму все равно...
-Что именно дружище?
-Ну... если Бог прячется во всех нас, то есть и во мне... значит я и есть Он?
-Копированная частица.
-Ну всмысле... также всемогущ?
-Бесконечно...
Я огляделся.
-Тогда почему мы в такой жопе Герман?
Герман посмотрел на меня зная что я это спрошу.
-Понимаешь душа, как только ты из нее вылезешь, Богу станет скучно.
- Скучно?
Он отмахнул коментарии.
-Да... ты сам все видел...
Герману в ладонь нечаянно попал маленький каштановый цветочек и он присмотрелся к нему. Его глаза еле сдерживали мысль что видимо пришла в его голову только что. Он посмотрел на меня.
-Я лазил по зеркалам... прошелся еще раз. Там в Верхоянске зеркал не будет, вот я и решил пока есть возможность. Я заходил в тот театр, помнишь, готика..?
-Ну... - во мне что-то тут же отозвалось.
-Та актриса с карими глазами...
-?
Герман усмехнулся глядя сквозь мои глаза.
-Там вместо занавеса и вензеля ее портрет... а на нем она... в той маске твоей...
Он улыбаясь понаслаждался глядя на мой вонзившийся в даль  взгляд и затем продолжил.
-А на маске надпись... 
-?
-"INSOMNIFERUM"
-И что это?
-Ну ты ведь знаешь как переводится тот твой псевдоним...
-Ну... "Снотворец"
-Она прибавила две буквы вначале... "IN"
Пока я осмысливал что может означать эта приставка Герман впервые внимательно прикоснулся глазами к чуть видному даже мне, бледному шрамику на моей щеке.
-Памятный росчерк?
Мне стало немного неловко, я думал что он не заметил потому что никогда не спрашивал. Он и сейчас не спросил. Он и так знал все про меня.
-Вот, ошибка которую тоже Бог придумал... как рамку для твоего интересненького чувства...
Он о чем-то вдруг задумался, помрачнел, положил руку мне на плечо и чуть сжал, он как бы не шутил.
- ... ты видел что предстоит? Ты понял? Просто пи...ц! Этот шторм уже начался, его волны уже в пути, просто мы пока живем по инерции, все на движениях...
Он прищурил правый глаз и потер друг о друга оба указательных, выражая всю эту суету.
- ... все бабки рубят, фальшивят... а уже сумерки перед этой ночью. А они себе ни хера... просто, ни о чем! Помнишь те выборы? Когда они, все те кто задирал нос и поучал правильной и грамотной жизни. Такие сверхсерьезные, важные... вдруг превратились в  котят бегущих за мусорным ведром учуяв в нем колбасную шкурку.  Все, и бедные и богатые... А потом, через время их великий вождь, их  избранник, наперстник божий на земле, когда они его уныло спросили почему все осталось на том же месте и разбитые дороги с тротуарами, и обещанный рай так и остался где-то вверху? Как вождь не тратя время на хотя бы щадящий, дипломатический  ответ, невозмутимо сказал им что он их купил, понял? Как души... Ты приколись, как на рынке - почем душа брат? Десять тысяч дорогой, бери, очень дешево отдаю! Но волны шторма уже пошли, скоро такое начнется, а они и в х... не дуют, приколись. Деньги... Они считали тебя неудачником потому что ты лишен их? Хя-э-э...
Это его, типично местное, "N"-ское - "Хя-э-э" с резким отказным  поворотом головы в сторону было произведено безупречно с холодной улыбкой отбывающего в Верхоянск.
 -... да они скоро позавидуют тебе душа! А потом проклянут... я видел, они ва-зне-нави-и-идят тебя! - и засмеялся нехорошим смехом куда-то в видное только ему пространство, будто обращаясь ко всем о ком говорит и несмотря на их ненависть и негатив отчаянно пытается донести до них. - ... Сильный шторм! Понимаете?  Грандиозный огонь! 
Он как-то легко и быстро успокоился и показал глазами на цветочек в пальцах.
-... Они уже опадут... но ты запомни одну мантру мой дорогой, всегда, чтобы ни случилось, любой заман, хоть даже это была бы черная дыра тянущая в себя, говори - "Прости меня. Я сожалею. Благодарю тебя. Я тебя Люблю."
Он присмотрелся к моим глазам и видимо заметил в них что-то похожее на скепсис. Глаза его стали как злей.
-... Очень просто верно? Не ве-ерится, зна-аю душа, мало кто верит, но вот те кто верит...
Он  драматически приглушил голос, будто не хотел чтобы услышал даже я и как-то особенно тихо гуднул под нос:
-... избранные принявшие песнь... вы все узнаете друг друга по этому коду... ваш защитный код в этот шторм, он не подведет, его тоже придумал Бог, как для себя... та его безопасная тропа к себе...  даже смерти  нравится эта мантра, уверяю тебя... а сейчас... 
 К этому времени мы уже подошли к берегу. Пляж был типично  замусорен, на пыльном песке сидели рыбаки с удочками, пьяные бродяги, пахло солью и остро шумели волны, все это как фотографией  застыло в вечности и мне стало казаться что действительно где-то очень близко, прямо за этой фотографией начался шторм от которого она поколебалась как парус от первого ветерка. Герман заложив руки за спину смотрел на горизонт и все в его позе напоминало автора испытывающего ломку поэтов,  приступ неизъяснимой печали, даже если у автора все хорошо. Я видел как он не хотел уходить. Арлекин впервые сник. Он повернул голову вправо и что-то тихо сказал как обращаясь к кому. Я еле расслышал что-то вроде:
-... спасибо за "Т"...
Он улыбался и видимо с кем-то прощался из вдруг вспомнившихся ему знакомых. Наконец он повернулся ко мне и я вдруг  заметил в его грустных глазах какую-то сумасшедшинку, какую-то необычную для атмосферы прощания смешливую чертовщинку. Он как вспомнил что-то.
-Катарсис?
-Что?
 -Ни-че-го... вобщем, душа... я сейчас буду считать от десяти до нуля и когда произнесу слово "Ноль" ты проснешься и... - он как продекламировал подкалывая мое рифмоплетство - ... поставишь чайник... он засипит как самолет...
Я не совсем понял. Нахмуренно глядя на него я уже почувствовал в нем прежнего, того же арлекина каким он был всегда. Черт возьми, на него ничего не действовало, ни предстоящий уход, ни моя им же вызванная печаль! Его глаза смеялись и я был уже уверен что он врет с уходом. Я подумал что, возможно, он снова свалил от старцев, просто не сказал пока мне, оставил как сюрприз, и я ничего не нашел кроме банального и глуповатого в свою бесполезную защиту:
-Да что ты?
-Десять... девять... восемь...
-Герман ты опять?
-Семь... шесть...
-Так ты... не уходишь?
-Пять... четыре...
-Ты придурок Герман... как ты так можешь?
Но я был счастлив. Я опять запоздало понял что он никуда не уйдет, не оставит своего Пьеро... этот Арлекин снова через  маленькую боль  сделал меня на миг немного счастливым.
-Три... два... один...
Герман отвернулся и зашагал к воде, бросив из-за своей спины громкое:
- Давай дружище... Ноль!
Я действительно открыл глаза и понял что где-то лежу, в каком-то ящике. С трудом поднявшись я вдруг заметил какое-то движение вместе с собой, еле различил свое отражение и вспомнил где я. Это был куб и зеркала по стенам. Я отвалил ящик с зеркалами в сторону, жадно глотнул свежего воздуха и поискал глазами Германа. В сарае его не было. Не было и в квартире когда я пошатываясь прошелся по комнатам. Его не было. Немного подумав  и дав себе придти в себя я взялся за ручку чайника чтобы выпить воды, но он так легко поднялся, воды в нем не оказалось. Со все более возрастающей жаждой я взглянул на пластиковую пятилитровую бутыль с этикеткой "горная" но и она была пуста. В заварочном чайнике тоже оказалась лишь высохшая заварка. Ни капли. Я взял бутыль и поставил под кран в ванной, но набралось только на пол чайника, вода вдруг прекратила ток. Я чертыхнулся и глотнул три более менее утоливших жажду глотка. Поставил чайник и защелкал зажигалкой у горелки. Зажигалка не дала огня, а только цвиркала искрами и я цвиркал и цвиркал прямо в отверстие горелки,  но потом до меня дошло что нет газа. Ходя по коридору и заглядывая в комнаты я заметил как звонко обозначались  тишина и отсутствие Германа. Всюду я встречал его тень как бы тающую через миг как на нее глянешь. Я закурил последнюю папиросу и дым,  уложившись в тягучие, плоскогорные волны вокруг, создавал иллюзию кого-то рядом со мной, стоящего справа или слева. Но это был только дым.  Меня взяла такая тоска, как верно у человека который недавно кого близкого похоронил и он ему в первые дни снится и эти сны наводят вот такую тоску от которой тот аж вздрагивает и пробуждается и его настроение надолго портится. С этой тоской я поплелся в сарай за электропечкой. В сарае было темно и вдруг я понял что это не совсем тот сарай в котором стоял наш зеркальный ящик. Этот сарай был пуст и по стенам его висели какие-то широкие, занимающие собой почти всю стену картины. Я стал приглядываться к ним и странное увеличение произошло, но не зрительного зума, а как всего тела, и я словно став больше как придвинулся к темной стене настолько что смог различить что изображено. Все равно было темно, но вырисовался силуэт мужских плечей и головы. Я обратил особое внимание на поверхность картины, масло было глянцевито ровным, как если бы его придавили стеклом и аккуратно стекло отняли. Я потрогал его и изумился этой стеклянной безупречности маслянного слоя. Затем я вдруг понял что это не картина, а зеркало и это мой силуэт тупо вглядывается в меня же. Я обернулся. Я сидел в кубе. Зеркала по всем сторонам, блестящий от пота я в них,  догорающие свечи, запах кошачьей мочи... Я не понял... Я что еще не вышел? Ну да... я еще в кубе, значит это была иллюзия, побочный эффект перехода, как проснуться два раза. Я попробовал отвалить куб, но он оказался словно прибитым и не удалось его даже подвинуть, я был как под квадратным колпаком припечатанным к полу. От мысли что он прибит стало трудновато дышать да и мои усилия выжгли видимо много кислорода внутри. Я вспомнил что можно выйти через зеркало хотя это не забывал просто было лень настраиваться. Но выход неожиданно выбросил меня не в мою ванную. Она как была удалена из контактов и единственным выходным зеркалом оказалось маленькое перетянутое зеленой изолентой зеркальце старого советского мотороллера "Муравей", везущего в никуду какой-то ржавый металлолом из нее же. Я выскользнул из зеркала, как не удержавшись вывалился прямо на трассу и сразу на ноги и бессознательно тупо отметил  тарахтящие железки. Я был немало озадачен таким первым случаем неправильной настройки ошалело оглядевшись. При строящем вращении глаз раскиданными глоссами оказались только ночь вокруг, под ней громадный кутан, резанувшая его трасса с выключенными фонарями убегающая в темноту и этот старый мотороллер упердевший туда же.  Я шел вдоль трассы и ничего не видел под ногами. Обочина казалась мне адским изобретением какого-то садиста который вылил вдоль, по обе стороны шоссе много бетона, он застыл, так неравномерно, безумными волнами, какой-то лестницей уткнутой все время в горизонт. И казалось что это сделано намеренно, чтобы люди не могли здесь ходить, пешеходы здесь как бы исключались.  Разнообразный как лики смерти рельеф обочины чуть не ломал мне ноги, когда я пытался нащупать стопами хоть что-то ровное, но адаптация все время нарушалась ослепительным светом проезжающих мимо машин и я спотыкался об очередной бетонный сталагмит и пытался хоть что-нибудь различить в этом ослеплении. Еще в рот и глаза попадали пыль и мошки и я все время откашливался, немало удивляясь смелости этих мошек похожей на  смелость маленьких камикадзе. Они напоминали мне тех тараканов в бане шестой палаты, которые с каким-то непознаваемым дебилизмом при включении света бежали под ноги, а не наоборот  прочь. Видимо в мире тараканов и мошек тоже практикуется вполне объяснимый суицид. Под ноги подворачивался еще и гравий, той же садистской рукой рассыпанный поверх дико взволнованного, (да просто взбешенного!) бетона еще одним слоем мелких и крупных гранул (что парадоксально выровнило обочину в некоторых местах в спокойный божественный эквилибриум) и я медленно и осторожно балансируя ступал так  далее, трясясь в своем кашле и  психотическом буги-вуги. Так, ослепленный, оглушенный, почти удушенный, протанцевал я вдоль темной трассы с километра три, все пытаясь узнать где я и куда иду, и что это за дорога. Но никто не мог ответить мне, все неслись мимо и я остановился сам, сел на асфальт чтобы отдохнуть, мне опять стало дурно. Меня нашла одна мошка, из тех что зависают прямо перед твоими глазами и действуют на нервы легко летая и не выходя за пределы какой-то своей простой геометрической траектории. Она кружилась и кружилась и сама видимо удивлялась моей выдержке, но тупо продолжала, даже будто уснув пока я не отмахнул ее. Она проснулась, легко увернулась от моего кулака и почуяв интерес залетала дразняще живей. Я разозлился и стал ее ловить, но это не удавалось так как мошка каким-то невероятным чутьем угадывала куда летит моя ладонь и будто сквозь нее телепортировалась. Я никак не мог ее поймать и уже хотелось ее завалить из дробовика, гранатомета, танка! Ах ты б... такая! Пустить сюда ЯРС! Потом я вспомнил про философский камень и подумал что наверное нужно успокоиться и присмотреться к фигурам этой мошки, возможно это послание, знак. Я остыл и пригляделся. Вот она движется треугольно. Хм... похоже на букву "Л". Вот стала квадратировать. Может указывает на "О"? Да, да, она указывает мне буквы! Я заинтересовался и стал как читать. Теперь ее странные подергивания в воздухе напоминали кривой и еле выводимый в воздухе икс. Сука! Я пересел. Она ко мне. Я дальше. Отстала. Мимо проезжали машины. Они пылили, гремели, но мне уже было все как-то окончательно равно. Что-то пошло не так и без Германа я не мог понять что именно. Я осознавал лишь то что не смог выйти из "Квадро"... (бл... Герман я же говорил давай не будем... ну что ты сделал... а!) отсутствие моей ванной да и вобще  зеркал рядом делало это слишком очевидным.  Я сидел так с час. Машины проезжали мимо и я вдруг заметил напротив себя посреди дороги какой-то объект. Сначала он напоминал темный пакет который исчезал под колесами и появлялся когда проедут. Я сфокусировал глаза и объект стал похож на ежа, только крупного, с какими-то, сверху, дредами что-ли(?). Когда машин стало поменьше я подошел и рассмотрел что это. Это был мозг. Он лежал точно между разметочными белыми линиями, устремленый своими зрительными буграми  строго в перспективу убегающей дороги и от бесконечных наездов на него выглядел уже какой-то серовато белесой от пыли негритянской задницей. Целлюлит его извилин был выутюжен в гладкую корку. Кроме того из щели между полушариями торчали воткнутые в него строгим ирокезом грязно-розовые фаллоимитаторы. От наездов они  погнулись, свесились по обе стороны так,  что выглядело будто мозг держат, прижав к асфальту, чьи-то, равномерно перекрещенные между собой, толстые, длинные пальцы. Когда на мозг наезжали колеса, то он, только что раздавленный в ноль, тут же упрямо возвращал свою прежнюю форму и был как паралоновый. Когда на него наезжали большие и тяжелые грузовики, то и мозг строго пропорционально их весу распрямлялся медленней и трудней, но  также удивительно настырно и словно злясь вскипал  буграми, пока вновь не ровнялся в форму торчащей из асфальта выпуклой задницы за  которую держится ее вкатанный в асфальт хозяин.  Я, не решившись трогать его из брезгливости к мертвечине, прекратил чье-то шутливое кощунство, чуть придавив подошвой мозг вынул из него имитаторы, сдул с него пыль и накрыл своей курткой и так оставил. Не зная что мне делать и куда идти в этой темноте я отошел на свое прежнее место и сел там, ожидая утра и наблюдая то место перед собой, где лежала моя, прикрывшая покойный мозг, куртка. Я не ошибся с ней, она теперь привлекала внимание водителей и те объезжали  любопытно на нее поглядев. Пару раз все же задели большие камазы с двойными колесами, но лишь куртку, мозг под ней избежал чудовищной давки. Через какое-то время по ту сторону меня и мозга остановилась машина. Из нее вылез мужчина и отбежал к дальнему дереву помочиться. Возвращаясь и застегиваясь он вдруг увидел,  обратил внимание на мою куртку. Подошел к ней, присел, заметил что под ней что-то есть, приподнял одну полу. Минут пять он сидел серьезно похлопывая глазами, поглядывая на мозг и в темноту дали. Потом видимо так и не найдя для себя никакой выгоды он опустил обратно полу, но подумав взял и милосердно подоткнул под выпуклость мозга всю куртку, устроив такую низкую, толстую ножку и стало похоже на сильно сплюснутый, крупный гриб цвета потертой джинсы. Долгое время мимо него сновали туда сюда машины и я уснул. Вдруг меня разбудили громкие голоса и звуки и вздрогнув, проснувшись, я увидел вокруг много людей с камерами, микрофонами. Все они сгрудились вокруг того гриба и среди них был тот водитель что первый заметил и стало быть по приезду рассказал в авторадио. Дорогу перекрыли. Мигали красным и синим машины полиции, пожарных и скорой помощи, в небе застыл вертолет с прожектором. Какая толпа-а! Окружили белыми ширмами мозг, осторожно обнажили его из под куртки, сняли, записали и половина из них быстро умчались. Приехали микроавтобусы с шоу "Битва экстрасенсов". Они проводили кастинг. Это был первый этап и нужно было ответить на вопрос - что за белой ширмой? Многие несли бред и всех сразу отбрила одна умная гадалка сказав:
-Там мозг зрелого мужчины...
Все прислушались к ее более менее адекватному мнению, допустили к мозгу, спросили теперь про этого мужчину. Кто-то рядом со мной тихо сказал что сейчас паралельно бежит минута у знатоков "Что? Где? Когда?" и они тоже обсуждают этот вопрос, у них выпал сектор интернет. Гадалка поддержаная вниманием продолжила:
-Возраст за тридцать... Холостой... Женат не был... Детей не имел...  не особо пил... не особо шлялся... романтический курильщик...
Все внимательно слушали гадалку которая держа на мозге свою маленькую ладошку, смотрела на него печально, едва покачивалась и как читала какую-то сказку на ночь, отрывисто, певуче,  всхлипывая.
- Порча на нем... Женщина какая-то... блондинка... глаза голубые...  брови почему-то черные... м-м... в магазине долг остался... за штучные... в армии служил...
-Где?
-... в воздушной пехоте... наколка здесь... - она хлопнула себе по  плечу - ... "Душундэ Сэр" написано и сверху серп и молот...
Тут она прекратила вещание и стала озадаченно хмурясь  прикладывать ладошку к разным частям мозга будто что ища.
-... та-ак, м-м...  тюрьма... сбежал... м-м... опять вернулся, помехи... туман... или дым.  Сквозь дым какие-то обломки... как осколки... не пойму... стекло что-ли разбитое? Не идет...
Знатоки в элитарном клубе взяли вторую минуту и напряженно притихнув смотрели в экраны. Она все не могла понять.
-... что за обломки? Упал что-ли? - она взглянула в небо - ...  катастрофа? 
Один из знатоков почему-то решив что это она ему, умно и скромно глядя в экран предположил:
-Может это все проеханные по мозгу машины? Может они все разбили как бы в его памяти? - и как увлекая всех за своей мыслью и  восторгом от нее воззвал - ... Господа! Мозг поврежден от давления протекторов...
Все вокруг зашептали, заспорили, гадалка все не могла нащупать. Кто-то из магистров в зале когда знатоки взяли его помощь,  предложил для чистоты эксперимента и более плотного контакта с истиной, воткнуть обратно в этот мозг имитаторы в том же порядке как были до того как их вынули. Он заметил их рядом и обратил особое внимание на не совсем ровную щель между полушариями. Он предположил что, может быть, мозг как бы имунно привык к ним и они теперь как бы особого рода проводники между полушариями. Только воткнули первый, как гадалка вдруг  отдернула ладошку от мозга и испуганно от него отлетела, передав пугливую волну толпе. Все отпрянули, спросили - в чем дело? Она ошарашенно смотря на мозг и указывая в него пальцем изумленно прошептала:
-Он живой! Он подумал что-то...
Все вокруг с такими же изумленными лицами посмотрели на мозг. Знатоки закрыли стекляные двери, оставив там во дворике  обиженного Михайлова и выключили голос крупье, который однако успел выкрикнуть просьбу всех поддержать гадалку и убедить ее продолжить сканирование и стало быть общение с мозгом раз он жив и вибрирует собственной думой. Всеобщий вопрос теперь немного поменял ракурс - о чем? Все быстро скинулись, под аплодисменты  дали ей денег и она все еще нерешительно и робко проверяя пару раз его тронув, приложила к нему ладошку. Она как прочла поморщившись:
-  "Мама"...
Все вокруг прильнули ближе.
-Его?
-Нет... ей...
-Что ей?
-... просит сообщить...
-Что?
- ... его координаты...
Малахов скрестив руки серьезно сверкнул очками.
-Спросите у него?
-Что?
-Не важно, просто спросите...
Гадалка отняла свою правую ладошку, приложила левую и впрыснула в него энергетический вопрос:
-(?)
-Мозг... - мягко вибронул ответом мозг и между ним и гадалкой занялась двусторонняя связь.
-А где остальное тело?
-Стерлось в пути.
-Куда?
-В Израиль.
Гадалка выразила общий вопрос в своем банальном:
-А что там?
Она почувствовала какую-то грустно мечтательную частоту  вибрации под ладошкой.
-Мертвое море... Лодка... Изольда...
Гадалка понизила частоту в деликатно тихом вопросе, как для себя.
-Ты еврей?
Мозг на той же проникновенной частоте добродушно ответил.
-Да... необрезанный...
Малахов снисходительно медленно поднес микрофон к гадалке и надменно  смотря на мозг и имитаторы вокруг него, попросил.
-Расскажите вашу историю... что же произошло? Как случилось что вы оказались посреди шоссе в такой... м-мня, казалось бы странной компании?
Гадалка передала просьбу и с видом девушки приложившей ухо к стене внимательно пробежала глазами будто по невидимому телетексту. Вот сказала:
-Он просит вынуть из затылка и прохлады.
Имитатор звучно вынули, притушили немного прожекторы, чуть  расступились и направили на мозг вентилятор. Гадалка добавила про дымок, подошел Кадони с магической  сигаретой и подымел позади вентилятора. Через пару минут гадалка стала вещать.
-Девочка какая-то из детства его... дочь повара... так и не нашел ее потом... через несколько лет кто-то сказал что повар  отослал ее очень далеко, в Израиль... очень хотелось ее повидать и возвратить тот поцелуй и он стал ждать возможности съездить... но не было... очень долго не было... пока он сам не решил пойти, пешком... -   Гадалка смотрела перед собой очень серьезно, как внимательно следящий за речью переводчик и монотонно плела - ... он пошел, но в районе Баку его остановили какие-то люди в форме и сказали что он им должен денег... Он сказал что впервые их видит, но они ответили что это не важно... он спросил с какого он будет им давать денег?  Они ответили с такого, что он живет и ходит по их земле и стало быть должен... Он усмехнулся и сказал что если бы были деньги, то он бы с удовольствием пролетел над ними. Но те не пустили его дальше и закрыли границу перед его носом. Он стал искать обход и пошел на запад, вдоль границы, что привело его в пустыню. Он шел вдоль колючей проволоки по такой же  обочине... все в нем настолько растряслось, что когда он снова уткнулся в таких же людей, только еще и подойдя к ним уже с тыла, (кажется это были армяне) им ничего не стоило дружным ударом ноги под команду "Карабах!" выбить из него мозг, который пролетел обратно назад и упал здесь в Юждаге, под Касумкентом...
Гадалка посмотрев на Кадони быстро и тихо сказала:
-Еще дымка...
Кадони подымил и поинтересовался об имени мозга.
-Не помнит... - прокомментировала гадалка
Малахов, которому что-то на ухо шепнул с язвительной улыбкой Кадони, обрадованно подпрыгнул к мозгу и задал главный вопрос.
-Так у вас нет денег?
Гадалка долго сидела и молчала пока ее не поторопил Малахов.
-Ну... что он?
-Плачет - тихо, с печальной улыбкой пояснила гадалка.
Малахов не унимался, нарочито медленно прохаживаясь мимо мозга и лукаво бликуя очками на Кадони, знал что дальше  спрашивать.
-У него... точно... нет детей?
Гадалка нахмуренно и упрекающе посмотрела на Малахова и тот  театрально виновато отошел. Эрнст поморщившись чуть  вспыхнувшими щеками и качнув челкой  громко сказал:
-Все мы прекрасно понимаем что ситуация тяжелая! Но давайте все успокоимся и последуем порядку... хоть какому-нибудь господа...
Огромное сборище прислушалось к  авторитетному голосу и все замерли. Возле мозга стал Трещев и грамотно поводил руками.
-... Что происходит? Точнее произошло. Произошло вот что. На М-29, в районе Рубаса найден мозг зрелого, романтически курящего еврея... еврея, я бы сказал,  сомнительного, так как он необрезан и у него нет детей и денег. Каким-то чудом он еще жив и функционирует, что тоже весьма загадочно... Возможно он тат? Но вопрос теперь не в том - Кто это? - Все ясно, человек хотел уехать в Израиль, лечиться, но его долечили уже по дороге, бесплатно и окончательно. Теперь вопрос в том - что дальше?
Зюганов нервно выставив пальцевую викторию вставил:
-Два вопроса - "Что делать?" и "Кто виноват?"
Трещев импозантно приподнял подбородок как прислушавшись,  опустил согласившись, и продолжил трещать.
-Три вопроса на этой повестке... которые мы задим мозгу...
Малахов быстро подошел, стал впереди Трещева и обратившись к гадалке тихо сказал:
-Переведите ему.
Но гадалка и без них, как-то давно уже забыв про всю эту суету, все прикладывала ладошки к разным частям мозга, словно искала что-то  и ее серьезное лицо отрицательно качнулось.
-Молчит...
-Как молчит?
-Не знаю... нет мыслей, не слышу...
-Что значит молчит? Спрашивайте все равно...
-Что спрашивать?
-А вы не поняли? Про деньги и детей конечно, видите как замолчал,  клинышком значит...
Все опять стали спорить, возражать, перекрикивать друг друга и очень быстро развернулась какая-то истерия.
... Да ему надо было..! Да я бы на его месте..! Нужно, нужно было именно та-ак! Да он же...  ну бл..ь п...де-е-ец! Алекса-андр-р-р, так сказать, Матра-асов... ну что вы в самом деле, какая тут на хер обломовщина, ну глу-упости батенька... где? Где поле? Буйвол? Пахота? А подвиг? Танки? Курская дуга-а?! Или хотя бы... каторга?  Цепь! Пле-е-еть! Понимаете? 
Им подвывали переходя на потише.
- Да в лагеря его... порхатого, в Верхоянск суку! Насоса-ались, зависли довольные, переваривают... романтически курит он, куда там! У всех уже по трое детей, по тро-ое... а этому все х... по деревне...
Громкий басовитый голос снова возвал.
-Господа! Успокойтесь. Давайте что-то решать... Что вокруг мозга?
Трещев поднял брови.
-Какие-то фаллической формы предметы господин судья...
-Кто их в него навтыкал? Зачем?
Все опять заспорили пока всеобщий гвалт не перекрыл голос переводчика из видео с плохим звуком, когда дублирующий голос долго молчит и вдруг заговорив, внезапно кроет весь звукоряд фильма.
-Позвать кадодиду ба-ать! - оглушительно прогремел он.
Общий звук медленно нормализовался и Кадони горделиво, но и немного испуганно обведя всех взглядом сказал:
-Тихо, тихо... не надо звать маму, я знаю... Это игрушки  которыми инкогнито пользовались девушки из "Д2", когда лишали своих парней секса...
-Но зачем?
-Ну наверно чтобы их возненавидели как можно сильней...
Малахов протянул к его губам микрофон.
-Расскажи как тебе это стало известно.
-Ну инициалы их узнал...
-Каким образом?
-Ну вот видите маленькие буквочки на полуяйцах?
Малахов улыбнувшись лишь глазами спросил: 
-А чьи это инициалы, каких девочек?
Кадони как-то сам по девичьи зажался и смущенно улыбнулся.
-Извините я не могу ответить...
-Почему?
-А...? Что?
Кадони с кем-то в этот момент говорил, с каким-то молодым пареньком с баклашкой в левой и пульверизатором в правой руке, и было видно раздражался все больше и больше, и демонстративно вычурно курил свою магическую сигарету. Тем временем вокруг Кадони возникло множество похожих пареньков, которые плотно сжали его и как проглотили, на поверхности оставались только вытянутые в небо губы Кадони и быстро ныряющий в них после выдохов дыма магический бычок. Кто то из этих бандерлогов забрался наверх, подбежал к этому месту и наступив на губы Кадони, прыснул водой на горящий кончик и ловко подцепил бычок баклашкой, затем сделав на камеры красивую ласточку занырнул обратно в свою жуткую гущу. Это был зверь. Лев. Он боролся против курения в общественных местах и был оголтел и чудовищно назойлив в своих атаках, от него произошло завихрение и долго гуляло по толпе гася табачные огоньки, и еле удалось его оттеснить от мозга. Вдруг возникло новое завихрение, новые бандерлоги и эти требовали убрать машины, очистить трассу. Возникла новая маленькая борьба, шум, гам, треск... Кавказцы! Многие автоматически нервно закурили и вновь активировались те что против курения. Второй вихрь пошел по  толпе и она наэлектризовалась, набычилась, стала давить эти вихри, но те бандерлоги не сдавались, поднимали волну, бросались вонючками. Стали стрелять. Сначала вверх, потом друг в друга.  Особенно старались попасть в бандерлогов. Старый дальнобойщик, усатый дед с длинной винтовкой, засел в кабине и прицельно шмалял их одного за другим. Его дублер, тоже с винтовкой и морщинистым лицом, хладнокровно помаргивал запоминая огневые точки, цвета тех кого валить и курил махорку. По периферии вспыхивали поножовщины между слишком нервными и раздраженными от того  что дело обошлось без них. Уже кричали - "Пацаны потягиваемся...", "Да пошел ты пидор!" и "Это же для вас братцы, для страны ж!"... Взывали к разуму, деньгам... детям, истерично кричали, грозились вернуться, кто-то рыдал. Толпа бесновалась и никто никого не слушал, только орали. И в центре всех этих бешенных волнообразных движений голов, рук и ног, лежал мозг на синей куртке, возле него на корточках сидела гадалка поглаживая ладонь о ладонь и спокойно ожидала когда все утихнет и можно будет настроиться. Но мозг молчал. Медики прослушали его пытаясь уловить пульс, но ничего не разбирая в общем гвалте  драматически отрицательно качнули головами. Малахов никак не унимался.  Воодушевленный и дикий, он втыкал имитаторы в мозг, как подбирая какой-то код доступа. Патологоанатом в кожанном фартуке, защитных очках и с огромным мачете зловеще спросил:
-Ну... умер уже?
Медики из скорой развели руками, они не могли понять, и тут вся бесноватая толпа, разъяренная и схватившаяся сама с собой, как-то странно стихла, лишь где-то в дальнем углу колизея прощально и жутко вякнули несколько агонизирующих глоток, к мозгу протолкнулись самые буйные и стали переводить дыхание глядя на мозг. Они как шумели себе, там, шумели, пока не выдохлись и вдруг огляделись и включили свои мозги - "А че шумим то, что за собрание? - и этот вопрос заставил вспомнить с чего все начиналось и привести их сюда, как к неизбежной на разборках  первопричине - мозгу, над которым уже было завис дамоклов меч угрюмого патологоанатома. Но вот протолкался сквозь толпу к мозгу тот старик снайпер и донельзя сморщив старческую мину предложил:
-А может ну его на х...?
Малахов аж икнул.
-Как это на х...?
-Да вот так... людям ехать надо, стоим тут...
-Но что же с ним делать?
- а свез бы ты его лучше в Москву, в энтот, как егось... Бехтерева во! Пусть там лежит себе...
-Вы уверены?
Старик еще горше заморщинился, его лицо словно провалилось в три складки.
-Да кане-ешн... Пусть там и е...ут... по научному...
-Точно?
- Кане-ешн...
Старик махнув рукой дал этот дельный совет и поковылял к своему камазу и все, словно почувствовав какой-то психологический отбой,  стали вслед за ним медленно расходиться и приводить себя и  выживших в порядок. Мозг осторожно поместили в пластиковый контейнер, плотно закрыли и занесли в салон автобуса. Я подошел поднял куртку и оттряхнул ее. Уже светало и все разъезжались, расходились и мне пришло в голову отправиться с кем-то из них, просто попросить подбросить до чего смогут. Оставаться здесь не было смысла. Я походил, поспрашивал, но все спешили и им загодя было не по пути. Наконец я дошел до того автобуса в котором лежал мозг.
-Здорово пацаны...
-Здорово.
-Вы куда?
-В Москву.
-Меня возьмете с собой?
-Деньги есть?
-Нет
-А что умеешь?
- Да вон хотя бы за мозгом присмотрю... а ты отдыхай
Человек почесал затылок и сказал:
-Ну проходи, располагайся...
-О, благодарствую...
Я сел в середине автобуса и рядом со мной положили пластиковый контейнер с мозгом и всю дорогу он будто поглядывал на меня сквозь муть пластика и казалось даже с благодарностью. Когда приехали в Москву, в институт Бехтерева, было уже поздно, за полночь. Ворота скрипнули открываясь и в пятне света от фар  проплыл слева направо заспанный дворник держащий створку. Автобус, звонко псыкнув пневматикой, остановил, дверцы открылись, подали носилки... Я взял короб с мозгом и важно понес. Моя торжественность возникла от страха отсеивания меня. А так, будучи неким смотрителем мозга здесь в Бехтерева, я находил одновеременно ночлег и провиант. Так и произошло, никто ничего не спросил, все и так было понятно - кто несет тот и смотрит. Мозг мыли, долго мочалили, шампунили, долго смывали и все это несколько раз и порядком надоело мне. Я был голоден и намекнул что возможно мозг истощен? Доктора посовещались, погундели и ловко повтыкали в него шприцев с глюкозой и питательным бульоном. Мозг через несколько минут ожил, немного набух,  порозовела его щель, и все облегченно вздохнули, поняли что он будет жить. Мне предложили душ, дали полотенца и чистый халат, успокоив мою обеспокоенность в пустом желудке объяснением где у них кухня. Когда я помылся и поел, прогулялся по зданию, а затем вернулся в кабинет с мозгом, то увидел что мозг теперь в аквариуме,  погруженный до половины в физраствор, а сверху в него воткнуты две продолговатые спицы, одна в левое, другая в правое полушария, и от спиц тянутся проводки к какому-то ящику с индикаторами, кнопками, тумблерами, должно быть какой-то измерительной аппаратурой. В комнате были еще стол с полкой над ним, кресло, кушетка в углу и окна закрытые полосатыми шторами. Это было мое место. Я должен был наблюдать за показаниями приборов следящих за мозгом, отмечать изменения и записывать в журнал. Вобщем то все было уютно, питание, ночлег, какая-то смешная зарплатенка, все сошлось и я с содроганием вспоминал о той трассе где нашли этот мозг. Я бы так и остался наверное там, как выразился бы Герман - в непознаваемом изломе "Квадро", застыл бы на век неизвестным солдатом... Здесь все очень серьезно, доктора так разговаривают, что лучше прикинуться глухонемым, стыдно даже рот открывать. Я в основном провожу все время в своей комнате и просто сплю. От мозга, судя по датчикам ни гу гу. Но через два с лишним месяца, когда все академики уже разуверились в мыслительной функции мозга, вдруг замигал один из индикаторов. Быстро собрался консилиум, стали проверять аппаратуру и после недолгого совета вывели что датчик, то есть спица в правом полушарии зарегистрировала сигнал. Он был очень слаб, но непрерывен. Спица звенела на едва уловимой частоте, но аппарат был советским, ламповым, что позволило даже различить в нем какой-то код и даже записать его на магнитную ленту. Через какое-то время сигнал исчез, но пленка хранила всю информацию. Стали ломать голову что это за информация. Прокрутили ленту на высокой скорости. Прослушали на очень низкой. Прослушали задом на перед. Не могут понять. Атаковали программой, но программа показала неизвестную ошибку и только подтвердила что это какой-то файл. Весь Бехтерев засел за решение и к утру один психоинженер валясь с ног от бессоницы и усталости принес проект, к обеду его развили в чертежи, стали собирать и к вечеру был готов некий аудиотрансформатор, с помощью которого предполагалось преобразовать и вербализовать информацию считанную с правого полушария мозга и записанную на широкополосную пленку. Суть метода заключалась, как сообщил нам профессор, в удваивании двойных до восьмеричных в звукотоне и расщеплении его на монослои. Проще говоря получалось что некое излучение эманировавшее из правого полушария, преобразовывалось на мониторе в изображение символов уложенных в буквы и слова, и можно было прочесть то что нес в себе тот сигнал. Как профессору удалось так скоро руссифицировать аппарат мы узнаем в дальнейшие выпуски, а сейчас лучше прочтем внимательно наш неожиданный сигнал. Файл содержит в себе как бы письмо. Оно начинается несколько дико и признаться и дальше не производит впечатления психической стабильности писавшего, с двух слов:


                ВЕРХОЯНСК. ГЕРМАН...   


Здравствуй дружище. Это я Герман. Как ты дорогой? Хотя что я спрашиваю, я все и так знаю. Прости меня пожалуйста, я опять не предусмотрел что "Квадро" может обломаться из-за простого человеческого фактора. В сарай, в самый разгар твоего откровения, пришли какие-то люди и стали закидывать туда хлам. Когда я вышел в Верхоянске, то при первой возможности выйти в Акашу,  увидел как произошел твой сбой, но ничего не мог поделать, обратных зеркал здесь как ты знаешь нет. Я просто не смог вовремя устаканить твою точку сборки. Выбраться физически из ящика ты не смог потому что куб оказался завален какими-то потертыми шинами, треснувшими дисками, да еще и старые камазовские движки придавили своим весом куб. Почему ты не предупредил что рядом с тобой живет Расим, водитель пятого  маршрута? Прости роднуля, но этого даже я не ожидал. Это опять Сила, не я. Я ничем теперь не могу помочь тебе. То что ты сейчас ощущаешь и есть тот сдвиг по фазе, которого ты благодаря мне  избежал в "Стерео" когда пришло смс из "Синей птицы" и нарушило настройку. Увы "Квадро" не прощает таких ошибок. Я плачу сейчас потому что мне так жаль тебя душа, я виноват, ничего не могу сделать и плачу, впервые в жизни мне не смешно. Ты будешь теперь в том пространстве, как бы предбаннике "Квадро". Я уже сам не понимаю почему тебе так не везет. Просто запредельно. Хотя что я говорю, я сам сейчас даже не Верхоянске. Я сейчас в Х...знайгде и тоже не могу из нее выбраться. Дело в том что  меня спалил старческий патруль и меня заперли в  землянке (чтобы земля экранировала Акашу и я не мог подстроиться к ней даже в медитации). Это те еще хитрецы. Даже подрочить нормально не дали. Я долго сидел на старческой гаупвахте. Мох, чуть лишайника и сверху немного потертого через терку хозяйственного мыла. Старец сказал что это для очищения. Когда я спросил как я узнаю о том что почистился и когда меня освободят, он сказал - "Это будет очевидно для тебя дурень, пузыри из задницы пойдут более белые". Это тот старец, мой, с голубыми глазами, через них я тогда выбрался. Я понравился ему потому что удивил. И он приходил ко мне и мы общались, беседовали. И вот он задал мне как бы коан. Мол, почему все так, а не иначе? Я вроде бы должен был промолчать раз продвинутый и мне должно было быть как бы по х... Но так как мне и было именно по х... я рассказал ему свое видение. Про ту игру Бога и сатаны и их спор. В "Каше" впервые появился Адам. В "Котле" просто обязана была дебютировать Ева. Но вот почему сатана не смог ничем достойным ответить на Божественный "Ковш" кроме ряда дешевых ужастиков и жутким на первый взгляд (или слух?) напоминанием о своем пылающем подвале, в старой  американской, первоапрельской шутке про Кольскую Сверхглубокую? (это была суть вопроса старца) Я предположил что возможно сатана понял Божественную троицу и вовремя остановился. Сатана сразу распознал что его используют как бы для ее  пиара. Он понял также что тоже полетит вместе с листком через спину в огонь. А ведь это тяжело. Вот так сначала получить корону, а потом обнаружить что она из жести. Конечно он будет злиться. Да и как мы можем наблюдать воочию он просто в бешенстве. А в ответ слышит только раскаты Божественного хохота. Но чем сильней напрягается и рвет и мечет тем более отчетливей ему становится ясно что он должен действовать так, а не иначе, как бы продолжать играть роль марионетки и видеть ниточки берущие начало от Божьих перстов и  привязанные к своему сознанию и мучиться. "Поэтому" ответил я на коан. Старец долго смотрел и посоветовал мне помалкивать об этом в монастыре, мол, крамола, чуть ли не хула. Я возразил что возможно это современный язык и еще одна бесполезная попытка что-то объяснить из того что объяснять совсем не обязательно, то есть все равно же будет шторм, какая разница чей ответ будет правильней, если ответ Бога уже есть и главенствует? Он задал еще вопрос - что стоит за всеми символами в "Котле"? Я видел это так. Адам и Ева были лишены разума. Это следовало из того что они каким-то наивным образом верили что живут в Эдеме и ничего возражающего на это не замечали. Адам как-то принес в пещеру грибы вместо мяса, он знал что в них тот же белок. Ева приготовила их и после ужина они вдруг бзбледнули и их взглючило. Грибы оказались галлюциногенными. Но так как галлюцинации относительны разума, а у Адама и Евы его не было, то и глюки были диаметрально противоположны по качеству. На большом галлюцинаторном фоне стал помигивать белой точечкой разум и применять логический алгоритм, как червячок который сразу стал что-то мерить, ворчать, спрашивать. В райской галюцинации появилась как трещина, маленькое размышление, своего рода недоуменный вопрос - Почему? Когда Адама и Еву отпустило и галлюцинация вновь захлестнула видениями рая то от вопроса осталась память. Но переживание этого "Почему?"  показалось Адаму и Еве прикольным. Фоновая галлюцинация их была не такой какая бывает у современных шизофренников. Она состояла из полного знания обо всем на свете и в ней были как бы одни ответы, без вопросов. Одним из таких ответов было грозное - не трогай грибы, задумаешься. Но Ева любопытная как все женщины настояла на том чтобы Адам принес еще раз те грибы. Адам упирался. Он знал от кого исходит табу и побаивался. Еве пришлось потрясти своей шикарной грудью перед носом Адама и тот опасаясь шантажирующего с ее стороны и принужденного целибата сходил и принес их опять. Опять съели... задумались. Кто они? Что они? Что это вокруг? Ева как и все женщины сразу погрузилась в вопросы и вопросы эти были немного ироничными и ворчливыми типа - Это рай? Разве этот лес рай? Почему же деревья не бриллиантовые? А звезды так далеко? А где же моя корона и... остальной костюм? Так же стал задавать вопросы и Адам. Почему у него торчит, а у Евы наоборот впадает. И сколько интересно сантиметров то что торчит? Почему она такая раздраженная и передает это странное настроение ему? Что за негатив? После того как они сходят по большому от них идет такой скверный запах, почему такой неприятный? И пошли эти "Почему... Почему... Почему?" И кстати до сих пор продолжаются. Та нематода распухла в громадного питона кусающего себя за хвост и заполняющего собой все что мы можем себе представить за горизонтом, над небом, под землей и так далее. "Котел" закончился как бы общим и истеричным  "Почему!". Старец тихо присев изумленно спросил - почему грибы? Я ответил что раз ЗМЕЙ УКАЗАЛ значит и табуированное древо должно быть где-то внизу, на земле и с его рост, (ну толщину) что-то маленькое, почему не грибы? Они как раз и повлияли на точки  сборки Адама и Евы своим энергетическим толчком и двинули ее из места абсолютного знания в противоположное ему место антизнания, вопросов к нему и мученического поиска ответов на них. Старец молчал. Он твердо и как испуганно махнул на меня когда я хотел интерпретировать Божественный "Ковш". Он слышать ничего не хотел! Я определенно ему нравился и за это он меня возненавидел. Он подумал что я бес и между прочим не ошибся. Особенно когда я пытаясь развеселить его голосом Дарвина чревовещал - "И обезьяна пожевав конопли прекратила трудиться и задумалась - "это они называют деньгами?" Потом ее отпустило, она снова пожевала и стала думать, то есть задавать вопросы - "и что вот так всю жизнь, на дереве зимой и летом с голым, красным задом?" Вопрос на миллион потряс ее - "А кто это предусмотрел про голый от рождения зад?" Старец назвал меня сумасшедшим, не знающим ничего о любви и дав еще полгода карцера на размышления ушел, а я кричал ему вслед о какой любви тут может идти речь, если они меня в пресхате держат, я же так могу простудиться! Много я понял в этой землянке. И всегда вспоминал тебя дорогой. Помнишь как мы в детстве сбежали с литературы и поднялись на ту цитадель и в первый раз дунули там. Ты тут же загрузился над такой чепухой как вопросы: - Кто сказал одуванчику что он может размножаться при помощи ветра? Или одуванчик сам понял про ветер? Тогда где у него мозг которым он это понял? На одуванчике сидела бабочка. Две. Ты пригляделся и вдруг заметил - "Гера, приколись, бабочки тоже е...тся?! А я тогда впервые выкорчил из себя Хуана - "Хм... всио  ебиоца!". И мы еще несколько лет потом вспоминали и ржали. Господи где все это? Мне так грустно душа. Сейчас бы покурить. "Па стаканчику махита..." - помнишь? Да-а, кто бы мог подумать? Табак уже высох наверное. Хорошо хоть сативку пару раз подергал. Ведь ничего был дымок, правда? Хотя как ты ответишь браткин? Мое письмо в одностороннем порядке. Я пишу тебе и как бы веду некий дневник и поэтому никак не закончу, сердцу тесно, хочу выговориться. Землянка сырая, кое-где сочится каплями, хожу согнувшись по своим трем метрам туда сюда. Просто п...дец старый, безжалостный вобще! Знает как утихомирить. Сидеть еще долго здесь. Опять этот мох... мы-ыло. Блин, дружище, а пузыри то, в натуре, более радужней уже... хм, видимо вышли смолы. Как мне тоскливо душа, вою, стенаю, грызу матрас, а потом мрачно молчу надолго уставившись в угол. Я схожу с ума? Нет... я просто медленно взбираюсь на него с намыленными руками, ногами. Что делать дру-уг? А?  Да знаешь... короче... ну вас всех на х..! С вами в натуре кашу не сваришь! Давай, короче, связь. Молюсь святому Юрию.

                POST...

Душа-а... ты там? Ты на месте? Блин, сразу... установись покрепче на нем... тут такое произошло-о. Короче, помолился я святому Юрику, успокоился, лег спать, вдруг смотрю в землянке девчонка! В синем платьице, причесочка каре, розовые волосы, родинка... то се. Я офигел с непривычки, встал, глаза протер. Нет, смотрю, реальная, стоит косится, но молчит, ничего не говорит первая. Думаю сон наверное осознанный и решил приколоться хоть так... поллюцинаторно, хы-ы... И вот завожу разговор:
-Ты кто малая? - спрашиваю.
Она что-то ответила, но я сперва не расслышал, так как она была в дальнем углу землянки. Мне послышалось что-то и я переспросил:
-Мал-л-лява?
Девчонка сверкнула холодно глазами и смерила аристократическим  взглядом меня и мой матрас.
-Какая я тебе, лимита лагерная, малява? Глухой что ли? Мальвина! - дерзко ответила она мне. Я в натуре притих.  Представляешь?! Я! (скрипучим шепотом сквозь старческий кашель) с... ста...аха...лке-ехер. Обескуражила! Я на матрасе сижу, четками играю, сощурясь спрашиваю:
-Откуда?
Она разглядела мою землянку, покачала головой, мол, куда я попала и потом снисходительно ответила:
-Из Кэтринбурга...
-Матрас есть свой?
-Нет конечно...
Я дружелюбно подвинулся на своем.
-Присаживайся, старец зайдет я скажу за тебя...
Она не парясь присела на уголок, чуть качнув меня на правом конце синего, надувного матраса, и в ее лице я прочел досаду и удивление. При названии "Кэтринбург" я вспомнил что-то смутное, но точно уже виденное или слышанное когда-то ранее, у меня было как дежавю. А девчонка с розовым, пепельно промелированным каре обняла себя руками, ей стало сыро и прохладно в таком легком платьице. Я накинул на нее свою шинель и это так было романтично, дружище. В такой глухомани, в самой настоящей ДЗОТе и вдруг де-евочка... духи... Париж... И такая неприступная, сразу видно воспитанная, лишнего не скажет. Я не мог понять снится мне  это  или в натурке Мальвина? Что происходит? Я вобще был в шоке браткин! Но что делать если зайдет старец? Ведь он увидев ее решит что это моя спермотоксическая проекция и даст еще лет сто! Я попытался заговорить с ней и она как смирившись с тем что увидела,  немного расслабившись пошла на контакт. Произошел следующий диалог который начал я.
-Я короче Герман "Пегас" из "N"... отбываю здесь срок...
Она похлопала ресницами, (она вобще-то ничего такая мальвинка) и спросила:
-Где... здесь?
-В Верхоянске...
-Это что лагерь?
-Хуже... старческая обитель в горах... монастырь.
Она закусила губу словно знала про старчество.
-А это что за глинянный саб-вей? - она обвела глазами стены землянки.
-Карцер... для особо буйных короче, но ты не обращай внимания, я то в норме, просто у старцев на это другой взгляд, они ждут когда побелеют пузыри...
-Пузыри?
-Не важно... короче это не совсем твое кино...
-Да уж... ты значит "Пегас"?
-Да...
-А где другой?
-Который?
-"Перо"...
Я понял что она знает про тебя, удивился, но промолчал, решил немного проверить, кто знает что у ней на уме?
- Какой Перо? Не знаю такого...
-Да знаешь ты, ты его искуственный кореш, у меня дело к нему...
Я никогда не думал что в землянке так скоро станет не скучно и все так вдруг серьезно, оказывается еще и дело к тебе, ты представляешь душа. Я мотнул четками.
-Какое дело... сестрен?
-Ну уж при встрече ему шепну - отодвинула она мой интерес.
-Ишь ты? - интересно что она ответит на пароль?
-Вот ведь... - (Ни хрена себе!) -... а что за место если точнее?
-Немного северней от монастыря... Херзнайгдешная котловина.
-Ни х-хер-ра занесло!
-Согласен... я вобще не представляю как ты сюда попала...
Она поморгала ресницами, серьезно прислушавшись к своей памяти, затем уверенно пронзила меня надменным:
-Я не попала, а родилась, понятно?
-Угу... а где?
Она пристально взглянула.
-В Кэтринбурге... помнишь?
Я вскинул четками и понимающе осклабился.
-Не дерзи... А Кэтринбург который из всех?
Мальвина долго тянула меня сощуренными глазами прежде чем сказать.
-Вас должно было быть двое, ты и этот твой Пьеро недоделанный... В чем дело? Где он? Что за динамо?
Она была как разозленной чем-то своим и отыгрывающимся на мне. Я повернулся на матрасе в ее сторону.
-Послушай малая, - сказал я нервно - я не знаю тебя, меня никто не курсировал по твоему, я особенно подчеркну,  внеза-апному поводу... если тебе нужен Пьер, то ничем помочь не могу, он, скажем так, недосягаем сейчас, связи с ним нет, инфы тоже, несколько месяцев вобще молчок от него...
Мальвина казалась сердито отрешенной, но все же обратила внимание и глаза ее чуть смягчились, зачастили на меня более признавая, видимо ее тронула моя сдержанность в подчеркивании своего невольного по отношению к ней гостеприимства.
-Почему я должна тебе верить?
Я много содрал со старца в образе который наплыл на меня от праведного негатива, я уже видел, она и мертвого разведет на спор, поэтому был спокоен когда объяснил.
-Потому что я здесь один, ты не видишь? 
-А что с ним?
-Он... хм-м... не вышел из "Квадро"...
-То есть?
-Да малая, это долгая история, он, короче, как бы заперт во всех  параллельных мирах сразу, понимаешь?
-Не совсем, головой что ли двинулся?
-Точкой сборки...
-Как же я тогда передам вам...
-Что?
Она опять вопросительно посмотрела на меня и затем как взвесив и решив действовать по ситуации сказала.
-Я Мальвина... послание...
-Кому?
-Вам обоим... а того то нет...
-Нет - живо возразил я - он есть, просто далеко, а что за послание?
-Вот я и думаю сейчас, стоит ли говорить одному тебе, если Пьера нет, ведь здесь какой-то странный облом, скорее всего удар Силы, и... не добью ли я все в конец?
Я, честно говоря, о...ел с такой глубины. Смотрел на нее и думал что ослышался. Мальвина согрелась тем временем, вылезла из под шинели и прошлась по землянке. Потолок висел над ее головой, хотя стояла она прямо, росточком поменьше, но такая самоуверенная просто жуть. Я по ее фигурке сразу понял что та еще вредина и она такой и оказалась, упрямая спорщица. Долго писать все наши пререкания в результате моих настойчивых любопытных просьб поведать о послании хотя бы на мою половину.  Это были новости за все долгое время в Верхоянске что я не входил в Акашу, там на почте наверняка собралось много нового, и так хотелось узнать, отредактировать, но малая сдвинув брови настояла на своем - пока не увидит тебя, душа, не пикнет. 
-Но кто тебя послал?
-Не послал, а родил, понял? Вернее родила...
-Кто?
-Пречистая.
-У тебя тоже есть святая?
-Ты издеваешься... мол, такой наивный, да?
-Послушай малая, соблюдай субординацию...
Она насмешливо перебила.
-Вот именно, соблюдай, это ты у нас шизоидная проекция, а я...
-Ну, кто?- усмехнулся я.
-... восхитительный ангел Пречистой...
Я покачал головой и не выдержал, хрюкнул смешком, улыбнулась и она и мы отвернулись друг от друга чтобы не портить наш воинственный настрой. Я хмуро поинтересовался.
-Она тебя родила, я помню, но зачем... хотя ладно, а где ты родилась?
Я думал она тормознет от этого вопроса слишком страшного для нее  как для проекции. Но Мальвина не моргнув глазом ответила:
-Я знаю, где родилась - она передразнив меня осклабилась,  от чего кстати стала красивей - я помню детали...
Она отвела глаза в угол землянки и своим вспоминающим вниманием словно выжгла там дыру.
-Стена... большая каменная стена налево и направо, вдоль нее  люди стоят... кажется молятся... все вокруг так, будто очень желает чтобы я родилась и вот я вижу себя, вернее смотрю как бы нависая над стеной и глядя вниз вижу ее сияние...
-Чье?
-Пречистой, болван, не прикалывайся, и я вижу как она улыбается думая обо мне, но к сожалению уже не видя меня... Пречистая смотрела в эту секунду прямо перед собой, а я почти над ее головой... я внимала ее поручению.
-Но как ты отправилась после своего рождения, пешком?
Мальвина округлила глаза.
-С ума сошел?
-Но как ты здесь то оказалась?
-Вот это я и не могу сама понять, там у стены с Пречистой меня как что-то обволокло, придушило, правда скоро освободило и когда все сфокусировалось я еле различила в темноте матроса на матрасе и глухие стены вокруг него. Я вобще сначала подумала что в трюме.
Мне стало неловко, дружище, черт возьми, будто землянка была моей! Я нервно встал и согнувшись заходил вокруг нее.
-Значит ты там у стены родилась и сразу сюда? Ничего себе Пречистая твоя, такой канал протянула, такая скорость, и еще и знает про меня и Пьеро, честно говоря впечатлен малая... и ты как бы должна соединить теперь нас?
-Ты посмотри какой умный - она симпатично состроила глаза наигранно удивившись моему гению - что, шалфей курил?
-Да нет... знаешь... табака хватило...
Она видимо заметила в моем прищуре негатив и удовлетворенно расслабилась, как бы держа ситуацию в землянке в своих руках.
-Ну ладно, ладно, не пыли деда, не обессудь...
-Деда?!
Я чуть не поперхнулся от такой наглости. Но вовремя сообразил что это ведь может быть проекция старца, вдруг он решил проверить меня на передок, (Мальвина была что-то очень уж секси для окружающей среды) чего ему стоит дать мне такой подзатыльник. Я спокойно ответил ей:
-Я деда похоронил когда твоя Пречистая сама малой была и все-таки не обессуживаю, а ты давишь тут... пыль, мыль...
Мальвина расплылась в улыбке, но промолчала, сдержанно опустила веки, все, мол, молчит, молчит.
-Молись лучше Пречистой своей... что делать будем когда старец придет?
-Зачем?
-Так ведь еду принесет, сказать нужно будет про тебя, как-то объяснить всю эту, блин, мистику с твоим появлением, думаешь он поверит хоть чему-нибудь из твоих объяснений... пфф, детский сад... а чья, извини, жопа будет терпеть его соленые розги... он то тоже не дурак, мужчина, понимаешь, ста-арец, глядя на твою, ох он и оторвется на моей заднице, влепит шпицруценов эквивалентно моим, якобы, фантазиям...
Мальвина теперь внимающе хлопала ресницами, глаза ее были холодны, она верила.
-... понимаешь малая, это Верхоянск, здесь уже все, конечная остановка, особенно эта землянка, вобще-е просто дно, по всем меркам, человеческим, старческим... дальше только что у нас... а? Вечная мерзлота? Въезжаешь?
Мальвина сузила глаза.
-Но кто в этом виноват?
-В чем?
-В том что я здесь, ведь это к вам меня направили, и раз Пьеро в коме, то значит это ты меня притянул!
-Я поверь никого не прит...
И тут я вспомнил свою молитву святому Юрию, в которой уже в тысячный раз просил его вызволить меня отсюда и если можно как-нибудь поприкольней. Я просиял и тихо спросил:
-Святой Юрий?
Мальвина взглянула на меня как наглая нимфетка, задрав брови словно жалея и оставив ротик открытым после своего краткого:
-Кто?
Мой злой прищур опять остановил ее беспредел, а то она бы рассмеялась, это точно. Я сказал с некоторой гордостью.
-Святой Юрий... мой покровитель...
-А-а...
-Значит, говоришь Пречистая тебя пос... родила?
Я в натуре чесал затылок, дружище, вот как завертело, ты только представь.
-... и ты несешь с собой некое послание?
Мальвина лениво села по турецки на матрасе и опять накинула шинель на плечи.
-Устное, четкое, громкое... только когда вы будете двое передо мной, раньше никак...
-И что будет?
-Откуда я знаю, я скажу и...
Она задумалась. Потом холодно произнесла:
-Потом наверно будет "и", просто "и-и-и-и", как на мониторе ровная линия и всегда звучит это "и-и-и-и-и-и"!
Мальвина пронзила звонкой интонацией мои уши и сердце мое встрепенулось, подумать только, она меня опять удивила. Что за манеры? Отмороженная что-ли? Она знала что нас ждет как проекции в конце этой истории. Мы оба были помыслами двух высших существ разного пола и вступили в неожиданный антагонизм и можно было сделать вывод что сбой (а это был точно сбой) произошел по причине которую я попытался объяснить ей.
-Столкнулись короче два заряда, как бы по встречной, понимаешь?
-Нет, не особо...
-Ну в этом вы с Пьеро просто договорились, я говорю о том что начала наших намерений где-то очень далеко от нас, ведь мы проводники, трассы по которым мчатся мысли. И на одной из таких трасс произошло столкновение двух одинаковых в своей сути намерений, как бы сильных желаний несущих в себе большой заряд. Ну словно в шланг подали воду с разных концов. И сдетонировало... видишь как бахнуло? Мы то с Пьеро в смешном ящике нашем зеркалами балуемся, а сами оказывается уже в проекте. Тут такой уровень задействован, просто мы сразу не въехали. То то я смотрю, откуда в сарае Расим? Казус Силы и наша задача совершить теперь какую-то свою маленькую функцию, в своем проекционном измерении, понимаешь?
-ни хера чет...
-Ну мы так и не понимаем, да, так и остается после нас это твое "и-и-и", а мы так ничего и не узнаем, что сверху творится, кто мы были вобще на самом деле.
- Я знаю что мы проекции, но честно говоря не особо парюсь с уходом после исполнения поручения Пречистой. Здесь все равно очень скучно и уныло, действительно, - она хмыкнула скривившись - как в животе у крокодила...
-Ну ладно тебе...
-А что... тебе здесь нравится? И что это за святой такой который тебя в такую жопу загнал? Ты извини конечно, но сам собой вопрос... в чем ты провинился?
-В нагуаль...изме
-Дрочил что ли?
Ох мне далась эта Мальвина! Я приструнил ее снова и с неудовольствием для себя отметил это непрерывное напоминание ей о моем более долгом статусе в этой землянке. Эта коза никого не чувствовала.
-Дрочил в зеркальце за спиной увидишь малая... а я Акашу смотрел... знаешь?
-Да знаю я и что с того?
-Ну для старцев это как порно понимаешь?
-А чего ты вобще сюда прип... поступил? Тебя святой Юрий пос...  родил? - она сама уже путалась и стало быть была более дружелюбна.
-Нет, святой Юрий здесь ни при чем, это моя практика, собственная...
-И что прикольного в ней, что за подземелье?
-Да погоди ты малая, ты лучше прислушалась бы что-ли...
-Да мне самой тошно, дай я в себя приду, сигаретка есть...  мученик?
-Блин, ну что ты давишь то а, напоминаешь! Нет! Откуда в монастыре сигаретка? Дыши полной грудью... Ну так вот, я намеренно сюда заехал, ну как бы не совсем конечно, как теперь оказалось моему расчету помешал именно тот взрыв двух столкнувшихся зарядов, волна от которого  коснулась всех уровней и измерений бытия, пронзила все вонимаешь, шарообразно. Нас, вот, с Пьеро разметало по полюсам.  Меня, например, забросило туда откуда бежал, да ладно не важно...
-Как не важно, и что тебе дала твоя практика?
-Что значит "что дала"? А как я увидел что мы проекции?
-Ты ради этого тренировался? Я вот...
-Да знаю я бабские ваши штучки, знаю, в вас это уже с рождения, а пацанам приходится потеть...
-Ой бедненькие...
-Да оставь малая, в натуре, вам ништяк, сформулировали, упаковали, отпр... родили, и все при вас, и фигурка и пафос, молодчинки, глянец, продукт высшего сорта!
Мальвина зарделась в щечках, я смог ее чмокнуть непрямым  эриксонианским.
-... Кичишься малая, а ведь приглядись то вокруг, что происходит, и что еще бу-удет, ты знаешь про Кольскую сверхглубокую? А пивбар "Галактика" в Дагестанских огнях?
-Да мне сейчас вобще все по-о х...!
Она остановила меня чисто по женски капризно взвизгнув и как бы накрыв этим все мое усталое бормотание. Я прищурился и закрестил четками.
-А что тебе не по х...?
-Где туалет? Вот что меня занимает сейчас больше всего!
Я воткнул от ее очередного обескураживания меня. В землянке появился еще один персонаж и был лишним, так как землянка в своей нехитрой конструкции была расчитана на одного, безусловно мужчину, желательно стрессоустойчивого. Я оглядел землянку в поисках решения и ничего не нашел. Вопрос резонный, деликатный, а старец придет лишь вечером. С видом чешущего затылок  армянского каменщика я наконец изрек попытавшись разрядить накал вопроса.
-Не знаю малая, наверно нужно будет перегородку ставить, располовиним землянку, а там уж... выкопаешь себе... блин - задумался я - а кто будет все это делать? Уж точно не старец. Ты кроме дерзости что-нибудь умеешь еще Мальвин?
- Ну не-ет, молотком колотить я не умею... - сразу сдалась в улыбке Мальвина и округлила в показном шоке глазки - ... а копать тем более...
-Ну потерпи тогда, вы ж это умеете, а к вечеру придут, мне еду принесут, ты кстати как насчет тыквенной каши с подливкой из рыбьего жира?
Мальвина медленно подняла глаза на меня и очень серьезно спросила:
-Что? 
-... и канпот... с багульником...
Она театрально подняла глаза вверх.
- Багульник... рыбий жир отбить?
-Да и вобще как бы отшлаковаться...
-Понятно... и что теперь, ждем твоего вертухая?
-Старца малая, старца, не газуй здесь, а то отправят куда-нибудь в такие е...ня, что вот это все, от чего сейчас носик воротишь, курортом покажется. Советую попридержать язык когда он придет, ты лучше голову покрыла бы, и сделала вид что молишься... а я бы и сказал что ты, типа, сестренка моя, так мол и так, проекция семейная, тоже практиковала и по юношеской незнанке следуя дневникам брата загремела в эту землянку вслед за ним...
-Типа сновидящая?
-Как раз сталкер, мол, ты уже закрепляешь позиции точки сборки, которые брат описывал в своем дневнике сновидца, короче, тоже, такая сякая продвинулась. Этот старец малость впечатлительный, авось прокатит и на этот раз? Другого, извини, я ничего не могу придумать, он точно ох...ет и нужно как-то к этому подготовиться.
Прошло около двух часов нашего с ней унылого, молчаливого сиденья по краям матраса в землянке. Мальвина  подрастегнула верхнюю пуговичку на платье, (оно у нее окитайченное, с короткими пухлыми плечиками и высоким воротничком) и, вынув висящий у нее на шее квадратик, посмотрелась в него. Этот жест был так знаком мне, естественнен для женщины, но  просто чудовищно неожиданный здесь, в моей землянке. Я теперь сам внимательно оторопел глядя на этот квадратик, ей богу душа, это было нечто.
-Это что... зеркало?
Мальвина поправила волосы, сощурила глаза глянув в отражение,   губками метнула ему поцелуй и посмотрела на меня как на идиота.
-Ну да, мой амулет, а что?
Я чуть не затрясся, быстро подошел к ней и взглянул на реликвию.
-Да-а... зеркало! А что ты молчишь?!
Она странно поморгав пригляделась ко мне и сказала:
-А ты меня не слышишь, погромче говорить?
-Да ну брось, это же выход... малая!
-Куда?
-Куда? Да куда хочешь, лишь бы из... из Верхоянска, отсюда подальше, понимаешь? - в моем взвившемся тоне слышались почти истерические веселость и шанс.
Мальвина держала свое зеркальце как взвешивая на ладони, что, видимо, выражало ее внутреннее размышление и поглядывала то на меня, то на зеркальце. Она вроде как вспоминала. Я суетнулся,  объяснил все про зеркала, и она лишь усмехнулась, промолчала, если она это и знала, то точно забыла. Нам пришлось плотно прижаться висками друг к другу чтобы каждый видел хотя бы по глазу собственного отражения и через час ее смущенно хохотливой  настроечной  тренировки она, вобщем то, опять удивила, скоро смогла выйти, да еще и навести коридор, и подержать зеркальце для меня, пока я с трудом протиснулся в узкое пространство ее зеркального амулета. Он остался с ней на ее груди, под застегнутым симпатичным  воротничком, а я был вне себя от радости дружище, ты представь ситуацию, несколько изматывающих месяцев глухая могила землянки и вдруг на тебе, коридор, разнообразные зеркала, входи не хочу, и самое главное дружище, я смотрю на нас в зеркало, представь, бородатый матрос в шинели и... (она более освещенная в коридоре) девочка, такая куколка в синем, родинка, каре... рядом стоит и, тоже, с довольной улыбой оглядывается, мол, с днем рождения дружище. Потом  сибирский почтовый тракт первым встретился нам в зеркалах, так она нырнула в него деловито, сразу в дамскую комнату, а я прикорнул в гостинной и чиркнул в жалобной книге эти последние события тебе друг. В данный момент, когда я дописываю, мы с ней на берегу моря. Костерок потрескивает, листья шепчут, волны им как отвечают тоже шепотом только медленней, я сижу по турецки на песке и вижу как недалеко освещенная луной движется над водой розовая башка Мальвины. Я опять сердит на нее, потому что она не сдается и не говорит что должна сказать нам с тобой. Да еще и разделась, (душа, а какой купальник) и мило попросив посторожить вещи пошла к воде, а у меня случилась все таки мужская моя арестантская реакция на эту эротику и я чтобы скрыть ее естественно остался сидеть и... ты представляешь (?) хах... сторожить. Такая прохаванная! Но я хоть и сердит на нее, все же благодарен. Час назад я был в Верхоянске, да еще и в ссыльной Херзнайгде и нулился в холодной землянке на китайском матрасе. Теперь же любовался спиной девушки с мокрыми, розовыми  волосами, под двумя желтыми шарами - луной и ее отражением в море, и как бы это не казалось глупым или наивным мне как Арлекину, но я тебя понял, Пьеро, про твои  романтические картины... понял душа. Что твой Ван Гог, ей богу! Мы скоро придем  дружище, уже отправились, я знаю где ты. И еще. Я продолжаю с нее ох...ать. У нее оказывается еще и такой мелок есть, которым по зеркалу можно рисовать, так вот она им сразу начертает какой-нибудь иероглиф и в зеркале, бац - сразу целый коридор! Она вобще какой-то спец по ним. Малая да-а... Они в натуре, как-то больше волокут во всей этой цифре, а мы то с тобой аналог, душа. Учуял запах дыма, кто-то курит на побережье... кури-и-ить... умираю хочу, вобщем, душа, еще привет тебе от Мальвины ( и холодный аэропоцелуй) ... связь.