В ожидании сна

Рындин Н.И.
2012 г.









Еще одна бессонная ночь. Наверное, ночью мой мозг начинает в полной мере трахать сам себя, и отсюда рождаются эти мысли. Как и любая живая система, он реагирует на внешнее раздражение.


***
Шум воды и смех близких ласкают слух. Вечер, багровый закат успокаивает взгляд, друзья беззаботно шумят, играя в мяч на воде. Больше нет смысла лежать на остывающих камнях, – самое время ещё раз окунуться в море и расходиться по домам. Тем более, вот она – мечта всей жизни, по стечению обстоятельств знающая об этом, но всё равно остающаяся только мечтой, машет рукой и зовет в воду.
Лениво поднялся, машинально почесал затылок и оценил про себя, как она сегодня прекрасна. С мокрых черных волос, ниспадающих на плечи, стекает вода. Кожа, покрытая россыпью искристых капель, отсвечивает румянцем заката. Всегда, она всегда прекрасна – когда бы взгляд ни повстречал её. А сейчас, в этом бескрайнем море, она похожа на чарующую русалку – из тех, что заманивали моряков в воду, и их больше никто никогда не видел. Он бы и сам поплыл за ней на самое дно, даже заранее зная: это неминуемая гибель.
Неспешно шагая к берегу и докуривая на ходу сигарету, успел прорисовать в уме все события, что с  ней связывали. Его детство, отрочество, юношеские годы. У самой кромки воды перешёл на бег, один упругий прыжок – и он погрузился в прохладную, но ласковую воду. Теперь он в самом центре весёлого гама. В тот миг могло показаться, что весь мир простирается у ног этой шумной компании, и вместе они способны поджечь фитиль и взорвать к чертям этот голубой шарик. А главное, он рядом с ней. Рядом с ней сердце начинало биться учащённо, и в то же время словно замирало – совсем как много лет назад, когда он впервые увидел её. Воздух переставал поступать в легкие… или ему просто хотелось так думать?
Между ними было множество разговоров, и она знала о нём решительно всё. Он же знал о ней ровно столько, сколько хотела она. У них не было совместных походов в кино, уютных праздников, проведенных бок о бок, обмена тёплыми взглядами, не было и маленького счастья, поделенного на двоих. Она плакала на его груди всего только раз, и то – по детской наивности, из глупого чувства вины. А его регулярно посещало изрядное количество доступных муз, проку от которых было мало. Зато были сотни ночей с телефоном у уха в ожидании сонного «да?» на другом конце провода и тысячи часов поиска её сообщения в соцсетке – уже привык обшаривать монитор утомлёнными глазами, упрямо скользить дрожащим пальцем по скроллу мыши. Да он был готов вцепиться в горло любому, кто имел счастье держать её за руку и не ценить этого счастья. Это стало так естественно – искренне ненавидеть людей, которых не знаешь, только за то, что они рядом с ней. Всё-таки с какой поразительной лёгкостью человек привыкает ко всему – и к счастью, и к чувству ненависти!
И вот сейчас она совсем рядом, улыбается и протягивает ему руку. В голове замельтешил ворох беспокойных мыслей – снова фальшь? или игра? Но, конечно, он не смог отказать себе в удовольствии взять её руку. Она продолжает улыбаться, и за эту улыбку можно простить всё – её жестокость, его боль… и она это знает. Обвила его свободной рукой шею и лёгким движением попросила приблизиться. В этот момент он уже не мог сопротивляться себе и, обхватив её за талию, притянул и поцеловал те губы, о которых столько мечтал. Она не отстранилась, а просто с детским смехом вынырнула из воды. Всё это заняло не дольше пяти секунд, но ему они показались вечностью блаженства. И теперь, поглощенный мыслями, опьянённый, словно в бреду, он засобирался домой. Доплыл до берега, в затуманенном сознании и с рассеянным взглядом набрал в ладони воды, чтобы умыться и прийти в себя. Но лицо всё равно горело, а сознание оставалось спутанным.
Протерев глаза, он вновь увидел перед собой её. Она сидит рядом и по-прежнему улыбается. Обняв его за шею, тихо шепчет в ухо: «Теперь всё будет хорошо». Он верил.
Перед глазами вспыхнуло что-то до боли яркое, а её голос начал меняться. Свет бил в глаза всё ослепительней – до тех пор, пока не окутал всё вокруг. Зажмурил глаза, открыл их снова... свет пропал, но и всё остальное исчезло: и море, и компания друзей, и она. Вместо этого он увидел напротив себя красивое женское лицо. Правильные черты, голубые глаза, светло-русые волосы. Это лицо безупречно. Но это не она.
«Доброе утро, - произнесла русая девушка, - пора вставать!». Он продолжал молча смотреть на ту, что лежала рядом. И вот девушка встаёт, выходит из комнаты и вскоре возвращается с подносом, на нём – кофе и гренки, она игриво целует в щеку. И говорит, уже одевшись, в дверях: «Вставай, опоздаешь». Он лежал неподвижно, не понимая, где он, и не желая верить, что это был всего лишь сон.
Вот уж действительно «Доброе утро»! Закрыл глаза и попытался восстановить в памяти все подробности сновидения. Всё было слишком реально – настолько, что изнутри пробирало неясное, но очень сильное чувство. Как будто с пробуждением у него отняли кусочек жизни или ценные воспоминания, которые ему по праву принадлежали. Тусклый свет нового дня с трудом пробирался сквозь задёрнутые шторы. Он лежал на диване и стеклянным взглядом смотрел в потолок. Иногда начинало казаться, что от упорного созерцания потолок вот-вот обвалится или, по меньшей мере, с него осыплется штукатурка.

***
Выпив залпом крохотную, уже едва тёплую чашечку кофе, он встал и подумал: должно быть, это приходила муза выходного дня. Девушки, с которыми он спал регулярно, знали, что он не пьёт с мелкой посуды. А уж в особенности кофе. Босиком по холодному полу прошёл на балкон, достал из пачки предпоследнюю сигарету, жадно затянулся дымом. Утро было серое, холодное, ветреное. Эту серость кое-как разбавляли жёлтые листья на дрожащих ветвях деревьев. Ветер срывал эти красочные наряды, швыряя их на землю, с шорохом волочил по асфальту.
Небольшой открытый балкон – излюбленное место в квартире. Он любил сесть здесь на пол и облокотиться на кованое плетение перил, которые всего на шаг отделяют от вечной благодати или вечных мук. Так он поступил и сегодня – сел на какую-то коробку и прижался к перилам плечом. Не вполне понятно, зачем здесь стоит эта коробка – разве что для того, чтобы на ней сидели.
С каждой затяжкой он всё больше жалел, что сон закончился. Для него вообще было большой удачей уснуть, а уж о сновидениях обычно и речи не было.
Девушка из сна была знакома ему очень давно – ещё со школьной скамьи. Да, давно не слышал её голоса… Взял в руки телефон, нашел имя среди прочих. Закурил последнюю.
– Алло, – послышался сонный голос…
Разговор состоялся, и, безусловно, он был этому рад. Была ли рада она, осталось загадкой – впрочем, как всегда. Договорились увидеться на днях. Отсчёт этих дней пошёл сразу, с первой же минуты. Приободренный таким началом, сходил в душ и побрился. Смывая остатки пены, посмотрел на отражение в зеркале. Отражение усталыми глазами посмотрело на него.
Напротив зеркала стоял высокий, широкоплечий парень двадцати восьми лет. Он явно держал себя в форме, но не больно в этом усердствовал. Сеанс бритья обнажил волевые скулы. Мужественные черты лица подчеркивал классический римский нос. Мокрые волосы тонкими сосульками тянулись к самым глазам.
Орудуя зубной щёткой, думал про себя: «Господи, где мои уши? Я не вижу своих ушей даже в зеркале!» В голове промелькнула картина в лучших традициях Голливуда: драматичное падение на колени, жилистые руки обхватывают голову, глаза наполняются отчаянием, и раздается крик в потолок: «Господи, где мои уши?!»… Одёрнул себя: «Нет, это не дело, надо подстричься».
Оделся, а точнее сказать, взял с комода одежду почище, и натянул на себя. Побрёл к лифту, не запирая входную дверь. Пускай грабят, дела до этого ему давно нет.
Уже через  десять минут он сидел в уютном кафе в конце улицы и смотрел через витрину на непогожее осеннее небо. За окном суетилась толпа – не люди, а именно толпа: монотонно-серая, в которой один не отличим от другого. Надо было одеться теплее, не май-месяц. Выкурил еще одну…
«Когда мы в последний раз виделись? Кажется, год назад? Или меньше? Да нет, вроде год». С того момента, как он её впервые увидел, прошло уже двенадцать долгих лет. И сейчас он трепетал в душе так же, как и двенадцать лет тому назад перед каждой встречей с ней. Эти встречи всегда приносили горечь разочарования и оставляли послевкусие холодного общения – пресных разговоров на уровне «правильных» кафе и светских бесед о литературе. Малейшие попытки завести разговор дальше подавлялись мгновенно, как бунт на корабле. После этого обычно следовали очередные три, пять, семь месяцев молчания.
Тем не менее, он привык к ней и любил такой, какая есть. Любил не за что-то, а просто так – она была единственной, к кому он испытывал что-то по-настоящему чистое и искреннее. Она знала об этом с самого начала. И он знал. Как всегда на протяжении этих лет, стоило ей появиться, в голове начинался такой хаос, что невозможно было понять – откуда берутся эти мысли? И откуда ВООБЩЕ такие мысли берутся? «В голове-то хаос, но ведь хаос подчиняется гению» - подумал он и тут же поймал себя на следующей мысли: пора бы прекращать вести сатирические диалоги с самим собой.
Огляделся. Его окружал своеобразный интерьер, окрашенный в персиковые и приглушенно-красные тона. Под потолком замерли соломенные шляпы плафонов, на стенах подвешены музыкальные инструменты на любой вкус. И без того эксцентричную картину дополняют большие фотографии, стилизованные под старую киноленту. Здесь уютно и тепло. Он взял со стола телефон, который всё это время лежал рядом с левой рукой, и позвонил брату.
– Слушаю, – сухо раздалось в трубке.
– Если бы у меня была опухоль в голове, я бы дал ей её имя.
После короткой паузы из трубки послышался заметно смягчившийся голос.
– Где ты, братик?
– В «Двадцать пятом кадре».
– Ничего не меняется. Скоро буду.
«В хороших кедах забываешь про ноги», – подумал он, отложив телефон в сторону. Шесть ли утра, двенадцать ночи – брат в любое время на связи. Возможно, его мучает бессонница, но он всегда так мило засыпает в транспорте… Считаю важным сказать – хорошо, что не за рулем. Брат редко бывает рядом, но такое чувство, что всегда стоит по правое плечо. Это хорошо, когда в жизни есть такой человек. С ним рядом чувствуешь вкус жизни – той самой жизни, сумасшедшей, безудержной, красочной. Даже когда встреча происходит не по самому радостному поводу, а иногда и по случаю, который хочется забыть как кошмар, ты всё ровно радуешься этой встрече. Вы и думаете как одно целое. Он знает тебя ровно на шаг вперёд, безошибочно предугадывая то, о чём ты даже подумать не успел. А эта манера звонить посреди ночи только чтобы спросить – всё ли в порядке, а то ему не спится! И непонятно: звонит он потому что и вправду не спится, или потому что ты думал о нём и ждал звонка. Ты не то чтобы безумно дорожишь всем этим. Оно так незаметно появилось в твоей жизни и так же незаметно в ней остаётся, что уже и думать не смеешь о том, что этого могло не быть. Совсем как хронические заболевания или собственное тело. Человек не так часто задумывается о том, что у него есть пара ног, пока как следует не ушибёт одну из них. Как же всё-таки неудобно, когда болит нога… Зато боль – это честное чувство.
По его словам, все пары врут друг другу, но только не те, в которых есть он. Честность только у классиков выглядит красиво или смешно. Но кто из вас согласится мириться с таким отношением:
– Родной мой, мне кажется, я тебя люблю…
– Тебе кажется. Сладких снов.
Теоретически, он мог быть не тем, кто есть. Личность зависит только от жизненного опыта. Не будь такого детства и отрочества, разве получил бы он эту блудливую улыбку и искренний взгляд? Стал бы честным до патологий? Жёстким и волевым? До такой степени, что одни женщины боготворят его, а другие – боятся.

***
Открылась дверь. Вместе с гостем в помещение ворвался уличный шум, нарушив спокойную обстановку кафе. Немногочисленные утренние посетители невольно обернулись в сторону входа. Там стоял парень ростом выше среднего, коротко стриженый, одетый в короткое чёрное пальто, с лучезарной улыбкой. На лице заметен шрам – отпечаток беспокойного детства.
– Здравствуй, брат, - произнёс парень. Затем сел за стол и заказал чашку американо.
Потом они вдвоём прошлись по городу. Ноги сами несли во дворы, где они выросли. Сколько с ними связано… Первая драка с лучшим другом, первая выкуренная сигарета – одна на троих, поспешно и неумело. И тот дом, на крыше которого уже подростками проводили всё своё время – с гитарой, бутылкой вина, сигаретами – теперь уже на троих целая пачка.
– Ты, я смотрю, никак не бросишь?
– Ага, - с улыбкой кивнул в ответ.
– Ты знаешь, брат… я тут сто лет не был.
– Я тоже, бро…  дёрнем? – с улыбкой проговорил он и кивнул в сторону многоэтажного дома.
– Давай… – с мечтательным видом пробормотал брат, и поднял глаза не то к небу, не то к плоской крыше. Дома стали меньше. Тот вариант, что просто они сами повзрослели, не рассматривался.
– Ты знаешь, я думаю, мы выросли и не пролезем между этих прутьев. – задумчиво сказал парень со шрамом.
 – Ты знаешь, я думаю, мы выросли и сможем снять эту дверь, – передразнил его подельник.
Ценой небольших усилий они пробрались на чердак и встали, согнувшись пополам, под самой крышей.
– Блин, я во что-то наступил, – раздалось из темноты.
– Господи! Росту дали, а ума не прибавилось. Пойдём на свет.
И вот они сидят на крыше. Он расположился на самом краю, курил и смотрел вдаль. Протянул другу сигарету.
– Знаешь, всё что я ей писал – всё писал на этом самом месте… - глядя на потёртые кеды, тихо сказал он.
– Знаю. А я здесь в 20 лет в последний раз курил, – улыбнулся брат и поднял ворот пальто.
– Я помню, как ты кашлял – примерно как сейчас, ну как девочка, в общем, – с лукавой улыбкой пошутил он. Подождал реакции на лице собеседника, а не дождавшись, снова устремил взгляд к горизонту.
– Знаешь, когда по-настоящему плохо?
– Плохо?
– На самом деле плохо тогда, когда даже сигарета не лечит, – он сделал глубокий вдох и выдохнул пар. Холодало. Закурил и продолжил:
– Ты топишь одну, и еще одну, и одну за одной. Ты не успеваешь ощутить ни дыма, который должен бы расслабить, ни горечи, которая портит весь процесс… Ни даже тех мыслей, которые обычно посещают, когда куришь, – при каждом слове из носа и уголков рта вылетали струйки дыма и тотчас растворялись в воздухе. – Единственная оставшаяся мысль – это то, что ответа на вопросы нет ни у тебя, ни вообще у кого-либо. Стараешься не думать, а беспорядочный поток мыслей вырисовывает на звездном небе одно и то же – тот добрый взгляд, наполненный радостью и живым интересом к миру и людям. Он не озлоблен, в нём нет печали. И он дороже всего на свете. Возможно, всё могло было быть иначе, но есть как есть – из-за нелепой случайности или же просто из детской наивности.
Сигарета истлела и обожгла пальцы.
– Но прошествии лет ты видишь его всё реже и реже, глаза меняют цвет под воздействием линз, и сложнее находить в нём то, что ищешь. И вот ты начинаешь замечать в глазах грусть потерь, а игривый восторг становится не просто игривым – теперь это необычайно азартная игра с людьми. Ты понимаешь: в глубине теплится то, что не дает тебе покоя уже много лет, но оно так глубоко и настолько сильно подавлено другими чувствами, что не знаешь – откроется ли ещё когда-нибудь на всеобщее обозрение в блестящих зеленых глазах… той, кем заняты все твои мысли.
На город опускался осенний вечер.
 – Но иногда ты всё же видишь то, что так хотел увидеть, то, чего ждал не один год… Ты снова чувствуешь во взгляде тепло и радость – как много лет назад. Всё меняется, ничего не остается прежним: люди, мир, книги, киноленты… но как не горят рукописи, так же и чувства не могут перегореть и исчезнуть без следа. Скорее, они просто перерождаются во что-то более сильное или согревающее холодными вечерами. Этот взгляд становится прежним лишь ненадолго, как ярко вспыхнувшая в глухой темноте спичка. Не догоревшая и до середины, она повинуется мимолетному мановению ветра, гаснет и погружается в тьму той реальности, которая окутывает после разочарования… и боли, причиненной по воле или же по прихоти обладателя этого взгляда. Лишь на недолгое мгновение ты вернулся в то время. Ничего не изменил, всё осталось так же, как прежде. Только всё стало на крупицу честнее и искренней. Всё меняется: мир, люди, книги, и даже ветер не всегда дует в одну сторону. И ты продолжаешь курить и верить, что когда-нибудь подует твой ветер перемен, и тебе будет с ним по пути… Я написал ей это в письме.
– И что она ответила?
– «Спасибо, родной, до костей пробирает. Чувствуется, душу вложил».
– И всё?
– Нет, еще, что она устала и пошла спать. И вообще у неё депрессия.
– Знаешь, куда дует наш ветер?
– М-м-м, нет…
– Домой, брат. Домой. Холодно, меня уже трясет.
Они просидели на крыше целую вечность. К тому моменту, как парни выбрались из «дома воспоминаний», на город опустился туман, густой осенний туман. Он обволакивал улицы пеленой, пропитывал одежду сыростью. Дышалось тяжело – не то из-за тумана, не то из-за второй пачки сигарет. Желтый свет фонарей лучами пробивался сквозь кроны пожелтевших деревьев. Зябко, грустно, но красиво. Красиво настолько, что домой он пошёл через парковую аллею, попрощавшись с другом возле стоянки. Неизгладимое впечатление, оставленное встречей, отпечаталось на коре головного мозга. Поговорили за всё: за жизнь, за смерть, за любовь и работу. А вот с работой было тяжко. С последнего места его выгнали за систематические опоздания. Не то чтобы он не был пунктуален. Скорее, подсознательно вынуждал себя уволить.

***
С уходом друга вернулась она. Она уже давно завоевала его сердце и с каждым годом отвоевывала кусочек разума. Теперь, по всей видимости, добралась до души. Странный пугающий холод царил в его груди, и он чувствовал себя одиноко среди людей. Да, - темп жизни все ускоряется, а ему с каждым годом всё безразличнее, и вот уже никуда не нужно спешить. Он ловил себя на мысли, что он – простой обыватель, такой же человек, как и миллионы других ничем не отличимых друг от друга.
– Да, точно добралась до души, – проговаривал он про себя.
Хотелось закурить, но понял, что сигареты остались лежать на парапете крыши. Выходя из магазина с сигаретным блоком, бутылкой коньяка и пакетом свежемолотого кофе, он надеялся по приходу домой использовать покупки по назначению и уснуть. Холод подступал ближе, одет он был всё так же не по погоде, но помогала мысль о согревающем напитке в руке. Он редко смотрел под ноги, а скверный образ жизни приучил к фразе «что не делается, то к лучшему». Поэтому он уже и забыл, когда в последний раз смотрел по сторонам, пересекая дорогу. Ассоциативный ряд пробудил в голове образ матери, которая отправляет ребенка лет семи в магазин и даёт напутствие: «Будь осторожен на переходе, обязательно смотри по сторонам», – говорила она, целуя в щеку и перекрещивая на дорогу. Теперь уж взрослый. Не скажет никто «Смотри по сторонам». Максимум – бросят из приоткрытого окна машины: «Фары протри!». 
Процесс согревания растянулся до полного опустошения бутылки. Сел за компьютер, открыл почту и начал искать письма, которые смутно всплывали в памяти. Натыкаясь на всевозможные рассылки с литературных сайтов, где он был зарегистрирован, заметил письмо с темой << КЛИНИКА “ARTIFICIAL”  У НАС КАЖДЫЙ ПОЛУЧИТ СВОЙ РАЙ>>. Отыскав свои старые письма, начал кропотливо их перечитывать. На его лице проступала улыбка. С каждой секундой, с каждым прочтенным словом он улыбался всё шире и шире. Его явно забавляло то, что он читал. Он видел между строк молодого парня, который вкусил настоящие чувства и боль разочарования. Узнавался даже волчий оскал, с которым он писал письмо за письмом, не получая ответа.
«Спасибо тебе за то многое, до чего я додумался сам... думая о невозможных вещах... Я умею прощать, любить и поступаться собой. И ты поймешь, что твоя холодность не всегда будет канать, как ты того хочешь! И ты поступишься всем ради одного – чтобы тебе врали: «это навсегда». Раз поступилась и ещё поступишься. Это жизнь. Она не будет играть по твоим правилам, ей дано быть хитрее и умнее нас. Как бы ты этого ни отрицала, прими и всё. Мы не были рядом. Лишь редкие минуты. И ты всегда читала, то, что я пишу тебе как хороший роман без конца. Будь ребенком, будь стервой, сукой, тварью, будь мелочной, будь грубой, будь злой, доброй! Только цени человека, который любит тебя за то, что ты есть! А не за то, какая ты! За твою душу, улыбку, мысли!
И не игнорируй меня, и будь собой.
Ты – та, которой я посвящал стихи и письма, которую рисовал каждый раз в небе, когда видел его безграничную красоту; та, которую я искал в плывущих облаках и в волнах бескрайнего моря.
Готова оставить всё так? Готова стереть всё то, чего и так не было?»
После прочтения старые раны вновь начали ныть и кровоточить. Он посмотрел на старенькую печатную машинку, что стояла на столе возле лампы. Поднял её, переставил ближе к себе и сдул пыль. Крошечное серое облачко разлетелась в лучах лампы. Проводив пылинки рассеянным пьяным взором, вставил в машинку кипенно-белый лист и принялся печатать очередное письмо в никуда. Набрав первый абзац, он поднял взгляд. Но вместо нового творения увидел лишь хаотичную россыпь отдельно пропечатавшихся букв.
В изрядно подвыпившем состоянии, но ещё в более-менее здравом рассудке он решил заказать чернила и наконец-то выспаться. После такого количества алкоголя заснуть труда не составляло.

***
Утреннюю тишину нарушил разрывающийся телефон. Не открывая глаз, он попытался нащупать трубку под подушкой, потом рядом с собой и лишь затем, засунув руку под диван, обнаружил его в кармане джинсов. Не глядя экран, поднял трубку и, выругавшись про себя, выдавил:
– Слушаю.
– Доброе утро. Как ты, родной? – прозвучал весёлый женский голос.
Он тут же проснулся. Открыл глаза и сел на кровати.
– Я хорошо, уже хорошо. Судя по голосу, ты оклемалась и пришла в себя?
Его голос звучал ни разу не бодро и хрипел после выкуренного и выпитого за вчерашний вечер. Скосил глаза на часы над телевизором. 10:07. Подумал: «Правильно ли они идут?»
– Чем ты сейчас занят? - сказала девушка с явной улыбкой на лице, это чувствовалась даже по телефону.
– Пытаюсь отойти от сна. Ты опять мне снилась. Я скучаю, – опустив голову и подперев щёку рукой, ответил он.
– Я тоже соскучилась. Буду через 15 минут. Так что времени на то, чтобы прийти в себя и побороть похмелье, у тебя не так много. Что мне взять?
–  Ничего.
– Давай быстро говори, что взять? Не зли меня, – последняя фраза была сказана с наигранным раздражением.
– Возьми что хочешь, жду.
Он не верил своим ушам. В суете вскочил, впрыгнул в джинсы – огромные старые джинсы, в которых ходил дома. При желании в них можно было поместить еще одного человека средней комплекции, а штанины внизу вечно подворачивались под пятку. Внутренний диалог набирал обороты, пока он чистил зубы, пока заправлял постель и сгребал мусор со стола. Гигиенический марш-бросок прервал звонок в дверь. Сердце заколотилось так бешено, что, казалось, готово было выскочить через горло. Собрался, взял себя в руки, принял вальяжный вид, открыл дверь и оцепенел.
– Я войду? – уже проходя в прихожую и целуя в щеку, спросила черноволосая девушка.
– Да, – сдавленно сказал он, отмечая про себя, что она стала еще прекраснее. Собрался с мыслями и решил не тянуть. Взял её за плечи и произнёс:
– Ты мне снишься, постоянно, каждую ночь, – у него зазвонил сотовый, он выключил звук и откинул злосчастную трубку куда-то в сторону кресла. Только собрался, чтобы продолжить, как зазвенел домашний. Заговорил автоответчик. Она стояла молча и с недоумением смотрела на его метания.
– «Оставьте своё сообщение после сигнала».
– Доброе утро. Ты еще спишь, наверное. Позвони, как проснёшься. Мне уже лучше, можем увидеться после работы.
Он не мог понять, почему её голос в телефоне, когда она сама стоит рядом. Опешил и потерял все мысли, которые хотел высказать. Мобильный снова звонил, хотя он только что выключал звук. Схватив трубку с кресла,  прочитал на дисплее «ВСТАВАЙ!». Открыл глаза. Утро было похмельное, хотелось пить и есть. Но ещё больше хотелось принять душ, умыться и смыть все следы вчерашней слабости.
После прохладного душа он надел пресловутые огромные джинсы и вышел на кухню. Взял домашний, прослушал сообщения на автоответчике, сварил кофе и закурил. Действительно, в утреннем сумбуре и пограничном состоянии между сном и явью не причудилось – она звонила. Тупо глядя в окно, докурил и перезвонил. 
– Да, дорогой, ты уже пришел в себя?
– Откуда ты всё знаешь?
– Работа у меня такая – знать всё.
– Кто бы сомневался.
– Что делал вчера? Я тебе в одиннадцатом часу звонила, но только автоответчик лопочет, что у тебя временный запой.
– Эм-м, ну я пил, – коротко и лаконично выдавил он из себя.
– Понятно. Ну что, увидимся сегодня?
– Ты же знаешь, я за любой кипеж, кроме голодовки, – сказано это было с многозначительной усмешкой. В частности, веселил тот факт, что из еды имелись только специи.
– Ну, вечером тебя устроит?
– Да. Во сколько и где?
– Ну, часов в восемь я закончу работу… давай в девять – пол-десятого.
– Я тебя встречу. Ты там же?
– Да.
– До вечера.
Она, как всегда, положила трубку, ничего не ответив. Она редко прощалась по телефону. Он отложил телефон и пошёл к компьютеру, который в принципе не выключался. Раньше он забывал это делать, а теперь не делал принципиально. Из динамиков слышалась песня «Аривидерчи» группы «Мёртвые дельфины». На кухне опять исходился телефон. Посмотрел на дисплей, звонил братик. На его лице тут же проступила улыбка.
– Внематочно вас алё.
– Привет, брат. Ну как ты?
– Да все так же. Кардинально поменялось только то, что вчера напился.
– Почему без меня?
– Я сам не понял, как это получилось, – сдерживая смех, сказал он.
– Брат, у меня тут дело одно… Помощь твоя нужна, – в голосе скользила тревога.
– Что сталось?
– Ты помнишь тех двух амбалов, которые приходили ко мне в магазин?
– Мы же тогда уладили все вопросы, - сказал он теперь уже с нескрываемым смехом.
– Вчера сломали руку продавцу и разбили витрины.
– Ну заезжай, я пока оденусь, - опять с улыбкой предложил он.
На душе было спокойно, все проблемы насущные отступили на второй план.
Минут через тридцать, заранее назначив стрелу на окраине, братья ехали в машине. Он курил в приоткрытое окно, а в мыслях уже встречал её с работы. Голос по радио сообщил: «А сейчас прозвучит трек «Дорога» Леонида Фёдорова и группы Аукцион».
– Ой, бро, сделай-ка громче. Обожаю эту песню.
– Да я тоже.
Не отрывая взгляда от шоссейного полотна, парень за рулем прибавил громкости и улыбнулся. А он, уже докурив и полностью открыв окно, откинулся назад и опустил спинку сиденья.
– Они?
– Ну, вроде да.
– Останови прямо перед ними.
Приближаясь к машине неясного тёмного цвета, он даже не обратил внимания на марку и номера. Остановились в пяти метрах и приготовились выходить, но тут раздался хлопок. Единственное, что он успел разглядеть и услышать – это свист колес, удар тела о капот, и дикие матерные крики с водительского сиденья. Во рту всё было залито сладко-соленой кровью, повернуть голову не представлялось возможным. По щеке стекало что-то горячее, обжигая спину и плечо. Острая боль пронзила скулу, расплываясь по всей голове. Попробовал проглотить слюну, а точнее кровь, но это оказалось нереально – горло заполнила та же невероятная боль. Единственным, что пришло на ум, был обрывок из какой-то книги: «Ты можешь выпить пинту крови, прежде чем тебя стошнит». Тем временем кровь продолжала течь в горло, не позволяя говорить и даже дышать.
– Блин, откуда её столько во мне?
– Ты уже должен был отключиться, – гулко прозвучал незнакомый голос.
– А ты ещё кто?
– Позже поймешь и спасибо скажешь, что не оставляю тебя.
В глазах начало темнеть, всё поплыло, и голос начал затухать, становясь всё тише и тише…

***
Глаза открылись в тот момент, когда его вытаскивали из машины брат и какой-то худощавый парень. Парень, судя по белому халату, был медиком. Попытался было что-то сказать, но нет. Голова шла кругом. «И точно, больница. Хорошо хоть не ветеринарная клиника», - в свойственной манере пошутил он с воображаемой ухмылкой. Боль переросла из острой в ноющую. Положили на каталку и повезли по коридору в комнату со стенами, облицованными кафелем. Парень всё молчал: ни слова, ни звука, ничего. Становилось холодно. Одежду срезали. Оглядев раны, парень впервые заговорил.
– В рубашке. Давно случилось?
– Минут с двадцать… двадцать пять.
– Это хуже, крови много потерял, но, как это ни странно, стабилен.
Вокруг суетились люди в халатах, а точнее – белые пятна. Остальное он додумывал, доверясь логике. Стол был железный,  холодный, и, похоже, в дырочку. Потому что каждый раз, когда крови во рту становилось слишком много, и он пытался выплевывать её, слышал, как капли падают на керамический пол. На лицо накинули маску и посоветовали: «Постарайся сделать глубокий вдох». Он не заставил себя долго ждать и погрузился в наркотический сон.

***
–Достаточно равноценный обмен - двенадцать на двенадцать, прямо-таки роковое число. Это как сон, а во сне время движется и исчисляется несколько иначе. Двенадцать лет кошмара превратились в дюжину секунд пробуждения. По каким меркам я долго спал? По земным, которые тянутся годами? Или же я имел на то, чтобы уснуть и проснуться всего пару секунд? С самого начала я знал, что от всех моих мыслей, которые без устали устраивают набеги на мою голову, а точнее разбегаются из её центра по всей коре головного мозга спасёт лишь волшебный поцелуй. Пускай даже длился недолго. От волшебства и нельзя требовать, чтобы оно длилось долго.
– Совсем недолго?
– Да, совсем недолго – миг, мгновение, даже быстрее чем сработает цепочка от с момента нажатия на курок до точки, когда пуля вылетает с обратной стороны головы.
–  Да, кстати, успокойся и опусти пистолет. Не ровен час забрызгаешь меня моими же мозгами.
– Дожились – сидим мы с тобой и перед зеркалом общаемся, бред.
– Бред, но возможно.
– Ты же нас знаешь? Или, как корректней сказать, меня?
– Да похрену как. Ну и миг, пуля, мозги, поцелуй, что там дальше?
– А. Ну вот знаешь, вечно эти мысли, проблемы, переживания и никакого равновесия внутри, никакого покоя. А тут... Поцелуй, я и не понял – был ли он хорош? Член мой не подпрыгнул, как это всегда бывает. Я вообще ничего не уловил из того, что могло заинтересовать. Уловил только то, что в тот момент я не думал, не мыслил, не грустил и не радовался. Черт возьми! Знаешь, эта тишина вокруг, и мы словно в пузыре. Тихо-тихо, вакуум, полнейший вакуум, пустота и небытие, спокойствие, штиль. Я даже умудрился забыть, что она рядом, что меня ждут, что вообще у меня столько перемен в жизни и столько негатива произошло. Наркоты такой забористой нет, это я точно знаю.
– Значит, и я это знаю.
– Если ты всё знаешь, на кой чёрт я для тебя распинаюсь?
– Ты для себя распинаешься. А она что?
– Она. Она моё всё. Жаль её. Раз себя жалеть я не позволяю, буду её жалеть – не слаще ей, чем нам. Мне кажется, она бы и рада полюбить и оценить по достоинству, и понимает, что я её не обижу ни словом ни делом. А если и сделаю это, то сам себе не прощу, нам не прощу этого. Она не может заставить себя любить кого-либо, а я не могу заставить себя разлюбить её и полюбить так же кого-либо другого. День-ночь, день-ночь, день-ночь...
– Ага, ты еще скажи, то тухнет, то гаснет.
– Заткнись, упырь. Поэтому и поцелуй такой короткий и такой долгожданный, ведь и затмение не каждый день бывает. А это – то редкое время, когда день с ночью в жарком огненном соитии создают сумерки.
– Да-а, романтик, тебе бы теменем стукнуться посильнее, чтоб не думал так много.
– Когда мне полегчает? А?
– Когда один из вас умрет. Ну или, как вариант, можно рассмотреть смерть обоих. А она чем мотивировала? Она же приемлет только сухие факты.
– Ну да. Сказала – уважение.
– Ну так и взыскивай при каждой встрече дань уважению.
– Господи, замолчи уже.
– Но ведь…
– Я сказал, заткнись. А это неплохая идея, ты умен.
– Нет, это ты умен.
– Всё, заткнись.
Возможно, так было лучше: помешательство на фоне глубокой депрессии и суицид. Но было так как было. Он проснулся.

***
Он проснулся от боли. Болела то ли шея, то ли голова. Распознать источник боли было невозможно. Перед койкой стоял врач и разглядывал его лицо.
– Где парень, который меня привез? И ещё дай воды. Сушняк, будто всю ночь бухал.
– Он отошел только что, шесть часов просидел у кровати, еле из операционной выставили. Сушняк после наркоза. Эх, а где это тебя так?
– С лестницы упал, – с улыбкой ответил он. Голос хрипел. Говорить было больно. Выпил воды через соломинку. В голове успела отложиться мысль: «Сколько же заплатили этому парню, что он такой любезный?»
– А могло ли это всё быть смертельным?
– Падение с лестницы вообще очень опасная вещь, особенно если огнестрельное. Да, повезло тебе. Прошло между артерий навылет, не задев ничего толком. На щеке шрам останется… а на шее, хоть и больше, но тоже ничего. До свадьбы заживёт. А еще ты бредил во сне. Очень занятно слушать, как ты меняешь интонацию в голосе.
– Жизнь это петля на твоей шее… Как бы человек ни был здоров, умён, красив, от него зависит ровно столько, сколько даст в руки Бог. Реалисты назовут это стремлением, атеисты – судьбой. Но с глобальной точки зрения на жизнь и смерть всё зависит не от нас. Проще говоря, люди – такой же товар, как и всё остальное. У каждого есть свой срок годности, а что ещё более печально, цена.
С каждым словом о своём везении всё больше хотелось, чтоб пуля прошла сантиметром левее. Причиной тому были мысли, что он проснулся отдохнувшим и выспавшимся, но пропустил встречу, которой так сильно ждал. Или же наркоз был несвежий.
– На собственном опыте, я уяснил… – начал молодой врач.
Только сейчас он разглядел в юноше в белом халате морально зрелого мужчину, морщины на лице которого говорили не о солидном возрасте, но о непростой судьбе.
–  …что смерть не может быть красивой. Это всегда очень грязно, омерзительно, жутко. Те люди, которые говорят о смерти повседневно, либо глупы, либо больны душевно. Смерть – это всегда очень индивидуально. Ты пойми, что пока монотонный голос из телевизора называет цифры, сколько ранено и погибло, мы всё реже задумываемся об этом количестве, о том, сколько людей будут лить слезы за каждого из ушедших. У каждого из них были родители или мужья, дети, братья, сёстры. А мы не думаем о том, сколько людей спрячутся в траур.
–  Согласен. Смерть одного – трагедия, смерть миллионов – статистика. Факт.
–  А ещё большинство пациентов в девяностые не получали нужного им лечения не по вине врачей, а из-за правительства, которое строило, перестраивало и воровало. Как-то в реанимацию привезли мужчину тридцати пяти лет. Его обкололи дешевым советским аналогом лекарств и накачали отечественными анаболиками. Он пришел в себя и встал на ноги меньше чем за неделю. А ничего странного – сердца хватает у многих людей, и в этой ситуации сыграл роль человеческий фактор, желание жить. Может, он просто ещё не всё успел сделать. А теперь вернёмся в наши дни. Вот казалось бы, новомодные системы жизнеобеспечения, современное оборудование... Я работал в кардиологии, и к нам привезли двадцатилетнего парня. Он получил один из самых сильных препаратов, но вот через три на нём прыгает реаниматор, пытаясь запустить сердце вручную. Молодой парень атлетического телосложения – сильный, крепкий. Человеческий фактор?
Парень не унимался и не давал сказать ни слова.
– Можно ли быть и живым, и мертвым одновременно? – перебил он.
– Люди, лежащие на реанимационном столе, для реаниматора и живы, и мертвы одновременно. Может быть, сейчас придёт в себя и всё обойдётся. А возможно, все старания будут тщетны. Если есть равная вероятность двух исходов, то они возможны и вместе. Человек с раком и жив и мертв, притом осознает это. Также, как и человек с опухолью в мозге.
Парень встал со стула, стоявшего у койки, одёрнул халат и направился к двери, уже через плечо бросив фразу:
– Поправляйся и помни: умереть легко, а ты жить попробуй.
Покинул палату. Уйти-то ушел, а мысли оставил.
«Не каждому врачу дано быть перстом божьим, не в каждом из отличников мединститута живёт высшая сила, которая помогает знаниям в голове всплыть в нужный момент и в сочетании с опытом вкладывает в руки силу и уверенность», – витиевато подумал он.
– И позволяет стать проводником  высшего промысла? –  тут же задал сам себе ироничный вопрос.
– Люди, которые работают в скорой помощи и в интенсивной терапии, каждый день спасают от смерти тех, чей час не пришёл. Ведь не всё лечится лекарствами, так? – продолжил, пытаясь отстоять свою теорию. И сразу её опровергая.
–  Чудо. Просто всегда, на протяжении всей истории человечество требовало прагматичных оправданий.
– А разве возвращать людей к жизни – это не чудо? 
– Иногда при боли в сердце дают валидол и всё проходит.
– А иногда - самые лучшие лекарства, трёхразовое диетическое питание и уход как за ребенком… ан нет! Не сердце –  так мозг, не мозг – так лёгочная артерия. Так и изживёт свой срок годности во сне.
Он сильно зажмурился, пытаясь вжаться в подушку. Разговоры с самим собой начинали пугать.

***
–  Только по-настоящему близкий человек не побоится перемазаться в твоей крови, да, братик?
Приподнявшись с больничной койки и опустив ноги на холодный линолеум, он осознал, что вещей его нет. Да и откуда им взяться? Те, что были на нём, точно в крови. 
– А обувь где?
– Когда выписывать будут, вернут. Следователь приходил, я всё решил. Не переживай по этому поводу.
– Тогда можно выписываться?
– Врач сказал, что ещё недельку должен полежать. Но думаю, что можем выписываться. Ты вообще как?
– Я вообще… вообще, крови жажду, – сказал он с ухмылкой.
– Я поеду за одеждой, а то в одних трусах больше смеха, чем крови выйдет.
Громкий хохот взорвал палату.
Через полтора часа, сидя на кухне с чашкой кофе, он усердно старался глотать горячую жидкость. Не особо-то получалось.
– Дырявый! Я сказал, дырявый!
– Блин, хорош, не смешно уже ни разу. Лучше скажи, что с этими ублюдками делать?
– Это мы потом решим. А ты отдыхай и набирайся сил. Завтра заеду пожрать завезу тебе. В холодильнике шаром покати – кетчуп да специи.
– Зато живность не заводится.
– Давай братка, поправляйся.
– Окай.

***
Он взял телефон и позвонил ей. Погрузившись в мысли, даже не заметил, как на том конце провода раздались короткие гудки. Просидев пару минут с трубкой у уха, поймал себя на мысли, что пора бы отдохнуть, и двинулся к кровати.
Его окружала огромная площадь, сквозь пасмурное небо пробивались яркие лучи солнечного света, уверенно рассекающие густой туман. В его душе прорастало зерно страха. Он стоял абсолютно один. В пределах видимости не было ни души. Любой шорох отдавался глухим эхом. Где-то вдали раздавались шаги, и казалось, звук исходит со всех сторон.
– Кто здесь? – выкрикнул он.
Эхо подхватило крик и раз пять повторило вопрос.
Он опонимал, что это очередной сон. Что это всего лишь сон, но даже в нём она становилась все дальше. Как же больно осознавать, что пока ты делаешь неуверенный шаг вперед, твоя цель размашистой модельной походкой уходит прочь.
Утро выдалось еще более мрачным, чем сон. Дождь бил по стеклу. В такую погоду надо лежать дома и читать, ну или спать, что ещё лучше. Он сидел у приоткрытого окна, придвинув к нему кресло. Рядом на табуретке стоял кофе, сигарета пускала к потолку тонкие струйки дыма, которые тут же устремлялись на улицу.
В комнату зашёл брат.
– И какого хрена ты дверь не запираешь? Заходи не хочу.
– Не хочешь – не заходи, – монотонно произнес он.
– Ты чего уже с утра не в духе? Как вавки, не болят? – с наигранной материнской заботой произнес братик.
– Не болят. На мне как на собаке.
– Да и сам ты… хоть бы чаю предложил.
– У меня только кофе.
– Ну, уже бы хоть что-нибудь предложил.
– Чайник на кухне.
– У тебя что, ПМС? Или токсикоз? Что злой-то такой?
– Извини, с самого сна не сложилось. Пойдем, сварю свежего.
– А я тебе поесть принёс. Голодный?
– Спасибо. Да что-то не уверен. Лучше бы выпить принёс.
– Завязывай, пьянь. Сейчас доктор придёт.
– Какой еще доктор?
– Который тебя принимал. Неплохой парень, адекватный. Сам позвонил, сказал, что надо на рану посмотреть и перевязку сделать. Я яичницу пожарю.
– Позвони ему, пускай водки возьмёт.
– Лучше джина. Стол протри, дырявый.

***
На столе стояла пепельница, в которой дымились две сигареты, по соседству - большая тарелка с овощами, зеленью и сыром и глубокая миска с соленьями. На трёх тарелках поменьше лежали сосиски и яйца. Завершала натюрморт литровая и уже початая бутылка джина. За столом сидели трое.
Доктор был одет в джинсы и футболку, на которой красовалась состаренная надпись «NO FATE», на лицо спадала длинная челка, которую он постоянно убирал в сторону мизинцем или резким движением головы. Руки его были жилистые, а в глазах застыла печаль.
– И, собственно, о деле. Пойдём, – сказал врач.
Они вышли в ванную комнату. На полке стояла одна зубная щетка, а в шкафчике за разбитым зеркалом через отколотые куски виднелась чашка, полная других, более дешёвых зубных щеток. Увидев это, врач спросил:
–  Сколько у тебя ртов? Или ты в лотерею их выиграл?
–  Сколько дев, столько и ртов. Их проще оптом брать.
– Щётки, я надеюсь.
– Да без разницы.
Весь диалог проходил синхронно со снятием пластырей с щеки.
– Ну хорош, не трясись, неудобно ведь… Блин, сейчас больно сделаю, – с улыбкой сказал врач. Снял повязку и осмотрел рану.
– Подуть?
Он проигнорировал вопрос:
– Что там?
– Только мазью помажу, хорошо лобовое стекло смягчило выстрел, и пуля по касательной прошла.
Вернувшись за стол, врач как ни в чём не бывало начал размахивать вилкой и говорить.
 – Надо же, какое удачное ранение, если так вообще можно сказать о ранении. Такое… такое… ну даже более удачное, чем падение с лестницы.
Кухню наполнял дым, шум и смех, на фоне звучала музыка. Действо сопровождалось второй бутылкой, любезно доставленной на дом, и криками «Дырявый!».
Изрядно выпив, он не мог уже сдерживать душевных терзаний. И начал повествование о своей так называемой «опухоли».
– Вот ты у нас врач. Ты и скажи. Что делать с болезненной любовью всей жизни?
Молодой врач начал, без интереса и очень монотонно:
– Ну как минимум то, что ты еще жив, тебя не радует? А касательно любви: сначала ты не вдул, а потом она и знать тебя не захотела?
– Твоя версия опускает многие факты, но в целом диагноз верный, – с улыбкой ответил он.
– Поверь, - продолжил врач, – это не так плохо, как кажется на первый взгляд.
– Да? А что хуже? Я и думать ни о чём, кроме неё, не могу.
– Нет хуже или лучше. И «или» тоже нет, – врач осушил стакан и продолжил. – По природе своей я всегда был очень застенчивый. И терялся при виде красивых девушек. Всё это с возрастом прошло, и в итоге я стал скрытный, всегда очень долго привыкал к людям. Как по мне, так всё у меня было в порядке: вера в себя и шкаф, доверху забитый скелетами. Но появилась она. Она попала в больницу, когда я был ещё интерном. На ней были кеды разных цветов: один синий, другой красный. Большая толстовка не по размеру, джинсы в разноцветных пятнах краски. Некоторые пятна были свежие, а некоторые – не раз уже стираные. От нее пахло не духами, а как я понял потом, красками и лаками для картин. Ее привезли с высокой температурой в моё дежурство. Диагноз был банальным: воспаление лёгких. Был субботний вечер. Я зашёл измерить температуру. Она взяла меня за руку и попросила остаться. Так я и просидел, беседуя с ней, ночь субботы. Я узнал, что она снимает комнату, что у неё есть одна подруга, и она очень много про неё рассказывала. А потом рассказывал я. Она слушала, и мне больше ничего не было нужно. Это была идеальная ночь. Она говорила настолько простые истины, которые ты не видишь из-за своего эгоизма, гордости или жалости к себе. За каких-то три – четыре часа она успокоила шторм, назревавший в моей душе. Утром я должен был идти домой. Я переоделся, вышел в магазин и купил нам еды. Всё её дальнейшее лечение я провёл в больнице почти безвылазно. Уходил только чтобы переодеться и принести ей книги. Когда её выписали, я приходил к ней и продолжал лечение на дому. Она показывала мне свои картины.
Как-то раз я пришел с радостной новостью, что лечение можно прекращать и всё, что от неё требуется – это не переохлаждаться и кушать больше витаминов, в честь чего и принес фрукты.
Но и потом мы постоянно были вместе, гуляли, ходили в кино, читали по очереди книги. Она стала оставаться у меня, потом стали оставаться и её вещи. И всё это только радовало, всё шло так, как должно быть. Ни лишних вопросов, ни обсуждений. Полнейшая гармония поселилась у меня в доме и, главное, в душе. На стенах начали появляться картины, законченные и незаконченные. Почти все мои майки превратились в её рабочую одежду и тоже приобрели весёлый пятнистый окрас. Утром мы оба уходили на работу, и кто бы ни вернулся первым, он всегда с нетерпением ждал другого. Она часто засыпала с книгой в кресле в ожидании меня, или я заставал её за рисованием картин. По ним можно было легко определить её душевное состояние. Мы ходили в гости к её подруге, там всегда пахло выпечкой. Подруга тоже художница. У неё были огненные рыже-красные волосы, а дома жил чёрный кот. Я всё подшучивал, что по ночам она летает на метле.
Врач рассказывал свою историю настолько спокойно и вкрадчиво, что на кухне воцарилась полная тишина. Его слова и воспоминания всплывали в воображении яркими картинками, будто их можно было видеть ранее и самолично присутствовать при всём, что происходило в те дни.
– Я мог прийти домой очень поздно, – рассказывал врач, – И застать на кухне две эти радости, которые появились в моей жизни, с опустошенной бутылкой вина. С довольными лицами, радостных, что приготовили столько всего вкусного и, между прочим, успели закончить очередной дизайнерский проект. В один день их пригласили на роспись храма. Работа была Богоугодная, труд оплачивался настолько же хорошо, насколько дорого стоит Божье слово в церковных лавках. В итоге выяснилось, что работа на высоте – не для её подруги. На что я опять-таки с юмором отмечал, что дело не в высоте, а в храме, и это всё из-за метлы и нечистой силы.
Врач еле заметно улыбнулся, опустил голову и продолжил.
– Как-то раз я пришёл домой и начал готовить ужин. Позвонил ей – не отвечает. Было достаточно поздно, по времени – около десяти часов вечера.
Врач налил сам себе, выпил и вытер слезу.
– Зазвонил телефон, высветился номер товарища с работы. Я еще думал, стоит брать или нет. «Алло… – сказал я. – Алло». «Приезжай к собору, тут ЧП. И чем скорее, тем лучше», - прокричали в трубку.  Собственно, всё… - он выпил еще раз. – Когда я приехал, там уже стояла машина скорой помощи. Тело лежало внутри собора, накрытое курткой. Она расписывала стены и сорвалась с лесов.
В воздухе застыла звенящая тишина. Любой шорох отдавался жутким шумом. Продолжать разговоры о неразделённой любви не было никакого желания. В какой-то момент ценности трёх людей преобразовались в что-то более совершенное. Кто-то открылся незнакомым людям, что свидетельствует о положительных свойствах алкоголя. Кто-то перестал жалеть себя и клясть стрелка, что тот промазал. А кто-то начал ценить то, что имел, и этих двоих рядом с собой на тесной кухне – ещё больше.
– Царствие небесное, – раздалось в тишине.

***
Ранним утром, перед сном он выглянул в окно и понял, что за ночь на улице всё стало по-другому. С неба срывались огромные хлопья снега, будто кто-то беспощадно потрошил пуховую подушку. Гости разошлись ещё в полночь, оставив недопитое спиртное, гору посуды и холмы окурков. Он стоял, сжимая в руке горлышко почти пустой бутылки, и дышал на стекло. Оставил на запотевшем стекле след ладони, выпил прямо из бутылки и зажмурил глаза.
– Сколько в мире пляжей?
– Столько же, сколько и мусора в твоей голове.
– Значит, очень много. Мне кажется, пляжи и море – это то, что лечит. Там так хорошо, что и умирать не захочется. Все пропитано добротой и теплом. А тут холод и уныние.
– У тебя доброе сердце, но в голове полнейший бардак.
– А ещё морской бриз приносит ясность мыслей. А на берегу не хватает кислорода и места. Понимаешь, не спрашивая никого и не говоря никому – рвануть к морю и отправлять оттуда рождественские открытки с пальмами. Не следя за временем.
– Ты и так не следишь. Пойми, города не меняют людей, даже люди не меняют людей. Мы те, кто мы есть.
– Но есть люди, которыми живешь.
– Нет. Есть люди, которые вдохновляют. Но не более того.
– А что толку? Сколько бы границ я ни пересёк, одну никогда не перейти. Внутреннюю. И вообще, что это за вечный спор моего ангела и демона?
Вдох. 

***
Раздался телефонный звонок.
Он открыл глаза. И как это ни странно, его окружала всё та же комната. Но что-то в ней было не так. Часы лежали на полу возле телевизора и показывали одни нули. Что же касается телевизора, то он окончательно зарос пылью.
Поймав себя на мысли, что солнце светит в окно особенно ярко, он решил, что часы сломались и с этим уже ничего не поделать. Год назад он бы подбежал и выставил верное время, после чего поспешил бы открыть почту в ожидании письма из издательства. А точнее – из любых издательств. Чуть прищурив глаза, он осмотрел комнату в поисках телефона. Грани реальности накладывались друг на друга после хмельного сна.
Прошлёпав босыми ногами по холодному полу и натыкаясь на все дверные косяки, он пошёл на звук и вошёл в кухню. На столе среди всего хаоса, оставленного застольем, разрывался телефон. Посмотрев на дисплей, он окончательно протрезвел за считанные доли секунды.
Мысли начали набирать обороты. Что за знакомый номер? И что за телефон? Номер он вспомнил, это был его собственный. Он взял трубку, приложил её к уху и сполз по стене на пол.
– Слушаю.
– Привет. Не разбудил? Я вчера с пьяных глаз твой телефон забрал, а свой оставил. Будем меняться?
– Нет. Мне твой больше нравится, – он думал про себя, пытаясь спрятать голову между колен и прижимая её свободной рукой. Какое же дерьмовое состояние! Отрешенность, головная боль, а еще и выспаться не дали.
Врач не унимался:
– Мне с работы не звонили?
– Да я в душе не знаю. Приезжай и забери телефон.
– А ты не хочешь сходить на выставку? Меня подруга пригласила, – после недолгого молчания предложил врач. – Она очень симпатичная.
– Я хочу спать или сдохнуть, но никак не идти и смотреть всякую мазню.
Но вспомнив вчерашний разговор, он стал чувствовать себя неловко, даже более чем неловко. В голове с назиданием всплыли слова «Благовоспитанный человек никогда не обижает по неловкости. Он обижает только намеренно», отчего стало ещё более противно. Думы нарушил голос в трубке:
– Я, признаться, удивлён. Как после того количества, что ты выпил, можно не сдохнуть? – в голосе без труда угадывались нотки сарказма.
– Ладно, куда мне ехать? Точно симпатичная?
– Увидишь, – сказал врач.
Вчерашний уже холодный кофе пришёлся как нельзя кстати. Заглотив его залпом вместе с гущей, он вылил остатки из кофейника в чашку, разбавил их водой и выпил ещё. На какое-то мгновение ему значительно полегчало. Ровно настолько, чтобы не открывая глаз, можно было добраться до ванной и посмотреть в зеркало. Взору предстала невесёлая картина. Не брился он, судя по всему, уже недели две. Голова начала раскалываться еще сильнее после вопроса, заданного отражению.
– И сколько же я провалялся?
Ответ последовал незамедлительно:
– Счастливые часов не наблюдают.
«И то верно», - подумал уже про себя. Какое-то время просто стоял под струями воды, а потом сел на дно ванны.
Выйдя из ванной, наполненной паром, в холодную квартиру, он вспомнил о том, что серый город приобрел новый, более презентабельный вид и улицы надели белые наряды. Это не могло не утешать. Одно но… холод. Холод, который вот абсолютно не радовал. Да и снежинки продолжали своё массовое самоубийство, сбрасываясь с неба. Первая светлая мысль за это утро, которая посетила его голову и не принесла с собой боли: «Надо одеться теплее». Когда наклонялся, чтобы обуться, он вспомнил про шею, которая начала пульсировать из-за прилива крови.

***
Зимнее солнце отражалось от снега и резало глаза, снег хрустел под ногами. Узкие натоптанные тропы обозначали границы тротуара. Люди, укутанные в шарфы и зимние пальто, торопливо передвигались по улицам. «Ну хоть что-то внесло разнообразие в это монотонное безумие». Ноги сами вели его в уютное кафе, хотя он заранее знал, что не задержится там надолго. Открыв дверь, которая приветствовала посетителей и прощалась с ними привычным скрипом, он направился прямиком к барной стойке. Тут всё оставалось неизменно. Раньше ему здесь нравились быстрый бесплатный интернет, наизусть знакомое меню и персонал, который радовался его появлениям так, как можно радоваться визитам старого друга. Молча сев на высокий стул, он подпер голову рукой.
– Хреново выглядишь, - отметила молодая стройная девушка с ярко окрашенной сиреневой челкой и пирсингом в носу.
– А ты – напротив. Но что за пипец с волосами? – ответил он с ухмылкой.
– Как всегда хамоват, но элегантен.
– Ладно, не обижайся ты. Отлично вносишь эффект неожиданности.
Девушка поставила на стойку большую кружку, полную кофе.
– Мы с тобой даже не спали, но ты знаешь, как я люблю тебя, – не скрывая улыбки, сказал он.
– Всё поправимо.
– Не будем нарушать нашу идиллию.
– Я смотрю, вчера был тяжёлый вечер? Может, хочешь выпить?
– Нет. Если начну опохмеляться, точно сопьюсь, – усмехнулся он.
– Завязывай уже.
Взгляд упал на солнцезащитные очки в типичном хипстерском стиле, которые лежали за стойкой. Рука невольно потянулась к ним.
– Возьму попользовать?
– Бери, глаза свои бесстыжие прикрой.
– Они грустные.
Поблагодарив за кофе и очки, он оставил деньги и направился к выходу.
– Береги себя.
В ответ он только махнул рукой.
Выйдя на улицу, остановился у двери, подкурил и надел очки. Это значительно облегчало восприятие. Не торопясь, он двинулся  в сторону центра. Судя по вывескам, кричащим об акциях и распродажах, начиналась предновогодняя лихорадка. Из кафе и магазинов доносились рождественские мелодии, на витринах в изобилии красовались фигурки и изображения Санты. Зазвонил телефон, причём сначала он даже не понял, что у него в кармане. Он не менял мелодию на мобильном уже больше года. А тут играло что-то другое и совершенно незнакомое. Определил свой номер.
– Слушаю.
– Ну ты где?
– Подхожу.
– Лады, я встречу тебя.

***
Глазам предстала необыкновенная картина: высокие потолки и стены из кирпича, выкрашенного в белый цвет. Зал был полон людей, играла очень тихая, почти не различимая музыка. Все люди ходили вдоль стен, кто-то сжимал в руке блокнот, кто-то возился с камерой. И говорили все очень тихо, почти шёпотом, что создавало эффект жужжащего пчелиного роя.
– Где ты взял эти жуткие очки?
– Это бабушкины.
– Шапку сними.
– Ага.
– Иди пока осмотрись, я сейчас – сказал врач, забрал свой телефон и вышел на улицу.
Он положил куртку на стул и пошёл в массы.
Картин было много, притом не таких, какие он ожидал увидеть. Каждая из них кардинально отличалась от прочих. Первое, что зацепило его глаз – это три больших полотна с хаотичными темными разводами на красным фоне. Сказочные рыбы переплывали с одной картины на другую, и их невидимое движение было оформлено филигранью золотых и серебряных узоров. С одной стороны экспозиции изображено солнце с мужскими чертами лица, с другой – молодой месяц с лицом женщины. «Пловец снов», – подумал он про себя.
Затем остановился у картины с бледно-голубым, местами светло-серым фоном. Человеческое сердце, замаскированное огромными зеленовато-синими листами папоротника, почти сливалось с фоном. На холодной гамме подложки краснели два огромных неземных цветка, которые и заполняли весь первый план. Красные лозы опутывали замершее сердце. Наверное, он простоял около работы достаточно долго, вглядываясь в подробности и стараясь запомнить все детали. Ноги затекли, и он присел, не отводя от полотна взгляда.
– Вот такая любовь, даже папоротник расцвел, – прозвучал приятный, мягкий, почти бархатный женский голос.
– Печальная любовь. Да и плоды у неё какие-то невесёлые, – не отводя взгляда, прохрипел себе под нос, позабыв о том, что вокруг есть люди.
– Зато в боли есть конкретика. А вот с безмятежным счастьем дело обстоит иначе.
– Соглашусь. 
– Не хочешь выпить?
Где-то вдалеке раздался звон разбившегося стекла. Он открыл глаза. «Хорошо, что в очках», – подумал про себя.
Он отвел взгляд от картины и посмотрел по сторонам. Рядом с ним стояла девушка в облегающем чёрном платье. По её плечам струились темно-красные волосы.  Она держала в руках два бокала с шампанским и один из них протягивала ему.
– Выпьем?
– С удовольствием, – вставая, ответил он.
– Выспался? – улыбаясь, спросила девушка.
– Я думал, очки скроют это от посторонних, – виновато сказал он. - Шикарная работа. Заставляет задуматься. Вот задумался и провалился.
– Одна из любимых.
– Цветы не кровью написаны?
Их разговор прервал вернувшийся с улицы врач.
– О, так вы уже познакомились. Не теряешь времени зря, – с лукавой улыбкой сказал он, глядя на парня в очках.
 – Да-да… всё как ты говорил – натурально ведьма, угадывает все желания, – ярко акцентировав «все», он указал бокалом в сторону картины. И тут же продолжил:
– Весело тут у вас.
Обстановка и вправду изменилась: люди стояли небольшими группами и что-то обсуждали – гораздо громче, чем вначале.
– Я устала и ноги болят, – наигранно капризным тоном произнесла девушка с огненными волосами. – Скорей бы уже домой. Жду вас обоих на ужин. В районе девяти. В конце концов, это дело надо обмыть.
Она явно не собиралась выслушивать отказы. Улыбнувшись, направилась в сторону компании, которая топталась в центре зала и громко спорила . о чём-то. Девушка выписывала бедрами грациозную восьмерку, заставляя мужчин смотреть вслед, и оставляла за собой ароматный шлейф, который невероятно подходил к её образу.
Еще немного постояв возле картины, он задумчиво сказал врачу:
– До чего она хороша.
–  Да, – протянул тот, глядя в сторону хозяйки выставки.
–  Я про картину, но автор тоже выше всяких похвал. Заедешь за мной?
–  Без проблем.
–  Ну, тогда я пошёл. Ты ещё тут?
– Да, дождусь закрытия.
 
***
Выйдя на улицу и надев наушники, он вспомнил об одном незаконченном деле. По дороге на почту его разум был занят подробностями нового рассказа. Забрав чернила для машинки, он дворами вернулся в кафе для того чтобы вернуть очки и перекусить. В это время дня там бывало пусто. Максимум, какая-нибудь молоденькая парочка, забредшая погреться и выпить по стакану глинтвейна.
Он покурил вместе с официанткой за барной стойкой и рассказал о выставке, о том, как он уснул и ещё – о великолепной картине, которая его вдохновила. Затем, быстро съев сэндвич и залпом выпив кофе, еще раз поблагодарил за очки и покинул заведение. Бегом поднялся по лестнице, захлопнул входную дверь. На ходу разуваясь, прошёл на кухню и поставил чайник. Достал из кармана куртки баночку с новой лентой для старой печатной машинки и зашёл в комнату. Куртку бросил на диван и первым делом поменял ленту. Затем приготовил безмерно большую чашку чая и сел за письменный стол.
Заправив чистый лист бумаги, он старательно пропечатал все буквы и знаки препинания. Результат порадовал, и он улыбнулся. Сделал глоток обжигающего чая, подкурил сигарет, глубоко затянулся дымом и откинулся на спинку кресла. Закрыл глаза и медленно развел руки в стороны. Выпуская тонкую струйку дыма, он заложил ладони за голову и взъерошил волосы на затылке. Сделал еще одну затяжку, опустил руку с сигаретой вдоль туловища.
К тому моменту, когда он открыл глаза, в руке у него остался потухший фильтр, а на полу лежала горстка пепла. Взглянув на часы, понял, что проспал полтора часа. Но его это обрадовало. Не смущала даже боль в шее и то, что рука, которая всё это время оставалась под головой, затекла и теперь надоедливо ныла. Все сюжеты для его рассказов посещали его во сне, и сейчас не было исключения. Он аккуратно положил очередной трупик сигареты в братскую могилу квадратной формы, выполненную из черного стекла, после чего напечатал посреди листа «В ожидании сна». Вытащил лист и положил его на пол около стола. Заправил чистый лист и погрузился в работу. Творческую обстановку нарушил телефонный звонок.
– Да, – очень внятно и резко сказал он.
– Я через пятнадцать минут буду, собирайся.
– Окай, дядька, уже приступил. Если задержусь, зайди ко мне, – сказал он улыбаясь тому, что процесс пошёл.
Он очень бодренько схватил из шкафа рубашку, стянул с себя штаны и заметался по квартире в одних трусах в поисках чистых джинсов. Зашёл в ванную, посмотрел на себя и констатировал: наконец-то его лицо выглядит отдохнувшим и радостным. В зеркале стоит парень с широкой улыбкой и озорным огнём в глазах.
Впервые за долгое время он чувствовал себя безмятежным и абсолютно счастливым. А ведь он ещё даже не пил! Несколько секунд рассматривал отражение в зеркале, затем повернул голову на бок и улыбнулся ещё шире. Сделал музыку громче и достал из комода машинку для стрижки волос. Прикрепил четырехмиллиметровую насадку и, стоя перед зеркалом, еще раз отметил видимое отсутствие ушей. Провёл машинкой первую полосу от челки до затылка. Когда в дверь постучали, он уже равнял бритвой виски.
– Свежо. А чего на ночь глядя решил заморочиться? – спросил врач, проходя в кухню.
– Я уже давно собирался, но сам понимаешь… – поворачивая голову так, чтобы были видны свежие шрамы, с улыбкой сказал он и продолжил начатое.
– Может, чаю?
– Я думал, у тебя только кофе. Нет, нам пора. Ты скоро?
– Дай пару минут.
Выходя, он потушил свет и даже запер входную дверь.
– С каких пор ты стал дверь закрывать? Побрил голову, так ясность мыслей пришла?
– Не, это чтобы рукопись не украли, – со смехом ответил он.
По дороге он рассказывал о деталях своего нового рассказа. А доктор по большей части молчал. И смотрел на летящий в лобовое стекло снег.
Если прикрыть глаза, то очертания дороги сливаются со снежной пеленой и начинает казаться, что машина летит по воздуху. Машина подъехала к многоэтажному зданию. Он поднял глаза к самому верху, где снег искрился небольшими стайками, словно флуоресцентная мошкара в свете окон, рассекающем густую темноту.
Зайдя в лифт, он вновь оказался перед зеркалом, которое располагалось на дальней стенке. Посмотрел на себя, невольно провел по голове рукой.
– Блин, как непривычно. Нам на какой?
– Четырнадцатый.
Он перевёл взгляд на предпоследнюю кнопку. «Значит, всего пятнадцать», – подумал про себя. На выходе из лифта в глаза бросилась дверь с изображением дерева. В его ветвях прятались птицы, а у самого основания сидел, облокотившись об ствол, человек с книгой. На фоне дерево расправляло лучи красное солнце.
– Да-а-а… тут не промажешь, – протянул он, вглядываясь в картину на двери.
– Согласен. Сразу видно, что художник проживает.
Не успели они подойти ближе, как дверь распахнулась. На пороге стояла хозяйка – теперь уже в джинсах, которые почти целиком состояли из заплаток. Латки – это единственное, что давало этим штанам уже вторую или даже третью жизнь. Дополняли образ безразмерные тапочки и свободная майка без рукавов.
– Ой! Ты подстригся, такой прикольный, – удивленно воскликнула она, а после продолжила чуть тише. – С длинными лучше, но и так хорошо, а подлецу вообще всё к лицу. Проходите. Тапки дать?
– Нет, спасибо, – сказали оба в голос.
Быстро чмокнув их в щёки, она побежала в направлении кухни, которая была отделена от гостиной высокой барной стойкой. Перед ними было большое помещение: квартира представляла собой просторную студию. Две стены были выложены красным кирпичом, у других стояли стеллажи с книгами, а на стенах висели картины – большие, средние и крошечные, вышитые бисером. Небольшая винтовая лестница уходила в потолок. Стена возле кухни была декорирована камнем, а пол – тёмными плитами. Внешней стены и вовсе не было. Её роль исполнял огромный витраж в форме арки и выход на небольшой балкон.
В помещении расположились навскидку человек восемь.   
Кто-то сидел на барном стуле и, наигрывая на гитаре, пел незамысловатую песню. «В голове голоса, белая полоса…» - лился голос в размеренном ритме слабой доли. Несколько людей, расположившись на диване и на ковре, подпевали. Кое-кто даже подыгрывал на бубне.
Он прошел к кухне, легонько кивая в ответ на заинтересованные взгляды некоторых гостей, и сел на долговязый стул возле стойки. Едва он положил локоть на столешницу, как высокая и невероятно стройная девушка, которая всё это время стояла за баром, спросила, что он будет пить. Не задцмываясь выбрал стакан для виски и подмигнул высокой эльфийке.
– Ведьма, а тут вкусно пахнет.
– Спасибо, отравись-ка пока салатами и выпей что-нибудь, – со мелодичным смехом ответила она.
– Уже, спасибо, – сказал он и приподнял стакан с виски, в котором позвякивал лед. – Отличная обстановка.
– Ну вот и отдыхай. Только не спи, – хихикнула ведьма.
Затем, кивнув в сторону высокой стройной девушки, которая не отводила от него взгляда, добавила:
– Хотя вздремнуть можешь. Спальня наверху.
– Воздержусь. А впрочем… – широко улыбнулся он.
Часа через три, вкусно покушав и плотно выпив, он лежал на груде подушек на полу, глядел в потолок и рассказывал о вечном, подложив руку под голову эльфийки. Вся компания разбилась на небольшие группы по интересам. Одни обсуждали музыку, другие листали старые книги и что-то горячо доказывали друг другу. Мирную и тихую суматоху прервал звонок в дверь. Хозяйка бала проворно вскочила с дивана, оставив вместо себя книгу и небольшую компанию безусловных почитателей своей красоты и таланта, и легко, вприпрыжку подбежала к двери.
Едва из коридора донеслись первые слова приветствия, он подскочил. Этот голос был для его души подобен свисту бича, и в то же время от него веяло сладким ядом любви. Опершись на локти, он приподнялся, чтобы подтвердить свои догадки. Сердце судорожно сокращалось в похолодевшей груди. Да, в дверях стояла она. Расстегнув элегантные сапожки и скинув с плеч короткую шубку, она грациозно и непринужденно проследовала на кухню за хозяйкой дома. Плеснула себе розового шампанского и начала о чем-то рассказывать ей, не обращая внимания на всех остальных, кто присутствовал в комнате.
Он резким движением поднялся с пола и прошагал в сторону кухни. Сердце глухими ударами билось о ребра, а уши словно заложило изнутри тугой и плотной мембраной. Остановившись в центре комнаты, он замер и просто смотрел на её узкую спину. Круто развернувшись, пошел в сторону арки, за которой кружился снег. Открыл дверь, вышел босиком на заснеженный балкон. Холод обжёг лицо, прогоняя хмель. Он облокотился на перила и закурил, прижав руки к груди.
– Что мне ей сказать? Я так долго ждал встречи и оказался абсолютно к ней не готов. А может быть, я просто недостаточно силен? Может я и вправду слаб?
– Страшно? – проникновенно спросил голос в голове.
– До безумия, – честно ответил он.
– Поэзия страха уничтожает. Лучше жалеть о том, что сделал. Чем о том, чего не сделал, конечно.
– Ничто не истина и всё дозволено?
– Именно.
Сделав глубокий вдох, он осмотрелся по сторонам. Облокотившись на перила всем корпусом, поднял глаза к бескрайнему фиолетовому небу, потом посмотрел вниз. Мотнул головой, выпрямился и вернулся в теплую комнату, в которой стояла легкая никотиновая дымка. Оставляя на полу мокрые следы, подошел к ней, обнял за плечи, развернул к себе и поцеловал. Её распахнутые глаза явственно выражали недоумение, а неожиданность, застывшая на лице, могла бы позабавить. Последовала звонкая пощечина, и все оглянулись в их сторону.
– Я тоже рад тебя видеть, – с  улыбкой сказал он.
– Ты совсем сдурел?!
– Лет двенадцать назад.
– Господи… Ты невыносим! Хватит, я тебя прошу, умоляю, хватит! – выкрикнула она, вскакивая со стула.
Всё ещё улыбаясь, он развернулся и вновь ушёл на балкон. Протер рукой перила и сел на них. Рыжеволосая художница прошла вслед за ним.
– Что это было? И давай слезь с перил, – в её голове прозвучала смесь заботы и огорчения.
– Пойми, засыпая на расстоянии взмаха ресниц с девушками в изысканных пеньюарах, я понимаю – вот она, жизнь. А во рту только привкус горечи от того, что я не знаю… да и знать не хочу, что им снится и как вообще их имена. А они все шепчут: «ты будешь счастлив». Да, буду! Но не здесь. И не с ними, - заключил он и, обхватив голову руками, выругался сквозь зубы. Ведьмочка подошла ближе и обняла его. В этот момент он увидел через арку окна, как она обула сапожки и, схватив шубку, вышла из квартиры, захлопнув за собой дверь. Он продолжил.
– Вся моя жизнь как бредовый сон без конца. Силу, которая так нужна, неоткуда черпать. Я устал.
– Пойдем в дом. Простудишься. Я чаю налью, – сжав его плечи, сказала она.
– Иди. Я сейчас покурю и приду.
– Давай скорее, поговорим.
Докурив до самого фильтра, отправил окурок в свободное падение и медленно выпустил дым. Рождественского чуда не случилось, надежда была только на него. После, разведя руки широко в стороны и сделав глубокий вдох, он медленно откинулся назад. Ветер шумел в ушах, мимо пролетали окна тепло-желтого цвета и неясными бликами отпечатывались на сетчатке. Жизнь не промелькнула перед глазами. Правду говорят – умирают не от не падения, умирают от внезапной остановка в конце. На губах остался привкус поцелуя, который убил его. Кровь окрасила снег багровым узором.

***
Вдох.
Глаза открылись от почти осязаемой боли после падения. Вокруг была знакомая комната его дома, но теперь она сияла от чистоты. Он недоуменно осмотрелся. Не было разбросанных вещей, не было пыли, и даже часы стояли на своём привычном месте, показывая с большой вероятностью точное время - 7:00. Он обхватил голову руками, сильно сжал её и повернулся к стене. И увидел перед собой её, лежащую к нему обнаженной спиной. Длинные чёрные волосы аккуратно струились по подушке. Он сделал глубокий вдох, и сердце сжалось от аромата её кожи. Крепко обнял её, не боясь разбудить, и уткнулся в шею, жадно вдыхая запах. Она приоткрыла глаза, повернулась к нему лицом, поцеловала в щеку и потянулась как дикая кошка.
– Доброе утро, – шёпотом поприветствовала.
Он долго молча разглядывал её и гладил лицо тыльной стороной ладони.
– Как же я боюсь тебя потерять.
– Ну что ты? – она улыбалась.
– Ты не представляешь, что ты для меня значишь. Ты ведь не исчезнешь из моей жизни? – он сжал её ещё сильней.
– Не говори глупости, ну куда я без тебя? – потягиваясь, проговорила она.
– Это куда я без тебя?… - вторил он с трудом, не веря, что сон мог быть таким долгим, запутанным и реалистичным.
– Родной, сходи в душ, а я пока сделаю завтрак и кофе.
– Лучше чай, и лучше зеленый.
«Хватит кофе и сигарет, и спиртного тоже хватит» - подумал про себя.
В ванной, стоя перед зеркалом, он обратил внимание на полку – стояло всего две зубные щетки. Широко улыбнулся, похлопал себя по щекам и задал вопрос в никуда:
– Любовь – болезнь или панацея?
Ответа не последовало, хотя на подсознательном уровне он его ждал. Реалистичный, дьявольски реалистичный сон.
За завтраком он не отводил от неё взгляда. На ней было черное нижнее белье – миниатюрные шортики и короткая майка-распашонка, еле-еле  прикрывающая грудь. Черные волосы собраны в хвост, а сама сидит в кресле, подобрав под себя длинные ноги.
– На пробежку тебя не приглашать? – сказала она, искренне улыбаясь.
– Давай и ты не пойдешь? Давай побудем сегодня вдвоем. Не уходи, прошу.
– Мне на работу к десяти.
– Не иди, позвони и скажи, что не можешь!
– Нет, сегодня очень важная встреча.
– Отмени её, я так скучал! Давай сделаем ребенка. А лучше выходи за меня!
– Да что с тобой сегодня? – она поднялась, подошла, обняла его за шею, и они рухнули на кровать.
***
Утро было непогожее, за окном никак не светало. В это время большинство людей только просыпаются, она же бодро выходила из дома в светло-сером спортивном костюме, мягких кедах и чёрных шерстяных гетрах поверх штанин. В наушниках играла легкая ритмичная музыка. Ничто и никогда не могло повлиять на расписание её дня, тем более такой пустяк, как погода.
После пробежки она заглянула в почтовый ящик. Помимо всевозможной рекламы там лежал жёлтый конверт формата А4. Зашла в дом, бросила его на тумбу в коридоре. Напевая, ополоснулась в душе и приступила к завтраку. Надкусив нежный французский тост, открыла конверт и пробежалась глазами по слегка примятым листам с отпечатанным на машинке текстом. На первой странице красовалась надпись: «В ожидании сна». На следующей обнаружилось всего три фразы: «Ещё одна бессонная ночь. Наверное, ночью мой мозг начинает в полной мере трахать сам себя, и отсюда рождаются эти мысли. Как и любая живая система, он реагирует на внешнее раздражение». Отложила листы в сторону, собрала в раковину грязную посуду, на ходу допила чай и, захватив ключи от машины, вышла из дома.

***
– Ну как он? – спрашивал худощавого врача усталый парень со шрамом на лице.
– Так же…
– К нему можно?
– Да. Мы подключили его к аппарату искусственного жизнеобеспечения. Сказать начистоту, шансов у него практически нет.
Войдя в палату, парень окинул взглядом устрашающую картину. На койке лежал человек с трёхдневной щетиной на лице. Голова перевязана бинтом, из-под которого проступает неаккуратно побритая кожа головы. Лицо ничего не выражает, под глазами – мешки. Взяв друга за руку, парень начал:
– Братик, ты же проснешься, да? Зачем я тебя подписал на всю эту херню? Прости меня, прошу, прости. Сдались мне эти витрины вместе с продавцом! Если бы я только знал… прости меня, брат. Или не прощай, только выкарабкайся. Ты же сильный, – парень пододвинул стул ближе и прижался лбом к ладони того, кого со всей искренностью называл братом. Ещё раз взглянул на закрытые глаза и соскользнул взглядом на прикроватную тумбу. На ней покоился красочный буклет с громким лозунгом, который парень прочёл вслух: «КЛИНИКА “ARTIFICIAL”. У НАС КАЖДЫЙ ПОЛУЧИТ СВОЙ РАЙ». Новаторские системы жизнеобеспечения, лучший уход, огромные знания в сфере глубокого сна.
Вдох.