Автопортрет после...

Глухими смородиновыми ночами… 
Ой, нет, это потом.

Что я из себя стала представлять на пятом десятке? 
Да ничего хорошего, как выяснилось!  Внезапно выросли сиськи!  Вот где они раньше были?  Я у них спрашиваю:  так, мол, и так, где вы были раньше, когда вас так не хватало  –  для обозначения контуров красоты тела и вообще?..  Молчат, подлые!  Делаешь, к примеру, пробежку по утрам, а они…  ну, они!  колотятся по ребрам, колышутся, как два холодца.  И оно мне надо?  А когда спать укладываешься, так и вовсе раскинутся вальяжно по сторонам, и любуются друг на дружку, бесстыжие какие!

Зубы стали шататься передние.  А я-то думала, чего это старики все время во рту языками шевелят?  А оно вон что, зубами своими пародонтозными играются, двигают их туда-сюда.  Вот и я теперь.  А когда никого нет, так и вовсе рот откроешь и пальцами их начинаешь шевелить…  шевелить...  И так мне нравится это занятие, просто ужас!  Кажется, и дел ведь невпроворот, и то надобно успеть и это.  А я сижу и зубы свои шевелю, ну просто невозможно!  Так что на следующий день потом болеть начинают.  Что касаемо остальных зубов, тоже, знаете, не густо.  Чего-чего, а мышьяка нам, малым деткам в советских школах не жалели.  Теперь сквозняки во рту гуляют.  Не до улыбок теперь!
 
Слезливая какая-то стала очень.  Такая сентиментальность вдруг находит.  Картину  смотришь по телевизору:  все погибли  –  плачешь, живы остались  –  опять плачешь. (Да что же это такое?) И слеза чистая, просветленная, значительная такая, будто ты только что доброе дело человечеству сделал.  ЧуднО!  А ночью-то…  чуть голову к подушке приткнешь, глядь  –  тут она и побежала  –  беспричинная, непрошенная, предательская слеза.  На левую сторону лег  –  с левого глаза бежит, на правую  –  с правого.  Раньше бывало, уж плакал так плакал!  И подушке были приятны эти слезы, она гордилась такими слезами.  А теперь что?  Теперь подушка презирает тебя, плюет на тебя со своей подушечной высоты.  Плюет и презирает, вот что!  Одно утешает: слюни и сопли, и кое-что другое у тебя еще впереди.

А глухими смородиновыми ночами…  (Куды?  Рано еще!)

В сумочке дамской тоже чего-то не то стало водиться, какой-то там непорядок происходит.  Раньше можно было с приятностью обнаружить помаду, расческу, зеркальце, разные женские штучки.  А теперь?  Тряпочки, ватки, носовой платок, таблетки, очки…  Тьфу!

А то вот еще, уронишь на пол бумажку какую или карандаш.  Раньше бывало вскочишь шустренько да поднимешь, чтоб не закатывалось под диван, порядок чтоб везде был.  А теперь?  Сидишь, смотришь на эту бумажку, смотришь…  и думаешь, не, потом подниму, пойду в туалет или еще куда, и подниму, что ей сделается?  Или вовсе ногой ее незаметно под диван подпихнешь, туда ее, туда, чтоб не видно было.  Потом…  веником достану...  может быть.

А уж на балконе, ужас, чего стало твориться на балконе!  Цветы развелись, овощная рассада полезла из горшков, глядит призывно, на солнце колышется.  Ну на что мне, скажите, эти огороды?  Никогда ими не интересовалась.  А тут раз за разом из кухни выглядываю, не забижают ли «детишек» моих здесь?  Не накакала ли на них неразумная птичка хулиганская, не потоптала?  Гляжу, а на плите щи поспевают  –  брызжут, пахнут, подмигивают, чего хотят то и делают.  Ну вот кто их надоумил вариться?  Терпеть не могу топтаться на кухне!
 
И вот…  глухими смородиновыми ночами… 
(Опять!  Да что же это такое???)

И вообще, живешь как дурак.  Ни машины, ни денег, ни домика за городом.  Все люди как люди, а ты к полтиннику  –  на океане ни разу не был, тигра не погладил, питона не потискал, Северного Сияния не увидел, на Джомолунгму не залез, жареного тарантула не отведал.  И даже ни одной машины не разбил.  Чужие дети кричат за окном.  Чужие  –  не свои.  Кажется, как дал бы, чтоб не кричали.  И не даешь  –  дети же.

Живешь… 
Не стал выдающимся музыкантом, великим художником, знаменитым писателем.  Живешь…  Варишь щи, растишь растения, укоряешь свои сиськи, шатаешь зубы, плачешь над кинокартиной и просто так.  Живешь…  Любишь мужа, штопаешь ему носки, варишь щи… (а, это уже было), строчишь по ночам в блокнот не пойми чего...


А между тем… 
А между тем глухими смородиновыми ночами, когда ты наг и беззащитен перед всем миром, когда даже самая решительная и дерзкая собака прячется в конуру от волнения неизвестного ей происхождения, из самого темного угла твоей комнаты выползает дряблая  старуха, влача за собой тяжелую безрадостную суму. Спускается с потолка, шарит руками по стенам, скрипит половицами, цмокает узким засушенным ртом, пукает сморщенной попкой.  Подходит к тебе близко-близко, склоняется к изголовью, и смотрит... И глаза у нее, как два холода, дрожат и колышутся...
 
Тебе бы вскочить, распахнуть глаза, схватить за горло сумасшедшую старую суку!  Пока она тебя не завалила на ковер, не разложила на лопатки, не высосала твои соки...  А ты все не веришь, все думаешь  –  это сон... 
И ночь такая безлунная.  Безлунная.  И дождь распинает стеклянными гвоздьями ладони раскоряченных деревьев.  И кто-нибудь из мокрой темноты смотрит в твое окно, кто-то неизвестный, приблизившись к стеклу.  А ты и не знаешь.


------------------------------------
Иллюстрация из интернета.
Спасибо автору!