Она была дочерью...

   Она была дочерью патологоанатома и частенько, отбившись от шумной компании друзей, прибегала к нему на работу. Ей нравилось смотреть, как папа работает, как сверкающие никелем острейшие инструменты вскрывают тела. Она могла зачарованно смотреть часами, как слой за слоем с человека спадают покровы тайны, обнажаются сосуды, мышцы, органы. Она мечтала, что однажды сможет делать все то же самое и совершенно точно найдет, где в человеке спрятаны дружба, любовь, радость и грусть, да и душа, в конце концов. Ведь все это есть в человеке, но они спрятаны так глубоко, что лично ей они были недоступны, но столь желанны. Папа, выслушивая ее фантазии, курил и загадочно улыбался в усы. Он давно уже видел в человеке только работу и, даже разговаривая с вполне живыми людьми, мысленно намечал линии разрезов, представляя план вскрытия. Она верила в чудо, и он не разубеждал ее, надеясь, что с возрастом глупости уйдут из головы сами по себе.

   Она была дочерью палача и после школы частенько приходила к папе на работу. Там она делала уроки, пила чай и вечером они вместе весело шли домой к маме, где их ждал вкусный ужин. Ей было интересно все, чем занимался папа. Она беседовала с ожидающими казни в очереди на плаху или виселицу, рассказывала им смешные истории, поила чаем и угощала пирожками, которые пекла сама. Ее пирожки хвалили, шуткам смеялись, хотя пирожки были никудышными, а шутки старыми. Она убеждала ждущих смерти, что нельзя отчаиваться, ведь судьба еще не определена и все может случиться – топор сломается или веревка порвется. Но папа прогонял ее прочь, весело кидая вслед «типун тебе на язык, у меня еще ни разу проколов не было».

   Она была дочерью биолога и по вечерам после школы любила помогать папе делать гербарии и готовить альбомы с насекомыми. Ей нравилось аккуратно пришпиливать полные жизни и запахов растения к бумаге, складывать папки под пресс, а потом смотреть, на них, но уже мертвых и, тем не менее, таких торжественных и красивых. Она могла часами подбирать место, куда нужно воткнуть булавку в тельце насекомого, чтобы оно выглядело более естественным после смерти. Папа ругался, что тем самым она портит образцы, собранные с таким трудом, но в душе радовался привязанности дочки к тому, что было делом его жизни.

   Она была дочерью математика и уже в садике знала о биноме Ньютона столько, что ее могли без экзаменов принять в первый класс. Ей нравилось быть самой лучшей в школе, она с легкостью решала математические задачки, глядя свысока не тех, кто с трудом разбирался в дробях. Папа говорил ей, что математика – это не мастерство сухого счета и логики, а искусство  живого воображения и абстракции. Она гладила его по седеющим волосам и думала про себя, что старик в последнее время сильно сдал.

   Она была дочерью судьи. Хитросплетения закона и беззакония были ей привычны с самых малых лет, ведь папа на кухне по вечерам рассказывал маме о делах, разобранных за день и своем участии в них. Она представляла, как будет сидеть в таком же зале суда в кресле судьи в мантии и парике, слушать жалкие оправдания обвиняемых, величественно кивать обвинителю и адвокату, милостиво разрешать кому бы то ни было говорить или запрещать это делать. Она засыпала с мечтой о том времени, когда сменит отца на его посту, но однажды папа умер, а их квартиру, машину и дачу отобрали по суду. И какой-то совершенно чужой человек сидел на судейском месте, решая их судьбу.

   Ни одна из дочерей не пошла по стопам своего отца, выбрав из множества прямых и светлых путей полутемные кривые тропки судьбы. Укладывая спать ребенка, отдыхая над грудой грязного белья, провожая мужа в рейс, все они вспоминали о своих папах только доброе и светлое, спрятав глубоко в памяти все, что напоминало бы о их детских мечтах.

   Может быть, оно и к лучшему?



---
Картинка из интернета. Любые совпадения случайны и не преднамеренны!