Вспомнил, что забыл

Возвратившись поздно вечером с сообщения Москва – Новокузнецк, техник Сапогов, обслуживавший клеесмесительное оборудование подряд три недели, сел наконец в кресло рядом с женой и пятилетним сынишкой Лёнькой и выдохнул. За этим его действием сразу в доме поселилась атмосфера воссоздавшейся семьи. Сапогов был не так чтобы в настроении, но значительно освежен отвыкшей от него квартирой, что составляло теперь главное его удовольствие. Млея, он смотрел в свои колени, между которых уютно поместил худые свои руки, - точно так, как делал он почти всю дорогу в вагоне, при исключении одного лишь удовольствия. Наконец он потрепал по волосам сынишку, разлегшегося спиной на коленях матери и глядевшего все время на отца исподлобья. Ожидая от отца как раз чего-нибудь такого, Лёнька заулыбался, выгнулся дугой и, упав снова на маму, заколотил ногами по локотушке дивана, на что мама заметила: «Сынок!..» - и прижала рукой сразу две его игривые ножки.
- Шалит! – сказал Сапогов. – И пускай шалит! Для некоторых случаев полагается, - и он снова сделал ему ежика.
- Видишь, сынок! – шутливо сказала мама. - Папа разрешает шалить!
- Па-па-па-па! – заколотил ногами Ленька. – Па-па-па! А игрушечку привез? Привез мне игрушечку? А?
Сапогов, соорудив вдруг торжественное лицо, поднял еще указательный палец перед Ленькой, будто хотел вручить Леньке этот палец. Однако он встал и подошел к чемодану, заключавшему всегда в себе немалый интерес Леньки. «Что на этот раз? Что? Что?» - колотилось сердце мальчишки, вскочившего тут с мамы и подбежавшего к чемодану. «Вот бы динозавра, вот бы динозавра!»
Но из чемодана был вынут не динозавр, а сперва пакет с деловыми туфлями, зонтик, обладавший способностью складываться четырежды, становясь почти квадратным, свернутые кое-как брюки; все это заняло тут же хозяйку, которая, ругая неряшливость мужа, принялась любовно прибирать его вещи. Ленька догорал уже любопытством, когда был вынут, наконец, конструктор, из которого можно сложить и динозавру, и даже любую тираннозавру или машинку. Врученный подарок был тут же оплачен папе тем, что немедленно вскрыт и унесен в детскую.
Взрослые, сделавшись сразу из родителей супругами, переместились ближе к столу и наставили общение на личную рельсу.
- Что такое с твоими руками сделалось? – спросила жена, приняв шершавую руку мужа в свою, впрочем, тоже запечатленную трудом и несколько красную руку. – Это все ваши противные отвердители.
- Да и у тебя тут свои есть шампуни против рук, - отвечал Сапогов, забирая руку.
- А Ленька-то у нас опять бывает утром мокрый.
- Ну-ну... И давно это?
- А как ты уехал, так со следующего утра.
- Пройдёт… Вот тоже: в купе вошли уж под вечер мать с девчонкой, да и легла та девчонка на верхней полке, надо мной. Ребенка сверху класть! А и мне всё досадно: хочешь расслабиться и уснуть, а не можешь. Вдруг всякое… Вообще, соседи попались ужасно шумливые, - Сапогов сел к столу и потянулся.
- Как же ты, я вижу, соскучился по мягкому дивану, – угадала жена, подвигая мужу сосуд, хранящий в себе, кажется, и что-нибудь поважней дивана.
- Очень соскучился; а есть хочу – смерть! Два дня на одних чаях да печеньи.
- А кто тебе не дает есть! Тут тебе плов с курятиной, и драники.
- Что ты опять с курятиной! Я ж с ней не ем, - Сапогов наложил себе плова с курятиной и стал есть.
- Ничего в вагоне не забыл? – спросила зачем-то жена.
- Ну, чего бы я мог там… - задумался, жуя, Сапогов. – Я многажды проверял. Как забыть…
- Так оно всегда – проверяешь; а мне помнится, при тебе был еще пакет.
- Пакет – пустяки; в пакет разве чего всунешь, кроме барахла или съестного… однако, оставил пакет! – встрепенулся вдруг Сапогов. - Точно, оставил!.. – он встал и растерянно озирался, ища глазами по углам оставленный в вагоне пакет, и хлопал себя зачем-то по карманам и по тем местам, где не бывает вообще карманов. – И оставил!..
- Вот видишь! – вскрикнула жена. – Вот! Проверяльщик! А я-то и сразу отметила, что наверняка оставил. Ну, что там было?
- Пустяки, - повторил Сапогов, садясь, - разве в пакет втиснешь больше одного пустяка!
- Вот, опять говоришь; а когда дельную вещь подарил обществу? Будешь искать – а она и укатила по железной дороге.
- Ладно, потом, - нетерпеливо произнес Сапогов и задумался. – Все потом; может, там и ничего… Что ж там… Совершенно ничего не помню! – он хлопнул по столу рукой и засмеялся.
Жена тоже улыбалась и все время поглядывала на Сапогова так, как поглядывают, имея чем-нибудь удивить.
- А у меня тебе сюрпри-и-из! – игриво протянула она наконец.
- Ну-у-ка!.. – удивился Сапогов, готовясь к новому освежающему впечатлению. - Ну-ка - ну-ка!
Жена выпорхнула из-за стола и убежала в кухню, да прибежала с пакетом, раздутым от содержательной тайны.
- Набор для бритья, – сказал заранее Сапогов, и жена, войдя в игру, прекратила разворачивать пакет, прижав его к себе обеими руками и улыбаясь. - Свитер с русским узором! Сапоги! Конечно, сапоги! Ведь сапоги?
- Не сапоги, папочка, не сапоги! – кричал со смехом Ленька, подскакивая на одной ножке и крутя в руке довольно занятную заготовку из конструктора.
- И не сапоги, - подтвердила жена.
- Ну, что ж, телеобъектив?.. – сказал Сапогов несмело.
- Ах, нет же, нет; да ну тебя вовсе, - тут жена, опасаясь привести уже дело в невыгодное положение, вынула из пакета коробку и протянула ее супругу.
- Плащ-палатка! – сказал Сапогов ободренным голосом. – Ах, поцелую! (произошел поцелуй). Догадливая, этакая-другая, ну-ну!
- Да уже подогадливей ваших! Считай, заодно и отдых тебе с богатырями твоими в комплекте идет. Прелесть ведь?
- Просто прелесть, и главное в самый раз, - Сапогов искал, в каком месте прелесть удобней распаковывается. – Экая плащ-палатка… Это уж по мне так по мне… постой, ведь я и вспомнил теперь, что в вагоне забыл!.. Ах ты ж, пропади наша лампочка! – и, как обессиленный, Сапогов повалился вместе с плащ-палаткою в кресло.
- Да что же, что ты забыл! – спросила жена взволновано. – Да говори скорей!
- Ах, вспомнил, милочка, из-за плащ-палатки-то вспомнил – да лучше б и не вспоминал!..
- Но говори!
- Ах, не могу говорить!..
- Говори!
- Нож, милочка, - Сапогов вскочил на ноги, - нож дамасской стали! Мой охотничий нож! Ореховая рукоять, клинок дамасской стали, сплошной, закаленный! (прибавляя больше деталей к ножу, Сапогов расточал свое умиротворение беспощадно). – Чехол-то кожаный, тисненый! Ай, какой нож, какой нож! (Лёнька, расслышавший невольно эти волевые термины, выглядывал из своей комнаты). – Лезво-то зеркальное! Ах, да разве я не положил в чемодан… - он уже потрошил до дна свой чемодан, другие свертки… – Нож, дамасская сталь, милочка, да-мас-ска-я!
Однако милочка, выслушивая эту значительную характеристику, находила в себе уменье не упадать еще духом. Она заметила об этом:
- Ну, да это ведь и точно пустяки - твой нож. Ты всегда вертишь им так неприятно…
- Во как! – крикнул Сапогов, резко выпрямившись. – Теперь говоришь, пустяки! (он сделал со своими глазами совершенно невиданное преувеличение). Теперь – пустяки! Ну-ну… А ведь я и знал, что ты так скажешь. Ей пустяки… А мне не пустяки! А мне не пустяки!..
- Папочка, не ругай мамочку! – закричал, готовясь заплакать, Ленька из детской, тут же прибежал и обнял маму за ногу.
Сапогов подошел, взял его на руки, поцеловал и сказал:
- Я не ругаю маму, иди играться, – и пустил его бежать в детскую.
Затем супруги сели к столу, и Сапогов взялся за плов и драник со сметаной. Настроение его сделалось теперь таким, как оно бывает обычно, если ниоткуда не приезжаешь, а каждодневно просто живешь да живешь дома.