Глава 20 Стикс, твои воды текут

Стикс, твои воды текут

Я сорвался с борта и рухнул в воду, погрузившись в нее с головой. Последними звуками, которые померкли для меня, были громкое хлопанье крыльев Люцифера и слабый вскрик Тартюфа. Купание в Стиксе смертельная забава. Холод мгновенно охватил меня. Вода взбурлила и вдруг двинулась вперед, как и положено воде, увлекая меня за собой. К неподвижной реке вернулось ее прежнее течение! Через секунду корабль болтало в бурных волнах уже на некотором расстоянии от меня. Князь Тьмы следил за мной, одновременно держа Тартюфа за горло и не давая отвернуться. Команда жадно облепила борт. Паруса шумно полоскались.
Вот и пришел конец истории Цветочника. Не думаю, что мы встретимся когда-нибудь еще. Но они найдут мне замену, обязательно найдут, поэтому не спускайте своих заботливых глаз с ваших деток. И скорей прикиньте, сколько колец на шею вы себе уже заработали, и осталось ли у вас время что-то изменить.
Падшие ангелы не умеют плавать. Недолго я боролся. Одежда намокла, члены от холода налились свинцом, и я камнем пошел ко дну, чтобы никогда уже не всплыть. Я увидел, как раскачиваются под водой тени утопленников с бледными лицами и открытыми темными глазами – падшие ангелы, до меня проигравшие игру. Их было много больше десятка. Они стояли один за другим и терялись в сизо-зеленой мгле реки. Я знал каждого в лицо, мог перечислить их по именам. Двое из них были моим друзьями. Они улыбались. Веселая компания. Что ж, по крайней мере, мне не будет скучно.
Когда вода окончательно сомкнулась над моей головой, ко мне вернулось мое настоящее обличье. Не это ублюдочное тело с нетопырьими крылами, а самое первое, прекрасное, ангельское, которое было дано мне при рождении. Река милосердно прощала меня, очищая душу, растворяя и смывая маску, которую я всю жизнь носил на себе. Ноги коснулись дна, муть взметнулась из-под ступней и тотчас вновь прихлынула назад, мягкими оковами с неодолимой силой охватывая меня со всех сторон. Я погрузился по щиколотку в густой вязкий ил. В тот же миг волны опять застыли и «Летучий голландец» с Люцифером на борту гордо выпрямился и, рассекая килем неподвижные валы, направился к причалу. На корабле рыдал Иуда.


текст выложен здесь исключительно для редактирования:
не читать, он еще не готов.

[07.11, 17:43]
Сергей Гурджиянц:
СИНОПСИС рассказа Губительность гения.
фантастика

Один не имеющий научного имени биолог, одержимый идеей-фикс равенства всех и вся, искал среди лабораторных крыс животное с какой-нибудь гениальной способностью, сопоставимой с человеческой. И обнаружил, что одна из крыс обладает абсолютной музыкальной памятью и слухом. Он стал проводить с ней опыты, наигрывая ей обрывки несложных музыкальных произведений, а для обратной связи даже сконструировал для нее специальный инструмент, состоящий из рычажков и колокольчиков.
Все эти эксперименты биолог записывал на видео и однажды заметил, что его крыса дорабатывает и заканчивает обрывки наигранных им произведений по своему. А потом она и сама стала что-то сочинять.
Биолог понял, что Моцарт (так он стал называть крысу) его превзошел и уже не нуждается в его услугах. Он больше не мог дать Моцарту ничего нового.
Тогда он обратился за помощью к своему лучшему школьному другу, ныне известному популярному композитору.
Он не учел только одного: его школьный друг был всего-навсего известным композитором, а Моцарт - гениальным. Конфликт между ними был почти неизбежен.
А может он просто не мог оценить степень крысиной гениальности.
Но композитор, прослушав музыкальную пьесу Моцарта, сочиненную им по началу бетховенской "Элизы", только рассмеялся. Он поздравил биолога с отличной идеей, похвалил дрессировку, а пьесу назвал хорошим цирковым номером. То есть, он не поверил.
Они чуть не поссорились и в конечном итоге заключили такое пари: если к утру Моцарт закончит пьесу, с которой у композитора были проблемы, композитор возьмёт над ним шефство. А нет - он выставит их из дома и выкинет из головы.

По условию пари композитор ровно один раз сыграл Моцарту на рояле начало пьесы и они ушли спать, оставив его одного в ночной тишине.
И даже заперли дверь.
Но композитору как-то не спалось. Промаявшись два часа без сна, он потихоньку прокрался к запертой двери, чтобы послушать, как продвигаются дела.
Моцарт к тому времени уже подобрал по памяти наигранное ему начало и заканчивал неоконченное произведение.
Его финал поразил композитора своей свежестью и оригинальностью. Никогда бы он сам не сумел так блистательно довести дело до конца.
И тут известный, всеми любимый композитор с ужасом прозрел: он не годился в наставники этой маленькой гадкой крысе по кличке Моцарт, как не пригодился бы и самому Моцарту!
Тогда он пошел на кухню и нашел там крысиный яд, оставшийся после травли крыс в доме. И отправился убивать Моцарта, чтобы скрыть, чем закончилось это дурацкое пари.
Конец.
________________________________________

08.11.23г.
ЕВА, остросюжетный рассказ
автор Сергей Гурджиянц
АННОТАЦИЯ и СИНОПСИС

АННОТАЦИЯ:
Ночь. Африка.Саванна. Поезд летит во тьме и готовится убийство. Король должен умереть,  а вместе с ним все его министры.
И лишь один человек имеет шанс на спасение. Но на пути к спасению встает его красавица-жена.
Ева готова вновь подвести своего мужчину.

СИНОПСИС:
Африка времен сегрегации (2 половина ХХ века).
1.
В поезд садится молодая супружеская пара, на которую косо смотрят родители. Его родители - потому что их сын (чистокровный белый, получивший блестящее европейское образование) стал недавно главным юрисконсультантом самого короля Мбвану, повелителя страны, и вдруг женился вопреки их воле на какой-то простушке-чернокожей, чем их сильно разочаровал.
Ее родители - потому что их красавица дочь, прелестная полукровка с молочно-смуглой кожей, вместо того, чтобы составить блестящую партию какому-нибудь высокопоставленному лицу, выскочила замуж за конопатого рыжего верзилу, унылого как верблюд, пусть даже и главного королевского юрисконсультанта.
То есть с обеих сторон брак выглядит скандальным и неравным.

Счастливые молодожены (Хофф и Дора) отправляются в инспекционную поездку по стране, сопровождая короля Мбвану и его министров. Молодой человек - по долгу службы, а его молоденькая жена - мысленно считая, что это их свадебное путешествие.

На перроне короля провожает ликующая толпа. Мбвану страстно любим своим народом, хотя держит его в ежовых рукавицах, как впрочем, и свою семью. На время его отсутствия главным в столице становится Бой, старший сын короля. Бой, хмурый мальчик, также получил образование в Европе. Он скучает на родине, мечтает о реформах и не видит смысла в подобных церемониях.
Наконец его мучения заканчиваются и поезд отъезжает.
2.
Все внове юной прелестной Доре, все интересно, все приводит ее в восхищение. Роскошное купе, шумный обильный обед с министрами, высокий статус. Она хочет пустить пыль в глаза своим родственникам завтра утром, когда они будут встречать ее на вокзале в первом пункте их пребывания. Дора специально послала им телеграмму, чтобы они увидели, как высоко она взлетела. Шутка ли, ехать в правительственном вагоне вместе с королем и министрами!

Но тут в дело вмешивается Бык, королевский охранник, с которым Хофф вырос на одной улице. Под огромным секретом он сообщает Хоффу, что им с Дорой лучше перейти в соседний вагон не позднее часа ночи, или с ними случится беда.

А надо сказать, что у Хоффа в кармане уже лежат билеты в другой вагон. Он не знал по неопытности, что для них будет зарезервировано место рядом с королем, а сдать купленные билеты постеснялся. Должность не позволила.
Его маленькой принцессе незачем было знать об этом, пустые траты денег всегда выводили ее из себя. И билеты остались тихо лежать в его кармане.

Под шум колес молодой человек мрачно обдумывает слова Быка и ни к чему не приходит. Близится ночь, но беде просто неоткуда взяться. Зря они так перепились все за ужином, думает Хофф. Даже охране позволили приложиться. Быку померещилось что-то с пьяных глаз.
3.
Просыпается он уже в полной темноте. Тишина. Огни погашены, поезд стоит, в него грузят ящики какие-то люди. Дора спит, Хофф смотрит в окно. Полночь.
В последний момент, когда поезд трогается, ему удается разглядеть (но не вспомнить) знакомое лицо.

Лицо приходит к нему во сне, хмуро улыбаясь. Это же Бой, сын Мбвану! Что он делает здесь на этом глухом полустанке?
Хофф вскакивает как ошпаренный (без пятнадцати час!) и бросается будить Дору. Еще можно успеть неизвестно зачем перейти в другой вагон.

Вместо этого они тратят время на перепалку. Ее будут утром встречать у вагона многочисленные родственники и отсюда она не намерена никуда уходить. Их место здесь! Он что, хочет выставить ее лгунишкой?
Вид билетов приводит ее в ярость. Нельзя быть таким мягкотелым!

Истекают последние секунды. Хофф понимает, что он еще может выпрыгнуть в окно, но вместо этого садится и гладит ее руку, хотя ему хочется ударить Дору кулаком.
Видишь, говорит она мягко, ничего же не происходит. Вам с Быком померещилось с пьяных глаз.
Взрыв не дает ей договорить.

Хофф находит ее лишь под утро, ползая между искореженными вздыбленными рельсами и сброшенным с насыпи вагоном. Он отделался легче, чем она, но и Дора была все еще жива. Она словно собрала последние силы, чтобы дождаться его живой.
Милый, говорит она, и кровь показывается на ее губах. Ты был прав, милый. У тебя ведь остались те билеты? Давай перейдем в другой вагон.
Конец

-----------------------------------------------

Автор Сергей Гурджиянц

ЛОЖЕ БЕССМЕРТИЯ // ХРОНИКА ОДНОЙ НОЧИ

Содержание
Часть первая. ПРИДВОРНЫЙ ХРОНИСТ
Часть вторая. МАЛЕНЬКАЯ НАЛОЖНИЦА
Часть третья. БЕССМЕРТИЕ



Часть первая. ПРИДВОРНЫЙ ХРОНИСТ

Глава первая. МИНАРЕТ

Хан умирал. Эта черная весть стремительно распространялась по стране, передаваясь из уст в уста вполголоса.
Великая степь звенела от топота копыт. Всадники в теплых стеганых халатах, пряча раскосые лица в поднятые воротники, разлетелись во все концы степи, хрустя тонким ледком ранней осенней изморози. Под ватными халатами у них глухо брякали латы. Лязгали сабли.
Они везде выискивали и хватали людей, связанных с медициной. Над селениями стоял крик и плач. Старательно надувая щеки, музыканты дудели в свои огромные медные трубы – карнАи, созывая народ на собрание. Под рев карнаев глашАтаи, противно гнусавя от простуды, громко зачитывали приказ: «Слушайте, правоверные, и не говорите потом, что не слышали!..»
Всех врачевателей отправляли во дворец. Родные прощались с ними навсегда, потому что знали: ханская хворь неизлечима.
Казнь следовала за казнью. Лобное место в столице уборщики не успевали замывать. Не было дня, чтобы кого-то из несчастных не сбрасывали с главного городского минарета при большом стечении народа. Голубые изразцы в его основании были сплошь забрызганы черными точками. Всюду витал легкий трупный смрад, исходящий от окоченелых тел, сваленных за крепостной стеной в глубокий ров, словно казненные были не людьми, а собаками. К трупам запрещено было прикасаться, и только бесстрашный бродяга-ветер наметал вокруг бренных останков жухлые листья, спеша укрыть их до зимних холодов.
А хан все не умирал.
И когда лекарей всех извели, взялись за других ученых мудрецов. Расплодились доносчики; но вскоре и этот источник заработка иссяк.
Горожане разучились смеяться и научились ходить потупившись, как будто в их жизни не осталось ничего важного, кроме изучения трещин на выщербленной горбатой мостовой.
Все ощущали ледяное дыхание беды, которая следовала за ними по пятам.
Беда приближалась.

Глава вторая. НОЧНАЯ СТРАЖА

Селим прислушался. Ему почудилось осторожное шарканье шагов по улице. Тихо встав в темноте на скамеечку, он вынул туго скрученный ватный тючок из узкой щели, заменяющей окно и проделанной под самым потолком для проветривания помещения. В щели блеснула любопытная маленькая звездочка. Больше ей некуда было заглядывать, окон в домах тогда не делали.
Время близилось к полночи и луна, наконец, вышла из-за туч. От расположенной на холме мощной высокой цитадЕли косо упала на город густая зубчатая тень. Незатенённая часть жилых кварталов щедро окрасилась лунным серебром. Город с возвышенности стал казаться искусным рисунком на куске желтого пергамента.
Он был охвачен оцепенением. Ни одной живой души видно не было. Даже огромные злые волкодавы, безраздельно владеющие темными улицами в это время суток, трусливо попрятались кто куда.
В воздухе вилось ночное волшебство. Гладкие глиняные крыши домов сверкали как мраморные. Из глубин темных двориков, как бы причудливо заломив в тоске руки, вздымались голые ветки огромных вязов. Зыбко колеблясь в морозном воздухе, от всех домов тянулись вверх струйки седого дыма, отчего казалось, что дома, как игрушки, на тонких нитках подвешены к небесам.
Над жилыми кварталами тут и там среди низких облаков угадывались очертания стройных как свечки минаретов, похожих на гигантские фигуры часовых. Еще дальше можно было различить извилистую ленту наружных городских стен с зубцами и башнями, уходящую в туманный горизонт.
Это был не реально обитаемый мир, а таинственные театральные подмостки. Не населенный людьми город в Центральной Азии, а место действия сказок Шехерезады, хотя до легендарного Багдада с его тысячью минаретов, увенчанных золотыми полумесяцами, ему было так же далеко, как до Луны.
Зловещему спектаклю предстояло тут развернуться во всей красе…
Селим напряг слух. Кто-то действительно крался на цыпочках по улице, держась вплотную к домам.
Издали донесся сдавленный свист, знакомый каждому горожанину. Притча во язЫцех! Так пересвистывались только отряды ночной стражи. Для кого еще эта лунная ночь станет последней?
Снова сделалось тихо. И вдруг среди этой ночной тишины грозно грянул у входа суровый голос:
– Селим, проснись! Селим! Хан приказал тебе предстать перед его светлейшими очами. Поторопись, старик, или мы вытащим тебя за бороду!
Чтобы подкрепить слова делом и отмести всякие колебания, крепкий кулак ханского нукЕра в толстой чешуйчатой перчатке грохнул в дверь скромного домишки в длинном ряду дворцов привилегированных сановников, коим позволено было пристроиться к стенам цитадели. Никому не пришло в голову, что они закроют удобный обзор с холма и снизят оборонительные возможности крепости, но так случилось.
Дом, в котором обитал придворный летописец, пошатнулся в испуге.
Отряд нукеров вышел из тени и под луной заблестели наконечники острых копий, украшенных бунчукАми, то есть косматыми кисточками из лошадиных хвостов.
Почтенный старец горько крикнул «Иду!» и стал поспешно натягивать халат, не попадая трясущимися руками в рукава. Потом он торопливо положил на пол окованный бронзой и завернутый в лоскут черного бархата толстый кожаный фолиант, исписанный его красивым, с завитушками почерком, и толкнул ногой под широкую низкую лежанку.

Глава третья. УПРЯМЫЙ СТАРИК

– Книгу захватил? – спросил его старший нукер, когда отворилась входная дверь.
Он вошел, деловито бряцая саблей, и остался стоять в дверном проеме, расставив длинные ноги и загораживая улицу широкими плечами. Он был на целую голову выше своих нукеров. У него было приятное худощавое лицо и задумчивые раскосые глаза, обладавшие гипнотическими свойствами. Когда он кому-то задумчиво смотрел в глаза, у того останавливалось сердце.
Селим молча вернулся назад и стал в темноте шарить рукой под лежанкой. Зажигать масляный фитиль он опасался, чтобы нукер не заметил спящего в углу мальчишку. Селим был дряхл и нести тяжелый фолиант ему одному было явно не под силу, но он собирался справиться с этим, лишь бы не будить мальчика. Тому еще жить да жить, не зря же Селим последних два года упорно обучал его грамоте.
– Где твой бачА? – спросил его нукер, бесстрастно наблюдая, как огромная кожаная книга постепенно выскальзывает из слабых рук старика, одновременно сгибая к полу его самого. – Пускай поможет тебе, да и нам спокойней будет, чтобы не вздумал улизнуть.
Бача в буквальном смысле значит мальчик, а в переносном смысле – мальчик для утех.
Это было оскорбление. Селим вздрогнул и гневно выпрямился во весь рост. Отец мальчика, бедный подЁнщик, действительно продал ему сына, заломив несусветную цену, наводящую на размышления, но Селим не стал долго думать и торговаться. Ему был очень нужен смышленый ученик, чтобы передать в надежные руки дело всей своей жизни – фолиант.
Поденщик страшно обрадовался удачной коммерции. После смерти жены, бывшей рабыни-персиянки, от которой все их дети унаследовали прекрасные миндалевидные глаза и сросшиеся брови, он едва сводил концы с концами.
– Он не бача! – звенящим от негодования голосом воскликнул Селим.
– Мне все равно, – равнодушно ответил нукер. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
Услышав слово «бача» громко заржали и сунулись в дом рядовые латники, чтобы поглазеть на наряженного в женское платье смазливого мальчишку с подчерненными длинными ресницами и кокетливой родинкой возле рта, как они себе это представляли. Но узрев перед собой в полутьме только сухонького благообразного старика с умным узким лицом и седой длинной бородой, они смущенно закивали металлическими шариками на своих войлочных тельпЕках и, бормоча «омАн, омАн» (мир вам), толкаясь, деликатно выскочили на улицу.
С тех пор как узбеки и сАрты стали ненадежны, в личную ханскую охрану, то есть в гвардию, стали нанимать только диких степных киргизов, которых еще не коснулось моральное разложение, спровоцированное долгой болезнью хана и свирепым террором населения. Как перед неизбежным концом света, горожане спешили тайно погрязнуть в грехе и насладиться отпущенной им жизненной паузой. Царящее в городе всеобщее падение нравов киргизам было непонятно. Они его не одобряли.
– Ты стал слишком рослым, Зафар, – прищурившись, зло прошипел нукеру Селим. – Твоя голова подпирает небо. Черные облака окутывают ее и не пропускают свет. В свое время, когда ты был еще не так высок и плечист, как сейчас, я приложил немало усилий, чтобы развеять их и вложить светоч разума в твою голову. Помнишь еще мою палку, которой я вколачивал знания в нерадивых учеников?
– Помню, – криво ухмыльнулся старший нукер, невольно поведя литым плечом.
– Тогда не трогай мальчика. Он тебе не чета!
– Буди, упрямый старик! Если ты по дороге окочуришься, кто станет читать хану твою книгу?
Нукеры на улице снова дружно заржали. Ночью подморозило, и белый пар вылетал из их ртов.
– Он спит!
– Разбуди.
Их взгляды встретились и скрестились как сабли. Во взглядах звенела сталь.
«Те из них, стар и млад, кто нашел утешение в смерти, оказались счастливее живых, ибо муки последних были столь ужасны, что скорбя, рыдали даже птицы в небе и стон стоял по всей земле. / Хроника правления ОдИл-хана Великого. Часть третья. «Набег»/
Селим разжал руки и с болью в сердце позволил книге шлепнуться на пол. Потом повернулся и снова исчез в темноте.
– МалИк! – Он потряс за плечо посапывающего на ветхом матрасе двенадцатилетнего мальчишку. Тонкое ватное одеяло сползло с него и Селим машинально его поправил. – Малик, встань, возьми книгу. Нас ждет повелитель!
Скрипнула дверь. В полном молчании коренастые низенькие киргизы, казавшиеся из-за могучей ширины плеч почти квадратными, окружили мальчика и старика, и, блестя оружием, повели их вдоль монолитной громады цитадели к главным воротам крепости. За этими воротами начиналась широкая тополиная аллея, ведущая к ханскому дворцу.
Луна из-за тучки подглядывала за их перемещениями. Зафар, начальник личной ханской охраны, шел впереди отряда. Он видел ночью как кошка, а потому двигался решительно и быстро. Вскоре они прошли тополиную аллею, достигли цели и через тяжелые толстые ворота вошли во внутренний дворик дворца, с трех сторон окруженный красивой колоннадой.
В центре его были установлены два больших мраморных фонтана в стиле барОкко, с выполненными в реалистичной манере живописными косматыми львами, разинувшими пасти. Доставить сюда эти фонтаны в разобранном виде на верблюдах через бескрайние просторы Азии и установить здесь, было делом почти невыполнимым. Но на зависть соседним ханам, с помощью итальянских мастеров эти трудности были преодолены.
Фонтаны не работали. В стоячей воде бассейнов плавали опавшие с вязов желтые листья. В зеленой толще под листьями, сверкая серебристой чешуей, сонно шевелили плавниками пучеглазые карликовые карпы.
Пройдя меж колонн центрального пОртика, отряд углубился в запутанные дворцовые коридоры. На их стенах чадили светильники. Безмолвные стражи услужливо расступались перед ними и распахивали двери, кисло поглядывая на маленьких киргизов. Только стражники у ханских покоев, преисполненные чувством ответственности и гордости за порученное дело, не отступили и не разомкнули скрещенные копья. Они тоже были коренастыми, с узкими глазками и киргизскими каменными лицами, как вся новая ханская охрана.
Здесь Зафар оставил свой отряд и ввел старца и мальчика в покои государя.
– Повелитель, – тихо сказал он, сгибаясь в почтительном поклоне. – Селим доставлен.

Глава четвертая. В ГОСУДАРСТВЕННЫХ ПОКОЯХ

Десять хлОпковых фитилей, плавающих в медных плошках с маслом, кое-как освещали большое помещение, напоминающее пещеру под низким сводчатым, черным от копоти потолком.
В нем царил полный бедлам.
По прекрасным персидским коврам и широкому спальному ложу поистине королевских размеров, были в беспорядке разбросаны расшитые золотом подушки. На коврах стояли подносы с подгнившими уже фруктами и зачерствевшей пахлавой, вокруг громоздились стопки грязных пиал с присохшими к дну чаинками. Пузатые чайники из голубого китайского фарфора были наполнены горьким вчерашним чаем с радужной пленкой на поверхности.
Везде валялись инкрустированные золотом широкие хорасАнские клинки без ножен и тонкие, изящно изогнутые персидские сабли в ножнах, покрытых бирюзой. В углу темной грудой лежал европейский рыцарский доспех с тремя золотыми геральдическими лилиями на панцире, неизвестно как оказавшийся в Центральной Азии. Какой-то местный умелец разобрал его, чтобы изучить конструкцию подвИжных частей, да так и бросил, ограничившись тем, что приклепал рядом с лилиями тонкий рогатый полумесяц, символ ислама, тоже выкованный из золота.
Потолок в комнате давил своей чернотой. Стены, покрытые голубыми изразцами и фресками, в грубых контрастных тонах изображавших кудрявую виноградную лозу и минареты, нуждались в ремонте. Толстая бронзовая дверь в углу, с амбарным замком, продетым в ушки, вела в знаменитую ханскую сокровищницу, уставленную сундуками с драгоценностями. На бронзовой дверной ручке висела конская сбруя для парадных выездов хана к народу, невостребованная уже много месяцев. Она сверкала золотыми бляхами, крупными красными рубинами и низкосортными мутными местными алмазами, розовато отражавшими живую игру пламени.
Огонь в сандАле был разведен. За ним присматривала на редкость уродливая и неопрятная старуха, когда-то первая придворная красавица. Сандал – это квадратная яма в каменном полу, для обогрева помещения. Еще две такие же «красавицы» неподвижно сидели на подушках и смотрели угасшими глазами на яркие языки пламени, мечущиеся среди раскаленных углей. За целый день ни одна из этих старух не обнаружила ни малейшего желания встать и навести в комнате порядок.
Густой смрад стеснял дыхание. Хотелось выскочить наружу и вздохнуть полной грудью.
Тяжкое сипение больного, погребенного под слоем верблюжьих одеял, неслось с царского ложа, усугубляя и без того тягостную атмосферу этой душной обители.
Слова Зафара были обращены к нему.
Кряхтя и охая, он развернулся под своими одеялами лицом к вошедшим и слабо махнул им рукой. По впалым щекам можно было судить, как страшно исхудал этот человек. Длинные космы засаленных волос слиплись в сосульки и упали ему на лицо. В нем уже невозможно было узнать ОдИл-хана, грозного повелителя Вселенной, как любили себя величать все азиатские правители. Из-под упавших волос сверкали его сатанинские глаза. Судя по блеску этих глаз, болезнь, сломив его тело, не укротила его дух.
Слабое шевеление руки означало, что после обязательных поклонов вошедшие могут, разувшись, сесть на ковер в его ногах. Селим и мальчик послушно сели, а Зафар отошел к стене и встал, расставив длинные ноги. Рука привычно легла на изогнутую змеиную головку сабельной рукояти. Он мог простоять так целый день, неслышно дыша и вперив взгляд в пустоту перед собой, глухой к любым секретным разговорам. Сознание возвращалось к нему только когда он слышал повелительные нотки в устах своего господина. Глух, слеп и предан – это было сказано о нем. Такой образец преданности власти еще кое-где сохранился на Востоке.
Селим раскрыл книгу и приготовился читать по мановению царственной руки. Еще ни разу за тридцатилетнее правление хан не нашел в себе желания поинтересоваться, что пишет в своей хронике придворный летописец, и он надеялся, что капитальный труд его жизни будет оценен по достоинству.
Хан предпочитал войну пирам и развлечениям, охоту размышлениям, а за хорошего коня давал трех мудрецов. Может теперь он наконец угомонился?
Тут сиплое дыхание больного внезапно пресеклось.

Глава пятая. ТОЛКОВАНИЕ СНА

– Селим, – прохрипел хан, глядя в потолок. Глаза его беспокойно бегали по черным пятнам копоти, словно он бредил наяву. Пятна двигались, соединяясь в причудливые фигуры страшных неведомых зверей. Они угрожали. – Я слышал, ты толкуешь сны.
– Совсем немного, повелитель! Придворный звездочет делает это гораздо лучше меня.
– Мой звездочет в тюрьме и на рассвете будет казнен, – глухо ответил хан. – Одна надежда на тебя. Слушай внимательно и постарайся не напутать. В моем состоянии трудно повторять сказанное.
– Слушаюсь, мой повелитель. Надеюсь, мое предсказание будет тебе угодно.
– Смотри, не ошибись. Я видел странный сон. Мне снился ворон.
– Ничего страшного, – облегченно вздохнул Селим. – Если приснился ворон это еще не беда, а полбеды. Нужно просто дать садака.
Садака – это массовая раздача бесплатного угощения народу во славу и к удовольствию Аллаха.
– Еще не все. Не перебивай, я только начал, – остановил его Одил-хан. – Дерзкая птица поднялась в воздух, бросилась ко мне и ударом крыла сбила с коня на землю.
– Тот, кто во сне упал с коня, потеряет все свое богатство, – меняясь в лице, пробормотал Селим. – Что было дальше?
– Я угодил во что-то живое и шуршащее и с омерзением вскочил. Мой конь исчез, а ворон вернулся на ветку и оттуда внимательно наблюдал за мной. Вокруг моих ног копошилась саранча, бесчисленные стаи которой толстым слоем покрывали окружающую равнину. Ее как будто устилала шевелящаяся трава. Саранча лезла вверх по ногам и заползала под одежду.
– Какого цвета были эти насекомые? – с опаской поинтересовался старец. – Обычного серого?
– Нет! В том-то и дело, что зеленого!
– Зеленого! – радостно вскрикнул Селим, всплеснув руками. – Это прекрасно, что зеленого! Я же сказал, тебе нужно сделать садака и ты еще долго проживешь в достатке.
– Слова твои пьянят, Селим. Твоими бы устами бузу пить, – вздохнул Одил-хан и глаза его увлажнились. Буза – это сладкий хмельной напиток из проса. В груди больного что-то свистнуло и заклокотало. – Но дело в том, что при падении я потерял клинок, а это нехорошая примета.
– Действительно, нехорошая.
– А еще, пока я лежал среди насекомых, так вымазался их дерьмом, что у меня от вони закружилась голова. Поэтому я проснулся.
– Ты вымазался нечистотами? – вскричал Селим и его руки пришли в оживленное движение. – Это меняет дело! Это меняет все! Твой сон теперь толкуется очень благоприятно, государь. Тот, кто во сне вымазался дерьмом – счастливчик! Аллах в тот же день дарует ему исполнение самого сокровенного желания.
Хан щелкнул языком, что было у него проявлением восторга.
– Значит, мое желание исполнится! – воскликнул он и поперхнулся собственным криком. – Проклятая болезнь! Проклятая болезнь! – простонал он, раздирая себе ногтями впалую грудь. – Значит, кому-то из тех троих все же повезло открыть рецепт бессмертия, и теперь я не умру! Какое счастье! Казнь должна состояться на рассвете, но до него еще несколько часов. Зафар! Зафар, не медли ни секунды! Ступай в зиндан и приведи сюда врача, дервИша, звездочета.
Зиндан – это глубокая тюремная яма с откидной решеткой сверху. Узников туда опускают и поднимают на веревке.
От неловкого движения из-под ханской подушки на ковер упал кривой бухарский нож, похожий на серп, с остро отточенной внутренней стороной. Такими ножами местные палачи перерезали горло государственным преступникам как овцам, стоя сзади, чтобы не забрызгаться, и держа их за вздернутый подбородок.
Все сделали вид, что ничего не заметили, а Зафар низко поклонился и выскользнул за дверь.

Глава шестая. СВЯТОЙ ОТШЕЛЬНИК

– Я знал, я верил, что рано или поздно кто-то доищется, – бормотал Одил-хан, всхлипывая, забыв о присутствии посторонних.
Селим с ужасом увидел, как мутная слеза выкатилась из его глаза и упала на расшитую подушку. Он понимал, как смертельно опасно присутствовать при проявлении слабости государя. Такие свидетели долго не живут.
Больной тем временем продолжал рассуждать:
– Мне нужно было всего лишь продержаться, и я продержался. Наверное, это дервиш. Осыплю его золотом, а с двух других шкуру сдеру и набью ее соломой!
Дервиши – это странствующие философы. Аскеты-бессребреники, отрицающие любую собственность, поскольку все в этом мире принадлежит не людям, а Аллаху. Они выглядят оборванцами, живут подаянием и делятся с окружающими всем, что имеют, считая это своей обязанностью. Осыпать такого человека золотом было равносильно тому, что побить его камнями.
– Учитель! Учитель! – зашептал объятый страхом Малик, подползая поближе к Селиму и не сводя глаз с кривого бухарского ножа. – Позвольте мне уйти. Я уползу незаметно, и меня не хватятся.
Старик открыл было рот, чтобы напомнить ему о страже в коридоре, но не успел.
– Селим! – крикнул хан, поднося к лицу слабую руку и вытирая мокрый след на щеке. – Ты здесь, старик? Как мне сжиться с несправедливостью? Из нас двоих не я, а ты должен стоять на пороге смерти, а стою я, при том, что ты много старше меня!
Селим благоразумно промолчал.
– Во славу Аллаха я перебил множество неверных. Я складывал пирамиды из отрубленных голов, и они были выше, чем у других воителей! Если я все же когда-нибудь умру, мне найдется местечко в раю?
– На все его воля, государь.
– А если я не стремлюсь в рай, старик? Не хочу ползать там сонной мухой! Ты хоть задумывался, какая там скучища? Одни праведники да святые умники: болтуны, калеки, старцы, почившие в мягкой постельке. А молодухи где? Всех молодух жарят в аду, верно, старик?
Он подмигнул и попытался рассмеяться, но жестокий кашель в корне пресек его жалкую попытку. Дальше он уже кричал, давясь отдышкой и спеша закончить фразу, пока речь не пресеклась.
– Я хочу в гущу конных схваток, походов, ночных штурмов! Вот где я душу отведу! Или скажешь, в аду это тоже невозможно? Тогда зачем мне туда попадать?
Великий воин шутил, глаза его молодо блестели. Мысленно он уже считал себя спасенным. Кроме него никто так больше не думал.
Чадили скрученные из хлопка фитили, время от времени стреляя раскаленным хлопковым маслом, неподвижно сидели старухи, отбрасывая скорбные тени на стены. Пахло горелым.
Малик настойчиво дернул Селима за рукав, но тут вернулся Зафар.
– Повелитель, узники доставлены.
 Одил-хан приподнялся на локте и превозмог одышку. Лицо его сияло.
– Давай дервиша.
Дервиш был человеком огромного роста и мягкого характера. Ладони у него были такие большие, что он мог обхватить ими средних размеров арбуз. В ханской тюрьме он так подавлял своим ростом тюремщиков, что те обозлились и взяли его в оборот. К тому же он был таджиком, а их, если такая возможность выпадала официально, узбеки и сарты не жаловали.
Сарты – это потомки великих хорезмийцев. Доузбекское население Азии, перемешавшееся с завоевателями и перенявшее их язык. Когда через несколько веков кафЫры с севера захватят эту землю и проведут перепись населения, они всех сартов ошибочно запишут в узбеки из-за языка, а также по просьбе самих злокозненных узбеков. Так сарты перестанут существовать как самостоятельная народность Азии.
Кафыры – это неверные, то есть люди, не поклоняющиеся Аллаху, в данном случае русские. А еще руссы запретят рабство и подарят свободу мусульманским женщинам, уравняв их в правах с мужчинами. Гореть им за это в аду!
Итак, это был уже не дервиш, а тень дервиша. Его морили голодом и не давали пить, отчего он немного помешался. Когда его ввели, он жалко трясся в своих обносках, отбросив философский взгляд на жизнь. Только желание жить у него и осталось.
На секунду распростершись в приветствии ниц, он неожиданно вскочил, бешено выпучил глаза, и как собака шумно сопя и поскуливая, проворно побежал к хану на четвереньках. Это был жуткий бег. Глаза сверкали, кудрявые длинные волосы упали на лицо. Зафар одним прыжком настиг его посреди комнаты, схватил за шиворот, свалил и придавил коленом к полу, прервав истеричное движение, которое выглядело угрожающим. Что он хотел никто не понял.
– Ну? – жадно спросил его Одил-хан, ничего не замечая. – Нашел рецепт вечной жизни? Не лги мне: или дай бессмертие или тебя казнят! Помни, Аллах велел тебе делиться!
– Всемилостивейший, пощади своего раба! – завопил, обливаясь слезами оборванец. – Было бы чем, я бы конечно поделился, но поиски истины меня ни к чему не привели. Тут я как был, так и остался неимущим. Делиться мне нечем.
– Селим! – прохрипел Одил-хан, откидываясь на подушки и ядовито играя желваками. – Ты образованный старик, знаешь, кого у дервишей считают неимущим?
– Согласно суфИйскому учению, которое проповедуют дервиши, – ровным важным голосом откликнулся Селим, принципиальный противник всякой философии как неточной науки, не чуждой фантазированию, – если у правоверного есть еда на весь день и одежда на все тело, его нельзя считать неимущим. Если еды хватает только до полудня, есть рубаха, но нет платка на голову или есть головной платок, но нет рубахи, он считается неимущим. Так утверждает в своем сочинении «Эликсир счастья» суфийский философ АбУ ХамИд МухаммАд.
– Взгляни, есть на нем одежда?
– Имеется, – степенно ответил хронист.
– Слышал, дервиш? Сосчитай, сколько дней ты жил здесь на всем готовом, бил в свой бубен, морочил голову и скакал вокруг моей постели, пока не попал в зиндан. А теперь уверяешь, что тебе нечем поделиться? Ты уже поделился со мной пустой надеждой. Утром палач вырвет твой язык и бросит собакам, а потом сдерет с живого кожу и сделает чучело. В последний раз прошу, или верни мне утраченные силы или за тебя это сделают другие!
– Не сделают! Три вещи никогда не возвращаются назад: выпущенная стрела, сказанное слово и прожитые дни, – ответил отчаявшийся человек, отталкивая от себя Зафара.
– Вон! Вон! Казнить! Вырвать язык! – тоненько закричал хан, приподняв голову с подушки.
Вид его был страшен, глаза вращались, немытые космы снова упали на лицо. Всё на какой-то миг пришло в движение: Селим сжался, Малик юркнул за спину своего наставника и сунул голову под полу его халата, Зафар подхватил дервиша под мышки и выволок за дверь. Только старухи продолжали сидеть неподвижно.
– Давай сюда звездочета! – прорычал Одил-хан. Он не скрывал своего разочарования, но надежда еще не угасла. Ему еще было на что надеяться.

Глава седьмая. ВРАЧ. ЗВЕЗДОЧЕТ

Придворный звездочет, успешный и ловкий царедворец, невысокий, изящный, белорукий, с прямой осанкой, еще совсем недавно бывший в большом почете, вполз в комнату на четвереньках. После провала дервиша, которого протащили мимо него, он уже ни на что не надеялся. Пришла пора расплачиваться за годы безбедного существования.
И все же, чтобы никто не обманывался на его счет, ничтожеством он не был, и астрология не была его единственным призванием. Разглядывая в юности небесные светила через полую тростниковую зрительную трубку, которая не приближала небесные объекты, но позволяла сфокусировать всю силу зрения на небольшом участке неба, он обнаружил новую звезду, которой не было в переведенных с греческого языка арабских справочниках по астрономии. И, впечатленный этим открытием, тайно посвятил себя науке. Он даже начал составлять свою собственную звездную карту и писать об этом книгу, но ему не суждено было ее закончить.
– Мой хан, не требуй невозможного от своего верного слуги, – заскулил он с порога, играя покаянную роль и надеясь на «а вдруг». – Аллах ни для кого не делает исключения и хранит секрет бессмертия за семью печатями.
Начало вышло неудачным. Глаза хана вылезли из орбит. Хватаясь за грудь и чернея от удушья, он в злобе вырвал клок волос у себя из бороды.
– Что, пустомеля, и ты туда же? Какой казнью тебя казнить? Выколоть глаза? Опустить в котел с кипящим маслом? Что тебе напророчила на утро твоя лживая звезда?
– Из зиндана звезд не видно, – распрямляясь, ответил звездочет.
Одил-хан бешено харкнул в него, но не попал. Слишком слаб стал.
– Плевать я хотел на твои липовые звезды. Ты так и не понял, глупец: это я всегда был вашей единственной звездой! Зафар, убери его с глаз моих. Приведи лекаря.
Он уголком одеяла оттер со лба испарину. У него осталась последняя надежда.
В дверь вошел круглый плечистый человечек в мятой одежде, скромно поклонился и молча встал в сторонке.
Выглядел он экстравагантно из-за красной от хны лохматой бороды, которой зарос по самые глаза, и вышитой разноцветными нитками одежды, точнее того, что от нее теперь осталось.
Волосат он был чрезвычайно, даже из ушей у него торчали пучки жестких черных волос. Густые сросшиеся над переносицей брови и хмурый взгляд исподлобья выдавали его свирепость и ослиное упрямство. Он обладал необузданным гордым характером и был представителем той древней части «чистой» таджикской нации, которую вытеснили с исконных земель узбеки.
На своей родине он считался светилом медицины. Его хитростью выманили из Афганистана и схватили на границе. В отместку он отказался пресмыкаться перед презренным узбеком сверх всякой меры и придерживался только самых простых правил восточного придворного этикета. Хан с трудом его выносил, но вынужден был пока терпеть.
– Ну? – глухо спросил больной, медленно оседая на подушки. – Что скажет твоя наука умирающему? Времени у тебя было больше, чем у других. Мой толкователь снов обещал, что сегодня кто-то из вас троих исполнит мое самое заветное желание. Надеюсь, это будешь ты. Ты ведь нашел рецепт бессмертия?
Врач молча развел волосатыми руками.
– Нет? Нет?! Не верю! – прошептал Одил-хан.
Лицо его исказилось и задергалось. Он кое-как справился с лицом и вновь обратился к лекарю, почти не слыша себя из-за шума в ушах от внезапного прилива крови.
– Обрадуй меня… огорчать меня опасно. Или нет, я сам скажу то, что ты не решаешься сказать. Ты разгадал секрет бессмертия, но хочешь его дорого продать. Проси, не бойся, я награжу тебя по-царски. Отправлю домой с отрядом всадников и полным сундуком золота!
– Я не хочу огорчать или обманывать тебя, – с горьким достоинством ответил маленький лекарь. – Я старался, как мог, но так и не создал лечебный эликсир. Обессмертить свое имя этим открытием мне не удалось. От смерти пока нет спасения. Кто болтает обратное, тот рассказывает сказки, но работа обязательно продолжится и в дальнейшем появится лекарство, продляющее жизнь.
– Я не могу ждать! – крикнул Одил-хан, внезапно садясь и опуская ноги на пол.– Я уже не могу ждать! Лекарство мне нужно сейчас!
Никто не помнил, когда он в последний раз самостоятельно проделывал это упражнение.
– Лекарства нет. Пока нет, – хмуро ответил врач.
– Ты лжешь! Я прикажу тебя пытать! Всю твою кожу исполосуют на ремни, а тебя посадят на кол!
– Это не поможет. Я не сумел создать лекарства. Бессмертия не существует.
– Казнить, – осипшим голосом промолвил Одил-хан и без сил рухнул на подушки. Переход от надежды к отчаянию был страшен. От недавней веселости не осталось и следа.
Жесткой рукой Зафар схватил врача за шею и выкинул за дверь. Нукеры подхватили его под руки и вместе с другими брыкающимися узниками уволокли в зиндан, где сбросили в глубокую яму одного за другим без всякой веревки.
Воцарилась тишина. Внезапно что-то вспомнив, хан приподнялся и кровожадными глазами взглянул на старца.
– Ты! – сказал он страшным вибрирующим голосом, как будто рапира наскочила на скалу. – Ты обещал! Ты истолковал сон в благоприятную для меня сторону. Я прикажу тебя пытать!
– Всемилостивейший, – пролепетал в испуге Селим. – Нам не дано знать, как повернутся сегодня обстоятельства. Нужно немного подождать. Ведь день не кончен, даже рассвет еще не наступил.
– Снова мне ждать?! – простонал Одил-хан. – Как я устал от бессмысленного ожидания! Ты только что видел последних уцелевших мудрецов моей страны, но разве они оказались таковыми?
– Это простительная слабость, повелитель. Рядом с монархом и мудрые глупеют, – льстиво заметил летописец.
– От страха все глупеют, – возразил Одил-хан. Он упал на подушки и мрачно уставился в пространство. – Признайся, ты лгал мне, когда толковал сон?
– Я – нет, повелитель.
– А эти трое лгали мне ежедневно, дожидаясь моей смерти, пока я не назначил день их казни. Теперь они сбросили свою личину.
– Лгать не грешно в трех случаях: когда пришла беда, когда приходится мирить поссорившихся и когда жена верит в чужие сплетни. Но я тебе не лгал.
– Где же обещанное?
В ответ он услышал:
– Можно я почитаю тебе вслух? Это поможет скоротать время.
– А что там у тебя?
– Летопись твоих деяний. Я год за годом вел ее на протяжении тридцати шести лет. Читать?
– Читай, но только покороче. Детские годы пропусти.
Селим открыл тяжелый бронзовый переплет, нашел нужную страницу и стал нараспев читать протяжным блеющим голоском, как это делают мулы при религиозных чтениях, хотя его текст не был религиозным. Он задыхался от волнения, ведь хан впервые разрешил ему читать.
Селим гордился своей книгой. Он написал ее на староузбекском (чагатАйском) языке, которому, по его мнению, предстояло пережить века, а возможно и тысячелетия. Так и произошло в дальнейшем.
А пока это был язык межнационального общения в Центральной Азии, обладающий высоким уровнем художественной выразительности и полноты, записанный арабской вязью на пергаменте.
– Ах, удивительно! – воскликнул хан через несколько минут. – Ты вернул назад время! Я помню подробности той осады, все точно так и было! Крепость считалась неприступной, но мы с ней все же справились. Я вновь побывал на том поле битвы. Первую свою осаду я провел с блеском, хотя, признаться, допускал ошибки. Что у тебя еще?
– Выбери сам.
– Прочти мне про Лейлу.
Селим пролистал несколько страниц.
– Что ты читаешь? – вскипел хан, недослушав. – Лейла была голубкой, свет моих очей, а ты ее порочишь! Молчи, пока я не укоротил тебя на голову!
– Я здесь ни слова не приврал, – крикнул в ответ старик, разъяряясь, готовый отстаивать свою правоту даже с риском для жизни, потому что ручался за точность изложения. – Дело в тебе, а не во мне! Ты просто с годами поумнел и то, что тебя в ней восхищало тогда, сейчас вызывает раздражение.
– Вырвать бы тебе жало, но ладно, – подумав, пробурчал хан. – Не трогай этой темы. Прочти мне про нашествие туркмен.
Селим читал.
– Про смерть отца.
Читал.
– О солнцеликой Фариде.
Селим послушно искал нужные страницы. Время бежало.

Часть вторая. МАЛЕНЬКАЯ НАЛОЖНИЦА

Глава первая. ПОРОХ

Воспользовавшись чтением, Зафар незаметно выскользнул за дверь. Так же бесшумно его на посту сменил маленький киргиз, которому он доверял. Сам он отправился в ночной обход по дворцу, который совершал еженощно с тех пор как заметил, что в стране пошатнулись основы порядка и нравственности.
Саблю он снял и отдал киргизам, чтобы не звякать о стены в тишине. Оставил себе только нож, аркан и кинжал на поясе. То же самое сделали двое его сопровождающих.
Дворец представлял собой лабиринт узких коридоров, в которых Зафар легко ориентировался, и бесчисленных дверей, ведущих в жилые помещения с глиняным полом и голыми стенами, облицованными глянцевыми изразцами.
Убранство жилищ состояло из толстых ковров на полу, газовых занавесок и полупрозрачных драпировок преимущественно розового цвета, а также множества ярких подушек и ватных одеял, грудами сваленных в углах. Здесь ночевали сановники разного ранга, когда того требовала служба. Изящные медные кувшины для омовения и оловянные кружки, расписные подносы, грубый чайный фарфор, струнные музыкальные инструменты и масса красивых безделушек – зеркалец, гребней для волос и тому подобного, составляли домашнюю утварь этих жилищ.
Ничто здесь не нарушало тишины. Дворец спал или делал вид, что спит, только в покоях хана не унималась страшная ночная жизнь, наполненная жгучей обидой на судьбу.
В боковых коридорах иногда встречались караулы киргизов, стерегущих «золотые клетки» – покои принцев, великовозрастных детей Одил-хана, которых он счёл никчемными и держал подальше от себя. На этих печальных перекрестках к стенам были прикреплены медные плошки-светильники с масляными фитилями.
Зафар не особо в них нуждался. Его внимание сосредотачивалось на зловещих черных проемах, ведущих в хозяйственные помещения. Он двигался от проема к проему, останавливаясь и прислушиваясь, иногда осторожно приоткрыв для этого нужную дверь. Это отнимало много времени, но ночная охота требует терпения.
И сегодня оно было вознаграждено. Уловив подозрительный шорох за одной из дверей, он сорвал со стены плошку с горящим фитилем, рванул дверь и вошел, высоко поднимая над собой светильник.
Это было просторное кухонное помещение с большими печами, закопченными казанами, кувшинами для воды и прочей посудой. Особенность его заключалась в том, что оно, замыкая длинную петлю основного коридора, имело общую стену с ханскими покоями как раз в том месте, где стояло ханское ложе.
Тусклый желтый свет выхватил из темноты неподвижную человеческую фигуру, склонившуюся над горой кожаных мешочков, наваленных как раз возле той самой стенки. Человек держал над ними свою плошку, поднимая ее высоко вверх. Другая его рука сжимала что-то в кулаке, и это что-то черным песком струилось на пол. Один из мешочков был развязан.