Глава 10 Четвертый день. Третий круг

Четвертый день. Третий круг

Я промолчал, наливаясь злостью и досадой. Легко сказать – дойти, когда шел только я один! Поначалу Тартюф отталкивался от земли здоровой ногой, но потом напоролся на колючку и просто оседлал меня верхом. День склонился к закату, солнце село, окрасив в багровые тона тихую волнистую равнину третьего круга, а мы прошли всего лишь полпути, намеченного на сегодня. Было от чего прийти в отчаяние. И тут цепочка изможденных грешников, бредущих без охраны в том же направлении что и мы, обогнала нас и стала быстро удаляться, поднимая пыль черными растрескавшимися подошвами босых ног.
– Стойте! Постойте! – крикнул я вслед, тряся головой, чтобы смахнуть с бровей застилающий глаза едкий пот. Что-то толкнуло меня. Отчаяние? Они остановились. – Не дайте по-гибнуть! Кто вы, братцы?
– Чревоугодники, – дружно и скорбно ответили они, являя собой совершенно жалкое зрелище. По их нездоровой обвисшей коже нельзя было сказать, что их щеки когда-то лоснились жиром, тела были полны, лица довольны и счастливы. Они голодали. Мне ничего не стоило удовлетворить их сокровенное желание наесться, но – Тартюф!.. При нем нельзя было открыться.
– Мы голодны. Мы вечно голодны.
– Возьмите плоть от плоти моей.
Они отшатнулись от меня, явно неправильно меня истолковав.
– Акстись! – шепнул Тартюф, но я сбросил его на тропу, чтобы не лез под руку. Он охнул, схватился за копчик и закричал. – Ты обезумел, Люций?
– Возьмите плоть от плоти моей.
Я наступал. Они отступили еще дальше, как стадо оробевших баранов. Еще немного – и побегут от меня со всех ног.
– Возьмите плоть от плоти моей! – Я бросил им свою тощую сумку, с которой не расставался все время путешествия. – Там пять хлебцов. Поделите на всех.
Печально качая головами, грешники уныло пятились от меня, не обращая внимания на сумку. Многие из них были кем-то искусаны так нещадно, что зажившие рубцы напоминали глубокие каньоны; из них были просто вырваны целые куски живого мяса.
– Разве вы не голодны? Возьмите хлеб!
– Мы не хотим хлеб. Мы не едим хлеб. Мы никогда не ели хлеб!
– А что вы едите? Что вы ели?
– Много чего!
– Пирожные с кремом?
Они оживились. Глаза их вспыхнули алчным гастрономическим блеском, в груди всколыхнулись приятные воспоминания. Давно они не слышали подобных слов.
– Да, нежнейшие бисквиты с розочками из жирного и сладкого сливочного крема!
– Телячьи отбивные?
– Телятину под белым соусом! Курицу в кляре! Мороженое!
– Здесь только пять хлебцов, – сухо перебил я их стоны и крики, поднимая и открывая сумку. – Один из них в плесени, как знаменитый французский сыр. Видите? Второй хлебец высох и его можно грызть, как копченые ребрышки горной козы. У него тот же вкус, не верите – проверьте. Третий, коричневый, видом похож на жирную жареную перепелку. Сколько съедалось их раньше за один обед? Верно не меньше сотни?
Они утвердительно застонали.
– Мой друг занемог. Я устал нести его один. Мы спешим. Смените меня, меняйтесь по очереди, и я отдам вам чудесную сумку. Там столько хлебцов, сколько вы возжелаете, со вкусом тех деликатесов, которые вы пожелаете. Согласны?
Они заколебались, подталкивая друг друга локтями в нашу сторону. Выталкиваемые вперед спешили вновь спрятаться за чужие спины. Их лица горели, длинные носы жадно шевелились.
– Мы не верим тебе. Имея такую чудесную сумку, зачем ты куда-то идешь? Зачем ты кого-то несешь? Зачем нам куда-то идти? Что мы найдем там, чего не будет у нас теперь здесь с твоей сумкой? Прямо здесь, на этой пыльной дороге. Устроим привал и будем пировать и наслаждаться!
– Мой бедный благородный друг! – воскликнул сквозь смех Тартюф со злыми слезами на глазах. – Твоя затея провалилась! Брось меня, брось! Все мы тут неисправимые грешники, даже обжоры! И поделом нам!
С горьким ответным смехом я вынужден был с ним согласиться, и, прекратив разговор, отослал чревоугодников своей дорогой голодных и неудовлетворенных. Но пройдя их тропой до густого одинокого темного леска, мы вдруг услышали из зарослей чей-то опасливый страстный шепот, окликающий нас. Это, пользуясь сгустившейся ночной темнотой, тайно отбился от группы и вернулся назад один из чревоугодников, согласный на все в обмен на пищу. Я дал ему два хлебца (трюфели в сливочном соусе и сливовый пудинг) и пересадил к нему на спину Тартюфа. Он зашатался под непривычной тяжестью, но скрипя зубами, двинулся вперед. Не успели мы пройти и пятисот шагов, как нас снова окликнули из кустов. Это был еще один готовый на все голодный страдающий чревоугодник. Мы накормили и пристроили к делу и его. Потом еще и еще не раз окликали нас по пути обжоры и мы без устали шагали вперед, меняя носильщиков через каждые десять минут, чтобы не слишком их загонять. Душа моя пела, Тартюф сиял от счастья, хоть ему было неудобно сидеть на их костлявых спинах. Но оглянувшись назад через несколько часов, я обнаружил позади нас тысячу обжор с облитыми жиром подбородками и светящимися в темноте безумными волчьими глазами, которые непрерывно что-то жевали, не сбавляя шаг. В ночной тиши на всю равнину раздавалось торопливое жадное чавканье. Я оказался слишком щедр, наделяя их волшебными хлебцами! С час назад Тартюф даже выказал мне неудовольствие по поводу моей расточительности и выразил опасение, что нам самим может не хватить хлебцов, коль скоро они понадобятся и нам. Теперь же, охваченный ужасом при виде этого жуткого жующего шествия, теряющегося в ночной мгле, он схватил меня за руку и горячо прошептал:
– Что случилось, Люций? Они сошли с ума? Во что превратила неумеренность и обильная пища этих робких чревоугодников?
– Кажется, у нас начинаются проблемы, – честно ответил я. – Видишь вон тех трех милых песиков, увязавшихся за нашим караваном? Это Язва, Изжога, Диарея. Сейчас начнется. Вокруг нет ни капли воды, и я ничем не могу помочь им!
– Посмотри, как они растут! – воскликнул Тартюф, не отпуская мою руку, словно он искал у нее защиту от всего на свете. – Только что они были ростом с комнатных собачек, а теперь стали выше и мощнее волкодавов!
Не успел он закончить фразу, как один из псов высоко подпрыгнул и вцепился зубами в бок одному из чревоугодников. Пронзительный вопль вонзился в ночь. Держась двумя руками за живот, чревоугодник вывалился из шествия и покатился по траве. Разъяренный пес преследовал его, набрасываясь то с одной, то с другой стороны и стремясь вцепиться ему в беззащитный живот. Следом, с жалобными криками боли скорчилось еще несколько чревоугодников. Их также атаковали и преследовали свирепые собаки. Шествие распалось. Обжоры один за другим выбывали из строя. Стон стоял над равниной. С глухим рычанием метались между корчащимися чревоугодниками безжалостные псы с оскаленными окровавленными пастями. В них словно вселились бесы.
– Бежим! – кричал в суматохе Тартюф, понукая ударами в спину своего чревоугодника, едва ли не последнего, оставшегося на ногах. Я вырвал из ослабевших рук обжоры недоеденный хлебец, который он жадно запихивал в себя, и заставил бежать. Но было уже слишком поздно, псы поворачивались в нашу сторону. Даже Луна выглянула из-за облаков, озарив место избиения грешников своим мертвенным светом, чтобы посмотреть на эту погоню. Несчастный чревоугодник, визжа от страха и изнемогая под тяжестью Тартюфа, мчался так быстро, как только можно было пожелать. Я подхватил на бегу сухую ветку с острым рваным концом, чтобы отбиваться от собак. Впрочем, я был уверен, что не мы с Тартюфом являлись объектом их охоты и, пока не попробуем моих хлебцов, останемся неуязвимыми для их клыков. Огромные псы мчались за нами скачками, глухо ворча сквозь стиснутые в напряжении зубы. Они догнали нас в считанные секунды. Грешник внезапно сломался пополам и со стоном схватился руками за живот; Тартюф перелетел через его го-лову и тяжело грохнулся оземь. Я успел развернуться и замахнуться веткой на подбегающего пса – он только злобно огрызнулся и прыгнул мимо меня на чревоугодника. Раздался дикий вопль ужаса и боли. Клубок из сплетенных тел покатился по траве. Чревоугодника рвали на части три взбесившихся собаки. Я бегал вокруг них, стараясь воткнуть свою ветку в какую-нибудь из собак, но клубок тел вертелся так быстро и беспорядочно, что мне никак не удавалось сделать это без риска для грешника.
– Брось его, Люций! – кричал Тартюф, прыгая на одной ноге в нашу сторону. – Бежим! Ему уже не поможешь!
Я опомнился. Тартюф был прав, следовало подумать о себе, пока были заняты собаки. В конце концов, кто ему виноват? Во всем надо знать меру, тогда не влипнешь в неприятную историю. Подхватив на спину Тартюфа, я помчался дальше, туда, где брезжил рассвет, где издали уже смутно виднелся полосатый приграничный столб, где было спасение. Вопли боли, постепенно слабея и смешиваясь с затихающими всхлипываниями, остались далеко позади. Сердце рвалось из груди, не хватало дыхания, но это было радостное сердцебиение. Я ни к кому не испытывал жалости. Мы прошли этот круг, мы нагнали наше отставание, а остальное не имело значения. Нас не преследовали, это являлось единственно важным и главным обстоятельством нынешней ночи. Ночь – наше время, пока вмерзший в лед Люцифер исправно терпит мучения в собственной мерзости по воле Божьей. Что-то возбужденно кричал мне на ухо Тартюф, обнимая за шею, какие-то приятные слова, я его почти не слушал. Мне были и без того понятны его чувства. Мы преодолели этот круг!
Три огромных свирепых пса с женскими именами смирно сидели полукругом на тропе возле приграничного столба, преграждая нам путь, и смотрели на нас. Я слишком резко остановился, не добежав до них нескольких шагов, и Тартюф стукнулся подбородком о мой затылок. Я охнул. Удар был крепкий, я услышал, как громко клацнули зубы. Потом он тяжело задышал мне в ушибленный затылок.
– Отпусти меня, – тихо прошептал он. Я вынул руки у него из-под коленок и позволил со-скользнуть на землю. Он молча встал рядом со мной плечом к плечу. Было тихо.
Один из псов медленно поднялся и стал обходить нас справа, стараясь не слишком далеко удаляться от остальных. Делал он это как-то уж очень неторопливо и лениво, словно нехотя, но совершенно бесшумно и зловеще. Два других пса повернули головы и с интересом смотрели на его маневр, пока он не остановился, заняв желаемую позицию, потом тоже нехотя поднялись. Им словно до ужаса лень было двигаться, да и спешить было некуда. Один из них – Язва, самый крупный пес – даже зевнул, а тот, что теперь повторял маневр первого пса и обошел нас уже слева, тяжело вздохнул, словно о чем-то сожалея. Потом они снова дружно сели на задние лапы и уставились на нас с трех сторон, не делая попыток напасть, зарычать или даже облизнуться. Как только мы делали шаг, они тут же привставали со своих мест и снова садились, убедившись, что мы остановились. Потянулись томительные минуты. Всходило солнце. Мы оказались на самом солнцепеке.
– Чего они ждут? – шепотом спросил Тартюф.
– Чтобы мы им станцевали, – ответил я с досадой. Было похоже, что на сей раз мы попались по-настоящему.
– Они не сводят глаз с твоей сумки. Брось им хлеб.
Я бросил. Они даже не привстали. Я бросил второй хлебец чуть ли не под нос Изжоге. Пес не отреагировал. Тогда я бросил им сумку. Они степенно встали. Язва, как самый старший в стае, подхватил сумку за длинную ручку и рывком головы ловко закинул ее за спину, как это делает человек, которому не хочется надевать сумку на плечо или через го-лову, чтобы не помять одежду. Потом два других пса схватили зубами брошенные мной хлебцы и, не делая попыток проглотить их, неторопливо затрусили вслед за вожаком. Из их оскаленных пастей капала тягучая слюна. Вскоре все они исчезли за невысоким холмом и больше не появились. Оттолкнув мою руку, Тартюф допрыгал до полосатого столба обозначающего границу между адскими кругами, сел на песок и твердо сказал:
– Все, Люций! Или я больше не сдвинусь с этого места, и пусть бесы делают со мной что угодно, или ты мне расскажешь, что за чертовщина тут происходит!