Глава 8 Гневливые

Гневливые

 Террористы, точно определившие наше местонахождение по имеющейся у них карте лабиринта и аккуратно взорвавшие стену Академии, обитали на пятом круге, где содержались все гневливые. Большинство гневливых грешников составляли мусульмане. Это как раз и были те самые НЕдобродетельные нехристиане, о судьбе которых давеча задумывался над циркуляром Люцифер. Гневались они на всех без исключения, но больше всего гневались на божью несправедливость и на своих собственных мусульманских пророков и учителей, которые ввели их когда-то в страшное логическое заблуждение. Те объявили главным критерием поощряемой Господом человеческой добродетели не вечные и понятные общественные ценности, типа не убий, не укради, а фанатичную преданность «истинной» религии, объявив все «неверные» существующие концессии крамолой. К таким громким заявлениям в разное время своей истории были склонны почти все ныне здравствующие мировые религии. Признав при этом, что мусульманский и христианский Бог одно лицо, только с разными именами, исламские проповедники сами загнали себя в логическую ловушку. Поскольку Господь один, как его не называй, то и Рай у него был один, и не было никаких оснований не пускать в него никого, кроме правоверных мусульман только потому, что их пророкам вздумалось объявить, будто единственным непременным условием пропуска туда будет «истинная» вера. Господь слишком мудр, чтобы вмешиваться в человеческие дела, но и в свои дела соваться никому не позволял. После смерти все грешники Земли продолжали сваливаться в одну большую кучу, а все праведники – в другую, без рассортировки и учета отличия религий. Судили умерших тоже одинаково справедливо, в первую очередь по грехам их, а не по вере. Гибель в газавате, священной мусульманской войне с неверными не почиталась на Небе за доблесть, которая требовала немедленного поощрения гарантированным местом в Раю, а расценивалась как банальное смертоубийство; а пояс Шахидов вообще рассматривался как подлость. Души погибших в бою правоверных мусульман вместо обещанного их пророками мусульманского Рая с разбитными грудастыми нарумяненными гуриями, попадали прямехонько в Ад, где уже нетерпеливо потирали ручки лукавые бесы, и где им приходилось мирно соседствовать с душами убитых христиан. Как же было не озлобиться на своих учителей, тем более что несправедливостью тут и не пахло. Однако в этом порядке вещей крылась какая-то непонятная неясность в отношении более молодой мусульманской религии, и Справедливый счел нужным пойти им на некоторые уступки. Теперь уже души всех, кто попадал под исламское понятие «неверный» без разбору стали направляться в Ад, даже если совершали при жизни благие деяния и были достойны лучшей участи, чем терпеть вечные мучения. И опять Справедливый узрел здесь несправедливость уже по отношению к христианам, главной своей опоре, и исправил эту необъективность вот каким образом. Теперь и все правоверные мусульмане стали автоматически попадать в Ад, так как их глубокая враждебность христианству само по себе являлась в глазах Господа смертным грехом хотя бы из-за права первородства христианства. В общем, все слегка запуталось. В Рай стали попадать только махровые завшивевшие атеисты, чтобы ни нашим, ни вашим не было обидно, а среди атеистов праведников-чистюль вообще было раз-два, и обчелся. Рай опустел и захирел, по райским кущам бегали волосатые слоны и прыгали смущенные ручные обезьянки. Огромные бабочки лениво порхали от цветка к цветку, шмели и пчелы собирали нектар и мед, которые некому было пить. Немногочисленные праведные души древности, такие, как великие ученые врачи Гиппократ и Авицена, да Понтий Пилат, попавший сюда без объяснений за особые заслуги, загрустили и одичали. В Аду, напротив, закипела жизнь. Мусульмане и христиане, наконец, зажили в мире, объединившись против общего врага – бесов. Особенно усердствовали гневливые и энергичные мусульмане, которые и тут смогли раздобыть тротил, точнее, создать его полный эквивалент из растертых в пыль старых бесовских копыт, смешанных со слюной огнедышащих драконов. У них везде, даже в стенах Академии среди ученых бесов были свои люди. Кроме того, большинство букмекерских контор контролировалось ими и в свободное от мучений время они неплохо наживались на бесовском азарте. Им было важно, чтобы нас с Тартюфом не схватили еще хотя бы пару дней, чтобы успеть принять побольше ставок в игре, этим главным образом и объяснялось их вмешательство в нашу судьбу и их доброта по отношению к нам. Не тратя лишних слов, нас с Тартюфом посадили на горячего арабского скакуна, чтобы доставить к границе между пятым и четвертым кругом, и мы поскакали. Дождь усилился. Дорога раскисла окончательно, ноги лошадей, скачущих во весь опор, разъезжались в жирной глине. Это были кони отряда легкой арабской  конницы, испугавшиеся когда-то вида и запаха боевых слонов одного непокорного индийского раджи и повернувшие назад вопреки желанию всадников, отчего те проиграли важную битву. Из-за единственного в их жизни случая трусости они теперь терпели вечные муки дождливой погоды и раскисшей глины. Это были великолепные сильные  животные с широкой грудью, тонкими резвыми ногами и маленькой красивой головой на изящной, почти лебединой шее. И теплолюбивые кочевники, привыкшие к жизни в условиях абсолютно сухой погоды, к песку, знойному воздуху, чистому небу, которое одаривало их дождем раз в год по чайной ложке, мучились на пятом круге не меньше лошадей. Их вечно сырая одежда не согревала холодными ночами, все они были простужены, мокрые волосы висели сосульками, из носу текло, их душил кашель и мокроты, их раны мокли и гнили, но они не унывали. Отряд состоял из пятнадцати человек, командовал им молодой человек с приятным лицом, ассирийской курчавой бородкой и добрыми коровьими глазами. Он был главный специалист по самодельному тротилу и бомбам. В хитрости и дальновидности он не уступал Люциферу. Разговаривать при таком бешеном аллюре было невозможно, и мы с ним ограничивались знаками и улыбками приязни, между собой же разбойники перекликались такими непонятными по содержанию фразами, что Тартюфу каждый раз приходилось обращаться ко мне за разъяснениями, благо он сидел сзади, обхватив меня за талию, и я хорошо его слышал. Я шепотом рассказал ему, кто такие мусульмане и чего они добиваются и он потерял к ним всякий интерес и благодарность.
На глинистой тропе поскользнулись и упали сразу две лошади с всадниками. Дождь лил как из ведра. Две белых чалмы, разматываясь на ходу, покатились с холма вниз, на глазах превращаясь в маленькие грязно-коричневые шары. Отряд спешился, чтобы поднять упавших и оценить размер катастрофы. Лошади побились, одну из них даже пришлось отпустить, так как у нее была перебита спина, и она уже не могла нести всадника, вторую, прихрамывающую, повели налегке, распределив людей между уцелевшими наездниками и значительно снизив скорость. Лица мусульман слегка погрустнели и сделались сосредоточенными. Косые струи дождя секли их, стирая лучезарные белозубые улыбки молодости, которая не унывает ни при каких обстоятельствах. Внезапно из совершенно мокрого леса, из серой мерзости, в которую превратил вечный дождь молодой, но уже подгнивший и неразвивающийся подлесок, вырвался отряд кентавров с пиками наперевес. Гикнув, они без промедления пустились в галоп, направляясь в нашу сторону, и стало ясно, что они давно нас тут поджидали. Секунду спустя второй отряд кентавров показался из леса с другой стороны и нас взяли в «клещи». От одного из кентавров отделилась и взмыла вверх большая крылатая фигура в пурпурной мокрой мантии, широкими взмахами кожистых крыльев рассекая каскады холодной дождевой воды, водопадом льющейся с небес, неподвижно повисла над лесом. Мы пришпорили коней и понеслись, не разбирая дороги. Еще одна наша лошадь поскользнулась и упала на крутом вираже, когда мы огибали гнилой лес и овраг, за которым начиналась горная тропа, уходящая вверх на новый уровень пятого круга. Оглянувшись, я увидел, как она стремительно летит с холма по скользкой траве копытами вперед навстречу кентаврам, дважды перевернувшись через голову и волоча за собой тело безжизненного всадника, чья нога запуталась в стремени, затем она сшиблась с передовым кентавром первого отряда, который пытался поддеть ее пикой, чтобы остановить. Трех кентавров снесло с ног одного за другим и снесло бы еще больше, если бы остальные не бросились врассыпную. Второй отряд на скаку перестроился во фронт, и кентавры вынули из колчанов луки. Наш ассириец что-то гортанно крикнул и нырнул под лошадь, демонстрируя отменную ловкость и сноровку. Весь отряд последовал его примеру, они мгновенно исчезли с глаз преследователей и мы с Тартюфом остались один на один с натянутыми луками кентавров, как беспомощные сиамские близнецы, приросшие друг к другу и к своей спасительнице-лошади, перешедшей уже в совершенно бешеный галоп. Перестук ее копыт по горной тропе, казалось, достигал глубин Вселенной и одновременно ушей Господа, и мы уже смели рассчитывать на божью помощь, но вместо грозного гласа небесного и молний, поражающих кентавров, с неба грянул безудержный и безумный хохот Люцифера. Рассекая потоки дождя крыльями летучей мыши, он продолжал неподвижно висеть над лесом, не вмешиваясь в погоню, но указывая своим кентаврам на нас простертой вперед рукой с растопыренными пальцами, словно он умоляюще протягивал нам большое невидимое яблоко. Еще один сценический жест из его обширного арсенала. Тут очень важно было правильно откинуть голову назад и слегка наклонить ее к плечу протянутой руки.
– Это ты, Цветочник? – громовым голосом крикнул сей славный труженик сцены. Я не ответил: в данной ситуации и так не трудно было догадаться, кто были те неловкие сиамские братья, незнакомые с приемами джигитовки. Он дал отмашку. Запели стрелы. Тартюф тоскливо взвизгнул, еще теснее прижимаясь к моей спине. Он понимал, что является моим живым щитом и все стрелы достанутся ему, превратив в подушечку для иголок. В этот момент наша лошадь подвернула ногу. Метров пятнадцать я бежал впереди нее под свист стрел на четвереньках, напрягая все силы, чтобы не попасть под перекувыркивающуюся через голову несчастную лошадь, которая нагоняла, поскольку в момент падения мы спускались в ложбину, и дорога шла под уклон. В последний миг, когда ее туша уже наваливалась на меня, чтобы переломать все кости, я по-лягушачьи отчаянно прыгнул в сторону. Все стрелы опять просвистели мимо. Это был уже второй совершенно неудачный залп кентавров, что было для меня просто невероятным везеньем. Не успел я опомниться и оглядеться, как чья-то крепкая рука схватила меня за ворот и выдернула из кустов, где я застрял, барахтаясь в колючках и не дотягиваясь ногами до земли. Это был ассириец. Мусульмане возвращались, яростно пришпоривая коней. Кони их были в пене и бешено грызли удила, а глаза метали молнии. Память о былой трусости, которая привела их в Ад на вечные мучения, горячила сердца, и они яростно рвались в бой. Грешники больше не прятались под брюхом своих коней, ассириец улыбался кроткими темными глазами и отдавал четкие распоряжения. Он отделил от отряда трех мусульман и послал их вперед, навстречу неотвратимо приближающимся лучникам, еще двоих отправил вскачь в обход холма, где по его расчетам нас ждал и должен был перехватить первый отряд кентавров, чтобы сомкнуть «клещи». И тем и другим были быстро переданы какие-то многочисленные холщевые мешочки, висевшие на поясе у каждого члена нашего отряда. Оставшиеся семь человек во главе с ассирийцем, приструнив горячившихся коней, съехали с тропы и, рассыпавшись в короткую цепочку, спокойно повернулись лицом к надвигающимся преследователям. Никакого оружия у нас не было, грешникам не положено было его иметь. Я сидел на коне за спиной одного из простоволосых мусульман, который в пылу скачки потерял свою чалму, и волновался за Тартюфа. Я не знал, где он и что с ним случилось.
Кентавры яростно взревели. Они уже успели убрать бесполезные луки в колчаны и взяли наизготовку длинные пики. Они мчались по склону вниз громадными прыжками, наваливаясь на нас всей своей грозной массой и взметая в воздух крепкими копытами дробленную гранитную крошку, которая шрапнелью секла придорожные кусты. На наших глазах они страшно сшиблись с маленьким отрядом мусульман, состоящим из трех человек. За мгновение до этого столкновения скакавший впереди мусульманин молодецки вскочил ногами на седло и встал во весь рост, раскинув руки в стороны, словно его распяли на невидимом кресте. В руках он держал два буро-желтых куска, похожих на хозяйственное мыло. Поравнявшись с первыми кентаврами, причем его конь с красными от бешенства глазами умудрился схватить и надвое перекусить древко направленной в них острой пики, он изо всех сил ударил друг о друга бурые куски мыла. Полыхнувшее вслед за тем пламя и грохот взрыва разметал и разнес отряд кентавров чуть ли не в клочья вместе с самим смертником, у которого детонировали все его многочисленные мешочки с самодельным тротилом. Два других, опаленных огнем смертника, довершили остальное, взорвав себя хоть и менее эффектно, но не менее эффективно. Это был единственный способ взорвать адский тротил мусульман, каждый раз жертвуя кем-нибудь из своих людей. Гневливые так и не смогли сконструировать толковый тротиловый запал, срабатывающий в абсолютной сырости их круга. Конечно, в Аду никто не умирает насовсем, но и испытывать при каждом взрыве смертные муки от разрывания на части тоже было не сладко. Но это было справедливо.
Когда дождь прибил книзу клубы черного дыма, мы увидели страшную картину раз-рушения. Преследовать нас было некому. Дымящиеся куски мяса, оторванные конечности и косматые человеческие и лошадиные головы валялись по всему склону холма, ручейки крови бледнели, смешиваясь с небесной водой. Два или три искалеченных тела все еще бились в судорогах агонии и попытках подняться на ноги. Фигура над лесом вдруг гневно вскрикнула, сложила крылья и камнем упала за холм, который как раз огибал другой отряд кентавров, уже пострадавший раннее от столкновения с самой первой нашей упавшей лошадью. Взрывов мы больше не услышали. Свято выполняя условия игры и не имея права физически вмешиваться в битву, Люцифер уберег и увел своих кентавров в густую чащу леса. Об этом рассказали нам два вернувшихся из-за холма и уцелевших смертника-мусульманина.
Мы разыскали живого и невредимого Тартюфа, который прятался в кустах, и к утру без приключений добрались до полосатого столба на границе пятого и четвертого кругов. Я подозревал, что неприятные приключения не раз незаметно подстерегали нас в дороге, но благодаря хитрости и опыту предводителя нашего отряда и прекрасным умным арабским скакунам нам удалось их благополучно избежать. У приграничного столба мы спешились. Молодые грешники улыбались, приветливо кивали нам и бесцеремонно хлопали по плечу. В хмуром сумраке холодного дождливого утра сверкали их ослепительные улыбки и бело-снежные крепкие зубы. Тартюф больше не спрашивал меня поминутно, о чем они говорят, хоть он по-прежнему не понимал смысла их восторженных и витиеватых речей. Молодой человек со смолисто-черной ассирийской бородой, кудрявой и нежной, словно шелк, и с прекрасными добрыми коровьими глазами, по очереди обнял нас по-братски и пожелал счастливого пути. Рассвело. Дальше мы должны были идти пешком одни. Один из мусульман вырезал из ветки дерева клюку, чтобы хромающий Тартюф мог на нее опираться. Они стояли и махали нам вслед до тех пор, пока мы не скрылись в горной лощине, потом вскочили на коней и помчались во весь опор, разбрызгивая во все стороны попадающиеся на их пути лужи. Их ждали ставки, бесы и мучения. Молодого ассирийца должны были публично разорвать на части дрессированные львы, имитирующие взрыв пояса Шахида, после которого живой смертник разлетается на мелкие кровавые кусочки. Так он когда-то погиб, унесся с собой тридцать ни в чем не повинных жизней в оживленный базарный день, и эта гибель изо дня в день изощренно повторялась с ним уже на протяжении десяти лет, про-шедших в Аду.