Те, кто приняли смертный бой. Гл. 4-I

 • «ЧТОБ СТАЛО СЛОВО ДЕЛОМ…»



Начало см. http://www.proza.ru/2015/04/24/2092


 

 • I.      

                Почему же шипят: "маяковщина!
                Проходите, нежные, мимо них!"
                Ведь огнем цветет маяков стена
                И встают частоколами гимны!

                Маяки! маяки! маяки везде!..
                П.Незнамов


Пожалуй, каждый может вспомнить человека, встреча с которым стала вехой жизни, обозначив «границы» судьбы.
Трудно представить, сколько людей встречались с Владимиром Маяковским, были близко знакомыми, вхожими и в кабинет на Лубянском, и в дом на Генриковском. Но не многим оказался по силам и духу выбор, сделанный ими в начале 20-х.
.
 Невозможно встать в один рост с  Маяковским — ни в прямом, ни в переносном смысле: его талант, служащий революционным преобразованиям в поэзии, новизна и абсолютная нестандартность создаваемых художественных образов, недюжинная энергия, работоспособность, ораторский дар делали его недосягаемым. И друзья-соратники не выдержали — по причине разных обстоятельств они отдалились: ушли, кто раньше, кто позже. Делали свою жизнь? Или предали? Кто знает... Из сегодняшнего дня вряд ли стоит говорить о правых и виновных.

.
Есть факт: среди немногих, оставшихся с Маяковским, был Петр Васильевич Незнамов. Знавшие его отмечали очевидную кротость характера, застенчивость, скромность, немногословность.
Но так ли «мал человек» рядом с Поэтом-гигантом, Поэтом-«горланом», поэтом, который привык разговаривать с  многотысячной аудиторией, убеждать, спорить, побеждать?
.
Так ли незначительна личность человека, внешне мало примечательного, тихого, до скрупулезности точного, исполнительного? А если он, к тому же, из тех, кто делал журналы "Леф" и "Новый Леф"?  А если он, несмотря на возраст и нездоровье, рвется защитить новое «миропостроение», выстраданное его поколением, — своё социалистическое отечество? 


***

                Неужели?
                Она это,
                она самая?
                Да!
                НАЧАЛОСЬ.
/В. Маяковский/


В июле 1941-го года Краснопресненскую дивизию укомплектовывали преимущественно тружениками столицы и Московской области — рабочими и колхозниками. Но поскольку формирование дивизий народного ополчения началось в Москве, по административным районам, то, естественно, в роты 1-го полка были зачислены добровольцы, направленные Союзом Писателей. Впоследствии 2-я и 3-я роты 1-го батальона стали известны как «писательская».

.
«Неоднородность» состава бойцов, как по возрасту и состоянию здоровья, так и по гражданским профессиям, на первых порах приводила в замешательство молодого ротного, недавнего выпускника военного училища. Ни поваров, ни плотников, ни землекопов, многие и лопату в руках не держали. Но именно такие работники были крайне нужны, чтобы строить укрепления и рыть окопы в полный рост, готовить еду. Однако найти нужных людей оказалось не просто. Боец Александр Бек «прояснил» ситуацию:
« — Тут больше имажинисты, товарищ лейтенант...
Рота грохнула от хохота. Не понявший причины смеха, лейтенант с досадой махнул рукой:
— Машинисты мне сейчас не нужны.
Смех опять прокатился вдоль строя» (1).

.
Незнакомое для военного командира слово — имажинист... (Но многие ли из  читающих сейчас не остановятся, припоминая его значение?)

Для Петра Васильевича Незнамова и писателей-сверстников имажинисты, акмеисты, символисты, футуристы, пролеткульт означали не термины, а ту среду, в которой проходила их творческая жизнь до начала 30-х годов прошлого века. Каждое из этих понятий вызывало в памяти, прежде всего, живых людей — и единомышленников, и тех, с кем сталкивались на литературных «баррикадах», полемизируя, настойчиво отстаивая «свое» творческое направление в художественной литературе 10-20-х годов.

.
Петр Васильевич вспомнил своё.
« — А ну, Незнамчик, — расскажите что-нибудь, прервите свой обет молчания».
Так, ласкательно-уменьшительно, называл его Владимир Маяковский.
Давно это было... или недавно?
Они завтракали вдвоем, в доме, где жил поэт, в Гендриковом переулке. Известный москвичам адрес. Стоило в те годы сказать таксисту: «Гендриков!», как тот понимающе кивал: — «Значит, к Маяковскому».
 

***

Далекое. И близкое время.
Как-то на привале выясняли, как водится, возраст — кто старше, кто самый молодой среди писателей-ополченцев. Петр Васильевич прислушивался к разговору, но, опасаясь, как бы не отчислили, не отправили домой, помалкивал. А между тем ему уже перевалило за пятьдесят, и был он болен.
Кажется, совсем недавно приехал из Читы в Москву, а прошло без малого двадцать лет. Да каких лет…

.
Для него, провинциального поэта, Маяковский представлялся небожителем, великим и недосягаемым. И вдруг — о, случай! — Петр Незнамов оказался вхож не только в дом Владимира Владимировича, но и стал одним из лефов.   Начало 20-х, раскручивался маховик революции, ускоряя всеобщее движение, спешили и они. Спешили, не оглядывались — вперёд, вперёд.
У каждого свой выбор — по силе характера человека. Выбор Маяковского — делать жизнь — означал продолжать революцию, «ковать» нового человека, используя искусство, как орудие производства. И его же выбор — остановиться, уйти. Петр Васильевич тяжело пережил случившееся, но не мог осуждать («Покойник этого не любил…»). И все же, все же… вероятно, никогда не отпустит чувство вины, скребет душу.
       Нет!
       Нет!
       Не-е-т...
       Не хотим,
       не верим в белый бюллетень.
       С глаз весенних
       сгинь, навязчивая тень! (2)

.
 Почему погиб он, «красивый и прочный»? Не кто-то другой, слабый, а Он, уверенно утверждавший: «Надо вырвать радость у грядущих дней», Он, умевший держать удар, в последние годы преодолевавший и личные, и творческие неудачи, упрямо делавший Свою жизнь — жизнь самого высшего достоинства, весомую, значительную, яркую. Жизнь, которую никогда и никому не повторить.
 Не уберегли... Кто виноват?
 
Виновны они, лефы, — все, потому что не почувствовали приближающейся беды. Почему? Пока Маяковский шел вверх, рядом с ним кого только не было. Осложнялись отношения поэта с литературными генералами и аудиторией — поредел круг ближних.
Странная дискуссия в Плехановском институте, открыто агрессивные студенты... Те, кто кричали «не понимаем ваших стихов».
Лефы, вначале единый творческий союз, затем распавшийся.
Лиля и Ося, именно той весной уехавшие из Москвы.
Прием в РАПП, где его почти что отчитали, как школьника.

       ...и не было ни одного,
       который
              не кричал бы:
       "Распни,
       распни его!"

— в подтверждение мыслей Петр Васильевич, не заметно для себя, кивал головой.
Что рассуждать? — Факт: выставка «Двадцать лет» провалилась, ее проигнорировали те, кто определял литературную политику, равнодушно отнеслись и те, кого он считал товарищами. Владимир Владимирович оказался один на один со своими бедами, с растущим непринятием, особенно болезненно ощутимым для личности с активной жизненной позицией, к тому же творческой натуры, бескомпромиссной, убежденной.

.
Последние одиннадцать лет, никак не похожи на времена Лефа.
При Маяковском, что ни день — события. Делая свою жизнь, он делал революцию — так, как понимал ее. И в стихах, и выступая с трибун, поэт обращался к современникам и, прежде всего, к пролетариям, к молодежи — они, как он себе представлял, станут носителями нового мироощущения.
Но… Одни его приняли безоговорочно, другие не понимали, третьи били в спину, исподтишка. Вот ведь как, и в РАПП вступил, вызвав неодобрению лефов. А все неугоден Федерации: чье указание исполнял Халатов(3), распорядившись вырезать портрет и приветствие редакции, помещенные в журнале «Печать и революция», буквально за неделю до трагедии? Весь тираж — под нож. Ну не мог же гизовский начальник сам решиться на такой шаг только потому, что воспротивился признать в Маяковском "замечательного революционера поэтического искусства"?
.
Халатов… Словно ничего не случилось, в числе первых произнес заготовленную речь на траурном митинге семнадцатого. В его словах не чувствовалось личного горя, напротив, еще и укорял покойного, мол, самовольно покинул революционный пост. А кто, как не Артемий был в числе тех, кто, не понимая ни поэтического творчества Маяковского, ни личности, столь неординарной, способствовал трагедии?
"Свободы, гения и славы палачи..." Пушкин и Маяковский. Век между ними. Но не изменилось отношение к Поэту, хотя оба, в общем-то, были лояльны к власти.

.
Великий поэт.
Но ведь человек смертный. Человек, уязвимый, как и все, а, возможно, еще и более других.
Не оказалось в черный час «пожарника» на посту, чтобы тушить «пожар сердца»...

Мыслимо ли было представить, что МАЯКОВСКИЙ однажды напишет трагическую прозу: «В том, что умираю, не вините никого... не считайте меня малодушным...» Что побудило сделать приписку: «Серьезно — ничего не поделаешь. Привет». 
.
«Ничего не поделаешь»...
«Ничего не поделаешь» — как приговор себе или близким?
Проявление непоколебимой решимости сильного характера или все же отчаяние, знакомое каждому чувство, когда уходит вера, и дальше — ни шагу более, некуда?

.
Петр Васильевич в который раз вспоминал апрельские дни 1930-го. Он плакал, глядя на покойника. После, потрясенные трагедией, они вдвоем с Василием Катаняном писали некролог в Литературную газету. Слова подбирали со всей тщательностью. Нужно было не слезливое славословие, а правдивое, искреннее слово о погибшем поэте и товарище. Нужно было сказать о нем самое главное — о жизни и творчестве, которые, несомненно, отданы делу революции.  И они написали:
       «Революционным поэтом он был не потому,
       что писал о революции, а потому, что писал для революции.
       Пролетарским поэтом он стал не потому,
       что сделал пролетариат своей темой,
       а потому, что дело пролетариата сделал своим делом».

 Текст напечатали в экстренном выпуске «Литературной газеты». Это был ответ халатовым, ермиловым и всем "не понимающим".

.
Вряд ли пришлось бы ему по душе последовавшая затем суета. Многотысячная, многоликая толпа, медленно текущая, замедляющаяся у гроба. Речи на траурном митинге. Сбор денег на тракторную колонну имени Маяковского — стали собирать всей страной (но зачем публиковали фамилии в газете, напоказ?). Книги издают огромными тиражами, в школьную программу ввели, именные стипендии для студентов московского университета назначили, музей открыли (хотя инициатива — Лили Юрьевны), памятник, площадь.
Но почему не при жизни понимание? Почему официальное признание — лишь в след, когда уже ничего не изменить, и Он никогда не узнает... 
Обычное, русское: «Что имеем, не храним…»

***

Погиб Маяковский — жизнь их, осиротевших лефовов-рефов, сразу переменилась. Вместе со смертью поэта революционного авангарда завершилась сама эпоха, породившая его. Собственно, он, Петр Незнамов так и разделял события своей жизни: «при Маяковском» и «без него». Маяковский и революция — самая тесная связь. Нет такого поэта, кто так ждал и безоговорочно принял революцию, как он, отрицая и разрушая старый мир. Нет никого, кто так бы страстно, яростно делал революцию в поэзии и жизни. Он смолоду выбрал свой единственный путь и упрямо шел вперёд. «Стихи и революция как-то объединились в голове». — так написал Владимир Владимирович в автобиографии «Я сам». Это не слова — двадцать лет работы! Потому для него, Петра Лежанкина, революция ассоциируется, прежде всего, с личностью Маяковского.   


* * *

"Маяки! маяки! маяки везде!.."

Написанная в 20-е годы фраза не была лишь поэтическим образом, она выражала страстное желание тридцатилетнего Незнамова: чтобы простые люди прониклись поэзией поэта, делавшего социалистическое искусство:
Так спешите же заново жизнь одеть!
И
Эпохи железный почерк
Полюбите любовью рабочих.

Маяковский — тот человек, за которым он пошел, сделав свой выбор. Человек, по сути, определивший его судьбу.
Маяковский — самый близкий ему поэт, великий поэт, не только предвидевший революцию, но сам её приближавший, сам её осуществлявший.
Маяковский — клокочущее сердце русского футуризма!


***
Петр Васильевич родился в 1889 году в Забайкальской области — в семье бухгалтера Нерчинской окружной конторы  Василия Леонтьевича Лежанкина. Учился в гимназии областного города. Оттуда был призван в армию.
Участник Первой мировой войны, артиллерист П.В. Лежанкин дослужился до чина штабс-капитан. Тяжелая контузия и отравление газами прервали военный период биографии — после госпиталей Павла Васильевича комиссовали   подчистую, и он возвратился на родину — в Читу. Город юности, учебы в гимназии, первых стихотворных строк (4). Город ссыльных декабристов и купцов-золотопромышленников. Город в Восточной Сибири, в годы революции и гражданской войны оказавшийся «пограничным» между старым и новым миром. Власть менялась: от белочехов до японских интервентов, пока в апреле 1920-го года не была провозглашена Дальневосточная республика со столицей в Чите, признанная Соверской Россией. ДРВ стала «буферной» зоной между РСФСР и Японией. В коалиционное правительство вошли большевики. 

.
Хотя Сибирь и Дальний Восток географически были далеки от Москвы, однако революция стала жизнью окраины бывшей империи. Она пробуждала новые мысли, и поэтические строки отражали происходящие события, запечатлевая новые образы, увиденные сибирским поэтом:
Ветер революции не стих.
И не ради выдумки и вымысла
время перевоспитало стих,
закалило и на площадь вынесло.

.
Удивительное время, соединившее революцию и стихи, поэтов и улицу! Поэт переставал быть автором для узкого круга «посвященных». Не красиво изданные сборники, а страницы столичных и периферийных газет и журналов, отпечатанные на плохой бумаге, несли поэзию «в люди».
.
 Основные положения «катехизиса» Маяковского: «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию» совпали с практикой Октябрьской революции. Упразднялись декретами старые законы, разрушались понятия, по которым жили столетия, — расшатывали миропонимание человека, где бы он ни жил. Закономерно, поэт, дыша воздухом революции, «перевоспитывал» свой стих. Еще за пять лет до Октября идеи русского футуризма увлекли творческие натуры. Приветствуя стихи Маяковского-футуриста, молодые чувствовали притяжение личности поэта. Естественным было их желание следовать за ним. Звук «Пощечины общественному вкусу» отозвался в больших и малых городах, достигнув окраин. «Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве». — уверенно и гордо цитировали первый Манифест футуристов.  Давид Бурлюк, Александр Крученых, Владимир Маяковский, Виктор Хлебников — их имена стали известны, их хотели услышать, им хотели следовать.
 
.
Одно из немногих опубликованных стихотворений П.Незнамова «Буйное настроение» датировано 1918-м годом. Построенное на антитезе, оно характеризует литературного героя, как человека противоречивых желаний и поступков:
В небе веером распластался закат,
Облака зацвели нежно-эмалевые;
Сидеть бы, молчать да умиляться стократ,
А меня будто ужалили!

На душе вздыбилось что-то проклятое
Девятым валом, как у Васьки Буслаева —
И уж тут всех смешал, облаяв,
Безразлично — гений или дегенерат.
.
Но стоит ли укорять человека, принадлежащего своему времени, — эпохе разрушения представлений, свержения авторитетов «старого» мира? Не случайно упоминается Василий Буслаев, былинный герой, молодец, отличавшийся бесшабашной удалью и абсолютной верой в свою силу.
Такое настрой вполне в духе идеологии футуризма.
Какое-то время литературный герой действительно агрессивно настроен против авторитетов отечественной культуры:
Ругался стозевно, высматривал стооко,
О чьих-то мозгах кричал бараньих...

Но так ли необратима трансформация героя? 
В конце концов, став самому себе противен, решил, что его подменили:
 
Был господин ничего себе, а стал — дикий,
Был хорошо причесанный, а теперь же — дьявол...
 
Впрочем, исход благополучный: вода смывает «проклятое» настроение, бунтарь на час, «буйное похоронив настроение, / Зашагал в город, как в рай».
.
Интересны художественные акценты стихотворения — явственно чувствуется влияние поэмы «Облако в штанах». Стих отличается не только яркой метафоричностью и образами в духе времени. Строки Незнамова отзываются эхом известных стихов. 
У Маяковского: «стоглазое зарево рвется с пристани»  — у Незнамова: «Ругался стозевно, высматривал стооко».
У Маяковского» «досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий» — у Незнамова: «И уж тут всех смешал, облаяв,/ Безразлично — гений или дегенерат».
«Эхо» слышится и в более поздних стихах поэта-сибиряка.

 
***

Он не только принял поэзию авангарда, родоначальников русского футуризма, но и активно пропагандировал их идеи, их творчество. Происходило это далеко от Петрограда и Москвы — в Чите, где жил и работал Петр Васильевич Незнамов в начале 20-х годов прошлого века.
.
Как показало будущее, отнюдь не случайной была встреча с «поваром футуризма» Давидом Бурлюком. Его выставки и выступления в Чите привнесли в жизнь провинциального поэта «частичку живого Маяковского». Человек необычайного темперамента и энергии, импровизатор, легко находящий контакт с аудиторией, «отец футуризма» не был ни рассказчиком, ни докладчиком. Его метод пропаганды нового искусства, разрушавшего эстетические каноны, отказавшегося от культурного наследия, — неистовый напор убежденного человека, порою яростный спор, сочетаемый с увлеченным чтением стихов: не столько своих, но Хлебникова, Каменского, Северянина, Маяковского, поэтов разных по «школе».
Однако особо выделял Маяковского. Позднее тот написал в автобиографии: «Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом».

.
Будучи хорошо знаком с Владимиром Владимировичем, посвященный в подробности его биографии и творческого процесса, восприемник Поэта, он увлеченно говорил о Маяковском и футуризме. «Беседа о Маяковском и Хлебникове, с прениями, препирательствами, взрывами и аплодисментами — затягивалась допоздна.» — вспоминал П.В. Незнамов (5).

Давид Бурлюк, знаток истории русской поэзии и живописи, «повстанец», лишенный «всякого фарисейства», боготворил Маяковского («Да вы же ж гениальный поэт!») и всячески старался заразить творчеством «гениального друга» благодушную провинциальную публику, не избалованную литературными встречами.

.
К тому времени Незнамов уже был знаком с поэзией Маяковского дореволюционного периода. Но благодаря вечерам Бурлюка он получил четкое представление о новом течении в российской культуре — футуризм стал частью его мироощущения, привлекая неожиданными творческими задачами, теориями и практиками. Доклады эпатажного «отца» русского футуризма о Маяковском были настолько яркими, что образ поэта материализовался: «Маяковский — большой, страстный, порвавший со старым искусством, — проступал сквозь строчки стихов и шел прямо на зрителя» (6).

.
Неудивительно: поэзия Маяковского недолго оставалась только личным увлечением Незнамова — появилась потребность говорить о поэте, хотелось не только самому знать его стихи, но и читать другим — передать из рук в руки. Захваченный «бунтарским» духом Маяковского, читинский поэт вновь перечитал его стихи. И, конечно, для него — событие: Бурлюк привез с собой газету «Голос футуристов», издававшуюся в Москве. В ней были напечатаны последние стихотворения Владимира Маяковского «Революция (Поэтохроника)» и «Наш марш».
Строчки стихов впитывала память:
       Бейте в площади бунтов топот!
       Выше, гордых голов гряда!
       Мы разливом второго потопа
       перемоем миров города. 
 
.
Однажды Незнамову посчастливилось на полтора дня стать обладателем «Мистерии-буфф» и книги «Все сочиненное Маяковским». Он проглотил их в «два глотка». Поразившую его «в самое сердце» «Мистерию» списал для себя, ночью, чтобы успеть вернуть книги в срок. Позднее, заучив стихи, воодушевленно читал «Мистерию» красноармейцам.

       Я из будущего времени
       просто человек.
       Пришел раздуть
       душ горны я,
       ибо знаю,
       как трудно жить пробовать.
       Слушайте!
       Новая
       нагорная
       проповедь!

Он чувствовалл: стих Маяковского понятен слушателям. Красноармейцы вскакивали с мест, скандируя снова и снова: 
       Мы все пойдем!
       Чего нам терять!

.
«Самой существенной стороной деятельности в городе были митинги об искусстве. Они собирали многочисленные аудитории, будучи посвященными самым острым темам: "О футуризме", "О непонятном в искусстве", "О поэзии Маяковского" и проч.» — Так или иначе, от общей картины переходили к фрагментам — главным образом к личности и творчеству Маяковского.— «Хотелось говорить на эту тему. Да и читать его стихи, которые, по выражению Бурлюка — "только на улицу выноси", — было, в сущности, и наслаждением и убеждением. Мы даже делали опыты многоголосой декламации отрывков из "Мистерии-буфф"». — вспоминал П.В. Незнамов (6).

.
Дальнейшие события складывались так, что Маяковский, того не зная, уже вошел в жизнь молодого, неизвестного ему поэта, жившего далеко от Москвы. Для Петра Лежанкина увлеченность творчеством Владимира Маяковского определила на годы дальнейшую судьбу. Путь в Москву начинался из Читы и Приморья.
Когда Дальбюро ЦК РКП(б) признало футуризм как «литературное течение, борющееся на стороне пролетариата», во Владивостоке стал издаваться литературно-художественный журнал «Творчество» под редакцией большевика Н.Ф. Чужака. Первый номер журнала вышел в июне 1920 г.
Образовалась литературная группа с одноименным названием, установили связь с Москвой («Получили весточку от Брика и Маяковского»). В каждом номере журнала печатались статьи, посвященные творчеству Маяковского, его стихи, отдельной темой был футуризм, как новое пролетарское искусство.
Взволнованно читал Петр Незнамов статью Николая Чужака о распространении идей футуризма в их крае, удаленном от Москвы:
«…здесь долгое время не выходил футуризм за пределы "комнаты ". Но там, в Далекой России, где ритмическая пляска революции очистила атмосферу до мистической восприимчивости надчеловека — там футуризм во истину стал "небывалым чудом двадцатого века "» (7).
Петр Незнамов, после встреч с Д. Бурлюком уже исповедовавший идеи русского футуризма, стал одним из авторов отдела поэзии журнала «Творчество». 
В 1921-м году он непосредственно познакомился с «защитниками» и пропагандистами футуризма – «дальневосточниками» (Н. Асеевым, Н. Чужаком, супругами В. Силловым и О. Петровской, М. Аветовым и др.), переехавшими из Владивостока в «буфер», в Читу (8).
К 1921-1922 годам относятся публикации стихов П.Незнамова («России, «Маяков стена», «Наскок ливня», «Этот февраль», «Где-то под Ачинском» и др.).

.
В продолжение работы по пропаганде творчества Маяковского, которого он однозначно принял как поэта революции, П.Незнамов написал стихотворение «Маяков стена», обличая «апостолов» поэзии, неспособных на «буйную поступь», не смеющих перешагнуть через «руины» старой культуры.

                Разве в книгах сердец не оттиснута
                Небожителей буйная поступь,
                Почему же сегодня киснут так
                Недоеденных блюд апостолы?

                Ведь сегодня все взрывами брошены
                Мимо старых руин и арк текут...

Он клеймил тех, кто пренебрежительно относился к поэту-новатору, вопрошая от имени рабочих:
                Почему же шипят: "маяковщина!
                Проходите, нежные, мимо них!"
                Ведь огнем цветет маяков стена
                И встают частоколами гимны!

Стихотворение по содержанию явно полемическое, и, возможно, написано, как ответ на фельетон журналиста Л. Сосновского "Довольно маяковщины" ("Правда", 8 сентября 1921г.) (9).
Видимо, не случаен образ "апостолов", как отзвук поэмы «Облако в штанах» (ее первоначальное название «Тринадцатый апостол» — у Незнамова: «Недоеденных блюд апостолы»).

.
Несомненно, Петр Лежанкин размышлял о России, ее настоящем и будущем. Из сибирской глубинки она представлялась то невиданным скакуном, то кипящим потоком, которые никому не остановить. Крепла уверенность поэта: будущее страны — это «звонкий день»:
Тебя, тебя на всем скаку
Какой запечатлеет мастер:
Слились и всадник и скакун
В таком невиданном распласте!
. . . . . . .
И пусть звенит твой звонкий день
В ушах столиц и деревень!
 («России»)

.
В стихотворениях читинского периода заметен поиск автором средства художественной выразительности. Так, он использует метафоры:
Пули дождин запели.
Пеньем покрыли поле.
Почвы их жадно пили.
Пыль попримяли пули.
. . . . . . .

Миллиардами дождин
Разлинован разом воздух.
. . . . . . .

Разве ливень — топ в галоп —
Кинув тыщи обещаний,
Тучу сдвинувши на лоб,
Не форсирует песчаник?..
(«Наскок ливня»)

С кашлем в горле, с гулким кашлем,
Застегнув себя на бурю,
Был февраль. За ним снега шли,
И фонарь глазок прищурил.
(«Этот февраль»)

.
Свободное отношение к рифме сопровождается созвучием внутри слов, женские и мужские рифмы создают полифонию:

Сосна да пихта.
Лес да лес,
да на опушке горсть домишек,
А поезд в гору
лез и лез,
разгромыхав лесные тиши.

А поезд мерно —
лязг да лязг —
все лез да лез, да резал кручи,
С тишайшим лесом поделясь
железной песней —
самой лучшей.
(«Где-то под Ачинском»)

.
Почему же шипят: "маяковщина!
Проходите, нежные, мимо них!"
Ведь огнем цветет маяков стена
И встают частоколами гимны!
(«Маяков стена»)

.
Ритм внутри одного стихотворения часто изменяется, подчеркивая динамичность сюжета:

Еще никто его не ждал.
Косого летнего дождя, —
Сверкало солнце на листах —
И вдруг нахлынул, исхлестав.
Пули дождин запели.
Пеньем покрыли поле.
Почвы их жадно пили.
Пыль попримяли пули.
И под посвист: жди — не жди,
Жди — не жди, насытим вдосталь, —
Миллиардами дождин
Разлинован разом воздух.
И под ливня рев и вой
Был он снова, снова, снова,
Без линейки по кривой
Разом, разом разлинован.
(«Наскок ливня»)

.
Автор смел в речетворчестве: «распласте»,  «раскиде» («России»), «вызлобки», «мглинист», «исшарен» («Этот февраль»), «разгромыхав» («Где-то под Ачинском») — все это в стихотворениях читинского периода..
.

Использует повтор слов: «Маяки! маяки! Маяки» («Маяков стена»), «лес да лес», «лез и лез», «лязг да лязг» («Где-то под Ачинском»), «тебя, тебя» («России»), «жди — не жди», «снова, снова, снова» («Наскок ливня»). И в этом — тоже влияние стихов любимого поэта.

И вдруг — горнист.
И вдруг — рожок.
И вдруг, как пламя на пожаре,
басок дневального обжег:
— Вставай,
вставай,
вставай, товарищ!
(«Где-то под Ачинском»)


***

В Чите вышел седьмой, последний номер, журнала «Творчество», большая часть которого отведена Владимиру Маяковскому (10).
Но самым действенным методом пропаганды поэзии Маяковского-футуриста оставались выступления перед многотысячными аудиториями.
.
«Один из вечеров-митингов, посвященных творчеству Маяковского, длился около шести часов, и, несмотря на это, только отдельные единицы ушли с вечера, не дождавшись его конца. А ведь огромный зал Народного собрания был набит до отказа — ни одного свободного места, ни одного незаполненного прохода!.. 
Образ кипящего котла — таким остался у меня в памяти образ этого вечера. Наличие в творчестве Маяковского некоего сплошного разговора и беседы со всем человечеством только подчеркивало «взрывчатость» этого собрания». —   вспоминал то время Павел Васильевич Незнамов (6).


Читинский период жизни заканчивался. Крепло намерение: «В Москву! В Москву!»


          Продолжение:  http://www.proza.ru/2015/10/09/1947

______________

Фото.
Надпись на обратной стороне: «Фото А.М. Родченко. П. Незнамов, поэт 1926».


ПРИМЕЧАНИЯ

          1   Б.М. Рунин. Записки случайно уцелевшего. Писательская рота. М.: Возвращение. 2010. – 320 с: ил., с.273

2   В. Маяковский. Мы не верим! 1923 г.

3   Халатов А.Б. (1894-1938) — Председатель Цекубу, одновременно Заведующий Госиздатом РСФСР. Репрессирован в 1938 г.

4   Впервые П.В. Незнамов начал печататься в 1907 году — в газете «Забайкальская новь».

5   Маяковский в воспоминаниях современников / Вступит. ст. З. С. Паперного, сост. и примеч. Н. В. Реформаторской. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963. 731 с., стр. 355-391// Страница доступа:  (дата обращения 2015.07.07).
 
6   Там же.

7  Л. Салеева. Пристанище муз эпохи революции. // Словесница Искусств, №1 (5) 2000 // Страница обращения: http://www.slovoart.ru/node/1238  (Дата обращения: 2015.09.05)

8    В 1921–1922 годах П.В. Незнамов — член футуристической группы «Творчество».

9   Текст статьи:

«Довольно "маяковщины"» («Правда», 1921 г, 8 сентября)

«Трудно было поверить собственным глазам, когда читал хроникерскую заметку об этом происшествии.

На скамье подсудимых сидели коммунисты из Госиздата, в том числе старейший наш тов. И.И.Скворцов-Степанов. В позе обвинителя красовался футурист Маяковский.

Маяковский обвинял Скворцова в том, что он отказался уплатить гонорар в Госиздате за какую-то футуристическую чепуху, напечатанную в театральном журнале.

А судьи (есть еще судьи в Берлине) приговорили Степанова к лишению права быть членом союза на 6 месяцев.

Итак, старый, испытанный революционер не может быть членом пролетарского союза, а футурист Маяковский может. Он все может.

Я думаю, что этот эпизод должен явиться последней каплей. Мы добродушные и терпеливые ребята. Но ворота дегтем себе мазать не позволим...

Л.Сосновский». 
*/ Л.Л. Сосновский (1986-1937) — российский революционер, советский политический деятель, журналист, публицист; в 1921 г. заведовал агитпропом ЦК РКП(б).

10   Седьмой (последний) номер журнала «Творчество» был почти целиком посвящен Маяковскому. В нем были напечатаны статьи Н. Чужака «Земляная мистерия» (о пьесе «Мистерия-буфф») и С. Третьякова «Поэт на трибуне. Последние стихи Маяковского», перепечатаны в виде подборки на тему «Вокруг футуризма в театре» выступления Луначарского и Маяковского на диспуте о постановке «Зорь» Верхарна. Под заголовком «Соединение фронтов» редакция опубликовала рассказ о встрече с Маяковским приехавшего из Москвы курсанта и информацию о присланных с ним в редакцию журнала письме поэта и рукописи поэмы «150 000 000».
Приветствуя Маяковского «как лучшего художника эпохи и единственного нашего указчика», редакция в лице Чужака отожествляла его творческие достижения с футуризмом и считала, что «футуризм есть первый революционный камень новой эстетики». (Страница доступа: Дата обращения: 2015.07.12).



______________________________________________________________



ПРИЛОЖЕНИЕ

• П. НЕЗНАМОВ

• Стихи (1918–1922 гг.)


БУЙНОЕ НАСТРОЕНИЕ

                В небе веером распластался закат,
                Облака зацвели нежно-эмалевые;
                Сидеть бы, молчать да умиляться стократ,
                А меня будто ужалили!

                На душе вздыбилось что-то проклятое
                Девятым валом, как у Васьки Буслаева —
                И уж тут всех смешал, облаяв,
                Безразлично — гений или дегенерат.

                Ругался стозевно, высматривал стооко,
                О чьих-то мозгах кричал бараньих;
                Вспомнился Блок тишайший, а я и Блока
                Выкупал в потоке брани.

                Летел по саду весь в мыле! Как на крыльях!
                Должно быть, эксцентричный был вид;
                Задумался о Репине, но чувствую — смердит.
                Плюнул — и решил, что меня подменили.

                Был господин ничего себе, а стал — дикий,
                Был хорошо причесанный, а теперь же — дьявол,
                Прибежал к реке да в воду прыг!..
                Плескался, фыркал и вообще плавал.

                Выскочив на берег, тело себе растирал,
                Обсох и снова стал мягкий, осенний
                И, буйное похоронив настроение,
                Зашагал в город, как в рай.
                ( 1918)


РОССИИ

Тебя, тебя на всем скаку
Какой запечатлеет мастер:
Слились и всадник и скакун
В таком невиданном распласте!
И спроектирует ли кто
Твоих кипящих сил поток!
Но все, кто видел и не видел,
В сегодняшнем венчают дне
Тебя, тебя в твоем раскиде —
В раскиде песен и огней!
И пусть звенит твой звонкий день
В ушах столиц и деревень!
(1921)


МАЯКОВ СТЕНА

                Разве в книгах сердец не оттиснута
                Небожителей буйная поступь,
                Почему же сегодня киснут так
                Недоеденных блюд апостолы?

                Ведь сегодня все взрывами брошены
                Мимо старых руин и арк текут...
                А мои поэмы хорошие
                Растопили б любую Арктику!..

                Почему же шипят: "маяковщина!
                Проходите, нежные, мимо них!"
                Ведь огнем цветет маяков стена
                И встают частоколами гимны!

                Маяки! маяки! маяки везде!..
                Так спешите же заново жизнь одеть!
                И
                Эпохи железный почерк
                Полюбите любовью рабочих.
                (1921 г.)
                Чита


НАСКОК ЛИВНЯ

Еще никто его не ждал.
Косого летнего дождя, —
Сверкало солнце на листах —
И вдруг нахлынул, исхлестав.
Пули дождин запели.
Пеньем покрыли поле.
Почвы их жадно пили.
Пыль попримяли пули.
И под посвист: жди — не жди,
Жди — не жди, насытим вдосталь, —
Миллиардами дождин
Разлинован разом воздух.
И под ливня рев и вой
Был он снова, снова, снова,
Без линейки по кривой
Разом, разом разлинован.
Резвый, резкий этот марш
Ливня, бешенства, шумихи —
Он похож на рейд гусар,
Он берет рекорд на лихость.
Разве ливень — топ в галоп —
Кинув тыщи обещаний,
Тучу сдвинувши на лоб,
Не форсирует песчаник?..
Веером пуль-дождин,
Шлепнув экспресс-красавец,
Прихотью влаг рожден,
Он ускакал на север.
(1921)


ЭТОТ ФЕВРАЛЬ

    О. Петровской

С кашлем в горле, с гулким кашлем,
Застегнув себя на вьюгу,
Был февраль. За ним ветра шли —
Множить вызлобки и ругань.
С кашлем в горле — сыр и мглинист —
Мглой испробован, изглодан,
Каждый вечер бурю вынес
И в оправе снега подан.
Каждый дом исшарен смерчем —
Стенам некуда деваться —
Снег, как скрипкин гриф, заверчен
Дважды, трижды, трижды двадцать.
Город в лоб исхлестан злобой,
Взят врасплох в своей постели,
Город сжат в тиски сугробов,
Снега, ругани, метелей.
Но и так, в студеный вечер,
Где-нибудь на Забайкальской —
Сам с собою плюс диспетчер —
Лучше слушать эти вальсы,
Лучше этих вьюг оправа —
Да, снегов оправа лучше! —
Чем огни шанхайских лавок,
Йокагам благополучье…
С кашлем в горле, с гулким кашлем,
Застегнув себя на бурю,
Был февраль. За ним снега шли,
И фонарь глазок прищурил.
(1921)


ГДЕ-ТО ПОД АЧИНСКОМ

Сосна да пихта.
Лес да лес,
да на опушке горсть домишек,
А поезд в гору
лез и лез,
разгромыхав лесные тиши.

А поезд мерно —
лязг да лязг —
все лез да лез, да резал кручи,
С тишайшим лесом поделясь
железной песней —
самой лучшей.

Сосна да пихта.
Шесть утра.
В красноармейском эшелоне
еще горнист не шел играть —
будить бойцов и эти лона.
Был эшелон как эшелон:
семь сотен красной молодежи,
которой солнце бить челом
неслось небесным бездорожьем;
которой
след горячих дней
бил по ноге,
костюм — по росту
и так же шел, суровый, к ней
как горным высям чистый воздух;
которой
путь сиял таков,
что мерять пафос брали версты…
Был эшелон семьсот штыков:
семьсот штыков —
одно упорство.
Сосна да пихта.
Сонь да тишь,
да в этой тиши горсть домишек,
таких,
что сразу не найти,
таких,
что даже тиши тише.

И вдруг — горнист.
И вдруг — рожок.
И вдруг, как пламя на пожаре,
басок дневального обжег:
— Вставай,
вставай,
вставай, товарищ!

 
Петр Незнамов
(стихотворение, посвященное поэту Николаю Глазкову)

* * *
В Спасопесковской тиши я,
В Москве,
а не в Глазгоу,
Люблю четверостишиям
Внимать ГЛАЗКОВА.

Он пишет,
       словно дышит,
Он время
       славно слышит, —
Не связан
И не скован, —
Вздохнет,
       потом подпишет
Фамилией
ГЛАЗКОВА.
/Февраль 1941/