Анастасия, кто Вы?

Опубликовано на правах рукописи.

Автор Доменик Оклер
«Anastasia qui etes-vous?»
Издательство:
Librairie Hachette, 1962
Перевод с французского И.М. Шепелева
Редактор перевода Владимир Момот

Содержание.
Предисловие
Главы
I Мои первые шаги в мир Анастасии
II Анастасия не умерла
III Незнакомка
IV Осада маленького Кремля
V Неудавшееся свидание с принцессой прусской
VI Визиты в госпиталь к умирающей Анастасии
VII Татьяна Боткина рассказывает, как она узнала Анастасию
VIII Свидетели ссорятся перед началом процесса
IX Романовы выражают себя
X Кто такая Франциска Шанцковская?
XI Моё собственное расследование
XII Великий князь Андрей восклицает: «Это она!»
XIII Анастасия в Америке
XIV Первые свидетели дают показания
XV Новые доказательства
XVI Подделка
XVII Чаепитие у Анастасии
XVIII Анастасия идёт в Апелляционный суд
Библиография
Основные персонажи книги
От редакции Librairie Hachette
Послесловие к российскому изданию

               
Предисловие
"Я не могу сказать, что это она, но
я так, же не могу сказать, что это не она".

Слова, которые я поставила в начале повествования, в качестве эпиграфа, были сказаны после первой встречи с «Незнакомкой из Берлина» великой княжной Ольгой Александровной, сестрой Николая II. Эти слова направляли меня в том долгом расследовании, которое я провела, надеясь раскрыть тайну Анастасии.
На протяжении трёх лет, с 1958 по 1961, когда в Гамбурге проходил длительный судебный Процесс по иску Анны Андерсон о признании её Анастасией Николаевной Романовой. Я пыталась, помимо изучения официальных документов, найти ещё какие–то, ранее неизвестные факты этого дела. Моментами мне казалось, что в лабиринте запутанных тропинок, которыми я блуждала, наконец–то находилась спасительная ниточка. Увы, каждый раз, какая–то последняя деталь в одно мгновение разрушала все мои доводы.
Я не историк, и уж, конечно, не специалист по событиям, происходившим в России в 1916 и в 1918 годах. Я не бывала при императорских дворах, не принадлежу к царствующим семьям и никому из них не отдаю предпочтения. Только человеческая трагедия и будущее отчаявшейся женщины, которая говорит и верит, что она великая княжна Анастасия, дочь убитого императора России, приковали меня к этому делу.
Я перечитала всю литературу того периода, которая могла пролить хоть какой–то свет на происходившие события. Изучила все свидетельства, отвергнутые германским правосудием, но которым мне так хотелось верить. Я получила бесчисленное количество писем от людей, пытающихся помочь мне найти дорогу к истине. Я присутствовала на всех судебных заседаниях Процесса, решение которого меня не убедило.
Прежде, чем начать писать книгу об Анастасии, я хочу поблагодарить Татьяну Мельник - Боткину, которая убеждена в подлинности Анастасии, за доверие и дружбу, оказанные мне. Я также хочу отдать дань уважения работе, которую проделал Парижский адвокат, мэтр Эскэйш. Я благодарю адвокатов, мэтра Леверкуена и мэтра Вермерена, принца Фредерика Эрнест Саксен – Альтенбургского, баронессу Мильтич и мадам Мадзак. Благодарю всех друзей «затворницы Чёрного Леса» и саму мадам Андерсон за помощь, которую они все мне оказали.
Написать книгу об Анастасии я решилась после долгих колебаний. Решилась не потому, что выяснила истину до конца, но я считаю, что те, кого интересует судьба мадам Андерсон, имеют право быть информированными прежде, чем настанет день, когда Верховный суд Гамбурга огласит своё окончательное решение.
Процессы о признании родственных связей всегда вещь деликатная. Даже лица, которые имеют надлежащим образом оформленные бумаги, вызывают подозрение при малейшей зацепке. Каково же положение тех, кто лишён документов и вынужден умолить суд, что бы восстановить своё собственное имя. Фраза «Это я», которая кажется смешной, может обернуться трагедией для человека, которому не верят. Так было и с Анастасией, историю которой я хочу рассказать.
Доменик Оклер

P.S. Прежде чем начать свое повествование я хочу обратить ваше внимание на несколько важных пунктов, касающихся документов, которые будут представлены в моём рассказе:
1) Почти все оригиналы писем и свидетельств находятся в институте Гувера, в Калифорнии США, куда их передал родственник мадам Боткиной, после того, как снял с них копии. *
2) Среди этих документов имеются как неопубликованные документы, так и те которые появлялись ранее в книгах или печатались на страницах «Le Figaro» и других газет.
3) Перевод с немецкого и английского языков сделан лично мною. Перевод с русского, в большей части, сделан мадам Татьяной Боткиной. Я подтверждаю подлинность каждого из многих редких документов, которые я произвела по памяти. Речь идёт о документах, которые существуют, но которыми в настоящее время я не располагаю.

* - Во избежание неточностей двойного перевода архивных русскоязычных документов приведенных автором, в переводе книги частично были использованы оригинальные тексты, находящиеся в институте Гувера, ГАРФе и частных коллекциях. (Прим. ред. В.М.)

Глава первая.
Мои первые шаги в мир «Анастасии»

28 декабря 1957 года, в период вожделенной передышки, когда всякий, уважающий себя, журналист отправляется отдыхать, мне неожиданно позвонил по телефону наш главный редактор Луи Габриель – Робине, и сразу, словно речь пойдёт о близких родственниках или общих друзьях, спросил:
- Что вы знаете об Анастасии?
Разумеется, я не знала ничего и, расхохотавшись, ответила:
- Я видела фильм и это всё.
- Ну, что же, - ответил Габриель, - придётся вам как следует ею заняться. «Le Figaro» хочет видеть вас представителем на процессе, который открывается в Гамбурге 9 января. Соберите к этому времени все необходимые сведения, чтобы написать об Анастасии большую статью. Страниц на пять.
Вот так Анастасия вторглась в мою жизнь. Тогда я ещё не подозревала, что она станет самой большой моей проблемой, самым ярким сюжетом среди всех моих работ в этот период.
Некоторые газеты уже сообщили, что в ходе заседаний будут заслушаны два главных свидетеля. Речь шла о мадам Мельник – Боткиной, дочери императорского врача, убитого в Екатеринбурге вместе со своим государем, и о господине Феликсе Дасселе. Бывший драгунский капитан, будучи раненым в 1916 году, находился на лечении в госпитале, расположенном в Царском Селе. Патронессами этого госпиталя являлись младшие дочери царской семьи: Мария и Анастасия.
Оба свидетеля были одинаково уверены, что нашли в той, которая на протяжении 40 лет называла себя Анастасией из России, императорскую дочь, чудесным образом уцелевшую в страшной бойне.
Дассель жил в Висбадене, в Германии, а Татьяна Мельник – Боткина в Париже. С большим трудом я смогла добиться с ней встречи. Своё недоброе дело сделали мои предшественники, собратья по перу. Давая волю своему воображению, они часто искажали смысл высказываний мадам Боткиной, это и вызывало у моей собеседницы чувство недоверия ко мне.
Меня встретила изысканная немолодая дама с красивыми, правильными, но суровыми чертами лица. Её надменность и краткость ответов меня буквально заморозили. Я спрашивала себя, если все те, кто был приближен к правителям России, близко знал их, будут продолжать придерживаться дворцового этикета, то у меня едва ли появится возможность сердечно и открыто побеседовать с кем – либо из них. Все это значительно осложняло выполнение миссии, которая была на меня возложена. Единственным успехом этого дня было то, что при помощи просьб и клятв мне удалось выпросить у мадам Боткиной книгу «Я Анастасия», автором которой был Роланд Крюг фон Нида. Тогда она только появилась в Германии. В ней рассказывалась история жизни Анастасии, причем повествование велось от первого лица. Книга было дополнена свидетельствами друзей затворницы. То, что эта книга появилась на свет можно считать чудом, так как мадам Андерсон замуровала себя в хижине в Унтерленженгарде, в Чёрном Лесу, и отказывалась видеть, кого бы то ни было, включая и близких друзей. С ней жила только совершенно ей преданная мадам фон Хейдебрандт (дочь генерала фон Митиуса, приближенного Вильгельма II), и два огромных волкодава с острыми клыками. 
Я провела бессонную ночь, читая книгу Крюга фон Нидда, и на другой день, связав воедино то, что мадам Боткина мне невольно открыла, с тем, что я почерпнула из моего ночного чтения, я написала первую статью, которую «Le Figaro» опубликовала под заголовком «Анастасия. Великая Княжна или Авантюристка?»
Разумеется, этот заголовок был выбран не для того, чтобы понравиться мадам Боткиной, но, тем не менее, она мне позвонила и поблагодарила за объективность, с которой я трактовала события, а также за бережность, с которой я использовала её высказывания. Лёд был сломан.
Тогда я ещё не знала, что это было началом нашей настоящей дружбы, да и возможности поверить в это у меня не было, так как спустя некоторое время я должна была уехать в Гамбург.
Здесь меня ждало большое разочарование. Мало того, что мадам Андерсон, истица, не появилась в суде, но даже её адвокат мэтр Леверкюн, являясь депутатом сейма Бонна, находился ещё в столице.
В зале заседаний появился чиновник судебного ведомства и монотонно, как это умеют делать только стенографы, зачитал следующее:
«Сначала идёт слушание «дела Анастасии», мадам Андерсон против принцессы Мекленбургской. Суд просит представить весь комплект документов. Затем будет слушаться дело фирмы «Лейнер и сыновья» против Зельгермейера. Суд заслушает…»
Я была в шоке. Наряду с двумя гражданскими исками о торговых разногласиях поставить дело великой княжны, являющееся самой невероятной исторической загадкой века.
Зал медленно пустел. Я находилась в нерешительности и в бездействии. Последний самолёт в Париж уже вылетел из Гамбурга, а взять билеты на ночной поезд я не позаботилась. В Гамбурге жили мои молодые друзья, Журген и Хельга фон Бисмарк, которых я не видела уже несколько лет. Ещё до своей женитьбы, в 1948 и 1949 годах Журген помог мне сделать несколько репортажей о Германии, которая тогда пыталась при помощи всяких уловок вернуть, потерянные на западе, провинции. Сам он уроженец Померании, и покинув её, оставил там всё, чем владел.
Мы встретились в ресторане моего отеля, и он не без любопытства посмотрел на меня. Мое появление здесь говорило ему о том, что в Гамбурге происходят какие-то важные события, и что ему необходимы мои разъяснения.
- О чём пойдёт речь на этот раз? - спросил нн меня.
Не скрывая разочарования, я ответила:
- Я приехала ради лже – Анастасии, но процесс, видимо, затянется до греческих календ.
- Почему лже-Анастасия? – спросил Журген. – Моя мать убеждена, что она действительно великая княжна. Кстати, мои бабушка и дедушка думают так же.
Я насторожилась.
- Они с ней знакомы?
- Знакомы. Они приютили её у себя в Померании. Мой дед и бабушка месье и мадам фон Кляйст Ретзов пережили с ней забавное приключение. Находясь у них, она завела привычку поливать по утрам цветы. В саду, ей особенно полюбился какой – то куст, которому редкие дожди не давали достаточно влаги. И вот ради него мадам Андерсон опустошила до конца резервуар. В тот год была сильная засуха и слуги, недовольные этим, в одно прекрасное утро перекрыли воду. Оскорблённая, она пришла к бабушке.
- Я требую уволить виновных, - заявила она.
Бабушка объяснила ей, что не может из – за такой ерунды уволить преданных ей слуг. Мадам Андерсон прошла в свою комнату, заперла дверь и объявила голодовку. На третий день она исчезла. Целую неделю от неё не было никаких известий. Потом мы узнали, что она пешком, измученная, добралась до Саксонии, пришла к принцу Фредерику Сакс – Альтенбургскому и просила его защиты.
- Ноги её были все в крови, белое платье порвано, но держалась она величественно,- рассказывал нам принц.
Я впервые задумалась о характере мадам Андерсон – обидчива, вспыльчива,  бежит от трудностей, непосредственна…
- Да, история интересная, но она ничего не доказывает, - заключила я.
- Но, имеются и другие факты, - продолжал Журген. - Однажды, когда она жила у моих родителей, у неё случилось обострение болезни, которой она страдает много лет. Речь идёт о костном туберкулёзе локтевого сустава. Известный московский хирург профессор Руднев, нашедший убежище в Берлине, прооперировал её в 1925 году. Но время от времени на локтевом суставе образовываются нарывы, и требуется немедленное оперативное вмешательство. Моя тётя мадам Стальберг, которая занимает важный пост в Красном Кресте, поехала с мадам Андерсон в Берлин. Профессор Руднев предложил ей быть его ассистентом при проведении операции. Находясь под наркозом мадам Андерсон не переставая, говорила. Она говорила по – английски. Она звала сестёр, свою мать, царицу, вспоминала детство. А вы ведь знаете, что анестезия исключает возможность симуляции.
Я была взволнована.
- Это очень интересно.
- Есть и ещё кое – что, - продолжал Журген фон Бисмарк. - Однажды, находясь у моей бабушки, она очень заскучала и, от нечего делать, переходила с кресла на кресло. Тогда моя мать начала показывать ей фотографии, среди которых находилось фото моего отца периода войны 1914 года. Он сидел в салоне царского дома, находившегося в русской части Польши, которую оккупировали немецкие войска. Мадам Андерсон буквально остолбенела, увидев эту фотографию.
- Но, это же Спала, - сказала она не колеблясь. – Это дворец моего отца. Она назвала все деревни, находившиеся рядом, и ни разу не ошиблась. Мы проверили.
- А кроме вашей семьи, есть в Германии ещё люди, которые верят, что это она?
Журген фон Бисмарк назвал мне семьи, в которых она гостила: герцог и герцогиня Лейхтенбергские, Гессе – Филиппшталь, принц Сакс – Альтенбургский, баронесса Мильтич, семья фон Герлах, которые помогли ей установить контакты со многими знатными семьями.
После их ухода я чувствовала себя в растерянности. Что обо всём этом думать? Самые близкие родственники царя и царицы её отвергают, в то время как иностранцы её признают и … Доказательства её подлинности появляются самопроизвольно – во время операции или среди случайных разговоров. Она отказывается встречаться со всеми, кто пытается её расспрашивать. Если это Анастасия, то её странности и ярость можно объяснить. Она столько страдала. Далеко не каждый человек смог бы всё это вынести. Если она не Анастасия, то откуда берутся эти знания и манеры знатной дамы?
Я покидала Гамбург совершенно потрясённая. Дело Анастасии оказалось совсем не такое простое, как я сначала думала. Может быть, Татьяна Боткина действительно узнала дочь своего Государя?
В Париже, в ожидании начала процесса, я с головой окунулась в чтение книг, связанных с семьёй Романовых. Это книги об убийстве в Екатеринбурге, об истории Романовых, о самозванстве Анастасии. Я даже прочитала про убийство Распутина. Мне хотелось прочувствовать атмосферу, которая царила при императорском дворе России в последние годы его существования, чтобы увидеть хоть какую–то ясность в процессе, который уже вышел за пределы, ограниченные залом заседаний.

Глава вторая
Анастасия не умерла.

- Какой она была, эта великая княжна Анастасия?
- Очаровательной, шаловливой, иногда капризной и своевольной. Но, у неё было доброе сердце.
Мы находились в редакции «Le Figaro». Напротив меня сидел Сергей Колесников, бывший офицер казаков «конвоя», которого привели в волнение мои статьи, напомнившие ему о дочери государя.
 - Однажды она едва не была наказана за то, что передала мне ложное распоряжение, якобы от её отца. А сколько раз я путешествовал с императорской семьёй! Если я увижу мадам Андерсон, то сразу узнаю, Анастасия это, или нет. Да и она меня, конечно, узнает.
Он протянул мне фотографию, на которой он молодой, бравый, красивый стоял на почтительном расстоянии от девочки – подростка.
- Это она, - объяснил он. - Она со мной.
О, магия иллюзии! Великолепный офицер на фотографии имел очень отдалённое сходство с Колесниковым, носившим бороду, в которой проблескивали седые нити, и которому, несмотря на внешнюю моложавость, было уже за 60.
- Нет, - сказала я, - вы не узнаете её.
- Тогда, - продолжал он, - я скажу ей одну фразу по–русски, и она сразу узнает меня. Не может же она ничего не помнить.
- Уже много лет мадам Андерсон страдает амнезией. Только в 1925 году она снова научилась читать и писать. Я думаю, что ваши надежды напрасны.
Колесников был одним из бесчисленного множества новых добровольных свидетелей, которые должны были представить суду новую информацию и новые доказательства. Но Колесников отличался от других свидетелей: священный огонь пылал в его душе, голубые глаза начинали блестеть, когда речь заходила о великих княжнах, а тело сотрясала дрожь, как будто перед ним возникали тени прошлого.
Рядом находилась его жена, мадам Колесникова. В ней не было ничего русского, никакой экзальтации, но она помогла мужу в Доле организовать свое дело. Колесников занимался торговлей предметов из дерева, которые создавал собственными руками.
Вкладывая в дело Анастасии весь свой энтузиазм, я не могла избавиться от своих тревог. Я говорила себе: «Однажды, когда Анастасия окажется рядом с тобой, ты не сможешь быть беспристрастным в своих суждениях. Её сторонники будут давить на тебя… Нужно искать нейтрального свидетеля».
Сергей Колесников слишком эмоционален, чтобы внять голосу рассудка. Сейчас ему кажется, что только он один может правильно разобраться в этом деле.
Я посоветовала моим собеседникам пойти и поговорить с мадам Боткиной. В течение лета 1957 года она снова сблизилась с мадам Андерсон, и лучше чем кто – либо сможет оценить шансы на успех тех предложений, которые сформировались в голове одного из её соотечественников. Она написала свои воспоминания, в которых рассказала о встречах с Анастасией девочкой, потом девушкой, рассказала и об очной ставке с «незнакомкой», при которой, без долгих колебаний, узнала великую княжну.
Единственной проблемой, которая стояла передо мной и требовала немедленного решения, было следующее: «Мог ли, кто - либо, избежать смерти в Екатеринбурге? Если да, то действительно ли это была Анастасия?»
Я снова и снова обращалась к историческим событиям мирового масштаба: 1917 год, война в самом разгаре. Царь, являясь верховным главнокомандующим, находится в генеральной ставке, в Могилёве. Но уже слышен гром надвигающейся революции. Она готова разразиться. Приехав в ставку 23 февраля, царь планировал к 8 марта 1917 года снова вернуться к своим домочадцам. На другой день взбунтовавшиеся войска захватили Петроград. Царь, находясь в Могилёве, не имеет возможности выехать оттуда. Положение катастрофически ухудшается. Обеспокоенный судьбой своей семьи, он решает попробовать добраться до Царского Села. Увы! Поездом он смог доехать только до Тосно. До Петрограда, который находится в руках революционеров, остается ещё 50 километров. Выбраться невозможно.
15 марта 1917 года император принимает решение отречься от престола от своего имени и от имени своего сына, страдающего неизлечимой болезнью - гемофилией. Своим преемником он назначает своего младшего брата - Михаила Александровича. Но уже слишком поздно, катастрофа неизбежна. В Могилёве, куда Николай II вернулся, он сообщил армии о своей отставке. 21 марта царь был арестован генералом Рузским по согласованию с председателем Думы Родзянко. Позднее его перевезли в Царское Село, где он и находился в заточении вместе с царицей, четырьмя дочерьми: Ольгой, Татьяной, Марией и Анастасией и сыном - царевичем Алексеем.
В это время революционный комитет социалистов отказывается признавать Временное правительство. Великий князь Михаил Александрович, чувствуя свою неспособность выполнять обязанности, возложенные на него братом, тоже сообщает об отречении. В сложившейся ситуации он уже не мог быть царём России. Находясь в своём дворце и долго не получая от брата никаких известий, он испытывал огромную тревогу. Заключение императорской семьи в Царском Селе вместе с верной прислугой, придворными, наставниками и гувернантками длилось до августа 1917 года. Ходило много слухов о передаче императорской семьи Великобритании, но надежды на такое разрешение событий оказались напрасны.
14 августа началось роковое путешествие в Сибирь. Накануне отъезда царю дали возможность встретиться со своим братом и с Керенским.
Отъезжающих сопровождали все члены императорского дома: прежде всего доктор Боткин, личный врач императора. Татьяна Боткина, девятнадцатилетняя дочь доктора, тоже присоединилась к ним. Вот почему я, прежде, чем отправиться в Гамбург, навестила её. Я считаю, что её роль в «эпопее Анастасии» остаётся очень значительной.
К отъезжающим присоединился и генерал Татищев, один из адъютантов императора. Вообще, несмотря ни на что, отступников в царской свите не было. Одно только замечу, что с ними не было Мордвинова, личного адъютанта царя, и баронесса Буксговден, любимая придворная дама царицы, тоже не поехала, сославшись на болезнь. Позже, в Тобольске, она присоединилась к семье государя. Как Мордвинов, так и она, оказались в числе тех редких, приближенных к царю придворных, которым удалось спастись. И так же, как Мордвинов, в союзе с Жильяром, баронесса Буксговден будет до конца бороться против претензий Незнакомки.
Выехав 14 числа, император и его свита 19 августа прибыли в город Тобольск. Царскую семью разместили в доме губернатора. Охрану обеспечивал сводный отряд пехотинцев, сформированный еще в Царском Селе. Доктор Боткин, его дочь и младший сын доктора Глеб были размещены вместе с другими членами царской свиты в доме Корнилова. Он располагался как раз напротив дома губернатора, в котором поселили царскую семью. Дети Боткина не имели права переступать порог императорской резиденции, но их отец, в качестве доктора, навещал царя каждый день. Между двумя домами, расположенными окно в окно, стал происходить обмен сигналами. Великие княжны, привыкшие к развлечениям, вынуждены были вести скучное существование. Иногда Глеб и Татьяна Боткины, прогуливаясь, делали шагов 100 по улице до того места, откуда они могли видеть молодых девушек. Там они обменивались знаками и разговаривали при помощи артикуляции губ, как это делают глухонемые. Глеб был прекрасным карикатуристом. Он рисовал животных, одетых в мундиры, и пририсовывал им головы главных революционеров. Игнорируя запрещения, доктор Боткин иногда приносил эти рисунки великим княжнам. Но это держалось в большом секрете.
- Ты не представляешь, - говорил он Глебу, - какое удовольствие они получают, рассматривая твои карикатуры. Великая княжна Анастасия от них просто в восторге.
В ходе расследования по идентификации «незнакомки», при её очной ставке с Глебом, эти рисунки фигурировали как неопровержимое доказательство.
Жизнь пленников текла своим чередом, но кольцо заточения понемногу сжималось. Из месяца в месяц режим становился всё более суровым. Большевики в это время боролись с Керенским за власть. В начале апреля 1918 года в Тобольск прибыл комиссар Хохряков, и вскоре, 13 апреля, все члены свиты свергнутого императора были переведены в дом губернатора. Отныне они, как царь и его семья, считались пленниками. Особенно это касалось графини Хендриковой, мадемуазель Шнайдер, князя Долгорукова, генерала Татищева и англичанина господина Гиббса, наставника царевича. швейцарца Жильяра, учителя французского языка. Он отказался покинуть своих учеников.
Семья Боткиных пока оставалась на свободе, так как имя личного царского врача было слишком хорошо известно всей России. Его отец был самым известным практикующим врачом империи. Лечащий врач царевича, доктор Деревенько, тоже остался на свободе.
Несколькими днями раньше из Москвы в Тобольск прибыл комиссар Яковлев. Ему было поручено сопровождать Царя из Тобольска, но не сообщалось куда. Царевич в это время был слишком болен, чтобы отправиться в поездку, поэтому Яковлеву пришлось добиться согласия семьи, чтобы уехать без него. Решили так, что Николай II, его супруга Александра, и третья дочь Мария уедут, оставив в Тобольске царевича и трёх великих княжон.
Николай II и царица уезжали в сопровождении князя Долгорукова, доктора Боткина, горничной Анны Демидовой, выездного лакея царя и другой прислуги. Поездка длилась несколько дней и была утомительной. Иногда у бывшего государя и его супруги возникала надежда, что это завуалированное освобождение, но в Екатеринбурге императорский поезд был внезапно остановлен и мгновенно окружён красногвардейцами.
Николай II, его супруга, дочь и доктор Боткин были заключены в доме Ипатьева, который ещё накануне принадлежал богатому коммерсанту. Князь Долгорукий был отправлен в тюрьму.
20 мая великие княжны, царевич, придворные дамы, наставники и генерал Татищев тоже были отправлены в Екатеринбург. Уже в поезде императорские дети были отделены от своей свиты. По прибытии в Екатеринбург они сами должны были нести свой багаж. Затем фиакр доставил их к дому Ипатьева. Часть лиц, входивших в число сопровождающих, были тотчас отправлены в тюрьму, кроме камердинера Волкова, которому удалось сбежать. Но, оба наставника, Шура Теглева, гувернантка великих княжон, которая вышла замуж за профессора Жильяра, доктор Деревенько и баронесса Буксговден, которая, как и графиня Хендрикова, являлась придворной дамой царицы, жили на свободе
Профессор Жильяр, который ежедневно делал записи в своем дневнике, дал возможность, в своей книге «Трагическая судьба Николая II и его семьи» узнать все детали событий, происходивших весной 1918 года. Правда среди лиц, находившихся рядом с ним, он забыл упомянуть свою будущую супругу. Я хочу заполнить этот вакуум и сообщить, что в это время Шура Теглева уже стала мадам Жильяр.
О последних месяцах жизни царской семьи так много всего написано, что я не хотела бы на этом останавливаться. Окружённые грубым и постоянно пьяным зверьём, пленники дома Ипатьева подвергались всевозможным испытаниям и оскорблениям. В это время Колчак, перегруппировав свою армию, повёл её на Екатеринбург. Пленники ничего об этом не знали. Освободители уже подходили к городу, когда в ночь с 16 на 17 июля охрана с грохотом стала стучать во все двери их комнат.
- Одевайтесь и спускайтесь вниз!
Им объявили, что они будут отправлены в безопасное место и в то же время красногвардейцы толкали их в спины, направляя в подвальную комнату дома Ипатьева. Кстати, во время заточения царской семьи дом имел и другое название – «Дом особого назначения».
Главный тюремщик Авдеев, у которого заключенные иногда искали сочувствия, в последние недели был с ними особенно учтив. Такое поведение коменданта стоило ему отставки. Нового коменданта звали Юровский. Его лицо было последним, что увидел царь в подвале, спустившись туда со своей семьёй. Юровский был вооружён, латышские стрелки, окружавшие его, выглядели угрожающе. Юровский вышел и вернулся в сопровождении Ваганова, Ермакова и Медведева, палачами комитета. Царь обратился к Юровскому и потребовал объяснений, но убийца начал размахивать оружием. Первый выстрел прогремел. Юровский стрелял в упор прямо в императора. Царь упал, вслед за ним упал Боткин, затем царевич, царица, великие княжны и прислуга. Горничная Демидова долго сопротивлялась – она бегала по комнате из угла в угол, держа перед собой подушку. Но и её убили тоже. Убийцы продолжали стрелять и размахивать штыками, хотя никто уже не двигался в этом зловещем, задымленном подвале…
Пьяные от крови, они внезапно протрезвели и остановились.
- Они что, все мёртвые?
Убийцы начали грубо переворачивать тела казнённых и обнаружили вдруг, что кто то был ещё жив. Хроника того периода так описывает это событие:
«Анастасия не была ранена, она потеряла сознание, увидав убитого отца. На неё упало тело мертвой сестры Татьяны, прикрыв её от пуль. Когда палачи попытались перевернуть тело Анастасии, она внезапно села и дико закричала. Тогда убийцы прикончили её, проткнув ударом штыка».
Может быть, на самом деле Анастасия была убита?
Для того, чтобы доказать что самая младшая из великих княжон осталась в живых, свидетели предлагали свои версии. Я лично выслушала несколько рассказов, которые бесспорно подтверждают эту гипотезу.
Княжна Кочубей, живущая сейчас в Париже, уверяет, что многие из её друзей, пребывавших тогда в Сибири, говорят, что видели листовки, развешанные на стенах домов Екатеринбурга и в его окрестностях. Там сообщалось, что одна из великих княжон исчезла. Жителей предупреждал, что всех, кто её укроет, ожидает смертная казнь. Кроме того, солдаты днём и ночью производили обыски, разыскивая пленницу Ипатьевского дома.
- В то время, - добавила княжна Кочубей, - ещё никто толком не знал о расстреле. Была машина, уехавшая от дома Ипатьева в сторону леса, где на большой поляне находился колодец «4–х братьев». Машина была загружена телами, наспех завёрнутых в простыни. Говорили, что оглушительный рёв мотора заглушал выстрелы и крики. Мои друзья думали, что великой княжне удалось украдкой сбежать от своей охраны.
Как-то в Бордо я встретила генерала Химича из армии адмирала Колчака, который рассказал, что в Екатеринбург они попали через два месяца после расстрела царской семьи. Но, вскоре ему пришлось снова столкнуться с «красными» под Царицыным, который позже стал называться Сталинградом, а в период Хрущевской «десталинезации» его переименовали в Волгоград. Среди захваченных пленных, двое красноармейцев оказались из Екатеринбурга. Он сам их допрашивал. Каждого по отдельности, чтобы узнать правду о расстреле. И каждому из них в конце допроса задавал один и тот же вопрос:
- И вы убили их всех?
И тот и другой ответили на его вопрос:
- Нет, одна из великих княжон сбежала.
Имеется ещё один свидетель, который, как мне показалось, особенно убедителен. Это граф Бонде, швед, президент международной миссии Красного Креста. После освобождения Екатеринбурга его поезд направился туда, чтобы позаботиться о пленных, как того требовал их долг. Чтобы попасть в Екатеринбург, им надо было пересечь линию фронта в районе Красной Армии.
- Имея дипломатические паспорта, мы надеялись, - рассказывал он, - что нас не будут досматривать. Тем не менее, красноармейцы ворвались в вагон моего поезда и начали обыскивать его сверху до низу. Я попросил объяснения, и мне ответили:
- Мы ищем великую княжну Анастасию.
Несмотря на официальную версию, многие факты говорят в пользу того, что великая княжна выжила. Но идёт ли речь об Анастасии? Является ли мадам Андерсон той «неизвестной девушкой» из Берлина, которую в феврале 1920 года вытащили из Ландовергского канала?

Глава третья.
Незнакомка.

Грузовик смерти направился к деревне Коптяки, находящейся в 20 километрах на северо–запад от Екатеринбурга, расположенной вдоль озера. Рядом тянулся уходящий вдаль лес. Палачи, чтобы скрыть следы злодейского убийства, намерены были уничтожить тела жертв. Пол в доме Ипатьева был тщательно вымыт большим количеством воды. Окровавленные трупы, как мы уже знаем, завёрнуты в простыни и сложены в машину, крытую брезентом. Дорога по направлению к поляне, называвшейся «4 брата», была труднопроходимой из-за дождливого лета. На поляне находился колодец старой заброшенной шахты. Три дня работали там убийцы, чтобы сделать это место совсем недоступным для простых смертных, а бензин и серная кислота завершили дело. Чтобы никто не смог их опознать, тела жертв были разрублены на куски, сожжены и эти страшные останки сброшены в шахту.
Но сосчитали ли они перед отъездом трупы? Некоторые из красногвардейцев и убийц, захваченные в плен во время освобождения Екатеринбурга, отрицают это, а кое – кто даже утверждает, что только на месте у «4-х братьев» палачи обнаружили, что нет одного трупа.
После того, как «Неизвестная из Берлина», которую вытащили из Ландверского канала, решилась заговорить, то она рассказала следующее:
- Мужчина, который заворачивал меня в одеяло, услышал, как бьётся моё сердце. Он пожалел меня и в темноте спрятал, прислонив к стене. Позже на телеге, спрятав меня под соломой, он увёз меня в избу своей матери. Всё, что я узнала, рассказал мне он. Я была без сознания.
Какую ценность имеет для нас этот рассказ? Этот вопрос возникает в течение всего расследования, которое я провожу. В сопоставлении с некоторыми свидетелями, такими, как граф Бонде, эта версия «незнакомки» не кажется уж такой невероятной.
Я знаю только одну книгу, в изложении материала которой я уверена, это книга следователя Соколова. Он был назначен расследовать дело об убийстве царской семьи. Официальная версия утверждает, что после проведённых им на месте исследований, он пришёл к заключению: было убито семь членов царской семьи, доктор Боткин и три человека прислуги. Понятно, что поколебать эту версию, имеющую своих последователей, трудно. Однако, Соколов появился на месте преступления только 6 месяцев спустя после убийства, в январе 1919 года. До него расследованием занимались другие люди. В феврале 1926 года в Russie Future (периодическое издание русской эмиграции, издаваемое в Париже), мы находим фрагменты рапортов (я подчёркиваю, что речь идёт только о части следственных документов), официально подписанных Казанским прокурором Миролюбовым и прокурором Иорданским. Из этих документов видно, что судья Соколов, проводя расследование, учитывал только ту часть работы своих предшественников, которая подтверждала его версию. Если бы Соколов вёл своё расследование более кропотливо и добросовестно, то выводы были бы совсем другие.

Те, кто занимался расследованием страшной истории убийства царской семьи, знают, что какие бы не прилагались усилия, нельзя верить в то, что черепа казнённых людей никогда не будут найдены. Точно так же, невозможно уничтожить всё, полив серной кислотой. Рассказывают, что забальзамированные головы были отправлены в Москву и хранятся в Кремле, в секретной комнате, куда никто никогда не заходит. Но, честно говоря, никто точно не знает, что стало с останками жертв.
Чем руководствовался Соколов, доказывая, что трупы всех мучеников этой ночи с 16 на 17 июля были расчленены и сожжены на поляне у «4-х братьев», а их останки облиты кислотой, сожжены и сброшены в шахту, откуда их потом извлекли? На этих серьёзных фактах я хочу остановиться подробнее:
1) Стены комнаты, где произошло убийство, очевидно, были испещрены следами пуль с низу до верху. Пол так же был продырявлен и на нём остались следы от ударов штыками. Соколов делает из этого вывод, что никто не мог выбраться живым после этого пулевого дождя, после этого металлического града. Но, мы читаем, что пишется в хрониках: Анастасия упала на пол, потеряв сознание, а тело её сестры Татьяны, упавшее сверху, прикрыло её от всеобщей бойни.
2) Из шахты, что находилась на поляне у «4 – х братьев» были извлечены, среди всего прочего, драгоценности и металлические детали одежды и 6 корсетов, которые не смогли сгореть в огне. Исходя из этого, Соколов делает вывод, что 6 трупов пленниц дома Ипатьева были сожжены на этой поляне… Сколько раз противники выдвигали этот аргумент о 6 корсетах, как решающий. Выискивая доводы в пользу того, что Анастасия осталась жива, я пренебрегла этим официальным заключением.
Я отлично знаю, что в 1918 году всякая респектабельная женщина должна была носить корсет из китового уса. Великие княжны следовали этому правилу. Посмотрим на Анастасию – самая маленькая, самая недисциплинированная, ей было всего 17 лет, и она только недавно начала носить корсет. Кроме этого, как-то себе трудно представить, что внезапно разбуженная среди ночи, впопыхах одеваясь, она вспомнила, что нужно одеть корсет?
Но, как же тогда получилось, что планшетка от корсета оказалась там? Один из свидетелей, допрашиваемых Соколовым, сам дал нам разумное объяснение.
- 19 июля под наблюдением Юровского, - рассказал он, - мы все вместе пришли в дом Ипатьева и собрали все предметы и одежду, принадлежащие расстрелянным накануне. А потом всё это погрузили в машину. (Чтобы сжечь, - подумала я.)
 - Однако, некоторые редкие предметы были уничтожены на месте, в камине.
Корсет Анастасии, вероятно, вместе с другими личными вещами императорской семьи, был увезён и сожжён возле шахты.

Занавес опустился над Сибирской трагедией. В течение двух лет расследования продолжали проводиться, но, в мире не только не говорили об этом, но даже никто ничего не слышал. Европа врачевала свои раны. Она снова повернулась лицом к Германии, побеждённой, но всё ещё страшной. Большевики для неё оставались явлением непонятным. И только, начиная с 1920 и 1921 годов, до нас начали доходить первые официальные сообщения о чудовищном преступлении, совершённом в доме Ипатьева. А 17 февраля 1920 года в Берлине произошло событие, которое сначала выглядело, как обычное происшествие, но, которое спустя 2 года, породило явление, позже названное «Дело Анастасии».
В этот день речная полиция Берлина выловила из Ландвергского канала тело женщины, которую сначала посчитали мёртвой. Когда молодую женщину удалось привести в сознание, её пытались расспросить, уговаривая назвать хотя бы своё имя. Напрасный труд. Замкнувшись во враждебном молчании, она не назвала не своего имени, не объяснила причин, которые толкнули её на этот отчаянный поступок. Полиция решила, что всё это вызвано страхом, тем более, что она всё время прятала своё лицо. Несколько слов, которые удалось из неё вытянуть на немецком, ничего не объяснили. Когда спасители упрекнули её за плохую компенсацию их труда, она ответила:
- Я вас об этом не просила.
О происшедшем сообщили в Центральный комиссариат и полиция, не зная, что с ней делать, отправила спасённую девушку в госпиталь Елизаветы. Там она пробыла месяц, так и не разжав губ, и не давая возможности получить от неё какие-либо сведения.
В середине марта того же года (1920) «немая» из госпиталя Елизаветы была переведена в дом умалишённых Дальдорф, находящийся в окрестностях Берлина. Там её записали под именем «Неизвестная девушка». Она прожила в Дальдорфе два года и два месяца, отрешённая от всего. Она часто оставалась в постели, отвернувшись лицом к стене, а в некоторые дни даже отказывалась от пищи. Иногда ночью санитарки предлагали ей еду, и она принимала её из их рук. Все это время берлинская полиция не выпускала «Неизвестную девушку» из виду, продолжая свои бесплодные попытки определить, кто она.
К концу второго года дело сдвинулось с мёртвой точки. В приют поступила новая больная Клара Пойтерт, семья которой, не зная, как избавиться от неё, объявила её сумасшедшей. Клара заняла место по соседству с «Незнакомкой». Она начала проявлять большой интерес к своей соседке, хотя та не обратила на неё никакого внимания.
- Кто она? Кого мне она напоминает?
В «Незнакомке» её волновало то, что её лицо вызвало у Клары Пойтерт воспоминания о времени, когда она работала подручной у портнихи в Царском Селе.
И вдруг однажды ей показалось, что она нашла ключ к разгадке:
- Я знаю вас, - сказала она внезапно. - Вы великая княжна Татьяна!
Больная спрятала лицо под одеяло и зарыдала, тело её сотрясали конвульсии. Она не сказала: «Это неправда», она так же не сказала: «Я не Татьяна, я Анастасия». Она просто молча плакала. Потом её стало лихорадить, наступила депрессия, и её охватило отчаяние.
Как объяснить факт, что это сцена так взволновала швею Клару Пойтерт, что она сделала всё возможное, чтобы спустя несколько недель покинуть приют Дальдорф?
Касаясь этого периода, мы имеем трёх свидетелей среди санитарок. Показания первых двух датируются 25 октября 1940 года, когда они были вызваны в Берлин служащим судейского ведомства Нёйбером. Сначала я встретилась с Бертой Вейличь, ночной сиделкой. Она сказала, что никогда не замечала, чтобы «Неизвестная девушка» была взволнована известием о событиях, происшедших в Екатеринбурге. Она так же не слышала, что бы пациентка специально интересовалась делами России военного периода. Она вспомнила, что как-то видела у неё в руках берлинский иллюстрированный журнал, в котором рассказывалось об убийстве императорской семьи. Там были опубликованы фотографии Романовых. Больше того, она сама дала ей этот журнал, но не заметила никакой реакции со стороны «Неизвестной девушки».
Другая свидетельница, Эрна Бушольц, родилась в Прибалтике, в Либаве. Она рассказала следующее: «Поскольку больная уже пыталась однажды покончить с собою, она очень тщательно следила за ней, особенно по ночам. Часто она приносила ей что–нибудь поесть. Иногда Эрна обращалась к своим воспоминаниям и говорила с больной по–русски. «Неизвестная девушка» правильно пользовалась словами и произносила их очень «чисто».
- Её речь, - добавила она, - манера говорить, могут принадлежать только женщине очень высокого происхождения. Однажды я дала ей берлинский иллюстрированный журнал, в котором рассказывалось об убийстве в Екатеринбурге и были помещены фотографии. Она сразу помрачнела. А вскоре я сообразила, что речь идёт о великой княжне Анастасии.
Последняя свидетельница была из России, и тоже работала санитаркой в Дальдорфе в период между 1920 и 1022 годами. Мадам Малиновскую, супругу Щёница, я разыскала через адвоката мадам Андерсон в 1960 году. Она дала мне письменное показание, где поклялась говорить правду, и заявила следующее:
- Я помню это время, и помню, что «Неизвестная девушка», когда мы оставались одни, говорила со мною по–русски. Однажды она мне сказала:
- Я не оказалась бы здесь, если бы полицейские знали, кто я…
Я спросила её, почему же она тогда не говорит этого? Она испуганно ответила:
- Я боюсь, что меня отправят в Россию.
Вот все доказательства, касающиеся её пребывания в Дальдорфе, которые я так долго, но небезуспешно искала. В то же время совершенно очевидно, что это совершенно противоречит тому, о чем так много говорили. Утверждали, что якобы ни кто иной, а Клара Пойтерт, подсказала больной мысль воспользоваться своим сходством и выдать себя за великую русскую княжну. Факты, которые мне рассказали санитарки, относятся к 1921 году, а Клара Пойтерт появилась в приюте только в 1922.
Спустя несколько недель бывшая швея, оказавшись на свободе, отправляется в Берлин, где находится большая колония русских эмигрантов. Председателем комитета по делам русских беженцев являлся Сергей Боткин, бывший посол и двоюродный брат врача Боткина, убитого вместе с царём.
- Великая княжна в приюте для умалишённых!
Кто может установить истинность этого ужасного заявления, только что высказанного? Естественно, баронесса Буксговден, бывшая придворная дама царицы. Она как раз сейчас находится в Берлине. Баронесса вполне подходит для того, чтобы взять на себя выполнение этой деликатной миссии, которую на неё возлагают. Баронесса согласилась и прибыла в Дальдорф. По словам свидетелей, она была очень груба с больной, хотя последняя ничего не утверждала и ничего не отрицала. Баронесса пыталась вытащить её из постели. Она пыталась говорить с ней на русском языке, потом на английском и на французском, но «Неизвестная девушка», молчала, только глаза её пылали гневом. Наконец баронесса оглядела её с головы до ног и заключила:
- Нет, она не может быть Татьяной, она слишком мала.
- А я и не говорила, что я Татьяна, - прошептала по–немецки больная.
Баронесса Буксговден вернулась в Берлин рассерженная:
- Обычный обман! Она ни Татьяна, ни какая - либо другая великая княжна. Она не говорит ни на одном языке, кроме немецкого. Она ничего собой не представляет!
Позже, когда «Неизвестной девушке» будут напоминать про этот визит, она скажет
 - Ничего удивительного нет в том, что она не хотела меня узнавать. Разве не она бросила мою мать, когда нас отправляли в Тобольск?
«Неизвестная девушка» была неправа, так как баронесса Буксговден была действительно больна, когда пришло решение об этой поездке. Но, в то же время, она была права. Когда баронесса Буксговден всётаки приехала в Тобольск, то не стала добиваться разрешения поселиться в губернаторском доме, чтобы присоединиться к царской семье.
Казалось бы, что заявление такой авторитетной персоны, какой являлась баронесса Буксговден, должно было оказать определённое давление на русскую эмиграцию. Но этого не случилось. Эмигранты продолжали требовать разрешения на посещение «Неизвестной девушки», и приют Дальдорф вскоре превратился в место паломничества. Среди визитёров особенно усердствовали двое выходцев из Прибалтики: барон Кляйст, бывший когда–то членом царской полиции, и господин Швабе. Оба они всячески пытались проникнуть в тайну происхождения больной. Барон Кляйст добился, в конце концов, разрешения поселить у себя «Неизвестную девушку». Его жена и обе дочери горячо приняли её, но, так как подлинность «Незнакомки» не была доказана, они не осмелились называть её Анастасией, а дали ей имя Анна.

Глава четвёртая

Осада маленького Кремля.

Я прервала свой рассказ в том месте, где «Незнакомка» появляется в доме Кляйста, чтобы снова вернуться к старому офицеру из «конвоя» Сергею Колесникову, воевавшему в 3-ем эскадроне «Терек». Он прекрасно провёл свою первую встречу с мадам Мельник – Боткиной, и она позвонила мне очень взволнованная:
- Всё правильно, - сказала она, - так и надо сделать. Тут не может быть никаких сомнений. Если Анастасии согласится с ним встретиться, и если Колесников сможет её узнать, то все её сторонники только выиграют от появления такого важного свидетеля. Однако мы хотим, и он и я, чтобы на встрече присутствовали вы, так как только вы можете гарантировать подлинность узнавания. Кроме того, я не хотела бы до этого момента встречаться с Анастасией. Меня могут обвинить в том, что я заранее назвала имя визитёра. Я поеду только для того, чтобы облегчить организацию встречи…
Я повременила с ответом, но уже на другой день дала согласие присутствовать на этой увлекательной встрече, которая могла стать решающей. Я так неискушённа, так наивна, что до сих пор верю во всякие удивительные события. Короче, мне ни что не кажется невозможным.
Мы с Татьяной Боткиной выехали ночью и рано утром прибыли в Штутгарт. Прежде, чем отправиться в дорогу, мадам Боткина тщетно пыталась найти адвоката истицы, мэтра Леверкуэна. То ли он был в Бонне, на Совете Европы, то ли в поездке? Никто не смог нам ничего сказать. А к другому адвокату, мэтру Вермерену с просьбой помочь нам встретиться с «затворницей Чёрного Леса» адресоваться и вовсе было бесполезно. Она его невзлюбила, Бог знает почему, предала анафеме, хотя этот человек был целиком предан её делу. Что касается принца Сакс – Альтенбургского, то он уехал в Южную Америку, лазит там по горам и долинам, занимаясь своими археологическими раскопками. Есть ещё мадам Хайдебрандт, которая живёт в этой ветхой лачуге вместе с «затворницей», но ей нельзя звонить по телефону. Анастасия сразу же все услышит и начнёт ей выговаривать. Предупредить её тоже нельзя, так как она целиком предана больной, живёт в надежде быть ей полезной. Она никогда не осмелиться её раздражать.
Смелая затея была на грани провала, но Сергей Колесников, который встретил нас в Штутгарте, был полон энтузиазма и надежды. Мадам Колесникова вооружилась терпением и взяла с собой вязание.
Зимний Чёрный Лес был занесён снегом, и ветки сосен сгибались под его тяжестью. Верхушки их поскрипывали под порывами ветра. Машина двигалась еле-еле. Шофёр, которого мы наняли в Штутгарте, ругал дорогу, ругал зиму и снег, который оседал на крыше его экипажа.
- Это из-за царской дочери вы забрались так высоко? – спросил он.
Мы оцепенели, видя, что наши намерения раскрыты. Тщательно и скрупулезно мы продумывали каждый пункт нашего плана, уверенные, что никто в Унтерленгенгардте не должен догадаться о цели нашего визита. Я спряталась за имиджем журналистки, Татьяна и Сергей – русские, а мадам Колесникова будет молиться, занятая своими тревогами. Нам совсем не надо было, чтобы в Унтерлнгенгардте распространился слух, что приехали 4 туриста, чтобы встретиться с Анастасией.
На въезде в деревню у крутого обрыва, от которого поднималась дорога на метеорологическую станцию Лейбензель, мы прибегли к хитрости: что бы отвлечь интерес шофёра от нашей «отшельницы», мы отпустили его вместе с машиной. Мы не хотели, чтобы он разговаривал с персоналом единственной гостиницы, в которой мы надеялись найти приют. С трудом преодолев крутую тропинку, а затем, поднявшись по лестнице, мы, наконец, увидели вывеску «Отель Адлер».

Управляющая отеля встретила нас с улыбкой:
- Три комнаты? Почему же нет?
Она не спросила ни наших имён, ни почему мы оказались здесь. У неё были мечтательные глаза, а лицо и фигура, напоминали какое-то бестелесное существо. Казалось, она уже нашла свою необыкновенную дорогу.
На стене изречение: «Жить в любви и деятельности, дать возможность жить другим в согласии с их желанием – вот основное правило свободного человека»
Мы в волшебном королевстве антропософов, так как в Унтерленгенхардте их пророк, Рудольф Штейнер, имеет наибольшее количество приверженцев своей доктрины христианской любви.
Небо было темным и низким. Опять пошёл снег. По гостиничному залу тихо прогуливались кошки, рыже-коричневой масти с голубовато–зелёными глазами. Потом они вышли на улицу пошли по дороге. Они так легко ступали по снегу, что не было видно никаких следов. Обычно такие кошки бывают у шатенок. Мы провожали их взглядами до тех пор, пока можно было различить. Это единственная проезжая дорога, которая вела из одного конца деревни в другой.
- Там Анастасия, - сказала Татьяна Боткина, показывая направление, куда ушли кошки.
- Не хотите пойти и погулять около её дома? Посмотреть?
Мадам Боткина согласилась, но попросила Сергея Колесникова не ходить с нами. Он, такой эмоциональный, привёз фотографии и свой большой портрет в униформе. В качестве подарка захватил деревянный ларец, сделанный своими руками. Ларец был в виде кремля, увенчанный, вырезанной из бумаги, русской императорской короной. Кроме прочего, при нём был фотоаппарат. Он еле сдержал себя от обиды, но согласился.
Мы с Татьяной Боткиной отправились по дороге, где каждый шаг грозил падением. Утопая в снегу и скользя, мы шли около четверти часа. Внезапно, Татьяна остановилась и прошептала:
- Это здесь.
Я подняла глаза и не увидела ничего особенного. Перед своими домами, расположенными справа и слева от дороги, стояли деревенские жительницы и с любопытством смотрели на нас. Должно быть, африканские негры своими там-тамами предупредили их о нашем прибытии. Среди дам я заметила одну, весь вид которой говорил, что она знала лучшие времена. Немного выше находилась необычная хижина с закрытыми дверями и окнами. И, наконец, на повороте дороги, где тропинка перпендикулярно поворачивала к лесу, совершенно белому на фоне молочного неба, я увидела удивительно беспорядочное сооружение из веток, досок и двух рядов колючей проволоки. Это нагромождение маскировало лачугу, из трубы которой шёл дымок. На тропинке, ведущей к лесу, висел плакат: «Приближаться запрещено!».
И тут на дороге я обнаружила решётку, но так далеко расположенную от огороженного участка, что никакой двери не было видно. На решётке висел почтовый ящик и кнопка звонка.
- Звоните, - сказала я мадам Боткиной.
- Нет, - ответила она. – Это может всё испортить.
Мы сделали шагов 100 возле «крепости». Я подумала, что, когда я была в Москве, Кремль не казался мне таким же неприступным.
Между тем Татьяна показала мне ферму, расположенную на холме на другой стороне от дороги. Мы поднялись туда.
- Здесь я жила прошлым летом!
Фермерша, сначала испугалась, а потом узнала её.
- Ах, - печально проговорила она, - если бы вы знали, как ей плохо. Она отказывается меня видеть, и мадам Хейдебрандт не берёт больше у меня молоко для неё.
Близкое стойло источало свои неприятные запахи. Бедность была отчаянная. Ничего здесь не напоминало те сказочные фермы с волшебными феями, о которых я читала, ничего не привлекало, даже чистота. Через засыпанное снегом окно, как бы нехотя, пробивался дневной свет. Но, на деревянном массивном столе стоял телефон!
- Позвоните ей, - попросила Татьяна фермершу. – Это для неё очень важно. Речь идёт о её процессе…
Фермерша колебалась какое-то время, затем взяла трубку и, пряча от нас диск, набрала номер. Мы услышали звонок.
- Я прошу вас, возьмите аппарат, - прошептала испуганная фермерша и протянула трубку мадам Боткиной.
- Анастасия Николаевна, это я, Татьяна Боткина…
Снова прозвенел звонок, и связь внезапно прервалась.
Видимо, звуки там–тамов уже достигли и «маленького Кремля». Затворница, узнав, что одна из её подруг приехала с иностранцами, сочла себя обиженной и преданной.

Мы вернулись в гостиницу промокшие и усталые. По дороге Татьяна упала и ударила ногу, а я дрожала и отряхивалась, как промокшая псина. На столе дымился горячий суп. Колесников ждал нас.
- Объявляю военный совет, - заявила я, в то время, как Татьяна рассказывала Сергею результаты нашей экспедиции.
- Что будем делать?
В это время, как всегда с улыбкой, к нам подошла хозяйка гостиницы.
- В деревне сейчас находится баронесса Милтичь, у которой Анастасия долго жила в её замке «Семь дубов» в Саксонии. Баронесса имеет на неё влияние, сходите к ней.
Повредив ногу во время падения, Татьяна должна была после обеда прилечь. К баронессе Милтич я отправилась одна. Она находилась в небольшом шале, расположенном на взгорье. Баронесса недавно перенесла сильный грипп, поэтому я застала её в постели. Это была изысканная дама в возрасте, обладавшая удивительным спокойствием, которое дарует убеждённость и твёрдая вера в Бога. Она внушала доверие, и я почувствовала, как ослабевает моё напряжение. Мы говорили долго. Когда она выслушала, какова цель нашего предприятия, то покачала головой и долго думала. Наконец она спросила:
- Вы разрешите задать вам вопрос?
- Конечно.
- Вы все четверо пришли сюда по вашему собственному убеждению?
- Конечно! Разве могло быть иначе?
- Это очень важно, - заключила она. - «А» недоверчива, она боится, что её враги оплачивают шпионов.
Я так удивилась, что не нашла, что ответить. И только здесь я поняла суть дела. Героиня процесса, не имеющая за душой ломаного гроша, обвиняется, как своими союзникам, так и противниками, в том, что самим своим существованием влияет на финансовые отношения, существующие между людьми. Со стороны Романовых и Гессенских идут постоянные обвинения в подкупе тех, кто надеется, что «затворница Чёрного Леса» является Анастасией. Среди сторонников «Незнакомки» ходят разговоры, о каком - то огромном наследстве, которым хотят воспользоваться родственники царя по боковой линии. Именно поэтому они отказываются поверить в спасение Анастасии в Екатеринбурге. Эта грязная спекуляция недостойна ни тех, ни других. Татьяна Боткина понимает это, но не делает ничего. В ответ на все эти взаимные обвинения она только пожимает плечами. Это положение абсурдно ещё и потому, что редко можно встретить человека, менее всего заинтересованного этим, чем мадам Андерсон.
Принц Сакс – Альтенбургский тратит на неё то - небольшое количество денег, которое у него остаётся. Из-за отсутствия средств затворница перестала платить жалование своим адвокатам. Правда теперь они вновь могут работать благодаря небольшой сумме, которую согласились выплатить автор пьесы «Анастасия», мадам Марсель Моретт, и две кинематографические фирмы, которые занимались прокатом фильма снятого в Голливуде по её пьесе.
Мы поговорили ещё некоторое время, и баронесса Мильтичь пообещала встретиться со своей «протеже» и попытаться склонить её в пользу нашего проекта.
Я вернулась в гостиницу и нашла Татьяну Боткину подавленной и нервничающей. Её нога опухла. Приходил доктор и рекомендовал компрессы и покой. За обедом все были печальны. Татьяна, комната которой была внизу, рядом с гостиной, присоединилась к нам. Приближение ночи действовало угнетающе. Во дворе жалобно мяукал кот. Мы не говорили ни о чём.
После обеда я прогулялась по снегу в сопровождении рыжей кошки к деревянному пристрою отеля. В нём было несколько простеньких комнат, меблированных и очень чистых. Небо понемногу светлело, и луна лила свой холодный свет на замёрзшую землю.
Вернувшись, я поднялась к себе и взяла несколько книг о России и «Анастасию». В зале Татьяна Боткина и Сергей Колесников читали стихи, а потом вместе стали петь старинные русские песни. Мадам Колесникова занималась своим вязанием. Я погрузилась в чтение.

Барон и баронесса фон Кляйст, добившись разрешения поселить у себя Незнакомку, решили разделить заботы о ней со своими друзьями Швабе. В этот перечень входили заботы о её гардеробе, здоровье, окружении, а так же наблюдение за ней. Супруги Кляйст решили представлять Незнакомку своим гостям под именем «Анна». Салон Кляйстов стал местом собраний русских дворян, бежавших из Петрограда. Во время продолжительных дневных и вечерних чаепитий гости пытались составить мнение о молодой женщине, которая понемногу стала излечиваться от немоты. Однако, среди всех этих персонажей, почти не было людей, приближенных к императорской семье. Революционному перевороту предшествовало взволновавшее всех дело Распутина. Многие из приближённых царя и их друзья перестали появляться в Царском Селе, из страха встретить там «старца». Говорили, что он имел большую власть над царицей. Он обещал ей спасти жизнь царевича, болевшего гемофилией. Из-за этой болезни сына царица находилась в постоянном страхе. После убийства Распутина пропасть стала ещё более глубокой. Князь Юсупов, который организовал и совершил это убийство, был зятем покойного великого князя Александра и, скончавшейся недавно, великой княжны Ксении, сестры царя.
Обоснованное мнение русской колонии, касающееся идентификации «Анны», основывалось, как это часто бывает, на сопоставлении давних сведений, на подтверждении событий уже знакомых, или путем сравнения лица Неизвестной с фотографиями великих княжон, ещё недавно широко распространённых по всей империи. Спорили о том, что «Анна» рассказывала об обычаях при царском дворе, о правдивости рассказа, который из неё вытягивали буквально по крохам.
Интересно, а что она рассказала о тех 19 месяцах, которые отделяют дату убийства императорской семьи, до того момента, когда речная полиция Берлина вытащила её из Ландвергского канала?
- Мой спаситель, Александр - рассказывала она, - отвёз меня к своей матери, где меня выхаживали в течение нескольких дней. Я была без сознания. Затем он пригнал телегу, и мы уехали. Мы – это он, я, его мать, его сестра и брат. Они были поляки, которых когда-то выслали в Сибирь. Мы ехали долго, долго. Иногда я приходила в сознание и чувствовала сильную боль в голове. Меня всё время мучила жажда. Семья заботилась обо мне. Благодаря драгоценностям, которые мы нашли зашитыми в швах моего платья, и которые поляки понемногу продавали, мы могли покупать еду, платить за предоставленный кров, и купить новую лошадь, когда возникла необходимость. Мы выехали летом, а когда подъехали к румынской границе, шёл снег.
Мы перешли границу и вечером были в Бухаресте. Там мы жили в пригороде у садовника….
Свой рассказ «Анна» дополнила некоторыми деталями, описывая окрестности, где они жили поблизости от католической церкви. Она назвала даже улицу.
- Я чувствовала себя лучше, меньше страдала, но однажды заметила, что некоторые явления, регулярно происходящие у каждой девушки, со мной больше не происходят. Я сказала об этом матери Александра и она мне ответила: «Вы же стали женой моего сына. У вас будет ребёнок».
- Но, я же знала, что не выходила замуж! Я сказала ей об этом и добавила, что не могу иметь ребёнка. Тогда они повели меня в католическую церковь. Произошла церемония, в которой я ничего не поняла. Когда мы выходили, они мне сказали, что теперь я замужняя дама.
Когда её спросили про церемонию, она ответила:
- Я ничего не подписывала, и никто меня не просил об этом. Ребёнок родился, но, я его не любила. Я стыдилась его, я не хотела его. Это был ребёнок насилия.
Его отец умер, был убит в ходе уличных разборок. Ничего больше не удерживало меня в Бухаресте. Я доверила малыша матери моего спасителя, и последовала за Сергеем, братом мужа, который предложил проводить меня до Берлина. Я надеялась, что там встречусь со своей тётей Ирэной, сестрой моей мамы, которая была супругой Генриха Прусского, брата Вильгельма II.
Состояние тревоги у больной отмечали и в Дальдорфе. Те, кто совершил попытку суицида, оказываются в одном ряду с теми, кто это сделал. Вопрос в том, чем это было вызвано? Возможно, что после того как человек перенес сильную психологическую травму, это оказывает влияние на всё его дальнейшее существование. Если говорить об Анастасии, то, учитывая обстоятельства, её поведение было вполне естественным.
На вопрос почему, будучи в Румынии, она не обратилась к королеве Марии, родственнице её семьи, она ответила:
- Королева принадлежит к семье Кобургов, а Кобурги никогда не были нашими друзьями, - а потом добавила. - Кроме того, мне было стыдно. Мне и сейчас стыдно даже думать о том, что все пройдется рассказать тёте Ирэне…
Что касается её поездки в Румынию, то многие детали можно было проверить. Свидетели, допрошенные пятью годами раньше, во время небольшого расследования, сообщили, что улица, названная Незнакомкой, как место её жительства, существовала, хотя название несколько исковеркано. Они так же подтвердили, что недалеко от этой улицы находится католическая церковь. Зато в церковных книгах не было обнаружено никаких записей о бракосочетании «Чайковских», не было записей и о крещении малыша. Можно допустить, что фамилию «Чайковский» Незнакомка выдумала, когда говорила о своих спасителях. По поводу этой фамилии высказывались различные гипотезы, шли споры, но, никакого результата они не дали. Среди тех, кто верит в Анастасию, существует мнение, что фамилия эта была выбрана для прикрытия, чтобы легче было бежать из России в разгар революции. Поиски истины слишком затянулись, и друзья Анастасии, а позже и немецкие власти решили установить идентичность Незнакомки под именем мадам Анастасия Чайковская. Впрочем, впоследствии в Яссах, благодаря расследованию, которое провели власти Румынии в 1927 году, был обнаружен документ, в котором говорилось, что группа беженцев, сопровождающая великую княжну Анастасию, прошли Березину в 1919 году. Вот текст документа:
«В армянской церкви города Яссы работал армянин, по имени Сарко Грегориан, который бежал из России в 1919 году. Этот армянин заявил, что перебираясь из России в Румынию, им нужно было пересечь Днестр. Прежде, чем пересечь Днестр, они некоторое время жили в монастыре*, находящемся недалеко от румынской границы. В том же монастыре в это время была русская великая княжна Анастасия, младшая дочь царя Николая II, которую спас красногвардеец во время ночного убийства в Екатеринбурге. Этот красногвардеец служил в охране дома Ипатьева, когда там содержалась царская семья. В то время, когда беженцы поджидали удобного момента, чтобы переправиться через Днестр, ночью к монастырю подошла большая группа вооружённых большевиков. Беженцы были вынуждены тайком бежать из монастыря. Сарко Грегориан с женой и тремя детьми, а также великая княжна Анастасия и сопровождающие её люди переправились через Днестр в том месте, которое было названо «Бе». (На процессе поднимался вопрос об этой аббревиатуре «Бе», и позднее было установлено, что это обозначало «Бе»резина.**) На другом берегу реки их встретил офицер русской армии, возможно, полковник. Он посадил всех беженцев в автомобиль и довёз до Георгиева. Великая княжна из Георгиева поехала в Бухарест. 6 мая 1919 года, когда Сарко Грегориан находился в Кишиневе, посыльный привёз ему 5 тысяч лей от великой княжны Анастасии, в качестве благодарности за помощь, которую он оказал ей во время бегства из монастыря. Еще покидая Кишинев, Анастасия прислала ему льняной крестик и иконку, и просила его не крестить новорожденную малышку, пока она не вернётся. Она обещала стать её крёстной матерью. И до сегодняшнего дня армянин так и не крестил ребенка, потому что ждёт возвращения великой княжны Анастасии.
Переведено и подписано старшим лейтенантом Herona.
Бухарест, 4 мая 1927.»

*Речь идет о церкви Св. Михала Архангела в селе Парканы. Это была одна из самых больших и красивых церквей Бессарабии. Она была освящена в 1914 году и уничтожена в1960 году по приказу Н.С. Хрущева. (Прим. ред. В. М.)
**На самом деле «Бе» это сокращение от названия города Бендеры. Причина заблуждения в том, что в 1919 году город был переименован в Тигина. Прежнее имя городу вернули только в 1940 году. (Прим. ред. В. М.)

Собираясь у Кляйстов, «сторонники» и «противники» Анастасии вскоре разделились на ярко выраженные непримиримые группировки. Даже начались расчёты о том, какую выгоду можно получить от «Анны», если представить те или иные доказательства. Широко обсуждался инцидент, произошедший между мадам Толстой и Незнакомкой, наделавший много шуму. (Все детали этого случая записаны в журнале баронессы Кляйст.)
Мадам Толстая считалась одной из самых близких к царской семье людей, и была связана большой дружбой с царицей. Познакомившись с мадам Чайковской, она долго не могла составить о ней определенного мнения. На все её вопросы Анастасия отвечала односложно. Физиологически она сильно изменилась, истощённая серьёзной болезнью. Однажды, понимая, что нужного разговора с Анастасией не получится, мадам Толстая, по счастливому наитию, села за пианино и стала наигрывать вальс, сочиненный одним из членов её семьи. Под звуки этого вальса великие княжны иногда танцевали. Все присутствующие заметили, как напряглась молодая женщина, затем поднялась, сильно взволнованная, и залилась слезами. Мадам Толстая поднялась и подошла к ней, тоже в состоянии сильного волнения.
- Вы знаете этот вальс?
«Анна» кивнула и сквозь слёзы ответила:
-Это тот вальс, который вы играли вечерами у моих родителей.
Мадам Толстая упала перед ней на колени, и все, присутствовавшие при этой сцене, с этого дня поверили в царское происхождение этого несчастного создания.
Но, что думала сама «Анна» о своём пребывании в семье Кляйстов? Странная «Неизвестная девушка», она удивляла всех своей привычкой принимать ванну каждый день и тщательной заботой о своём внешнем виде. Когда она находилась наедине с Кляйстами, то вспоминала прошлое. Эти её воспоминания подтверждали, что она Анастасия. В то же время, она протестовала против их заботливой тирании, она чувствовала себя пленницей. Четыре раза, с1922 по1924, она пыталась убежать от них, но каждый раз её находили и возвращали в её временный дом. Самый длительный её побег произошёл в августе 1922 года. Она отсутствовала 3 дня, а потом её нашли у порога дома, в котором жила Клара Пойтерт. Это она, покинув Дальдорф, внесла смуту в русской колонии. Жила ли «Анна» у этой женщины, или в каком-то другом месте? Куда она дела английский костюм, который носила до своего исчезновения? Вопросов много и все они остаются без ответа.
Жизнь «Анны» у Кляйстов становилась всё труднее и труднее. С одной стороны раздражительный характер спасённой из канала, о котором я начала догадываться, её недоверчивость к людям, мания к побегам, с другой - желание Кляйстов опекать и контролировать её, кончились скандалом. Сосуществование становилось невозможным, спокойствие и порядок в доме постоянно нарушались. Даже чета Швабе, друзья Кляйстов, которые обожали её, были глубоко обижены тем, что «Анна» выступает против всех, кто проявляет о ней заботу. И это не смотря на то, что они уговорили её стать крёстной матерью одной из своих дочерей, назвав девочку Анастасией. Пришлось искать новое прибежище, тем более что «Анна» стала поговаривать о возвращении в Дальдорф.
Комиссар немецкой полиции Грюнберг, который занимался «Делом Анастасии», предложил поселить её у себя. У него был свой собственный план идентификации этой женщины. Он добился того, что она согласилась жить в его семье. Таким образом, эта высокородная больная поселилась в загородном доме Грюнберга. Там обнаружили, что недостаток питания в течение ряда лет привел к тому, что у «Анны» стал развиваться костный туберкулёз.

Глава пятая
Неудавшееся свидание с прусской принцессой

Над Чёрным Лесом шёл бесконечный снег. Бездействие нас угнетало. Татьяна Боткина из-за травмы ноги не могла выходить на улицу. Сергей Колесников фотографировал всё, что можно было фотографировать. Мы всё ещё ждали доброго знака из маленького Кремля. Я каждое утро прогуливалась перед лачугой, спрятавшейся за прикрытием из веток, в окружении настойчивого кошачьего эскорта.
- Не слишком маячьте здесь, - посоветовала мне наша очаровательная хозяйка. – Она наблюдает за дорогой из окна. Вы её не видите, а она вас видит.
Баронесса Мильтичь так ничего и не добилась. Мы же, решив отказаться от эффекта сюрприза, положили в ящик для писем невидимой великой княжны фотографию Сергея в его парадной форме.
- Она разрешает хотя бы забирать почту?
- Это делается не каждый день.
Наконец, Татьяна смогла выходить и, гуляя, мы случайно встретили мадам фон Хейдебрандт, приближённую компаньонку затворницы. Но она, видевшая мадам Боткину прошлым летом каждый день, прошла мимо нас, не поздоровавшись, отведя глаза. Мадам Боткина удержала её вопросом:
- Вы не узнаёте меня?
- Нет, может быть, вы сестра Глеба?
Мы поняли, что на нас наложен суровый запрет, и Татьяна, отбросив застенчивость, продолжила:
- Да, я Татьяна Боткина. Посмотрите на меня, фрау фон Хейдебрандт, разве может быть, чтобы вы забыли меня?
Я грубо схватила её за тяжёлую корзину, которыми пользуются восьмидесятилетние женщины, но она развернулась и пошла в сторону деревни, уверенная, что больше нас не встретит. Но, она плохо рассчитала свои действия. Мы повернули направо, затем налево, и столкнулись с ней на дороге.
Мадам фон Хейдельбрандт, - продолжала настаивать Татьяна, - скажите ей, что это очень срочно, попросите её принять меня…
Бедная дрожащая женщина молчала. Потом прошептала, не поднимая глаз:
- Журналисты. Вы привезли сюда журналистов…
Странно, никто здесь ещё не знал, что я журналистка, Сергей и его жена тоже не принадлежали к этому проклятому сословию, которое мадам Андерсон хотела бы видеть в аду.
Мы снова вернулись на главную дорогу. Фрау фон Хейдебрандт сделала нам знак идти за ней. Огромным ключом она открыла решётку, взяла свои корзины и исчезла за колючей изгородью.
Мы ждали, но ничего не происходило, решетка оставалась открытой. Решившись, мадам Боткина прошла через неё. Дальше мне её было не видно. Вероятно, она удачно преодолела все колючие заграждения. Затем я услышала звуки ударов в деревянную перегородку и голос моей спутницы, повторявший снова и снова:
- Анастасия Николаевна, откройте мне.
В ответ мы услышали только разъярённый лай собак.
Не добившись ничего, Татьяна вернулась ко мне, бледная от досады. Уходя, мы услышали, как решётка за нами захлопнулась. Я обернулась, мадам фон Хейдебрандт, хрупкая и дрожащая, смотрела, как мы удаляемся.
На дороге мы встретили мадемуазель фон Мютиус, её сестру, младшую дочь старого генерала.
- Вот так, - сказала она. – Затворница не разрешает моей сестре даже со мной встречаться. Но, сегодня вечером прибывает мэтр Леверкуэн. Я знаю, что великая княжна готовится его принять, так как портной Либензель послал ей новое домашнее платье.
Мэтр Леверкуэн был уже в гостинице. Он очень обрадовался, встретив Татьяну Боткину. Прежде, чем попытаться использовать свой шанс, встретиться со своей ужасной клиенткой, он долго разговаривал со своей свидетельницей №1. Попытка договориться по телефону с мадам Андерсон о встрече, результата не дала. Никто в хижине не брал телефонную трубку.
Осторожный, пользующийся непререкаемым авторитетом, известнейший адвокат и политик, сел в свою машину, которая стояла перед дверью «Адлера». Снег запорошил стёкла, колёса утопали в снегу, машина направилась к маленькому Кремлю. Он уехал, а мы остались, надеясь на его удачу.
Чтобы убить время, мы все вместе отправились к баронессе Мильтичь. Новости, о которых она нам рассказала, были безрадостными:
- «А» выгнала свою верную фрау Хейдебрандт, - сообщила она. - Сегодня вечером одна маленькая деревенская девочка рассказала мне об этом.
Баронессу уже ничто не удивляло, так как она повидала всякое. Она рассказала историю, которая меня не приободрила:
- Однажды отец Yashwill, из семьи русских князей, православный священник, человек большого ума, приехал в Саксонию навестить меня, где в это время гостила Анастасия. Он предложил ей исповедаться, но она отказалась, сказав, что не готова. Священник решил подождать. Он ждал в течение нескольких лет. Началась война, пришла разруха. Отец Yashwill дал мне знать, что в любое время готов встретиться с великой княжной для исповеди. Почитаемый служитель церкви умирал в Париже, когда снова восстановился мир. На своём смертном ложе он ещё раз спросил:
- А что, великая княжна Анастасия так меня и не позвала?
В гостинице нас ждал Леверкуэн:
- Никто мне не открыл. Но, я не буду, как принц Сигизмунд, ждать три дня на перекрёстке дорог, пока она изменит своё решение.
- Принц Сигизмунд?
- Сын «тёти Ирэны», родной племянник императора Вильгельма II. Когда, наконец, она соизволила его принять, то настолько очаровала его, что он забыл про свои обиды.
- Да, - добавила Татьяна Боткина, - принц Сигизмунд, немецкий кузен царских дочерей, её узнал, как впрочем, и Лили Дэн, бывшая придворная дама императрицы. В течение нескольких недель Лили Дэн игнорировала её, а потом убедилась, как и я, что это Анастасия. Её убедила, между прочим, одна интересная деталь. Рука Анны Андерсон и рука императрицы имеют одну особенность – у той и у другой длина трёх средних пальцев одинакова.
Тут я, буквально, подскочила. На фотографии великой княжны - девочки я заметила, на правой руке, которой она пишет, три средних пальца, действительно одинаковы по длине.
Мэтр Леверкуэн попрощался с нами, чего я даже не заметила, так меня взволновало это открытие. Вот отличительный знак, о котором ни один из антропологов - консультантов даже не упоминал. Они удовлетворились тем, что на фотографиях, представленных на экспертизу, ухо Анны оказалось не таким как у Анастасии. Оно не совпадало, в некоторых деталях, с ухом великой княжны, на старой фотографии.
Я написала об этом сходстве рук в своей следующей статье, и отклики на эту публикацию не заставили себя ждать.
Доктор Эдмон Сержант, директор института Пастера в Алжире, позднее мне напишет:
- Впервые я встречаю в судебном разбирательстве ссылку на отличительный признак, касающийся длины пальцев. Мой брат, ныне покойный, доктор Этьен Сержант, занимался этим вопросом, и я позволю себе отправить вам его записи, которые он сделал, изучая это явление.
В конце концов, так же, как и ухо, рука может служить в качестве антропологического доказательства, если верить доктору Сержанту. Если он прав, тут есть, над чем подумать…
Я робко заговорила об отъезде:
- Ради чего оставаться здесь дальше? Пять дней жить среди снегов, просыпаться утром с надеждой, которая к вечеру умирает… С меня достаточно!
Но, остальные пока уезжать не собирались. Колесников был в своей стихии. Мне казалось, что с каждым днём он становился всё более и более русским, таким обаятельным и преисполненным терпения. Татьяна, словно вернулась в свою молодость, обмениваясь с Сергеем воспоминаниями о прошлом. Я подумала, что могу продолжать изучение «Дела Анастасии» и здесь. Здесь даже лучше.

Я взяла свою книгу, и снова встретилась с «Незнакомкой», живущей у комиссара Грюнберга, где она совсем не чувствовала себя лучше. Она прожила у него всего несколько месяцев, но, они имели тяжёлые последствия.
Грюнберг систематизировал и хронологически обработал всё, что Анастасия Чайковская, которую все называли «Анна», рассказала Кляйсту. Всё, что она ему доверила о своём прошлом. Он пригласил, в интересах опознания, жену Генриха Прусского, урождённую Ирэн Гессенскую. Чтобы организовать встречу двух женщин, которые могут оказаться тётей и племянницей, он увёз Анастасию в свой дом в деревне.
Его отсутствие в Берлине совпало с событием, которое, увы, никогда не освещалось. Клара Пойтерт, которая продолжала поддерживать контакт со Швабе, сообщила ему, что к ней приходил какой – то иностранец. Его прислали к ней из приюта Дальдорф. Она не могла с ним нормально поговорить, так как плохо понимала его язык. Он спрашивал про Анастасию, он увидел её фотографию и написал внизу по-русски: «Анастасия Николаевна».
Очень взволнованный, со слезами на глазах, он дал ей понять, что хочет узнать адрес молодой женщины. Клара Пойтерт, которая не знала её адреса, дала ему адрес Швабе. Швабе встретили его, и иностранец рассказал им, что это он привёз Анастасию в Берлин и здесь её потерял. Адрес комиссара Грюнберга ему сообщили, но там ему сказали, что Незнакомка, которую он ищет, живет в деревне. Обескураженный, он исчез, ничего не рассказав о себе. Эта история, когда её рассказали больной, вызвала у неё приступ отчаяния. Она без конца повторяла, что мужчина, который её искал, должен был оставить письмо у Швабе. Почему они отпустили его? Почему позволили ему уйти? Конечно, речь шла о брате её спасителя. Обида на Швабе и Кляйстов перешла в ненависть. Она обвиняла их в том, что они только ищут выгоду от её присутствия. После таких обвинений они, разочарованные и раздражённые, поставили её в один ряд со своими злейшими врагами.

Теперь снова вернёмся на место пресловутой встречи с тётей Ирэн. Принцесса Прусская прибыла к Грюнбергу с одной из своих придворных дам. Больная была в саду, она возвращалась с прогулки. Её позвали. За столом сидели незнакомые женщины, и ее тоже пригласили присесть. Чтобы использовать эффект сюрприза, никто не предупредил её о приезде тёти, которая появилась на встрече под вымышленным именем. «Анна» с самого начала держалась натянуто и едва отвечала на вопросы, которые ей задавали. Затем внезапно встала, поднялась по лестнице в свою комнату и бросилась на кровать. Супруга Генриха Прусского, скептически относившаяся к тому, что эту молодую женщину считали её племянницей, тем не менее, была удивлена. Она встала и последовала за ней в её комнату. Прошло больше десяти лет с тех пор, как она никого не видела из членов царской семьи. Она не надеялась, что сразу же узнает женщину, которую болезнь сильно изменила с того времени, когда она видела её здоровой девочкой. Она хотела всё выяснить. Она обратилась к своей «племяннице» на французском языке, затем на английском. Она задавала ей разные вопросы, но «Анна», содрогаясь от рыданий, отвернулась к стене и отказывалась смотреть на неё и отвечать на вопросы.
Принцесса Прусская спустилась вниз и с нескрываемой досадой сказала:
- Нет, великая княжна не может так себя вести. Кроме того, она не говорит ни на каком языке. Она не поняла ничего из того, о чём я её спрашивала.
Окончательно убедившись, что речь не может идти об Анастасии, она покинула дом Грюнберга. Она приняла решение и останется непоколебимой. Позднее, когда её сын, принц Сигизмунд, будет уговаривать её изменить своё мнение, она не захочет ничего менять.
Грюнберг не преминул на другой день спросить у «Анны» причину столь невероятного поведения, которое она позволила себе накануне. Вчерашние гостьи были две знатные дамы, которые приехали навестить её. «Анна» ответила голосом, полным обиды:
- Меня глубоко ранило то, что моя тётя Ирэн пришла навестить меня, используя ложное имя. Поэтому я не хотела с ней говорить.
Пребывание Неизвестной в доме Грюнберга потеряло всякий смысл. Кроме того, болезнь, от которой она сильно страдала, требовала особой заботы. У неё появились туберкулёзные нарывы в груди, и начался костный туберкулез локтя левой руки. Такое уже бывало, тогда она лечилась в госпитале Святой Марии в Берлине. Многочисленные оперативные вмешательства привели к тому, что она слабела с каждым днём. Медики вынесли ей самый страшный приговор.
Как раз в это время на «анастасиевском» горизонте появилось много новых личностей.
№1. Мадам Ратлеф - Кайлман, прибалтийка, которую господин Грюнберг знал и попросил её позаботиться об умирающей.
№2. Господин Цале, дипломат, полномочный представитель Дании в Германии. Принц Дании Вольдемар, младший брат царицы – матери, обязал его заняться проблемой идентификации Неизвестной. Сестра принца Вольдемара, Мария Фёдоровна, вдова Александра III и мать убитого царя, бежала в свою семью в Копенгаген с младшей дочерью великой княжной Ольгой. Из любви к ним Вольдемар решил узнать правду.
№3. Профессор Руднев, известный московский хирург, которого история Анастасии так взволновала, что он решил поместить её в свою клинику Моммзен в Берлине. Он решил попытаться её спасти.
Мадам Ратлеф – Кайлман, господин Цале и он образовали трио ангелов хранителей. Они были абсолютно убеждёны, что имеют дело с великой княжной Анстасией. Именно по этой причине каждый из них станет её самым ярым защитником. Цале, верный инструкциям, выданным ему принцем Вольдемаром, будет посылать рапорт за рапортом в королевский дом в Копенгагене, пытаясь доказать, что он не может обмануться. Больная является настоящей великой княжной Анастасией. Мадам Ратлеф – Кайлман будет писать статьи и книги об Анастасии. Профессор Руднев сделал несколько уникальных операций на суставах Анастасии, пораженных костным туберкулезом, и тем самым спас её от неминуемой гибели. Он будет много лет вести записи и сообщать Цале о состоянии её здоровья. К несчастью, существенная часть свидетельств этих троих, включая целые тома досье, содержащие отчёты господина Цале своему королю, остались недоступными. Спустя тридцать два года, несмотря на неоднократные запросы, королевский двор Дании отказал трибуналу Гамбурга предоставить материалы Цале.
Чем продиктован этот отказ? Здесь мы оказываемся в тёмной зоне этого дела, я это чувствую и постараюсь прояснить этот вопрос.
В течение ужасной болезни «Анны», когда она лежала в госпитале Святой Марии, которая находилась при клинике Моммзена, было сделано несколько попыток идентифицировать личность больной. Чтобы навестить её приходил бывший слуга Романовых Волков. Волков, находясь в Сибири, оказался в числе той группы людей, которых большевики собирались расстрелять. Но, ему, несмотря на раны, удалось бежать и найти прибежище у крестьян. Потом он добрался до Дании. Великая княжна Ольга отправила его в Берлин, чтобы установить первый контакт с больной. По общему согласию, члены королевской семьи Копенгагена решили всё скрыть от царицы – матери.
После Волкова в Берлин прибыли Жильяр с супругой и сама великая княжна Ольга. Жильяр, если вы помните, был раньше наставником царевича, мадам Жильяр, бывшая гувернантка императорских детей, Шура Теглева. Судя по первому впечатлению тех, кто видел несчастную молодую женщину, по тому, что они говорили, выходя из комнаты, мнения, скорее всего, различались.
Господин Цале после посещения больной тут же всё записал и отправил отчёт королю. Речь шла о первом впечатлении, полученном здесь, на месте. Совсем иначе обстояло дело в случае с Жильяром. Он контролировал свои впечатления и впечатления двух женщин (Шуры и великой княжны Ольги), находящихся под его влиянием.
Он, считающий себя специалистом, разоблачившим множество лже-великих князей и княжон, был твёрдо уверен, что его осторожность не даст ему сделать опрометчивый шаг. В 1926, он сделал свой выбор. Он заявлял urbi et orbi (всем и каждому), что речь не может идти об Анастасии, что никакой серьёзный свидетель не может её признать. Иными словами другие, кто думают иначе, глупые или лживые люди. Отныне, он служит врагам Претендентки, среди которых находятся все царствующие семьи. Недоверие, которое он испытывает к тем, кто помогает «авантюристке», даже если этот кто-то из Романовых, вызывает в нем в ненависть и ярость, вопреки здравому рассудку.
Это ядовитое дыхание чувствуется в его книге, которую он опубликовал в 1929 году. Если семью годами раньше, описывая жизнь императорской семьи, он проявил себя прекрасным историком, то в книге «La fausse Anastasia» (Фальшивая Анастасия) он выступает как злобный полемист и обвинитель, прикрывающийся лживой «объективностью». Чтобы разобраться, насколько он прав, мы воспользуемся случаем и перелистаем эту книгу.
Для иллюстрации его отношения, я хотела бы здесь воспроизвести выдержки из его письма, которое он писал 18 июля 1926 графу Коковцеву, бывшему президенту Русского Совета и Союза Верности памяти императора Николая II.


Господин граф,

Я благодарю вас за ваше письмо от 13 июля, в котором вы меня просите сообщить о результатах расследования по делу мадам Чайковской и уверяете меня, что мой ответ останется сугубо конфиденциальным. При прочтении письма вы увидите, я в этом уверен, что в настоящее время так будет лучше. Но я не оспариваю того, что позднее это письмо можно будет предать гласности и, возможно, даже в ближайшем будущем.
Мы с женой убеждены, что больная из Берлина не является великой княжной Анастасией Николаевной, и вот на чём строятся наши убеждения. В первый раз мы увидели больную в июле 1925 в католическом госпитале Берлина. За исключением цвета глаз нам не удалось найти ни малейшего сходства с Анастасией Николаевной…
…Кроме этого отрицательного результата, имеется и другое обстоятельство. Больная совершенно была неспособна отвечать на вопросы, а что касается фактов, сообщённых мне господином Цале (след от удара приклада на челюсти, её странные откровения и. т. д.), то я полагаю, что он предпочел бы, чтобы я еще раз посмотрел на больную в лучших условиях.
…Великая княжна и моя жена тоже были в клинике. Да, больная их узнала, также как и меня, но это не имеет никакого значения. В те недели, что предшествовали нашему визиту в Берлин, её окружение много говорило ей обо всех нас, и она точно знала о нашем прибытии.
…Великая княжна Ольга не сумела найти ни малейшего сходства, ни в чертах лица, ни в выражении, ни в интонациях голоса между больной и Анастасией Николаевной. Однако, в первые дни она была сильно взволнована, так же, как и моя жена, теми последними откровениями, которые сделала больная.

Дальше господин Жильяр рассказывает о дополнительном расследовании, которое он провёл. Он встретился с эмиграцией Берлина, среди прочих, с четой Швабе. С теми самыми людьми, которые сначала выбрали больную в крёстные матери для своей дочки Анастасии, а потом стали её врагами. Судя по всему, рассказывает Жильяр, их экс – протеже, всё, что знала, почерпнула у эмигрантов, которые постоянно бывали у Кляйста. Они показывали ей книги, по которым она могла изучить прошлое и узнать детали ночного убийства в Екатеринбурге. Она могла всё это выучить наизусть.

Жильяр продолжает:

…Невозможно здесь подробно рассказать обо всех деталях расследования этого дела, которое мы рассматриваем, как хорошо поставленный спектакль.
Вечером того дня, когда мы собрали эти драгоценные сведения, мы как обычно сели обедать в здании дипломатической миссии Дании. Среди присутствующих находились великая княжна Ольга, господин Куликовский ( её муж ), моя жена и я. Воспользовавшись тем, что мы собрались все вместе, я решил в красках живописать свои впечатления. Внезапно, господин Цале прервал меня буквально на середине фразы, и сказал мне, довольно сухо, что я уже вышел из роли нейтрального свидетеля, а это недопустимо в данных обстоятельствах! Вмешательство было настолько неожиданным и грубым, что обед прошёл в большом напряжении. Я воспроизведу отклик на наше состояние в письме великой княжны, датированное 1 ноябрём 1925, где она пишет: « Я никогда не забуду ужасный обед того дня, когда мадам Швабе провела у нас вечер – как он (г.Ц.) брюзжал!...»
Я заострил ваше внимание на этом инциденте затем, чтобы вы поняли, какое он имеет значение для дальнейшего расследования. После обеда у меня состоялся разговор с господином Цале, который сказал мне, что я задеваю ту часть людей, которая уже приняла твёрдое решение. Но я не отдавал себе отчета в тот момент и не понимал, что им движет, или искреннее убеждение, или желание видеть это расследование законченным. И ещё я понял, что если буду раздражать сторонников г. Ц. меня немедленно отстранят от расследования. А я, между тем, всеми силами постараюсь сохранить контроль над расследованием по следующим причинам:
1) потому что, несмотря на то, что мы и добились этим вечером абсолютно отрицательных результатов, и совершенно невероятна возможность ошибки с нашей стороны, я считаю, что в таком важном расследовании нельзя пренебрегать ни одним, даже незначительным фактом.
2) потому что я предчувствую, что, несмотря на лживые «откровения», которые она выдает периодически, и которые абсолютно не соответствуют истине, для тех, кто ещё сомневается, найдутся доказательства, которые их убедят, что она не та, за кого себя выдаёт. Эти доказательства мы найдём, я уверен, написанными чёрным по белому, в отчётах, которые мне пересылают господин Цале и мадам Ратлеф. Такова моя линия поведения, которую я себе определил. Поэтому я просил господина Цале продолжать присылать мне его отчёты.
…он стремительно и необдуманно кинулся в эту авантюру и пустит вход все средства, чтобы что - то найти. Во время нашего второго визита в Берлин, он уже привёл в волнение весь королевский двор Дании, обращаясь за помощью к министрам иностранных дел Дании и Германии и особенно Stresemann. Он определённо рискует, а события последних месяцев меня убедили, что господин Цале чувствует шаткость своего положения и старается доказать, что он не ошибся. Итак, чтобы спастись, господину Цале необходимо, чтобы больная из Берлина действительно оказалась великой княжной Анастасией.
Я прошу прощения за это отступление и возвращаюсь к расследованию.
Вечером того дня мадам Швабе пришла в дипломатическую миссию, так как господин Куликовский очень хотел, чтобы великая княжна Ольга сама услышала те сведения, которые мадам Швабе нам рассказала во второй половине дня. На другой день произошел инцидент с памятным значком Штандарта, описание которого вы прочтёте в моём письме господину Цале. Копию этого письма я прилагаю.
Сведения, рассказанные мадам Швабе, оказали большое влияние на состояние великой княжны Ольги и моей жены, которые, как я вам уже говорил, очень боялись совершить ошибку.
Два дня спустя мы покинули Берлин и приехали в Швейцарию. С тех пор я продолжаю получать сообщения из Берлина с описанием фактов, которые даже меня  в первый момент иногда удивляют, но потом я вспоминаю, что находил их в опубликованных мемуарах. В большинстве многих фактов имеются такие ошибки, которых больная, будь она Анастасией Николаевной, никогда бы не сделала.
…Верный своей линии поведения, о которой я вам сообщил, я отвечал господину Цале, что факт подтвердился, за исключением тех деталей, которые я не смог проверить. Я уже вам писал выше, как прямолинейность господина Цале помогла мне приспособиться к нему, чтобы следовать своей линии поведения. В течение многих месяцев я принуждал себя поддерживать с ним отношения, отвечая на похвалу похвалой, на лесть лестью, расплачиваясь за этот спектакль. Мне жаль, что я не могу вам дать возможность своими глазами увидеть его письма, чтобы вы увидели, какое сильное давление он пытался оказывать на меня.
Вот так я не без труда, сохраняя контроль над расследованием, сумел собрать многочисленные факты, которые составят, я надеюсь, целую пачку доказательств, достаточных для того, чтобы убедить тех, кто ещё сомневается.

Досье, собранное господином Жильяром, копия которого у меня имеется, это дополнение, или, скорее всего, противоположность досье, собранного господином Цале, так как я очень сильно подозреваю, что здесь записаны только те факты, которые отвечали его грязной задаче, об остальных он просто умолчал.

Глава шестая
Визиты в госпиталь к умирающей «Анастасие».

История борьбы в деле Анастасии между господином Жильяром и датским дипломатом Цале, настолько запутана, что я хочу забежать немного вперед. Прежде, чем продолжить рассказ, я приведу кое – какие документы, которые могут ответить на вопрос, о причинах поведения Жильяра, и установить некоторое равновесие, которое я тщетно искала во время ожидания начала процесса в Гамбурге.
В сущности, ошибки Претендентки, на которые ссылается Жильяр в книге «La fausse Anastasia», не так уж значительны, как можно думать. Я касалась этой темы в своём расследовании, не ставя целью опорочить мадам Андерсон. Что касается рапортов господина Цале, то непонятно, почему, если по утверждению профессора Жильяра они были забавны и пристрастны, король Дании не позволил, чтобы трибунал с ними ознакомился? Не для того ли, чтобы на все вопросы отвечала «La Fausse Anactasia» Жильяра, книга, которую прочитали и адвокаты и судьи? Почему два разных подхода и два разных отношения в одном деле? Чего боится королевский двор Дании, скрывая досье Цале?
Свидетельство, которое я хочу вам сейчас представить, не имеет ничего сенсационного. Женщина, которая отправила его мэтру Вермерену, адвокату мадам Андерсон, никогда не имела отношения к процессу Анастасии. Мадам де S.A. познакомилась с господином Цале у своих родителей, господина и госпожи фон Купельвейзер, которые в то время являлись владельцами известного острова Брион. Она знает, что верность и чистосердечие этого великолепного дипломата выше всяких подозрений. Вот, что она пишет:

«Господин Цале, дипломат, представитель Дании в Берлине, отдыхал со своей женой и дочерью Бритой (подругой моей сестры Аннель) в течение лета 1932, 1933 и 1934 годов на острове Брион. В те годы Брион ещё принадлежал моей семье. Я, будучи замужем, жила в Париже, а летние месяцы проводила на Брионе у моей матери в небольшом замке. Дипломат и его семья часто бывали гостями моих родителей…
Дипломат нам как – то рассказал про Анастасию, с которой он вновь встретился после её возвращения из Америки. Он рассказал нам всю историю этой несчастной женщины. Великая княжна нас очень заинтересовала, тем более, что предыдущим летом мы познакомились с маркизой Мильфорт – Гавен, внучкой покойного князя Михаила Романова.
Разве можно понять поведение семьи этой несчастной? – сказал он.- Они начали с того, что сказали «да», а потом забрали свои слова обратно. Даже бывшая гувернантка, жена наставника, предала её. Однако, все они говорили, что видели шрам, который был у неё на пальце левой руки. Они задавали ей вопросы, ответить на которые могла только Анастасия. Но, я убеждён, к досаде тех свидетелей, которые сегодня молчат, что истина пробьёт себе дорогу…
-Однажды, - продолжала мадам de S.A., Цале провожал меня до залива. Мы были одни. Меня очень взволновало то, что он рассказал у моих родителей, и я спросила:
- Можно ли что - то сделать, чтобы правда восторжествовала быстрее?
- Увы! – ответил Цале, - Здесь замешаны очень большие деньги. Но, не волнуйтесь. Я обладаю такими неопровержимыми документами, что правда восторжествует, хотят они этого или нет.
- Позднее, - закончила мадам de S.A., - я встретила у принцессы Крой, мадам Цале, ставшую вдовой. Я спросила, в каком состоянии находится «Дело Анастасии», но она только молча, безнадежно махнула рукой».
Факты, которые сообщила мадам de S.A. , происходили 8 или 10 лет спустя после того времени, когда Цале защищал интересы «Неизвестной девушки». Его отчаянный крестовый поход в защиту несчастной не сыграл в этом деле никакой роли, как это и предсказывал господин Жильяр.
В моих руках находится и другой документ, обвиняющий Жильяра. Речь идёт о письме мадам Ратлеф – Кайлман господину Сергею Боткину, бывшему послу, президенту Ассоциации помощи русским эмигрантам в Берлине. Я исключила только повторения:

Глубокоуважаемый Сергей Дмитриевич,
Посылаю вам письма супругов Жильяр, полученные мною в различные периоды. Я считаю более полезным, чтобы эта корреспонденция находилась у вас.
Я заботилась о больной «неизвестной» в течение целого года, и я лично не сомневаюсь, что она действительно является великой княжной Анастасией Николаевной. Вот почему я хотела, насколько это было возможно, помочь установлению личности больной. Естественно, я подходила к делу со всей объективностью, и не позволяла чувствам руководить мною.
Я прочитала в газетах, что господин и мадам Жильяр никогда не признавали в больной великую княжну Анастасию Николаевну и даже никогда не находили никакого сходства. Все эти утверждения построены на лжи.
В первые дни октября 1925 года, когда Жильяры увидели больную в Берлине, они были совершенно потрясены. На второй день своего визита к ней господин Жильяр говорил о больной, как о великой княжне Анастасии Николаевне. Он сказал мне, что лицо больной, очень похудевшей, скорее напоминает лицо великой княжны Татьяны Николаевны, но характер, резкие перепады от радостного состояния к меланхолии, это абсолютно в стиле великой княжны Анастасии. И мадам Жильяр заметила, что деформация пальцев ног абсолютно такая же, как у великой княжны Анастасии Николаевны.
Мадам Жильяр была потрясена тем, что после получасового разговора больная попросила её подать ей духи. Затем она вылила их на её ладони и попросила её смочить виски.
Потрясённая Мадам Жильяр рассказала об этом жене посла Дании. Ещё она рассказала мадам Цале, что великая княжна Анастасия Николаевна очень любила иногда душить её (бывшую Шуру Теглёву) своими духами. Она сама часто душилась, и духи всегда играли большую роль в жизни великой княжны Анастасии Николаевны.
Всё поведение Жильяра указывало на то, что он полностью уверен в возможности скорого опознания больной в качестве великой княжны Анастасии Николаевны. Разговаривая между собой, они не допускали и мысли, что больная не является великой княжной Анастасией Николаевной.
Однако, после нескольких визитов к русским эмигрантам, он поменял своё мнение. Что касается мадам Жильяр, то она плакала, покидая больную, и говорила мне сквозь слёзы:
- Я любила княжну, и так же полюбила эту несчастную! Скажите, почему я так полюбила её?
Вернувшись в Швейцарию, Жильяр писал мне, но тон его писем изменился. Он объяснил, что не может писать иначе, так как не убеждён в том, что больная является великой княжной. Вы сами это прочтёте в письмах, которые я вам посылаю.
До этого времени я держала слово, данное Жильяру, никому не показывать и не отдавать эти письма. Теперь я сама предлагаю вам их, а также письма его жены. Дело в том, что господин Жильяр дал разрешение на опубликование своих писем в газетах, уверяя всех, что они (он и его жена) никогда не верили, что речь идёт о великой княжне Анастасии Николаевне. Я прошу вас снять копии с этих писем, потому что, возможно, это недоразумение, и журналисты плохо информированы. В течение всего года я тщательно записывала каждое слово больной, и теперь вы полностью можете мной располагать. Если нужно громко рассказать об этом, я это сделаю даже под присягой.
Примите моё искреннее уважение.
Х. Ф. Ратлеф
Копия сделана в Организации защиты прав русских эмигрантов Германии. Копия соответствует оригиналу.
Берлин, 4 августа 1926.
№522 (печать) (заверил А. Гамм.)

Свидетельство самого профессора Жильяра доказывает, что и мадам Жильяр и великой княжне Ольге Александровне не так легко дались заявления, которые они сделали официально, спустя несколько лет после посещения «Неизвестной девушки». В свое время они колебались, глубоко взволнованные внешним сходством, словами и жестами больной. В одной из редких копий отчетов господина Цале королю Дании, которая у нас имеется, описывается первое посещение великой княжной Ольгой несчастной молодой женщины, прикованной к постели:
- Я сопроводил великую княжну до двери комнаты, где находилась Неизвестная, и остался ждать её в коридоре. Она вышла из комнаты больной в очень возбуждённом состоянии. Я обеспокоенно смотрел на неё, ожидая, что она решила. Она сказала, сильно волнуясь:
- Я не могу сказать, что это она, но, я и не могу сказать, что это не она.
Часто, думая о ситуации, в которой находилась великая княжна, я вспоминаю о письме, которое царица написала Николаю II в 1916, когда он находился в ставке Главнокомандующего в Могилёве: «Анастасия становится такой толстой, что все над ней смеются…»
И, в самом деле, стоит только посмотреть старые фотографии и можно убедиться, что девочкой подростком она была коренастой толстушкой, расположенной к полноте. В то время она весила около шестидесяти пяти килограммов. Из записи, сделанной в клинике Моммзен, мы узнаём, что в 1925 году она весила только сорок. Как раз в этом году произошла её встреча с Волковым, супругами Жильяр и великой княжной Ольгой. Последняя не видела своих племянниц с 1917 года, с момента их отправки в Тобольск. Ограниченная требованиями этикета императорского двора она не имела права публично высказывать свое мнение.
Об этих встречах, которые произошли спустя много лет, в течение которых произошло столько всяких событий, можно многое рассказать, тем более, что существуют совершенно противоречивые версии. Встреча со слугой Волковым у меня оставляет впечатление диалога двух призраков. Двое, вернувшиеся с того света, встречаются лицом к лицу. Первый, Волков, волей случая избежавший смерти, сумел добраться до Дании, и был узнан своими хозяевами. И вот этого ожившего мертвеца отправляют в Берлин, увериться, что другая, вернувшаяся с того света, является самозванкой. Та, которая называет себя младшей дочерью русского царя, не является ею, Она не может быть чудом воскресшей Анастасией Николаевной. Она просто авантюристка. Говорят, что умирая, Волков сознался в том, что лгал, утверждая, что не узнал великую княжну, потому что, подписывая отрицательный вердикт, он верил, что это делается во благо царицы – матери. Это запоздалое признание могло стать еще одним из доказательств. Адвокаты мадам Андерсон надеялись найти их в досье Цале.
Теперь о том, что касается Шуры Теглёвой, ставшей мадам Жильяр. Есть смысл вернуться к размышлениям мадам Ратлеф – Кайлман. касающихся ступней больной. Великая княжна Анастасия сильно страдала от деформации больших пальцев ног. Это вынуждало её, девочку – подростка, носить ортопедическую обувь. Обувщик, который изготавливал для неё обувь, жил в Дармштате у Гессенских. Императорская семья несколько раз приезжала по приглашению брата царицы, великого герцога де Гессе. Разумеется, что у обувщика были гипсовые слепки больных ног Анастасии. В 1926 году, когда великий герцог захотел доказать, что незнакомка не является его племянницей, он потребовал, чтобы ему прислали слепки ступней этой «авантюристки», чтобы, сравнив их, иметь доказательство её лжи. Слепки ему были сделаны, но на этом все остановилось. Никто никогда не слышал о результатах этой экспертизы, такой простой и такой убедительной.
После своего возвращения в Данию великая княжна Ольга писала больной и посылала ей небольшие подарки. Она не называла её именем своей племянницы, она избегала указывать её титул, но для «Анны», как и для мадам Ратлеф – Кайлман, эти знаки дружбы и внимания расценивались как залог доброго отношения и …веры.
Теперь посмотрим, почему профессор Руднев стал одним из самых ярых сторонников своей молодой больной. Ему пришлось её оперировать в 1925 году. Он утверждал, что, будучи под наркозом, она говорила на чистейшем английском языке. Профессор Руднев также подтверждал, что находясь в сознании, она отказалась говорить с ним на каком – либо другом языке, кроме немецкого. Но он всегда говорил с ней на русском, и она его отлично понимала.
- Однажды, - рассказывал он, - я прервал её и сказал, что она может прекрасно пользоваться русским языком. Она вздрогнула, натянула на лицо одеяло и закричала:
 - Это неправда! Я не знаю русского, я не знаю ничего, ничего, ничего…
Неутомимый господин Цале в 1926 году попросил профессора Руднева составить резюме о происхождении заболевания «Неизвестной девушки», а также его личные наблюдения, касающиеся этого случая. Вот ответ знаменитого хирурга:

Заключение профессора Руднева, составленное в ответ на запрос посла Дании господина Цале:
Ваше Превосходительство, могу вам сообщить следующие данные, касающиеся физического и умственного состояния мадам Чайковской, а также прояснить некоторые факты, указывающие на её сходство с самой младшей дочерью Его Величества Николая II.
С самого первого моего обследования больной в госпитале Святой Марии, куда я был направлен для изучения метода ухода за лежачими больными, я обнаружил у больной состояние сильнейшей депрессии. Я могу констатировать, что страдания больной были вызваны очагом инфекции, который находился в суставе локтя левой руки, где начиналось развитие туберкулёза, осложнённое старым заболеванием (ostitis – osteimyclitis humeriphlegmone bubiti ). Развитие сопровождалось высокой температурой до 39 – 40 градусов, что привело к ослаблению организма и её нервной системы.
Я не мешкая, посоветовал прооперировать больную, чтобы спасти ей жизнь и настаивал на возможности спасти руку, так как вопрос стоял о её ампутации. Бедняжку перевезли в клинику, Mommsen – sanatorium, где под наркозом я сделал широкий надрез в больных тканях. Я почистил всё до кости, удаляя больные участки, провёл дезинфекцию раствором йода и установил дренажную трубку. Под наркозом больная бормотала на английском. Перед операцией я разговаривал с ней на русском, но она мне отвечала только на немецком.
В течение многих недель, как до операции, так и после, больная не могла обойтись без уколов морфия.
Во время полного обследования больной, я видел шрамы на груди больной и заметил признаки, характерные для туберкулёза, о чём и сообщил её лечащим врачам. Можно также заметить следы шрамов на левой части черепной кости и в области затылка.
Анатомически эти шрамы не являются результатом туберкулёза, скорее они появились в результате удара, нанесенного тяжёлым предметом, который повредил костную материю. Радиография показала повреждение кости и ушиб ткани мозга.
Больная невероятно истощена и похожа на скелет, на который натянули кожу. Нет ни малейшего намёка на подкожный жировой слой. Внутри левого лёгкого прослушиваются хрипы и видны следы бывшего плеврита. На правом колене имеются следы прокола, сделанного, чтобы обеспечить внутреннее вливание в сустав колена (synovitis genu decto).
На ступне правой ноги с очевидностью можно заметить врождённую деформацию – изогнутый внутрь носок. От многих врачей Её Высочества великой княжны Анастасии я слышал об этой необычной форме её ноги. Делая ей ежедневные перевязки, я понемногу завоёвывал её доверие и могу вам дать отчет о её психическом состоянии.
Что касается здоровья её психики, то на вопросы больная отвечает чётко и рассудительно. Что касается её будущего, то она убеждена, что её ждёт скорая неизбежная смерть. Она не верит ни в своё излечение, ни в то, что однажды она сможет пользоваться своей рукой. Её мысли настроены только на болезнь, и всё, что её окружает, ей неинтересно. Она видит вокруг себя только вражду и ненависть. Эта ситуация не даёт возможности сблизиться с ней, чтобы задать ей вопросы о происхождении, ее прошлом, и о страданиях, которые она перенесла.
После шести или семи месяцев прошедших после операции, больная стала лучше питаться и её общее состояние улучшилось. Её ослабленная болезней память частично возвращается. Больная смогла рассказать случаи из своего детства, такие, какие могут знать только члены семьи императора Николая II.
Однажды у меня была возможность лично увидеть больную вместе с её сестрой, Великой княжной Татьяной, в Москве, во дворце, в день объявления войны. Мы шли с профессором Фёдоровым вдоль дворца со стороны Троицких ворот Кремля. В это время из дворца в нас бросили смятый комочек бумаги. Я спросил у Фёдорова, кто это сделал, на что тот мне ответил:
- Перейдём на ту сторону дороги, к решётке.
Мы увидели, как от окна удаляются две Великие княжны Анастасия и Татьяна, обе в белых платьях.
Мне вспомнился этот случай, о котором я никому не говорил, и я спросил у больной:
- Скажите мне, что вы делали во дворце в тот день и час, когда Его Величество делал заявление о начале войны?
Больная задумалась и, вдруг, так естественно рассмеялась, а потом сказала:
- Какой стыд! Какой стыд! Мы проказничали с моей сестрой, мы бросали бумажные шарики в прохожих.
Я не могу представить, как объяснить этот ответ. Что это – передача мыслей на расстоянии, или умение читать чужие мысли? Во время разговора с ней не было никаких признаков того, что она находится в состоянии гипноза, и не похоже было, что она обладает даром ясновидения. Скорее у неё можно заметить её депрессию и потерю памяти. Иногда она забывает вещи, которые случились совсем недавно. Она быстро всё забывает, и эта особенность сохранилась до настоящего времени. Кроме прочего, больной очень трудно сконцентрировать своё внимание, чтобы выполнить какую – либо легкую работу. Но, я надеюсь, что со временем это пройдёт, так как уже в эти последние месяцы можно заметить улучшение. Нервное напряжение, вызванное людьми и окружающей средой, понемногу ослабевает.
Но, совершенно очевидно, что еще в течение долгого периода больной будет необходим заботливый уход, чтобы набрать силы. Местом, где климатические условия наиболее благоприятны для её выздоровления и восстановления моральных сил, являются горы Швейцарии.

Можно ли поверить в то, что все сторонники Анастасии фантазёры? Что Цале, мадам Ратлеф – Кайлман, профессор Руднев тайно замышляют авантюру и пытаются выдать мадам Чайковскую за ту, которой она не является?
Князь Владимир Вяземский, недавно скончавшийся в Париже, напротив, убеждал меня, по крайней мере, в том, что касается хирурга:
- Руднев, которого я хорошо знаю, мне рассказал, что он слышал и видел в течение того долгого периода, когда он лечил мадам Андерсон. Этот обаятельный человек был очень серьёзным врачом, одним из самых способных. Он утверждал, что тело несчастной было покрыто шрамами, происхождение которых, указывает на такое зверское обращение, какое едва ли может вынести человеческое существо.

Я восстановила и пролила свет на исторические события, происходившие в отдельные моменты 1925 года, когда спасённая из Ландверского канала, снова умирала. Многие факты так бы и остались неизвестными, если бы её не спасли в последний момент. Одно из откровений, которое она сделала во время своей болезни, стало фатальным для её будущего. Дело идёт о фразе, которую она произнесла, увидев одну фотографию. Фотографии ей принесла мадам Ратлеф – Кайлман, надеясь, что она кого нибудь узнает.
- Смотрите, - сказала больная, указывая на одного из мужчин, - Это же мой дядя Эрни, великий герцог Гессе.
Изумлённая, мадам фон Ратлеф – Кайлман возразила:
- Вы не могли его узнать, вы же так давно его не видели. 
- Я? Совсем нет. Он приезжал в Россию во время войны для встречи с моими родителями!
Это казалось бессмыслицей! Немецкий великий герцог в России во время войны! Мадам Ратлеф – Кайлман подумала и решила спросить своих близких друзей о том, что они думают об этом заявлении. Могло так быть на самом деле? А если больная говорит правду? Если великий герцог приезжал встретиться со своей сестрой и зятем, чтобы попытаться договориться о сепаратном мире? Если рассматривать его поездку, о которой никто никогда не говорил, с конфиденциальной точки зрения. Тогда об этом никто не мог знать, кроме тех, кто в это время находился в Царском Селе. Если считать, что больная сказала правду, и всё так и было, то, может быть, великий герцог решится, наконец, признать свою племянницу.
У мадам Ратлеф – Кайлман была подруга, которая была знакома с графом Харденбергом, доверенным лицом Великого герцога. Она решила поехать в Дармштадт и из надёжного источника узнать правоту слов «Анастасии».
Подруга вернулась в Берлин очень взволнованная:
- Граф выслушал меня, - сказала она, - а потом стукнул кулаком по столу и закричал:
- Это же катастрофа!
- Он выскочил из комнаты и снова вернулся, раздражённый он продолжал кричать:
- Во всём этом нет ни доли правды, но эту авантюристку немедленно надо урезонить…
С этого момента Дармштадт начинает делать всё, чтобы избавиться от мадам Чайковской.

Глава Седьмая
Татьяна Боткина рассказывает, как она узнала Анастасию.

В мыслях я ушла далеко от метеорологической станции Унтерленгенхардта, где наше пребывание подходило к концу. С общего согласия мы решили утром следующего дня на поезде уехать в Карлсруе. В Стразбурге мы разделимся. Колесников отправится в Доле, а мы с мадам Боткиной в Париж.
Мы разыграли все наши козыри: Сергей Колесников доверил баронессе Милтичь свою замечательную шкатулку, сделанную в виде Кремля, Татьяна Боткина флакон духов, так как Анастасия очень любила духи. Озабоченная мадам Колесникова с явным облегчением довязала свитер. Баронесса обещала передать все подарки по назначению сразу же, как только сочтёт это разумным. Мы узнали от неё, что мадам Хейдебрандт снова вошла в милость, и ей разрешили посмотреть почтовый ящик. Мадам Андерсон получила фотографию молодого Сергея Колесникова и часами разглядывает её.
Я попыталась посмотреть на всё разумно. Если бы очная ставка состоялась так, как мы её задумали, может быть, она и послужила бы восстановлению справедливости. Но, написать в мою газету о том, что произошло, я не могу. Чтобы посылать информацию в «Le Figaro», я должна сохранять не только объективность, но и свободу действия, чтобы избежать ошибки. А то проснусь в один прекрасный день в роли героя пьесы, в которой я должна играть зрителя.
День подходил к концу. Всё написанное в тех четырёх книгах, которые я привезла, больше не было для меня секретом. Меня вдруг охватило желание услышать рассказ от самой мадам Боткиной, о её встрече с «Неизвестной». Кроме того, я, наконец-то, выбираясь из невероятной путаницы раздоров, бесконечных противоречивых утверждений, в ходе которых все обвиняют друг друга в экзальтации, фантазёрстве и лжи. Какими бы элегантными не были окончания слов, используемой лексики, мне захотелось послушать человека, которого, после прожитых вместе семи дней, я считала неспособным к искажению истины. Это впечатление, возникшее в первый день нашего знакомства, позднее подтвердилось. Мадам Боткина не изменит ни слова, ни переставит запятую для того, чтобы важный аргумент доказал правдивость того, что она действительно узнала великую княжну Анастасию.
- Татьяна, прошу вас, расскажите, как вы узнали Анастасию?
Впервые я назвала её просто по имени, спонтанно, просто из симпатии, которую я к ней испытывала. Она не выразила недовольства, а просто сказала, что готова ответить на все мои вопросы.
Рядом с большим залом гостиницы имелась продолговатая комната, меблированная узким прямоугольным столом и белыми деревянными стульями, стоявшими вокруг и придвинутыми к нему. Я предполагаю, что это был банкетный зал. Мы сели друг против друга на очень прямые и неудобные стулья.
- Нам будет здесь хорошо, сказала Татьяна, которая, даже сидя в кресле, редко касалась его спинки.
Я молча согласилась и стала ждать, когда она начнёт свой рассказ.
- Вы ведь знаете, сказала она, начиная разговор, что в конце лечения удалось добиться разрешения отправить «Неизвестную» в Швейцарию, в Лугано, чтобы завершить её реабилитацию. Уверенная, что великая княжна Ольга её узнала, она с нетерпением ждала момента, когда её повезут в Копенгаген и она встретится со своей бабушкой, царицей Марией Фёдоровной. А так как ничего не происходило, она упала духом. В Лугано она сильно поссорилась с мадам Ратлеф – Кайлман, заявив той, что не нуждается больше в её услугах. Очень преданная ей женщина, вынуждена была вернуться в Германию. Барон Остен – Сакен, заместитель кузена моего отца, посла Сергея Боткина, плохо ли, хорошо ли, но заменил её. Мадам Ратлеф – Кайлман научила мадам Чайковскую, которая ещё чувствовала себя несколько заторможенной, читать, писать, определять время по часам, и даже немного пользоваться иголкой, несмотря на то, что её безымянный палец левой руки уже с четырех летнего возраста не сгибается. Она прищемила его дверью машины. Мадам Чайковская могла теперь сама себя обслуживать, но, не прожив и месяца в Лугано, она заболела гриппом. Барон Остен – Сакен согласился с её предложением переехать в Баварию, где её поместили в санаторий Стиллхауз, расположенный недалеко от маленького городка Оберстдорф.
Как раз в это время мадам Зинаида Толстая, которая навещала «Неизвестную» во время пребывания её в госпитале и еще ранее, когда она жила у Кляйстов, пришла ко мне. Она умоляла меня посмотреть на «Неизвестную» и сообщить своё мнение. Её поступок говорил о том, что втайне она не переставала верить, что больная, действительно является Анастасией.
Я приехала во Францию в 1924 году. Я никогда ни секунды не сомневалась в том, что Претендентка, историю которой я читала в газетах русской эмиграции, затем, во французских журналах, не может быть дочерью нашего царя. После отъезда моего отца из Тобольска и до того, как я получила известие о его смерти, я вышла замуж за молодого офицера, лейтенанта Константина Мельника. Это мой отец настоял на том, чтобы он приехал к нам в Тобольск, и я знаю, что он желал этого брака. Мой первый ребёнок родился в 1920 году, когда мы уже задумывались над тем, чтобы покинуть страну, где продолжалась эта ужасная революция. Мы поехали во Владивосток, и прожили там около пятнадцати месяцев. Там я встретила своего дядю Виктора Боткина. От него я и узнала новость о страшном убийстве. Соколов приехал год спустя, закончив своё расследование в Екатеринбурге, перед самым приходом красных. Омск, где находилась его квартира в период расследования, тоже вскоре был взят ими.
Поезд, в котором находились все документы, которые он привёз, поставили на запасных путях города. Охрана документов была поручена капитану Булыгину, который жил в одном из купе этого поезда. Господин Соколов узнав, что я дочь доктора Боткина и знакома с Булыгиным, попросил молодого офицера рассказать мне об обстоятельствах смерти императорской семьи и моего отца. В купе капитана я слушала чтение рапорта, в котором минута за минутой восстанавливалась картина ужасной ночи с 16 на 17 июля 1918 года. Я узнала, что мой отец бросился к нашему царю, чтобы закрыть его своим телом, и упал в тот момент, когда его изрешетили пулями. Мы были потрясены; я чувствовала, что капитан испытывает почти такие же эмоции, что и я. Его голос дрожал, и он читал с огромным трудом. Теперь вы понимаете, что услышав рассказ об этой страшной экзекуции, я не могла всерьёз воспринимать легенду о том, что Анастасия смогла спастись. Я вспоминаю строчки, относящиеся к Анастасии:
- Раненая Анастасия, - читал Булыгин, несколько раз вскрикнула и потеряла сознание. Она пережила остальных. Но, озлобленные убийцы разделались с ней ударами приклада и штыка.
Я прервала её:
- Никогда?- спросила я. - Никогда до 1926 года вы не думали, что она могла выжить?
- Нет, никогда! И всё же мадам Толстая меня разволновала. Всё, что она мне рассказала об откровениях, которые делала больная, казалось мне невероятным. Хотя она мне даже не рассказала о нашумевшем случае с вальсом, который она описала в письме в Копенгаген, за что и получила серьёзный выговор. Я узнала об этом позднее. Но, как - бы там, ни было, она оказалась такой убедительной, что я написала письмо своему дяде, кузену моего отца Сергею Боткину. В любом случае, я не могла сразу сорваться и поехать. Моя семья была в Гренобле, где мы не только нашли кров и работу, но и оказывали помощь сотням беженцев. Я сама находилась в Ницце, где мне сделали серьёзную операцию на почках и только начала выздоравливать.
- Ваш дядя Сергей Боткин, это тот, что являлся президентом Ассоциации русских эмигрантов в Берлине? Спросила я.
- Да, он прислал мне ответное письмо, в котором сообщал, что дело серьёзное, и советовал, даже просил, решиться на эту поездку. Он даже пообещал послать своего помощника, барона Остен – Сакена, встретить меня. Он так же выразил надежду, что барону не составит труда организовать мою встречу с больной. Иначе она может меня просто не принять.
- И когда вы приехали в Баварию?
- 20 августа 1926 года. После визита мадам Толстой в моих убеждениях произошли большие изменения, а особенно после того, что мне сказал мой дядя:
- Твой святой долг – признать великую княжну или сорвать маску с авантюристки.
Меня сопровождала кузина моей мамы, мадам Дебогори. Она любезно согласилась оплатить не только мою поездку, но и послеоперационное лечение в санатории Стиллхауз. В Мюнихе мы встретились с бароном Остен – Сакеном.
- Он русский или немец? - спросила я Татьяну, так как имя этого персонажа мне ещё не встречалось, и он меня заинтересовал.
- Прибалт, очень изысканный, и ему удалось завоевать доверие больной. Он предложил мне, чтобы не привлекать к себе внимания, появиться в санатории под предлогом пациентки, которой необходимо пройти курс лечения. Одновременно он предложил мне не называть своего имени при встрече с больной.
Когда наша машина подъехала к огромному зданию санатория, я увидела вдали белую тень, которая с одного из балконов махала рукой. Моё сердце забилось. Хотя это радостное приветствие было адресовано моему спутнику, это был добрый знак. Больная поспешила навстречу барону, но вдруг остановилась на лестнице. Прежде, чем я успела разглядеть её лицо, она отвернулась и пошла прочь. В это время обслуживающий персонал уже суетился вокруг нас.
Вечером, во время обеда, я снова увидела её в другом конце столовой, но лица так и не разглядела из за голов многочисленных проживающих. Пока ещё ничего необычного не происходило. Затем она прошла мимо нас, опустив голову в маленький салон, дверь которого оставалась открытой. Она сказала несколько слов директрисе, протянула ей руку, а уходя, обернулась, чтобы ещё раз кивнуть на прощание головой, и ушла. И в момент её прощания, и её второго прохода передо мной, я вдруг уловила сходство с двумя старшими дочерями царя, великими княжнами Ольгой и Татьяной.
- А между старшими и ею было сходство?
- Нет. Когда она была подростком, казалось, что она будет походить на Татьяну, которая из них была самая красивая. Но, её походка, этот жест, когда она протягивала руку, движение тела, выражение лица мне напомнили старших сестёр Анастасии.
На другой день Остен – Сакен сообщил нам, что он разговаривал с больной, и, что наш приезд привел её в волнение. Она не могла спать, судорожно пытаясь вспомнить моё имя, которое постоянно ускользало. Барон посоветовал ей попытаться вспомнить ещё раз.
После полудня она согласилась погулять с нами. Остен – Сакен и мадам Дебогори ушли вперёд, а мы с Незнакомкой, которая с каждой минутой всё больше и больше напоминала мне Анастасию, шли за ними. Эти глаза испуганного ребёнка, которые смотрели на меня, были глазами Анастасии, её рост также соответствовал росту младшей дочери нашего императора. В её походке было что–то такое, от чего я внезапно вздрагивала. Я начала рассказывать истории, которые когда–то ей нравились. Испуг её понемногу прошел, она искоса поглядывала на меня и начала улыбаться. Раньше, когда её что–то забавляло, Анастасия никогда не поворачивала к вам головы. Только взгляд искоса, искрящийся хитростью, предупреждал, что сейчас раздастся взрыв смеха.
Для меня это было как озарение, мне показалось, что я задыхаюсь. Я спрашивала себя, как я сразу не смогла понять, что её повзрослевшее раньше времени лицо, есть результат перенесённых страданий и болезни. Я видела перед собой дрожащее, хрупкое бедное создание, но я и сама дрожала, думая о перенесённом ею кошмаре.
Как только мы вернулись, она сразу же направилась к Остен – Сакену.
- Скажите, скажите мне правду. Эта дама, имени которой я сейчас не помню, происходит из семьи Сергея Дмитриевича Боткина, не так ли?
- Не совсем так, - ответил барон, - но, вы на верном пути. Она дочь доктора Боткина.
- Таня. - Сказала она. - Я чувствовала это.
- Она хотела, чтобы мы вместе попили чаю. - Продолжала мадам Боткина.- Она сама накрыла стол. Её прозрачные руки дрожали, как листья на ветру. Я принесла альбом с фотографиями. Она схватила его и ушла в другую комнату, «чтобы смотреть одной». Через некоторое время я к ней присоединилась. Она забилась в угол канапе и пожирала глазами фотографии. Особенно долго и сосредоточенно она смотрела на лицо своей сестры Татьяны:
- Я всё смотрю на неё, смотрю, и не могу больше ничего смотреть, - сказала она.
Я удивилась её выбору, так как знала, что она больше дружила с Ольгой. Но она продолжала:
- Я спряталась за неё, поэтому её убили…
Меня шокировало это признание, но ничего не сказала. После нескольких минут разговор возобновился. Я говорила с ней на немецком, так как она, якобы, не знала русского.
- Ну, теперь вы узнали меня? – Спросила я.
- Не спала…- сказала она. – Всё думала, о вас. Я узнала вас ещё вчера. Только имя (она говорила фразами неполными и отрывистыми)… Так бывает, когда мне нужно кого–то узнать…Я так волнуюсь, - продолжала она, - что не могу ничего сказать.
Бедное создание, я вспомнила про навязанные ей бесплодные встречи, о которых мне говорила мадам Толстая.
- У вас есть ещё кто–то там, внизу, - обеспокоенно спросила она в той же манере.
- Нет, нет никого, никого, кроме тебя, моя «маленькая».
Она вздрогнула:
- «Маленькая», меня папа так называл.
Позднее мы пошли в мою комнату, и я вложила ей в руки иконку, которую мне когда-то подарила императрица. На ней был изображен Серафим Саровский. Я как сейчас вижу: она поднесла иконку к губам, а затем ко лбу. Это старинный православный обычай людей, особенно верующих. Да, здесь передо мной была Анастасия, она знала все тончайшие оттенки обрядов нашей веры. Господи! И это о ней говорили, что она полячка. Госпожа и господин Швабе, якобы, видели, что она крестится, как католичка. Какая чушь.
Понемногу, она вспомнила некоторые события. Особенно долго она разглядывала фотографию моего отца, где он снят в окружении своих двух сыновей.
- А вот его, сказала я, показывая на моего брата Дмитрия, убили на войне. Царь наградил его посмертно и передал, предназначенный ему крест Святого Георгия, моему отцу. Он умер, как герой. Окружённый немцами, он с криком: «Россия не сдаётся!» – выстрелил в немецкого офицера и упал под пулями врагов. Анастасия смотрела на меня искоса, раздраженная тем, что я могу думать, будто она забыла эту историю.
- Я знаю, папа нам об этом рассказывал.
Я действительно знала от отца, что царь рассказал эту историю своим детям.
Что касается доказательств идентичности Анастасии, то у меня больше не было в них нужды. Я была счастлива, что узнала её, но меня приводили в отчаяние мысли об её будущем. Она, дочь нашего императора, перенесшая страшные муки и чудом исцелённая, отвергнута самыми близкими людьми, своей семьёй. Люди, может быть, вас поразила слепота?
Анастасия не пришла к обеду, и я после этого сразу же поднялась к ней. Угнетённая, с отсутствующим взглядом, она производила впечатление отчаявшегося человека, погружённого в мрачные мысли.
- Разрешите мне помочь вам раздеться и уложить спать, - сказала я. – Как это делал мой отец это в Царском Селе.
-Да, вздохнула она…краснуха.
Эпидемия краснухи во дворце совпала с началом революции. Персонал был сокращён, и в этот исключительный момент мой отец взял на себя заботу о царских детях. Вспомнив про краснуху Анастасия доказала, что она вспоминает эпизоды из жизни своей семьи. Многие утверждали, что Анастасия почерпнула информацию у эмигрантов, которые, конечно же, не могли знать таких деталей. В газетах и книгах о таких «мелочах» никогда не писали.
Мне надо было докричаться до тех, кто не верит, или просто не хочет знать правду, потому, что у царской дочери есть ребёнок от красноармейца, польского крестьянина. Всех убеждали, что царская семья погибла, и никто не должен искать другую правду. А, правда, прежде всего в том, что Анастасия жива.
На другой день мы разговаривали на балконе моей тёти Дебогори с Остен – Сакеном.
- Тише! Вдруг сказал барон. - Наверху живёт русский, а я не знаю, к какой партии он принадлежит. Сейчас он на балконе, вдруг он нас подслушивает.
Вечером он рассказал нам, слегка взволнованный и раздражённый, что разговаривал с русским. Тот оказался молодым комиссаром, скорее всего большевиком. Он пытался, используя тысячи уловок, узнать, слышал ли комиссар наш утренний разговор. Комиссар ответил сразу без всякого смущения:
- Конечно, ведь балконы рядом, но мы и так в России знали, что Анастасия жива. Только теперь она нам больше не мешает. Такая, какой она стала, она безопасна.
- Это очень любопытно, - прервала я Татьяну. - А вы знаете имя этого человека?
- Нет, я думаю и Остен – Сакен его не знал.
- Вы сообщили семье Романовых и Гессенским об этом сенсационном высказывании?
Татьяна молчала. Я встала, чтобы включить электричество, я хотела видеть её лицо.
- Всё не так просто, - сказала она. - Встречаясь с Анастасией, я уже знала, что великая княжна Ольга не признала свою племянницу. Вернувшись во Францию, я навестила генерала Спиридовича, бывшего шефа жандармов, которому великая княжна писала об этом.
- Напишите ей, - умоляла я генерала, - скажите, чтобы она ещё раз приехала. Теперь, когда больная вылечилась, она её узнает…
- Я уже писал ей, и её ответ был ответом отчаявшейся женщины.
Я читала, заглядывая через его плечо, письмо, которое он держал в руке:
…Я ещё раз видела больную, она была очень взволнована и не смогла мне сказать ничего существенного…
…она не может быть моей племянницей, хотя по всему видно, что она принадлежит к высшему кругу, приближённому к императорской семье. Она вызывает жалость, ведь ей пришлось пройти через жестокие страдания. Теперь, когда я знаю, что это не моя племянница, я покидаю Берлин и возвращаюсь к себе!
- После формулы вежливости и подписи, - продолжала Татьяна, - был постскриптум:
«Несмотря на то, что я написала, я заканчиваю письмо теми же словами, которыми вы закончили своё. А если это всё же она?»
- Это письмо, - сказала я, - вероятно, написано в тот день, когда Жильяр хвастался, что сомнения, которые испытывали его жена и великая княжна Ольга исчезли?
- Возможно и так, - продолжала Татьяна Боткина. - После этого визита я вернулась в Ниццу, где встретилась с мадам Толстой и рассказала ей о моей поездке. На другой день в моем отеле появился великий князь Андрей Владимирович, кузен нашего царя, в сопровождении графа Красинского, своего сына от морганатического брака. Сейчас носит титул великий князь Владимир Романов. С великим князем Андреем я прежде не была знакома. После проведенных с ним длительных бесед я поняла, что великий князь не поддерживает ни одну из сторон. Он, так же как и я, считал, что дело по идентификации «Неизвестной» заслуживает того, чтобы в нём разобраться с особой тщательностью. Он стал, в какой – то степени, моим союзником, но среди великих князей он был единственным.
- Встречались вы ещё с кем-то, и писали ли великой княжне Ольге?
- Я писала ей, и получила ответ, в котором она отказывалась заниматься этим делом. Она не захотела снова встретиться с больной. Великий князь Николай Николаевич пригласил меня в свою частную резиденцию в Могарни. Он принял меня в замке, как только я приехала. Бывшего главнокомандующего русской армии я знала только по фотографиям. Высокий, порывистый, импозантный, с белой шевелюрой, он меня, естественно, смутил. Я прилагала огромные усилия, чтобы оставаться спокойной и довести свой рассказ до конца. Когда он понял, что Татьяна Мельник - Боткина это дочь доктора Боткина, и что я видела императорских детей в 1918 году в Тобольске за несколько месяцев до убийства, на его лице появилось волнение. Он больше не стоял на месте, он метался, как лев в клетке. Наконец, он сказал:
- Ваши доказательства очень шатки, но, желательно, чтобы вы добились аудиенции у императрицы – матери.
- Умоляю вас, помогите мне добиться этой аудиенции.
- Нет, - твёрдо сказал он через некоторое время. - Волнение может её убить. Она до сих пор верит, что вся её семья жива. Мы не можем нанести ей этот жестокий удар. Напишите её секретарю князю Долгорукому. Он один может решить, что в этом случае необходимо сделать.
- А мне казалось, что я его убедила. Почему он не захотел помочь мне?
- А другой великий князь, тоже кузен, или дядя, как вы говорите в России? Тот, который женился на сестре царя, великой княжне Ксении.
- Великий князь Александр? Я его встречала у княгини Палей, вдовы великого князя Павла. Это была пустая трата времени. Он согласился выслушать меня после завтрака, ни разу не прервал, а потом сделал комплимент и пошутил:
- А вы прекрасно выглядите, - сказал он, - и больше похожи на мою племянницу Анастасию, чем эта несчастная больная.
Я прервала Татьяну:
- Тесть князя Юсупова был всё такой же нелюдимый и упрямый? Ну, а дальше?
- А дальше я направилась в центр русского общества. В русской монархической партии мне дали понять, что если я не перестану вмешиваться, защищая ту, которую они называют мадам Чайковской, я могу больше не рассчитывать на их помощь. Князь Долгорукий написал, что мой визит может взбудоражить царицу - мать, а русская колония, послушная воле своих великих князей, повернулась ко мне спиной. Ни мои убеждения, ни моё решение не сдаваться, не произвели ни на кого впечатления.
- Но, через год вы снова приехали в Германию?
- Да, меня пригласил врач из Стиллхауза доктор Саатхов. Мадам Ратлеф – Кайлман опубликовала ряд статей об Анастасии в берлинской газете «Nachtausgabe», которые наделали много шума. С другой стороны, кампания, предпринятая великим герцогом Гессенским против «авантюристки», начала приносить свои плоды. В санаторий приезжали чиновники из полиции и заявили, что Анастасия живёт по подложным документам. Встал вопрос о том, чтобы выдворить её из Баварии, или даже из Германии. Узнав, какой оборот приняли события, герцог Георгий Лейхтенбергский, кузен царя по боковой линии и кузен первого мужа великой княжны Ольги, герцога Пьера Ольденбургского, решил пригласить Анастасию к себе. Анастасия отказалась ехать к нему без меня.
Герцог Лейхтенбергский потерял все свои владения в России, но, у него остался замок Зееон в Баварии, именно в нём он нас принял. В течение времени, что я там находилась, я имела случай убедиться, что Анастасия помнит русский язык. Я говорила с герцогом на русском в её присутствии, и она вставляла соответствующие реплики, но, на немецком языке.
- Вы же знаете русский, - сказала я ей однажды, - почему же не говорите?
Она тут же приняла выражение маленькой обиженной девочки:
- Нет, русские очень плохо обошлись с моей семьёй.
Шок, который она испытала, сделал её неспособной вернуться к тем событиям, к лицам людей, которые уничтожили её прошлое. Мы часто  говорили о встречах, которые произошли в госпитале!
- Почему вы не назвали вашу тётю по имени? - Спросила я Анастасию.
- Ну, я как то не подумала, что это может служить доказательством. Я увидела, что входит моя тётя. Я была так взволнована, что не могла произнести ни слова. Я не могла побежать к ней, потому что была больна, я просто протянула ей навстречу руки.
- А Жильяр?
- О, Жильяр сбрил свою бороду. Он очень изменился, кроме того, он задавал мне такие злые вопросы. Не из-за удара ли штыка, у меня такой большой рот? Ем ли я, как раньше, всё время тайком шоколад. Я сразу узнала Шуру, и она меня тоже узнала. Она плакала…
Великий герцог Лейхтенбергский организовал для неё встречу с бывшим адъютантом её отца, Мордвиновым. Я сразу поняла, что она его узнала, но не могла произнести его имя. Позднее, когда мы остались одни, она рассказала мне историю Мордвинова, и отметила с горечью, что тот не поехал с её отцом в Сибирь. А это тоже установленный факт.
Приближалась Пасха, и она сказала мне, что хочет поститься. Начинался великий пост, вовремя которого, запрещено есть мясо, яйца, масло и пить молоко. Естественно, она привыкла соблюдать все религиозные обычаи, но, я радовалась тому, что мне удалось уговорить её вести обычную жизнь, тем более что все эти запреты, таким больным, как она, были противопоказаны. Да, ей стало лучше, но она оставалась всё такой же хрупкой. Затем мне удалось уговорить её спуститься вниз, чтобы нанести визит герцогине Лейхтенбергской. Это было прогрессом. Герцогиня, которая первоначально относилась к ней скептически, потом подружилась с ней, и вскоре уже была полностью уверена в её идентичности.
- А были другие встречи? – спросила я.
- Я присутствовала только при этих. Но, я знаю, что мой брат Глеб, который узнал её немного позже, был также узнан ею. Она также узнала бывшего капитана Феликса Дасселя, который должен выступать на процессе.
- В то время, когда вы вместе с ней находились в Зееоне, она знала, что её семья отказалась её признать?
- Увы! Я сообщила ей об этом. Это было жестоко.
Лицо Татьяны Боткиной стало белым.
- Да, жестоко! Анастасия недоверчиво смотрела на меня расширившимися глазами. «Но вот, же я, - кричала она. - Я это я, и я им докажу. Я хочу видеть свою бабушку, она не может сказать мне, что это не я».
Фраза «я это я», ошеломила меня. Чтобы быть услышанной мной, Татьяна Боткина произнесла её, подражая голосу потрясённой больной. Она хотела, чтобы я поняла, как трудно продолжать жить, если приходится юридически доказывать своё «я», тогда как другие это оспаривают.
- Чтобы успокоить её, - продолжала мадам Боткина, - чтобы как-то ей объяснить происходящее, я сказала, что она была слишком искренней, когда призналась, что у неё есть сын, и этим привела в ужас своих родственников.
- Представьте себе, - говорила я ей, - что в России произошла реставрация самодержавия. Согласно закону, наследницей становится дочь умершего царя. Вам предлагают трон, и что произойдёт дальше? Ребёнок вашего спасителя будет объявлен вашим наследником?
Она смотрела на меня с явным непониманием:
- Какая глупость! – сказала она, наконец. - Я не видела своего сына со времени его рождения, я даже не узнаю его среди других мальчиков его возраста. Да, и как я могла бы оставить его у себя. Не могла же я, в самом деле, позволить какому - то мальчишке объявить себя внуком и преемником моего отца, императора России.
Эти слова, подумала я, не могут быть сказаны матерью, это говорит правительница, династические узы которой, связывающие её с предками, важнее, чем кровная связь с её сыном. По правде говоря, я была обескуражена. Я была простой гражданкой матерью, которую проблемы наследования трона никогда не занимали.
- Она ненавидела даже воспоминания об этом ребёнке? Неужели её не мучили угрызения совести, что она его бросила? - спросила я Татьяну.
- Мучили, и у неё бывали приступы страшной тоски. Иногда она мне говорила о них.

Я так глубоко погрузилась в прошлое, что внезапное возвращение в настоящее, меня удивило, как что – то невероятное. Дверь открылась. В проёме я увидела мужчину, по виду ещё молодого, хотя волосы у него значительно поредели. Он широко улыбался, а удивлённые глаза смотрели то на меня, то на Татьяну Боткину. Он всё время был в движении.
Татьяна внезапно поднялась и сказала:
- Принц.
Она представила нас друг другу. Это был принц Фредерик – Эрнест Сакс – Альтенбургский, один из самых верных друзей мадам Андерсон. К нам присоединились Колесников и его жена. Вместе с принцем приехала мадам Мадзак, вдова директора крупной газеты Ганновера.
Мадам Мадзак, солидная семидесятилетняя женщина, с грубыми чертами лица и пышными формами. Вместе с лёгким, подвижным принцем они образовывали самый забавный контраст, который только можно представить. Он, полный всяческих идей, остроумных решений, умеющий всех удивить какой-нибудь чепухой, ни минуты не стоящий на месте. Она, скорее пассивная, чем деятельная, обеими ногами стоящая на земле, с язвительным языком, думающая, прежде, чем принять какое – либо решение. Всё, что она делала, носило печать здравого смысла. Решения, которые принимал он, иногда были гениальными, но часто, нереальными. Он всегда врывался, как вихрь, надеясь, что вы его ждёте за уже накрытым для него столом. Он прекрасно мог провести пару дней за обеденным столом. Его нисколько не смущало, если он заставал вас встающей с постели, или умывающейся, или приводящей себя в порядок.
Сейчас же всё происходило очень цивилизовано. Мы, все сидели вокруг банкетного стола, рядом с вновь прибывшими, и рассказывали им о постигших нас неудачах. Мадам Мадзак воздела глаза к небу, а принц слушал нас, разинув рот.
- Но, мы только что от неё, мы провели с ней весь день, - наконец сказал он. - Она несколько раз кому-то звонила, её телефон работает прекрасно.
Я подумала, что новое домашнее платье, которое мадам Андерсон получила, она заказала, чтобы встретить именно его.
Я смотрела на нашего казачьего офицера и оценивала шансы, которые имеются у него, чтобы попасть к великой княжне.
- Всё это какая–то бессмыслица, - сказал принц. - Она должна его принять! Мадам Мадзак, может быть, вы вернётесь к ней? Вы имеете на неё большее влияние, нежели я. Идите туда, объясните ей…
Мадам Мадзак проворачивала в своей голове аргументы, которые можно использовать.
- Я могу ей сказать…
Принц в нетерпении прервал её:
- Да, идите же вы, идите!
Она поднялась и вышла. Повисло молчание. Бог знает почему, но в течение этих семи дней моей голове постоянно прокручивались разного рода стандартные выражения. Я повторяла тысячу раз: « Il neigeait, on etait vaincu par sa conquete…( Шёл снег, он потерпел поражение от своего завоевания…) Теперь у меня возникло желание читать стихи:
« L’espoir changea de camp, le comba changea d’;me.»
Виктор Гюго, несмотря ни на что, временами бывает патетичен.
Мы остались с принцем.
- А не могли бы вы уехать завтра, в семь часов? – Спросил Фредерик – Эрнест Сакс – Альтенбургский. - Боюсь, что сегодня вечером она вас не примет.
- Мы можем уехать поездом в полдень, согласилась я.
Принц, удовлетворённый этим решением, начал нам рассказывать истории. Это был монолог о жизни и воспоминаниях, в котором соседствовали описания редких предметов, найденных в Венесуеле, анекдоты на тему княжеских домов и вопросы королевской генеалогии. Я плохо следила за ходом его мыслей. Его рассказ напомнил мне худшие школьные времена. Готика, династии, все перепуталось в моей голове. Он остановился, чтобы осмотреть наши черепа. Каждый череп имел свои особенности, и он, беря за основу его строение, пытался угадать этнические связи каждого из нас.
Господи, спрашивала я, как один человек может вмещать столько знаний в своей голове. Как мадам Мадзак, у которой он часто гостил, и которая иногда сопровождала его в поездках, могла поддерживать с ним разговор? Очевидно, она была и деятельна и терпелива. Не она ли руководила в последние годы неукротимой мадам Андерсон?
Внезапно я вспомнила о цели нашей поездки.
- Удастся ли её уговорить?
Мадам Мадзак вернулась не солоно хлебавши.
- Я целый час уговаривала её, - рассказывала она. - Я бранила её, взывала к её разуму. Кончилось тем, что она начала плакать: «Я не могу. Я умираю». Она показала мне свежую повязку, которую сделали недавно на её не заживающей ране. Потом она сказала:
- Он приходил к нам в Царское Село, пил с нами чай. Я не могу принять его в этой лачуге. Пусть он приедет весной! Тогда, если буду ещё жива, я его приму. Не сейчас, не здесь, а в саду, когда будет хорошая погода.
- Я настаивала, - продолжала мадам Мадзак. - Я говорила, что весна может и не наступить, и надо воспользоваться случаем. Я напомнила ей о семи днях ожидания, которому она подвергла тех, кто верен царю, но, она только покачала головой, подавленная, но непоколебимая. Внезапно она схватила фотографию, подаренную ей господином Колесниковым, и спросила:
- Он ведь маленький, да?
Я опешила:
- Конечно, он не очень высокий.
Тогда она легла, закрыла глаза и не сказала больше ни слова, она была в прострации.
На этом я поставила финальную точку, констатируя тот факт, что нам ничего не остаётся, кроме как уезжать.

Глава восьмая.

Противостояние свидетелей.

Первое судебное заседание по иску Анастасии было назначено на конец марта 1958 года. Это был канун Пасхи. Местом его проведения суд определил Висбаден. Это была единственная возможность заслушать бывшего капитана Феликса Дасселя. Дассель был тяжело болен, поэтому не мог приехать в Гамбург.
Феликс Дассель знал, что его конец близок. Он молил Бога, чтобы тот дал ему возможность выступить на процессе с показаниями в пользу дочери своего государя. Впервые он сможет публично рассказать правду. Рассказать о своей встрече с великой княжной Анастасией Николаевной в доме герцога Лейхтенбергского. Эта встреча состоялась уже после отъезда мадам Боткиной из Зееона.
Что касается этого сюжета, то, при его рассмотрении у суда появилась и другая версия развития событий. Дочь барона Кляйста, Герда фон Кляйст заявила, что, по всей вероятности, Дассель видел Неизвестную еще в Берлине, в тот день, когда навещал её родителей. Дассель утверждает, что в тот вечер он не видел княжны, а встретился с ней только в Зееоне.
Из этих двух утверждений, противоречащих друг другу, и достоверность которых ни одна из сторон не может подтвердить документально, суд Гамбурга отдал свое предпочтение первому. Те, кто принимали решение, пренебрегли показаниями бывшего царского офицера, и не увидели, что подобное решение не соответствует, выданному им, кредиту доверия.
Однако история встречи в Зееоне не потеряла ни интереса, ни значимости. Капитан Феликс Дассель служил в кавалерии. Раненый в Галиции, во время первой мировой войны, он был эвакуирован в Киев. Там врачи обнаружили, что на его левой ноге в нескольких местах имеются переломы. Ему оказали первую помощь и отправили для дальнейшего лечения в Царское Село. Он оказался в госпитале, который находился под патронажем двух младших великих княжон. Мария и Анастасия, будучи ещё очень юными, сами не ухаживали за ранеными, но часто их навещали. Однажды, когда Феликс Дассель достаточно поправился, они добились разрешения взять его с собой на прогулку в коляске. Эти факты относятся к концу 1916 и началу 1917 годов. Революция разрушила беззаботную жизнь Дасселя в Царском Селе и положила конец его сладким мечтам, объектом которых часто были «маленькие» княжны.
Через десять лет, бывший капитан, отказывающийся верить в спасение Анастасии, прочитал в газете, статью о спасённой из Ландовергского канала. В статье объяснялось, что мадам Чайковская вполне может быть четвёртой дочерью царя, потому что, у неё, как и у Анастасии, искалечена левая рука. Статья вызвала раздражение капитана своей невероятностью. Кровь Дасселя вскипела.
Анастасия, очаровательная, смешливая, проказливая, с которой он играл в шашки и в трик–трак. Анастасия, которая играя в бильярд, держала кий в пригоршне, как будто это была лопата. У его Анастасии была только одна здоровая рука!? Какая глупость. Он немедленно написал в газету письмо, по поводу их публикации, а для разоблачения этого факта, послал фотографию, на которой можно увидеть офицера в больничной одежде рядом с великой княжной. На фотографии прекрасно видно, что обе её руки совершенно здоровы. Это событие послужило поводом для герцога Лейхтенбергского. Он пригласил бывшего пациента Царскосельского госпиталя в Зееон.
Дассель, будучи очень недоверчивым человеком, из предосторожности, приехал в сопровождении своего товарища. Когда герцог попросил Анастасию принять двух его друзей, он получил категоричный отказ. Это было одним из очередных препятствий, которые мадам Чайковская постоянно создавала герцогу Лейхтенбергскому. Во время долгих дней ожидания, Дассель имел возможность поговорить с герцогом Лейхтенбергским, а так же с двумя женщинами, которые заменили мадам Боткину.
- Какие у вас имеются основания, спросил он герцога, для того, чтобы предоставить приют этой персоне? Вы являетесь родственником царя, но вы не знали его дочерей. Вы не можете утверждать, является ли она той, за кого себя выдаёт!
- Вы правы, но я могу утверждать, ответил ему герцог, что дело касается женщины высокого происхождения, манеры которой выдают её близость ко двору. Я узнал у нашего священника, что она исповедалась, что она подлинная православная христианка. Признать её, или снять с неё маску самозванки я не могу. В этом я рассчитываю на таких людей как вы, или мадам Мельник – Боткина. На людей, которые хорошо знали Анастасию. Я не допускаю и мысли, что вы можете ошибиться.
Наконец, Герцог Лейхтенбергский вынудил «малышку», как он её называл, дать согласие на встречу. Дасселя вместе с его товарищем проводили в небольшой салон. Там на шезлонге они увидели маленькую фигурку, едва прикрытую пледом. Одна рука её сжимала скомканный платочек, которым она пыталась прикрыть рот. Глаза бегали из одного угла комнаты в другой, словно у птички, бьющиеся в своей клетке.
Согласно ранее составленному плану, Дассель представился, говоря на русском, по всей форме, как это должен делать офицер, оказавшись перед знатной персоной. Он увидел, что блуждающие глаза маленького создания остановились и наполнились слезами. Она протянула ему руку для поцелуя. Она сделала это так естественно, как это делали дамы императорской семьи. Готовясь к этой встрече, он вспомнил несколько историй, которые собирался ей рассказать. В этих историях он сознательно исказил некоторые детали из их общих воспоминаний, чтобы посмотреть, сумеет ли она распознать, расставленные им «ловушки». Но, оказавшись перед этим хрупким созданием, которое, как ему сказали, находится лишь на пути к выздоровлению, и которое, как ему казалось, лишь недавно обрело телесность, он отказался от своих разоблачительных намерений.
Он стал говорить о Царском Селе, о визитах, которые она наносила, но больная молчала, и только слезы струились по её щекам.
- Её рука, - сказал он, выходя, своему другу. - Ты видел её руку? Она такая тонкая, а пальцы, словно лепестки.
После обеда они устроились за столом в гостинице, расположенной недалеко от замка. Вдруг они увидели одну из дам, ухаживающих за больной.
- Происходит что–то странное, сказала она. Мы думали, что она спит, а она внезапно позвала меня. Больная стояла в своей комнате одетая, как будто, собиралась выходить, и начала умолять меня найти «офицера» и спросить у него, получил ли он, покидая госпиталь, маленький золотой жетон от великих княжон. Она хотела бы увидеть этот жетон.
Сбитый с толку неожиданным вопросом, Дассель смотрел на неё. Нет, он не получал жетона. Произошла революция, и он вынужден был уехать в свой полк, даже не попрощавшись. Он никогда не вспоминал о золотом жетоне, но знал, что его товарищи по госпиталю их получали. Среди горестных напастей, изнурительной антибольшевистской борьбы, трудной дороги в Германию, он забыл эти детали, хотя никогда не страдал амнезией.
- Имеется ещё кое – что, добавила дама. Она сказала, что вы утверждаете, якобы она навещала вас каждый день, она считает, что это неправда. Однако я читала в мемуарах, которые опубликовала мадам Мельник – Боткина в Югославии, что Мария и Анастасия приходили в госпиталь ежедневно.
- На этот раз мадам Мельник – Боткина ошибается. Они приходили часто, но не ежедневно, - сказал Дассель.

Вот так это всё и происходило, маленькими шажками, без театральных эффектов. Я отмечу несколько фактов, которые смогла почерпнуть из ежедневных записей, сделанных, ухаживающими за больной дамами, а также новые факты, сообщённые Дасселем.
 
Дассель был потрясён. На другой день он ещё раз встретился с больной. Он выразил сожаление, что не имеет золотого жетона.
- Грянула революция, и я не получил ни его, ни часы, ни саблю, которые вы распределяли к Рождеству. Я видел свою фамилию в том списке.
На этот раз он использовал одну из своих ловушек, согласовав её со своим товарищем в Берлине. Запечатанный конверт с правильными ответами он заранее передал герцогу.
Вечером, во время новой встречи, больная пыталась оспорить то, что ей сказал Дассель:
- Я не помню, чтобы мы дарили сабли. Часы. Да, но сабли? О, моя бедная память.
Она неуверенно перебирала свои воспоминания, но она не ошибалась. Сабли никогда не раздавались.
Однажды, она резко вмешалась в беседу Дасселя и герцога Лейхтенбергского. Дассель рассказывал об игре на бильярде. Герцог спросил, в какой комнате стоял бильярд, учитывая, что госпиталь был совсем небольшим. Дассель сделал вид, что вспоминает.
- На втором, мне кажется.
- Нет, возразила больная, на нижнем этаже. Мария хорошо играла, а я совсем плохо.
Дассель посмотрел на неё. То, что она сказала, было правдой. Внезапно, подобие маски, которое больная придавала своему лицу, исчезло. Исхудалое и бледное маленькое лицо, выглядело совсем как тогда в Царском селе. И глаза, глаза… «У неё глаза царя» - вдруг подумал Дассель. Он узнал Анастасию. Временами он задавал ей вопросы на русском, и не имело значения, что наполовину диалог шёл на немецком.
- Могу я закурить? Вы не устали? Играете вы на пианино?
Каждый раз она, не высказывая никакого непонимания, отвечала ему на немецком. Когда вопрос зашёл про пианино, она со вздохом ответила:
- Я играла, но сейчас у меня это не получается!
Мадам фон Баумгартен, одна из тех, кто её окружал, сказала вечером Дасселю:
- Она не может играть, хотя и пытается это делать. Но когда она погружается в свои мечты, впадая в почти бессознательное состояние, она прекрасно исполняет старые мелодии, которые когда – то учила. Тогда всё идет как надо, и даже травмированный палец не мешает.
Однажды, идя по коридору, Дассель увидел, как она прошла в свой маленький салон. Она шла торопливо, мелкими шагами. Он остолбенел. Это была удивительная походка Анастасии. Когда он снова приехал в июне 1927, спустя шесть недель после первого визита, между ними установились дружеские отношения. Долгие прогулки в коляске герцога, позволили им преодолеть былое напряжение. Она предавалась воспоминаниям о своём детстве, рассказывала ему, как она почувствовала себя «взрослой», когда ей разрешили, как Ольге и Татьяне, посещать раненых. В её разговоре иногда, спонтанно, проскальзывали русские слова.
Однажды, у неё появилось желание иметь фотоаппарат, и она попросила Дасселя помочь ей его купить. У неё было совсем немного денег.
- Не слишком дорогой, просила она, такой, с которым я смогу обращаться, как раньше.
Продавец предложил разные модели, но она колебалась. Тогда он принёс со склада старый «Кодак» и сказал:
- Вот этот не очень дорогой. Это старая модель, но работает он хорошо.
Молодая женщина преобразилась.
- Я его знаю. У меня когда – то был такой же.
И Дассель, который видел её раньше с фотоаппаратом в руках, в Царском Селе, вспомнил, что, действительно, раньше у неё был подобный «Кодак».
Как, будучи ранее врагом, он теперь стал одним из её защитников? Что смогло его переубедить? Действительно, ли он не заметил её четыре года назад у Кляйстов? Говорил ли он тогда с нею? Если они сговорились в Берлине, то зачем он готовил рассказы, наполненные ловушками, чтобы уличить её?
Бедная затворница сохранила о его пребывании в Зееоне самые светлые воспоминания.
Чтобы встретиться с ней, в Зееон приехал ещё один друг. Это был Глеб Боткин, младший брат мадам Мельник – Боткиной. Начиная с этого момента, он всегда будет выступать в её защиту.
Глеб Боткин жил в Америке, в пригороде Нью-Йорка. Обмен телеграммами с сестрой привёл его к решению съездить в Европу, чтобы самому убедиться в обоснованности утверждений Татьяны. В молодости Глеб был очень обаятельным человеком. Одаренный писатель и прекрасный художник. Это давало ему возможность жить в эмиграции. Он скомплектовал в альбом карикатуры, которые так забавляли Анастасию в Тобольске, и рисунки посвященные сюжетам, найденным в Америке. Он решил, что если «Неизвестная» в действительности Анастасия, то она узнает некоторые из его работ.
Не имея возможности заставить её быть принятым, Глеб, с согласия герцога, решил использовать «военную хитрость». В течение некоторого времени он гулял по саду и дождался пока «малышка» выйдет на прогулку. Он постарался привлечь её внимание. Под рукой у него находилась картонная папка с его карандашными рисунками. Мадам Чайковская пунктуально приходила на свое молчаливое свидание с природой. Глеб подошёл к ней, улыбнулся, но не узнал её.
- Я привёз для вас из Америки рисунки, чтобы развлечь вас.
Она остановилась, посмотрела на посетителя, взяла у него из рук папку и села на скамью. Он остановился на достаточном расстоянии, чтобы не испугать её, но так чтобы иметь возможность видеть её лицо. Она посмотрела несколько рисунков, затем подняла глаза и сказала:
- Я узнаю вот эти рисунки, вы нам их присылали в Тобольске.
Молодая женщина говорила не очень правильно, у неё был странный акцент, а букву «р» она произносила не так, как это делают немцы. Глеб, молча, разглядывал её. Одну за другой он доставал из папки карикатуры, сделанные в Тобольске, и откладывал их в сторону. Её лицо просветлело. Казалось, оно излучает свет. Глаза вдруг заблестели, и она внезапно ожила. Глеб всё понял. У него больше не было сомнений в вопросе её идентичности.
Об этом внезапном преображении мадам Андерсон, когда кажется, что она вся начинает светиться, рассказывали все, кто с ней общался. Мне тоже самой довелось это наблюдать в тот день, когда мне, наконец-то, удалось с ней встретиться. Казалось, что в ней живут два разных существа. Одно, страдающее, недоверчивое, избегающее людей. Другое вдруг возникающее из воспоминаний, излучающее свет, который наделяет её молодостью, красотой и силой убеждённости. Случай не простой, явление, неподвластное моему пониманию. А что, если она, действительно, другой человек, а не некая мадам Андерсон, имя и маску которой она носит? Может быть, она, в самом деле, Анастасия?

Однако, не все встречи в Зееоне были счастливыми, совсем нет. Это касается приезда адъютанта её отца, господина Мордвинова. Этот визит был губительным в деле признания Анастасии. Несмотря на то, что больная рассказала об этой встрече Татьяне Боткиной, господин Мордвинов, покидая замок, без обиняков заявил, что он не узнал в ней дочь своего государя.
Некоторое время спустя произошла её встреча с князем Юсуповым, убийцей Распутина. Феликс Юсупов был зятем великого князя Александра Михайловича и великой княжны Ксении Александровны, сестры убитого царя. Эта встреча обернулась для Анастасии настоящим бедствием.
Меня иногда спрашивают, почему я никогда не пыталась взять интервью у князя Юсупова, или у других членов императорской семьи, оставшихся в живых. Зачем? Услышать их точку зрения и узнать, что они могут противопоставить доводам, выдвигаемым друзьями Анастасии. Я смотрю на это, как на бесполезное занятие. Ни один аргумент с их стороны ничего не прибавит к тому заявлению, написанному в угрожающей манере, которое они сделали от имени всех Романовых в1928 году.
В деле Анастасии, процесс по которому должен состояться, примечательным, с моей точки зрения, является появление новых заявлений, сделанных недавно. Об этом стоит подумать. Я имею в виду то, что письмо, которое князь Юсупов прислал в «Le Figaro» с просьбой опубликовать. За исключением слов, предваряющих его, оно фактически напоминало заявление, сделанное Жильяром после его встречи с больной и воспроизведённое им в 1929 в книге: «La fausse Anastasia» (стр.43). Вот письмо князя, слово в слово:

В 1927 году я находился проездом в Берлине, где встретил профессора Руднева, с которым за несколько месяцев до этого виделся в Париже. Он говорил со мной об этом плачевном деле, которое я считал уже закрытым. Вдохновлённый его энтузиазмом, я решил, раз уж я здесь, познакомиться поближе с шайкой, которая способна на такой грубый шантаж. И я познакомился с мадам Ратлеф и Глебом Боткиным. Эта встреча произвела на меня самое неприятное впечатление.
В тот же вечер я уехал в Мюнхин, где встретился с профессором Рудневым, чтобы вместе отправиться в Зееон. Когда мы туда приехали, нам сообщили, что знаменитая «Неизвестная» уже несколько дней, как больна, и никого не принимает. Тем не менее, для профессора Руднева было сделано исключение, и он поднялся к ней. Вернувшись, профессор Руднев мне рассказал, что больная, узнав, что я приехал, соскочила с постели с радостным криком:
- Феликс, Феликс, какая радость снова его увидеть. Я переоденусь и сейчас же спущусь. А Ирина с ним?
Эта радость встречи со мной мне показалась преувеличенной.
Четверть часа спустя я увидел, как в саду, где я находился, появилась больная под руку с профессором Рудневым. С первого взгляда я понял, что имею дело с комедианткой, плохо играющей свою роль. Даже издалека, она ничем не напоминала ни одну из молодых великих княжон: ни чертами лица, ни осанкой, ни манерой держаться. В ней не было ни капли той естественной простоты. Эта черта, присущая членам императорских семей, даётся им от рождения и идёт от их предков! Есть вещи, которых не могут разрушить ни выстрел из ружья, ни удар штыка. Это благородство души, которое сильнее всех доказательств. Так вот у неё оно отсутствует.
Наш разговор длился около получаса. Я говорил с ней на русском, она отвечала мне на немецком. Сначала я пытался заговорить с ней на французском языке, затем на английском. Похоже, что она их не знает. Когда она не могла ответить на вопрос, она делала вид, что не понимает. Это была хитроумная игра, прикрытая внешней мягкостью, в которой чувствовался совершенно другой менталитет. В ней явно проглядывали признаки нервной истерии, характерные для сомнамбул и ясновидящих, которые привыкли оказывать влияние на публику. Совершенно ясно, что она воспользовалась этим, дабы использовать наивность некоторых персон. Теперь они поддерживают её легенду, поверить в которую могут лишь, слишком доверчивые или бесчестные люди.

Это письмо не требует комментариев, хотя его фраза о торопливости, с которой Неизвестная бросилась на встречу с ним, противоречит тому, что рассказала она. Для того, чтобы установить равновесие, я хочу воспроизвести здесь рассказ мадам Андерсон об этой же самой встрече. Этот рассказ и в тех же выражениях я слышала от мадам Боткиной и от принца Сакс – Альтенбургского:

Я была в своей комнате, когда пришёл профессор Руднев. Он был какой – то взволнованный, как будто его мучила совесть, и сказал:
- Вы должны согласиться принять члена вашей семьи, князя Юсупова, который приехал из Мюнхина. Он хочет встретиться с вами…
Я мгновенно поняла, что профессор в растерянности и происходит что – то необычное.
- Вы привели его, и он уже здесь? – Закричала я, охваченная паникой.
- Да,- ответил Руднев и пошёл к двери.
Спустя две минуты он привёл Феликса. Я умирала от страха. Я вспомнила, что он убил старца. (Здесь необходимо отметить, что когда с мадам Андерсон говорили о Распутине, то заметили, что она относится к нему, как к святому).
Я подумала, что если он захочет меня убить, то сможет убежать через открытое окно, спустившись по веткам плюща. Мне было очень страшно. Потом мне пришла мысль, как можно спастись. Чтобы оказаться под охраной герцога Лейхтенбергского я закричала и стала звать герцогиню и её дочь, баронессу Закомельскую:
- Здесь Юсупов… Феликс Юсупов.

Мне известны и другие шаги, предпринятые семьёй Романовых. Я считаю, что они были примерно такие же. К вышесказанному, я хочу добавить текст заявления, которое опубликовало Агенство Ассошиейтид пресс 17 октября 1928 года, на другой день после смерти царицы матери:

Заявление русской императорской семьи, а также великого герцога Гессе, касающееся дела Чайковской.

«Газеты сообщали, что некая женщина, именующая себя госпожой Чайковской, утверждает, будто она Великая Княжна Анастасия Николаевна, чудесно спасенная от смерти: газеты добавляют, что авторитетные лица признали в ней Великую Княжну Анастасию Николаевну.
К нам часто обращаются с вопросами, насколько, это утверждение верно и наше молчание истолковывают, как допущение этой возможности.
В виду этого, для предупреждения ложных толков и предположений, мы считаем своим долгом, сделать следующее заявление.
Великая Княгиня Ольга Александровна, близко знавшая детей Государя, виделась и говорила с женщиной, которая именует себя госпожой Чайковской и в которой некоторые лица узнают Великую Княжну Анастасию Николаевну. Великая Княгиня Ольга Александровна категорически заявляет, что эта женщина не имеет ничего общего с личностью Великой Княжны.
Фрейлена Их Величества Баронесса Буксгевден, бывший воспитатель Наследника Цесаревича и преподаватель французского языка Августейших дочерей Государя – господин Жильяр и госпожа Жильяр, бывшая при них няней, остававшиеся при Царской Семье вплоть до момента ея заточения в Екатеринбурге в мае 1918 года, также виделись и говорили с этой женщиной и точно также самым определенным образом заявили, что не узнали в ней Великой Княжны Анастасии Николаевны.
С.С. Кострицкий, зубной врач Их Императорского Величества, лечивший зубы всех детей Государя и видевший их в последний раз в Тобольске в1918 году, имел в руках гипсовые слепки верхней и нижней челюсти госпожи Чайковской и удостоверил, что эти слепки по расположению зубов и формы челюстей совершенно не походят на зубы, их расположение и строение челюстей Великой Княжны Анастасии Николаевны.
Профессор Бишоф (Директор Института научной полиции Лозаннского Университета) после тщательной экспертизы и сличения фотографий категорически заявил: «Невозможно допустить сходства между личностями госпожи Чайковской и Великой Княжны Анастасии Николаевны».
На основании этих свидетельств, мы заявляем свое твердое убеждение, что женщина, именующая себя госпожой Чайковской и находящаяся в настоящее время в С.Ш. Северной Америки не есть Великая Княжна Анастасия Николаевна.
Настоящее заявление одобрено Императрицей Марией Федоровной».*
Заявление подписали:
Великие княжны Ксения и Ольга Александровны (сёстры императора Николая II).
Великая княжна Мария Павловна;
Великий князь Дмитрий Павлович;
Великий князь Александр Михайлович (шурин императора Николая II);
Принцы Андрей, Фёдор, Никита, Дмитрий, Ростислав и Василий Александрович;
Принцесса Ирина Александровна:
Великий герцог Эрнст Людвиг Гессенский (брат императрицы);
Маркиза Виктория де Милфорд Хавен (сестра императрицы);
Принцесса Ирена Прусская.

В этом заявлении меня заинтересовал один факт. Маловероятно, чтобы оно было составлено, отредактировано и отправлено в агентство печати в день кончины Марии Федоровны. Возможно, текст лежал в архиве агентства и ждал своего часа, когда дадут зелёный свет для его публикации. Некоего часа «X», который должен наступить тогда, когда умрёт царица - мать. Как же тогда это согласовать с тем, что всё было сделано с её полного согласия? Могут быть только два варианта:
- Мария Фёдоровна, действительно, ничего не знала о существовании «авантюристки» (о чём другие Романовы не прекращали повторять). В таком случае у них не было её согласия на публикацию коммюнике.
- Либо, она была в курсе. Тогда не понятно, зачем надо было ждать её смерти, чтобы предать заявление гласности.
Это ещё одна загадка, которая, скорее всего, никогда не будет раскрыта.

* В светокопии оригинала данного заявления, переданной мне директором Фонда композитора А.К. Глазунова Николаем Воронцовым в 2006 году в Мюнхене, последнее предложение в заявлении дописано от руки. (Прим. ред. В. М.)

Глава девятая.
Аргументы Романовых.

Русская княжна Ирина, супруга князя Юсупова и дочь усопшего великого князя Александра и великой княжны Ксении, скончавшейся позже, (напомню, что речь идёт о старшей сестре царя, убитого в Екатеринбурге), написала нам в начале февраля 1958 года, чтобы передать заявление и письмо князя Юсупова, которое фигурировало в предыдущей главе. Со своей стороны, князь Дмитрий, её брат, прислал из Лондона длинное послание, перевод которого я предлагаю. Некоторые факты, которые он излагает, уже появлялись в моём рассказе. Само собой разумеется, я их сохранила, чтобы потом к ним вернуться.

4 февраля 1958,
Я никогда лично не встречал женщину, которая называет себя великой княжной Анастасией. Тем не менее, я, без всяких колебаний, заявляю, что, по моему мнению, она просто «самозванка». Говоря это, я знаю, что только выражаю чувства живущих членов моей семьи, к которой она стремится принадлежать. И те, кто встречался с ней, не изменили своего мнения.
Моя тётя, великая княжна Ольга Александровна (сестра царя Николая II), видела «самозванку» в 1926 году, кажется, в Германии. Она была убеждена, что эта женщина «самозванка». Примерно в это же время, принцесса Ирена Прусская, сестра царицы, матери Анастасии, нанесла визит мадам Андерсон (она тогда звалась Чайковская). И она утверждает, так же, как и моя тётя, что «самозванка» не могла ответить ни на один из вопросов о жизни, которую она вела до революции. Кроме всего прочего, в это время мадам Андерсон не знала русского языка, она говорила только на польском и на немецком. Список людей, достойных доверия, тех, кто знал настоящую Анастасию, и кто отвергает притязания «самозванки», после встречи с ней, в действительности, очень длинный. Среди людей, которые фигурируют в этом списке, я прочитала имена баронессы Буксговден и Пьера Жильяра, швейцарца. Баронесса была придворной дамой царицы, а господин Жильяр был наставником царевича, брата Анастасии. Оба они находились вместе с императорской семьёй в Екатеринбурге, но им удалось ускользнуть от большевиков. Ни тот, ни другая не считают, что в притязаниях мадам Андерсон имеется хотя бы маленькая доля истины.
Мой зять, князь Феликс Юсупов, также встречался с мадам Андерсон в замке Зееон, резиденции герцога Лейхтенбергского, когда там жила симулянтка, убедив герцога, который никогда не видел настоящую Анастасию, в правомочности своих притязаний. Как и прочие, князь Юсупов вернулся из Зееона, лишённый иллюзий: «самозванка» отказалась отвечать кроме как по - немецки на вопросы, которые он задавал ей на русском.
Во время пребывания этой женщины в доме, принадлежащем моей кузине, русской княжне Ксении Лидс, в Лонг-Исланде, я сам пытался её увидеть. Я жил под той же крышей, что и она, и неоднократно делал попытки увидеться, но, каждый раз она отказывалась меня принять. В это время она делала всё возможное, чтобы избежать встречи с кем – либо, кто знал настоящую Анастасию. Я лично считаю, что мадам Андерсон, с того момента, когда она заявила о себе в первый раз, 1920 год, была инструментом банды авантюристов. Их, вне всякого сомнения, вдохновляла мысль присвоить легендарное богатство, которое, как предполагают, царь доверил Английскому банку, так же, как и деньги, предназначенные его детям. Их надежды, естественно не сбылись, судя по всему, и в 1932 году. Поэтому они бросили эту женщину. На самом деле, богатство, на которое они рассчитывали, не существовало. Деньги, сданные царем в 1914 году на хранение в Англии, в начале войны были переведены в русские банки. Там, естественно, они были изъяты большевиками.
Ещё я хочу коснуться – я снова повторяю, что могу говорить от имени всей семьи в целом – двух официальных расследований, проведённых для выяснения правомочности претензий мадам Андерсон. Первое из этих расследований имело место в 1918 году, в период, когда белая армия под командованием адмирала Колчака захватила Екатеринбург, правда слишком поздно для того, чтобы спасти царя и императорскую семью. Адмирал Колчак обязал Николая Соколова провести специальное расследование по факту событий этой ужасной июльской ночи. В это время имелось много очевидцев, и расследование Соколова установило, что не подвергается никакому сомнению, что не только царь, но и вся его семья, в которую входили его жена, сын и четыре дочери, были мгновенно убиты в ходе того, что они назвали экзекуцией. Трупы были сожжены. На месте было найдено некоторое количество реликвий. Факт, что расследование велось на том самом месте и спустя несколько дней (?) после событий, делает результаты его, заслуживающими доверия и, по моему мнению, неопровержимыми.
Второе расследование было проведено в Германии в 1925 году, после того, как женщина, именующая себя Дорис Винжендер, сообщила в берлинскую газету, что персона, претендующая на имя и титул великой княжны Анастасии, скорее всего, является одной из её бывших постоялиц по имени Франциска Шанцковская, которая исчезла в 1920 году. Франциска Шанцковская работала на фабрике и происходила из очень бедной польской семьи, живущей в Померании, в деревне. Полиция связалась с этой польской семьёй и решила вопрос вполне убедительным способом: если полячка исчезла, а появилась женщина, называющая себя мадам Андерсон, значит это одна и та же женщина.
Такова моя позиция, касающаяся этого вопроса.
Я совершенно уверен, что сейчас мадам Андерсон, действительно, свято верит, что она является великой княжной Анастасией. Случаи «самоидентификации» случаются нередко. Но, я уверен, и моя семья согласна со мной, что нет, и не может быть, ни малейшей частицы правды во всех этих странных историях, которые мы читали…

В письме, написанном в марте 1958 года, принц Фредерик – Эрнст Саксен-Альтенбургский, убеждённый, что мадам Андерсон является великой княжной Анастасией, попытался ему ответить на все, поставленные вопросы.
Его родство с императорской семьёй было дальним, через его мать, которая была двоюродной кузиной царя, но он был глубоко заинтересован этим делом. Сестра его отца, вышедшая замуж за великого князя Константина Константиновича Романова, в 1919 году вернулась в Альтенбург, после убийства трёх её сыновей, которые дружили с царскими дочерями и были товарищами их детских игр.
Когда – то, приведённый в смятение всеми этими рассказами, принц Фредерик – Эрнст в 1932 году заинтересовался фактами дела мадам Андерсон. Его зять, Сигизмунд Прусский, составил вопросник для Неизвестной. Сигизмунд знал, что ответы на составленные вопросы могут стать неоспоримым доказательством её идентификации. Сигизмунда с Анастасией, связывали общие воспоминания детства, и только сестры великой княжны, знали про их секреты. По просьбе Сигизмунда Прусского Фредерик – Эрнст Саксен-Альтенбургский передал список этих вопросов Анастасии. Её ответы оказались безупречными.
А теперь вернёмся к аргументам принца Фредерика – Эрнста Саксен-Альтенбургского:

Первое: Дмитрий Романов заявляет: «Она может быть только «самозванкой», говоря это, я знаю, что выражаю чувства всех живущих членов моей семьи». Я возражаю:
1) Княжна Ксения (вышеупомянутая мадам Лидс), дочь великого князя Георгия Михайлович, (он был братом великого князя Александра и дядей Дмитрия), также убитого в 1918 году, принимала у себя Анастасию в 1928 году. Она заявила мне в прошлом году, что никогда не переставала верить, что мадам Андерсон её кузина. Она также сказала: «Если всё закончится ссорой, мое положение станет невыносимым, так как я окажусь между ней, желающей, чтобы её признали, и остальной частью моей семьи, которая отказывается её признавать».
2) Князь Андрей отмечал, что его отношение отличается от отношения других членов его семьи. Вдова его недавно подтвердила, что в последние годы жизни вера её супруга была поколеблена. Тем не менее, остается тот факт, что великий князь Андрей Владимирович видел Анастасию во время его поездки в Париж в 1928 году. Он вышел из её комнаты с лицом, залитым слезами, говоря: «Я узнал её, это она!» После этого он больше её не видел, но, его мнение известно…
Второе: Дмитрий утверждает, что великая княжна Ольга Александровна (тётя Анастасии) была убеждена, что больная, которую она навещала в госпитале, в Берлине, обманщица. По крайней мере, можно сказать, что её впечатление, замеченное представителем Дании в Германии, послом Цале, на которого Копенгагеном была возложена обязанность вести наблюдение за больной, не соответствует этому утверждению. Тем более, что у Цале была возможность беседовать с великой княжной Ольгой сразу же после первой встречи её с Неизвестной из Берлина.
Третье: Дмитрий утверждает, что больная говорила на польском и немецком языках. Она плохо говорила на немецком, и никто никогда не слышал, чтобы она говорила на польском. Герцог Лейхтенбергский, у которого Анастасия жила в 1927 году, как – то пригласил эксперта – лингвиста, который в течение часа говорил с ними на русском, вставляя некоторые фразы на польском. Потом он сказал великому герцогу, что она отлично понимает русский язык, даже если отвечает на немецком языке. При фразах, сказанных на польском языке, её лицо ничего не выражало.
Четвёртоё: Он не совсем точен в утверждении, что в 1928 году, она избегала любого, кто знал «настоящую» Анастасию. Она видела великого князя Андрея в Париже, она жила у своей кузины Ксении в Америке. Она избегала – это правда – тех людей, которые, как она предполагала, настроены против неё. Таких людей, как князь Дмитрий. Но, существовала и другая причина, о которой настоящая Анастасия могла и не знать. Речь идет о напряжении в отношениях, которое возникло между царской семьёй и великим князем Александром, одним из самых ярых врагов Распутина. Он боролся против усиливающего влияния, которое оказывал этот человек на двор. Прочтите мемуары великого князя Александра, озаглавленные «Когда я был великим князем», (изданные в Hachette в 1934). Среди прочего, он там рассказал о последней встрече автора с царицей. Александр описывает эту встречу и говорит, что его свояченица принимала его, укрывшись за иконами. Молодая Анастасия, конечно же, ничего не знала об изоляции императорской четы от остальной семьи.
Пятое: Я хочу коснуться проблемы её опознавания. Шесть месяцев тому назад мадам Ден формально признала Анастасию. Прежде, чем продолжать, я хочу объяснить, кто такая мадам Ден. Правнучка князя Кутузова (тот, который предал Москву огню и победил Наполеоном I) и кузина Анны Вырубовой. Она была самой близкой подругой царицы и подолгу гостила при дворе с 1907 по 1917 годы. Она была арестована большевиками, отпущена, снова арестована, но сумела бежать. Лили Дэн живет в Южной Америке, откуда приехала прошлым летом в Европу, чтобы рассказать Гамбургскому трибуналу об истинной идентичности «мадам Андерсон». Она официально признала великую княжну Анастасию «По её голосу, манере говорить на английском языке, по её походке. По воспоминаниям, которые Неизвестная ей сообщила. По её глазам, по её рукам, которые точно такие же, как у её матери, царицы».
- Не может быть и речи о том, - убеждала нас мадам Ден, - что она почерпнула все эти знания из книг. Я узнала её по физическим и моральным признакам, а это не может обмануть.
Чтобы завершить раздел «идентификация» добавлю, что посол Дании Цале заявил, что господин Жильяр как – то признался ему, что во время первого посещения берлинского госпиталя, его жена, Шура (гувернантка великих княжон) сказала, что деформация правой ноги больной была такая же, какую раньше она видела у великой княжны Анастасии.
Шестое: Я коснусь вопроса о вкладе, положенным царём в Английский Банк. Та же мадам Ден, которая под присягой признала Анастасию, так же сообщила в нотариальном акте, составленном в Каракасе, что в Царском Селе – тогда, когда императорская семья была арестована, и царь отрёкся от престола – царица ему сказала: «Слава Богу, мы не будем нищими, у нас есть деньги в Английском Банке». Я не помню точную цифру, прибавила мадам Ден, но уверена, что царица говорила о миллионах золотых рублей.
Впрочем, царь сделал этот вклад до того, как разразилась война 1914 года, используя свои личные деньги. В предвидение возможных брачных союзов своих дочерей с иностранными принцами. Дмитрий повторил в заявлении, сделанном для «Le Figaro», то, о чем он уже сообщал в Picture Post годом раньше, что братья и сёстры царя в 1929 году в Лондоне, были объявлены наследниками почившего государя - императора, и, вероятно деньги ими уже были получены. Он забыл, что в 1928 году, за несколько дней до срока выплаты, американский адвокат Анастасии, мистер Фаллоу, выступил с заявлением запрета на все выплаты.
Седьмое: князь Дмитрий пишет, что «несомненно», все члены императорской семьи погибли в Екатеринбурге, и что это следует из доклада Соколова. Выражение «несомненно», уже включает в себя сомнение, а Соколов сам писал, что кальцинированные останки не позволили точно установить количество сожжённых трупов.
Восьмое: Дмитрий утверждает, что полиция констатирует, доказав убедительным способом (для неё или Шанцковских?), что Анастасия и польская работница Франциска Шанцковская, исчезнувшая примерно в то же время, когда она пыталась покончить с собой, это одно и то же лицо. Мне кажется вероятным, что он себя обманывает. Это заключение было сфабриковано детективом Кнопфом, уполномоченным двором великого герцога Гессенского, дяди Анастасии. Я вспоминаю смачный русский акцент герцогини Лейхтенбергской (урождённая княжна Репнина), когда она сказала мне на немецком: «великий герцог Гессе истратил 25000 марок (это приблизительно 5 миллионов старых франков), заплатив этому детективу. Он мог бы израсходовать всего 80 марок, если бы купил билет в Зееон и обратно, чтобы увидеть нашу больную и опознать её сам».
Теперь я перехожу к девятому пункту ошибок, может быть, неосознанных, которые я нашёл в письме Дмитрия. В двух местах своего письма он утверждает, что говорит от имени всей своей семьи. Между тем, великий князь Андрей, я могу это доказать, сам утверждал в 1928 году, спустя 10 лет после убийства императорской семьи, что он был потрясён, узнав, что все живущие члены царской семьи подписали, или одобрили заявление, в котором говорилось, что Неизвестная не может быть княжной Анастасией. Из сорока четырёх родственников Анастасии только двенадцать поставили свои подписи. Из них только двое видели ту, которая сумела спастись из екатеринбургского ада, надеясь на помощь и любовь близких…
Среди писем сторонников или близких царя, было письмо, одно письмо, адресованное лично мне, стиль которого растрогал меня. Его прислала мадам Губерт Монтбризон, урождённая Ирина Романова, княжна Палей. Мадам Монтбризон, по факту первого брака, была невесткой великого князя Александра и великой княжны Ксении.
Убедившись в моей добросовестности и добросовестности мадам Боткиной, мадам Монтбризон написала следующее:
И, всё-таки, имеются два значительных факта:
1) Непостижимо, что господин Жильяр, больше, чем кто – либо, живший в тесной близости к императорской семье, доказавший её свою полную преданность, мог отказаться, без достаточно веских причин, признать в мадам Андерсон сестру молодого наследника, свою ученицу, если это одна и та же персона.
2) Примерно в 1926 году, когда мадам Мельник - Боткина встречалась в доме моей матери с великим князем Александром, я в Париже лечилась у доктора Костритского, стоматолога императорской семьи. Он также принимал участие в опознавании «Неизвестной из Берлина». Я задала ему вопрос, касающийся опознавания, и он мне ответил следующее: «Расположение зубного ряда на челюсти является особенностью каждого индивидуума, и даже сильные удары не смогли бы изменить его структуру. Я вам гарантирую, что зубной ряд, который я недавно рассматривал, не соответствует зубному ряду ни одной из четырёх великих княжон».
Не в обычаях моей семьи, продолжала мадам Монтбризон, бросать своих, тем более, после той драмы, которую мы все вместе пережили.

Утверждения этой дамы, в добросовестности которой я не сомневаюсь, а так же факты, о которых я узнала позже, заставили меня встретиться с дочерью доктора Кострицкого. Она, как и её покойный отец, выбрала профессию хирурга – дантиста. Я знала, в противовес тому, во что поверила мадам Монтбризон, что доктор Кострицкий не встречался с «Неизвестной из Берлина».
Герцог Лейхтенбергский, скрупулёзно честно относящийся к своим расследованиям, тщетно пытался уговорить бывшего дантиста царя, который жил в Париже, приехать в Зееон и осмотреть больную. Дубликаты писем, которые у меня имеются, это подтверждают. Кострицкий не приезжал в Зееон, больная, со своей стороны, не выезжала в Берлин. Учитывая это, герцог сделал вывод, что показания были сделаны в результате давления на него. На самом деле, двумя годами раньше (в 1925), Кострицкий готов был приехать в Берлин, но профессор Руднев счёл его приезд бесполезным.
В 1927 году, отчаявшись увидеть Кострицкого у себя, Лейхтенбергский попросил своего дантиста сделать слепок челюсти своей протеже. Герцог сам отвёз слепок в Париж, чтобы доктор Кострицкий его рассмотрел.
Доктор Блаттл (дантист Лейхтенбергских) выступал 5 декабря 1958 года в Розенхайме, в Баварии, перед местным трибуналом и давал показания по этому вопросу. Он представил слепок и перечислил письменно все отклонения. Которые имелись, включая отсутствующие зубы.

Доктор Кострицкая, с которой я встретилась, так же, как и мадам Монтбризон, была убеждена, что её отец видел мадам Чайковскую – Андерсон в Берлине. Я уверила её, что ничего такого не было, и поинтересовалась, в каком году произошла эта поездка. Она не смогла указать дату.
- Я была слишком маленькой, - ответила она.
- Ваш отец, - спросила я, - тогда, когда уезжал из России, имел при себе слепки челюстей великих княжон?
- Чего вы хотите? Он бежал, ничего не захватив с собой.
- Тогда на каком основании он мог утверждать, что челюсти не идентичны?
- По памяти. Я помню, как он однажды говорил: «Это невозможно, это не её челюсть, как можно представить, чтобы челюсть одной из великих княжон была в таком ужасном состоянии?»
Верный своему долгу до конца, доктор Кострицкий добился разрешения приехать в Тобольск. Он мог лечить великую княжну Анастасию до начала 1918 года. Но с того времени столько всего произошло! Какому жестокому обращению ей пришлось подвергнуться (удары оружейным прикладом и штыком) прежде, чем ей удалось сбежать из дома Ипатьева. А удалось ли?
Во время новой встречи я рассказала мадам Монтбризон, что мне ответила дочь доктора Кострицкого. Она была потрясена.
- Я абсолютно ему поверила, когда он сказал, что встречался с ней в Берлине. Но, еще эти ужасные деньги! Как может кто - то из нашей семьи, ради получения наследства отказаться признать одну из своих?
Мне нечего было ей сказать. Татьяна Боткина мне говорила то же самое. Она также была уверена, что деньги в этом деле не играют никакой роли.
Остается тот факт, что ещё до мадам Ден вопрос о деньгах затронула Неизвестная. Она рассказала о денежном вкладе, который должен был находиться в Английском Банке, и чтобы иметь доступ к ним, необходимо было знать секретный шифр. Этот шифр, насколько она помнила, состоял из четырёх первых букв имён великих княжон - О.Т.М.А. Она также добавила, что в Тобольске, в её присутствии отец, разговаривая с её матерью, сказал, что доверил деньги министру, имени которого она не помнит. Она помнит только, что у него было короткое имя и немецкий акцент. Исходя из этого, можно сделать вывод, что речь шла о бывшем царском министре финансов, господине Питере Барке, другого не было.
Некоторые из друзей «Неизвестной» отвернулись от неё, и я сделала попытки разобраться в этом вопросе. Из письма мадам Семёновой – Тяньшанской, дочери покойного министра финансов, я узнала, что легенда о деньгах безосновательна.

…я знала от моего отца, сэра Питера, который был министром финансов России с февраля 1914 года до начала революции, что в 1916 году император отказался вывозить из России даже малейшую часть капитала.
После революции мой отец обосновался в Англии. Монтагю Норманн предложил ему сотрудничество с Английским Банком «Managing Director of the Anglo – Austrian», а затем с «Anglo – International Bank», для восстановления центральной Европы.
Когда у великой княжны Ксении возникли денежные трудности, король Георг V попросил моего отца заняться делами великой княжны. Тогда мой отец пытался найти хоть что-то, что могло принадлежать императорской семье. Это могло бы помочь великим княжнам Ксении и Ольге. Он нашёл незначительные суммы в Немецком Банке, так как перед войной 1914 года русские деньги упали в цене.
Если бы имелось, хоть какая-то сумма в Английском Банке, отец знал бы об этом и сказал нам…

Я не знала, чему верить. Когда она любезно пригласила меня на завтрак, мы вместе попытались разобраться в этом вопросе.
Эти английские деньги подобно Лох – Несскому чудовищу, то появляются на страницах газет, достигая огромных масштабов, то снова исчезают, а затем, неожиданно, возникают вновь.
Серьёзная лондонская газета «Observer», судя по дате, была последней, кто обратился к этой теме. Мне был выслан сокращённый вариант статьи. Она не касалась дела Анастасии. «Observer» начала рассказывать историю крупных английских банков, и вот что она сообщила о банке «Baring brothers»:

В истории банков Америки семья Баринг стоит на втором месте после Ротшильда. Эта удивительная семья, состоявшая из четырёх человек, прибыла из Бремена в 18 веке. Находясь под покровительством королевы Виктории, они процветали. Дом был основан текстильным фабрикантом, сэром Франциском, известным по прозвищу «Главный торговец Европы». Он умер в 1818 году, оставив наследникам кроме имущества 7 миллионов ливров.
До 1850 года Баринги играли важную роль в финансовых делах Америки. В середине 19 века говорили, что существует шесть могущественных держав: Англия, Франция, Россия, Австрия, Пруссия и Baring Brothers. В 1830 году в Южной Америке разразился экономический кризис и Баринги серьёзно пострадали, но снова выплыли на поверхность в Английском банке. Романовы, в числе прочих, были их особыми клиентами. Утверждают, что Баринги до сих пор владеют вкладом Романовых на сумму, превышающую 40 миллионов золотых рублей.

Как только я прочитала эту статью, от 11 января 1959 года, я сразу же написала главному редактору газеты, с просьбой ответить мне на два вопроса. Первый: Что вы знаете ещё о золоте Романовых? Второй: Вы получали письма с протестами, так как я лично не могу касаться этой темы без того, чтобы не поднялась бурю негодования?
Он мне сразу же ответил, и я перевела текст с английского:

Спасибо за ваше письмо, я подколол его к материалам «Секретные войны Бишопсгэйт» (La Secr;te Bataille de Bishopsgate) от 11 января. У меня нет других подробностей о золоте Романовых, так как английские банки очень сдержаны в освещении этого вопроса. Но, я предполагаю, что если вы им напишете, они могли бы вам кое – что рассказать. Нет, я не получал писем с протестами, касающихся золота Романовых. Хотя эта история в общих чертах кажется вполне правдоподобной.
Подпись: Энтони Сэмпсон

Два других письма, более ранних, я нашла в документах покойного мэтра Фаллоу. Это американский адвокат мадам Андерсон, которого нанял Глеб Боткин, когда она находилась в Соединённых Штатах. Письма наглядно показывают, до какой степени он был раздражён, имея дело с английскими банками. Одно письмо адресовано некоему господину Жильберу Ф. Кеннеди, который, был лондонским партнером мэтра Фаллоу. Второе письмо является ответом на первое. Вот фрагменты письма, отправленного мэтром Фаллоу Жильберу Ф. Кеннеди:

…Вчера у меня состоялся долгий разговор с великой княжной и Глебом Боткиным. Я показал им ваше сообщение. Великая княжна мне сказала, что её отец вполне конкретно заявил, что сделал вклад в Английский Банк на сумму 5 миллионов рублей на имя каждой из своих дочерей и на своё. Этот вклад, добавил он, был осуществлён одним из его представителей в Лондоне перед революцией. Он назвал имя этого человека, но она помнит только, что у него был немецкий акцент…
Она также сообщила мне, что в Англии, у её отца  был дорогостоящий охотничий домик, который она хотела бы унаследовать, как единственный, оставшийся в живых, ребёнок царя. Я хочу, чтобы вы нашли детальное описание этого домика и выслали мне незамедлительно…
Я прошу вас также сообщить мне, имеется ли у вас какая либо связь с Финляндией через корреспондентов, способных быстро оценить возможность юридических прав великой княжны Анастасии. Здоровье её значительно улучшилось, и она готова сражаться за свои права со всем миром.
Если передачу нужных мне сведений, возможно, осуществить лишь в юридическом порядке, то сообщите, сможете ли вы добиться распоряжения английского суда на право просмотреть книги Английского Банка. Необходимо найти следы этих вкладов, по 5 миллионов рублей, и узнать, от чьего имени они были сделаны? Великая княжна Анастасия готова подписать все необходимые бумаги, позволяющие бросить вызов Английскому Банку, держателю этих вкладов.
У меня не осталось ни малейшего сомнения в том, что касается идентификации великой княжны. Недавно я видел мадам Лидс, урождённую княжну Ксению Романову и её мужа, у которых великая княжна жила в течение шести месяцев. Они оба меня заверили, что не может быть никаких сомнений в идентификации их протеже. Она действительно великая княжна Анастасия. Возможно, настанет день, когда появятся другие доказательства, как здесь, так и в других местах.
Ваш                Эдвард Фаллоу

Ответ господина Ж. Ф. Кеннеди господину Фаллоу.

«Дело великой княжны Анастасии».

Дорогой господин, Фаллоу.
Со времени отправки моего письма от 3 июля, касающегося вышеуказанного дела, у меня состоялся на эту тему разговор с сэром Вильямом Лииз (William Leese). Это один из владельцев адвокатской конторы «Freshfelds, Leese and Muns». Посылаю вам копию официального письма, полученного от них.
«… Наше положение адвокатов Английского Банка (Bank of England), не позволяет нам, к большому сожалению, заняться этим делом. Тем более, мы не можем вторгаться в конфиденциальные дела Банка. Господин Фаллоу может воспользоваться услугами другого адвоката, если он собирается продолжать свое расследование…
5 июля 1928».
В результате этого, я выбрал лондонского адвоката Годфрея Верри (Godfrey Warr), которого я очень хорошо знаю. Он гораздо талантливее своих коллег, и всегда интересовался моими расследованиями. После того, как я рассказал ему, какую позицию (впрочем, вполне понятную) заняла «Freshfields», мы обсудили этот вопрос и набросали на листе бумаги текст уведомления для Английского Банка, Ллойд Банка, Барклей Банка и для других банковских учреждений. Английский банк пока никак на это не прореагировал. Ллойд Банк ответил отказом, заявив, что не уверен в нашем праве вести расследование. Однако, он «считает», что ни он, ни его филиалы не являются хранителями этих вкладов. Барклей Банк дал аналогичный ответ. Мы тоже считаем, что в этих банках не могут быть размещены вклады, сделанные царём. По всей вероятности, он имел дело с Английским Банком…*

Я не стала писать ни в Английский Банк, ни в банк Баринг. Адвокат Фаллоу, будучи значительной фигурой, совершил несколько поездок в Англию. Он был гостем управляющего Английским Банком, сэра Монтагю Норманн, но так и не смог ничего выяснить. Возможно, это объясняется тем, что деньги, о которых идёт речь, были переведены в банк Baring Brothers. Существуют они или нет, я не знаю. Я думаю, что это одна из тех проблем, решение которых мне не суждено узнать.

*Эти письма были опубликованы во французском переводе книги «I am Anastasia» Крюга фон Нида, выпущенном издательством Del Ducca. (Прим. Д.О.)


Глава десятая
Кто такая Франциска Шанцковская?

И всё же, кто такая Франциска Шанцковская? Полячка, ссылки, на имя которой появилось в письмах великих герцогов здравствующих русских князей из дома Романовых.
Я уже говорила о невероятной путанице, в которой я пыталась разобраться, познакомившись с жизнью Неизвестной. Мне не удавалось развязать этот гордиев узел.
 Может быть письма и фотографии, опубликованные мадам фон Ратлеф – Кайлман в немецкой «Nachtausgabe» и шум, возникший вокруг них, спровоцировали берлинскую полицию внезапно начать расследование дела. Дела о существовании, которого им было известно ещё с 1920 года? А может быть, и скорее всего так и есть, великий герцог Гессе затеял это расследование, узнав, что однажды Неизвестная рассказала, что он тайно ездил в Россию в 1916 году к врагам Германии? А, может быть, детектив Кнопф состоял на службе у великого герцога, как это утверждала герцогиня Лёхтенбергская в разговоре с принцем Сакс – Альтенбургским? А, может быть, напротив, его субсидировала редакция газеты «Nachtausgabe», чтобы проверить высказывания мадам Ратлеф – Кайлман, которые она сделала по ходу своих публикаций? Но, скорее всего, финансирование расследования обеспечивал Великий герцог Гессенский.
Я читала, одну за другой статьи, появлявшиеся в печати с интервалом в пятнадцать дней. Были статьи мадам Ратлеф – Кайлман, а так же статьи с противоположной точкой зрения. Последние были удивительно похожи друг на друга. Их цель была сорвать маску с «авантюристки». Стараясь казаться совершенно беспристрастными, авторы этих статей описывали лишь внешнюю сторону дела, в то время, как мадам Ратлеф – Кайлман, по просьбе одного из наших редакторов, попыталась провести расследование. Это расследование вывело её на полицию, где она обнаружила заявление родственников полячки, Франциски Шанцковской, которая, несколько лет тому назад находилась в том же возрасте, что и Неизвестная. Проживая в Берлине, она яко бы внезапно исчезла, за несколько дней до того, как Неивестную вытащили из Ландверского канала. Спустя дня два после публикации статьи Ратлеф – Кайлман, объявилась дочь хозяйки, у которой проживала эта полячка…она появилась неожиданно…
Здесь я позволю себе немного поразмышлять: какой уважающий себя редактор, обнаружив в полиции пресловутую книгу для записей, в которой имеются имя и адрес хозяйки исчезнувшей, которую сейчас разыскивают, не поспешит к этой хозяйке? Какая газета будет спокойно ждать, скрестив руки, «внезапного» появления дочери хозяйки?
Вопрос бесполезный. Недавно я встретилась с редактором Луке, тем, кто занимался «делом Анастасии» в «Nachtausgabe» и поговорила с ним. Он заявил, что легенда о том, будто расследование, начатое полицией в 1927 году, спровоцировано газетой, редактором которой он тогда был, придумана для того, чтобы «сохранить лицо». На самом деле история Шанцковской была куплена у дочери хозяйки, мадемуазель Дорис Винжендер, потому что та угрожала, что продаст её конкурирующей газете Berliner Tageblatt. Тогда спрашивается, какую роль играл детектив Кнопф? Кто втянул его в это дело? Кто ему платил, какова была его связь с мадемуазель Винжендер? А происходило это так: однажды утром эта самая Дорис явилась в редакцию «Nachtausgabe»и угрожающе заявила, что если её немедленно не примут, она тотчас же отправится к конкурентам. Используя шантаж, она добилась того, что её быстро проводили к редактору, где она рассказала следующее:
- Вы опубликовали фотографию особы, называющей себя великой княжной Анастасией. Я узнала в ней жилицу моей матери, рабочую – полячку, которая несколько раз жила у нас. В последнее время она вела себя очень странно, Вероятно завела любовника, часто отсутствовала, а к 20 февраля 1920 года исчезла. Я могу о ней сообщить много разных деталей, но прежде я хотела бы узнать, сколько вы заплатите мне за мой рассказ?
Ей предложили 1500 марок, она согласилась не торгуясь. «Nachtausgabe» спокойно вздохнула, конкурентов в этом деле у них не будет.
Дорис Винжендер сдержала слово. Она описала жиличку, рассказала о некоторых физических и моральных особенностях работницы, которые совпадали в некоторых моментах с тем, что приоткрыла мадам фон Ратлеф в своих статьях.
- Наша Франциска много читала, но когда у неё было плохое настроение, она проводила целые дни в кровати, отвернувшись лицом к стене, не общалась, ни с кем, добавила Дорис.
- Впрочем, мы видели её один раз, два года спустя после её исчезновения. Она появилась в один из августовских дней 1922 года и оставалась у нас три дня. Она сказала, что её похитили русские. Чтобы спастись от них, она предложила мне обменяться с ней одеждой, надеясь, что тогда никто её не узнает.
- Мы поменялись одеждой. Я отдала ей костюм, который уже носила, она мне оставила пальто из верблюжьей шерсти и розово-лиловое платье. Мы также обменялись и нижним бельём.
Когда Дорис Винжендер спросили, во что была одета польская работница в 1920 году в день её исчезновения, она, через семь лет после случившегося, подробно описала её одежду, которая целиком соответствовала тому, во что была одета спасённая из канала.
Здесь есть о чём подумать! В течение двух лет, с 1920 по 1922 год, полиция Берлина разыскивала тех, кто может опознать Неизвестную. Она помещала её описание в газетах, проводила очные ставки, даже в Дальдорфе. И вдруг в 1927 году появляется персона, показания которой позволяют установить её личность?
Запись полиции о полячке Шанцковской, якобы, находилась в Префектуре, почему же не было заявлено властям, что эта запись исчезла в феврале 1927 года? На самом деле, полицейской записи, факсимиле которой воспроизведено в книге Жильяра ««La fausse Anastasia»», в момент появления Дорис Винденжер не существовало. Она принесла только регистрационную книжку, которая имеется у каждой хозяйки, сдающей жильё. Это обычно практикуемый порядок.
На вопрос, почему не было сделано уведомления об исчезновении записи, нам ответили, что Винжендеры, беспокоясь об исчезнувшей жиличке, случившееся, якобы, в феврале 1920 года, не уведомили об этом органы правопорядка. Имеется только запись, датируемая мартом, указывающая, что Франциска Шанцковская «уехала, не оставив адреса».
Таким образом, мы видим, что, несмотря на скрупулёзно точные сведения, которые сообщила Дорис Винжендер, совпадающие с тем, что сообщала мадам Ратлеф – Кайлман, ни в одном из юридических документов не были найдены.
Матери Франциски Шанцковской, крестьянке, в Hygendorf, в Померании, сообщили об исчезновении её дочери. Розыск, о котором она просила, оказался безрезультатным. Она признала, как ей подсказала полиция, что дочь её погибла, оказавшись жертвой садиста убийцы Кауффманна, преступления которого держали в страхе немецкое население.
Когда, спустя два года, Дорис Винжендер снова встретила Франциску, она не отправилась к матери, оплакивающей свою дочь, она также позабыла сообщить в полицию о появлении своей жилички! Разве можно в это поверить?
Зато на этот раз ничего, абсолютно ничего не было упущено газетой «Nachtausgabe», поскольку всё находилось под контролем Кнопфа. Тогда друзья Анастасии организовали собственное расследование.
Работники газеты навестили старую крестьянку Шанцковскую и сообщили, что дочь её жива. Её много расспрашивали и добились получения фотографии Франциски. Эта фотография была опубликована в «Nachtausgabe» рядом с фотографией Неизвестной.
«Сходство видно невооружённым глазом», заявили противники Претендентки.
Похожи они? Да, есть сходство, хотя трудно распознать, сколько ретуши было нанесено на клише оригинала, который подарили Жильяру, чтобы он поместил его в книгу ««La fausse Anastasia»».
Эксперты берлинской полиции, сравнив две фотографии, вскоре заявили, что мочки ушей Неизвестной и полячки, насколько возможно их разглядеть, абсолютно различны. Официальные документы, которые я читала, нигде больше об этом не упоминают, тогда как, заявление экспертов антропологов, заявивших, что уши Неизвестной не соответствуют ушам великой княжны Анастасии широко распространено.
«Nachtausgabe», под воздействием всё того же Кнопфа, опубликовала дополнительные доказательства схожести Неизвестной с исчезнувшей полячкой. Дорис Винжендер утверждает, что сохранила одежду, оставленную ей Франциской Шанцковской во время её мимолётного появления в 1922 году (пальто из верблюжьей шерсти, розово – лиловое платье, нижнее бельё с пометкой А.Р.) Разыскали адреса Кляйстов и Швабе. Нашли первых покровителей больной и принесли им одежду, которую сохранила мадемуазель Дорис Винжендер, чтобы они высказали своё мнение.
Пальто стало «бежевым жакетом», идем дальше: на белье не было никаких инициалов, а розово – сиреневое платье стало бледноголубым!
- Я всё перекрасила, сказала Дорис Винжендер.
Швабе и Кляйсты признали каждый из этих предметов!
Заглянем в годы с 1920 по 1922. В Германии тогда все ткани были «ersatz». Ни один «ersatz» не выдерживал химического воздействия. Чтобы из розово – сиреневого сделать бледно - голубое, нужно было сначала обесцветить ткань, а затем снова окрашивать (я знаю эти детали, так как разговаривала с экспертами). Если рассказ Дорис Винжендер признать полностью правдивым, то места сомнениям не остаётся: Неизвестная, без сомнения, была мифоманкой или авантюристкой. С другой стороны, если дать себе труд, заглянуть в глубину её показаний и подумать о последствиях, которые они повлекут за собой, появляется некий скептицизм. Ну, а если ещё раз вернуться к вопросу одежды, то не могу не заметить, что Дорис Винджер не переставала нас удивлять. Дорис Винжендер, ставшая мадам Риттманн, в мае 1958 года предстала перед судом Гамбурга. Там она выступила с другими заявлениями, которые имели вид окончательных. Но я не буду забегать вперёд.
В то время, когда Неизвестная жила у герцога Лейхтенбергского, «Nachtausgabe» выступила с рядом сенсационных статей, с целью сбросить маску с авантюристки. Это было, как ураган, зависший над Зееоном, тогда как на небе не было ни одного облачка.
В Дании совсем не были удивлены. Тамошняя полиция мобилизовала все силы, чтобы в союзе с берлинской полицией вытащить это дело на свет, хотя Неизвестная никогда не появлялась в Дании. Вероятнее всего, это была инициатива Великого герцога Гессе, который запросил у руководства берлинской полиции материалы по делу Шанцковской. Он нашёл рьяного помощника в лице господина Жильяра, непримиримого врага всего немецкого. Жильяр в своей книге о последних днях царя, выдвинул собственный непроверенный тезис, согласно которому, убийцами императорской семьи были вовсе не русские. Чтобы совершить это злодеяние, были использованы немецкие военнопленные и австро – венгры. (Официальная версия говорит, что это были латышские стрелки). Жильяр отдал собственные документы в распоряжение берлинской газеты.
Герцог Лейхтенбергский, находясь в Париже, принял у себя детектива Кнопфа. Последний, якобы, был наделён полномочиями руководством полиции Берлина, просить о немедленной встрече, проживающей в Зееоне женщины, с важными свидетелями. Встреча должна состояться в Берлине.
Герцог Лехтенбургский негодовал:
- Эта молодая женщина находится под моим покровительством, заявил он. Она останется в Зееоне. Требуемая встреча может состояться только там.
И тут становится известным, что, согласно заявлению дирекции полиции Берлина, она не знает ни о какой встрече!
Господа Кнопф и Луке, редактор «Nachtausgabe», первыми появились у больной. Они увидели на шезлонге маленькое несчастное создание, смотревшее на них испуганными глазами. Что могли они сказать? Они никогда не видели ни полячку, ни великую княжну… После них в маленький салон ворвалась Дорис Винжендер:
- Это она, это Франциска, кричала она, с трудом сдерживаясь, чтобы не сказать правду.
Больная не реагировала. Она только попросила, чтобы эту надоедливую свидетельницу вывели.
Эти печальные события произошли после отъезда мадам Боткиной весной 1927 года, и в канун приезда её брата Глеба.
Однако, следующая встреча, наиболее значительная, которую организовал сам Лейхтенберг, происходила в те дни, когда Глеб Боткин находился в Зееоне. Речь пойдёт о встрече неизвестной с братом полячки, Феликсом Шанцковским. Попросили приехать мать Шанцковских, но она отказалась. Она решила, что её сын, который был дружен с сестрой, может сам справиться с этим драматическим опознанием.
Феликс, работавший на шахте в Руре, приехал в Баварию. Само собой разумеется, что его поездка была оплачена. Он ожидал встречи в гостинице Вассербурга, города, расположенного по соседству с Зееоном. Герцог Лейхтенбергский привез свою больную «малышку» в коляске, не сказав ей о цели их прогулки. Они вместе прошли с ней в садик при гостинице, где их встретил Феликс Шанцковский. Неизвестная смотрела на него, не высказывая никакого волнения. Она не понимала, зачем этот иностранец захотел с ней встретиться. Он обратился к ней на диалекте своей провинции, и было видно, что она его не понимает. Тогда он заговорил с ней на немецком языке.
Он обошёл вокруг и долго на неё смотрел.
- Это может быть она, - сказал он, - может быть она, конечно, но как она изменилась!
Он посмотрел на неё ещё раз, и в течение вечера высказал своё окончательное мнение:
- Это она, это Франциска!..
Герцог Лехтенбургский вернулся к себе. Голова его шла кругом. Всего два дня назад Глеб Боткин узнал в его протеже великую княжну Анастасию, а сегодня Феликс Шанцковский узнал в ней свою сестру, польскую рабочую!
На другой день, прежде, чем тот покинет Вассербург, герцог попросил Феликса Шанцковского поставить свою подпись под заявлением, в котором он клятвенно подтверждал, что узнал в Неизвестной свою сестру Франциску Шанцковскую, исчезнувшую в 1920 году. И тут внезапно тот взял свои слова обратно:
- Нет, - сказал он, - я не буду ничего подписывать, тем более, что я не узнал её. Эта дама очень отличается от моей сестры; сходство есть, но это не она. Пусть всем будет хуже, но я не узнал её.
В 1938 году, одиннадцать лет спустя, состоялась вторая встреча мадам Андерсон, на этот раз, с двумя сёстрами Шанцковской и её двумя братьями, один из которых, Феликс, уже появлялся. Результат был примерно тот же, что и в 1927 году. Лишь одна Гертруда Эллерик, самая старшая из сестёр, заявила, что узнала Франциску, но в протоколе, отражающем процесс опознания, её подписи не было…
В мае 1959 года, мадам Эллерик, снова сделала запрос по поводу проведения следственных действий. Я познакомилась с одним из писем, которые мэтр Крампфф, адвокат из Мекленбурга, ей написал раньше. Предлагаю перевод этого письма:

11 апреля 1959.
…В результате расследований и вашей встречи с мадам Андерсон, определилось, что вы не единственная признали в ней вашу сестру Франциску…как следует из составленного тогда протокола. Ваши братья и сёстры тоже узнали её, но не хотели об этом говорить, чтобы не мешать карьере своей сестры…
В течение этого периода ваша сестра Мария умерла, а ваш брат Валериан переехал жить в Польшу. Остаетесь только вы и ваш брат Феликс, чтобы предстать перед судом в Гамбурге.
Также сообщаю вам, что имеется распоряжение, согласно которому любой, преследуемый в судебном порядке, не должен бояться наказания за совершённое, когда то деяние. Каждому из вас ничего не угрожает, если вы говорили правду…

Этот, едва прикрытый вызов, адресован Феликсу Шанцковскому, предложенный с вложенном в него новым смыслом, касается идентификации мадам Андерсон им и его сёстрой. На тех двух встречах, состоявшихся в 1927 и1938 годах, он отрицал, что признал Франциску. Затем следует послание в адрес Феликса Шанцковского от дочери мадам Эллерик, написанное по распоряжению её матери. Ещё раз я попробую сделать перевод по памяти, но оригинал этой пьесы можно найти в досье трибунала или у адвокатов.

Дорогой дядя, появились кое – какие новости. Речь идёт о твоей сестре Франциске. Они хотят снова кое-что узнать…Дорогой дядя, ты должен вспомнить то, что ты говорил прежде… ты должен только всех поддержать и больше ничего. Не нужно, чтобы думали, будто это твоё второе заявление. Ну вот, дорогой дядя, теперь ты знаешь, как себя вести…
Таким образом, стало ясно, что задача Шанцковских, угождать тем, кто хочет скорее свернуть это дело. Заманчивая возможность быстро и просто разоблачить Неизвестную, при условии, что окончательные доказательства принадлежности мадам Андерсон к императорской семье (даже предполагая, что она Анастасия) никогда не будут найдены. Но здесь можно заметить некоторую двусмысленность, которая бросает тень подозрения на показания свидетелей: племянница пишет своему дяде, чтобы напомнить, как он должен себя вести!
Мадам Мадзак, с которой я познакомилась в январе 1958 года в Чёрном Лесу и после этого много раз встречалась с ней, сказала мне, вспоминая встречу мадам Андерсон с братом и сёстрами Шанцковскими в 1938 году в Ганновере:
- Я присутствовала при этом, и я видела и сестёр и брата. Анастасия абсолютно отстранилась от всего этого. Они просили её пройтись, рассматривали её анфас и в профиль, они ругались и спорили. Феликс, брат, тогда заявил:
- У неё такие маленькие ноги, а Франциска носила обувь 39 размера.
Мадам Эллерик пыталась напомнить мадам Андерсон, что когда – то они были подругами. Но на Анастасию это не произвело никакого впечатления. С невероятным терпением она делала всё, что от неё просили, а затем ушла со мной, не проявив никакого волнения.
- На другой день я зашла в канцелярию полиции, чтобы узнать окончательные результаты; мне сообщили, что трое не признали свою сестру, а мадам Эллерик не стала подписывать протокол.

На этом, дело Шанцковских можно закрыть... Но прежде, чем закончить эту главу, я хотела бы только, рассказать о странном заявлении, которое было сделано в Kevellaar, в Германии, свидетелем, неким господином Бруно Граншицким, проживавшим в районе Данцига, откуда Франциска Шанцковская «была родом». Он сообщил в июне 1958 года мэтру Леверкуэну о случае, в результате которого он познакомился с полячкой:

Доктор Леверкуэн, писал он, извините меня, если я вас побеспокоил. Я только хочу вам сообщить о двух случаях, которые произошли в 1920 и в 1922 годах, так как я недавно прочитал, что вы защищаете мадам Андерсон.
Первый раз это было в июле 1920 года, когда я на центральном вокзале  встретил очень робких шестерых девушек. Я подошёл и разговорился с ними. Оказалось, так сложились обстоятельства, что они едут в Лондон. А здесь они ждали господ, которые должны позаботиться о том, чтобы их отправить. Адрес был: Лондон, Бедфорд Роуд… К несчастью номер я  забыл.
Так как у девушек не было денег, я купил им кофе с тартинками. Разговаривая с ними, я узнал, что пятеро из них, родились в Варшаве, а одна из Borock, том, что в районе Karthaus. Её звали Шанцковская, и мне кажется, Франциска. Молодые девушки обещали мне написать, когда приедут в Лондон, но я не получил ни письма, ни ответа…
Два адвоката мадам Андерсон встречались с господином Граншицкими и просили его кое - что уточнить в деле Франциски Шанцковской. Их интересовали документы, которые он видел. Узнав, что она жила недалеко от его родного города, он очень ею заинтересовался. Граншицкий знал также, что девушки должны были уехать в Англию 14 июля 1920 года на корабле, носящем имя «Премьер»!
Дело становилось очень интересным. Я решила поехать в Лондон, чтобы попытаться найти следы эмигрантки Шанцковской.
Если, каким – то чудом, мне удастся найти доказательства, что Франциска уехала 14 июля 1920 года, когда Неизвестная уже находилась в приюте Дальдорф, тогда появиться доказательство, что ничего общего между ними нет, да и пропавшая будет найдена.
Увы! Проникнуть в Home Office britanique (Министерство внутренних дел) так же трудно, как и в Кремль (или в хижину затворницы Чёрного Леса). Когда же мне удалось добиться встречи с чиновником, занимающимся этими вопросами, он мне не оставил никаких надежд:
- Всё это секретная, и даже сверхсекретная информация, сказал он мне. Мы никогда не сообщаем имён эмигрантов.
Я рассказала ему историю Анастасии, чтобы объяснить, почему я хочу знать правду. Рассказ ему показался «очаровательным».
- Попросите адвокатов написать нам, посоветовал он, может быть, удастся как – то удовлетворить их просьбу.
Я не нашла Франциску Шанцковскую и не смогла порадовать ни защитников мадам Андерсон, ни саму себя. У меня даже нет уверенности, что подобное путешествие состоялось. Я отправилась в Ллойд, где узнала, что 6 пароходов под именем «Премьер», принадлежащих к шести разным кампаниям, плавали в 1920 году. Я узнала адреса, по крайней мере, пяти из них, так как шестая исчезла. Три кампании, в которые я написала, мне ответили, что имя Франциски Шанцковской не фигурирует ни в одном из списков за всю навигацию 1920 года. Одна кампания, La Cosens and C Limited, сообщила мне, что её пароход «Премьер»слишком мал, чтобы пересекать море. Последняя кампания не ответила ничего.
Так бесславно закончилось мое расследование дела Шанцковской. Но я не теряю мужества.

Примечание.
В дополнение к предыдущей главе необходимо добавить, что в архиве Великого князя Андрея Владимировича Романова, находящегося в ГАРФе я познакомился со сравнительной таблицей телесных примет Анастасии Чайковской и Франциски Шанцковской, созданной на основании медицинских карт 1920 года обеих женщин. (ГАРФ. Ф 10060. Оп.1. Д. 70. Л. 122. Подлинник. Машинопись). Данная таблица наглядно показывает абсурдность попыток представить Анастасию Франциской Шанцковской. Ниже приведено содержание данного документа.

Сравнительная таблица телесных примет
Анастасии Чайковской и Франциски Шанцковской.

20 Декабря 1928 года

Г[оспо]жи Чайковской                Г[оспо]жи Шанцковской

1. На черепе, в височно-теменной области
 и затылочной части справа есть рубцы,
 происшедшие от ушиба твердым предметом._________На черепе повреждений нет.
2. На лбу, справа еле заметен маленький
 белый шрам. На лбу шрамов нет.
3. На верхней челюсти недостает 10 зубов,
 а на нижней 3.__________________________________Все зубы в целости.
4. На грудине найден рубец, след гранулемы
 туберкулезного характера._______________________На грудине рубцов нет.
5. В области живота, под грудью, видны
 черно-синие пятнышки, покрывающие
 пространство приблизительно в ладонь.___________На животе никаких пятен нет.
6. На правой стороне шеи за ухом и ниже его,
 находятся бородавкообразные выступления.________Бородавки нет.
7. На правой лопатке заметны 6 очень
 маленьких пятнышек._____________________________Пятнышек нет.
8. На левой стороне спины заметен
 поверхностный рубец на высоте 3-4 -го
 грудного позвонка, примерно в середине
 между позвоночным столбом и лопаткой.
 По словам больной, на этом месте была
 вытравлена родинка.____________________________ Рубца нет.
9. На среднем пальце левой руки имеется
 шрам и палец малоподвижен.                Последний ногтевой сустав         
                безымянного пальца левой                _________________________________________________руки поврежден               
10. Большой палец правой ноги сильно
 выдается наружу.________________________________Ноги нормальные.
11. На левой ступне на подъёме и снизу
 имеются круглые шрамы, совпадающие
 между собой, можно предполагать
 штыковую рану.__________________________________Ступни не повреждены.
12. № обуви 36___________________________________№ обуви 39
13. № перчаток 6 1/4_____________________________        -


В дополнение к данному документу следует добавить о существенном гинекологическом отличии. К февралю 1920 года Анастасия была рожавшей женщиной. 29 сентября 1919 года она родила сына. Франциска Шанцковская на момент своего исчезновения детей не рожала.
(Прим. ред. В.М.)


(Окончание следует)