Дневник военных лет

-Спасибо большое! – сказал я библиотекарше, которая принесла мне архивные бумаги по моему заказу.

-Не за что, - прошептала она, и ушла, прошелестев своим старым и потертым платьем.

Я начал перелистывать рукописные желтые бумажки, печатные старые квитанции. От бумаги пахло старыми пыльными кладовыми. Я чувствовал себя сыщиком, пытающимся раскрыть преступление. На самом деле я писатель, и для следующего моего романа мне нужны были какие-нибудь исторические факты. И тут мой взгляд упал на маленькую черную книжечку.

Я взял ее, открыл и быстро прочитал первую страничку. «Дневник Василия Мельникова» - гласила она. Конечно же, находка меня сразу же заинтересовала. Я начал читать ее. И спустя примерно четверть часа я наткнулся на следующие записи.

11 сентября 1941 года.

Нас привезли в какой-то поселок. Названия я не знал, да и не интересовался. Везли нас в кузове грузовика, где мы тряслись и подпрыгивали на каждой кочке. Расселили нас в каком-то ангаре. Помню, спать приходилось на соломе. Мы подкладывали свои вещмешки под головы, ложились поближе друг к другу, что бы теплее было. Засыпали мы поздно. Уснуть было тяжело. Мы лежали в темном ангаре, смотрели в поток. Стояла тишина. Я очень боюсь эту тишину. Сам не знаю почему.

Днем мы строили укрепления. Кто-то копал, кто-то рубил дрова, постоянно менялись. Строили укрепления от фашистов. Копать было хуже всего. Ни кто не любил. Часто шли дожди, земля была сырая и холодная, и возить в ней, удовольствия мало. Кто рубил, тоже надрывался, таская огромные бревна. Дожди сводили нас с ума, словно это было проклятие. Потом снова ночь и убийственная тишина. Следом утро, работа. Мы надрывались, как могли, на благо родины.

Есть было нечего. Мы питались два раза в день. Утром и вечером. Всегда одно и тоже: жаренная на углях картошка, потому что у жителей были огромные запасы, правда, приходилось силой отбирать, им самим было нечего есть, да ломоть хлеба. Страшное недоедание мучило всех, слабость. Работать приходилось в нечеловеческих условиях. Но все на благо родины. Все для победы.

Нас пугали фашистами, тем, что те нападут внезапно. Но мы их не видели. Мы, молча, строили укрепления, копали окопы и боялись фашистов.

23 сентября 1941 года.

На нашу роту свалилась эпидемия. Туберкулез. Мой друг, Сашка, заболел первым. Мы все ужаснулись, когда он зашелся в кашле и сплюнул смачный ком крови. После него болезнь скосила еще десяток.

Их освободи от работы, изолировали ото всех. Они сидят в домике у какой-то старухи, а она лечит их травами, но это не сильно помогает. Просто создает видимость, самовнушение. Я тоже начал кашлять. Надеюсь это всего-лишь простуда. Так как сопли по колено уже давно, и не проходят, а все от того что в воде по колено, каждый божий день. Главное чтобы не туберкулез.
Замучили вши. Постоянно весь чешусь, когда снимаю одежду, потрясти, смыть грязь, они сапятся, как снег. Кажется, еще клопы постоянно кусают, но я уже привык.

Работать мы не прекращали ни на день. Мы окопали уже километров десять, поставили уже целую кучу преград, заминировали подход, а все мало. По роте уже пошел ропот, неудовольствия. Как бы не бунт не учинили.

По радио передают страшные новости. Говорят, мы терпим потери, немцы продвигаются вглубь страны. Но до нас они еще не дошли. После прослушивания радио всюду крики, все хотят идти бить фашистов, но вскоре все стихает. Си остается меньше и меньше.

Ночью опять тишина. Все уматываются так, что нет сил говорить, но и уснуть сразу же сложно, клопы и вши кусают, отвлекают. Ненавижу ночь. Ненавижу.
*                *                *

Я откинулся на спинку стула. Кажется, вот, то, что я искал. Сюжет для моей книги. Но читая этот дневник, я ужасался. Не так я представлял войну. Не такой. В моей фантазии стоят яркие картинки боя на суше, в воздухе. Ревущие самолеты, танки, герои в сверкающей форме, с чистыми улыбчивыми лицами. А что на самом деле: грязь, антисанитария, ужасные условия для жизни, а главное – отношение к людям. Отношение как к пушечному мясу. Как их могли поселить в ангаре, на соломе. Все это не укладывалось у меня в голове, но внутренности распирало от желания узнать, что же будет дальше, что станет с Васей Мельниковым.

1 октября 1941 года.

Есть стало нечего. Мы поголодали несколько дней,  но вымотанные строительством и уже изрядным недоеданием, не выдержали. Первым мы съели какого-то деревенского мужика. Он был уже преклонных лет, и войну врядли пережил бы. Потом начали есть самых слабых, то есть больных туберкулезом. Уже было не до них. Не до лечения. Больные уже жили рядом с нами, приходило их время, мы съедали. Вначале убивали, потом разрубали на куски, там, где до этого рубили коров. Мне тоже приходилось это есть, и сказать по правде, было вкусно.

Я себе отморозил пальцы на ногах. Они начали чернеть, стало больно ходить. Дожди идут, не переставая каждый день. Земля сырая, спать холодно, боюсь, как бы теперь не отморозить себе еще о почки, но это не самое страшное. Я заболел туберкулезом, несколько раз откашлялся  с кровью, но пока никто не знает. Боюсь съедят.

Тут больше нет друзей. Все следят друг за другом. Пытаются как-то нажиться. Пропали уже трое. Все говорят о приближающихся фашистах, но немцами тут даже и не пахнет. Я подозреваю, что свои убивают своих же. Я уже с нетерпением жду немцев, для того, чтобы хотя бы умереть в бою, а не быть съеденным своими же друзьями.

16 октября 1941 года.

Болезнь меня не щадит. Становится все хуже и хуже. Кашлять больно, и хочется постоянно. Плююсь кровью. Становится трудно дышать. Они узнали, что я болен. Я уже чувствую, как за спиной следят, ждут, когда я умру, для того, чтобы съесть. Я боюсь бывших друзей, больше чем своих врагов. Пытался агитировать всех на наступление, не вышло. Осталось дождаться немцев, тогда полезу под пули. Пусть они убьют. Так хоть не позорно. Над нами несколько раз пролетал их самолет, может скоро будет наступление? Может быть, дождусь? Буду надеяться, а пока надо поесть.

21 октября 1941 года.

Я уже с трудом двигаюсь. Могу только поднять голову. Рядом сидит Олег. Его посадили со мной рядом, сторожить, но не потому что боялись что я убегу, а потому что ждали смерти, ждали, чтобы съесть.

Я пишу сейчас для своих родных. Чтобы знали, как я умер. Знайте, если меня нет в живых, то меня съели. Я заболел туберкулезом…

Слышу, как ревут самолеты. Вдруг немцы? Я погибну при бомбежке! Надеюсь! Один пролетел мимо! Кажется, второй еще… Нет. Мимо.  В барак вошел Сережа. Он у нас убивает туберкулезников. Я вижу, как он обрабатывает топор спиртом. Вижу и пишу. А что мне еще делать? Кажется вс… Обработал… О…Самолет…Немцы…Пожалуйста…
*                *                *

На этом записи обрывались. Дальше шли пустые и желтые страницы. После слова «пожалуйста» несколько капелек крови. Как погиб хозяин дневника? Бомбежка или все-таки съели? Как умер безымянный Вася Мельников? И таких Васей было миллион…