К 130-летию со дня рождения Велимира Хлебникова

Виктор Владимирович Хлебников (Велимир - псевдоним поэта) родился в селе Малые Дербеты Астраханской губернии.

Огромное влияние на формирование Виктора оказали родители. Отец, Владимир Алексеевич Хлебников, - ученый-натуралист, лесовод и орнитолог, почетный гражданин города Астрахани. Мать, Екатерина Николаевна Вербицкая, - историк по образованию. Благодаря матери Виктор получил отличное домашнее воспитание: отлично знал историю, рисовал, читал по-французски. Отец часто брал его в научные и служебные поездки по волжским лесам и степям. Тогда у будущего поэта и зародилась страсть к путешествиям. Владимир Алексеевич привил сыну интерес к наукам. С одиннадцати лет мальчик вел записи наблюдений за изменениями природы, собирал вместе с отцом коллекции птиц и животных родного края.

С 1891 по 1898 гг. семья Хлебниковых вела "кочевой" образ жизни: из Астраханской губернии они переехали в Волынскую, затем под Симбирск и, наконец, обосновались в Казани, где Виктор закончил гимназию и стал студентом физико-математического факультета Казанского университета.

Здесь настоящей страстью Хлебникова стала всемирная и русская история. Однако и профессоры естественных наук прочат ему большое будущее ученого-натуралиста.

В это время формируется представление Хлебникова о "поэзии науки". Он считал, что поэзия и наука неразрывны, и стремился к поискам окончательной истины, некого единого начала в мироздании. Ему казалось, что открытие этого начала преобразит жизнь. Хлебников предлагал ввести исчисление труда в единицах ударов сердца, а войны мировых держав закончить первым полетом на Луну. В одном из докладов он провозгласил принцип: "Мир как стихотворение".

Мир должен быть понят как поэтическое единство, каким является стихотворение, а каждая строка - это элемент мира. В университете Хлебников начинает писать стихи и прозу. Характер у молодого поэта был странный. Он мог сутками ничего не есть, не следил за своей внешностью, был молчалив и застенчив. В эпитафии, сочиненной самому себе в 1904 году, он писал: "Он нашел истинную классификацию наук, он связал время с пространством, он создал геометрию чисел:". Поэт считал, что ему удалось вычислить закономерность рождения "борцов-мыслителей, писателей, духовных вождей народа многих направлений".

В статье "Закон поколений" он утверждает, что понимание истины в обществе меняется ровно через двадцать восемь лет, и приводит примеры из истории, которые, как ему кажется, подтверждают его выводы. Хлебников пытается на основании математической логики создать "геометрию истории", вычерчивая в своих тетрадях закономерности рождения великих людей и крупных исторических событий.

В результате многолетних исчислений он еще в 1912 году предсказал события 1917 года. Может быть, это была случайность, но так же "случайно" он почти точно предсказал дату собственной смерти: "Люди моей задачи часто умирают двадцати семи лет".

Хлебникова называли "Лобачевским слова". Его страстью была идея создания принципиально нового поэтического языка. Стихи его поражают обилием как архаизмов, так и неологизмов. Раньше других он провозгласил, что главным источником и материалом поэзии является язык. В поисках новых средств поэтической выразительности Хлебников внимательно изучал древний славянский язык и даже проникся культом языческого славянского мира с его грозными богами и могучими людьми. Этот мир он противопоставлял христианской цивилизации, которая, по его мнению, обессилила и обескровила Русь.

Интерес к славянской культуре сблизил Хлебникова с поэтом-символистом Вячеславом Ивановым. Знакомится он и с лучшими поэтами того времени: Андреем Белым, Михаилом Кузьминым, Осипом Мандельштамом и другими.

В 10-х годах поэт становится одним из лидеров поэтического движения кубофутуризма, основной задачей которого было создание нового языка, новой поэзии и новой живописи. Причем именно Хлебникова можно считать "мозговым центром" этого направления. Скандальный коллективный сборник "Пощечина общественному вкусу" (1912 г.) почти наполовину был заполнен произведениями Хлебникова. Он даже придумал особую версию слова "футурист" - "будетлянин", в котором соединились понятия "будущее" и "землянин".

Хлебников, как и многие поэты того времени, верил, что революция имела всемирный и даже вселенский смысл. После Февраля 1917 года он написал "Воззвание Председателей земного шара", в котором отрицались границы, разделяющие нации и государства, и провозглашалось единое будущее человечества.

Во время гражданской войны он написал одну из лучших своих поэм - "Ладомир" (1920 г.), посвященную революции. В ней есть поразительные по своей художественной выразительности и символичности картины той страшной эпохи:

Как филинов кровавый ряд,
Дворцы высокие горят...

Но, тем не менее, Хлебников верит в возможность научного переустройства мира, во всесилие человеческого разума, который освободила революция.

В декабре 1921 года тяжело больной Хлебников в последний раз приехал в Москву. Вместе с художником Петром Митуричем он отправился в деревню Санталово Новгородской губернии.

Там поэт и умер в страшных муках - 28 июня 1922 года, в деревенской бане, куда сам попросил переложить себя, чтобы не беспокоить стонами приютивших его крестьян. Похоронен он был неподалеку от Санталово, на погосте Ручьи.

И лишь в 1960 году, стараниями сына Петра Митурича, прах поэта перевезли и перезахоронили в Москве, на Новодевичьем кладбище.

Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на «ты».
Мы, воины, строго ударим
Рукой по суровым щитам:
Да будет народ государем
Всегда, навсегда, здесь и там!
Пусть девы споют у оконца,
Меж песен о древнем походе,
О верноподданном Солнца -
Самодержавном народе.

12 апреля 1917
***

Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звёзды - невод, рыбы - мы,
Боги - призраки у тьмы.

[1915]
***

Сегодня снова я пойду
Туда, на жизнь, на торг, на рынок,
И войско песен поведу
С прибоем рынка в поединок!

[1914]
***

Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака!

[1912, 1922]
***

Когда над полем зеленеет
Стеклянный вечер, след зари,
И небо, бледное вдали,
Вблизи задумчиво синеет,
Когда широкая зола
Угасшего кострища
Над входом в звёздное кладбище
Огня ворота возвела, -
Тогда на белую свечу,
Мчась по текучему лучу,
Летит без воли мотылёк.
Он грудью пламени коснётся,
В волне огнистой окунётся,
Гляди, гляди, и мёртвый лег.

[1911-1912]

АЗИЯ

Всегда рабыня, но с родиной царей на
смуглой груди
И с государственной печатью взамен
серьги у уха.
То девушка с мечом, не знавшая зачатья,
То повитуха - мятежей старуха.
Ты поворачиваешь страницы книги той,
Где почерк был нажим руки морей.
Чернилами сверкали ночью люди,
Расстрел царей был гневным знаком
восклицанья,
Победа войск служила запятой,
А полем - многоточия, чье бешенство не робко,
Народный гнев воочию
И трещины столетий - скобкой.

=======================================


Гонимый — кем, почем я знаю?
Вопросом: поцелуев в жизни сколько?
Румынкой, дочерью Дуная,
Иль песнью лет про прелесть польки,—
Бегу в леса, ущелья, пропасти
И там живу сквозь птичий гам,
Как снежный сноп, сияют лопасти
Крыла, сверкавшего врагам.
Судеб виднеются колеса,
С ужасным сонным людям свистом
И я, как камень неба, несся
Путем не нашим и огнистым.
Люди изумленно изменяли лица,
Когда я падал у зари.
Одни просили удалиться,
А те молили: озари.
Над юга степью, где волы
Качают черные рога,
Туда, на север, где стволы
Поют, как с струнами дуга,
С венком из молний белый чорт
Летел, крутя власы бородки:
Он слышит вой власатых морд
И слышит бой в сковородки.
Он говорил: «Я белый ворон, я одинок,
Но всё — и черную сомнений ношу
И белой молнии венок —
Я за один лишь призрак брошу
Взлететь в страну из серебра,
Стать звонким вестником добра».
У колодца расколоться
Так хотела бы вода,
Чтоб в болотце с позолотцей
Отразились повода.
Мчась, как узкая змея,
Так хотела бы струя,
Так хотела бы водица
Убегать и расходиться,
Чтоб, ценой работы добыты,
Зеленее стали чёботы,
Черноглазыя, ея.
Шопот, ропот, неги стон,
Краска темная стыда.
Окна, избы с трех сторон,
Воют сытые стада.
В коромысле есть цветочек,
А на речке синей челн.
«На, возьми другой платочек,
Кошелек мой туго полн».—
«Кто он, кто он, что он хочет?
Руки дики и грубы!
Надо мною ли хохочет
Близко тятькиной избы?
Или? или я отвечу
Чернооку молодцу,
О сомнений быстрых вече,
Что пожалуюсь отцу?»
Ах, юдоль моя гореть!
Но зачем устами ищем
Пыль, гонимую кладбищем,
Знойным пламенем стереть?

И в этот миг к пределам горшим
Летел я, сумрачный, как коршун.
Воззреньем старческим глядя на вид земных шумих,
Тогда в тот миг увидел их.

ЗАНГЕЗИ (отрывок)

Мне, бабочке, залетевшей
В комнату человеческой жизни,
Оставить почерк моей пыли
По суровым окнам, подписью узника,
На строгих стеклах рока.
Так скучны и серы
Обои из человеческой жизни!
Окон прозрачное "нет"!
Я уж стер свое синее зарево, точек узоры,
Мою голубую бурю крыла - первую свежесть.
Пыльца снята, крылья увяли и стали прозрачны и жестки.
Бьюсь я устало в окно человека.
Вечные числа стучатся оттуда
Призывом на родину, число зовут к числам вернуться.

КУЗНЕЧИК

Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пузо уложил
Прибрежных много трав и вер.
"Пинь, пинь, пинь!" - тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!