Семечки чинара

Отрывок из повести «Семечка чинара»

      …Та же комната. Те же олени на стене. Не потускнели, не утомились. Стоят, готовые к побегу. Тот же буфет.
- Анам, посмотри, кого веду к тебе. Скажу ему, что мне говорила.
- А что я говорила? Не слушай его. Говорила, что скучаю очень по Нуржан, что забыли нас. Так нельзя.
– Как  же давно тебя не было, балам. Расскажи о себе.
Она посмотрела. Один, второй взгляд и слова нужны только для утепления того, что она увидела. Тянется из детства стыд и робость перед ее взглядом.
В Азии Магомет ввязался в драку с местными, а я для его спасения трусливо ринулся к ней.
Она и не взглянув на меня, быстро побежала. Увидела сына, который яростно отбивался от пяти подростков, его окруживших, наблюдающих зевак, приближающего коменданта и закричала по - балкарский.
– Не бойся, не оглядывайся. Покажи им, укажи им, накажи их. Драка так драка, мой родной. Бейся, бейся.
Со стороны, по голосу, взмахом рук, казалось, что она умоляет сына отступить, убежать, и когда подошла, выхватила его, и с гневом, не обращая внимания на рассеченную губу, кровь из носа, говорила:
«– Все, все. Ты только не заплачь. Молодец. Уж такая судьба у нас. Стоять одному – против пяти. И выстоять. Так было. Без этого мы бы не выжили, сын. Без этого нам не выжить. Знаю, знаю, прав ты. Правые не идут на одного стаей».
Со стороны казалось, что она отчитывает его. Я стоял рядом. И душили слезы, гордость, стыд за себя.
 Ее имя – Таужан. Душа горы.
 Ах да предки, на такие имена решались и, загадывая – предугадывали.
 Магомеду она передала силу свою и улыбку.
– Ты такой же молчун, как и прежде.
– Это я молчун? Только с вами, Таужан, только с вами. Я сейчас вспоминаю село Таркчин, ваши слова и свою радость, что стою рядом с вами.
– Ты помнишь Азию?
– И не забывал.
– Ты только, анам не смейся. Знаешь, почему он про нас вспомнил?
- Почему же?
- Говорит никогда семечки чинара не видел и хочет, что бы мы ему показали их. Очень это нужно.
- Хватить тебе дурачиться. А интересно, почему они исчезли? Сама так давно не видела, не пробовала их.
- Исчезли и все. А ты старушку помнишь?
- Какую старушка?
– Помннишь когда вернулись домой, мы первое время часто ходили в лес за семечками чинара.
 Так далеко уходили за ними. В тот день их набрали много. И у Магомеда, и у меня мешочки полные. Возвращаемся. Я отстал от вас. Вдруг из леса выходит старушка и идет ко мне. Вся в лохмотьях, вся в улыбке. Я остановилась и жду ее.
Страха не было. Было изумление. Ко мне шел кусочек леса. Ожившее, невиданное доброе дерево. И я разглядывал ее с изумлением и восторгом. А у нее – счастье. Смотрела на меня и только счастье в огромных глазах. Руку протянула, ногти длинные, длинные пальцы, а на ладони семечки чинара. Я ей говорю: «А у меня их много, не надо, у меня вот, мешочек за спиной и там семечки». А она молчит и смотрит. Тут ты из-за поворота, позвала меня и, увидев ее почему-то закричала. И она как метнулась и быстро-быстро скрылась в лесу.
 Ты тогда не сказала, а я не спросил кто она, не спросил, почему ты заплакала.
-Разве она была старушка? Почему, почему я тогда закричала, испугала ее.
 Муссы несчастного дочь, она несчастная. Уже когда она исчезла, я поняла кто она и, что я сделала. Надо было бежать за ней, но уже смеркалось, и я утешала себя тем, что с утра всем селом мы найдем ее. Не нашли...
 Мы с ней одного времени. Росли вместе. Чего-то она в детстве испугалась, или уж такой родилась - была особенной. Не скажу сумасшедшей. Хотя все такой ее считали. Их в семье четверо сестер и два брата было. Все обычные, без отметины. А она – красавица. И сейчас  стоит перед глазами. Раз увидев нельзя было ее забыть. И на этом лице прекрасном – испуг. Шли полоть кукурузу, она повернулась ко мне – в глазах – мольба, мука, страх. И зашептала: Разве я сумасшедшая. Разве только я боюсь этого неба. И ночи. И утра. Разве только мне страшны незнакомые шаги.
 Разве только я вижу как ползет к нам беда? Ко всем нам. И к тебе, и к Наурузу, и к Марьям. Как большой пожар. Он всех обхватит. Кто сгорит, кто почернеет – и у всех останутся следы от ожога. Следы навсегда.
 Как страшно - у твоих детей будет пятно от этого непонятного, страшного огня. Ты увидишь, у сына - на груди, там  где сердце будет след от пламени. И ты меня вспомнишь.
-А что будет со мной,- с улыбкой спросила я.
-Ты похоронишь мать, отца, сестру.
 Когда на чужой земле к тебе вернется брат с войны с открытой раной и несколько дней будет умирать на твоих руках, а тебе нечем будет даже его напоить, ты увидишь, что слезы у тебя будут красными.
 Удивишься ты - оказывается - умойся слезами кровавыми – не просто злые слова. Они существуют на самом деле. И не у кого тебе будет спросить – за что?
Не у кого будет  спросить  – у других будет то же самое.
 Самые гордые и чистые, самые красивые и упрямые сгорят сразу. Сгорят первыми. Неужели только я вижу его?
-Замолчи. Зачем ты это говоришь мне. Сумасшедшая. Как можно говорить такое.
 И впервые она улыбнулась.
- Ты только не верь мне. Да, я сошла с ума. Мне ведь легче, я сама себя похороню, мне не будет страшно. Вот вы то как... Тяжелее на всех вас смотреть и знать, как вы будете умирать.   
  Когда пришли, нас выселять я вспомнила ее. Пожар. Все метались, кричали, выхватывали самые нелепые, ненужные вещи. Не было ни капли влаги на земле, чтобы потушить огонь.
Все видели – окружены, обложены – не вырваться из этого безумного кольца. А она, говорят, молчала. Помогала собирать вещи, и когда уже мать ее бедная, сестры сели на грузовик – побежала. Как от тебя тогда. Быстро, как быстро и красиво она убегала. В лес. Кинулись, конечно, следом. Один прицелился, но почему-то не выстрелил. Исчезла в лесу. Не знаю, искали ли ее тогда, но не мы. Мы были далеко. В дороге близкие оплакивали ее. Знали – не выживет. Днем от своей тени шарахалась, а здесь – одна, в лесу...
 Когда вернулись – она показалась брату Асхату. Вышла из леса и смотрела. Он не узнал - он испугался. И она ушла.
 После того, что пережили мы какое-то время ничему не удивлялись. Отучились.
 Асхат потом долго искал ее. Долго. Но только к тебе она подошла и все. Как растаяла...
 "Я сама себя похороню и мне не будет страшно. Вы вот как?» Я забыла эти ее слова. Зачем, зачем я тогда закричала – и этот грех на душе…