Чудо, или без вести вернувшийся

        В канун 70-летия победы нашего народа в Великой Отечественной Войне, когда вся страна готовилась торжественно отметить эту знаменательную дату и в первую очередь приводились в порядок воинские захоронения, как бы заново проходящие воинскую перекличку, со мной произошло невероятное событие, которое, иначе как чудом, не назовешь.  К чудесам я всегда относился осторожно и своим упрощенным сознанием считал их просто необъяснимыми на сегодняшний день наукой событиями или явлениями. Но наиболее сложным для меня всегда было понимание чудес, связанных с духовным миром и их божественным толкованием. Мое пытливое «я», полное сомнений принимать все на слепую веру, пространно рассуждало о существовании другого измерения – божественного, более разумного и совершенного, с которым иногда соприкасаются наши души. Потрясшее меня чудо поставило передо мной еще больше вопросов, на которые у меня нет даже самых фантастических ответов, я только понимаю, что предшествующие ему события не были случайными, если на них непостижимым образом откликнулась душа моего деда.
        Мой дед, Толузаков Климентий Антонович, погиб в годы ВОВ и не оставил о себе ни одной строчки даже в стандартной солдатской похоронке. А может, и была похоронка, но ее некому было получить, так как в самом начале войны мой отец, его четыре сестры и брат оказались в детдоме после похорон матери. Дед с войны так и не вернулся, и где он сложил голову, защищая Отечество, для нашей семьи было трагической тайной. А я почему-то всегда знал, что буду, как и он – военным. Каких только его героических поступков и воинских заслуг я не представлял себе, взрослея и мужая! В моих детских мечтах он был почему-то танкистом и командовал танковой бригадой, защищая Москву. Возможно, мне передались мальчишечьи образы моего отца о героическом прошлом деда. О чем он думал, вспоминая об отце? Ему было десять лет, когда дед, в 41-м ушел на фронт. А мне –  девять, когда умер отец. И в том возрасте я еще не задумывался об истории своих предков, да и воспоминания были смутными, как калейдоскоп. Потом, когда пришло понимание найти свою кровную ниточку – кто мы и откуда – было уже поздно: затерялись или ушли из жизни все родственники, кто мог вспомнить, когда дед родился, откуда призывался, кто были его родители, да и многое другое, ценность чего мы начинаем осознавать, как упущенную возможность.  А тут еще ни семейного архива, ни фотографий. Ничего, кроме надписи на памятнике всем односельчанам, не вернувшимся с войны, в селе Матвеевка. Только односельчанам не одной, а трех деревень, после войны ушедших под затопление Саратовским водохранилищем. Одна из них –  деревня Красный яр, где, возможно, и остались корни моих предков.
       Итак, я – капитан 1 ранга в отставке, мне за пятьдесят, у меня свои дети и внуки, и в свободное время я пишу стихи. Сейчас, в обратном отсчете выстраивая цепочку начала своего общения с дедом, пропавшим без вести, пытаюсь вспомнить, что послужило толчком нашего сближения: написанные мной стихи «Мой дед – безымянный солдат войны…» или картина, подаренная мне на день рожденье друзьями. Хронологически, все-таки вначале была поездка на озеро Селигер в город Осташково на могилу деда моего сокурсника по Военно-Морской академии. Был майский солнечный день 9 мая, День Победы. Незабываемый день! Кажется, весь город вышел на улицы, люди, не сговариваясь, собрались на городском кладбище вспомнить всех защитников Отечества, покоящихся в братских могилах. Враг сюда не дошёл, здесь располагались прифронтовые госпитали. Судя по многочисленным братским могилам, ранения многих солдат были смертельными, как и у деда моего друга. Он узнал об этом благодаря сохранившейся похоронке из Осташкова,  именно по ней в архивах военкомата удалось точно определить место захоронения. И в тот памятный майский день на братской могиле появилась еще одна табличка. И на земле стало одним безымянным солдатом меньше. Но этот день в моей памяти сохранил еще одно яркое впечатление, как в скорбной тишине минуты молчания, в синеве высокого неба над кронами берез, выросших из могил, с пронзительными криками метались чайки, словно растревоженные души солдат. А может, это и были те самые позабытые души солдат, как по цепочке в окопе передающие друг другу известие о возможной долгожданной встрече с родными и близкими. Вот и появились первые строчки памяти о войне, и в тот момент, наверное, я впервые по-настоящему задумался о том, где могила моего деда, и как найти к ней дорогу:
Над погостом тишина, покой –
Ласково березы шелестят.
Здесь в земле когда-то фронтовой
Рядышком защитники лежат.

В бронзе над могильною плитой
Скорбь любимых жен и матерей
Замерла, храня их сон святой,
Как наследство тех военных дней.      

Как же много полегло солдат!
Не вернуться им уже домой.
Чайки, словно души их, парят
Над березовою рощей  молодой.         

Майские, весенние лучи,
Грея  землю, шлют благую весть:
«Победили!», – что есть сил, кричи,
«Победили!». Этот праздник – есть!

На земле пусть далеко не рай,
Но война обходит стороной
Потому что здесь родной нам  край,          
Потому что жив народ-герой!

А уже потом был день моего рождения и подаренная моими друзьями картина, авторская работа художника В. Клименко. С не примечательным на первый взгляд сюжетом,  где, на крутом повороте старой дороги, уходящей на горизонте к водным просторам, изображена одинокая церковь с зеленым куполом и колокольней.  Удивительное в ней  было лишь то, что ведущие к храму дороги и тропинки явно складывались в очертание распростёртой на земле фигуре человека. Я тогда не осознал, что фамилия Клименко созвучна имени моего деда – Климентий, просто расспрашивал, кому пришла в голову идея мне, капитану первого ранга, подарить эти сельские мотивы, да еще и с церковью, но так и не смог получить ответ. Узнал лишь, что такие церковки на Руси назывались «кораблями». И самое интересное, что друзья потом сами удивлялись своему выбору. А меня картина зацепила, может потому, что запомнились такие же зеленые купола при повороте в Торжке на  Осташково, а может, потому что и церковь, и дорога к ней пробудили в чувствах и сознании такую далекую от нашей сегодняшней жизни тему войны и не вернувшегося с неё деда:
Мой дед – безымянный солдат войны,
Таких как он – миллионы.
Ушли и пропали в бою  без вины,      
И их не дождались  жены               

Еще повезло, что тянется след       
Кровинкой родной прожитый         
Себе задаешься вопросом: «Где дед, 
Где дед мой лежит убитый?».

Война  косила на фронте, в тылу,
Семью ничью не  щадила…               
Кто умер от голода, кто пал в бою   
В ком память о нем еще жила         

Соизмеряя свой прожитый век               
И образ его от нас скрытый               
Терзаюсь, какой  же  он  был человек,             
Войны солдат позабытый               

В смертельной атаке, сраженный свинцом,
Врага душив голой рукою               
Пал в землю пропитанной кровью лицом         
Закрыв своих  внуков собою.               

Другим быть не мог безымянный мой дед.
Он верил, не будет забытый               
Его  не потерян в безвестности след               
След в   жизни  потомков прожитый               

Каким бы ни был над ним небосвод               
Последнюю слышав молитву               
Его, продолжая  наследственный род               
Мужчины встают на защиту.

Это стихотворение стало моей молитвой, где только я его не читал, где только не публиковал, но чего-то не хватало в раскрытии трагедии моей семьи. В той войне мы потеряли не только деда, но и бабушку. Мы  о ней вообще ничего не знали, по женской линии ведь не передаётся ни фамилия, ни отчество. Как умерла? Успела ли получить похоронку на мужа? Всё скрыли воды Саратовского водохранилища. И эти переживания сами складывались в стихи.

Похоронка не нашла адресата
В этой страшной, смертельной войне.
Меньше стало на два солдата –
Не читал муж письмо о жене.

Земляки ее схоронили 
Отдала жизнь за мужа, детей…
Там, в тылу – на войне они были
Словно меж фронтовых огней.

На несжатой лежала полоске – 
Не хватило подняться сил,
А по солнечной, хлебной дорожке
Фронт врага бить вперед уходил.               

Только с ними остались тревоги,
Даже там, на небесном пути,
Обивали, наверно, пороги –
Как беду от детей отвести.

То письмо на войне затерялось –         
Скорбной вести последний след.      
На земле ведь что-то  осталось          
Кроме  горя, утрат и бед…               

Что чувствовал я, было выстрадано в этих стихах, но услышал ли их дед? Наверное, услышал и еще, наверное, устал ждать нас, своих внуков. И вот тогда и произошло чудо. Чудо моей встречи с душой деда. Не знаю, какие законы, известные земному человеку, повлияли на крепость прочного капронового шнура подвески картины, подаренной  друзьями, как мне теперь кажется не без помощи деда, только шнур неожиданно размочалился так, будто его долго и усердно перетирали. И в три часа ночи 31 марта вся моя семья дружно проснулась от грохота падающей картины. Самое удивительное, что рама не только не развалилась – на ней не было ни одной царапины! Не знаю, мог ли дед поступить доходчивей, но только ранним утром 31 марта я уже сидел за компьютером и,  листая страницы Яндекса, искал его – Толузакова Климентия Антоновича.
Я и раньше довольно часто делал попытки найти о нём хоть какую-нибудь информацию на сайте «Мемориал» и других. Но всё было тщетно. А в то утро я упорно, не останавливаясь, уже переходил на 11 или 12 страницу. Интернет подбрасывал однофамильцев или людей со сходными именами, а меня что-то вело и вело дальше. Я даже не мог предположить, что среди бесчисленного количества воинских соединений и частей, воевавших в годы ВОВ, вдруг будет выделена одна, когда-то существовавшая дивизия с подробным архивом боевого пути и мест захоронения каждого солдата на этих кровопролитных дорогах войны. Низкий поклон создателям этих сайтов, тем, кто сохранил эти бесценные документы до наших дней и опубликовал их. И это было продолжение чуда. После ночного падения картины, которое я воспринял как грозное постукивание деда кулаком, именно чудо, его указующий перст, привело меня на сайт 250-й стрелковой дивизии. И на ту запись с точной датой – 31 марта 1942 года. День в день, а может, час в час 72 года назад дед был смертельно ранен и направлен в 1819-й эвакуационный госпиталь в Торжок, где и скончался от ран через 23 дня. Знал ли он нашу бюрократию, как долго, порой месяцами, мы ждем ответа из официального органа, но только вдруг, буквально через несколько минут я получаю из райвоенкомата ответ на своё обращение: дед похоронен в Торжке. Мне, профессиональному военному, до сих пор не верится, что в тот день все военкоматы стали работать лучше. Разве это не чудо, что в нужный момент архивные документы на деда оказались у кого-то под рукой! И вот уже в ближайшие выходные я был в Торжке, где чудо продолжалось: военком, добрая женщина, в свой личный выходной, отложив свои семейные дела, по раскисшей земле кладбища провожала меня к первой братской могиле. А потом… Потом было потрясение – рядом с могилой я увидел церковь со своей картины. Тот самый «корабль» с зеленым куполом и колокольней. Это была церковь Иоанна Богослова, хранящая мир сограждан Торжка и покой воинов, положивших на этой земле свои жизни за Отечество. Я молча стоял у братской могилы, и потертые гранитные строчки до боли родной фамилии дрожали и расплывались в глазах. И, то ли от близости намоленных стен старинной церкви, то ли от щемящего покоя городского кладбища пришло, наконец, умиротворение, и я услышал свои слова: «Здравствуй, дед!»
Послесловие.
Через несколько дней один из правнуков деда – Антон, внимательно изучая полученные семьей документы, в списках эвакуационного госпиталя в строке с данными Климентия Антоновича нашёл запись о его жене. Нашу бабушку и уже прапрабабушку звали  Евдокия Павловна.