Четверо. Механические Земли. Глава 5

      – Оставь меня здесь, в тени, дружище, – более-менее связно протянул Дэк, любвеобильно обвивая руками крепкую, короткую шею Лавера, который решил довезти закадычного, но склонного к пьянству друга на себе. Лавер уже догонял по размерам скаковую лошадь людей, если не брать во внимание его невероятно длинный хвост, превышающий чуть ли не в полтора раза длину продолговатого тела. Лавер рос быстрее Никеля и, пожалуй, куда быстрее Вайзерона, выросшего за двадцать два сезона, в лучшем случае, на несколько дюймов. – Вот спасибо, – продолжал Дэк с той искренностью, которую способен оголять алкоголь от плотной одежды повседневной суеты, требующей холодной расчетливости и непомерного трудолюбия. – Я тут немного покемарю, поразмыслю над своим бессовестным поступком, почертыхаюсь на самого себя... – Лавер аккуратно спустил Дэка со спины, который с особой беззащитностью и неуклюжестью устроился под одним из широколистных, вяло и судорожно ворочая руками и ногами. – Вы, драконы, очень стойкие, когда обычный завтрак стремится пере... – икнул он, – перерасти в застолье. – Дэк разлепил свои блестящие на ярком солнце зенки и добродушно, но несколько безобразно, чему всегда содействуют его желтые, неказистые зубы, улыбнулся. Затем он перевел притупленный пенистой дробью взор на будущую аллею, в которую планировал вдохнуть зеленую жизнь вместе с Лавером, и промолвил: – Я знаю, что ты меня за это ненавидишь. Но уж так сложилось, что я завоевал репутацию вечно поддатого трудяги. – Он подавленно вздохнул, а затем обратил объятый посмертной дружбой взгляд на Лавера, который, видимо, не изучал свое заботливо перемотанное Дэком крыло только когда спал. – Отдохни, дружище. Я тебе обещаю, что мы... – он запнулся скорее от недостатка воздуха, чем от заплетающегося, как в липких лианах, языка. – Мы обязательно выполним запланированную работу. Да сядь ты, не разбрасывай энергию понапрасну.
      Лавер очень осторожно, будто сапер, выбирающий из нескольких проводов нужный, сложил крыло и уселся. Он сразу же наткнулся на одобрительный взгляд Дэка, который затем устало приспустил веки и невероятно быстро отправился в царство сна, подтверждая свое отправление гулким храпом, сравнимым с недовольным криком голодного грача. "Кажется, – поразмыслил Лавер, – его не слишком заботит мнение прохожих, таращащихся на него. Хотя они больше смотрят на меня". Лавер недовольно помотал головой, упрекая себя, что решился остановить Дэка, когда со стола исчез пустой пятый кувшин. При завязавшейся страстной дискуссии о межрасовых отношениях за этим было сложно уследить. "Один гнусный плюс из пьянства все же можно извлечь, – отметил про себя Лавер. – Ему сейчас наплевать на все, что не имеет для него значения".
      По мощеной дороге брели редкие прохожие, зевающие и слегка раздраженные очередным утром, начавшимся с восходом пресловутого палящего солнца. В основном это были неказистые и непрезентабельные жители Брога, чья забота нынешнего дня приводила вечером к одному единственному вопросу: как прожить следующий день? Но люди, живущие одним днем, менее всех несчастны. Они часто не заглядывают вперед и так легко расстаются с прошлым, что кажется, что они только вчера родились. Запланировал что-то на завтра, прожил сегодняшний день – и счастлив. Жизнь в настоящем стала для них святой целью, миссией, в которую внести изменения способна лишь Матерь. Они не пытаются изменить мир. Они стараются приспособиться к нему. И их спешная, но слегка грузная походка говорит об этом намного лучше и яснее, чем они. Да и кто признается, что влачит свое сегодняшнее существование лишь для следующего дня? У кого хватит духу переступить через гордыню и признать это?
       Мимо проходила молодая пара в чудных, широкополых, соломенных шляпах. Лавер уже подготовился увидеть на их гладких, страстных, дышащих молодостью лицах брезгливые, с неумело скрытым презрением улыбки. Но он ошибался. Ему пришлось озариться глуповатой и слегка растерянной улыбкой, когда парочка не только одарила его беззлобными взглядами, но и приветливо помахала руками.
      – Здравствуй, Лавер! – крикнул приземистый, но неплохо сложенный на вид юноша, отвешивая неуклюжий поклон и снимая шляпу. Его спутница беззвучно засмеялась над ним. – Как твое крыло? Ты уже можешь парить среди облаков?
      Лавер медлил с ответом, сидя на хвосте и переминаясь с лапы на лапу. Его подозрения молниеносно сменились негодованием, что над ним потешаются.
      – Мы знакомы? – лапидарно бросил Лавер.
      Юноша кивнул и, обняв жилистой, выглядывающей из короткого рукава рубахи, рукой хрупкую талию девушки, которую не могло скрыть растянутое и изрядно потрепанное зеленое платье. Спутница в следующую секунду сыграла роль невинной и скромной недотроги и отстранилась от него, поймав его настойчивый взгляд. Лаверу было противно наблюдать за этим. Он почувствовал, что в этот миг перестал для них существовать и что-либо значить; разговор юноша затеял лишь из-за любезности и дешевой показухи. Смотрите, мол, у меня среди знакомых имеется дракон. И к тому же – огнедышащий. И к тому же – знаменитый. Вот только жаль, что нелетающий.
      – На позапрошлой неделе мы ютились в трактире "Две ноги" за одним столом, – поведал юноша, широко улыбаясь и неспокойно ерзая рукой по талии возлюбленной. Видимо, домашних утренних утех им не хватило. Но еще более противным Лаверу казалось, что все это он тщательно прикрывает за пылкой и обоюдной любовью. Всем, так сказать, на зависть. – Мы договорились, что ты обязательно согласишься...
      "Какая муха меня укусила в тот день? – подумал Лавер, делая вид, что внимательно его слушает. Дэк сладко похрапывал, распахнув рот и упершись головой в его бок, словно в затвердевшую от времени и от долгого отсутствия стирки подушку. От него благоухало кислой дробью, мешающейся с ароматами нечищенных зубов. – Ах да, эту муху звали Лисс... Или Лиссис... кажется. Такая же пернатая, но уж слишком пафосная особа". Лавер бросил испытующий взгляд на спутницу распинающегося паренька и его тут же осенило. Он снова ведет к тому, чтобы выступить в качестве организатора еще одной романтической ночи с этой Лисс! Ну уж нет! В этот раз он ответит твердым отказом, чтобы избежать короткого и изнурительного свидания. Его даже передернуло от нахлынувших воспоминаний. Ведь в тот день Лаверу пришлось солгать, сославшись на неважное самочувствие, и с достоинством покинуть пернатую особу. Но говоря начистоту, он уже через десяток ярдов, завернув за угол каменного дома, зашагал практически вприпрыжку. Так что его достоинство оказалось малость своеобразным.
      – Послушай, – сказал Лавер, подняв лапу вверх и настойчиво намекая, что юноша должен замолчать. – Я не хочу видеть Лисс даже за милю.
      – Лиссис, – поправил юноша, меняясь в лице.
      – Да, Лиссис, – промямлил Лавер с такой брезгливостью, с какой относятся к просроченной морской капусте или пересоленной похлебке. – Позволь мне ответить мягким отказом. – В его тоне присутствовала ярко выраженная издевка. – Я уж как-нибудь сам устрою свою личную жизнь.
      Юноша вскинул мохнатые, похожие на раздавленную гусеницу, брови, и обменялся с подругой непонимающим взглядом.
      – Но ты отказываешься от самой завидной...
      – Вы случайно не торопитесь? – огрызнулся Лавер, со смехом подумав, что люди не очень-то дорожат своими жизнями, вступая в пререкания с драконами. – Ваш завтрак стынет.
      Девушка нежно высвободилась из объятий юноши и повисла, словно неугомонный и жизнерадостный ребенок, у него на плече, не сводя стеклянных и мерцающих своей блеклой голубизной глаз с Лавера. Но у Лавера не было желания в них смотреть. Безрассудность и жадность с трудом делили их скромную глубину заилившегося пруда. Их любвеобильный оттенок скрывал пошлую и бессовестную натуру, стремящуюся взять, как говорится, от жизни все. Это далеко не последний юноша, которому она поклянется, что свяжет с ним свою судьбу. Весь мир был для нее как банкетный стол, кушанья которого она собиралась отведать по очереди, пользуясь изящной вилочкой из чистого серебра короткой молодости и стремясь попробовать абсолютно все. А наевшись, она обнаружит, что из сотни блюд ей понравилось только одно, которое уже давно дегустирует другая. А вилка придет в негодность, выставляя всем напоказ свои согнутые зубцы.
      Но, видимо, завтрак был уже съеден, так как юноша не собирался сдаваться. Он вызывающе рассмеялся своим протяжным и изобилующим восходящими октавами голосом, сведя на нет свою досаду. Он был не прочь попытать счастья еще раз.
      – Быть может, вы не успели узнать друг друга получше? – осведомился он. – Ведь тогда и погодка этому не способствовала. Порывистый ветер и накрапывающий дождь вообще редко чему-либо способствуют.
      Лавер фыркнул.
      – Дождь способствует росту кукурузы, из которой ты потом ешь кашу.
      Разговор явно стремился к своему логическому завершению. Антипатия воцарилась между парочкой и Лавером. Юноша оскорбленно глянул на Лавера, а затем перевел взгляд на похрапывающего Дэка, со сменившемся в миг ехидным выражением лица.
      – Как же тебе не повезло, Лавер, – возиться с этим пьяницей, – с фальшивым сожалением отозвался он, грубо указав на него пальцем. – Он не стоит того, чтобы быть до гроба ему обязанным, – продолжал он более мягко, чтобы выразить еще большее театральное сожаление. – Ты ведь должен осознавать, что его позор – это и твой...
      – Убирайся! – прошипел Лавер, грозно растопырив оба крыла. Вышло так резко и яростно, что он и не успел почувствовать острой, пронизывающей боли в изувеченной конечности. Его глаза запылали безумным огнем, который, казалось, мог легко вырваться наружу. В прямом смысле этого слова.
      Но Лавер большего продемонстрировать не стремился. Юноша, перепугавшись до смерти за свою драгоценную жизнь, пустился со всех ног вперед девушки, которой уже и не нужно искать предлог, чтобы расстаться. Он исчез вместе с ней за углом ближайшего дома с чудесным резным теремом, так ни разу и не оглянувшись. Лавер полагался на очередной насыщенный денек. Утро уже преподнесло гораздо больше, чем он ожидал.
      Дэк разлепил сонные зенки и с чувством полного неведения улыбнулся Лаверу.
      – Я что-то пропустил?
      – Нет, – успокоил его Лавер, испытывая невероятное удовольствие от своей выходки. Он не стал скрывать от трущего глаза Дэка довольную ухмылку.
      – Я ведь тебя знаю, – тягучим тоном отметил Дэк, погрозив ему пальцем. – Ты так и норовишь угодить в какую-нибудь переделку. Знаешь, – сказал он, поднимаясь на непослушные, но уже устойчивые ноги, – я ведь не рассказал тебе про одну забавную книжонку, которую принялся вчера читать. – Он пошатнулся, но Лавер вовремя подоспел и подставил ему голову, чтобы тот обнял ее, а не клочок пыльной травы. – Спасибо, – поблагодарил Дэк, пытаясь обрести равновесие. – Так вот, слушай. Это очень своеобразный роман, но – о чем говорят две дюжины сопливых рецензий, размещенных на последних шестнадцати страницах, – очень интересный. Я прочел десяток страниц и с удивлением отметил про себя, что этот лирический бред мне по нраву. Я взахлеб прочел сотню страниц, а затем еще сотню... Уже начинало светать, а я все читал, читал и читал... – Он остановился, чтобы выразить чистое и неописуемое восхищение, и заглянул в пытливые глаза Лавера, крупные радужки которых приковывали к себе теплой синевой безмятежного моря. – Тема, – продолжил он, откашлявшись, – далеко не новоиспеченная. Та еще пригоревшая овсяная лепешка, – выделил особой, призывающей к размышлениям над ассоциациями, интонацией слово "лепешка". – Но мне понравилась сама мысль, которую разжевывал автор на протяжении четырехсот с лишним страниц. Она настолько поразила меня, что теперь мне кажется, что это правда...
      Лавер сгорал от нетерпения, но не осмеливался прерывать Дэка. Интерес захватил его с неистовой силой и безысходностью зыбучих песков. Он не столько заботился о вежливости (Дэку это вовсе и не нужно), сколько о его необычной и бестактной манере захватывающе повествовать. Лавер обратился к своим необъятным закромам терпения и лишь пару раз вдавил лапами землю, якобы разминая вечно затекающие мышцы.
      Дэк знал, каково сейчас Лаверу. Но когда еще представится такой прекрасный шанс поиздеваться над одним из положительных качеств пернатого – любопытством? Он добродушно расхохотался, легонько похлопав его по шее.
      – Ты, смотрю, тот еще тертый калач, – крякнул он. Встретив нарочито искривленную улыбку Лавера, он успокоился и продолжил с присущими ему перепадами в тональности, словно его голос мчался через частые холмы и никак не мог найти подходящий. – Так вот, мысль гласила, что Матерь могла не все предусмотреть и могла допустить ошибку.
      – Матерь никогда не ошибается, – вставил Лавер голосом набожного отшельника, проводящего за молитвами две трети своей жизни. Ему показалось, что это прозвучало слишком вызывающе, и он добавил, приподняв надбровье: – Ведь так?
      – Кто знает, дружище, кто знает... – протянул Дэк, держась на ногах уже без посторонней помощи. Он испытывал некоторую гордость за быструю победу на дурманящим алкоголем и постепенно возвращал своему голосу прежнюю веселость. – Но ты не дослушал. Мотай себе на ус самое главное. – Он гордо поднял голову, обнажив верхний ряд зубов. – Матерь могла допустить, что, например, каждая десятая пара, из которой один родитель умеет извергать огонь, может передать это умение своим отпрыскам.
      Лавер обдумывал и не спешил отвечать. Но он уже знал, куда клонит Дэк. "Зря я ему рассказал о Физалис", – подумал Лавер. Он решил стремительно уйти от этой темы, чтобы не воскрешать неприятные воспоминания.
      – Роман значит? – осведомился Лавер, отводя взор в сторону. – Драконий роман?
      – Не совсем, – расплылся в широченной улыбке Дэк, попавшийся на крючок . – Это межрасовый роман.
      Лавер бросил на него мгновенный и одновременно тошнотворный взгляд и, корчась от отвращения, показал широкий, раздвоенный язык. Он не симулировал. Ему по-настоящему было противно это слышать. Уже в трактире его начинало подташнивать, а тут еще и запоздалый десерт за счет заведения подали!
      – Мерзость... – только и сказал Лавер.
      – Почему? – удивленно обронил Дэк, скрестив руки на костлявой груди. – Автор почти избегал постельных сцен. Он сам понял, что получается у него никчемно. Ты еще скажи спасибо, что там была девушка и дракон, а не...
      Лавер возмущенно фыркнул.
      – Я не хочу это слышать, – он протестующе замотал головой, к своему удивлению заливаясь краской от стыда. Усугубили ситуацию всплывшие образы пышногрудой дамы из трактира и свидания с распущенной Лиссис. Да он будто сам почувствовал себя в роли главного героя!
      Дэк пустился в заразительный смех, схватившись за живот совсем как насоливший сверстникам двадцатисезонный мальчишка. Он хохотал добрых несколько минут, пока Лавер не спрятал свою мордаху за функционирующим перьевым крылом. Тогда Дэк прыснул с новой силой и, боясь, что не удержится на ногах, уселся по-турецки на землю.
      – Этот роман существует уже в четырехстах восьмидесяти пяти экземплярах, – сквозь слезы неистовой радости пробормотал Дэк. – Представляешь? Уже почти пять сотен жителей континента прочли эту книгу!
      Лавер показал из-за крыльев половину головы. Он, чтобы развлечь себя и внушить Дэку, что его по-прежнему вводит в стыдливую растерянность эта книга, уже разыгрывал смущенного и робкого дракончика, которого застали взрослые за разглядыванием эротических картин.
      – Ты уверен, что прочли?
      – Люди уж точно прочли, – безнадежно махнул рукой Дэк, списав со счетов своим фамильярным жестом все человечество. – Пошлости нам не занимать.

***

      Прежде чем нырнуть в свое массивное убежище, отведенное отцом для его смелых и подающих смутные надежды работ, Никель внимательно огляделся. Поблизости никого не было, да и само железное жилище, напоминающее небольшой ангар с такими же раздвижными и вечно грохочущими дверями, в который свободно могут уместиться парочка военных бипланов, находилось на отвесной скале, где совсем неподалеку текла лавовая река. Жить по соседству с действующим вулканом было неприятно, но Никель уже привык к шипению и бульканью расплавленных вулканических пород, гулкому рокотанию шумного соседа и тяжелому воздуху, обиженному живительным кислородом. Никель прошмыгнул внутрь через собственноручно вырезанную в воротах дверь. Оказавшись внутри, в своем уютном доме, если свалку из железок и ряд громоздких, но очень примитивных станков можно было так называть, он в который раз с гордостью отметил про себя, что с дверью не ошибся. Эта возня того стоила.
      Он устремил взволнованный взор в веющее вездесущими искрами и недоработками из металла убежище и довольно громко произнес:
      – Ты не должна прятаться. Выходи.
      Казалось, кто мог ответить на кладбище искореженного хлама, где воздух пропитан запахами пепла и примитивными нефтепродуктами? Никель спустился по ступеням на площадку со станками и торопливо зашагал, останавливаясь и заглядывая за их исполинские корпуса.
      – Это я, – успокаивающим тоном воззвал Никель, в очередной раз не обнаружив за кучей ржавого железа то, что ищет. – Тебе нечего бояться.
      Из-за самого крайнего станка показалась чумазая, покрытая пятнами сажи треугольная, со слегка вздернутым носом, коричневая драконья голова. Приостановившись на уровне глаза на несколько мгновений, она показалась полностью, увенчанная тройкой малость изогнутых наружу рог, частично невидимых за ушным гребнем. Расположение оранжевых, как мякоть апельсина, глаз было почти боковое, подобно ящерице. Круглый, угольно-черный зрачок имел способность очень быстро уменьшаться и увеличиваться, являя собой некий индикатор настроения, при котором легко определить – злится ли обладатель таких глаз или ликует.
      – Мне нельзя попадаться кому-нибудь на глаза, – ответила голова тоненьким и очень молодым голосом драконицы, которая вполне смогла бы взять самую высокую ноту и тянуть ее добрую минуту. Вслед за головой показалась короткая худая шея, а затем и полностью тело, покрытое мелкой чешуей кофейного цвета, не менее запятнанное сажей, но не лишенное пары вполне функционирующих кожистых крыльев чуть более светлых тонов, чем тело. Она опасливо шагнула по направлению к Никелю, остановилась, принявшись вынюхивать место, куда еще не решилась опустить поднятую лапу. Было заметно, как ее слегка приплюснутый снизу хвост, оснащенный самой обыкновенной "стрелой", дрожал, стремясь соприкоснуться с холодной землей.
      Никель, наблюдая за драконицей, перевоплотившейся в очень пугливую собаку-ищейку, засмеялся. Она, встрепенувшись, быстро подняла голову. В ее потускневших глазах читался неподдельный испуг. И отчаянность.
      – Почему ты такая трусиха? – спросил Никель, подходя ближе. – Ты боишься, что сюда кто-нибудь заглянет?
      Драконица коротко кивнула. Ее настороженный взгляд метнулся к станку, за которым, как ей показалось, что-то хрустнуло, затем к высокому потолку, который пронзительно скрипнул. Она чувствовала себя крохотной рыбешкой среди ощетинившихся пираний. В следующую секунду, услышав потрескивания совсем рядом, где-то под лапами, напоминающий звуком ломающиеся грифели карандашей, она метнулась под Никеля, уложившись в несколько прыжков. Ее била сильная дрожь. Укрывшись крыльями, чтобы огородиться от этого жуткого мира, она ломанным шепотом пробормотала:
      – О Матерь, Матерь всемогущая!
      Никель, уже в который раз наблюдавший этот спектакль и не дернувшийся с места, не позволил себе улыбнуться. Ему было жалко ее. Она боялась абсолютно всего, возможно даже собственной тени боялась до той критической отметки, когда сердце отчаянно рвется из груди, заглушает своим биением остальные звуки, отбивает сумасшедший ритм, под который можно сплясать чечетку. Ее страх очень сильно походил на детский, преисполненный ночными кошмарами, в которых ребенок мучительно умирал в когтях жуткого монстра, а затем, зовя маму на помощь, просыпался в слезах.
      Есть ли способ избавления от такого страха, что может быть дарован лишь тем живым организмам, чья жизнь протекает от восхода до зари?
      Никель очень осторожно опустился рядом и ласково, по-отцовски обнял ее. Она, почувствовав, что теперь хоть немного находится в безопасности, выглянула из-за крыльев. Ее глаза пылали благодарностью за заботу, понемногу вытесняющей неистовый страх. Никель потерся носом о ее шею, но, испугавшись, что уже изрядно перегибает палку, отстранился.
      – Не уж-то тебя пугает все на этом свете? – вопрошал он, вкладывая в тон изрядную долю удивления. – Как так можно жить?
      Она неторопливо уселась на хвост. Обвила себя им и, опустив потускневший взгляд на передние лапы, глубоко вздохнула.
      – Может ты и прав, – отчаянно отозвалась она и отвернулась. – Может и не стоит жить.
      Никеля возмутили эти слова почти до бешенства. Внутри он запылал от гнева. В следующее мгновение Никель достаточно грубо, даже не думая о рассчитанной силе, толкнул ее в плечо. Ее тело слабо пошатнулось, словно безжизненное.
      – Не смей так думать! – громогласно отчеканил Никель. Его басистый голос гулко распространился по всему пристанищу, отражаясь от всего металлического и становясь вдвое громче. – Ты меня слышишь!? – Он резко обратил ее мордочку к себе и заглянул в ее глаза, зрачки которых стали невероятно крошечными. Они словно тонули в этом апельсиновом желе и жалобно взывали о помощи. – Слышишь меня? Пообещай мне, что не будешь об этом думать! – Он медленно убрал лапу, которая бесцеремонно, до боли сжимала ее подбородок. – Ладно?
      – Ладно, – бесстрастно подтвердила она.
      Никель поднялся. Конечно он знал, что данное ему обещание будет нарушено уже сегодня. Но нужно было доказать, что он ее не бросит, что позаботится о ней, оставшись рядом в столь трудную минуту. Только вот, сколько уже сотен таких вот минут наберется? Его сосредоточенный взгляд метнулся к ее задним лапам. Она ловко перехватила его взгляд и без труда расшифровала мысли Никеля.
      – Все в порядке, – успокоила она. – Ходить получается. Непривычно немного, но, думаю, времени хватит сил доказать мне, что я должна привыкнуть.
      "К ней возвращается былая разговорчивость, – подумал Никель. – Что же ее так могло испугать? Сегодняшний взрыв вулкана? Да он трещит по полдюжины раз за день! Даже молодняк появляется на свет уже привыкшим к этому рокотанию". Никель так же отметил про себя, что очередная доля объятий и грубого доминантного поведения ставит ее на место, успокаивает и заряжает... до следующего дня. Или момента отчаяния. Странно это осознавать, но Никель никогда не ощущал раздражения, в очередной раз утешая ее. Он не мог дать ей порцию мудрых, высоконравственных советов, ибо был беспомощен в этом деле. Он понимал это, но не позволял себе демонстрации своего недалекого ума, и каждому, рассыпаясь в гневных и довольно смелых жаргонизмах, доказывал обратное. Никель действовал так, как умел. То есть – напролом. И что-то оттуда, из глубины души подсказывало ему, что он должен позаботится о ней. Она была дорога ему как напоминание о теплом, сочно-зеленом континенте, благоухающем сводящими с ума запахами и ароматами сотен тысяч растений, пестреющем многочисленными красками посреди величественного океана. Она была олицетворением той красочной жизни, от которой он отказался в пользу отца, властелина Стагана, своих предков, своей принадлежности к виду и, несомненно, занятости. Что из себя представляет Никель, пользующийся своими пятипалыми лапами лишь для передвижения?
      "Ошибку все еще можно исправить, – частенько подумывал Никель. – Когда-нибудь я сбегу отсюда, сбегу вместе с ней, сбегу на континент и проберусь как можно глубже. Где-то там живет неотразимая Физалис, читает книгу Вайзерон, и парит над землей Лавер. Меня здесь ничто не держит. Моя семнадцатая попытка создать двигатель внутреннего сгорания провалилась. Я так и не смог обойти человека из того мира. – И с самоиронией добавлял: – Быть может меня удерживало лишь наличие железной руды на этом острове?"
      Никель решил лишний раз проверить, что не оплошал ли он хотя бы с протезом, оснащенным двумя гидроцилиндрами. Одной только Матери известно, за счет чего этот протез сгибается и разгибается при ходьбе. Как и крыло самого мастера. Здешний человек мог бы только позавидовать такому подходу к лечению переломанных и недостающих конечностей.
      – Дай-ка я взгляну.
      Она послушно легла, перевернулась на бок и вытянула лапу, уже с середины бедра которого поблескивал протез, испещренный разного размера приплюснутыми заклепками. Никель очень внимательно рассматривал свое творение. Прикасался. Попросил ее согнуть лапу, чтобы увидеть в действии необычный механизм. Он провел пальцем по масленке и, обнаружив, что она сухая, отпустил протез.
      – Пока все в порядке, – заключил он не без ноток гордости в голосе. Никель был доволен проделанной работой. Его чудо изобретение, благодаря которому он смог бы получить признание континента. Его девятая симфония, которая создавалась без уверенности в успех. Его творение, благодаря которому она снова может ходить.
      – Я могу встать? – поинтересовалась она, передразнивая его взглядом беспомощной и лишенной целомудрия драконицы.
      – Конечно, – рассмеялся Никель. – Конечно можно. – Успокоившись, он задумчиво глянул на нее, слегка повернув голову на бок. – А я ведь до сих пор не знаю твоего имени.
      – Я тоже не знаю, – тоскливо отозвалась она, но Никель до последнего отказывался верить, что у нее нет имени. Он думал, что она лжет и что-то скрывает. – Было бы проще ко мне обращаться, – добавила она с блеснувшей в глазах надеждой, которая тут же погасла. – Ты ведь не считаешь меня лгуньей?
      – Я считаю тебя трусливой лгуньей, – с улыбкой сообщил он.
      Она не ответила ему взаимностью. Выразительно поморгав, она опустилась на хвост, не забывая постоянно прислушиваться к малейшим звукам. Рядом с Никелем она чувствовала себя в безопасности, но по-прежнему предпочитала потакать особенностям своего пугливого характера.
      – Я правда не помню, чтобы меня хоть каким-нибудь именем называли, – расстроено поведала она, смотря исключительно Никелю в глаза. Ее взгляд, бесхитростный и уязвимый, скрывающий в себе таинства ее нелегкого прошлого, о котором она не торопится распространяться, только усиливал симпатию Никеля, нашедшем в ней то, что напрочь отсутствует в нем. – Будто все эти фрагменты, когда меня звали по имени, вырезали острым ножом из моей памяти. Я пыталась, – она сосредоточенно выдохнула, – я правда пыталась хоть что-то вспомнить, но не смогла. Все скрыто от меня, потому скрыто и для тебя. И от этого мне становится грустно. – Она отвела взгляд в сторону, но уже через мгновение обратилась к нему с оживившими ее глаза веселыми искорками. – Но мы сегодня попробуем, попробуем еще раз собрать твою железку из того мира? Я постараюсь тебе помочь. – Она скупо улыбнулась. – Правда постараюсь. – Драконица поднялась и, схватив его за лапу, пролепетала: – Пошли же! Это какая попытка? Восемнадцатая? Ну и Матерь с ней! Разве тебя это остановит?
      Никель с трудом соображал, что ему следует в таком случае делать – удивляться или пугаться ее видимым даже самому глупому и туго соображающему созданию изменениям? В этот раз она особо бойко рвалась обмакнуть вместе с ним лапы в мазут по самую грудь и нанюхаться резкого запаха низкокачественного топлива. "Топлива... – вдруг подумал Никель. – Топливо. Может все дело в топливе? – Но он тут же остановил себя, не дав этому предположению обрести крылья. – Нет, я твердо решил, что покину этот остров. И скажу ей об этом прямо сейчас".
      – Мы больше не будем тратить на это время, – сказал он.
      Никель почувствовал, как ее хрупкие лапы выпустили из своего воодушевленного плена его толстую и огрубевшую от возни с металлом лапу. Он встретил ее огорченный взгляд ее вытянутой головы, обращенной к нему, для лучшей видимости, почти полубоком. Понадобилось достаточно времени, чтобы Никель привык к столь непривычным взглядам, когда он мог не видеть второй глаз.
      – Почему? – грустно вопрошала она. – Ты устал или у тебя нет желания начинать сегодня?
      "Скажу ей. Скажу прямо! Сейчас! Сию секунду!"
      – Я хочу покинуть Механические Земли, – решительно заявил Никель. Приметив ее удивленный взгляд, он не менее решительно добавил: – Я хочу покинуть их с тобой.
      – Со мной? – произнесла она с таким тоном, словно Никель обращался к кому-то за ее спиной. – Тебе правда нужна обуза?
      – Нужна, – с улыбкой подтвердил он, ласково положив ей лапы на плечи. – Мне очень нравится такая обуза.