Хороший мужик - Мурлыка. Рассказ

            
                Домашнее чтение для взрослых

   
                Расхожее суждение: какой хозяин, такой у него и кот

Рассвет погасил неистовое сияние Галактики. Лишь самые стойкие звёзды всё ещё мерцали, медленно тускнея и растворяясь в туманной прозелени нарождающегося дня. Горизонт обозначился багряно-малиновой, разгорающейся снизу полосой. Повеяло прохладой. Мохнатый, дымчато-серый кот Мурлыка понял: любимое им время ночного бдения закончилось. Пора возвращаться к дому и хозяину. Он с чувством лизнул в лоб прикорнувшую у него под боком серебристо-чёрную подругу Мурку. Та ответила умильно-ласковым:
- Му-р-р!

Зевнув, она выгнулась гибким, изящным телом, но вслед за Мурлыкой не пошла. Мурка на своём дачном участке. Выступивший из ночного мрака дом, с красной металло-черепичной крышей, принадлежит её хозяевам. А приставленная к форточке доска-трап для того, чтобы кошка могла сама, не беспокоя хозяев, проникать в дом. Проводив Мурлыку пристальным взглядом по-кошачьи прекрасных изумрудно-зелёных глаз, она легко, грациозно взбежала по доске и бесшумно исчезла в проёме форточки.

Мурлыкин сад-огород – через три участка после Муркиного. Эти же,  с ветродырыми оградами территории, принадлежат дачникам, не имеющим собак, кошек и котов. Поэтому до Мурлыкиного тут поселения на участках безраздельно хозяйничали коты-чужаки. В их компании и вот тот, похотливо наблюдавший за их свиданием с Муркой, полосато-рыжий кот-увалень, по кличке Коша. Расположившись на своей меже, под кустом смородины, Коша временами приподнимался на лапах и утробно, жалобно взвывал от ревности. И только! Потрёпанный однажды Мурлыкой до кровавых клочьев, он мог теперь злиться лишь на безопасном для себя расстоянии. Заметив однако уходящего соперника, Коша, имитируя смелость, покрался было следом. Мурлыка, моментально развернувшись, делает нарочитый прыжок навстречу. Полосато-рыжий замер, попятился, а затем вовсе, неуклюже волоча брюхо, потрусил к дому своего хозяина – огромного, соломенно-рыжего и неповоротливого, как сам Коша, торгаша Семёна Загребалова.

Мурлыка двинул дальше. Ожиревший Коша, со своей пудовой тушей, против него – слабак.  Да, Мурлыка уступает ему в весе собственного, скрытого под густой, роскошной шерстью, тела. Зато – это же тело настоящего кота. Хищника! Оно сплошь из крепких, будто стальных, скруток мускулов, мышц, жил и сухожилий. Плюс – зубы: острые, прочные, на зависть многим котам. А когти? Они, словно отточенные рыболовные крючки. Вся же духовно-телесная природа Мурлыки – симбиоз его доброты и бойцовского характера. Помогает ему и житейский опыт. Включая тот, который  перенимает от своего хозяина – сорокатрёхлетнего Николая Ухватова, оператора-истопника одной из уцелевших в их Средневолжске городских котельных. Кое-что взято и от привлекательно-обаятельной хозяйки – статной, ясноглазой, весёлой (чуток даже легкомысленной!) Татьяны. Впрочем, такой, наверное, и должна быть жена-жёнушка у сдержанного, малоразговорчивого, спортивно-аскетичного, да ещё и верующего мужа Николая. И таковой, видимо, ей надлежало быть в должности помощницы-секретарши местного завода. Тем более, если завод –винно-разливочный, а управляет  им деловая, умная, уже в летах хозяйка-директорша Альбина Моисеевна Тарыкина.

При подходе Мурлыки к своему участку, а именно – к лазу под забором, над высохшей сточной канавой, его слух уловил знакомые звуки. Такие торопливо-ритмичные звуки могут издавать только грызуны, украдкой поедающие сочные лакомства. Припав животом к траве, кот пригляделся. Точно: на морковной грядке их соседки Серафимы нахально пожирает зелёные  побеги ненасытный вор-хомяк. Мурлыка напрягся. Прыжок! И буровато-рыжая  холка грызуна-вредителя уже стиснута крепкими челюстями. Не выпуская из зубов безжизненно обвисшую тушку, Мурлыка несёт её к дому уважаемой им хозяйки-соседки и кладёт на ступень крыльца. Пусть порадуется Серафима тому, что одним вредителем на её участке стало меньше.
Довольный кот вернулся к лазу. Пролез по высохшей теклине на свой огород. По привычке брызнул тут свою метку. Это что-то похожее на людское: «Здесь был Вася». Только у котов оно означает: «Здесь я был, есть и буду!». Посторонним проход запрещён.

В отличие от Мурки, Мурлыка попадает в дом не через беспечно открытую форточку, а по человечьи: через дверь. Точнее – через сделанную хозяином в большой двери, маленькую дверку. Стоит Мурлыке ткнуться в неё лбом, и дверка открывается. А после прохода, надёжно захлопывается. Хозяйка Татьяна сначала сильно шумела на своего «Николашу» за придумку.
- Зачем дверь портишь! Кот – не барин. Пусть, как у некоторых, по доске, через  открытую форточку влезает.
- Плохо, что через открытую, - возразил хозяин.
Однако его мужская логика увязла в женской. Татьяна успокоилась позже. Её подруга Наталья, приехав на дачу, застала в доме несметную кошачью ораву. Хвостатые чужаки пробрались сюда сквозь форточку вслед за Натальиной беленькой,  смазливенькой  тихоней-кошкой Лёлей. Съели всё, что лежало на открытых и некоторых закрытых местах. Разбили стеклянную банку с вареньем.
+      +     +
…Проснувшись от лёгкого хлопка, Николай уловил привычный торопкий топот по лестнице. Скрипнув, открылась дверь. Мурлыка впрыгивает к нему на кровать. Осторожно взбирается хозяину на грудь и нежно так, ласково – хап тёплым языком по Николаеву носу. Соскучился, дескать, хозяин. И признателен тебе за то, что ты, как всегда, встречаешь меня доброй улыбкой и этим дружелюбным  поглаживанием моей прохладной, влажной от  росы шерсти. Из Мурлыкиных прижмуренных, янтарно-зелёных глаз струятся чувства безграничной любви к хозяину и искренней преданности ему. А Николай, испытывая те же чувства к четвероногому другу, вглядывается в его глаза и с волнением думает: через эти узкие щёлки зрачков, сквозь миллионы лет на него сейчас смотрит почти не изменившаяся сущность этого невыразимо красивого, умного одомашненного хищника. Друг меж тем, слегка потоптавшись по груди хозяина,  кольнул его для завершения ритуала встречи слегка выпущенными когтями, приятной тяжестью прошёлся по животу и улёгся у изгибов ступней. Предельно расслабившись, кот вскоре засыпает. А Николай, вновь и вновь испытывая наслаждение от живой, мягкой тяжести на своих ногах, улыбается: «Да, не сравнить тебя, Мурлыка, с тем пушистым и почти невесомым комочком, каким ты оказался в моих ладонях пять с небольшим лет назад».

Осенью того года двоюродный по отцу брат Андрей попросил Николая помочь ему в строительстве дома под Новосибирском. Вообще-то, род Ухватовых с Верхней Кубани. Но жизнь разбросала многих из них по разным местам. Андрей, подполковник запаса, осел в Новосибирске. И вот позвонил: потянуло к земле. Обзавёлся участком в пол-гектара, решил ставить на нём дом.
- Приезжай! - звал он по межгородке, - ты ведь кроме того, что теплотехник, ещё и плотник отличный. Для меня это важно. А дорогу сюда и обратно я тебе оплачу…

Поехал «плотник», к недовольству своей жены-жёнушки. Вывели они с братом за десять дней, под самую крышу, добротный, просторный, рубленный из кедрача дом. Неописуемо радостный Андрей, кроме того, что оплатил Николаю дорогу, сумел ему, страшно смутившемуся, вручить ещё впридачу пятнадцать тысяч рублей и гору всяких подарков для семьи. Самый же оригинальный подарок Николай получил накануне отъезда. Поздним вечером они с Андреем наткнулись у муссорного контейнера на жалобно попискивающего котёнка. Остановились. Пушистый, дымчатый комочек, поджимая под себя переднюю, видимо, пораненную лапку, сообразительно похромал к ним. Андрей поднял его, жалкого и дрожащего от холода.
- Бедолага! Взял бы тебя, да у нас уже есть кошка.
- Андрюша, подари его мне! – поспешил на выручку Николай.
- Ты серьёзно? – спросил Андрей, осматривая найдёныша при свете фонаря.
- Вполне!
- Тогда вручаю! Между прочим, - кот, самец. Сибирской породы!
С тех пор и живёт у них с Татьяной этот кот-сибиряк.

+      +      +

Пробудившись с восходом солнца, Николай слегка шевельнул ногами. Мурлыка открыл глаза, безропотно сошёл с ног. Стоя сбоку, он, по принятому правилу, ждал, когда хозяин повернётся на другой бок или спину. Тогда он снова уляжется на ноги и продолжит сон. Однако хозяин, взглянув на часы, соскочил с кровати и объявил:
- Мурлыка, сегодня домой!
Понятливо муркнув, кот сбежал за ним по лестнице. Пока хозяин обливался стеклянно чистой колодезной водой, Мурлыка вылизывал свой мех розовым, шершавым языком. Потом, терпеливо сидя у ног Николая, ждал, когда тот благоговейно исполнит перед иконами утренние молитвы. Наконец, завтрак. Хозяину, по случаю поста, - каша-овсянка. Мурлыше – тоже овсянка, но с куском рыбы-трески, из которой хозяин заботливо вынул кости и косточки.

Солнце поднялось над гребнями крыш. Небо по-утреннему свежо, чисто, будто его протёрли вон те, опавшие к горизонту, тучи-облака. Попивая на крыльце ароматный чай, Николай оглядывает сад  и огород, с аккуратно возделанными, покрытыми зеленью и кустами разных овощей  грядками и клумбами с цветами. Во всём порядок. То же – у их соседки, трудолюбивой, коричневой от загара, чернобровой и черноглазой красавицы Серафимы. Не сравнить с тем, что было до поселения на даче кота Мурлыки. Повторим: тут нахально беспредельничали коты-чужаки. А их особенно привлекал участок Серафимы. У неё тогда безнадёжно болел муж. Потеряв веру в докторов, она начала лечить его настойками из выращиваемых ею растений. Больной вскоре пошёл на поправку. Окрылённая женщина стала с ещё большим старанием сажать, сеять, пестовать на огороде  лекарственную флору. Котиную же братию особенно притягивали кусты сладко пахнущей валерьяны. Нанюхавшись её, натерев ею свои бока и милые морды, четвероногие будто сходили с ума. Бесовски выгибаясь, дёргаясь, они катались не только по местам огородной аптеки, но и по ухоженным грядкам моркови, лука и прочей ранимой зелени. Сходились и в драках, при которых пыль, вперемешку с шерстью, взмётывалась столбами. А с восходом солнца кошачья тусовка нередко перемещалась на обширный, не затенённый взлобок Николаева участка, где росла клубника. Собравшись в круг, она многоголосо выла, орала, мешая дачникам спать.

Приехав сюда впервые, Мурлыка несколько дней и светлых ночей наблюдал за происходящим с подоконника второго этажа. Выглядел заводилу беспредела – стального окраса, короткошерстного, кургузого кота по кличке Мавр. И однажды, когда светало, он вдруг бесстрашно возник перед одуревшим от валерьяны кургузым «атаманом». Без предупредительного воя и хитрых уловок, Мурлыка  делает молниеносный бросок. Когтями и зубами вонзается во вставший  дыбом загривок Мавра. Тот, взвыв от негодования и боли, кувыркнулся вместе с Мурлыкой через голову. Фонтаном взлетели земля, пыль, шерсть, трава и листья. Мурлыке помогала его густая, длинная сибирская шуба. Мавр вскоре понял преимущства кота-«салаги». С разодранными, окровавленными боками он кинулся наутёк. Вслед, не спеша, соблюдая видимость достоинства, двинулись остальные.

В авангарде – бурый, со ржавым разливом по  жёсткой шерсти старый кот-бродяга Шатун. Хозяином у него – вечно набузыканный алкоголем Фёдор Салазкин, по прозвищу Стратилат. Ходит слух,  будто за неимением собутыльников среди дачников, Фёдор часто пьёт и философствует в паре с котом. Тем не менее, тогда рядом с оторвилой-пьяницей Шатуном плелась экзотического вида, эпатажная кошка Матильда. Она из породы каких-то там африканских сфинксов. На ней серая, голая, как у летучих  мышей-вампиров, кожа и треугольная глазастая морда. Позади неё трусцой бежали голенастые, угольно-чёрные братья-коты Цыган и Цыганок. Затем – крупный, чёрно-белый, набивающийся всем в приятели кот-кастрат Стёпа. Замыкал отступление, уже знакомый читателям, полосато-рыжий кот-увалень Коша.  Мурлыка гнал Мавра и всю его братию на протяжении трёх участков. Гнал бы и дальше. Но на его боевом пути повстречалась полюбившаяся ему с первого взгляда кошка Мурка.

Позже выяснится: за неравной схваткой со стороны наблюдала оставшаяся ночевать на даче всё та же Серафима. И по исходу недели, когда на её, а также соседних огородах воцарится вдруг спокойствие,  она поведала о том Николаю. Рассказывая, соседка одобрительно поглядывала в сторону подрёмывающего на стриженном газоне Мурлыку. Подытожила понравившейся коту-победителю похвалой:
- Молодец! Хороший ты мужик , Мурлыка!

+      +      +

Домой, в Средневолжск, ехали, как всегда, на электричке. Под её усыпляющее гудение Мурлыка думал:  даже в его отсутствие Мавр и вся эта хулиганистая стая вряд ли нарушат установленные им границы. Мурка об их проделках по его приезде всё ему расскажет. А он уж примет меры.
Размышляя, а больше сладко подрёмывая у хозяина на коленях, кот не заметил, как они приехали на вокзал.

Домой добрались при синевато-белом свете уличных фонарей. Мурлыка проголодался. Николай это заметил по тому, как кот бросился к своей тарелке в углу кухни. Она оказалась пустой.
- Танюша, накорми, пожалуйста, Мурлышу! – попросил муж обрадованную их приездом жену-жёнушку.

Сам пошёл в ванную. Выйдя через четверть часа, увидел: Татьяна накрывает стол для них, хозяев, а кот, по-прежнему голодный, вьётся, урчит у её стройных ног, намекая, чтобы она позаботилась и о нём. Оглянувшись на помывшегося, распаренного мужа, вышедшего из ванной в одних трусах, Татьяна, оставив стол, припала светло-шелковистой причёской к его горячей, мускулистой груди. Сомкнув пальцы за его крепкой, загорелой шеей, игриво и звонко запела:

Коля-Коля-Николаша,
Вот мы встретились с то-бо-ой…

- Танюша, накорми Мурлышу. Он с утра ничего не ел, - легонько отстраняясь от её податливого и такого родного тела, вновь попросил Николай.
- А ты? Ты проголодался? – вскидывая на него тёмные, длинные ресницы, заспрашивала жена-жёнушка.
И уже насмешливо:
- Вон твой Петров пост до чего тебя довёл! Рёбра пересчитать можно. Ключицы наружу выпирают.
- Ничего! Пост через неделю заканчивается. Он мне на пользу, - ответил Николай, теперь сам обнимая жену. – А вот Мурлыка заслуживает чего-нибудь вкусненького!
- Конечно же, заслуживает  Ах, ты мой Мурлышенька! – взглянула Татьяна на опять с надеждой забегавшего вокруг неё кота.

Отрезала тонкую полоску свежей ветчины и приблизила её к жадно вытянутой вверх Мурлыкиной морде. Но как только тот попытался хапнуть ветчину, хозяйка быстро взметнула руку. Мурлыка, весь вздёрнувшись на задних лапах, пытается дотянуться до еды смешно загнутой лапой, но не может. Мяукнув, он садится на пол, не отрывая круглых, напряжённых глаз от лакомства. А хозяйка, хохоча, вновь опускает дразняще пахнущее мясо к носу кота.  И опять её рука резко поднимается. Сделав отчаянный прыжок вверх и опять не достигнув цели, Мурлыка плюхается на пол. «Тебя бы так кормить!» - с укором смотрит он на хозяйку и мяучит уже на всю квартиру.
- Перестань издеваться над животным! – взрывается Николай.

Отхватив широким ножом пласт ветчины, он быстро кладёт его в тарелку, придвигает её к коту. Поразительно! Мурлыка не набрасывается сразу на еду. Приподняв морду, с трогательными тёмными бороздками у глаз и на лбу, он благодарно смотрит на Николая и только после этого начинает есть. Ест, как всегда, аккуратно, не спеша, почти не слышно.

Приступили к ужину и хозяева. Холодно. Сдержанно. Лишь изредка перебрасываясь словами. Потом разошлись. По разным комнатам.

+      +      +

Утро. Татьяна пытается расставить акценты над причинами вчерашней размолвки.
- Мурлыка, тебе в первую очередь! – язвит она, шлёпая в тарелку ошмёток каши с куском судака. – Не то хозяин опять заорёт, что я тебя голодом морю.
- Не моришь! Используешь его для своих детских, эгоистических забав, - примирительно улыбается Николай.
Меняя тему, спрашивает: не звонил ли в эти дни сын Виталик. С прошлого года он в Питере. В Суворовском училище.
- Звонил! – откликается она. – Вместо того, чтобы поинтересоваться здоровьем отца-матери, всё тоже о Мурлыке расспрашивал.
- Раз о Мурлыке, - смеётся Николай, - значь у него самого всё в порядке.

Смена на работе у Николая – в восемь. Он уходит первым. Татьяне – к девяти. По той же дороге. Центральная котельная мужа бок о бок с винзаводом. Она в основном и работает на это «весёлое» предприятие и прилегающие к ним дома. У подъезда Татьяну поджидает их соседка по лестничной площадке, она же –начальница лаборатории их завода Елизавета Томилина. Не высокого росточка, полненькая брюнетка, с алым бутончиком кокетливо надутых губок и аккуратненько выщипанными, удивлённо выгнутыми бровями – такова внешность Елизаветы. Насущная же особенность её жизни в том, что год назад она развелась с «гулякой» мужем и теперь ищет нового. Идеально-песенного: «Чтоб не пил, не курил, чтоб цветы всегда дарил…». А сама, если честно, давно положила глаз на своего соседа. То есть, на мужа Татьяны Николая.
- Привет! – улыбается она стройной, нарядной, со слегка откинутой назад головой Татьяне.
- Привет! – кивает та, скрывая испорченное настроение заученно приветливой улыбкой. – Как твои дела? – спрашивает у Елизаветы. – Говорят, у тебя роман с нашим новым технологом Валериком?
- Какой роман! – отмахивается приятельница. – Молодо, зелено, неопытно, нищё.
«Мне бы такого, как твой «Николаша»!» - хотела брякнуть женщина, да сообразив о последствиях, прикусила язык.
- А ко мне наш завхоз, Платон Поликарпович, пристаёт, - доверительно призналась Татьяна.
- Хо-хо-хо! – хохотнула Елизавета. – Скажи, кто к тебе из наших мужиков не пристаёт?
- Но этот так настырно! До неприятности. Всё в гости ко мне набивается. Льстит: «В домашней обстановке, - говорит, - ты, наверное, ещё обворожительнее!».

Женщины подошли к автобусной остановке. Встали в сторонке. Подальше от чужих ушей.
- Платоша мужик притягательный! И всем на работе нужный, - возбудилась, зажглась Елизавета. – Ох, уж эта его налитая фигура! Эти масляные глазки, смеющиеся красные губы, приятный говор! Ты представляешь, - переходит она на шёпот, - опрокидываешься эдак на кровать, а эта громада, это лицо, с зазывными глазками, над тобой для поцелуя склоняются? Умереть от страсти можно!

Вталкиваются в маршрутку. В ней, набитой до отказа, на специфическую бабью тему не побалясничаешь. Тем не менее жаркие и пошлые Елизаветины слова всё ещё сладко, озорно, до приятной щекотки теребят Татьянино сердце.

Выбрав момент в середине рабочего дня, она сама позвонила завхозу.
- Приветствую вас, Платон Поликарпович, - с притворной бодростью произнесла Татьяна-секретарша своему не прямому, но всё же важному на их заводе начальнику.
Выслушав ответные приветствия и комплименты, ввела воспламенившегося собеседника в деловой тон. Напомнила: уважаемая и «любимая» всеми хозяйка-директорша Альбина Моисеевна замучили её, Татьяну, вопросами замены мебели в их приёмной на более современную. Замолкнув, она плотнее прижала телефон к уху:
- Что-что? – сдвинув тёмные, красиво изогнутые брови, покраснела и заволновалась женщина. – Поговорим в домашней обстановке? У меня?... – Хорошо, - помолчав, сдержанно ответила она, - я подумаю.

«Почему бы ей, старой калоше, самой, напрямую с завхозом, не утрясти эту проблему с офисной мебелью?» - разозлилась Татьяна на хозяйку-директоршу. Ткнув наманикюренным ногтем в клавишу компьютера, вспомнила: Тамара, её верная подруга из отдела кадров, сказала как-то об Альбине:
- Интриганка и старая сводня. Сама с мужем развелась, да ещё семейную пару у нас разбила. Прежнего технолога, не продавшего ей свои акции, уличила якобы в воровстве спирта и уволила, не дожидаясь расследования. Вообще, - настороженно оглянувшись, тихо открыла ей Тамара, - Альба «любит» всех нас хоть немножко замаранными и виноватыми. Так руководить нами легче.

+      +      +

Прошло три дня. Суббота. Позднее утро. Николаша заступил на свою вахту в котельной. По договорённости с начальником сразу на двое суток. С расчётом на шестисуточный отдых. С тем, чтобы подзаработать на ремонте дома одного из хозяев-дачников. Татьяна одна. Приняв контрастный душ на свои всё ещё хорошо сохранившиеся, крепкие формы, сварила кофе. Налила в белую, тончайшего фарфора чашку. Выпила любимый напиток, с тонюсеньким, подслащённым джемом ломтиком хлеба. С расчётом на свою затею, позвонила мужу. Несмотря на их ссору, Николаша звонку обрадовался. Она же, изображая себя брошенной на съедение скуке бедолажкой, начала расспрашивать: много ли у него работы? Не сможет ли хотя бы на полчасика заглянуть домой? Услышав, что не может, повеселела сама и развеселила его своей излюбленной песенкой:

Коло-коло-колокольчик,
Колокольчик под дуго-о-ой,
Коля-Коля-Николаша,
На край света я с тобо-о-ой.

- Пока! – попрощалась она и взялась за подготовку встречи своего гостя.

«Прежде всего, но это только на крайний по необходимости случай, - пыталась она найти компромисс со своей, всё ещё робко напоминающей о себе совестью, - надо подготовить постель». Мстя мужу, она оправдывалась также тем, что подобные «крайние случаи» - чуть ли не норма нынешней жизни. В разных компаниях, на их заводских корпоративных вечеринках она не раз видела, как легко жёны изменяют своим мужьям, а мужья – женам. А уж сколько об этом пишут в книгах, журналах, показывают по телевидению, так уже и не поймёшь, где распущенность, а где поиск своего семейного или иного счастья. Поэтому, старые, цветасто-будничные наволочки с подушек – долой! Вместо них – новые, небесно-лазоревые, с белыми кружевными кромками. Сюда же, на кровать, - точно такие  простынь с пододеяльником. Поверх – розовое покрывало.

Мурлыка, вычёсывая языком свою длинную, мягкую шерсть, с любопытством следил за беспокойным мельтешением хозяйки. На белую скатерть стола та уже грохает тяжёлую бутылку, с обёрнутым серебристой фольгой горлышком. Рядом – брызнувшие ослепительно-радужным светом бокалы. «Наверняка, будут гости, -догадывается кот. – Сколько? Судя по стульям у стола, - двое». А вот уже и звонок в дверь.

По привычке кот побежал к двери вслед за разнаряженной, в платье, с глубоким вырезом спереди, хозяйкой. На миг она останавливается перед зеркалом. Приподнимает ладонями повыше и без того наполовину выпячивающиеся из декольте нежно-белые, с ложбинкой посредине выпуклости. Открывает дверь. И вот он перед нею, разрекламированный Елизаветой, «притягательный мужик». Встретишь такого, плотно упитанного, на городской улице, лишь посторонишься, чтоб не задеть. Полное, круглое, с раздвоенным подбородком лицо. Обширная плешь на темени скрадывается модной сейчас стрижкой «под шарик». Глаза, правда, в самом деле, заманчивые: черные, блестящие, с прыгающими в них огнистыми чёртиками. Одет круто: стального цвета, с серебристым блеском костюм. Красная рубашка. Похожий на копчённую рыбу-скумбрию – модный галстук. В одной руке – стандартный цветочный букет, в другой – пакет, со стандартным в таких случаях набором.
- Здравствуй, проходи! – зардевшись, посторонилась Татьяна и только тут заметила выглядывающую из-за своей приоткрытой двери Елизавету Томилину.
Елизавета понимающе кивнула, тихонько предупредила:
- Я войду чуток погодя.

«Елизавета, ладно, - закрывая дверь обеспокоенно подумала Татьяна. – С нею уговор. Придёт для маскировки её, Татьяниного греха. И уйдёт, когда нужно будет. А вот то, что Платона засекла сходящая по лестнице горбатая, всё видящая и всё слышащая старуха Капитолина Прокофьевна, - это уже, как говорится, чревато…».
Переступив порог, Платон сразу же напнулся на бросившегося ему под ноги огромного, мохнатого котища. А завхоз котов ненавидел, так как обожал исключительно собак бульдожьей породы. Поэтому он просто отшвырнул Мурлыку ударом своей толстой ноги. Вякнув, кот рванул на кухню. Там вымахнул на высокую тумбу, для кухонной утвари. Усевшись, Мурлыка весь  ушёл в мысль, как отплатить вторгшемуся на его территорию нахалу-толстяку.

«Нахал», вручив хозяйке букет и наполненный чем-то пакет, сразу облапил её, ойкнувшую, и ткнулся крупным, широким носом в ложбинку хозяйкиной груди, прошёлся мокрыми губами по мраморно-белой коже самих грудей и так часто, прерывисто задышал, засопел, что стал Татьяне противен. Выронив со стуком пакет на пол, она освободившейся рукой решительно отстранилась от объятий гостя-хахаля, как догадался Мурлыка:
- Не надо так пылко! Снимай пиджак, иди мой руки. Потом – за стол.
- Добавь к столу то, что я принёс, - попросил он и двинул в ванную.

Татьяна извлекла из его пакета бутылку любимого ею вина «Изабелла», бутылку армянского коньяка, сделанные, наверное, в магазине нарезки карбоната, колбасы, сыра, баночку красной икры. Закончив сервировку, направилась в большую комнату и опять столкнулась с вышедшим из ванной Платоном. Пыл с него, кажется, спал. Посторонился. Гипнотизируя её чарующим взглядом, спросил:
- А теперь мне куда?
- Проходи пока на кухню. Я сейчас приду.
Ей надо было позвонить Елизавете: подходи, мол.
- Сию минуту! – откликнулась та.

«А глаза у него, действительно, хороши!» - снизошла Татьяна к Платону и уже бесповоротно решилась на тот самый крайний случай. Покусывая нижнюю губу, полезла в шкаф за свежими полотенцами. Она как-то не придала значения тому, что гость грубо обошёлся с их котом. Обычно навещающие Ухватовых гости выказывают радость встречи не только с хозяевами, но также – с их котом. Похвалят его, погладят, а то и гостинчиком одарят. А тут – туфлей под живот. Да от кого? От толстого хахаля, от которого, помимо прочего, несёт запахом псины. Мурлыка цепко следил за остановившимся перед зеркалом этим самым хахалем. Обычно кот устраивался на тумбе вовремя трапез. Ему тоже доставались угощения. Сейчас же сидит наверху поневоле, что также его обижало.

Гость между тем, заботливо погладив себя по голой маковке, вошёл на кухню. Потоптался перед накрытым столом и… вдруг решается на невероятное: садится на стоящее у края стола кресло хозяина! То есть, посягает на то, на что не смели посягать ни хозяйка, ни гости, ни даже приезжающий из Питера их сын Виталик, хотя у того и алые погоны на плечах, и такого же цвета лампасы на штанинах. Хахаль же посмел. Более того, заметив на полке золочённую кружку, с гравировкой: «Любимому мужу Николаю от любящей жены Татьяны», этот ничтожный толстяк встаёт, берёт, осматривает кружку и замахивается ею на вскочившего сразу Мурлыку. Опять плюхается нахалюга в кресло. И опять его злят мечущие искры котиные глаза. Оскалившись, Платон рывком выбрасывает к ним волосатую ладонь с растопыренными пальцами:
- У-у, зверюга!

В тот же миг он ощутил на себе заставший его согнуться прыжок того самого двенадцатикилограммового «зверюги». Мурлыка был точен. Он намертво охватил остриженную «под шарик» голову сверхнахала-хахаля, оскорбившего не только его, второго хозяина жилища, но и посягнувшего на честь и собственность главного хозяина и Мурлыкиного друга. Выпущенными на всю длину когтями правой лапы Мурлыка раздирал веко и кожу у правого глаза  своей жертвы. Когтями другой -вонзился в  её левое ухо. Задние же ноги, при малейшем шевелении Платона, начинали быстрыми рывками полосовать его подбритый затылок.
- Брысь! Брысь, сволочуга! – донеслось до Татьяны.
- Платон! Мурлыка! – закричала она, вбежав на кухню.
- Да уйми же его, своего бешеного! – благим матом завопил Платон, а полная физиономия уже не его, а перекошенная карикатура на неё. Из глубоких борозд на скуле, ухе,  затылке обильно сочится, капает темно-красная кровь. Ею уже «украшена» белая скатерть и одежда Платона. Она кляксами на керамических, узорных плитах пола.

Не вошла – вбежала Елизавета.
- Кошма-а-ар! – выпучила она глаза и, видимо, сразу поняла: свидание секретарши Татьяны с завхозом пошло вразрез с их хитро задуманным сценарием.
Правда, две минуты назад Елизавета и сама внесла в него коррективы. Она позвонила Татьяниному Николаше:
- Коленька, срочно домой. Тут не желанные гости!
- Не дёргайся, Платоша, - упрашивает между тем перепуганная Татьяна, - а то он ещё глубже в тебя вопьётся.
- Это я без тебя, дура, знаю! – одаривает её «Платоша» неожиданным «комплиментом».
 А она, проглотив оскорбление, уговаривает уже кота:
- Мурлыша, отпусти дядю! Пойдём, я тебе рыбки дам.
- Ув-ув-у-у-у, - уже, действительно, по-звериному и в то же время жалобно воет кот.
И на всякий случай бьёт и по без того уже изрезанному затылку жертвы когтями задних ног.
- Мурлышенька! – ластится хозяйка, протягивая к горящим котиным глазам свои наманикюренные пальцы.
- Ах, ты мерзавец! – одергивает руку, с прокушенным насквозь указательным пальцем. – Прибью! – замахивается полотенцем.

Взбешённый кот вонзается клыками в голое темя своей на редкость крупной, двуногой добычи. Платон, взревев, вскакивает и окровавленный, со своим мучителем на голове несётся в большую комнату. Там по-бычьи тычется в небесно-лазоревые, кружевные подушки, марает их кровью. Мурлыка  же, ловко перескочив ему на спину, затерзучил её когтями задних ног. Платонова рубашка взвивается окровавленными полосками. Проклиная Татьяну и кота, Платон, напрягшись, пытается дотянуться до «зверюги», но куда там! Руки коротки, а туловище у завхоза – объёмно.
- Вызывай эмчээс! – вопит он обезумело. – Пусть его пристрелят. Вместе с тобой, стерьва!

Ошеломлённая новой порцией оскорблений, Татьяна молчит, словно закаменев.
- Сейчас, сейчас, Платон Поликарпович,  вызываю! – подхалимничает  Елизавета. – Всё, выехали. С врачом! А мы сейчас ещё попробуем на котика воды полить…
Хлопает входная дверь. Вбегает бледный, как смерть, «Коля-Николаша». Немая сцена. Нарушает её он же:
- Что тут происходит? Платон, как ты тут оказался? – узнал Николай сослуживца жены: встречались по работе, на заводских вечеринках. – И почему в крови, с котом на спине? На нашей постели? – пялится  «Николаша» на искровяненные подушки, с кружевами.
- Твоя жена, шалава, - совсем добивает Платон Татьяну, - пригласила меня в гости. А сама, по чьему-то наущению, напустила на меня вашего бешеного кота.
- Мурлыка! – зовёт хозяин. – Иди ко мне!
Кот протяжно мяукает. В мгновение оставляет Платона, с ходу впрыгивает на плечи хозяина. Растянувшись на них, лижет Николая в висок, мурлычит.
Приехавший вскоре наряд эмчээс, эвакуируя пострадавшего, потребовал, чтобы с ним отправили и кота. Для проверки: не заражён ли бешенством. Сопровождать Мурлыку, разумеется, поехал Николай. Анализы показали: кот здоров.

+     +      +

Отдежурив двое суток у гудящих бьющим из форсунок пламенем топок, Николай уехал на дачу. Из-за работы в чужом доме, кота с собой не взял. Приехав, без раскачки извлёк из чулана сумку с инструментом и пошёл к старому, хромому Сильвестру Перемогову. Тот, припадая на левую ногу, показал сложенные под навесом доски. Ими надо было обшить изнутри мансарду, а заодно смастерить и навесить в ней новую дверь.
- Мешать, тебе, Трофимыч, не буду, - сказал Сильвестр Николаю и,  оставив
на него дачу, укатил в город.

Николай жадно взялся за работу.  Думал отвлечься от бурного и позорного семейного скандала. Хотя Татьяна, плача и стеная, уверяла его, что Платон и Елизавета приходили к ней по заводским делам, он, безоглядно доверявший ей раньше, теперь не верил.
- Постель с кружевами тоже для деловой встречи? – насмешливо вглядывался он в её  заплаканные глаза. – А твоё платье, с выпяченной наружу грудью? Вино, коньяк на столе? – уже не сдерживаясь, кричал он. – А этот твой проверочный звонок мне на работу? «Не собираешься ли заглянуть хотя бы на полчасика домой?» -передразнил Николай жену-жёнушку. – Уговорила, пришёл!
- А иди ты знаешь куда? – внезапно преобразившись, вытерев слёзы, колюче взглянула  на него она.
Вызывающе прощёлкала каблуками на кухню, схватила со стола бутылку не откупоренного коньяка и ушла к «товарке» Елизавете.

…Привычно действуя то пилой, то рубанком, то стамеской, Николай вновь и вновь возвращался мыслями к проштрафившейся жене, к эпизодам их совместной, на протяжении почти двух десятков лет, жизни. Нормальной жизни. Можно сказать, даже счастливой. Познакомились молодыми. Зимой. На празднике Дня города. Студент-выпускник техникума городского хозяйства Николай Ухватов участвовал в лыжной десятикилометровой гонке. К финишу, на площади, пришёл первым. Собравшаяся толпа встретила его криками «Ура!». Друзья по техникуму, качая измочаленного бегом победителя, подбросили его вверх, не удержали, и он, сорвавшись с их рук, шлёпнулся в снег. В этот момент из шумной компашки молодёжи кулинарного училища к нему бросилась глазастая девчонка. Моложе его лет на пять. Увидев, что он ушиблен не сильно, даже смеётся, упала на него и жарко, по-взрослому поцеловала. А когда поднялись, стала своими варежками стряхивать с него снег. Сдружились. Слюбились.

Николаю так она нравилась, что не замечал в ней никаких недостатков. У влюблённых часто расширены глаза и сужен рассудок. Между тем недостатки у Танюши были. Она, к примеру, сама призналась, что в семье её сильно баловали. Мать с отцом, конечно, любили и двух её старших братьев. Но доченьку Танюшу – особенно. Всё лучшее – ей, «умненькой» и «красивенькой». Такое отношение было к ней и в детсадике, и в школе, и в кулинарном училище, закончив которое, она немного поработала по специальности, а потом поступила на курсы секретарей-машинисток. Тогда, после, да и теперь многочисленные Татьянины подруги использовали и всё ещё используют её для приманки ухажёров-женихов. Она втайне гордилась этим. Бывало, в их компаниях вспыхивали ссоры из-за того, что она,  вроде бы в шутку, заигрывала с избранниками своих подружек. «А теперь вот переиграла и саму себя!» - горько вздохнул Николай.

Так мысленно, перелопачивая, как землю в огороде, их совместную жизнь, Николай  на четвёртый день  подошёл к финишу ремонта.

+      +      +

В воскресенье Татьяне позвонила хозяйка-директорша.
- Танюша, хочу точно знать: и что это у вас произошло с Платоном Поликарповичем? – низким, прокуренным голосом поинтересовалась «Альба». – Вот он позвонил мне и просит отгул на два дня. Упал будто бы на даче с лестницы и почесал себя до крови то ли там о яблоню, то ли там о грушу. А от персоны, которой я доверяю, узнаю: ты будто бы пригласила Платона, (чтоб ему жилось, как мне!) к себе в гости. И неизвестно зачем напустила на него своего дикого Коша. Так ли это в натуре, как сейчас говорят?
- Не в гости, а для делового разговора, - с трудом сохраняя спокойствие, ответила Татьяна. – Напросился он сам. И был не один, а с Елизаветой Томилиной. Между прочим, мы обговаривали вопрос о замене мебели в офисе. Он противится.
- Хорошо, Танюша, насчёт мебели с Платоном я сама поговорю. Но ты уладь с ним конфликт. Мужик он хороший. Работник опытный. Плохо, когда у нас раздоры. Они подрывают авторитет руководства завода.
- Я учту, Альбина Моисеевна. Всего доброго!

К дню выхода завхоза на работу издёрганная Татьяна  готовилась основательно. Достала роскошную, чёрную, как ночь, с красными цветами, юбку-«цыганку». Тщательно выгладила сшитый по её великолепному бюсту тонкий, светло-оливкового цвета батничек. Сбегала в парикмахерскую. Мучаясь всю ночь, спала так, чтобы не попортить причёску. Утром коснулась подготовленного наряда и едва не рухнула в обморок. Батничек на диване оказался в мокрых, коричневых разводах. В нос ударил полынно-терпкий запах котовьей мочи.
- Мурлыка! – хватая швабру, в бешенстве заорала хозяйка.
Ждавший такой реакции кот метнулся на кухню. Вспрыгнул на спасительную тумбу.
- Ну, подлюка! – чуть не плача, ткнула хозяйка шваброй ему в морду и пригрозила куда более страшной карой:
- Кастрирую! Не послушаю твоего хозяина.

Проклиная «коша», надела обычную белую блузу. А перед уходом заметила: кот, дрожа в охотничьем азарте, уставился в окно, за стеклом которого, дразня своего лохматого врага,  прогуливались по выступу голуби. И тень жестокой задумки вдруг легла на красивое лицо самолюбивой, мстительной женщины. Уходя, она отперла и чуть приоткрыла окно.

…В приёмной было пусто. В кабинете – тоже. «Альба» задерживалась в мэрии. Позвонила подруга Тамара:
- Ну, что, добилась своего? По всем цехам досужие разговоры про вас с Платоном.
Почувствовав препаршивое Татьянино настроение, смягчилась:
- Правда, некоторые даже хвалят тебя: хорошо наказала бабника-Платона.
- Я себя наказала! – неожиданно вырвалось у Татьяны.

Укротив более-менее свои нервы, она пошла в кабинет завхоза. Тот предстал пред нею, словно вырвавшийся из кавалерийской рубки  и побывавший в руках врачей комбриг Котовский. Вся обритая голова, шея, щека, ухо залеплены бело-жёлтыми пластырями. Из-за расстёгнутого ворота видны бинты. Татьяну встретил взглядом взъярённого быка. Вскочил из-за массивного стола, заорал:
- Пш-ла-а вон, стерьвоза!
Побелев, не говоря ни слова, она вышла.

В два часа пополудни позвонила соседка по квартире сверху – горбатая старуха Капитолина Прокофьевна. Та самая свидетельница её встречи с Платоном, у распахнутой перед ним дверью. «Ну-ну, - ядовито усмехнулась про себя Татьяна, - вводи, Прокофьевна,  и свои коллизии в нашу семейно-производственную драму!». И Прокофьевна ввела:
- Иду из магазина, а ваш кот, Танюша, лежит едва живой в кустах, на асфальте. Видно из окна выпрыгнул. Оно у вас раскрыто. Ты закрывала его, Танюша?
- Не помню! – резко ответила «Танюша». – Скажите, где сейчас кот?
- У меня в квартире, милая. Валентина, у которой кошка Чита, сделала вашему Мурлыке противошоковый и ещё какой-то укол. Она же перевязала ему разодранную ногу. Он заполз под диван и будто бы спит.
- Спасибо вам, Капитолина Прокофьевна! Сейчас отпрошусь и прибегу за Мурлыкой.

+      +      +

Всё катилось в тартарары: нервно, стремительно, страшно. Татьяна не узнавала себя. Ею двигала какая-то чёрная сила. Прибежала домой. Поднялась к Капитолине. Сунув ей пару сотенных банкнот, понесла квелого, с перебинтованной задней ногой кота в квартиру. Положила на ковёр, перед диваном. Хрипло дыша, кот встал, доковылял до входной двери, лёг перед нею и начал просяще мяукать. Вновь положила его на ковёр. И снова бедное животное поковыляло к выходу. «Выпусти его, - начала выходить из себя хозяйка, - так он через какое-то время обратно попросится. Всю ночь покоя не будет. Не достаточно ли для неё?». Некое теплившееся подобие жалости переходит  в обидчивую злость. Она звонит в ближайшую к дому частную кошачью клинику:
- Не могли бы вы сегодня усыпить кота? Нет, не старый. Выпал из форточки… Мучается, едва дышит…

Через полчаса она уже в клинике. Молодой, симпатичный доктор – Татьяне:
- Не жалко такого красавца? За пять-шесть дней он у вас выздоровеет.
-Жалко. Но мы с мужем срочно уезжаем, а его не на кого оставить.
- Погребение тоже на нас?
- Да!
- Ну, что ж, желание клиента для нас закон.
А сам о Татьяне: «Эта обаятельная ведьма явно не из общества друзей животных!». Сделал один укол. Другим шприцем – второй.
Расплачиваясь, по сути за убийство приручённого семьёй кота, Татьяна была приятно удивлена сравнительно небольшой суммой, востребованной с неё за клиническую услугу. Получив сдачу, деловито пересчитала её и заторопилась к выходу: быстрее от этих, глядящих на неё в упор, пронзительных докторских глаз. А доктор, взяв на руки обездвиженного, выпустившего изо рта клочок пены Мурлыку, отнёс его в кладовку, где находился отсек-морг для усыплённых животных.

Вернувшись домой, Татьяна позвонила мужу. Хотя они и в ссоре, однако надо же известить его о таком «трагическом» для него событии. «Бросит всё и примчится на похороны!» – усмехнулась она. Николай приехал однако лишь спустя сутки. Доделывал ремонт. Закончил, сдал весьма довольному Сильвестру мансарду, с новой филенчатой дверью, и крайне расстроенный отправился домой. Не радовало даже полученное за ремонт солидное денежное вознаграждение. Всю дорогу перед ним маячил живой Мурлыка. Не удивился поэтому, когда, подходя к своему подъезду, услышал такое знакомое:
- Мя-у-у!

Галлюцинации? Всё же машинально оглянулся на подстриженные вдоль цоколя дома кусты. И чудо: из-за них, прихрамывая, шёл к нему живой Мурлыка. Не помня себя от радости, подхватил эту мягкую живую охапку, бережно прижал к себе, поцеловал в лоб. Кот, громко, довольно урча, принялся облизывать его ветровку. Николай ринулся вначале в подъезд. Передумав, заторопился в клинику. В ту, которую назвала Татьяна, сообщая о печальной новости.
Увидев на пороге Николая с котом, доктор оторопел. Потом, будто вспомнив что-то, засмеялся, приподняв ладонью обаятельную котиную морду, спросил:
- Оклемался, красавец?
И к хозяину:
- Как он у вас оказался? Я же его позавчера в нашу кладовку, на ночлег определил…
- На ночлег? Разве вы его не усыпляли? По настоянию моей жены?
- Усыпил. Для сна. Не для смерти, - уточнил доктор. – Пусть простит меня ваша жена, однако не хватило у меня «профессионального мужества» для лишения жизни этого чудного зверя. Чистый сибиряк!

Утопив ладонь в густом мехе Мурлыки,  засмеялся:
- Вчера утром наш сторож, балантряс и выпивоха «дядь Миша», вбегает и вопит:
- Доктор Борменталь, так в шутку он меня прозывает, у нас кот-мертвяк ожил!
Оказывается, открыл дверь, а ваш проснувшийся кот у него промеж ног и прошмыгнул.

Николай прибежал домой. Накормил Мурлыку. Понёсся на работу, к начальнику Михеичу: подпиши заявление на отпуск. Не подпишешь, сам уйду. Подписал. Потом он купил билет в поезд на юг. Вернулся на квартиру. Собрал чемодан. Подготовил корзину, для путешествия с котом. Возвратившаяся с работы Татьяна, увидев Мурлыку, пошатнулась, хватаясь за стул, побледнела и только после того, как потрогала зашипевшего на неё «покойника», по-глупому спросила:
- Он живой? Ка-ка-ким обра-а-зом?
- Доктор оказался не таким жестокосердным, как ты! – пояснил Николай и совсем обескуражил её своим решением: он расстаётся с ней. Навсегда! Пока же он едет с Мурлыкой на Кубань. К своей родне.
- Оттуда почтой пришлю заявление на развод.
- Можешь не присылать.Сама подам! – высокомерно бросила она и скрылась в другой комнате.
+      +      +
С отъездом Николая у Татьяны всё перевернулось вверх дном. Несмотря на то, что у неё было много подруг и друзей, теперь дома, в городе, на работе она одна. Попробовала (назло ему!) завести знакомство с достойным её мужчиной – не получилось. «Достойные» - заняты, недостойные сами липнут, но ей не нужны. Поехала развеяться на дачу. Там без Николая всё, как в песне: «В огороде ни следа, по колено лебеда». Зато каждый предмет тырится в глаза и напоминает о нём. Соседи и соседки интересуются: давно Николая Трофимыча не видели. Не случилось ли что?

Измытарив себя вконец, Татьяна решила пойти к духовнику Николаши отцу Михаилу. От него вышла тихой, с грустной полуулыбкой,  застывшей в уголках её не накрашенных в этот день губ. И с не снятым с причёски лёгким розовым шарфиком, который так шёл к её лицу. Постояв у ворот храма, порылась зачем-то в своей неразлучной косметичке, оглянулась и пошла в сторону «жэдэ»-вокзала. Он недалеко от их дома. Район у них – Привокзальный. У перехода остановилась. Она всегда, ступая на деревянные мостки через эти жуткие, отполированные колёсами  рельсы, испытывала необъяснимую тревогу. Вспоминалась Анна, по-Татьяниному – Анечка, Каренина – одна из героинь прочтённого ещё в школе романа. Сказывалось и то, что за последние годы тут, на переходе, попали под колёса двое мужчин и одна женщина. А юная школьница сама бросилась под грохочущий состав из-за «неразделённой любви». Татьяна с ужасом смотрела на приближающийся, с гудками, скорый поезд. На одном таком поезде укатил от неё её муж.  Фактически – бывший муж. И снова перед глазами его образ: серые, с чуть заметной смешинкой, глаза. Разлетающиеся от переносицы к вискам густые, тёмные брови… «Эх, Коля-Николаша, мы не встретимся с тобой…».
+      +     +
Погожим вечером, под навесом летней кухни, Николай, рассуждая со старшим братом Алексеем о том, о сём, вновь вернулся к своему решению переселиться в родную станицу. Переселиться одному, без «предательницы-жены». Алексей его одобрил. Жильё есть. Работа найдётся на их огромном тепличном комбинате. Насчёт же развода – мужу виднее.
- Развестись с первой женой, может, и легко, - осуждающе стрельнула в Алексея карими глазами его жена Анастасия. – Но будет ли вторая лучше, вот в чём…
Анастасия не договорила. Прервал стук в калитку.
- Должно быть, почтальонша, - встала и пошла на стук Анастасия. – Может телеграмма?

Николай из любопытства пошёл следом. За ним – привыкающий к станичной жизни Мурлыка. Открывается калитка. Во двор, согнувшись под тяжестью дорожной сумки, ступает Татьяна. Взлохмаченная, раскрасневшаяся под палким южным солнцем.
-Танечка! – обхватывает и целует её Анастасия. – Вот легкая на помине!
Рад госте и Алексей:
- Да не могут же они друг без друга! – белозубо улыбаясь, идёт он к ней, с протянутыми для объятий руками.
- У-уф! – ставит Татьяна сумку на скамейку, садится и откидывается на её удобную спинку. – Очень устала… Все городские кассы обежала, но не смогла купить билет. Только на вокзале одна, отказавшаяся от поездки женщина, продала свой. Верхняя, боковая полка, у самого туалета. Замучилась,- не громко и как бы виновато жалобилась горе-туристка. Затем уже – снисходительно-шутливо:
- Вот приехала к моим беглецам просить у них прощения и затем, чтобы увезти их домой. Мурлыша, прости меня, - глядит она на сидящего поодаль кота.
И вот, действительно, животное благороднее иного человека. Мурлыка рысцой подбежал к хозяйке, ткнулся лбом в её ногу и, примирительно урча, стал тереться о неё.
- Вот видишь, Мурлыша меня простил? – с шутливой грустью повернулась к Николаю.
- Мурлыка, хотя соседка Серафима и зовёт его хорошим мужиком, он – кот! – бычится Николай. И уже с обидной злостью: - А я – человек! Муж твой, которого ты…
- Муж? – сузились, влажно заблестели её глаза. – Да-да, муж, муж! – побелев вскрикнула она.

Жалкая, несчастная, подбежала к нему, бухнулась на колени и, обхватив его ноги, вдруг пронзительно, чисто по-бабьи завыла:
- Прости меня, Христа ради! Ради нашего сына! Ради нашей прошлой…
Сам донельзя взбудораженный, Николай мягким рывком подхватил её под узкие плечи, прижал к груди и обезумело, жадно стал целовать залитое горячими слезами лицо. Татьяна завыла пуще прежнего: теперь – от счастья.

Благослови их, Господи!

10 июля 2015 года. Дача. Савёлово-Кимры