Глава 8

Ребенок священнодействовал, Ребенок не просто так поднимал и бросал игрушки. – А ну-ка, ну-ка, Настя, – Таня к ней нагнулась, – ох какая, ты посмотри! – Ну да, мы тебе подсказывали, – я удивился, – а как ты без этого смог бы понять, чего мы тут ищем? Мы говорили: Евгений придет, надо как следует все объяснить. Тане какой-то ромб угодил, вернее пересечение ромбов, оранжевый, голубой, снаружи прозрачная оболочка. - Женя, – я говорю, – ты же наш лоцман, столько хозяйств и нету оранжереи? Все-таки ты подумай. Фикус какой-нибудь там, лимонное дерево, уж пальму я не прошу. – Я у ребят спрошу, дайте мне выходной. Только без этих, не надо мне ваших живородящих… – Кого? – «Вальс с чертовщинкой»? – Петя расхохотался, – вот тут какой между тем Новый год намечается! «Свечка за свечкой явственно вслух…» Их появления с Верой опять я не зафиксировал. Приходят и обязательно надо с порога к нам присмотреться. – Петя! – я бросился, – мы же с тобой я не знаю уж, сколько лет, ну как я не понимал? Вы же с Петром Великим – одно лицо! Петя мотнул головой: – Я уже пробовал рядом стоять. Думал, услышу – «кто это? младший брат?» – Ну? – А услышал: – «Кто это? Санчо Панса?» Вы обратили внимание – солнышко, – Настя в окно посмотрела – оттепели не ждите! Как это получается, только зимой и увидишь, солнце весь день в небе на том же месте. Где оно в полдень висит – как посмотришь – так оно и утром всходило где-то поблизости, а оно, глядишь, через два часа и сядет в этом же месте. – Петя, у Пушкина куда лаконичнее: «Проглянет день, как будто поневоле, и скроется…» (Таня). – Петя, мы знаем ход твоей мысли, но потерпи, будет тебе апрель, а мы тут планируем дать новогодний бал, ну, если хочешь, мы проведем новогоднюю дискотеку, говоря по-простому, для персонала и малочисленных отдыхающих. Мы не напрасно с утра тут сидим с Валентином, мы уже там побывали и есть вам что сообщить. – Ну-ну, слушаем, – Петя совсем ко мне подкатился, как будто без этого все бы меня не услышали, – мы все слушаем, с чем это, как вы нам говорите, вы не с пустыми руками нас поджидали! – Евгений туда, между прочим, тоже уже наведался. По замыслу там за окнами ночь. – Не окнами, а стеклянными стенами (Павел) (– Опять! Откуда? Нет у нас Павла! Есть Валентин!) – Валя! Ну почему мы с Есенией Павлом тебя иногда называем? – Не знаю, не знаю. – За окнами оранжереи ночь. Из темноты выступает засыпанный снегом сад. Да, кстати, – я неуверенно всех оглядел, – она протяженностью эта траншея должна быть десятки метров, или при съемке создать впечатление. – Создадим! (Валентин). И вот на подставках, на подиумах, на полу во всяких горшках и кадках ботсадовские объекты – со светлыми, темными, обширными, мелкими, зубчатыми и тэ дэ самыми разными листьями, и каждое из растений имеет одно украшение – Что? – Елочные украшения. Наверное, больше шары. – А дальше? – Петя на шаг отступил. – А дальше перемещаясь, показывая это пространство, на фоне неиссякающей этой, разнообразно-красивой листвы и ботвы, я сам это видел – танцует Вера, не в пачке, а просто в детском, ну, в кукольном, если хотите, белом платье. Одна. Ну как? Ах, да! Мы это хотим показать не широком, скорее, на панорамном экране, нам Таня технические средства доставит, и начать этим праздничный вечер. Прелюдия как бы, а дальше пусть стол, общение, танцы. Ну как? Евгений за это время мелкими-мелкими наступая подвижками с руками в карманах и в кепке переместился до выступа и стал с теневой стороны, а Вера его обошла и стала со света, войдя в тот самый расплавленный зимний свет, который отпугивал Петю. – Эх, хорошо! – широко улыбнулся Евгений, – вот он и Новый год. Быстро доехали! Елку поставлю на завороте к верхнему этажу, вы же там сами видели. – Верочка, наряжайся, будешь резвиться в зеленых волнах в аквариуме, – Таня сказала. Они привалились с Музой друг к другу, вернее, прослушивая сценарий Муза была неподвижной куклой, вытянув ноги, руки сложив на коленях медовая, восковая с нежно подкрашенным слабым румянцем, глядя перед собой Муза не шелохнулась, а Таня, вплотную сидя на стуле ей положила и руки, и голову на плечо и яркий свет к ним не попадал. У нас все привыкли, что свет в этой комнате – важнейшее обстоятельство. Широкий проем вместо двери вел в спальную комнату. Туда только летним утром могло наведаться солнце. Но если мы были в сборе, то все размещались здесь, никто в нашу спальную комнату не ходил. Ну да, Татьяна и Муза сейчас в самом темном углу. За нами окно, за которым бледное небо и снег, у нас с Валентином окно за спиной голубое. Евгений поднялся от двери как вышел из шахты, но все-таки так и стоял в тени из-за этого выступа, которым соседний номер был выдвинут в нашу комнату. А Вера устроилась в самом ярком пятне. Сейчас в боковом окне – на главный вход, на столовую желтело низкое солнце, и возле нее на стене плавился зимний свет. И что-то на пробу и угощение из этого света, какие-то пятна перепадало Ребенку, который сидел на полу. – Рано еще наряжаться. Оранжерею пока не нашли – встал Валентин. Все тоже задвигались. – А почему медовая, какая я восковая? – Муза ко мне подошла. – А как я скажу? «Смуглая» скажешь – сразу представят кубинскую темноту. Ты не бываешь бледной. Вот кто у нас бледнолицый – я посмотрел на Настю.

Кто-то напомнил, что надо идти на завтрак. В нашем распоряжении около двух недель. Может быть, в эти дни из нас больше всех уставал и мотался Евгений. Он почти отменил поездки домой и валился спать, оставаясь в гостинице, не дождавшись и девяти. Для начала он просил выходной и ему предоставили два. Он действительно посовещавшись с друзьями откопал для нас галерею. Что? Конечно, оранжерею. Это был отдаленный райцентр. Почему нам вообще повезло? В этом городе сельхозинститут. по-другому бы вообще не нашли. И вот начались для Евгения эти поездки. Он сначала возил нас туда с Валентином. Валя и в первый раз захватил с собой камеру, но применять ее даже речь не зашла. Адаптировать сочиненные заготовки к той натуре, какой она оказалась, – вот зачем нам пришлось туда съездить не раз. Однажды мы поехали с музой, дополнить и редактировать наш музыкальный ряд. А Муза, когда поет, открытый рот ее выглядит маленьким, а сама она выше ростом. Поет она слабым голосом очень правильно, показывает, не исполняет, поэтому не соблюдает длительность нот. Она привела нам в порядок цепочку мелодий и музыкальных цитат. Обычно мы оставляли девчонок на Петю и отправлялись втроем где-то в 11, а возвращались в семнадцать – семнадцать-тридцать. Работа была рутинная, подготовка. Евгении перед последней поездкой разнервничался. Казалось бы, расслабляйся, смотри на поля под тонким снежным покрытием, дороги были безлюдны. В поездку мы отправлялись под вечер. Единственный раз Валентин потребовал проверить ночные эффекты. Евгений с таким лицом обходил автобус, как будто вот-вот услышим, что ехать сегодня не сможем. Мы стали к нему присматриваться: «пилот, вы в порядке?» Но как-то само прошло. Обратно вернуться успели еще до 12-ти.

А после автобус достался Тане. Бедные Женька и Таня. В рассказах упоминались Дэка, городские отделы культуры, кинопрокаты. Татьяна с чековой книжкой шла кратчайшим путем. В один прекрасный день экран к нам приехал. Татьяна за нами зашла, повела нас к столовой. Салон наполняли сборные штанги, тяжелый рулон экрана, растяжки и карабины креплений. Мы сами все разгружали.

Я временами курю. Потом наступает день и я глубоко вдохнув с утра понимаю, что снова свободен и еле успев одеться я наспех решаю, куда из постели пуститься бегом. И я бы не посоветовал пытаться меня удержать. Могу нагрубить. Примерно, чтобы себе представить, в пропорции три к одному: если месяц курил, то три потом не курю. Обычно даже не месяц, мне дней пятнадцати-двадцати на самом деле хватает.

И я стоял за углом от входа и с крыши то начинало течь, то падали капли, и я смотрел, как они уходили, а я им сказал, что один постою. Опять наступила оттепель. И Муза была между ними, ее короткая шуба горела ярким пятном и голова ее туго затянутая платком ко мне не оглядывалась. Ко мне подошел незнакомый парень, он как-то шагал не вперед, а в стороны, то той ногой, то другой, и руки держал в карманах. Кепочкой он мне напомнил Андрея, на расстоянии видя такую кепку хочется пальцем как кнопку ее надавить. Я его подождал улыбаясь, подтверждая готовность к общению. Видно было, что местный. – А ты для чего все это? – А что? разве плохо у нас получается? – Да ладно… Ты это… сидел бы как все. Я ему бережно поднятый воротник подровнял и с той и с другой стороны. У меня куда-то слова вдруг исчезли. Я свободной рукой натянул ему кепку на нос. Он замахнулся, меня к нему сразу шатнуло, и я на него шагнул. Я не спускал с него глаз: «ну-ну». Летом если поглубже нырнуть через прогретую воду поверхности можно попасть в ледяную ближе ко дну. Что-то такое во мне со дна поднялось. Наше общение стало невнятным. Я повернулся и за своими пошел.

Стоит только договориться об этом событии – и оно наступает, и уже не найдется того, кто уткнулся в свои дела и просто не вспомнил, становится личным фактом для каждого и все подтвердят, что он приходил, не раньше, он во-время приходил, да, был Новый год – а что должно измениться? – давайте искать, а может и ничего не найдем, но точно, он был!

–           А ты зачем меня одного оставляешь, – видя, что она головой закачала, я ей сказал. Она подошла ко мне сзади и молча читала этот абзац. Я за столом сидел в расстегнутой теплой куртке, без шапки, над ней электричество слабо желтело и в окнах еще не стемнело, растительно-желтоватая, я их тогда спросил: «Откуда обновка?», они вернулись с Татьяной, косынка на ней затянута, и кофта – снаружи приложишь ладонь, и сразу же греет, та самая красная кофта была на худых плечах. – А ноги не мокрые? – она спросила. Рядом с ботинками тускло блестела лужица. – Нет-нет! Это снег на подошвах принес. Она опустилась рядом с мной на колени и на ноги мне прилегла, выставив локти вперед. Я гладил ее невесомой рукой. Гладил худую спину, гладил затылок в платке. Татьяна вошла: – Вы тут почти бездельничаете? Я говорю: – Какое сегодня число? – 26-е. А кто у нас где? – Кто например? – Ну Валентин например. – Валя монтирует Веру. Женя уехал домой. – А Наська? – Настя теперь у Веры, учится целыми днями. Они там втроем всех жильцов распугали, устроили ипподром. Я говорю: – Кто Новый год тут будет встречать? Есть одинокие люди со сложной судьбой. Несколько знаю семей. Кого тут пугать? Если в столовой всех сосчитать, будет где-то под тридцать. – Ты как с луны свалился! А что я в райцентре распространяла? Для всех, кроме нас, будет плата за вход. Дирекцию жадность скрутила. В райцентре купили тридцать с лишним билетов. И тоже семьями едут. Прибавь персонал, еще человек 30-40. Как видишь. Больше ста человек. Так что встречай! Мы с Есенией встали. Я опустил за борт горячую руку и подержал в воде – то есть, я поясняю, мысленно. – Я им в дирекции напоминала, – вы, говорю, сейчас зарабатываете, а я чего ради парюсь? Знаешь, они что сказали? «А вам зачем? Вы у продюсера как любимые дети, вы как хотите, так и живете, студия все оплатит!» Тут я расхохотался. Вижу, что самоописание вряд ли здесь будет уместно. Может быть кто-то другой пусть лучше расскажет? Как это происходит, это им точно виднее со стороны. – Как самосвал камней разгружают – Женя сказал. Петя поправил: – Тут дело тоньше. Он себя слышит, понятно. Он же его контролирует, он направляет свой смех. Я бы сравнил с барабанным боем. Женя: – Если убрать тормозные колодки как грузовик покатился с горы! Петя: – Ну да, ну да. – Прямо не знаешь, какую ногу поднять, то ли подпрыгнуть, не знаешь, куда покатится (Таня). В общем, как я смеялся, из описания можно понять. Из-за спины я навалился на Музу, чтоб на ногах устоять. Муза потрогала слабой рукой перед собой мою руку. – Радуюсь их проницательности, – я говорю.

Веру позавчера возили на съемку. В окнах заснеженный сад Евгений возил нас снимать на случайной веранде. Настю уговорили остаться, так как реально планировать было вернуться около 2-х. Петя за Верой всюду ходил, как электронная няня, только на голову он себе ничего не поставил. Вдруг ей захочется пить, вдруг ей там станет холодно, он даже кресло складное с собой носил. Как мы все ни устали, как только ей дали музыку, стоило нам на нее посмотреть и сразу мелькнуло: «эх, Вера, если бы ты каждый день так, ну почему ты так с нами обходишься, вечно глаза у тебя опущены, – а здесь!» Свет от ее улыбки совпал с электричеством длинного, как тоннель помещения, разлился во всю длину. Да не знали, никто бы не смог угадать у нее такое лицо! Куда девался наш груз? Наши легкие плечи, нам показалось, качнулись у нас за спиной, как крылья. Мы продвигались за Верой вдоль майской зелени. Все мы теснились за Валентином, вместе с ним по тоннелю смещались вправо, осваивая пространство. Потом повернули обратно. Но до конца не дошли, кончилась музыкальная строчка.

За два дня до Нового года слегка подморозило, чтоб уцелел истончившийся снег. Занятые подготовкой, мы поневоле заглядывали вперед. Мы перестали жить сегодняшним днем. Жить отдаленным будущим – это совсем не приносит счастья! Мы разделились, каждый спешил закончить свою работу, а заодно приплеталось много такого, что было для нас несвойственно, но поручить было некому. Так продолжалось последние две недели. Редко теперь удавалось собраться вместе. – Что это ты, как раз подморозило, носишь шапку в кармане, – Муза мне говорит, – мы возвращались, мы погрустили в столовой, наши, как видно, раньше нас побывали, ужинать приходилось вдвоем. – Нет, ну разве мороз, – я говорю, – разве 2 градуса это мороз? Петя, смотри, ни разу нас всех у себя не собрал. Да, такой человек. Он и меня-то к себе через раз впускает. – Ну у него же не две, как у нас. – Так и у Вали с Татьяной тоже одна, а сколько раз уже к ним мы все набивались! Наверно, они и сейчас у него сидят. – Кто? – Так Настя, и Петя же с Верой. А знаешь, ведь это здорово, если сейчас они вместе сидят. Чего-то бы было жаль, если бы все разделились и заперлись. Да, больше бы было жаль незаметно протекшего времени. Не знаю я, почему. Я говорю: – Давай мимо входа пройдем! Там, за спиной, в столовой какое-то было движение и кто-то склонился над дальними столиками, и желтый солнечный свет преломился в окне. Теперь впереди был замерший сквер. И небо было таким же пустынным и было освещено уже невидимым солнцем. И мы прошли мимо входа. Шли по той самой дороге с которой при раннем утреннем свете ждали когда-то Настю. Мы уже вдоль всего фасада прошли. Здесь под ногами снег затрещал, значит, за день никто сюда не дошел, и сосны здесь подступали к дороге. Мы далеко не пошли. Справа стоял деревянный поселок – пять небольших строений на случай летнего переполнения корпуса. Налево тянулся вдоль берега лес, а впереди покрытые льдом ступени спускались к реке. Они и летом пугали грубым бетоном наспех положенных плит. В этот просвет мы и смотрели. Маленькая звезда родилась в остывающем небе. Мы постояли и повернули обратно.

Во всех коридорах зажегся свет, и свет без сомнения в этот момент горел в наших трех номерах. Во всех номерах, хоть это и проявлялось по-разному, творилось одно и то же: настраивались, наряжались, готовились. Ну, мало ли как представляют себе Новый год: растянутые гирлянды, полет по ночному небу, танцуют веселые буквы, дежурное снежное чучело. Сейчас, с наступлением вечера я вынужден буду признаться: меня не заботит, как выглядит новогодняя елка, меня волнует, как выглядит Муза. Сейчас я усаживаюсь об этом писать. Смотрю на себя – желтоватые руки, в руке, как обычно, заточенный карандаш, которым всегда пишу и я заодно удивляюсь, во что я одет: те самые белые брюки, в которых пробегал летом, те самые две белых куртки, одетых одна на другую. И вот как выглядит Муза. На ней все та же серая юбка, длинная узкая и та же рубашка «товары для мальчиков» невнятная пестро-коричневая, платок желтоватый, в обтяжку, завязанный позади, и сапоги «казачок» Вспомнил! Я выбегаю. Я выбегаю из номера, оставив на освещенном столе свой карандаш и бумагу. А Муся сидит и ничего не делает, она ведь давно готова. Я вспомнил о том, что делаю каждый год: я должен на иссякающий свет 31-го стоять и смотреть снаружи. Я добегаю до главного входа и выхожу на ступени. Через 15 минут я пришел. Муза все так же сидела в кресле у входа в спальню. Она ко мне повернулась: – Ну как? – Я не хотел отпускать. Грустно она улыбнулась! – Мы ведь все в этом году собрались! А Петька и Валик – они же не расставались с подругами – все эти 15 лет! Это мы их прожили врозь. (– Молчи.) Она приложила палец к моим губам. – Их у меня просто не было, этих лет. Я к ней сначала на подлокотник присел, а потом свалился, и мы теперь там помещались вдвоем в тесноте. – Закончилась первая командировка… Ну что мы наделали? Кому он был нужен, этот провал? – Вам всем было сколько? – Ну, где-то по 20. – А я младше Насти была. А что ты еще увидел? – Откуда? – С крыльца. – А! Спутник летел.

У Пети и Веры не знаю, что бы нашлось в гардеробе, они собирались работать, и как им себя наряжать было понятно из этого. А наверху при электричестве комнаты плюс открытая дверь в коридор Татьяна уже стояла в длинном платье коричнево-красного цвета, и Валентин был виден в черном обычном костюме, на этот случай вот что в их сумках нашлось, они готовились выйти. Сегодня администрация не скупилась. Обычно свет в коридорах горел вполсилы, они состоят из необитаемых номеров и редко какие двери зимой открывались наружу. Сегодня ярко горели все этажи. Примерно напротив комнаты Пети и Веры с трудом уже сдерживали детей, им не терпелось на праздник. Детей было двое. Дверь то и дело распахивалась, они выбегали. Там проживало семейство. Детей водворяли и дверь опять закрывалась. Помимо семей здесь было трое мужчин, одинокие постояльцы, и даже одна женщина, мы всех их давно изучили в столовой. Все трое были внушительные красавцы не старше пятидесяти, и дама тоже не маленькая. При этом они были чем-то угнетены. Они ни с кем не общались. И между ними связи не было никакой. «Они» – это только как категория. Один из них жил направо в Петином коридоре. У этих под дверью попробуй определить – снаружи она заперта? – изнутри? Внутри тишина была нежилой. Однажды по этому коридору бегал полдня, от Петиной двери в наш номер и снова обратно. Написаны треть, или полстраницы, я снова бегу. Маленький силуэт пробирался по крыше древней постройки. Фигурка чернела на фоне розовых облаков. Я сел у окна смотреть на сосны. И подчинился работе воображения. Ни древней постройки, ни человечка на крыше за окнами не было. У Пети я обсуждал исполнимость этих движений. Я положился уже на необитаемость здания, как вдруг изнутри загремел замок и вышел один из этих. Ну? Т. е. в нашем немногочисленном обществе, т. е. среди обитателей нашего общего дома живших здесь в декабре-январе и то наблюдались различные группы, и то попадались разные персонажи. Было назначено время: в день новогоднего бала в зале столовой были готовы встретить гостей с 9 ч. вечера.

Таня внизу показалась, за ней Валентин. Муза накинула лисью куртку, я нараспашку надел свою. – Не опоздаем, без нас не начнут! – Петя сказал, когда мы за ним зашли. Мы побрели вчетвером и дошли до столовой в 9.03. – Странно. А где же Настя? Она обещала у входа стоять, – сказал Валентин. Таня: – Где-нибудь здесь. Из общей толпы полноватых теток Настину мать, как потом оказалось, выделить это пришлось бы долго рассказывать, в зале присутствовал персонал, похоже, что в полном составе. Они толпой и стояли. Настя по залу водила мальчика, все ему что-то рассказывала. Не знаю, но было именно так: администрация в полном составе и весь персонал столовой стояли толпой, как на митинге. Можно было и первых гостей различить, они ходили по залу, осматривались. Надо бы что-то сказать о зале, дать представление, сколько раз мы уже принимались, ну значит, теперь уже окончательное. Конфигурация зала была буквой «Г». Сразу за входом мы попадали в первое, в сторону отведенное помещение. Это была относительно целого очень малая часть. Наши столы стояли в этом пространстве посередине. Следовательно, войдя, поворачиваем направо, а потом, хоть это и не было нужно, налево по основному пространству зала до самой стены, за металлическим прилавком в проеме которой стояли кухонные плиты. Если еще и теперь не ясно, то продолжать объяснять нам уже просто некогда. Сегодня пространство было расчищено, столы стояли везде по периметру, а вдоль основной стены изнутри этой буквы «Г» тянулся стандартный экран панорамного кинотеатра. А елка у нас угодила в ту самую даль, к кухонной стене и все приведенные дети сразу бросались туда, у них там скоро возникла могущественная республика. Что? Я не успеваю? Пока мы до середины по основному залу прошли, людей вокруг собралось уже вдвое больше. Настя, конечно, водила брата. На вид ему было лет 10. Мальчик казался пассивным, ровный, как колышек, в белой рубашке и школьных брюках. Настя, когда нас увидела, она его обхватила сзади и стала на нас подталкивать, руки держа у него на груди. Он был таким же бледным, таким же русоволосым, но только с узким лицом. Под окнами хлопали дверцы, стихали моторы, высаживался райцентр. Распахивалась входная дверь, на вешалке в вытянутой руке являлось банальное платье, за ним маскарадный костюм и т. д., за ними уже озабоченные фигуры и руки. В 9.30 могло показаться, что все уже в сборе. Распахиваться входная дверь перестала. Директор, совсем еще молодой человек, взял микрофон и с ним никуда не карабкаясь обратился к гостям стоя в толпе сотрудников. А то, чтобы все начиналось именно так, нам стоило, нам с Валентином, упорных переговоров и даже борьбы. Мы утро проговорили в его кабинете, пока убелили директора: не надо в начале ни актерской гимнастики, ни застольных актерских речей, а пусть он встречает гостей, как хозяин дома, и им вразумительно скажет о нашей программе. Теперь, когда видел обоих, я мог бы директора сравнивать с Настиным братом, тот будет таким, когда вырастет: он вырос, физически укрепился, в глазах появилась способность командовать. Гостей приглашали по номерам на билетах пройти за свои столы. – Вас сначала обслужат, начнется праздничный ужин, – сказал директор. За полчаса до боя часов – концерт. Вы можете отлучаться сколько угодно, ваш стол за вами останется до утра. Да, вот еще. У нас ведь стоят столы под экраном и с них ничего не увидят. Но к этому времени всем захочется встать. – Они там набрали много чего еще сами, с нами уже не советуясь, потом оказалось. В течение ночи там успели мелькнуть и ледоход на Неве, и северное деревянное зодчество, и ботанический сад под открытым небом, все видовые фильмы. Но Вера, именно Вера, ее двенадцать минут, когда зажегся экран, она и была заголовок праздника! Мы видели сольный танец, мы были свидетели чуда. – Теперь прошу всех к столу! – добавил директор. Кто бы подумал, что нашу обычную, ежедневную общность праздник разрушит, да, нас разбросало, мы стали терять друг друга из вида! В любой момент мы встречались, могли наметить и вместе прожить ближайший отрезок времени, попробуй тут откажись! Лицом к повороту на выход, под самым экраном нам сдвинули два стола, наш стол был занят с одной стороны, напротив приборов не было. Не знаю, кто так придумал. До елки от нас было дальше всех. Я правым плечом прикасался к Музе, за Музой сидела Таня, за ней Валентин. Настя сидела слева держа на коленях брата, с ней рядом молчали Вера, прикрытая верхней одеждой и дальше был Петин стул. А Петя вовсю работал. Он начал из дальней от нас части зала, ходил с микрофоном, общался с ближайшими столиками и разглагольствовал. До нас доносились обрывки и общий смысл. Общение шло не в концертном темпе, поскольку начался ужин. Местами уже поднимались тосты, и Петя всем совал микрофон. Он постепенно к нам приближался по залу. Послышался слабый голос, ребенок читал стихи. Мы за своим столом не общались, так как сидели в линию. Передо мной стояло «красное полусладкое», лучшего способа успокоиться и ни к кому не приставать я и не знаю. Татьяна попробовала его отпугнуть «козой», но Петя не отступал. – Еще один тост! – он мне протянул микрофон, а левой себе показал часы. – Того же, – я стал подниматься с отпитым стаканом, – конечно, любому другому я пожелал бы того же, чего желаю себе. Дороги перед собой! Всегда счастливой дороги! – Какой? – столы под противоположной стеной включились в наш разговор. – Какой? – Какие бывают дороги? – Прямые! – Окольные! – Скоростные! – Разведанные! – вдруг раздалось подо мной. – Что? – я изумленно смотрел на Настю, – Разведанные? – Ну, если есть неизведанные, то есть и разведанные. – Прошу вас, аплодисменты! Ребенку, за слово «разведанные»! Какие еще? – Неустроенные! – Итак. Дорога хорошая та, по которой можно идти. Вот за такие! Пете уже немного осталось. От нас он наведался в то боковое пространство, где в будни стоял наш обеденный стол к которому мы лицом сейчас и сидели. Сначала он добросовестно пошумел, а выйдя из-за угла стал всматриваться в отдаленную сторону зала. – Смотрите! – он громко сказал в микрофон, – мы, занятые собой, не видим, что дети не дождались и около елки танцуют без музыки! Давайте скорее поможем! Включайте! И детям, и этим двум мамам, которые им поют и такт для них отбивают хлопками! Давайте! И сразу в его руках микрофон угас и грянула, усиленная детским восторженным визгом конкретная дискотечная музыка. Я с силой Мусю схватил за рукав и потянул за собой: – Пойдем! Она подняла на меня глаза и что-то мне возразила, понять было невозможно, она улыбнулась и молча запястье этой самой руки мне поднесла к глазам. До половины двенадцатого чуть больше пяти минут. Пространство между столами сразу заполнилось, вблизи танцевали с полной отдачей, но скоро волна начала спадать, смолкать, затихать, и самые памятливые из гостей остались стоять на месте и повернулись к экрану. А дальше? Что было дальше? Скорей! Скорей! А дальше пришел Новый год, нет, он еще не наступил, а начался новогодний праздник. Но как это было, как? Во всем помещении смеркся свет. О чем я думал в предновогодние дни? 12 минут – это съемки в оранжерее, у нас еще был монтаж, и не 12, а 18 минут! Когда до Нового года стрелке пройти полчаса, это имеет значение. С экрана над залом навис тропический сад. Растения пузырились стеклянными украшениями, но сад был необитаем. Потом в начале экрана у самого края возникла из ничего танцующая фигурка. Она заманила к себе красотой, но сразу исчезла. Опять пришлось подождать. Она опять родилась правее центра экрана, исполнив несколько па с доверием протянула к зрителям руку и тут же исчезла. Потом она мелькнула в конце, и вновь появилась в начале. Теперь она просто стояла. Все это творилось там в тишине. Красиво стояла, но больше не танцевала. Но тут она снова пришла в движение и быстро, танцуя в рискованном темпе, пересекла весь экран. И снова пальцы волшебника Валентина Веру перенесли в начало и он ее выпустил из западни технических трюков. Лишь только сейчас зазвучала музыка. Она танцевала в реальном времени. Пошли 12 минут. Как, как. Но я уже рвался на дискотеку, а впереди еще речь президента, и тосты, и бой часов. Но сразу после двенадцати музыка грянет. Уже опустел экран, потом была тишина, в которой считают удары кремлевских курантов и Муза ко мне обернулась, а я смотрел ей в лицо и видел, как она подняла со стола две наших больших конических рюмки, столкнула легонько краями и снова ставит на стол. Я улыбнулся: пришел Новый год. – Знаешь, я себя так уже чувствую, мог бы за этим столом сидеть и писать. Мы посмотрели: вот он какой, новый год, как смотрят с порога в новое помещение. Настя уже гуляла с братом по залу. Вера работала с Петей у елки, я знаю, что стоило длинную очередь выстоять за билетом, когда танцуют Петя и Вера, там время от времени вспыхивали аплодисменты. Они предлагают определенные танцы, со ссылками на эпохи и школы, они не импровизируют. Мы с Музой настолько серьезным подходом не обладали. У нас это так вообще какие-то были данце модернэ, разминка на дискотеке. Нам это с ней безразлично на самом деле откуда прибился какой-то там элемент. – Пойдем танцевать! Остались сидеть за столом только Таня и Валентин, у них получалось, что нового года нет и в помине, они совещались, поставив локти на стол и глядя мимо еды. Мы вышли и в полупустом танцевальном пространстве зала мы долго стояли, вплотную разглядывая друг друга. Мы только плечами обозначали, что были с ней вместе, а руки сами собой тянулись назад, как будто бы не решались потрогать друг друга. Восторг похитителя был на моем лице, боюсь, что кто-то подумал: «Ну и слащавый парень!» Ну да. Звучала галантная неторопливая музыка по Петиному заказу, и мы под нее раскачивались. Какой-нибудь пассадобль. Ну что нам с тобой пассадобль! Как вдруг эту крышу снесло. И начался рай земной, пэтэушная дискотека. И ноги у нас, и ноги у нас пустились, не разлучаясь, мои это были твои, твои и опять мои, у нас их было четыре, с подковами на удачу кони, мы молча тянулись лицом и целились молча плечами, но за руки взяться и даже дотронуться все не решались! Потом мы с ней на ходу сумели предвидеть паузу, мы именно предугадали. Подковы грохнули: «Стоп!» И сразу под потолком замолкли все усилители. Но пауза длилась секунду. И наконец у нас руки соприкоснулись, и больше не разлучались. Я с таким вздохнул облегчением! Они там сложили ладони, потом слились в кулаки. Мы очень тесно держались, мы туда не смотрели. А ноги, отпущенные на свободу, у нас продолжали чудить. Мы ждали, куда они нас еще заведут. Они опускались и поднялись по лестнице в каком-то висячем саду. Обнявшись мы посмотрели вниз. Потом обходили Марсово поле. Все. Музыка кончилась. И сразу аплодисменты. Вокруг стояла толпа и нам аплодировала. За стол мы уже не вернулись. За окнами стало синеть, а теплый затертый подошвами пол стал под ногами меняться. На этом и закончились танцы. Мы уходили держась друг за друга. По снежному скверу я ее вел обхватив, потому что ее шатало. Случалось, я оступался, она меня тотчас подхватывала. Как видно, они не опасно раненые. Сами идут. В постели она уперлась в меня тонким плечом. Мне кажется иногда, они у нее не толще моей ладони. – Ну, и где у тебя начинался этот абзац? – спросила она сонным голосом. – Когда к 9-ти на праздничный вечер все уходили? – А почему, – я говорю, – всегда у тебя только реплики? Ты посмотри, – я говорю, – какая у нас у кого-то в тексте прямая речь, страницами наговаривают! А у тебя только реплики! Почему? Спать, спать.