Глава 14

Началось! Я ныряю в летние толпы, я шагаю вместе с толпой и меня несет по течению, дружелюбно встречаю одетое в белых людей и являюсь усердным сторонником маек, футболок, и все, что с короткими рукавами. А вот сам с рукавами, обрезанными выше локтя что-то я надеть бы и под наркозом не мог. То есть, было - «да почему, черт возьми?» - когда-то восстание против себя, - и вернулся, прошел метров тридцать по улице, вернулся, переоделся. Я могу их сам подвернуть еще выше, но мне нужно, чтоб были нормальной длины рукава.
Наступившее утром 1-е мая задышало летней жарой. Даже кто-то из наших сказал: - Утром окно распахнули - а там жара. Прямо вот так вот.
Праздник на территории были не только рябящие в зелени красные лоскуты, где-то в кустах раздавалось пьяное пение, - понятно, - не постояльцы, обслуга, несколько женщин и еще один мужичок. Директор - в белой рубашке, светлоголовый, с кем-то стоял в тени у входа в столовую, посмеивался, не осуждал. - У нас немало людей того поколения, которое этот день всегда отмечало, - он мне потом сказал.
К Настиному дню рождения - 4-го мая - хвойный настил ближайшего леса уже затрещал, как в летнюю засуху.
И вот мы однажды сидели днем, все окна у нас открыты, я ближе к столу, она среди комнаты, и друг на друга смотрели, и мы с ней решали, что мы подарим Насте, поскольку уже послезавтра. Евгений уехал утром 1-го мая, я зевал во весь рот, это были минуты утренней свежести, только еще светало, а солнце еще не взошло, я далеко с ним пошел до автобуса. Он обещал к нам вернуться 4-го днем. Потом он летел, глотая дорогу до дома, с лицом восхищенного варвара, невиданно крупные алые розы роняли ему лепестки на плечи и на лицо, Аврора разбрасывала лепестки, он несся домой к восходу. Я пошел досыпать. Я по лесу шел досыпать, сырой песок под ногами молчал, слышны были только птицы. А дальше - на несколько дней - мы перешли с обычного образа жизни, мы перешли, скажем так, на реплики, после обычного диалога и монологов, мы перешли на учебные штудии, из-за жары. Петя и Вера крошили на эпизоды две пьесы Беккета, выбрали литдрамкружок, и добивались внезапного восклицания или невольной улыбки, сами и зрители и исполнители. У Вали с Татьяной шли этюды. Они ходили на съемку по очереди. Выходят со включенной камерой еще не решив, покидать ли пределы здания, где повернуть, далеко ли уйти. При этом они носили камеру как незрячий предмет, как сверток какой-нибудь из магазина. Ну, может быть, тоже из-за жары. Они для себя придумали это условие. Я не берусь этот способ ни отрицать, ни расхваливать. Это была отвлеченка. А результат получали уже за столом. То есть, понятно, все там решал монтаж. Не стоит только так понимать, что можно в любом настроении выходить, куда попало идти и будешь с таким материалом работать. Нет-нет. Монтировали они каждый сначала свой материал, потом обменивались исходником. Я у них кое-что видел. Были фрагменты дивно красивой подвижной мозаики. Понятно, что Настя из Петиного неслась в мастер-класс Валентина, носилась туда и обратно, из двух мастеров-классов выбрала два. - Куда им бежать? - оглядывались отдыхающие. Всегда они не идут, а бегут! А может, что-то случилось? А что - вы не слышали? Да, теплосберегающие ковры, отсутствие циркуляции воздуха в коридорах, ни тридцать один жары на дворе, по лестнице вверх и вниз, прыжками по коридору, - и ребенку все было нипочем, и даже когда отдыхал белолицый ребенок, то рядом чудилась свежесть холодного дня. Эх, Настя, Настя.
Да, комната мне почему-то казалась гораздо больше, она там сидела посередине, я боком к столу и смотрел на нее. Я бы и сам растерял все точки опоры, если бы был утрачен привычный, единственный облик Музы, если бы я убедился, что прежний не удается восстановить. С тем большей я даже жаждой настаивал, что летом она побывает в другой оболочке, что так же рискованно, как душе разлучаться с телом, скорее бы надо сказать - остаться без оболочки, но это так быстро минует, увы, это просто мелькнет. Она сидела прямо передо мной, откинувшись к спинке, и прямо держала голову. Ее золотистые волосы, явившись из-под платка рассыпались и распустились, и были невнятной длины. Какая-то светло-серая юбка на ней, футболка с хвостом летящей кометы, и руки висели к полу. И мы с ней смотрели, дивясь, друг на друга, поскольку ни слова по существу сказать пока не могли. Возможно, жара была виновата. А может быть я для отвода глаз заладил: «Жара, жара». А все происходит со мной от других причин. Дальнейшее нам покажет. А Муза мне улыбнулась потерянно: - Ну ничего не приходит в голову… Если б она была маленькой, я б ее послезавтра весь день на руках носила. Тут я сразу ей закивал - А зачем, чтобы маленькая, и зачем на руках носить, это зачем? Ты ее просто-напросто уводи в этот день с собой на прогулки. Проведите его преимущественно вдвоем. Природа сколько ни производит форм, все только детализирует, если мерить моими мерками, всегда утомительно детализирует, никогда она не обобщает. Упрощение, обобщение, стилизация - это делает человек. Это, скажем, в рисованном фильме Дюймовочка пусть стоит на ногах - макаронинах, мы сразу согласны, это даже яснее по сути. А посмотришь живую ногу с ее заготовленными в избытке сгибателями, разгибателями, шарнирами и опорами, ой… Однообразно на меня смотрели издали две коленки, и на ноги, как они на пол поставлены в летней обуви, я тоже долго смотрел. Не знаю, с тобой промахнулась природа? А может наоборот, собралась? И что же, они получились ровными? Да нет же, не просто ровными, они были очень ровными, эти ноги. Мне даже жалко нас стало. Я запер входную дверь. Подолгу нам не стучат. А все потому, что ты безучастна и не возражаешь. Ну вот. Ну вот, опять и опять. Опять, и опять, и опять.
Никто накануне о дне рождения Насте не напоминал, а утром мы вместе, проснувшись заранее, а то есть, приведя в порядок наружность и мысли, сидели и важно молчали на нашем обычном месте в столовой, и за составленным вместе длинным столом пока пустовало два места. Евгений пока не являлся, и, словно давно мы ее не видели, мы ждали Настю. И Настя пришла к девяти, она у нас во-время появляется, а это мы раньше пришли. Именинное платье на Насте было белое, только что мать подарила, и это была большая удача и вовсе заранее не намечалось, что Насте бы так понравилось, и сразу стала носить. Настя нам улыбаясь издали шла по залу, то есть, от кухни с маминой стороны. - Охо-хо-хо! Белая бабочка. - Петя страдальчески закатил глаза. Зал был наполнен солнцем. Мы с удовольствием с Музой на Настю смотрели. Настя по залу обычной мальчишеской шла походкой, а подошла, и тут я увидел, как что-то произошло - она нерешительно засмеялась, бессильно упала на стул: - Ничего, ничего мне не говорите! Валя за ней наблюдал спокойно и благосклонно, Таня посматривала покровительственно, мы с Музой, я думаю, с обожанием, а заговорил опять-таки Петя. Он уже с высоким стаканом коктейля стоял: - 16. Дайте подумать! Почему, почему это так волнует? А это когда ты уже пришел, все детство куда-то шел и пришел, и можно гордиться, да чем, чем? Ну чем тут гордиться? - Наверное, тем, что наконец, ты уже нашелся! Впервые дошел до цели! Но вместе с тем ты знаешь, что весь твой неимоверно долгий путь, что ты не потратил ни дня, весь он еще впереди! А раньше, что ж, ничего и не было? - Да что там могло быть раньше! - вы скажете, - наконец-то все начинается! Настя, счастливый вы человек, вы это чувствуете? За то, чтобы каждый из нас себя чувствовал, как сегодня Настя, за то, чтобы каждый день исполнялось шестнадцать лет, иными глазами вперед бы не стоило и смотреть! Мне кажется, после Петиных слов в ближайшем лесу шевельнулись в прохладных ложбинах цветы. Настя сидела на зал не оглядываясь. Потом я смотрю, Валентин со значением стал на меня поглядывать. Ему так удобно с нажимом, без слов на меня поглядывать, сидим через стол, - Что, что? - Я все жду, когда Евгений в тексте появится. - Я не помню, где он там в тексте. То ли он обещал к обеду, то ли сейчас, за завтраком. Тетрадь - она вот, в руках, просто я не хочу сейчас рыться. - Ну, если уж мы о нем говорим, теперь ты никак не вырулишь передвинуть его на полдень. Не станешь ты двигаться через такие ухабы! Настя нас слушала и посмеивалась. Евгений на дальнем краю стола, давно уж подсел. Возле меня была Муза, потом сидел Петя, за ним была Вера, а Женька сгорбился, улыбался и делал вид, что он прячется. - Евгений, вставай! И пробирайся на эту сторону, там полстола пустует. Так. Стоп! Евгений двинулся к Насте в обход за Татьяной и Валей, коробку несет. Валя: - Нет, пусть от игрушечного барабана, и чтоб барабан нарисован. - Да? Я думал вначале, что торт. - Так лучше. - Ладно, исправим. И Женька Насте вручает коробку в цветных треугольниках барабана. - Вот, дочка, на, расти, веселись! - Я уже выросла, дядя Женя! И Настя взяла у него коробку, и сразу все поняли - слишком тяжелую. И сразу же, на столе она стала ее открывать. В коробке горой оказались тюбики. И всем показалось - на стол поставлен букет. Как локоны свисали желтые, оранжевые кадмии. Холодными соцветиями жили кобальты. Мерцали светлый фиолетовый, зеленый. Крупнее всех казались лепестки ультрамарина, киновари, светлой охры. И осыпались лепестки почти телесной неаполитанской желтой. Но список этот скучен для несведущих, поэтому прервемся на десятой части.
Что Настю вполне устраивало, наш завтрак сегодня был из молочных блюд, поэтому каждый смотрел с удовольствием, как кормят здесь в первую очередь Настю, а всех остальных принимают в расчет потом, а когда мы задвигались к выходу, я постарался, не заводя разговор, вопросительным взглядом выведать что-то у Музы. Я обращался с обычным нашим «Ну как?» И тут же заметил, что Валя с нее не спускает глаз, он тоже хотел ответ на этот вопрос прочесть по ее лицу. Но Муза нам как-то вскользь улыбалась, поеживались под футболкой тонкие плечи, Муза отмалчивалась. Но мы-то с ним знали, когда Муза предпочитает отмалчиваться, мы знали что низких оценок она не дает. Мы вышли, и Муза к нам обернулась и всем заявила, что Настю уводит с собой и что они проведут этот день вдвоем: «- Я сегодня с ней весь день посижу». Они отвернулись от солнца и рядом пошли. Мы медленно шли по дорожке за ними. Мы двигались бы ко входу в наш корпус, если бы взяли левее, но мы пошли параллельной. Условно можно сказать, она нас вела над рекой, хотя за растительностью, плюс долгий спуск с высокого берега, река не была видна. Поодаль же был местный маленький магазин и крошечное отделение связи и сразу за ними тот дальний спуск к воде, ушедшие в землю и покосившиеся ступени, когда-то зимой над которыми мы с Музой стояли, дожидались там первой белой звезды. И Муза в короткой юбке и белой футболке, и в праздничном платье Настя пошли в эту сторону. Помещение почты настолько было мало, что казалось коробкой, на стене на уровне локтя была наклонная полка. Рядом с полкой окошко, за которым в каморке сидела почтовая служащая. Вот за этой конторкой, полкой или столом, как хотите, выложенной образцами открыток и прикрытой стеклом, веселились Муза и Настя. Это следующий эпизод. Они то и дело неудержимо смеялись, они заполняли какие-то бланки, задумывались, вертя казенную ручку, и улыбались. «- А мы хулиганили», - скажет мне позже Муза. Они поздравляли с Настиным днем рождения мэрию С.-Петербурга, Дирекцию выставок в Киеве и служащих главпочтамта в Москве. Оттуда они пошли в тени соснового леса, мимо пугающей бесконечной ограды, больше похожей на стену военной части, но это была ограда детского лагеря. Шли они по оседающему песку. В лесу все дороги такие. Воздух пылал, и жар поднимался к щекам из-под ног. Они обогнули угол и шли теперь прямо на солнце. Дорога уже под стеной не просматривалась, а к самой стене продолжался хвойный настил. Вскоре они попали на место, которое подозрительно напоминало рукотворные нагромождения в парках, в которых используют валуны, поваленные деревья, пни и коряги. Но это на искривленном рельефе поляны как раз оказалось естественной композицией. Давно осыпались мелкие ветки, повалено несколько разветвленных стволов, обломки, направленные друг на друга, и было очень удобно кому-то сидеть на ветке развилки, а перед ним кому-то ходить по земле и, скажем, читать стихи или ну хоть рассуждать. О чем они говорили? О том, что главное - устоять на ногах, когда не случается ничего особенно радостного, когда ничего окрыляющего, захватывающего не наполняет нам жизнь значением. О том, что самому оказаться лучше тех обстоятельств, которые нас не устраивают, стоит того. Они ходили между этих коряг, устрашающих, хоть и недвижных, и Муза, Муза конечно же говорила, а Настя слушала. И чтобы того, что необходимо, мы не путали с тем, что нас не касается. И чтобы никто, никакие бы обстоятельства не заставили нас это спутать. Вот о чем приблизительно говорили. Конечно, они коснулись и нашего пола. Что говорилось об этом, нам неизвестно, но Настя повесила голову. Настя, похоже, еще не готова была удаляться в особую, женскую часть человечества, пока она принадлежала всему. Муза смотрела на рыхлый песок, засыпанный хвоей, они шли обратно той же дорогой. Изредка Муза поглядывала на Настю. Прогретый лес провожал их не шелохнувшись и вспыхивал из глубины то ягодами, а может глазами таившихся там зверьков. Девчонки то ковыляя в обнимку, то порознь, то за руки, пришли, наконец к территории Дома отдыха, но так и не повернув ко входу, спустились по той самой лестнице, построенной наспех и временно, да так и оставшейся навсегда, да не было даже и лестницы, а были разбросанные по склону строительные панели, уж как-то их умудрились свалить и кое-как подровнять. Девчонки в тени от крутого берега теперь раздевались перед купанием. Стояли перед сверкающей летней водой. Мне пришлось крепче поставить ноги - Валя здесь пожелал неподвижно-бесстрастного объектива, и камеру мне положил на плечо. Настя осталась в красном купальнике, Муза, держась за нее рукой, сняла футболку и юбку, явилась в черно-зеленовато-стальном. Я никогда другого на ней не видел. Настя была белокожей, со всеми свойствами человека среднего роста и веса. Муза была желтовата свечной желтизной, и то, что природа не применила округло-телесных линий, ее создавая, опять подтвердилось, хотя и в одежде было понятно. Я, впрочем, здесь сообщаю о Настиной белизне и этом у Музы как бы отсвете желтой расы не столько ведь потому что я это вижу, а потому что об этом знал. Но обе они, скорей обнаженные, чем одетые, сейчас были вылеплены оранжевым солнечным светом и голубым отражением неба - лишь стоит бездумно на них посмотреть, не спорить с опустошающим голову жаром. В тени немного помедлили и рядом пошли к воде. Навстречу уже торопилось радостное существо с прилипшей к ноге хворостиной водоросли. Включая щетину редких усов над задрожавшей губой, Петя был весь в сверкающих каплях, да, Петя был зрелище феерическое. Да, тем повезло, кто лежали поблизости и кто, разлепив свои веки, увидели Петю, поставленного рядом с девчонками и только что из воды, да, им повезло. Ведь Петя, когда рядом с Настей стоял и Есенией, он не намного, но оказался ниже их ростом. Те обе были чуть выше среднего. При этом на вид устрашающе был тяжелым, казался кентавром, чертом, играя своим фантастически развитым торсом. Был красногубым и зеленоглазым, и победоносно им улыбался. Девчонки ему апатично поулыбались, и дальше пошли к воде. И мы только тут Татьяну и рядом с ней Веру поблизости разглядели. Они лежали, лицо защитив журналами, и Петя подсел к ним смотреть, как Есения с Настей идут к воде. А Женя? - Сегодня он появлялся только чтобы поздравить. Он сразу после завтрака и уехал. Сегодня нам транспорт не нужен. В столовой мы приставали с Валей к Насте и Музе, расспрашивали, слушали их ответы, допытывались, как они вместе проводят время. И Муза, и Настя сначала смеялись, поддерживали игру, потом мы доприставались, что стали нас игнорировать. - Во всяком случае, - Муза сказала, - мы после обеда опять уходим. Не обо всем еще говорили.
Они направлялись, так скажем, к засушливой территории, где близость реки не угадывается никак, от корпуса в противоположную сторону. Стволы стоят над поверхностями, усыпанными слежавшейся старой хвоей. Легко было рассмотреть, насколько у них различались походки. У Музы манера была, например, наклоняться вперед, заглядывать под ноги. А Настя спину держала прямо и даже заботилась как бы о неподвижности. Они забавлялись, мне кажется этими несовпадениями, а так как это была их естественная манера, то обе ей наслаждались.
- Мы жили подолгу в больших городах, все, кроме тебя, и скажем, что-то бы нас разобщило, мы снова вернемся туда. А здесь мы вместе, здесь нам гораздо удобнее не забывать друг о друге, мы же друг друга любим и мы - команда. А наш продюсер нашим сюжетом доволен и он его будет поддерживать сколько угодно. Поэтому мы говорим так охотно, что этот Дом отдыха наша вторая родина. А ты должна посмотреть столицы. Ты очень много знать не будешь без этого.
- Нет, мама, все у меня по-другому, не надо мне… Я потому не сводила с вас глаз, что это другая жизнь, не та, что у нас в поселке. Да ну, никуда не поеду! Нет, отделиться - страшно мне и подумать! Вы все столицы и так с собой привезли. - Да я же и не говорю - сейчас. Ты повзрослеешь, что-нибудь там захочешь сама предпринять, в другом сюжете. А мама слышать приятно, хоть я и по возрасту не подхожу.
- Другой сюжет! Мне нужно, чтобы Петр Александрович, и тетя Вера, и Валентин с тетей Таней, и ты с Олегом, и дядя Женя. Я для других и придумывать не захочу! Нет, мне из нашего не уйти, там как без воздуха! Настя с испугом вдруг оглянулась: - А что, он когда-нибудь может закончиться? Понятно, формат есть у эпизодов. А разве и у сюжета формат? С испугом она и тоской на Музу смотрела.
- Я тоже с каких-то страниц не хотела бы уходить. Теперь вот послушай, что я скажу. Сказать-то тебе я скажу - а дальше? Насколько нам повезет? И что мы осилим? А если новому дню в лицо смотреть с благодарностью, зачем вообще тогда жить? Ты веришь, что все не напрасно? Я знаю, что в тексте «Свидание с Музой» не может быть больше 15-и глав.
- Да? Почему 15? Ну ладно, 15. А где мы сейчас?
- Сейчас мы в 14-й.
Была духота, и слой слежавшейся хвои там был такой, что трава почти не росла. Много здесь уцелело с давних времен окопов, заглаженных, обмелевших, с округлыми, как у диванов, краями. И мы на краю такой ямы и свесившими ноги в нее застали Настю с Есенией. Мы видели их со спины. Они на весу, но очень удобно, держали друг друга за плечи, их лица на расстоянии локтя, с вниманием друг на друга обращены. Бесстрастное выражение Музы, влекущее за собой догадки о кукольном происхождении, сменилось на новое для меня, направленное на Настю внимание, и я к ним присматривался.
Валя: - Ты посмотри, куда это их заводит. Выглядит так, что они на какой-то у нас эротической территории. Это ведь ты их подталкиваешь. Я понимаю, другое сейчас происходит, но выглядит так. Я засмеялся: - А знаешь, слабые или мнимые признаки этой взаимности, если касается женщин, меня заряжали всегда дружелюбно, настолько же, как влечет отвращение и протест подобное у мужчин. - Понятно. Понятно, что равными ты существами их не считаешь, женщину и мужчину. Если ты требуешь, чтобы мужчина в этом был неповинен, значит, мужчину ты ставишь выше. А женщины пусть. - Да. Жена должна быть тенью мужа. А я и не собираюсь смягчать. Другое дело, каждой ли надо женой становиться. Ладно, иди, поснимай их в Фас, там у Есении белые на ногах носочки, очень красиво. - Не было до сих пор, откуда взялись носочки! - До сих пор не было, а вот появились. Дойди и увидишь.
Между кроватью, то есть в ногах, и открытым окном в нашем номере Муза и Настя поставили стулья. И там остаются в этом уединении, издали нам отвечают косвенным взглядом, тем, кто у нас задержался или уходит и тем, кто вошел перед ними в наш номер, и продолжают вести неслышный для нас разговор. Воздух в безмолвном лесу уже остывал. Жар уходил из него, как вода из бассейна. Тень лесных помещений казалась теперь только фоном, на котором как угли зажглись раскаленные солнцем верхушки. Петя на очень приличном - на расстоянии двух коридоров, за поворотом глубоким красивым голосом спел итальянский отрывок, и был в нашем номере тоже услышан. Настина с Музой речь похожа на шум утихающего дождя, слышалась успокоительно и невнятно. Только сейчас я решился войти в нашу спальную комнату и к ним неуверенно подошел. Обе они мне навстречу подняли головы и со спокойной улыбкой смотрели. Не обязательно я нашел бы слова сказать о том, что я чувствую. Поэтому я протянул им руки. И обе они приложили пальцы к моей ладони.
Наутро по потолку столовой разбрелся солнечный свет, от множества настежь раскрытых створок, зал гудел, как наполненный птицами сад. Наш сдвинутый вместе стол не стали и разбирать. Кухня сегодня с утра рассылала - по-моему, запах укропа, какой-то почти лесной. - Это имбирь, - авторитетно Петя сказал. - Тмин, - сказала Татьяна. - Хрен, - добавил Евгений, как раз приземляясь к столу. - И это серьезное напоминание, Женино появление в 8.30, - я говорю, - что это обычный, самый обычный рабочий день. И он уже начался. Из зала, откуда-то от служебного входа и Настя как раз подошла. - Ну вот, - я говорю, - и все собрались. И я обратился ко всем: - Блестящий Петр Александрович, вот Валя, - он рядом, мы можем резвиться, впадать в беспамятство и не опасаться о чем-то забыть, он нам напомнит. И Таня, всегда вызволяющая из умственной и практической путаницы, вот она с нами! И Женя, который, ну как вожди недавней истории, нас к цели ведет, да он нас даже везет, и мы у него за спиной ее достигаем! И Муся, и Вера, наше сокровище Настя, любимый ребенок! О чем это я? Ах, да! Сегодня я всем предлагаю, любому, кто пожелает, решайте, каким будет образ этого дня. Любое, и от любого из нас предложение будет принято, но при одном условии, что мной не будет отвергнуто. Татьяна на стуле откинулась: - Ну, что же тут нового! Мы полностью все свободны в пределах твоей диктатуры. - Ой, Таня, ну в самом деле, как будто не понимаешь… возможности ведь добавляются! (- Вера). - Да я это так. Мерцающий за спиной у Пети солнечный свет казался то горным снегом, то глыбой метеорита. Оттуда и привезла переполненную каталку какая-то нами не узнанная официантка. Казалась она преждевременно сдавшей позиции запуганной женщиной лет 26-и. Она только переспросила: - 12-й и 13-й? - увидев сдвинутый стол. Обслуживая, старалась на нас не смотреть. Пришлось нам, сведя к подбородку плечи, то влево, то вправо на стульях своих отклоняться, что как бы ей помогало дотягиваться к столу. Что руки ее были обнажены от плеча - я мог бы и не говорить, настолько это понятно. Под белым передником чёрный какой-то был сарафан. - Мы все научились жить такой жизнью, что нужное никогда в ней не забывается, - Муза заговорила. Она обращалась ко мне. - У нас композиция ведь по общеизвестному принципу, что если ружье на стене в первом действии, в последнем должно будет выстрелить… Я про чудовищный, как у работника министерства Валин портфель. Помните, Валя в одном из универмагов купил? Он так и не разъяснен. С тех пор я в недоумении… - Как же, нигде не прошел? Я даже что-то перед собой расплескал, обращаясь к Музе. - Валя без него не входил, когда мы улаживали дела по начальству на Петиной родине. Он его перед собой на уровне живота вносил, входя в кабинет, ни разу не вспомнили даже у нас документы спросить. Все глаз не могли оторвать от портфеля! - Но в тексте-то этого нет! Ну да?! - Да ты перечти 12-ю главу, там этого нет! - Вот влип! Но это же все равно, что в постройке, уже подведенной под крышу, расковывать стену ломом, я имею в виду возвращаться и переделывать в этом месте! - Я бы сказал - Валя сказал - что без ущерба для композиции можно вот этот записанный только что разговор так и оставить, этого хватит вместо по ходу утраченной части текста. Или такой тупой элемент, как портфель, вы соглашаетесь приберечь на потом? Могу угостить вас сюжетом, где я не сгодившемуся сотруднику (Таня: - Андрею!), а нынче почетному Жениному земляку (Женя затряс головой: - Андрей Николаевич!) вручаю эту рептилию! Потом набирайтесь терпения, он будет с этим портфелем стоять у каждого зеркала! - Не надо пугать, и так у нас каждый здесь - врач! Петя: - Базар! Официантка дошла, растворяясь, до центра зала, там, черное платье стало казаться засыпанным пылью и даже запачканным мелом и только какие-то полуокружности чернели в тайных местах. С нашего места видна была там же створка окна, очень высокая и в ней отражалась крона стриженной липы. В какой-то момент это дерево как взорвалось, осколками беспорядочный щебет посыпался в зал, не знаю уж, что привело воробьев в такое волнение. А Настя сказала: - Есения говорит, что текст «Свидание с Музой» растянется на 15 глав, а там была еще часть - «Путешествие с Музой» и там вы все уезжаете нашу речку смотреть в такие места, где даже речные суда по ней ходят. И пристани есть, причалы, билетные кассы, как здорово! А ехать тут далеко? - Нет, Настя, недалеко, 2 часа. - Мы прямо из-за стола отправились на посадку. - Ну вот, Евгений, - я говорю, - опять поведешь нас к цели, опять мы лететь, приближаться к ней должны у тебя за спиной! Евгений только руками развел. И день превратился опять в лесную дорогу, потом над верхушками леса пронесся ветер с реки и некоторые стволы многолетних сосен звенели вдруг непонятно натянутой проволокой или струной, и Петя, кого-то смешил, округляя глаза и воздух глотая открытым ртом. Звучат какие-то шутки, но ветер тут же их похищает, уносит от самых уст, и никому их не удается услышать. И вылетевшая на свет из крапивы за зданьицем пристани внезапная бабочка (- Махаон! - Махаон!), и Настя под этим же зданьицем на дощатом настиле сидит и из одуванчиков густо плетет венок, который она примеряет на Веру и Музу, а надевает себе, и Вера и Муза при этом смеются… И Таня на заднем сиденье, когда возвращались обратно, смотрела на нас и смеялась. И Муза и Вера смеялись, и Настя смеялась…