Наш дом и двор. Соседи. Первые увлечения

Главы из книги Ich wurde geboren…(Я был рожден…)

                Наш дом и двор

Подколокольный переулок, где я родился и прожил более двадцати первых лет моей жизни,  назван по колокольне церкви Николая Чудотворца в Подкопаях.

В начале XIX века на этом месте располагались дворовые постройки вдовы коллежского секретаря А.И.Бажуковой и вдовы коммерции советника Сусанны Калустовой. Во время пожара 1812 года постройки сгорели, а застроить участки вновь у женщин не хватало денег. В 1823 г. эти участки купил отставной генерал-майор Николай Захарович Хитрово (1779-1826), владелец богатой усадьбы, находившейся неподалёку. Остатки усадьбы - особняк с колоннами - можно увидеть, зайдя во двор известного дома со статуями рабочего и колхозницы (д.16/2). Особняк был построен в 1757 году княгиней Натальей Степановной Щербатовой на месте церкви Казанской Божией матери (упоминается в конце XVI века, когда она была построена неким бояриным Головиным). В 1785 г. дом отошёл полковнику Карнову и его жене Наталии Алексеевне, родственнице попечителя Московского учебного округа князя Оболенского. После пожара 1812 года усадьба восстановлена и перестроена в стиле ампир, а в 1820 г. куплена Хитрово уже у вдовы Карновой.

В большом зале особняка давались шикарные балы, на которых бывал и Александр Сергеевич Пушкин. Надо сказать, что Николай Захарович Хитрово был женат на второй дочери самого фельдмаршала М.И. Кутузова - Анне. Мужем третьей дочери Кутузова - Елизаветы, которая была приятельницей Пушкина и очень почитала его, - был тоже человек по имени Николай Хитрово. Николай Фёдорович являлся троюродным братом Николая Захаровича. Оба они принадлежали к древнему дворянскому роду, ведущему своё происхождение от выехавшего во второй половине XIV века из Золотой Орды к великому князю рязанскому Олегу Иоанновичу Эду-Хана, по прозванию Сильно-Хитр, наречённого при крещении Андреем.

Н.З.Хитрово был флигель-адъютантом (офицером в свите императора) у Павла I и Александра I, участвовал  в войнах 1805-11 гг. против Франции и Турции, принимал участие в осаде Браилова и после ранения вышел в отставку. На этом его военная карьера и закончилась. Перед самой войной 1812 года он был обвинён по делу М.М.Сперанского и сослан сначала в Вятку, а потом в своё имение под Тарусой. После изгнания Наполеона из России Николай Захарович благодаря Кутузову был прощён и уехал в Москву.

Коммерческая жилка тоже в нём присутствовала и  в 1824 году Хитрово добился у московского военного генерал-губернатора Дмитрия Владимировича Голицына(1771-1844) разрешения на постройку неподалёку от своей усадьбы крытого рынка для мясного и зеленного торга. В течение 1824-25 гг. площадь была очищена от сгоревших построек, на средства Шестигласной думы её спланировали и замостили, построили каменные лавки для торговли. Планировалось также обсадить будущий рынок тополями, однако до конца осуществить свои планы Хитрово не успел - в 1826г. он скоропостижно умер в возрасте 47 лет.

 Наследники особо не стали заниматься затеей генерал-майора и нормального рынка не получилось. Раз в год, перед рождественскими праздниками, приезжали сюда крестьяне подмосковных деревень и прямо с возов продавали замороженное мясо, птицу и дичь. Усадьба же перешла сперва Московской первой гильдии купеческой жене А.Н.Немчиновой, а в 1887 г. вдове гвардии полковника Е.Д.Орловой, завещавшей особняк Императорскому человеколюбивому обществу комитета попечителей бездомных (Орловская богадельня). Часть усадьбы сдавалась в аренду: в 1829 г. - Обществу поощрения трудолюбия, в 1899 г. - Большевскому приюту. В 1922 году здание передали фельдшерско-акушерской школе имени Клары Цеткин (ныне - Медицинское училище №2 имени Клары Цеткин).
 
В 1930 г. при постройке на месте усадьбы жилого дома ( № 16/2)  была разрушена домовая церковь, возведённая ещё княгиней Щербатовой.

Этот помпезный дом в стиле соцреализма был построен в 1936 году по проекту архитектора Ильи Александровича Голосова (1883-1945). По сторонам большой арки  можно увидеть статуи того времени - рабочего с отбойным молотком и колхозницы с винтовкой  и со снопом (скульптор А.М.Лавинский). Корпус дома, идущий вдоль бульвара, построен в 1941 году, а облицован в 1958-м.

Эту арку со статуями можно увидеть во многих отечественных фильмах. Например, "Покровские ворота", "Змеелов",  "Розыгрыш", "Холодное лето 53-го"... Этот дом принадлежал Военно-инженерной академии им. Куйбышева. В большинстве квартир проживало по несколько семей  преподавателей и слушателей Академии.


Коммунальные квартиры ещё остались в этом доме, но многие выкупили богатые граждане и устроили себе пяти-шестикомнатные жилища. Кстати, здесь живёт известный певец Валерий Сюткин.

/Романюк С. К. Из истории Московских переулков/

          Хитровка

Я привел здесь выдержку исторического описания места и дома, где родился и вырос и где прожил до 1968 года, чтобы мои читатели-почитатели понимали значимость этого места на формирование моего характера и судьбы. В приведенном Романюком описании  как-то потерялось, что сразу за нашим домом вниз по переулку располагалась знаменитая Хитровка, красочно описанная Гиляровским,  куда он приводил Горького во время работы  последнего над  пьесой «На дне». В наши дни Хитрова рынка уже не было, а на его месте в советское время  помимо нашего дома прямо напротив его на нечетной стороне переулка были построены  жилой дом (там жили несколько моих одноклассников) и чуть пониже - здание школы (техникума), но хитровские ночлежки, превратившиеся в типичные московские коммуналки, частично сохранились.

В одной из таких бывших ночлежек в доме 12 жил мой школьный товарищ Толя Аринушкин. В квартире (если это можно назвать квартирой, а не проходным двором, где двери не запирались),  его родители и он со старшим братом занимали две маленькие и к тому же   тесно заставленных мебелью комнаты. Большую площадь занимала пианола (механическое пианино), которым Толя очень гордился. Это была настоящая диковина. А всего там проживало 5 или 6 семей. Практически в каждой из этих семей, кто-нибудь сидел. Возвращался после отсидки, а его место в колонии занимал следующий из членов семьи. Сажали за воровство, за хулиганство, за драки, понажевщину, убийства. Соседу Толи  шестнадцатилетнему пацану дали три года за «грабеж со взломом» - так было квалифицировано совершенное им преступление. Он сбил замок на чужой голубятне и забрал оттуда пару чистых -  своих же, но подманенных другим голубятником птиц.
   
У нас во дворе была своя компания, большинство - офицерские дети. Конечно, на фоне общей царившей в пятидесятые годы нищеты мы были и более обеспечены, и более развиты. Были относительно дружны. Ребята с Хитровки (некоторые из них учились вместе с нами и потому входили в нашу команду) иногда приходили выяснять отношения. Причем это выглядело примерно так. Появлялись малые, обычно троица по именам Кока, Ляка, Сака. Кто из них был, кем – по-моему, никто кроме них самих не разбирался. Так вот эта троица возникала и начинала надираться на кого-нибудь из ребят нашего двора. Естественно терпеть это от мелких было нельзя. Они получали отпор,  и тут же откуда ни возьмись появлялись старшие хитровчане. Договаривались обычно о разборке спустя какое-то время. Местом разборки назначали Татарку – небольшой пустырь за южной оконечностью дома между бульваром и помещениями мастерских, располагающихся рядом с домом. 

 К назначенному времени туда подтягивалось до 20-30 человек (по 10-15 человек с каждой стороны). Драки тогда не напоминали современные побоища, когда одновременно ожесточенно дерутся сразу все участники. Чаще всего в стычках участвовали по несколько самых активных и наиболее сильных противников. Большая часть собравшихся достаточно пассивно наблюдала за происходящим, лишь криками  подбадривая своих и подначивая чужих участников потасовки.

 Помню, как-то раз я вышел во двор, и ко мне подбежал один из наших с криком: - Леньку Куцубина бьют. Мы кинулись на Татарку. Леньку (он был на год младше меня и мелковат для своего возраста, а также по отношению к своему сопернику) действительно довольно крепко трепал ремесленник с Хитровки. Он был явно старше, крупнее и сильнее Куцубина. Я вмешался и сказал что-то вроде: - Ты бы еще с кем-нибудь из первоклашек связался. Он отпустил Леньку и надвинулся на меня. Мы для начала обменялись парой нелицеприятных высказываний в адрес друг друга. Потом в дело пошли кулаки, но кулачного боя не получилось. Как потом оказалось, этот парень занимался борьбой и потому решил, что здесь у него будет преимущество. Мы сцепились, он тужился бросить меня через бедро, но я как-то изловчился, закрутил и сумел бросить его на землю. Падение на спину было тяжелым и, видимо, болезненным. Я навалился сверху. На мой вопрос: - Сдаешься? (Тогда у нас, я повторяю, был определенный кодекс поведения при разборках), он молча кивнул. Я поднялся. К моему противнику  кинулись его дружки, помогли подняться. Он держался за плечо. Потом кто-то из троицы Кока-Ляка-Сака поведал мне, что у парня  ранее была сломана ключица,  и если бы не это, он бы мне дал, как следует.

Признаюсь, что он спустя почти год так-таки  отыгрался. Я его как-то случайно встретил на Яузском бульваре. Он был не один. – А, старый знакомый, сказал он зловеще.  У меня немного похолодело внутри. Но тогда все обошлось. Но буквально через неделю, когда я  сидел спокойно во дворе, кого-то или чего-то ожидая,  ко мне подошли несколько ребят с Хитровки вместе с этим ремесленником. Один из них резко спросил: - Ты за что нашего Коку избил? Конечно, это был надуманный предлог. Никого я не трогал. Тут же на меня посыпался град ударов. Я вырвался из кольца, пару раз отмахнувшись. Я был разъярен и кричал: - Четверо на одного, справились. Давай один на один! – предлагал я своему старому знакомому. Но он,  прикрытый остальными своими дружками, процедил сквозь зубы, что, мол, с меня и так хватит. Продолжения не последовало, дело было среди бела дня. Их удовлетворил мои разбитый нос и губы, а у меня,  хоть я и был готов сцепиться со своим обидчиком,  особого  желания попасть в милицию из-за драки не было. Для порядка побазарив еще немного, мы разошлись.

             Игры и шалости

Присутствие во дворе нашего дома старинного особняка с шестью мощными колоннами на стилобате придавало особую романтику нашим детским играм. Мы делились на команды. Одна из них занимала позицию на стилобате (мы его называли балконом) между колоннами, другая штурмовала это укрепление. Сражались на палках (может отсюда и следует начинать рождение во мне фехтовальщика?), зимой в ход шли снежки.

На балкон выходили окна учебных классов фельдшерско-акушерского училища имени Клары Цеткин. Там тоже много было интересного: огромные плакаты анатомического содержания, скелет, но главное молоденькие девчонки, с которыми мы во время их переменок обменивались шутками- прибаутками. Одна из них, особо бойкая, мне запомнилась:  – Мальчик, иди сюда к нам, мы тебе аборт сделаем, радостно верещала эта  насмешница. Что такое аборт и как рождаются дети, мы уже имели некоторое представление, но аборт мне, мужчине – это не вязалось с моими знаниями о половых проблемах.

Училище не было подключено к центральному отоплению.  Под балконом был вход в подвал, где стояло  оборудование для отопления здания.  В подвал же сгружали уголь, поэтому для рисования на асфальте и стенах у нас всегда было много подручного материала.  Истопником был невзрачный мужчина лет пятидесяти, который ходил зимой  в телогрейке и ушанке,   всегда  сдвинутой на одно ухо. Заметив кого-то на балконе, он принимался нас гонять, грозя кулаками и выкрикивая какие-то ругательства.  Почему-то пацаны его прозвали Пиписькой. У меня до сих пор в ушах стоят истошные крики: - Атас!  Пиписька!  И вся наша ватага врассыпную сигает с балкона и разбегается в разные стороны.

В наш дом и двор я захожу все реже и реже. Но иногда сладко защемит в груди, когда знакомые фигуры мелькнут на экране какого-нибудь фильма или сериала. Первые поцелуи, первые привязанности, друзья-товарищи. Кстати, самые первые поцелуи были для меня совсем не праздником, а насилием со стороны старших. Мне было года 3-4. Этажом выше жила девочка моего возраста Олечка Левченко, с которой мы одно время ходили в одну группу в садике. Так вот моя старшая сестра и кто-то еще из ее ровесниц заставляли  нас  с Олей целоваться в лифте, гнусно при этом хихикая. В результате нашей дружбе с Олечкой пришел конец. Как мне потом рассказывали, когда я вернулся после садовской дачи в Нахабино и Олечка радостная бросилась ко мне навстречу, я громко и презрительно  изрек: - Девчонка, - и отвернулся.

Мой первый «сексуальный опыт» с поцелуями в лифте с Олечкой Левченко вскоре продолжился. В нашем подъезде на первом этаже, где жил уже упомянутый трубач Рашид, было общежитие для неофицерского состава работников Академии. Хотя между нашей коммунальной квартирой и общежитием разницу составляло лишь количество комнат и количество жильцов, приходящееся на санитарно-гигиенические «удобства» - эта разница определяла социальный статус в них проживающих. В этом общежитии наряду со взрослыми проживала еще и куча детишек. Среди них выделялась  бойкая и смышленая  девочка Маша. Ей было лет 6-7, в школу она еще не ходила, я был на годик ее младше. Меня уже давно выпускали одного  во двор, но иногда я присоединялся к детской  компании с первого этажа. Мы играли в разные игры: в прятки, салочки. Но однажды Маша предложила поиграть в дочки-матери: Я буду мамой, а вы папами, - обратилась она к мальчикам. – Снимайте штаны и ложитесь на меня, - скомандовала она. Затем она задрала платье и приспустила трусы.

Ребята дружно стали проделывать то, что от них требовала «мама» Маша. Дошла очередь и до меня, при этом, что надо было делать, я не очень понимал, но покорно прилег на нее сверху. – Ну, давай, е…меня, - произнесла она неприличное слово. Что оно означает, мне было известно, но, как это делается, я  в мои 5-6 лет имел представление весьма смутное. К тому же мешали резинки на чулках, которые  тогда носили дети. Я захныкал: - Ничего не получается. На этом моя роль папы закончилась. Более в подобных «играх» мне участвовать  не пришлось. Маша, а вскоре и я стали ходить в разные школы. После школы мы также практически не пересекались. У меня была своя дворовая мальчишеская компания. Маша гуляла где-то на стороне.

 Потом она надолго пропала из вида. А когда лет через 7-8 она появилась во дворе, я был  в шоке: вместо симпатичной бойкой девочки перед нами предстала ярко размалеванная, кривляющаяся, с хриплым пропитым голосом девица, очень напоминающая одну из героинь фильма «Путевка в жизнь». Там есть сцена, где менты допрашивают задержанную на воровской  малине девицу, и та на вопрос, чем занимаешься, с вызовом отвечает: - Я гулящая! В этот момент один из ментов передает другому протокол, в котором зрители видят подчеркнутое слово: СИФИЛИС.

Мамы и папы, чтобы такого не случилось с вашими детьми, лучше приглядывайте за ними, особенно за девочками!

              Друзья-приятели

Не могу не рассказать еще о некоторых наших дворовых приятелях и приятельницах. Начну с Леши Богатского.
 
Он имел непропорционально огромную голову, за что получил прозвище  Котел. Был абсолютно некоординирован в движениях, но когда у нас в школе установили силомер, он показал один из лучших результатов для спины. – Богатский, смело можешь нести два мешка картошки, - комментировал этот результат наш физрук. Поведения он был неадекватного, чрезмерно любопытен, легко взбуждался, любил сплетни (в этом, как я предполагаю,  он пошел в свою маму). Моя же вспоминала такой случай. Я болел и не появлялся на улице несколько дней. Мать возвращалась домой после похода по магазинам, и во дворе ее окружили мои ребята. – Валентина Васильевна, как Женя, когда  поправится, - наперебой закричали они. Но Котел заметил то, на что остальным было глубоко наплевать, в руках у матери был новенький эмалированный чайник (в то время большой  дефицит). - Валентина Васильевна, а где это Вы чайник раздобыли?  - таковы были его слова.

Котел носил  огромную кепку, соответствующую размерам его головы. Это давало ему огромное преимущество при игре в «чижик». Кто не знает, поясню. Чижиком называли небольшой брусочек с заостренными концами и нацарапанными цифрами на боках. Чижик устанавливался на кону, затем водящий бил по кончику битой, брусочек подскакивал и надо было изловчившись ударить по нему битой, чтобы отбить куда-нибудь подальше. Если кому-то удавалось поймать чижик, то он становился водящим. Так вот Котел ухитрялся своей кепкой-аэродромом очень часто перехватывать подачу. Однажды наш Котел навеки вошел в историю.

 В 2013 году моей первой школе исполняется 100 лет. Когда-то это была гимназия. Некоторое время назад мне позвонила мамашка из родительского комитета школы (теперь она № 1227) и поинтересовалась, есть ли у меня какие-нибудь интересные факты из жизни школы. Тут-то я припомнил, как Леша Богатский стал знаменитостью. Дело в том, что в нашей школе снимали эпизод из кинофильма «Витя Малеев в школе и дома», когда на школьном вечере главный герой выступает с дрессированной собачкой. По сценарию собачка должна «решать» арифметические задачи. В актовом зале массовку составили  ученики нашей школы. Но кое-кому повезло, им дали сыграть маленькие эпизоды.

Так, наша девочка Нивина поднималась и задавала задачу: - Бутылка и пробка вместе стоят 14 копеек, бутылка на 10 копеек дороже пробки. Сколько стоит пробка?  Главный герой задает интригу тем, что неправильно решив задачу, приводит к неправильному ответу и собаку. Она гавкает 4 раза. Тогда с места срывается наш Леша-Котел и,  размахивая руками, истерически кричит: - Неправильно!

Леша Богатский был весьма практичным юношей. Он занимался сбором и сдачей пустой стеклянной посуды и знал в округе всех приемщиков. Однажды в этом смог убедиться и мой отец. Как-то мать решила произвести чистку квартиры. Набралось изрядно и стеклотары. Она и отправила отца сдать ее. В ближайшем пункте приема при «сером» магазине напротив нашего дома висело объявление, что бутылки временно не принимаются. Другой на Яузском бульваре оказался закрыт по неизвестной причине. Отец совершенно расстроился и готов был вернуться домой, но тут появился Котел.

 У него была особая манера обращения с людьми при неожиданной встрече. Он замедлял шаг, вскидывал руки и покачиваясь из стороны в сторону шел тебе навстречу, громко комментируя происходящее. То же самое он проделал и в тот раз: - Борис Васильевич, никак бутылочки решили сдать? Так этот пункт уже неделю закрыт. Отчего Вы не пошли в «серый»? Отец рассказал про висящее там объявление. - Так, это пустяки, идемте, идемте! В «сером» Леша пробарабанил в соседнюю с заветным окошком приемного пункта  дверь какую-то замысловатую дробь, дверь приоткрылась. Леша согнувшись пополам, что-то  с жаром начал шептать выглянувшему человеку, а потом широким жестом пригласил отца проследовать в подвал. Там приемщик без лишних слов пересчитал бутылки и банки и оплатил сданную посуду по полной залоговой  цене.

 Леша, как и я, попал в армию, где служил в Южной группе войск, а по-простому в Венгрии, писарем при штабе, но именно писарем, то есть не так, как Данила из легендарного фильма «Брат». Мы изредка переписывались, и в конце службы я получил от него очень важное сообщение. Оказывается,  был приказ Министра обороны об особых сроках  демобилизации участников съемок «Войны и мир». Дело в том, что это был июльский досрочный призыв. Основной призыв по приказу начинался в октябре и заканчивался в декабре. Соответственно в эти же сроки шел дембиль. Логично было, чтобы ранний призыв и был отправлен на гражданку раньше основного срока. Проблема была в том,  что  участников съемок потом раскидали по разным частям и округам. А воинское начальство не очень вникало, кто, где и когда служил. Поэтому большинство дорогобужцев так и не узнало о своем праве на демобилизацию в августе 1966 года. Я об этом узнал в середине октября, но чтобы демобилизоваться мне надо было вернуться к постоянному месту службы в Каменке-Бугской (спортбат был местом временного прикрепления военнослужащих).

 Во Львове мне оформили документы за один день, но в Каменке-Бугской меня мурыжили две недели. - Что это за приказ? Откуда  про него узнал? А как я подтвержу, что участвовал в съемках? И еще с десяток дурацких вопросов мне было задано, прежде чем 29 октября 1966 года  я, наконец-то был демобилизован.

 В 68-ом году  мы с родителями получили квартиру на Хорошевке и распрощались с академическим домом, поэтому с Лешой стали общаться сравнительно редко. Обычно это происходило на дне рождения у Сереги Бердяева. Эти дни рождения иногда отмечали за городом. По окончании застолья (а точнее «натравья») пока мы играли в футбол Котел собирал пустые бутылки, оставленные нашей компанией, и подчищал территорию вокруг.  В полевых условиях при отсутствии штопора участники пикников обычно продавливали пробки в винных бутылках внутрь. Такие бутылки в пунктах приема стеклотары не принимали, но у Леши всегда в кармане была веревочка, с помощью которой он ловко извлекал пробки из бутылок. В результате он набирал пару мешочков стеклотары, которые сдавал в ближайшем от вокзала  магазине. Мешочки он, кстати, тоже носил с собой.

Последний раз я встретил Котла году в 78-м. Я вместе с дочкой стоял в очереди сдавать в ремонт телевизор, как вдруг через окно увидел проходящего мимо Лешу. Он тоже заметил меня и вошел в мастерскую и, как обычно,  неестественно громким голосом так, что все присутствующие с интересом стали нас разглядывать, а дочка испуганно сжалась, засыпал меня  вопросами: - Телек сдаешь? А почему не на Мясницкой? Это твоя наследница? А как поживает Катерина? Заметив повышенное внимание к нашим персонам  со стороны очереди, я попытался остановить дальнейшие расспросы: - Леш, давай поговорим потом на улице. Не всем здесь интересен наш разговор. Видимо, в моем голосе было сильное  раздражение, и Котел это почувствовал. Он оценивающе оглядел меня с ног до головы и нанес ответный удар: - А пальтишко-то у тебя – так себе. После чего с гордым видом удалился. – Пап, кто это?  - испуганно спросила Ляля. – Это мой школьный товарищ – Леша-Котел, ответил я. Потом он пропал из вида. В Подколокольном переулке он тоже давно не жил. 7 лет назад я разыскал  в интернете его телефон и позвонил. Спросил Богатского. Мне ответили, что таких нет. Стал уточнять. Оказалось, что теперешние жильцы вселились в эту квартиру недавно,  фамилию прежнего хозяина они не знают, но слышали, что он умер. Скорее всего это так и есть, поскольку никто из тех, с кем общался Леша, ничего о нем более не слышали.

                Володя Исаев (Глотов)

Володя Исаев (Глотов) был весьма незаурядной личностью, хотя мать его была алкоголичка, отца он не знал, и его усыновил и дал свою фамилию второй муж его матери, рябоватый широкоскулый  небольшого роста мужичонка, который работал в Академии плотником. С детства Володя обладал хорошим слухом и голосом. Он пел в хоре дома пионеров и солировал на наших школьных концертах, часто вместе с моим одноклассником Володей Захаровым, отец которого был профессиональным музыкантом.

Еще Исаев увлекался театром и уже в подростковом возрасте играл в детской театральной студии городского дома пионеров – тогда до постройки Дворца пионеров на Ленинских (Воробьевых) горах он располагался в пер.Стопани у Кировских (Мясницких) ворот. Он умел показывать этюды, изображать какие-то смешные сценки, классно травил анекдоты. Откуда все это бралось? Володя подозревал, что от отца. Кем тот  был в жизни, Володя не знал. Он их бросил, когда Володьке было меньше года.  Мать, напившись,  иногда выговаривала провинившемуся в чем-нибудь сыну: - У, еврейская морда, весь в отца. Сладко стелешь – да жестко спать! Володя лучше всех умел клеить девиц, а лет в 17-18 он развлекался тем, что завязывал знакомства с московскими геями.

 В начале 60-х годов у тех были две основные точки в сквериках  у памятника первопечатнику Ивану Федорову (напротив Детского мира) и у Большого театра. Ради любопытства я и еще пара дворовых пацанов  несколько  раз присоединялись к его вылазкам на территорию, как бы ее сейчас назвали, «сексуальных меньшинств». Нас интересовала психология этих людей, что их привело в этот параллельный мир сексуальных отношений. Там мне довелось наблюдать одного из самых известных московских педерастов по кличке Донна Анна. Забавно, что когда в учебке выяснилось, что  мой отделенный, проживал в районе Кировских ворот, то есть недалеко от меня, и мы стали перебирать имена достаточно известных людей из наших микрорайонов, то таких общеизвестных имен оказалось всего два: уголовник по прозвищу Сигара и упомянутый гей Донна Анна.

 Володя довольно легко поступил в театральное училище, но со второго курса его отчислили за пьянки. Он пил не больше нашего, но иммунитет к пьянству у него отсутствовал из-за материнских генов. Поэтому у него в организме шло постепенное накопление всего дурного, что несет в себе алкоголь, а потом вдруг эта накопившаяся критическая масса обрушивалась как снежная или грязевая лавина, и он полностью терял человеческое обличие. Запои у него могли продолжаться до двух недель, потом  в последний момент срабатывал инстинкт самосохранения. Он звонил одному из своих близких друзей, и тот на несколько дней забирал Володьку к себе, приводя его на некоторое время, хоть в какую-то приемлемую  для визита  к знакомому наркологу форму.  Тот еще некоторое время доводил своего пациента до нужной кондиции, после чего помещал в психушку, но уже с относительно мягким режимом. Потом год, а то и два он держался, но всё равно эта картина неизбежно повторялась.  На все 70-е годы  Володя стал моим «крестом». Несколько раз я по этой схеме вытаскивал его практически с того света. Во время запоя он абсолютно ничего не ел.  Исхудавший, осунувшийся,  с обросшей щетиной и  безумными глазами, путанной речью, он еще  весь трясся, как при лихорадке.

Первое, что я делал, это давал ему горсть таблеток валерьяны, чтобы чуть-чуть сбить его колотун и нервное возбуждение. После этого заставлял Володю съесть несколько ложек жирного супа или борща. Обычно после этого он засыпал на час-два, после чего процедура повторялась. И это повторялось до тех пор, пока он не засыпал на несколько часов. С ним надо было постоянно говорить, перебивая его монологи, надо было заставить его больше слушать, а не фонтанировать самому. Важно было не дать ему улизнуть из дома в первые сутки, потому что на вторые он уже мог включить сознание той границы опасности, на которой остановился. Ведь когда он подавал  сигнал о помощи, то делал это исключительно на подсознании. О своем пребывании в больнице он особенно не распространялся, лишь однажды «похвастался», что занимал койку, на которой незадолго до этого лежал Высоцкий.

 Когда Володю выгнали из театрального, он сумел закосить от армии. Версия была в том, что он на работе упал со стремянки (он работал электромонтером), а сверху на него еще и упала отвертка. Травма была настоящая, но на самом деле Володя в легком подпитии упал с турника. А так он заявился в травмпункт на следующий день и сумел оформить себе больничный  и запись в медкарту о травме головы. При таких  театральных способностях убедить  медкомиссию, что у него не все ладно с головой, было не сложно. Володино описание своего падения со стремянки и  особенно деталь рассказа об упавшей на него сверху отвертке было настолько нелепо и неправдоподобно, но рассказано с такой искренней верою и детской наивностью, что сомнений в психическом отклонении ни у кого не возникло. Потом начались урывками работы сначала в московских гастролирующих, а потом и   в  провинциальных театрах таких городов, как: Лиепая, Кимры, Орджоникидзе (Владикавказ) и еще какие-то - он называл – не помню. Но он редко задерживался более одного-двух сезонов – срывался, и его увольняли, обычно по собственному желанию. Одновременно он встал на учет на киностудиях. Играл в эпизодах.

Самый известный эпизод с участием Володи – заключительная сцена фильма  «Женщина, которая поет», где он сыграл молодого лейтенанта, берущего в аэропорту и героини Пугачевой автограф. В актерской среде любят розыгрыши. У Володи такая возможность появилась. У него был знакомый актер, который учился вместе с Аллой Борисовной, и у него была ее фотография тех лет. Они решили, что во время съемки Володя подменит фотографию из реквизита на реальную из прошлой жизни. Но Володя слегка сдрейфил, и этот финт проделал еще на репетиции. Но Пугачева не раскололась, когда Володя протянул ей фото юной Аллы Борисовны, та не моргнув, ее подписала и небрежно бросила: - Да, это я такой лахудрой была в 18.  Прикол не сработал. Этот фильм и сейчас часто показывают по ТВ,  я не всегда смотрю его от начала до конца, но стараюсь подгадать и пересмотреть заключительную сцену с Володиным эпизодом.

Володя был  в каких-то вопросах невероятно настойчив. Так он себе поставил целью довести актерскую часовую ставку до возможного максимума, кажется у заслуженных артистов она была 40 руб., у народных 50 руб. в час.  Он переходя из театра в театр, каждый раз добивался ее повышения.   В итоге у него она доросла до 32-35 руб. Но это оказалось пирровой победой. С такой ставкой в кино берут на главные роли или  какой-нибудь ключевой эпизод. Рядовой эпизод в фильме – это 9 – максимум 15 руб. за час съемок. Спрашивается, зачем директору фильма нужен артист на эпизод, которому надо платить в три раза больше, чем это следует из бюджета фильма. И Володю практически перестали приглашать сниматься.

 Последняя крупная театральная роль его была в спектакле «Малая земля», поставленном Иосифом Тумановым на сцене Кремлевского дворца съездов к грядущему 75-летнему юбилею Брежнева. Туманов, известный как главный режиссер открытия и закрытия  Московской Олимпиады, тогда был в фаворе, и собранная труппа очень рассчитывала на какую-нибудь престижную Ленинскую или правительственную премию. Ведь заказ на постановку шел от самого верха.  Но, увы, почему-то не обломилось. Спектакль  был зрелищно поставлен неплохо. Брежнева играл Шакуров, играл замечательно. У Володи была роль его ординарца. Слов было не так много, но действие было постоянно. За Шакуровым Володя следовал как тень, то есть почти все время на сцене. Это довольно тяжело – знаю по себе, но он справился отлично. Так и не дождавшись премии, на следующий год Туманов умер.

До этого спектакля Володя совершил немыслимый подвиг. Он сумел восстановиться в ГИТИСе. Ему вот-вот должно было  исполниться 35 лет, после чего у нас  в ВУЗы тогда не принимали. Чтобы восстановиться,  ему надо было в течение трех  недель сдать в общей сложности около двух десятков зачетов и экзаменов за второй курс. И он сделал это!  Через три года  мы с Леной сидели на его дипломном спектакле и приветствовали новоиспеченного дипломированного актера. Запомнилась и игра Володи в роли интригана в какой-то испанской классической пьесе и особенно залихватское исполнение выпускниками песни «Конфеты – бараночки» уже в российской одноактовке.

 Кстати,  Туманов, преподававший в ГИТИСе, там и обратил внимание на Володьку и пригласил на свою Брежневскую феерию. Эти несколько лет напряженной и интересной  учебы закончились. Володя захандрил, стал пропадать, а потом и вовсе пропал. Жил он в коммуналке, где соседи из принципа не брали  телефонную трубку. Но однажды взяли и сообщили трагическую весть, что его убили еще несколько месяцев назад. Его труп нашли недалеко от железнодорожной платформы по Курскому направлению. Как он там оказался, как это случилось, милиция так и не выяснила. Но я знаю, что в состоянии запоя, когда собственные деньги у него заканчивались, он часто отправлялся на Курский вокзал, где пристраивался к выпивающим компаниям. Его легко принимали – с ним было весело. Возможно и тогда он пристал к какой-нибудь группе, и это стоило ему жизни.

                Соседи 

Про жизнь в коммуналках много написано и наговорено.  Много хорошего и много плохого. Примером наиболее злого описания коммуналки является глава «Воронья слободка» в «12 стульях» Ильфа и Петрова. Ничего плохого про нашу квартиру № 12 по Подколокольному переулку сказать не могу. Мы жили дружно, по возможности помогали друг другу.

Семья полковника Василия Петровича Истомина состояла из 4 человек. Кроме него их двадцатиметровую комнату занимали – жена Ксения Максимовна, дочь Галина и сын Сергей. Галина окончила школу с золотой медалью и легко поступила в институт. Сын учился так себе и, возможно,  поэтому избрал военную карьеру. Он рано покинул отчий дом, и я его помню во время приездов из далеких гарнизонов, где он проходил воинскую службу. Галина отделилась от родителей в середине 60-х годов. Она купила квартиру в ЖК, который был организован при Академии. Годом позднее в этот ЖК вступила и моя сестра, когда он начал строительство второй очереди дома на Уральской улице.

 Вторую комнату в нашей коммуналке занимали Ревкевичи: Александра Михайловна и ее дочери Галина и Марина. С мужем она была в разводе. Обе дочери, как и Галка Истомина, были золотыми медалистками. Старшая из дочерей  закончила физфак МГУ, а потом еще и аспирантуру. После защиты диссертации работает (до сих пор, хотя ей уже 78 лет) на том же факультете. Марина выбрала профессию врача. Несмотря на очевидные достоинства сестры замужем не были. Лет 40 тому назад в разговоре со мной Галина посетовала, что на нее почему-то никто из мужчин внимания не обращает. Я в свои двадцать с небольшим как достаточно опытный сердцеед высказал следующее предположение, которое ей понравилось и запомнилось: - Понимаешь, Вождик (это было ее домашнее прозвище), приличные мужики на тебя не обращают внимание, потому что уверены, что такая красивая, умная и интеллигентная девушка, уже давно замужем, а высокая порядочность и принципы тебе не позволят пуститься с ними в интрижку. А для неприличных  мужиков ты находишься и вовсе на недоступном в их понимании пьедестале.

Марина была старше меня на 4 года – разница в возрасте,  становящаяся все менее заметной со временем. Мы с ней дружили по-соседски. Помню, как после возвращения из Пензы, где на Ладиной свадьбе всё время пели и приплясывали под куплеты Курочкина из спектакля  Московского театра Сатиры (потом появилась киноверсия спектакля) «Свадьба с приданым», я становился под дверью комнаты Ревкевичей и запевал: Я тоскую по соседству   и на расстоянии – ах, без Вас я,  как без сердца, жить не в состоянии. Примерно в это же время я тяжело заболел. У меня подмышкой образовалась гнойная флегмона. Подскочила до 40 градусов температура. Чувствовал я себя паршиво. На каком-то этапе одним из средств лечения были мешочки с нагретой на сковородке крупой, которые мне закладывали в подмышечную впадину. Маринка после школы заходила ко мне, делясь школьными событиями, веселила,  как могла. Запомнил одну из ее шуток. Она приносила свою куклу, накидывала ей на плечо мешочек с крупой и говорила, что это Машка с трудоднями. Кстати, тогда за подобную «шутку» могли и посадить.

 Мы с Маринкой ладили, но однажды она на меня сильно взъелась.  Мы с ней были в кинотеатре «Метрополь», где шел знаменитый фильм «Морской ястреб» (в советском прокате фильм  назывался «Королевские пираты») с Эрролом Флинном  в главной роли. Когда погас свет, портьера у окна зашевелилась,  и из-за нее вылез пацан, которому, видно,  захотелось посмотреть фильм еще раз. Уж, не знаю, что на меня тогда  нашло, но я стал предлагать Марине вызвать билетера и изгнать пацана из зала. Но она не только не поддержала мой фискальный порыв, но и сердито отчитала меня по полной программе.
 
Главным местом общения с соседями была большая кухня. Мы с Ревкевичами там и обедали. Истомины предпочитали питаться в своей комнате. У Василия Петровича были свои причуды. Главной его едой была манная каша. Он любил и почаевничать. После каши обязательным ритуалом был торжественный пронос с кухни в комнату стакана чая с лимоном в подстаканнике. Еще он замечательно громко на всю квартиру зевал.

Однажды мы с соседями чуть не поссорились. Холодильников тогда еще не было, но на кухне под окном был большой так называемый холодильный шкаф-стол. В шкаф убирали часть продуктов, а еду на утро обычно оставляли на рабочей поверхности под открытым окном. Как-то раз из оставленной матерью на ночь кастрюли пропало мясо. Подозрение пало на меня с сестрой, поскольку мы иногда с ней вставали ночью и утягивали кусочки приготовленной матерью вечером на следующий день утки или курицы. Сестра норовила стянуть ножку, но я более умудренный в практических жизненных вопросах, резонно останавливал ее: - Ты, что, ножек всего две, съешь одну – сразу заметят. Бери из середины, там кусочки не считаны. Но подозрение о краже мяса из кастрюли мы отвергли с негодованием.

 Через пару дней история повторилась, только на этот раз была разорена кастрюля Ревкевичей. Напряжение и взаимное недоверие нарастало.  Но к счастью буквально на следующий день всё разъяснилось. Потенциальные воришки были реабилитированы. Ночью кто-то из взрослых вышел на кухню и включил свет,  и всё стало ясно. Воровкой оказалась ворона, которая повадилась влетать в форточку, скидывать крышки с кастрюль и лакомиться вкусненьким. Ворона от неожиданности заметалась по кухне, а потом стремглав вылетела в открытую форточку. С этими умными и наглыми тварями мы сталкивались и раньше, когда зимой вывешивали за окно сумки с продуктами. Случалось, что сумки оказывались расклеванными. Но то, что ворона отважится проникать в квартиру через форточку, конечно, никому  в голову не приходило.
      
В советское время, особенно в 50-е и 60-е годы в Москву на выходные специально за продуктами приезжали  жители из Подмосковья и ближайших областей. К Истоминым практически еженедельно приезжали родственники из Кондрово Калужской области. Ксения Максимовна, как могла, терпела, но когда они первыми переехали в  выделенную им квартиру, своего нового адреса для родни не оставила. В свой очередной визит кондровчане остались без ночлега. Что там было у них дальше, мы уже не узнали.

К Ревкевичам приезжали родственники из Котовска, в том числе и мать Александры Михайловны – очень симпатичная старушка Ефимия Власьевна. Но она гостила подолгу. Разговор у нее был певучий на смеси украинского и русского языка. Она много рассказывала интересного про войну, про румынскую оккупацию.

У нас частыми гостями бывали Савины – чаще проездом на Юг, а также родня из Пензы, особенно часто и достаточно регулярно у нас останавливался Николай, второй муж Лады. Он был главным инженером, а потом и директором крупного оборонного завода и должен был постоянно ездить в Москву в свое министерство на совещания, на согласование планов, смет и т.п. Реже бывали дядя Шура (точнее сказать, муж Евдокии Дмитриевны -сестры бабуси) и Ладин брат Олег.

 Запомнился его приезд в 59-м году. Он совпал со  второй попыткой поступления Олега Савина в МАРХИ. Они оба оказались заядлыми картежниками, третьим был я, иногда к нам присоединялся Толя Аринушкин, который среди моих школьно-дворовых ребят по части карт был профессором. Часами до ночи мы просиживали за картами, резались в  Кинга, Преферанс, Козла, Сику. Родителей не было, отец дослуживал свой срок в Ферзиково, там же была и мать. Поэтому дым от сигарет стоял коромыслом, вино лилось рекой. Я не курил, но винцо понемногу потягивал.

Конечно, о подготовке к экзаменам в такой обстановке речи не могло быть, но Олег шел как стажник,  и поэтому ему было достаточно сдать все школьные предметы на тройки. Рисунок же у него был поставлен отлично. Однако, всё сдав, Олег чуть не пролетел с институтом. Оказалось, что у него в трудовой книжке до двухлетнего стажа не хватало 11 дней. Из Балтийска ему срочно прислали справку на недостающие дни, но это не помогло. Его кто-то надоумил обратиться в ЦК ВЛКСМ – Олег был в Балтийске членом  горкома комсомола. В ЦК его выслушали и обещали помочь, но поскольку было время летних отпусков, нужных людей надо было дождаться.

Братец  вернулся в Балтийск,  а чтобы он не загремел  в армию, дядя Вася в срочном порядке устроил его на рыболовное судно, которое вот-вот должно было уйти на несколько месяцев в плавание. И буквально накануне отплытия судна  из Москвы пришла долгожданная телеграмма с сообщением о зачислении. Олег был талантливым архитектором, одно время занимал должность главного архитектора Серпухова. Потом в Москву на учебу потянулись и остальные Савины – Марина закончила МИСИ и получила специальность инженера-строителя, Наталья – МХТИ и  стала химиком. Но они все жили преимущественно  не у нас, а у своей московской тетки по отцу. В 1968-м году мы получили квартиру на Хорошевке и навсегда распрощались с Подколокольным переулком.

                Первые увлечения

Софа училась вместе с моим покойным другом Сергеем Бердяевым и у них в классе считалась самой красивой, самой образованной и самой энергичной.. Я, когда прогуливал, иногда заглядывал к ним в школу.  Серёга (как я подозреваю), чтобы освободиться от пресса энергичной Софочки,  нас познакомил, расписав все мои великие достоинства. У нас возникли романтические отношения. Общим увлечением, конечно, была поэзия. Но кумиры были разные. Она восторгалась Надсоном, Лохвицкой. Странно, но в той, имеющей национальный колорит когорте ее пристрастий почему-то не оказалось Пастернака, поэзию которого я нежно любил. Мы много гуляли, читали по очереди своих любимых поэтов, разыгрывали сцены из Сирано де Бержерака Ростана,  спорили.

 Как-то она позвала меня домой, сказав, что ее мама хочет со мной познакомиться. Я был человек вольный, и это меня несколько напрягло.  Но отказать девушке было нельзя. Совершенно неожиданно в маме Софы я узнал директора нашего районного дома пионеров и школьников. Она меня тоже узнала. Как потом пояснила Софа, - с огромным облегчением. Я в том доме был хорошо известен: выступал за команду по шахматам, настольному теннису, участвовал в конкурсах чтецов, начал заниматься фехтованием, был одним из самых активных читателей библиотеки. То, что я был гоем, мне простили. Но Софа требовала повышенного внимания,  и это занимало слишком много времени. Я стал тяготиться и по возможности увиливать от встреч.
 
На весенние каникулы команда фехтовальщиков Спартака, за которую я выступал, выехала в Питер на соревнования. Как-то вечером, когда мы сидели в гостинице и потихоньку потягивали шерри-бренди, дверь в номер распахнулась, и на пороге возникла Софа во всей своей сияющей красе. Для меня это было полной неожиданностью. Назвать ее приятной - если только из-за впечатления, которое Софа произвела на наших ребят. Но делать было нечего. В свободное от соревнований время мы пару раз погуляли по городу, были в Эрмитаже. В последний день ее пребывания в Питере мы договорились встретиться вечером у Казанского собора  и потом посидеть где-нибудь за рюмкой кофе. Что произошло потом - объяснению не поддается. Я прождал ее почти час, она так и не появилась. В какой-то момент мне показалось, что Софа там промелькнула, но была с парнем. Поздно вечером в гостинице мне передали записку: Джен (моя школьная дворовая кличка),  объясни, что случилось.

В Москве через Серегу мы обменялись версиями того, что произошло. Софа клялась-божилась, что была на месте встречи, опоздав всего минут на 10, прождала еще с полчаса, после чего поехала в нашу гостиницу для выяснения произошедшего. Что же было на самом деле, так и осталась загадкой. Но наши романтические отношения на этом закончились. Мы иногда встречались по случаю, обычно у  Сереги на днях рождения. Последний раз это случилось полтора года назад на его похоронах. Джен, - сказала она, - какие мы были дураки.  Вместо того, чтобы целоваться, спорили, чей поэт круче!

В школе мне нравились многие девочки, я тоже не был обделен их вниманием. До третьего класса у нас было раздельное обучение. Потом появились девочки, но их было не много – 8 на 24 мальчика. Были миленькие, были страшненькие. Но какого-то антагонизма не было. Самой симпатичной и  тому же отличницей была Наташа Ольховикова. Она не была болтушкой, но умела отбрить приставучих ребят. Конечно же,  она  нравилась всем мальчикам. Но воспитанные на принципах раздельного обучения, мы держали дистанцию. Среди девчонок были, как говорится, свои в доску, кого можно было и за косичку подергать и снежком запустить, получив в ответ портфелем по голове.

С Ольховиковой мы поначалу робели. Помню на мое двенадцатилетие родители разрешили мне пригласить человек 10-15. Мне очень хотелось, чтобы Наташа оказалась в числе приглашенных. Но перед своими дворовыми и школьными товарищами я не должен был проявить слабость к женскому полу. Поэтому я собрал «производственное совещание» из числа наиболее близких мне ребят. Был задан вопрос, надо ли приглашать девочек? Все дружно согласились, что надо. – Тогда кого? – Эх, веселую бы, - закричал Витька Кац. Дальше было проще. Путем перебора веселых девочек в списке приглашенных очень скоро оказалась и Наташа. Среди гостей женского пола  были еще пара одноклассниц и сестра Яши Гринберга. Праздник удался, было весело, мы играли в популярные тогда детские игры: «фанты», «угадай, кто это», «горячо-холодно», «города» и т.д. и т.п. В дальнейшем я не предпринимал никаких попыток сблизиться, и у нас с Наташей были ровные дружеские отношения.

 Правда, в классе 7 мы немного подурачились на уроке ботаники. Мы уселись рядом на последней парте, и я с наглой ухмылкой пытался приобнять ее за талию. Наташа со строгим видом шлепала меня по рукам. Наша игра  была так заметна, что ботаничка не выдержала и громко меня осадила: - Мясин, не позорьте девушку!  Поскольку мы оба были видными представителями мужской и женской части класса, нам часто приходилось выступать на школьных утренниках и вечерах. То я читал стихи на немецком: Kleine weisse Friedenstaube (Маленький белый голубь мира), а Наташа выскакивала на сцену в белой пачке. То мы разыгрывали сценку из Тимура и его команды. Но кульминацией была постановка в 8-м классе нашей словесницей  Калерией Федоровной сценок из Барышни-крестьянки. Мы имели бешеный успех, а я дорвался до почти настоящих поцелуев в финальной сцене.

Потом наши дорожки разошлись. Я перешел в другую школу и в свою бывшую 327-ю практически не заглядывал. Это было не обязательно, поскольку с большинством ребят мы постоянно встречались во дворе и прилегающих территориях. Потом года через два я неожиданно встретил Наташу в нашем ближнем магазине («сером», что напротив нашего дома). Она там работала продавщицей, точнее проходила практику. Наташа была из малообеспеченной семьи, отца не было, и ей пришлось оставить школу и поступить в торговое училище, чтобы держаться на плаву. Она была смущена, я от неожиданности тоже. Мы обменялись парой пустячных фраз. Больше я ее никогда не видел.

Во дворе у меня тоже были увлечения. Про Свету Гуру я уже рассказывал. Мне одно время нравилась очень славная  девочка – Таня Лушнёва. Она была, аж, на три года младше меня, и мой интерес к ней воспринимала с недоверием. Однако в свои 12 лет она была  начитана,  неплохо развита, причем  не только духовно, но и  физически. К тому же она училась в художественной школе при Третьяковке. В тот год в Москве в Манеже прошла выставка изобразительного искусства социалистических стран. Это был период «оттепели» и поэтому на выставке было много произведений, явно не вмещающихся в русле соцреализма.

Одним из самых спорных с этих официальных позиций авторов был знаменитый польский художник и скульптор Ксаверий Дуниковский,  а среди его самых обсуждаемых работ – серия «Освенцим», выполненная в экспрессионистской живописной манере. Мы оба посетили эту выставку, и поэтому нам было о чем поговорить. Тане не очень нравилась живопись поляка, ей казалось, что она слишком условна и чересчур символична. Я же зная, что Дуниковский как участник польского сопротивления сам прошел ад Освенцима, старался объяснить ей, что впечатление от  картин «Умирающий амариллис» с изображением увядающего цветка или «Рождество в Освенциме» с рождественской (а по нашему новогодней) ёлкой, украшенной подвешенными фигурками заключенных, может быть более сильным, чем если бы тема Освенцима была бы представлена в классической или реалистической манере. Картины Дуниковского заставляют думать, вызывают ассоциативный ряд, а это и есть признак большого искусства.

По моему, мне в чем-то Таню удалось переубедить. К сожалению (подлинные причины этому я так и не узнал), но Таня вдруг прекратила общение со мной. При расставании она высказалась в том духе, что не верит в искренность моих чувств к ней, что она постоянно ощущает мою взрослость и что ей надо больше заниматься и меньше гулять. С тех пор она практически не появлялась во дворе. Спустя год, прогуливая школьные уроки, я встретил Таню неподалеку от   Третьяковки. Она шла навстречу с несколькими подружками. Я замедлил шаг. Увидев меня, Таня вспыхнула (а может это мне просто показалось?), но прошла мимо, не останавливаясь. С тех пор я ее больше никогда не встречал.

Практически в это же  время  я, что называется, ухаживал за Галкой Белоусовой. Она была приятна в общении, очень отзывчивая и как-то немного прямолинейно честна и принципиальна. Она с удовольствием участвовала в наших, в том числе и преимущественно  мальчишеских играх, таких, как: лапта, колдуны, казаки-разбойники, салочки. Бегала она неплохо, а  рука была тяжелая. Это все ребята на себе испытали, когда она, догнав очередного  игрока, от души салила его промеж лопаток.  Тогда была популярна песенка: Отчего, почему, я не знаю сам – я поверил твоим голубым глазам. Помню, мы у ворот нашего дома играли в салочки, и я напевал эту песенку. Ко мне подлетел Мишка Фролов: - Ты что, ведь это ты про нее поешь! – показал он на Галку. Глаза у нее были действительно замечательные. Но не смотря на все очевидные достоинства Галины,  романа у нас с ней не получилось. Вышло какое-то недоразумение. Я, как потом выяснилось, приревновал ее без всяких на то оснований. Уже после армии мы встретились, поговорили и стали приятельствовать.

 Галина помогла мне устроиться на работу в Министерство торговли СССР, где она была секретарем у зам.министра. Потом я перешел во ВНИИ конъюнктуры и спроса, но мы встречались еще долго и  почти каждый день – вместе пили кофе в минторговском буфете. Потом она на несколько лет уехала работать  в ГДР, после заграницы перешла в другое министерство. Но мы продолжали встречаться. Ходили друг к другу в гости. Но вскоре Галина тяжело заболела и была вынуждена рано уйти на пенсию по инвалидности. У нас было и еще осталось  много общих знакомых. Мы часто перезваниваемся, вспоминаем друзей-товарищей, но, к сожалению, все чаще приходится обсуждать потери среди своих сверстников.
   
Особый случай – это моя влюбленность в подруг сестры. Они все были меня старше на 7-8 лет, но это не мешало  быть увлеченным ими. Мне нравились сразу три девушки: миниатюрная, но  очень женственная Верочка Винецкая, большеглазая Наташа Поволоцкая и высокая красавица Лена Козелькова. Когда девушки появлялись в нашем доме, для меня наступал настоящий праздник. Они совсем не чурались меня, хоть я и был намного моложе. Чтобы продлить пребывание девушек, я хитрил – припрятывал их шарфики или перчатки, но, конечно, делал это не совсем явно. Эти вещи я накрывал диванной подушкой или украдкой переносил на другое место. Эти дополнительные несколько минут их пребывания у нас дома были для меня мгновениями восторга и счастья.

Елена Козелькова, впоследствии известная актриса кино и театра «Современник», была необыкновенно душевно щедрым человеком. Она была настолько интересна и органична в жизни, что в начале ее артистической карьеры я не мог ее воспринимать как актрису. Она мне казалось жутко неестественной. Потом, когда мы по  жизни стали встречаться совсем редко, я уже по-другому оценивал ее  работы. С моей точки зрения, самый высший класс она показала в спектакле «Четыре строчки для дебютантки», где  сыграла стареющую приму. Спектакль вышел с большими проблемами. Его выпустил второй режиссер Савостьянов (он одно время вел театральную студию в Доме Ученых, в которой я много лет участвовал)  после того, как его отказался ставить один известнейший режиссер. Эта роль предназначалась  другой великой старожилке Современника Толмачевой, но та тоже отказалась участвовать в постановке.  Последняя театральная работа Козельковой, которую мне довелось увидеть в Современнике, была небольшая, но важная  роль фрау (у Ремарка фройляйн) Мюллер в постановке «Трех товарищей».

Приложение http://www.proza.ru/2016/02/08/125