5. Неоконченный разговор

         Совхозный автобус увёз ребят на море. Не поехали только два человека: Наташа Тоцкая, сказавшаяся больной, и Лёшка Шатов, у которого был свой интерес. Он давно ждал случая, чтобы без посторонних объясниться Наташе в любви. И вот они были одни в клубе и разговаривали, сидя на разных кроватях друг против друга. Голоса их отзывались эхом под сводчатым потолком, опиравшимся на толстые каменные стены. Стоило им умолкнуть, и в распахнутое окно было слышно, как снаружи, под карнизом, в набирающем силу зное любовно воркуют голуби.
— Воображаю, какое там пекло, — сказал Лёшка, отворачиваясь от окна.
— На море не бывает жарко, — поправила его Наташа, — всегда бриз. Мы с родителями каждый год ездим в Крым, — пояснила она.
Лёшка осёкся и нервно теребил катышки на одеяле, разглядывая пятно солнечного света на полу. Молчание затянулось. Встряхнув волосами, Наташа выпрямила спину, точно собралась уйти, и вопросительно посмотрела на него.
— А я вчера тебя видел, — спохватился Лёшка. — В библиотеке! Что взяла?
— «Войну и мир».
— Фу! Господа с жиру бесятся, а ты им сочувствуй.
— А ты, значит, про крестьян и рабочих читаешь? — спросила она, недовольно раздувая крылья носа.
— Ну не совсем… «Белые ночи» Достоевского, например. А чего ты защищаешь богатых?
— Сказать правду? Мой дедушка до революции был коннозаводчиком. Коней разводил, породистых. В Париж возил их — на выставку.
— Ого! Буржуй!
— Дом был большой. Когда обедали, за столом человек двадцать сидело — родственники, гости, работники. А в тридцать седьмом кто-то из этих людей написал донос, и деда расстреляли. Мне тётя по секрету рассказала (она в Москве живёт), а родители, наоборот, всё скрывают.
— Ну, не знаю, не знаю… Возможно, богатые бывают разные. А всё равно Лев Толстой нехороший человек.
— Чем это он перед тобой провинился?
— Писал, что военные — дармоеды.
— А ты, значит, офицером хочешь стать?
— Кинорежиссёром. Хочу снять фильм о Брестской крепости, такой, чтоб кровь в жилах стыла. Понимаешь? Чтоб война на экране была настоящей, страшной. Я сценарий пишу.
— Интересно. А мой отец на танке воевал. Ничего о войне не рассказывает. И кино про войну не любит. У него под сердцем осколок нашли. Оперировали. Хочу хирургом стать.
— Резать будешь?
— Режут свиней. А я буду оперировать.
— Не дашь спокойно умереть?
— Не дам. Человек должен жить вечно.
— Э, тогда на всех места не хватит.
— Будем уступать друг другу.
Лёшка улыбнулся криво и поднял глаза к потолку. В снопе солнечного света, падавшего из окна, плавали пылинки. Они сияли, как золотые нити, и кружились в замедленном танце…
— Красиво, — сказала Наташа, проследив его взгляд.
Лёшка обрадовался, что их мысли совпали, а потом смутился, что она заметила его радость, и посуровел. Мысли в голове кончились, он усиленно соображал, о чём говорить дальше, и нервно дрыгал ногой. Наташа истолковала его молчание по-своему.
— Зря не поехал, сейчас веселился бы … с Алкой.
— Что я, моря не видел? — возразил Лёшка, пропустив её намёк мимо ушей.
Наташа откинулась на подушку. Левую руку она заложила за голову, правую протянула вдоль тела. Лёшка рассматривал её пальцы. Они были красивые — длинные, тонкие, с ногтями овальной формы. Между большим и указательным пальцем — мозоль от ножика, которым срезали виноградные грозди. Лёшка хмыкнул.
— А мозоли-то у нас одинаковые! — сказал он радостно, показав красное пятно между своих пальцев.
Наташа улыбнулась. Подумав немного, спросила:
— Она тебе нравится?
— Кто?
— Алка.
Лёшка фыркнул.
— С чего ты взяла?
— Только с ней и танцуешь.
Лёшка густо покраснел, глаза его бегали.
— Как бы тебе сказать… Мы с ней нашли общую точку соприкосновения.
— Я заметила.
— То есть, общую тему — Иду Кляйн. Знаешь её? На Щорса живёт. Муж ещё у неё — Владас Мельникайтис…
Наташа пожала плечами. Она мало кого знала в Салехарде.
— Раньше соседями мы были, — продолжал Лёшка, — а теперь Алка. С такими соседями не соскучишься! Особенно с Идой — та ещё штучка! Вот послушай.
Он стал вспоминать разные случаи из жизни Иды Кляйн и рассказывал в лицах так ярко и уморительно, что вскоре Наташа смеялась от души.
— Ты, правда, пишешь сценарий? — спросила она у него, поднимаясь на кровати и поправляя свою причёску. — Трудно, наверно?
— Пустяки… То есть трудно, конечно. Напишу — порву, напишу — порву. Всё не так, всё не нравится…
— А сочини… Например, про нас… Что-нибудь такое… красивое.
— Экспромт? Хм, только чур не ругай потом… Итак, представь, что я твой муж, а ты моя жена.
— Ты мой муж, а я твоя жена, — охотно повторила Наташа и, подавшись к нему, прибавила: — И у нас есть собака, спаниель.
— Пусть так. И мы втроём живём в домике.
— В сарае.
— Хорошо, в сарае. Вот с такими щелями.
— Да! И без дверей, — подхватила Наташа. — Дождь льёт как из ведра. Холод из щелей. А мы читаем книжки, слушаем Баха. Папа из Риги привёз пластинки с органом. Тебе бы понравилось…
— Уже нравится, — сказал Лёшка.
Они рассмеялись. Фантазия увлекла обоих. Говорили наперебой, и между тем всё чаще делали паузы и смотрели на губы друг друга. Глаза у Наташи глубоко потемнели. «Пора!» — приказал внутренний голос Лёшке. Он начал:
— Наташа, я тебя… Ты мне…
Она напряглась, отвела взгляд. И тут в зал ворвалась шумная гурьба. Ребята приехали с моря. Лёшка не успел договорить. Наташу обступили мальчики.
— Салют, Натали! — сказал Боб, размахивая сырым полотенцем.
— Ты как, Натали? — спросил Серж, возвышаясь над головами приятелей. — Не замёрзла?
— Как дела, старуха? — пропищал Мишель.
Наташа рассмеялась, подняв большой палец вверх.
— Натали, море без тебя как гитара без струн! — закатывая глаза, проговорил Джон.
Мальчики хохотали как сумасшедшие. Они всегда держались стаей, жили на сцене отдельно — в дощатом закутке с дверью (то ли в гримёрке, то ли в раздевалке) — и были смышлёные: только увидели, что зарплату складывают в общий котёл, так сразу охладели к работе. На танцы не ходили, у них была своя гитара.
— Натали, прикинь, — продолжал Серж, — Мишель засунул медузу Алке в трусы!
— Слышала бы ты, как она кричала!
— Видела бы ты, как возила его мордой по песку!
Приземистый Мишель смущённо прятался за спинами друзей, а те реготали. Наташа слушала их охотно, поворачиваясь то к одному, то к другому и, казалось, совсем забыла о Лёшке.
— Натали… Натали… Натали… — звучало беспрерывно.
Это слово бесило Лёшку. Такое пошлое — не имя, а кличка. Передёрнув плечами от злости, он стремительно вышел из клуба. И в дверях столкнулся с Аллой. Она взвизгнула как ошпаренная. Он отпрянул.
— Тьфу на тебя! — выпалил Лёшка.
Она прошипела, а когда они разминулись, ехидно спросила:
— Ну как? Узнал, кто ей нравится?
— Узна-а-л, — пропел он счастливым голосом. — Ты не поверишь, кто.