Вывернуть мир наизнанку

Юджин Дайгон       Вывернуть мир наизнанку
В небе точка. Сейчас весь обозримый мир стянется в нее, даже из-под моих ног, чтобы проткнуть меня насквозь небесным копьем.
В детстве у меня было много игрушек. Только это детство осталось в далеком прошлом, за двумя десятками лет жизни, и еще за сотней лет сна. Почти век назад отпылала ядерная война. Последние годы было видно, к чему идет дело и производство автономных анабиозных саркофагов вышло на первое место  среди прочих производств. Я, впрочем, спал в подземном бункере. Когда мы – я и уснувшие в один день со мной – вышли за двери хранилища, то обнаружили кости, трупы, пробоины. Три поколения следили за техникой. Наверное, у второго поколения было средневековье, с суевериями и инквизицией, с казнями и крестовыми походами. Как никак в этом подземелье лежали миллионы спящих. Подземные гаражи, камеры хранения – целый город. Третье поколение вернулось к первобытным временам, разучилось пользоваться благами цивилизации, забыло свои функции и питалось посредством каннибализма. От проснувшихся за день до нас осталась свежая кровь и пара тощих обглоданных трупов. Во всяком случае, благодаря удачной охоте подземных жителей нам удалось уцелеть. В гараже нас ждал сюрприз – те, кто побывал здесь раньше, увели почти все машины. Это значит, что нам пришлось попрощаться с нашей собственностью. Но камеры хранения (бронированные, с кодовыми замками) оказались нетронутыми. Хотя их кто-то и обстреливал из гранатомета. Оружие, консервы и все самое необходимое теперь у нас было. Нам досталось даже больше, чем мы рассчитывали. Одна семья (с многочисленным потомством и со всеми дальними родственниками) при закладке камер забила их самыми полезными вещами. Но что-то испортилось в охлаждении и проснулся только один парень. Он и подарил нам эти несметные сокровища – вот что значит помнить даты рождения родни. Разгребая это добро, я удивился – какой только хлам люди не тащат с собой в будущее.
С потерями мы пробились наверх.

И сейчас Солнце – не «ласковое солнышко», а Солнце-убийца, пожиратель жизни – раскаляет песок и камни. Навес над нами нагрелся так, что кажется – брось спичку, и … И ничего не будет – навес сделан из негорючих материалов.
За сеточным забором собака (похожа на овчарку, только крупнее и, судя по ее осмысленным действиям и почти человеческому взгляду, гораздо разумнее) дралась с человеком. И собаке доставалось больше. Вот человек растянулся в прыжке и нога  в тяжелом ботинке, попавшая псине в живот, согнула ее пополам и отбросила ее метра на два. Еще прыжок – и кулак выбивает клык. Человек и собака прыгнули навстречу друг другу – хруст ребер и последний полет поверженного животного. Четыре метра – и потерпевший поражение боец лежит без движения. Он мертв.
Как ни жаль, но следующий – я. Против меня здоровенный пес. Он поднимается на задних лапах, вытягивает передние и медленно отрывается от земли. Я бью его ногой. Я жду, что моя нога тоже пойдет плавно, пока не встретится с псом, и как я ни буду стараться ускорить ее, она не изменит своего движения, и напрасно я рву сухожилия. В моем сознании нога уже касается шкуры противника, но, уже коснувшись ее, она оказывается там же, где и была. И только когда плавность найдет на плавность, вернется истинная скорость, и пес отлетит так, как должно, а нога вернется с присущей ей быстротой.
Но моя нога бьет с нормальной скоростью. А пес улетает так же медленно. И прокатившись по пыли, он в том же темпе вальса идет в новую атаку. Мои пальцы входят в его мягкие студенистые глаза, за которыми – жирное и мокрое, и я развожу свои пальцы. Но, вынимая их, я вижу – они сухие. Почти замер выплеснувшийся из глазниц белок, и красная волна идет изнутри выбитых глаз. В ушах звенит вальс, а пес, выгибаясь и издавая протяжный, монотонный звук, приземляется на брюхо. Все.
Я оглядываюсь на открытые рты.

Сидим в погребе. Небо сегодня нехорошее: чуть темные пятна, а Солнце разбилось на крапинки, размывы, разводы и трещинки, слепящие глаз по всему небосводу. День под таким небом станет последним. В погребе мы сидим в самом нижнем отсеке. Над нами их еще четыре, и каждый такой же по площади. Все они отделены друг от друга толстыми бетонными плитами.
Мы – это я, Габриэль (я вчера дрался сразу после него) и Флойд. Флойд – ученый. Он не говорит, чем занимается. Наверняка, это что-то, связанное с ядерными исследованиями. Если про это кто-нибудь узнает – ему конец. Габриэль и Флойд – старые друзья. Они и в анабиоз легли в один день. И вышли из него на три года раньше основного потока. Большинство засыпало на сто лет. У кого денег не хватало – на девяносто. Любители круглых дат. Война не принесла слишком уж больших жертв. Мир был во сне, города пустовали, когда на них посыпались бомбы. Погибли военные, да те, кто все равно не вышел бы из подземного города. Так что народ проснулся умелый, умный и приспособленный, с инструментами и оружием.
Пустыня бесплодна, но биомассе, самовоспроизводящейся в агрегатах, нужны только Солнце, углекислый газ и отходы человека. Воды и в отходах достаточно, к тому же ее можно поглощать из воздуха. Модернизированные кузницы получают железо (а заодно ту же воду) из пород. Даже изготовка изделий в них автоматизирована. Разве что найдется какой-нибудь любитель неповторимой ручной работы.
Один мой знакомый кузнец живет посреди голого безжизненного плато. И никаких оазисов ему не надо.
Обозримая часть мира внезапно стянулась в переливающуюся фигуру. Фигура выбросила в меня ногу. Вокруг – тьма. Только приближающаяся к лицу нога.
Я вздрогнул. Я рассказал об этом Флойду.
Флойд сказал, что это у меня приступ экзоболезни. И чтобы я особо не боялся – моя убыстренная моторика – следствие той же болезни. У Флойда и Габриэля где-то поблизости есть ангар, а в нем машины на все случаи. Даже вертолеты есть. По-моему, из этого погреба туда ведет подземный ход. С собственностью теперь сложно. Я недавно увидел свой «Тролль-Селен», потребовал вернуть. Хорошо, что Габриэль близко был. Но он потом сказал, что только мешал мне. Очень может быть – я все время старался его не задеть. Машину мы так и не вернули.

Потягивая вино более, чем столетней выдержки (а оно не просто превосходно), мы философствовали, сидя в подвале. Солировал, как обычно. Флойд.
-Только несчастный человек способен быть счастливым по-настоящему, - говорил он. – Обделенный всем скорее достигнет совершенства, чем одаренный, потому что между ним, обделенным, и совершенством ничего не стоит, ему не надо переступать через свою удачливую природу. Разве виноват человек в том, что ему досталась именно такая наследственность и что Ио попал именно в такие условия? Так за что его презирать? За что его превозносить?
-Обделенный в одном одарен в другом. И именно из-за своей ущербности он полностью реализует свой дар, - это уже я.
-Да бросьте вы, -Габриэль, - ведь бывает, что гений гениален и велик во всем.
-Значит, в чем-то он несчастен так, как может быть несчастен только гений. Он гениально обойден в какой-то области так, как не обойден в этой области ни один человек. Вот многие из гениев, к примеру, были импотентами. Ты, кстати, приведи примеры талантливых во всем, во всем прекрасных, - заявил я и откинулся в кресле.
-Ну хотя бы… - замялся Габриэль. – Да масса примеров, только вот из головы все вылетело.
-Это легенда, что гений гениален во всем, - сказал я.
-Ты не прав, Алек, - вмешался Флойд.
-Ты, Флойд, материалист. И поэтому способен только задавать вопросы. А ответить не можешь. Ты, в данном случае, даже гипотезы не построишь, не выходя за рамки своего материализма, - ответил я Флойду.
-Чепуха. Если материализм где и обламывается, то только из-за неучтенных факторов, - не сдавался Флойд.
-Ну, да. Фантасты Золотой Век рисовали, технико-научный рай. Отдельные возмездия природы, выход изобретений из-под контроля они еще могли представить, но вот экологию…
-Просто было много неучтенных факторов.
-А нематериальные факторы есть?
-Существуют факторы неизученные, официально не признанные, и вроде бы как не существующие. Но по мере изучения и они становятся материальными.
-И наоборот, есть факторы изученные, официально признанные, но не существующие.
-Это демагогия.
-Но Это разве можно объяснить при помощи одного материализма, без мистики? Все все знали и пустили на самотек. Это рок, смерть жизни от гангрены цивилизации.
-Это не рок. Это лежит за пределами разума. Это – безумие. Ты фаталист с параноидальными наклонностями. Жизнь уцелела. Да и цивилизация не вымерла.
-Ты маньяк. Посмотри, все налаживается по той же колее. Надо менять, все менять.
-В пещеры?
-Достичь совершенства можно и в пещере.
Одна из первых термоядерных бомб упала на Тибет, подумал я, на китайскую секретную базу.

И снова Солнце, расплывшееся на сей раз в шестиконечную звезду, похожую на песчаного спрута, когда он прыгает на вас сверху, с обрыва, уничтожало эту землю, и так давно уже ставшую одним огромным пепелищем.
Теперь мы с Габриэлем  зрители на рыцарском турнире. Съезжаются мотоциклы. На них облаченные в доспехи воины. Натуральные доспехи, стальные. Шлемы с забралами и перьями, щиты с гербами, закрепленные на левых предплечьях. Длинные копья.
Мотоциклы с ревом промчались в разные концы ристалища. Один из седоков вылетел из седла. Слез на землю и другой. Лежавший встал и обнажил меч, вытащив его из-за спины. Его противник отцепил от багажника топор. Щиты отброшены. Оружие скрещивается раз, другой, третий. Выбит меч. Занесен для удара топор. Удар перехвачен, сжимаемый обоими руками топор отведен в сторону двумя другими руками, ухватившими его за топорище. Нога с разворота отшвыривает хозяина топора. И он уже не поднимается. Если доспехи сделаны неопытным мастером из некачественной стали, то треснув, осколками способны поранить того, кого должны были защитить.
В другой раз из седла выбивают кулаком.
В третьей схватке один из рыцарей выпрыгивает сам и в прыжке, с разворота, кованой пяткой сминает забрало сопернику. Тот падает на острые камни, лежащие на ристалище, но встает. Выпрыгивавший поднимает свой завалившийся на бок мотоцикл и едет прямо на вставшего. И, натолкнувшись на выброшенную ногу, слетает со своего железного коня, падает на спину.  Дальше следует потасовка без применения колющих и режущих предметов. Так, пару раз мелькнула поднятая булава, пролетел оставшийся от одной из предыдущих схваток бумеранг, да был поднят над закованной головой мотоцикл. Поднявший его обрушил своего двухколесного друга на голову стоявшего на четвереньках противника. Чем этот бой и закончился.
Затем следовали поединки на мотолетах, сражения четверок. Выезжавших на открытых, защищенных железными каркасами, машинах и вылетавших на автолетах. Обычно ездок бился с ездоком, а летун – с летуном. Но бывали и смешанные сражения. Но чем бы оно не начиналось – нелепым столкновением или нарочным тараном, оно всегда заканчивалось на земле, на ногах.
Жаркая лапа, изогнувшись крюком, заехала из неба мне в висок. Обозримое подтянулось туда, откуда эта лапа вылетела. Лапа убралась, обозримое вернулось на свое место. На сей раз мир лишь чуть привстал на цыпочки – как раз хватило на то, чтобы вылепить лапу. Все сдвинулось немного, синхронно с лапой – и тут же вернулось обратно.
Я встал. Я стал штопором и, извиваясь спиралью, поплыл к воротам. В мозгах что-то булькало. В голове скользкие маслянистые жидкости плескались, омывая мои полушария и мозжечок.
Остановившись, я ткнул пальцем в небо, вытянул из него голубой шнур и затянул его на своей шее петлей.
И тут кто-то снял петлю с моей шеи.
Я рассмотрел вмешавшегося в мой галлюциногенный приступ. Какой-то бритый коммандос с срезанными под корень волосами, чуть выше среднего, плотный, в чем-то пятнистом. За его квадратной спиной – ядовито оранжевые пески и одеяние его комбинезонистое, близкого к ним оттенка. Но стоило ему сделать два шага к другой стороне галереи, и он стал неотличим от пыльных серых камней ристалища.
-Я – Талл, - представился он.
Дальше выяснилось, что он добрался к нам из будущего. Там у них, после того, как мы здесь возродили цивилизацию, случилась очередная ядерная война. Ну, техника у них уже стала немного другая, заряды они сначала взрывали на полигоне, а затем телепортировали в район атаки взрыв. Туман сверхзвуковой радиоактивный, управляемая взрывная волна, создаваемая специальными генераторами. И сам он, Талл, принадлежит к таким же, как мы, возродителям цивилизации, новой цивилизации на пепелище прежней. Их ученые обнаружили, что такая периодичность гибели и возрождения цивилизации вообще характерна для Земли. Ядерные войны уничтожили культуру динозавров, Атлантиду, Лемурию, неизвестную нам цивилизацию обезьян – братский нам, параллельный род, гибель которого дала возможность развиться человеку. Кроманьонцы явились уцелевшими представителями человеческой цивилизации, предшествовавшей Атлантиде. Тот конфликт явился причиной Ледникового Периода. И в будущем все продолжится в том же роде.
Но они там, в будущем, решили прекратить это проклятое чередование, сметающее все, что чудом  вырастало на поле развития разума. И это оказалось возможным сделать здесь, у нас, с нашей помощью. Его, Талла, специально забросили, чтобы он нашел нас троих, необходимым оказалось именно наше участие.
-Ох-ох-ох, бедные зеленые поля, - запричитал Флойд. – Вас безжалостно выжигают каждые десять тысячелетий. Восплачем же, други мои! Возольем слезы свои к вечной смене Ядерной Ночи и Ядерного Дня! Будем оплакивать всеумирающую жизнь! Плачьте, плачьте, рыдайте, заливайтесь слезами, сморкайтесь и хлюпайте!
-Перестань, - сказали мы ему, - дурака валять. Мы и так знаем, какой ты умный.
Тогда Флойд заявил:
-Это перебор вариантов различных цивилизаций в поисках лучшего.
-А когда лучший вариант будет найден? – спросил Талл.
-Перебор прекратится, и из этого варианта разовьется сверхцивилизация.
-Можешь считать. Что перебор вариантов уже прекратился, если тебе от этого будет спокойнее, - сказал Талл. – Во всяком случае, если нам удастся наше дело, то это будет означать, что вариант, развившийся из ваших начинаний, и есть лучший. В противном случае у нас ничего не получится. Но то, что мы способны вывернуть мир наизнанку, изменить его сущность, уже говорит о сильных сторонах того варианта, который мы хотим сохранить. Пусть из него разовьется сверхцивилизация и так далее.
-Да, это будет любопытно, - заметил Флойд. – В конце концов, это судьба. Я думаю, что Габриэль и особенно Алек, не опротестуют этого.

Стражник, облаченный в комбинезон-кольчугу и легкий панцирь с округлым яйцеобразным шлемом на голове, ударил меня мечом. Но я сам был в латах и с опущенным забралом. Я парировал его удар закованной в железо рукой, левой. А правой, сжав ее в кулак, нанес удар ему по челюсти. Тяжело ударил, вложив всю силу плеча. С таким же успехом я мог ударить его бревном. Стальные фаланги перчатки сломали ему челюсть. Я сбил его с ног этим ударом. Я в железе с ног до головы – нет ни единого просвета. Сейчас, пожалуй, я смог бы ногой убить и слона. Приступ был бы не кстати, всплеск ускорения движения тоже лучше отложить до серьезного боя. Все это требует расхода энергии, накапливающейся и вырывающейся на свободу через те же приступы. Серьезный бой требует большого расхода энергии. Лучше подкопить ее.
Теперь дверь свободна. Вперед!
Лестница. Еще одна дверь. Я бегу по галерее. В открытых проемах вместе со мной бежит Солнце. Навстречу мчится арбалетчик в черном, на черном же мотоцикле. Не знаю, куда он дел свой арбалет, сейчас у него в руке алебарда.
Делаю шаг в сторону и с разворота, крюком ноги, сбиваю его. Он кувыркается по полу, хрустя сломанными костями и звеня своей алебардой.
Мотоцикл проревел мимо, исчез в оставленной мною открытой двери и загрохотал по лестнице.
Замираю у створки внутренних ворот. Теперь мне не видно Солнца – только тени квадратных колонн. Тени светлеют, освещенные прямыми солнечными лучами прямоугольники темнеют. Места светопадения и тени сливаются, грани между ними сливаются, все, что было контрастным, становится единым целым.
Можно подумать – облако. Но в небе сегодня чисто, а реактивные облака летают с рокотом. Единое целое – продукт слияния контрастов – краснеет. Затем зеленеет и становится голубым. Внезапно единое вновь разделяется на противоположности, но теперь прямоугольники темные, а широкие полосы, бывшие ранее в тени, залиты светом. Я не успеваю дождаться дальнейших метаморфоз – створки внутренних ворот с резким скрипом распахиваются.
Я встаю на середину свободного пространства.
Прямо передо мной рычит кентавр.
Неизвестно, кто такие кентавры. Может, роботы, а может, разновидность моторыцарей, закованных в одни латы вместе со своими мотоциклами. Мощные машины, похожи на танки. Только вместо башни – корпус человека с шлемом и руками. Вместо руля – какие-то рога. У правление внутреннее, под сталью, вероятно, вживленное. К рычанию мотора присоединился рык, исходивший из-под опущенного, похоже, даже заваренного забрала.
Неожиданно для самого себя я рванулся вправо. Сзади хлюпнул ракетомет. За открытыми створками рвануло, полыхнуло. Камень стен моментально нагрелся. Кентавр опрокинулся на бок и не шевелился. Вероятно, его оглушило.
Сарри и Габриэль подоспели вовремя.
Втроем мы вбежали во внутренние ворота. Гориллоид Сарри тащил ракетомет с ополовиненной обоймой – только на внешние ворота ушло пять штук.
Сделав очередной шаг, я очутился в мире тюльпанов. Серебряных тюльпанов. И золотой свет падал сверху. И хрустальные горы по всему кругу горизонта, по крайней мере, по той его части, которую я увидел, глядя прямо перед собой. Я не останавливался, и через три шага попал обратно под Серые Своды. Причем попал на то самое место, где был бы, сделав три шага от точки своего исчезновения. Пробежав три шага под Сводами, я вновь шагнул в другой мир, с золотыми колокольчиками, красным светом и небом, бирюзовыми горами. Вернувшись под Своды, обнаружил, что опять сделал под ними три шага, хоть и провел это время неизвестно где. Через три шага, настоящих, под Сводами, я оказался под алмазным светом, под алмазными небесами, с красными розами и туманом подернутыми стальными скалами. Под Серыми Сводами я вновь обнаружил, что шаги по розам перенесли меня на три метра по холодному полу.
Дальнейший бег прошел нормально. Меня, естественно, покачивало от такой бешенной смены миров. Девять шагов я сделал в трех разных мирах.
Мы все успели. Если честно, то меня-то особенно не посвящали в суть происходящего, так, «беги туда», «иди первым», «прикрой», «теперь возвращаемся». Эту самую суть и Флойд едва понял, но зато его восхищениям и восторгам не было предела. Я же не особый любитель надрывать мозги. Мне бы эта суть на пользу не пошла. Чем меньше я думаю, тем лучше я стреляю и тем быстрее я бью. Попробуй тут – задумайся, костей не соберешь. Флойд меня назвал «системой закрытой, автоматической, с избирательной проницаемостью и автостопом-предохранителем». Может, он и прав. Я если упрусь во что-нибудь, то говорю себе: «стоп», - и пру в другую сторону, в обход, маневрирую. Флойду хорошо мыслетоннами жонглировать – у него мозги накачаны не хуже, чем у меня мускулы. В некотором роде, я в этом отношении по сравнению с ним – дистрофик. То есть я, конечно, думаю. И все такое, но здесь я – любитель, а Флойд – профессионал. Он и стили знает, и конструкции, и все такое.

Я нашел щенка черной разумной собаки – вроде тех псов, с которыми мы бились на потеху и на приработок.
Он большой, но смешной. Маленький еще, а умный. Умнее ребенка. Флойд его считать научил. Теперь эта шмакодявка в уме умножает семизначные числа на девятизначные, извлекает из производного корни и зубами, морзянкой, отстукивает ответ. Никогда не ошибается. Назвали его Калькулятором. Флойд хотел назвать Арифмометром, но я сказал ему: «Кальк звучит лучше, чем Арифм». Флойд сказал: «Не Арифм, и Риф». Но мне уже понравилось Кальк. В конце концов, я же этого щенка из песка вырыл. «Найди себе хоть крокодила, - сказал я Флойду. – И назови его хоть Компьютером». Само слово «компьютер» у нас ругательное. Компьютеры и ученые – вот кто виноват в Войне. То есть я так не считаю, но мнение это весьма распространено. А Флойд сказал, что если найдет крокодила, то назовет его Алеком. А я заметил, что тогда я его крокодилу хвост оторву, и будет его крокодил таскаться на костылях. А Флойд ответил, что даже если я оторву его крокодилу хвост, то хвост отрастет снова. «Но скорее всего, - предрек Флойд, - крокодил сам тебе кое-что оторвет».
А Габриэль посоветовал: «Сначала крокодила найдите».

Сегодня небо заковано в зеленый панцирь. Не муть небесная, не болото перевернутое, не горная страна, пики которой ниже, чем ее пропасти – для всего этого не сезон. Не джунгли с динозаврами, а панцирь из овальных зеленых чешуек – словно ящер лег на нас брюхом. Солнце разделилось на восемнадцать ярчайших звезд и сияет ими сквозь этот панцирь.
Габриэль нашел каких-то сектантов. Пошли их смотреть. Погреба их, не как наш (один отсек другого глубже – «антидонжон»), а все на одном уровне и соединены друг с другом – так что сверху видно целое столпотворение люков, великих и малых.
Один из сектантов, в подземном зале, встал напротив каменной, принесенной сверху плиты и, выбросив в ее направлении руку, раскрытой ладонью вверх, издал резкий звук на выдохе – и плита раскололась.
И так они кололи плиты звуками. Издавший, почти слитно, три звука и умудрившийся при этом показать поочередно на три плиты, расколол их все три.

Четверо Верховных стояли, окруженные воинами и телохранителями. До сих пор нашей формой правления являлась анархия, затем судейская анархия.
Иногда требовалось объединение сил. В этом объединении участвовали все желающие, они и выбирали Главного – для данного конкретного случая, вопрос исчерпан – и он уже больше не Главный. Нежелающие не участвовали. Судью еще избирали – опять же специально для каждого раза, причем выбирали те, кто судился, выбирали до тех пор, пока обе стороны не соглашались на одной кандидатуре. Но отдельные люди становились судьями чаще других. Их, как правило, уважали.
Теперь же нам, всем населяющим Семь Долин, грозит Власть. Половина из нас разбежится, и то только если мы подчинимся. Для этого нам, правда, придется потерпеть поражение.
Группы людей объединялись, добиваясь определенного могущества, но такой силы еще никому не удавалось собрать.
Эти четверо предложили кастовую систему: они, потом их сторонники, а после, в самом низу – покоренные, обложенные данью. Со временем у каждого из четырех появится свой клан, и поддерживающие их разделятся между ними, но сейчас они едины.
И хотят Власти.
В этот раз мы уступили, выслушали их. Среди нас, в отличии от них, единства не было, мы не представляли собой организацию. Каждый проявлял готовность сразиться за себя, но не проявлял готовности сразиться вместе, за всех, в том числе и за себя. Для вида мы покорились. Кое-кто покорился искренне. Большинство же стало готовиться к побегу.
И как только двое из четырех Верховных с большей частью войска отправились по окраинным поселениям и пограничным районам нашей страны, мы восстали. Двое оставшихся, со своими сторонниками, старыми и вновь приобретенными, заперлись в своем лагере. Ушедшие в поход торопились вернуться. Но для этого им пришлось собирать свое рассеянное на мобильные отряды воинство. Один из них остался ждать полного сбора, возвращения всех экспедиций и авангардов. Другой же поспешно выступил на подмогу запертым (или вернее, запершимся) с охранными отрядами, свои и того, кто остался собирать экспедиционеров и карателей. У каждого из четырех имелся свой охранный отряд, неотлучно следовавший за своим Верховным. Остальное войско находилось под общим управлением.
Но мы не стали осаждать лагеря. Мы бежали. В прежде сравнительно населенных Семи Долинах сохранилась едва ли пятая часть населявших ее, и то если считать вместе с Внешними Склонами, по которым прошли бойцы Верховных, оставив после себя небольшие контрольные гарнизоны в укрепленных базах.
Мы бежали со всем имуществом, ничего не оставляя Верховным.
Мы пересекли спокойную в это время Мерцающую Пустошь, Оранжевые, а затем и Зеленые Пески. Оранжевые Пески от Зеленых отделяла нефтяная река, над которой клубились пары горючих газов. На наше счастье, река разлилась так, как она редко разливается в этом цикле. Очевидно горные потоки Мертвого Плато переполнили озеро, питающее реку, исчезающую где-то далеко – уходящую под землю. После Войны вся эта местность значительно опустилась – раньше здесь было гораздо выше. Теперь, наверное, Мертвое Плато ниже уровня мирового океана, и намного. В реке мы набрали нефти. Мы переправились через реку и подожгли ее. Река вспыхнула на всем своем протяжении и горела много временных частей, сравнимых с довоенными сутками. Наши объединившиеся преследователи не смогли перейти через нее.
Тем не менее, до озера на Мертвом Плато огонь не дошел.
В Зеленых Песках водилось множество мелких стальных шестилапых ящериц. Они ели зеленый песок и откладывали в своей шкуре толстый слой железа. И песок почему-то не убывал, он словно рос. 
За Зелеными Песками начинались руины. Некогда на их месте располагался огромный город, с населением не меньше миллионов сорока. Сейчас там стало безопасно. В городах, особенно в таких гигантах, убежища не строили – ни одно убежище не выдержит прямого попадания термоядерной бомбы. Для нас эти руины представляли великую ценность. Ведь они были не тронуты, и многое там сохранилось: техника, заводы, многие дома. На этот город сбросили нейтронную бомбу, угодившую как раз на военно-промышленную часть. Даже старые армейские склады всего лишь обвалились. Под обломками стен и перекрытий мы нашли множество оружия. Город строился на высохшей теперь реке, в низине, ограниченной пятью холмами. Постепенно мегаполис влез на холмы, пролился в проходах между ними, да так и остановился. Именно на холмах он и сохранился лучше всего. А в центре чудом уцелело пустое водохранилище, при желании его можно полностью герметизировать, так что в почву из него не уйдет ни капли. Впоследствии мы прорыли канал от Мертвого Плато, и за высокими мощными стенами, идущими по идеальному кругу, у нас появился неисчерпаемый запас нефти. Моторы наших машин построены так, что нефть можно использовать как горючее без дополнительной переработки. Некогда в этом городе располагался один из крупнейших в мире автомобильных рынков. Большинство машин уцелело. На одном из заводов, также избежавшем участи разрушения, делали военные вертолеты и конвертопланы – как лопастные, так и реактивные. Вертолеты, бронированные и вооруженные, оснащались кроме обычных несущих винтов реактивными управляющими парными двигателями и летали очень быстро. Конвертопланы и вовсе являлись чем-то полукосмическим. Если бы уцелел аэропорт, то у нас были бы и пассажирские лайнеры, на каждом из которых можно перевозить по маленькой армии.
Мы устроили свои поселения на холмах, укрепив их. Остальную часть города мы окружили линией постов и защитных сооружений – стен, рвов, баррикад.
Когда подожженная нами река погасла, на нас двинулись все четверо Верховных. Но мы подготовились к их встрече. От переправы до города они пошли кратчайшей дорогой. Вне наших укреплений, на их пути, лежала глубокая воронка от бомбы, также упавшей на этот город. Невероятно, но она упала на самой окраине, почти за городской чертой. Последние воины Верховных вступили в воронку, а первые только-только стали выбираться из нее.
И в этот момент мы подняли в воздух столько вертолетов, сколько смогли. К сожалению, среди нас не нашлось пилотов для конвертопланов. Но нам хватило и вертолетов. Всего за полчаса мы уничтожили почти всех пришедших с Верховными. Часть их, правда, прорвала наши укрепления, но их уцелело так немного, что мы легко с ними справились, расстреляв их из пулеметов и автоматов.
После победы мы серьезно занялись городом. Часть из нас с холмов переселилась вниз, и каждый нашел себе по достойному дому. Впрочем, охотников жить по одному в нескольких этажах нашлось не много. Большинство предпочло пригороды, где под коттеджем можно вырыть подземелье. И все же наиболее населенными остались именно холмы.
Нами были укреплены уцелевшие заводы и склады – мы превратили их в настоящие крепости. Значительно усилили мы и внешний защитный пояс, но многие из нас поселились теперь снаружи. Кто-то ушел в Зеленые Пески и обосновался там, разводя стальных ящериц на фермах и постепенно добиваясь укрупнения особей и улучшения качества железных шкур. На заводах оказалось немного сырья и деталей, но мы смогли бы запустить их, если бы нам понадобились новые вертолеты и машины, или что-то другое. Много мы бы не произвели, но тем не менее – какие-то ресурсы на всякий случай иметь не плохо.

А дальше за городом, в стороне, противоположной той, откуда пришли мы, обитали на синих травах и в лиловых джунглях племена, пасшие голубых и желтых ящеров. Мясо этих ящеров оказалось приятным на вкус, впрочем, мы обеспечивали себя вполне и синтетической пищей. Мы стали жить с этими племенами (отказавшимися от техники, ездившими на своих поджарых ящерах и имеющими только копья, стрелы и мечи – железо для них брали из шкур стальных ящериц) в мире, меняя шкуры наших улучшенного качества ящериц на мясо их ящеров. Они брали у нас только шкуры, потому что живые ящерицы у них дохли. Взамен, кроме мяса ящеров, мы получали разные травы, плоды, странных зверей из их лесов. Желтые ящеры были поджары, размером со взрослого кенгуру, покрыты пупырчатой жесткой чешуей, которую довольно тяжело проколоть или порвать. Они – ездовые и очень быстрые. Голубые раза в полтора больше, толстые, с толстой мягкой кожей, под которой слой жира. Мясо у них сочное, они медлительны. Наши соседи добиваются, чтобы мясо приобретало разный вкус, выпаивая свой скот различными пойлами, способ приготовления которых они держат в секрете. Мясо этих ящеров ядовито, так же, как и жир, и кожа, но соседи наши травят своих животных так, что и мясо, и жир, и кожа становятся пригодными к употреблению. Именно травят, и тоже скрывают. Чем. Маленький мозг голубых ящеров считается у нас лакомством. А кости мы мелем – из костей получаются полимеры, они идут на одежду. На разные покрытия – куда угодно. Эти изделия из костей мы потом продаем всем, кто их покупает. Только поставщики этих костей не берут таких изделий.

С таким сложным хозяйством нам пришлось ввести особый порядок – но только для тех. Кто его желал. Желающие выбирают Правителей. Каждый Правитель должен набрать тысячу желающих его избрания. Но каждый желающий может выбрать только одного Правителя и подчиняться именно ему, а не какому-нибудь другому. Правитель же может распоряжаться только избравшими его, если они становятся недовольны, они отказывают ему и он перестает быть Правителем. Все избранные входят в Совет Правителей, назначающий Исполнителей для каждого конкретного дела. Исполнителю вручается командование исполнением порученного ему. Все, что ему необходимо, он получает через Совет. Судей же мы выбираем себе так, как раньше. Все общественное (заводы, укрепления, военная техника и воины Совета) управляется Советом, обеспечивающим занятых работой в общественной сфере, в которой могут быть заняты не только желающие. Желающий может и не участвовать в избрании Правителей. Но все желающие находятся под защитой Совета, а остальные защищают себя сами. Те, кто заняты в общественной сфере, но не являются желающими, обеспечиваются наравне со всеми необходимым, но не находятся под защитой. Они могут быть заняты на определенный срок и получать за это награду.
Кроме этого, те, кто не является желающими, могут объединяться, как угодно.

Флойд, кстати, стал Правителем, одним из девяти. Я голосовал за него. Когда-то, до Войны, я был инженером и теперь занимаюсь инвентаризацией вертолетного завода. Хотя специальность у меня была совсем другая.
-Мы добились много, - заявил мне однажды Флойд. – Мы снова стали цивилизованными людьми.
-Ну да, - согласился я с ним. – У нас снова есть огнестрельное оружие. И полное превосходство в воздухе над любым агрессором.
-Я не об этом, - сказал Флойд. – Мы снова едим мясо! У нас даже появились рестораны, где его готовят.
-И женщины снова стали брить ноги и подмышки, когда нашли склад с бритвенными лезвиями, - добавил я.
-И всем этим великолепием мы обязаны нейтронной бомбе! – провозгласил Флойд.
-Не могу с тобой не согласиться. Нейтронная бомба – действительно замечательная штука, - сказал я и вернулся на склад запчастей, прославляя того гения, который додумался до создания неубиваемых электромагнитным импульсом электронных блоков, благодаря которым мы получили в наследство не просто кучи мертвого железа, а исправные машины.

У нас есть цеховые собрания, со своими стражниками, один из которых – Габриэль. Вообще, искусный мастер, занимающийся ремеслом в частном порядке, сам нанимает себе работников и охранников. Так что у нас появились и деньги. Переселившиеся в город из одной местности, как правило, поселяются вместе, иногда образуя общину и ведя совместное хозяйство. Многие живут сами по себе. Я занял квартиру на первом этаже одного дома неподалеку от своего завода.
Совет держит город, который мы назвали Аркадия, под контролем, разнимая сражающихся и не давая разгореться конфликтам. Через город теперь проезжают многие торговцы, многие из Семи Долин, и мир в городе выгоден для торговли.
Что касается обучения, то каждый учится сам, тому, что ему требуется. Я вот совершенствую испанский, занимаясь с одной симпатичной синьоритой.

Талл спешит выполнить свою миссию – и мы, по распоряжению Флойда мчимся, вместе с Габриэлем и другими бойцами, в северные стеклянные горы, в лиловые джунгли, в родные Семь Долин, в пески, на берег океана – и везде что-то закладываем и торопимся, торопимся, с боем проходим там, где нас не пускают, потому что система наших установок должна быть запущена как бы «одновременно» (трансхрональный резонанс) с запуском аналогичной системы там, откуда прибыл Талл, причем все установки должны находиться в одних пространственных точках с теми, что в будущем, поэтому мы строим башню в одном месте, роем колодец в другом («…цикл автономного движения Земли относительно центра галактики…периодичность…десять сотых секунды…абсолютное наложение координат…»). Запускаем. («…изменили энергоструктуру мира…всей галактики – коррекция в участке…областях, относящихся к нашей планете, в том числе и энергетических…переход в другие параметры…»).
В общем, вывернули мир наизнанку – отменили обоснование периодичности ядерных ночей. С высокой долей вероятности.
А чтобы полностью – организуем тайную секту, уничтожающую все, толкающее цивилизацию на тот же путь в зародыше. Прикончили половину Цеха Техников, среди которых оказалось немало физиков. Один из них был сущим гением, бежал от нас через три страны. Настигли. Ввели инквизицию. Определенную область наук – под тотальный запрет. В первую очередь – ядерную физику.
Флойд заявил, что если кто-нибудь сделает случайно открытие, а мы его убьем, то через некоторое время это же открытие сделает кто-нибудь другой. Убьем и этого – опять отсрочка – и так до бесконечности. Нам новая Война не нужна.
Но по-моему, того же результата кто-нибудь может добиться на совершенно иной направлении. Подумал – и силой мысли вызвал тот же ядерный взрыв. Так что и к йогам присматриваемся.
Да и в этом ли суть? Если цель – создать определенное давление на разум, удержать планку его страданий на определенном уровне, то этого можно добиться и без ядерных ночей. Если наши начинания разовьются (а уже сейчас половина Совета – наши тайные сторонники, а военные вожди – так и вовсе все), то планку эту мы удержим и без ядерных зим.
Можно вывернуть мир наизнанку, но это не изменит его структуру, его принципиального состояния.
Так я и сказал Талу, когда он собрался возвращаться назад, в свое измененное будущее.
-Придется вам здесь самим со всем справляться, потому что больше я к вам не вернусь, - сказал Талл. – Вы ведь ядерную физику запретили, а машина времени на ней работает.