Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 1.4.
Роман Коншина писался лет через двадцать после описанных в нем событий. А первым крупным произведением, которое собственно и положило начало еврейской теме в русской литературе, был роман В. Т. Нарежного (1780-1825) «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова». Известно, с какими цензурными препонами и противодействием властей пришлось столкнуться этому произведению. Хотя еще до официального представления в цензуру автор сделал ряд купюр и внес изменения эзоповского характера, министр народного просвещения А. К. Разумовский нашел в вышедших трех частях «многие предосудительные и соблазнительные места», на четвертой части печатание было остановлено, а первые три выпущенные весной 1814 г. – запрещены к продаже.
Долгое время роман распространялся в списках с издания 1814 г., попытки его издания в 1835, 1841 и даже в 1863-1864 гг. остались безрезультатными. Особенно характерно обоснование запрета, который наложил на него в 1841 г. цензор А. Фрейганг: «В целом романе все без исключения лица дворянского и высшего сословия описаны самыми черными красками; в противоположность им многие из простолюдинов, и в том числе жид Янька отличаются честными и неукоризненными поступками». Впервые подлинный текст «Российского Жилблаза» был издан лишь в 1938 г.
Не подлежит сомнению – и на это уже обращалось внимание, – что одной из главных причин неприятия романа властями было именно то, как в ней изображен персонаж, именуемый в большинстве случаев «жид Янька». И необычность этого образа для литературы своего времени, и его рубежное место в движении интересующей нас темы обязывают присмотреться к этому образу с вниманием, которым он до сих пор оказывался обделен. Проследим последовательность, в которой романист раскрывает черты незаурядной личности своего героя и то, как по мере такого раскрытия меняется восприятие и оценка его окружающими.
Вначале – еврей как еврей, род его занятий обычный для его соплеменников: держит шинок, дает ссуды под залог. Князь Чистяков, от имени которого ведется повествование, намеревается жениться и хочет раздобыть для своей невесты «обнову к венцу». Он небогат, единственное его имущество – корова, ее он и ведет к жиду Яньке, чтоб выкупить подвенечное платье своей невесты. И выясняет, что Янька оказывается вовсе не кровососом, заботящемся лишь о своей выгоде и стремящемся побольше урвать с ближнего. Переговоры заканчиваются тем, что «Янька отдал все имение будущей жены моей и, сверх того, пять рублей деньгами и два штофа водки. Я думал, что подобной великолепной свадьбы и самый знатный из предков моих не праздновал. Водку отдал я нести Марье, а сам, с узлом платья и пятью рублями, как стрела, бросился к своему дому, дабы сиятельнейшей невесте доказать любовь свою».
Пиршество, однако, завершилось трагически. Вернувшись домой, герой застал «стол, покрытый толстою простынею, вокруг его четыре подсвечника, а на нем бездыханное тело тестя моего, князя Сидора Андреевича Буркалова». Увидев рядом Яньку, он, взращенный в духе предубеждений к иудейскому племени, заподозрил, что тот и уморил его родственника. Но выясняется, что Буркалов, по деликатному выражению Яньки, «сам был несколько неосторожен».
Янька пытался напомнить ему, что ему «пора отдохнуть», т. е. ограничить неумеренные возлияния. «“Не твое дело, жид“, – отвечал он сурово, замахивая палкою. А вы сами знаете, каков был покойник! Я замолчал. Следствие видимое. Его ударил паралич или что-нибудь другое, и он умер скоропостижно. Я тотчас велел потушить огни, взял его с работником на плеча и принес сюда. Клянусь Моисеем, без всяких залогов дал я Марье денег столько, что она могла взять из церкви вашей подсвечники и нанять псаломщика“. Я взглянул на Марию, и удовлетворительный ответ ее подтвердил слова Янькины».
Но услуги, оказываемые герою евреем, этим не ограничились. Нужен был гроб, который Чистяков намеревался изготовить сам. Он «колол доски, сплочивал, строгал, перестрогивал и все делал с великим усердием и поспешностию, чтоб не опоздать к обедне, к чему время уже подходило. Вдруг слышу позади себя шум, оглядываюсь, и удивление мое было неописано! Вижу на заборе, со стороны огорода моего тестя, новый изрядный гроб, закрашенный красною глиною. С восторгом смотрел я на гроб, как жених смотрит на брачное ложе свое, и в тишине сердца благодарил провидение, удостоверяясь, что сие его дело, тем более что невидимая рука поддерживала гроб».
Спустя мгновение Чистяков видит высовывающуюся небольшую бороденку и понимает, чья это была невидимая рука. «Любезный Янька!», – говорит он, и это определение – первое и важное свидетельство тех изменений, которые происходят в его отношении к евреям, которым, оказывается, совсем не чужды доброта, отзывчивость, готовность прийти на помощь людям другой национальности и веры и готовность делать это бескорыстно. Как говорит Янька в ответ на удивление Чистякова, «это не купля, не продажа».
Пожалуй, наиболее полное представление о душевных качествах этого человека дает письмо, которое получает от него Чистяков: оно сквозит искренностью, трезвая характеристика окружающих реалий сочетается в нем с сохранением чувства собственного достоинства и убеждением в том, что призвание человека – в том, чтобы творить добро. В противоположность господствующим в его время представлениям о том, что положение и качества людей предопределены их национальностью, он напоминает, что все они равны, по крайней мере по «великому предопределению», т. е. в глазах Бога: «и князь и крестьянин, и староста и жид Янька».
Да, он ростовщик, но ведь эта его деятельность необходима самим христианам: будь они достаточно богаты, чтобы не нуждаться в его услугах, он бы давно погиб. Он берет залоги и проценты, но такова эта профессия, и так поступают все ростовщики независимо от национальности и вероисповедания. При этом он «терпит (иногда по необходимости) несколько месяцев сверх срока, а христианин христианина на другой день волочет в тюрьму».
И далее следует самое важное признание: «Я родился с тем, чтоб любить всех меня окружающих как братьев и друзей, но никто не хотел видеть во мне ни брата, ни друга. Что делать? Неблагодарность бывала иногда отличительною чертою не только целых семейств и областей, но веков и народов. Так бедному ли жиду Яньке не ожидать ее? О нет! Он не столько счастлив, и долговременные опыты так его в том утвердили, что даже и не ищет вознаграждений, а сердце его любит страстно одолжать».
И преданность этому убеждению он тут же подтверждает поступком: он возвращает Чистякову корову, которую тот был вынужден отдать ему в залог, и дает зарок поступать подобным образом и в будущем: «Как скоро будете в чем-либо иметь нужду, приходите ко мне, и я постараюсь удовлетворить вам по возможности, не призывая в помощь вексельных листов, маклеров и свидетелей. Как мне ни приятно одолжать честных людей, но искренно желаю (и думаю, вы довольны были бы исполнением моего желания), чтобы никогда ни в ком не иметь нужды. Но если вышнему то не угодно, сердце и сундук Яньки для вас отверсты».
Как мы помним, злополучная корова была главным достоянием четы Чистяковых, ее никем не чаянное возвращение дало им возможность строить планы на будущее, которые были «великолепнейшие из всех возможных воздушных замков». Если поведение Яньки опровергает представления о хищнической и эгоистичной природе евреев, то реакция на него Чистякова, в свою очередь, опровергает утверждение еврея о неблагодарности как отличительной черте веков и народов. «О Янька, Янька! – вскричал я, воздыхая. – Добродетель твоя достойна всякого христианина». Это восклицание – следующая стадия изменений в отношении к еврею.
После этого Чистяков уже называет его «другом». Как только у него появилась возможность расплатиться, он «побежал к другу моему жиду Яньке». И как же прореагировал на это «жид»? «Он крайне радовался счастливой перемене моего состояния, обещался пособить советами в заведении хозяйства; но никак не хотел взять от меня той суммы, в чем заложено было платье жены моей и что переменил я коровою. “Янька! – сказал я несколько горячо. – Когда я был беден до нищеты, не краснеясь принимал от тебя дары твои. Когда я теперь слава богу… то ты не обижай меня отказом“. Янька взял деньги и обещал прийти ко мне на вечер праздновать крестины. “Вы, князь, ни о чем не беспокойтесь! Со мною будет всего довольно!“ Мы расстались веселы».
Однако это веселье оказалось нарушено. Староста, имеющий, по его словам, «особое наставление или инструкцию от земского суда», начинает допрашивать Чистякова, не произошло ли его обогащение при помощи «чернокнижника, который может обморачивать людей». Неожиданно появляется Янька. Он не зря обещал, что с ним будет «всего довольно»: за ним следует работник, «обремененный» съестным и напитками. Янька предлагает «вечер провести веселее, чем о пустом спорить». Между ним и старостой происходит такой разговор:
«Староста. О пустом спорить? Янька, нет! Ты тут ничего не понимаешь. Если б дело шло о водке, о вине и других напитках, может быть, ты…
Янька. Если дело идет о человеке, то и я судить могу, и я имею сердце.
Староста. Ты – жид, так и сердце у тебя жидовское!
Я. В его сердце более любви к ближнему, чем у тебя, староста, ко взяткам и прицепкам!».
«Страшный бунт» перерастает в «вой, крик, шум и гарк, какого от создания мира едва ли слышно было». Жид Янька, который все время стоял молча, поджав руки, наконец решился действовать. Он раздвинул толпу, попросил скромно выслушать в молчании одно слово; они склонились, и он начал говорить. Как всегда он спокоен и убедителен. Он напоминает собравшимся, что они бывало по часу слушали его увещевания, когда он уговаривал их не пить больше, а тем более в долг, и со временем подтверждалась его правота, что ему много раз доводилось идти навстречу их пожеланиям, даже когда он бывал с ними не согласен. Он говорит все это не для того, чтобы возвысить или хотя бы обелить себя, а лишь для того, чтобы пробудить в собравшихся встречное внимание.
Он говорит: «Я буду просить вас о миролюбии и кротости! Вы очень кричите громко! хорошо, если не можете воздержаться; однакож признайтесь, что, говоря тихо и без жару, можно говорить умнее, а особливо о делах такой важности, какое приключилось и в сем знаменитом обществе, именно о чернокнижии. Помоги моему неведению, высокопочтеннейший староста Памфил Парамонович; растолкуй мне, что такое чернокнижник?».
Он внедряет в сознание собеседников простую истину: прежде чем о чем-то судить, надо правильно понимать, что оно собой представляет. Он согласен, что если чернокнижники, колдуны, ворожеи делают людям пакости: наводят засухи, проливные дожди, портят скот, делают людей оборотнями, то они и впрямь злые люди и заслуживают наказания. Но что злого сделал старый купец, который купил несколько старинных священных книг? Он никого не превратил в оборотня, напротив, «сделал добродетельнейший поступок; он поправил состояние знаменитой, но недостаточной фамилии князей Чистяковых».
Не дождавшись ответа, но уверенный, что был услышан, «он подошел к столу, налил большой кубок хорошего вина и почтительно поднес к Памфилу Парамоновичу. Староста поглядел на кубок, на жида, на все собрание и с легкою улыбкою сказал: “Право, Янько Янкелиович, ты – великий искуситель!“ С сим словом взял он кубок, поклонился на все стороны и выпил. Князья и все сочлены знаменитого сего собрания подняли радостный крик и ударили в ладони».
Янька доказывает, что он не только мастер говорить логичные и убедительные речи, он знаток человеческой психологии и безошибочно разбирается в том, как на кого воздействовать. И как результат его почтительно именуют по имени и отчеству, и кто именует! Тот самый староста, который только что отказывался признавать еврея человеком, способным судить, ибо имеет сердце! И это получает всеобщее одобрение. Мало того, эти люди изменились под воздействием увещеваний Яньки в дальнейшем говорили и спорили «уже без шуму, без ссоры, и гораздо за полночь разошлись по домам, желая друг другу доброй ночи».
Заканчивается первая часть романа отъездом Чистякова из родных мест и письмом, которое он, приняв такое решение, написал Яньке. Начинается оно обращением: «Любезнейший мой друг, Янько Янкелиович!». Как мы видим, под воздействием происходившего на наших глазах имя и отчество еврея слились в одно целое. Важно в этом письме не только его деловое содержание – что все свое имущество: «поле, огороды и достаточный запасец в хлебе и прочем» – все это он оставляет Яньке. Важен его тон, эмоциональность и доверительность его обращений, эмоциональность, которой они пронизаны: «Итак, прости, Янька, великодушный друг мой!» «Прости, мой верный друг, прости, Янька!».
У Чистякова не было в тот момент сомнений, что он прощается с «верным другом» навсегда. Но случилось иначе. В самом конце романа повествуется о том, как до его героя доходит слух, что в пустой избе завелся мертвец, который своими стонами не дает покоя. Войдя в эту избу, он обнаружил странное существо, «малое скорчившееся подобие человеческое» и узнал в нем Яньку. Он «стал перед ним на колени и с благоговением облобызал почтенное лицо еврея. Он заплакал, и я сам не мог удержать слез своих. Долго продолжались взаимные вопросы и ответы», из которых герой романа узнал тягостную историю злоключений Яньки и преследований, которым он подвергался.Священник публично предал его проклятью, без всякой вины его посадили в тюрьму, обвинив в непримиримой ненависти к христианству и надуманных «богопротивных преступлениях» и от видевших его людей он слышал лишь слова: «Околей, собака!».
И вот наступает момент, когда герой романа вновь прощается с Янькой и на этот раз навсегда. Здесь важно описание не только самой его кончины, но и чувств, испытанных при этом Чистяковым: «Он оборотился лицом к небу, закрыл опять глаза руками и утих. Медленно подошел я к нему, неподвижно смотрел несколько мгновений, нет ли малейшего движения; беру за руку – хладна; глаза сомкнуты, прилагаю руку к груди – сердце неподвижно, – нет более Яньки! Не нужно сказывать, что ощутила тогда душа моя. Если бы сгорели поля мои, побиты были градом сады и огороды, если бы отнялась половина самого меня, – я не столько бы поражен был. Бросясь на колени, поцеловал я охладевшие уста его и с горькими на глазах слезами, простерши руки к небу, воззвал с умилением <…> Я взял его в объятия, отнес в свой садик, положил в самом дальнем углу под кустами дикой розы и тут вознамерился упокоить кости его при первом восходе солнца<…> Я вырыл яму подле шиповника и с благоговением опусил в нее почтенные остатки доброго еврея. Всю ночь провел я в молитвах у сей могилы об успокоении души его<…> Пристанища у меня нет, и потому могила Яньки пусть на первый случай будет моим изголовьем. Я прихожу к ней и – ужас! – вижу, что труп его вырыт из земли, и, обезображенный, лежит на поверхности. Таковая злоба и бесчеловечие лишили меня совершенно рассудка. Я торжественно предал проклятию всех обитателей фалалеевских, решился оставить свою родину, и – оставить навсегда».
Понадобились десятилетия, прежде чем такое изображение еврея, какое мы видим в «Российском Жилблазе», стало явлением привычным, не вызывающим удивления. Нарежный проявил себя в этом романе не только как оригинальный художник, но и как проницательный мыслитель. Он намного опередил свое время.
Такая судьба. Гл. 1. 4. Нарежный
© Copyright: Леонид Фризман, 2015
Свидетельство о публикации №215071901884
Свидетельство о публикации №215071901884
Рецензии
В первой половине 19 века слово «еврей» было более простонародным, с налётом пренебрежения к представителям разбрёдшейся по свету нации, но в основном употреблявшимся в отношении жидов находившихся на государевой службе, то есть перешедшим из иудаизма в православие или католицизм. Это не имело значения, главное иноверец сменил веру и стал христианином.
Употребление наименования национальности «жиды», бывшее обычным, начало приобретать противоположенное значение и, начиная с 80 годов 19 века, постепенно расширило смысл и «жид» стало синонимом слов «скупец, скряга», а «еврей» более обретать национальный характер. Хотя в ряде языков осталось до сих пор, в частности польском, еврей – это жид (zyd), в словацком и чешском - zid, литовском - zydas), венгерском - zsido.
Немножко уйду в сторону. Черта оседлости — территория, в пределах которой законодательством Российской империи было разрешено проживание лицам иудейского вероисповедания.
После первого раздела Польши (1772 год) к России отошла большая территория, на которой проживало многочисленное еврейское население. При польских властях большинство евреев было приписано к мещанскому и купеческому сословиям, в королевстве, которое перестало существовать, как самостоятельное государство, они имели равные права с остальными представителями этих сословий. Однако согласно российским законам доекатерининского времени мещане и купцы могли проживать только в городах и местечках, где они были приписаны, поэтому сначала не только еврейские, но и русские купцы и мещане были лишены свободы передвижения из одного населённого пункта в другой. Как всегда всё началось с финансового вопроса.
Спустя 10 лет, после первого раздела Польши, то есть в 1782 году для купцов, проживающих в Северо-Западном крае (нынешняя Белоруссия) было сделано исключение. Купцы иудейского вероисповедания стали торговать в Москве, Смоленске и крупных городах России и стали торговать настолько удачливее православных соперников, что московское купечество подало ходатайство Екатерине II об удалении конкурентов из Первопрестольной.
В 1791 после третьего раздела Польского царства к России присоединяются новые территории, на которых проживало значительное еврейское население, вот тогда последовал 13 июня 1794 года новый указ, чтобы избежать наплыва инородцев и иноверцев с западных земель в экономическую и гуманитарную сферу, там были перечислены губернии, уезды, где разрешено евреям постоянно проживать: Белоруссия, Литва и большая часть территории нынешней Украины (без Киева, Южного берега Крыма и Харьковской губернии), несколько позднее в черту вошли Курляндия (юг нынешней Латвии), Царство Польское и Бессарабия.
И в 1804 году появляется термин «черта оседлости», тогда же положением внука Екатерины II Александра I евреям запрещено больше, чем разрешено - и в работе, и в образовании, и в быту. Эта часть населения, в самом деле, оказывается «за чертой».
Большинство указов, положений всё-таки вызваны тем, что сами евреи, исповедующие иудаизм, жили обособленно от всех, можно применить слово «гетто», которое со времени Второй Мировой войны приобрело негативную окраску, так назывались районы компактного проживания евреев. Термин возник в 16 веке в Венеции. Какому правительству понравится, если на территории государства появляется земля со своими законами? Это сродни нынешним проблемам. Допустим, в Берлине, арабская диаспора фактически «огородилась» от Германии и живёт по своим установленным правилам, можно вспомнить недавнюю историю, когда в этом районе судили несколько человек не по законам цивилизованного немецкого общества, а по законам шариата,
Так что ничего удивительного нет, когда об закрытом обществе возникает множество слухов и домыслов, которые со временем обрастают новыми подробностями. Именно поэтому велись разговоры и о жертвоприношениях христианских младенцев, и о «подлых жидах, вовлекающих обманов в денежную кабалу», и о многом другом, что не украшало еврейскую часть населения.
Некоторый интерес к современному, реально-бытовому еврейству пробуждается с конца 18 – начала 19 вв. в свойственном сентиментализму жанре путешествий — в благодушно-пренебрежительном отношении у Г. Державина, в неприязненно-ироническом у Н. Карамзина, а вот в начале 1820-тых годах в записках, где описывались путешествия, М. Загоскин, доказывая превосходство России над Западом, с жаром осуждает еврейские погромы в Германии, где «бьют жидов только за то, что они жиды».
Фаддей Венедиктович Булгарин.
В настоящее время забытое имя. Немногие вспомнят эту фамилию, да и то в связи с тем, что Фаддей Венедиктович служил в Третьем отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии и персонажа едких эпиграмм Пушкина, Лермонтова, а между тем Булгарин - автор первого, если можно выразиться современным языком, бестселлера «Иван Выжигин», популярности которого завидовал Пушкин, романа, переведённого на многие европейские языки – французский, немецкий, польский, шведский, что говорит само за себя, ведь именно в конце 20 годов 19 столетия начал зарождаться российский роман, как литературный жанр.
Сейчас невозможно представить степень популярности Булгарина, ведь по просьбам читателей он написал продолжение «Пётр Иванович Выжигин».
Фаддей Венедиктович писал: «Родился я в бывшем Минском Воеводстве бывшего Великого Княжества Литовского (в котором предки мои издревле были княжескими боярами, имевшими одно значение с древними боярами русскими), в именьи Перышеве, принадлежавшем матери моей, урождённой Бучинской (герба Стремя).» А значит, не понаслышке знаком с представителями еврейского населения, образы которых оставил в своих произведениях и самые яркие воплощены в книге «Воспоминания», опубликованной в 1849 году и читаются с интересом, как приключенческий роман, ведь до той поры, как Булгарин стал российским литератором, он прошёл тернистый путь – петербургский кадетский корпус, офицер Уланского Его Высочества полка, капитан наполеоновской армии, за смелость награждённый Орденом Почётного Легиона, журналист, издатель, путешественник.
И сразу же, буквально на первых страницах, перед нами предстаёт еврей, не очень жаловали селяне «корчмаря Иоселя за то, что он…, пользуясь милостью господ, иногда грубо обходился с дворней». Вначале предстаёт перед читателем образ обычного для того времени содержателя корчмы, предприимчивого, неглупого, занятого не только содержанием заведения, но и занимавшегося торговлей. И какое в сущности ему было дело до панов, проживающих в имении, но нет, в первую очередь, Иосель - честный человек. Он, «Иосель, узнав от приятеля своего, корчмаря, что толпа негодяев вознамерилась перебить всех нас, чтобы завладеть нашими вещами, решился просить помощи у русского капитана, пришедшего накануне на квартиру в Маковищи, и капитан немедленно отправился к нам». «Жид Иосель», как о нём пишет Булгарин, не за вознаграждение или иные почести спасает господ, а исключительно из человечности и порядочности и, спустя много лет, произошла новая встреча. Теперь автор, находясь в польских землях, разыскал жида Иоселя и с большим удовольствием встретился с ним, вспоминая прошлые годы. Иосель постарел, но остался таким же жизнерадостным и «предложил мне разделить с ним его трапезу, и я, с особенным чувством, переломил с ним мацу), который жена вынула нарочно из шкафа. Это означало искренность гостеприимства и братство.»
В одном из местечек Булгарин оказался втянутым в романтическую историю похищения жидовки Рифки, проворной, ловкой красавицы лет двадцати двух, уланским офицером. Несколько станций беглецы ехали без остановок, чтобы избежать погони, то так, как станции по дороге содержали евреи, они делали всё, чтобы убегающие не смогли ускользнуть далёко. Наконец, после многочасового пути, Булгарин и его спутницы остановились отдохнуть от тряски и пыли, н увидели, как к крыльцу станции подъехали три брички с евреями, которые побоялись войти в обеденную залу и «Жиды хотели склонить ямщиков деньгами на свою сторону, но не успели в этом. Ненависть к жидам в литовском крестьянине сильнее всех других страстей». История закончилась жалобой евреев Ковенскому капитану-исправнику, который оказался на стороне дворян, а бедную Рифку отправили в католический монастырь, а уланский офицер даже не выказал желания проводить пятиминутную возлюбленную в духовное заведение. Булгарин в своих воспоминаниях только одного еврея называет по имени, не считая красавицы Рифки, а остальные встречаемые в тексте безымянные и безликие, словно автор рисует карандашом контур, не прорисовывая деталей.
В романе «Иван Выжигин» автор отдельную главу посвятил представителю еврейского народа, Булгарин так и озаглавил «Богатый жид. Источники его богатства». Главный герой повествования Иван попадает в дом одного из богатейших людей города жиду Мовше, который сколотил капитал, не гнушаясь торговлей виноградными винами, портером и вообще всеми
столовыми припасами, пряными кореньями, голландскими сельдями, сырами, кроме этого в доме содержал шинок, в котором занимался мелочной водочной торговлей, которая являлась первейшей необходимостью еврея в польских краям. За десятую часть настоящей цены Мовша, то есть расплачиваясь водкой, получает не только съестные припасы, но выведывает у крестьян и служащих
все тайны, нужды, связи, отношения господ, что подчиняет жидовскому влиянию все дела и все обстоятельства, в которых являются на сцену деньги. На самом
деле, помещики наслаждаются одним только звуком золота, а на самом деле находятся в паутине этого ростовщика, у которого в письменном столе лежат долговые книги, в каждую из которых вносилис долги прекрасного пола, по части галантерейной торговли; во вторую записываются долги помещиков, панов, за напитки и съестные припасы; третья книга вмещала в себе долги поселян,
которые, приезжая в город продавали произведённое на земле, по нужде оставляли у
себя деньги только на уплату господских повинностей, а остальное пропивали
и, сверх того, снова входили в долги. Кроме того Мовша давал деньги в заклад и на каждый рубль брал с кредитора две копейки в неделю.
Мовша был типичным евреем - владельцем шинка, что располагались вдоль трактов, в сёлах и местечках.
Анастасия Гор 21.07.2015 14:56 • Заявить о нарушении
Употребление наименования национальности «жиды», бывшее обычным, начало приобретать противоположенное значение и, начиная с 80 годов 19 века, постепенно расширило смысл и «жид» стало синонимом слов «скупец, скряга», а «еврей» более обретать национальный характер. Хотя в ряде языков осталось до сих пор, в частности польском, еврей – это жид (zyd), в словацком и чешском - zid, литовском - zydas), венгерском - zsido.
Немножко уйду в сторону. Черта оседлости — территория, в пределах которой законодательством Российской империи было разрешено проживание лицам иудейского вероисповедания.
После первого раздела Польши (1772 год) к России отошла большая территория, на которой проживало многочисленное еврейское население. При польских властях большинство евреев было приписано к мещанскому и купеческому сословиям, в королевстве, которое перестало существовать, как самостоятельное государство, они имели равные права с остальными представителями этих сословий. Однако согласно российским законам доекатерининского времени мещане и купцы могли проживать только в городах и местечках, где они были приписаны, поэтому сначала не только еврейские, но и русские купцы и мещане были лишены свободы передвижения из одного населённого пункта в другой. Как всегда всё началось с финансового вопроса.
Спустя 10 лет, после первого раздела Польши, то есть в 1782 году для купцов, проживающих в Северо-Западном крае (нынешняя Белоруссия) было сделано исключение. Купцы иудейского вероисповедания стали торговать в Москве, Смоленске и крупных городах России и стали торговать настолько удачливее православных соперников, что московское купечество подало ходатайство Екатерине II об удалении конкурентов из Первопрестольной.
В 1791 после третьего раздела Польского царства к России присоединяются новые территории, на которых проживало значительное еврейское население, вот тогда последовал 13 июня 1794 года новый указ, чтобы избежать наплыва инородцев и иноверцев с западных земель в экономическую и гуманитарную сферу, там были перечислены губернии, уезды, где разрешено евреям постоянно проживать: Белоруссия, Литва и большая часть территории нынешней Украины (без Киева, Южного берега Крыма и Харьковской губернии), несколько позднее в черту вошли Курляндия (юг нынешней Латвии), Царство Польское и Бессарабия.
И в 1804 году появляется термин «черта оседлости», тогда же положением внука Екатерины II Александра I евреям запрещено больше, чем разрешено - и в работе, и в образовании, и в быту. Эта часть населения, в самом деле, оказывается «за чертой».
Большинство указов, положений всё-таки вызваны тем, что сами евреи, исповедующие иудаизм, жили обособленно от всех, можно применить слово «гетто», которое со времени Второй Мировой войны приобрело негативную окраску, так назывались районы компактного проживания евреев. Термин возник в 16 веке в Венеции. Какому правительству понравится, если на территории государства появляется земля со своими законами? Это сродни нынешним проблемам. Допустим, в Берлине, арабская диаспора фактически «огородилась» от Германии и живёт по своим установленным правилам, можно вспомнить недавнюю историю, когда в этом районе судили несколько человек не по законам цивилизованного немецкого общества, а по законам шариата,
Так что ничего удивительного нет, когда об закрытом обществе возникает множество слухов и домыслов, которые со временем обрастают новыми подробностями. Именно поэтому велись разговоры и о жертвоприношениях христианских младенцев, и о «подлых жидах, вовлекающих обманов в денежную кабалу», и о многом другом, что не украшало еврейскую часть населения.
Некоторый интерес к современному, реально-бытовому еврейству пробуждается с конца 18 – начала 19 вв. в свойственном сентиментализму жанре путешествий — в благодушно-пренебрежительном отношении у Г. Державина, в неприязненно-ироническом у Н. Карамзина, а вот в начале 1820-тых годах в записках, где описывались путешествия, М. Загоскин, доказывая превосходство России над Западом, с жаром осуждает еврейские погромы в Германии, где «бьют жидов только за то, что они жиды».
Фаддей Венедиктович Булгарин.
В настоящее время забытое имя. Немногие вспомнят эту фамилию, да и то в связи с тем, что Фаддей Венедиктович служил в Третьем отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии и персонажа едких эпиграмм Пушкина, Лермонтова, а между тем Булгарин - автор первого, если можно выразиться современным языком, бестселлера «Иван Выжигин», популярности которого завидовал Пушкин, романа, переведённого на многие европейские языки – французский, немецкий, польский, шведский, что говорит само за себя, ведь именно в конце 20 годов 19 столетия начал зарождаться российский роман, как литературный жанр.
Сейчас невозможно представить степень популярности Булгарина, ведь по просьбам читателей он написал продолжение «Пётр Иванович Выжигин».
Фаддей Венедиктович писал: «Родился я в бывшем Минском Воеводстве бывшего Великого Княжества Литовского (в котором предки мои издревле были княжескими боярами, имевшими одно значение с древними боярами русскими), в именьи Перышеве, принадлежавшем матери моей, урождённой Бучинской (герба Стремя).» А значит, не понаслышке знаком с представителями еврейского населения, образы которых оставил в своих произведениях и самые яркие воплощены в книге «Воспоминания», опубликованной в 1849 году и читаются с интересом, как приключенческий роман, ведь до той поры, как Булгарин стал российским литератором, он прошёл тернистый путь – петербургский кадетский корпус, офицер Уланского Его Высочества полка, капитан наполеоновской армии, за смелость награждённый Орденом Почётного Легиона, журналист, издатель, путешественник.
И сразу же, буквально на первых страницах, перед нами предстаёт еврей, не очень жаловали селяне «корчмаря Иоселя за то, что он…, пользуясь милостью господ, иногда грубо обходился с дворней». Вначале предстаёт перед читателем образ обычного для того времени содержателя корчмы, предприимчивого, неглупого, занятого не только содержанием заведения, но и занимавшегося торговлей. И какое в сущности ему было дело до панов, проживающих в имении, но нет, в первую очередь, Иосель - честный человек. Он, «Иосель, узнав от приятеля своего, корчмаря, что толпа негодяев вознамерилась перебить всех нас, чтобы завладеть нашими вещами, решился просить помощи у русского капитана, пришедшего накануне на квартиру в Маковищи, и капитан немедленно отправился к нам». «Жид Иосель», как о нём пишет Булгарин, не за вознаграждение или иные почести спасает господ, а исключительно из человечности и порядочности и, спустя много лет, произошла новая встреча. Теперь автор, находясь в польских землях, разыскал жида Иоселя и с большим удовольствием встретился с ним, вспоминая прошлые годы. Иосель постарел, но остался таким же жизнерадостным и «предложил мне разделить с ним его трапезу, и я, с особенным чувством, переломил с ним мацу), который жена вынула нарочно из шкафа. Это означало искренность гостеприимства и братство.»
В одном из местечек Булгарин оказался втянутым в романтическую историю похищения жидовки Рифки, проворной, ловкой красавицы лет двадцати двух, уланским офицером. Несколько станций беглецы ехали без остановок, чтобы избежать погони, то так, как станции по дороге содержали евреи, они делали всё, чтобы убегающие не смогли ускользнуть далёко. Наконец, после многочасового пути, Булгарин и его спутницы остановились отдохнуть от тряски и пыли, н увидели, как к крыльцу станции подъехали три брички с евреями, которые побоялись войти в обеденную залу и «Жиды хотели склонить ямщиков деньгами на свою сторону, но не успели в этом. Ненависть к жидам в литовском крестьянине сильнее всех других страстей». История закончилась жалобой евреев Ковенскому капитану-исправнику, который оказался на стороне дворян, а бедную Рифку отправили в католический монастырь, а уланский офицер даже не выказал желания проводить пятиминутную возлюбленную в духовное заведение. Булгарин в своих воспоминаниях только одного еврея называет по имени, не считая красавицы Рифки, а остальные встречаемые в тексте безымянные и безликие, словно автор рисует карандашом контур, не прорисовывая деталей.
В романе «Иван Выжигин» автор отдельную главу посвятил представителю еврейского народа, Булгарин так и озаглавил «Богатый жид. Источники его богатства». Главный герой повествования Иван попадает в дом одного из богатейших людей города жиду Мовше, который сколотил капитал, не гнушаясь торговлей виноградными винами, портером и вообще всеми
столовыми припасами, пряными кореньями, голландскими сельдями, сырами, кроме этого в доме содержал шинок, в котором занимался мелочной водочной торговлей, которая являлась первейшей необходимостью еврея в польских краям. За десятую часть настоящей цены Мовша, то есть расплачиваясь водкой, получает не только съестные припасы, но выведывает у крестьян и служащих
все тайны, нужды, связи, отношения господ, что подчиняет жидовскому влиянию все дела и все обстоятельства, в которых являются на сцену деньги. На самом
деле, помещики наслаждаются одним только звуком золота, а на самом деле находятся в паутине этого ростовщика, у которого в письменном столе лежат долговые книги, в каждую из которых вносилис долги прекрасного пола, по части галантерейной торговли; во вторую записываются долги помещиков, панов, за напитки и съестные припасы; третья книга вмещала в себе долги поселян,
которые, приезжая в город продавали произведённое на земле, по нужде оставляли у
себя деньги только на уплату господских повинностей, а остальное пропивали
и, сверх того, снова входили в долги. Кроме того Мовша давал деньги в заклад и на каждый рубль брал с кредитора две копейки в неделю.
Мовша был типичным евреем - владельцем шинка, что располагались вдоль трактов, в сёлах и местечках.
Анастасия Гор 21.07.2015 14:56 • Заявить о нарушении
Александр Фомич Вельтман
Вельтман - фамилия, которая была не только на слуху у читающей публики 30-40 годов 19 века, но эта публика с нетерпением ждала выхода новых произведений писателя, сотрудничавшего со многими издателями, журналами, в том числе и с пушкинским "Современником". Выходец из семьи обрусевшего шведского беспоместного дворянина Александр Фомич Вельтман был одним из образованнейших людей своего времени, членом Общества любителей российской словесности, Общества истории и древностей российских, членом-корреспондентом Академии наук и Русского археологического общества. Свободно владел несколькими языками, получил прекрасное образование в Московском учебном заведении, готовившее топографов, военных инженеров, артиллеристов. Вельтман – подполковник, участник боевых действий Русско-Турецкой кампании, картограф, Литератор канул бы в лету, если бы не случай - в 2001 году вышел на экраны сериал "Саломея", снятый по роману "Приключения, почерпнутые из моря житейского", тогда же, как обычно, бывает на прилавках книжных магазинов появилась книга. В своём романе Вельтман создал яркую картину подлинной русской жизни девятнадцатого века с помощью авантюрной интриги, оригинальных, неоднозначных персонажей. В центре повествования судьба красавицы Саломеи — натуры яркой и незаурядной, однако не имеющей чёткой жизненной цели и жаждущей лишь богатства и славы.
Одним из героев романа является город и не просто город, а «Жидовское местечко - удивительная вещь: это шайка, но не разбойников и не воров. В этом случае каждый жид честен как черт: как черт не убьёт, не украдёт, но как черт - обманет, проведёт, надует, обморочит, соблазнит, раззадорит, и вы почувствуете какую-то тяжесть в кармане и выбросите из него все деньги жиду за дрянь, как черту душу за земные наслаждения.» Образ жизни сделал горожан предприимчивыми, лёгкими на подъём, особенно тогда, когда впереди маячит не призрачная, а вполне ощутимая прибыль, когда в город приезжают местные владельцы имений, которые не прочь покутить и оставить в городе определённую сумму денег, иногда закладывая свои имения.
И в этом романе еврей Соломон – содержатель корчмы и лавки, который предоставляет своё заведение для карточных игр, посылая для обслуживания приезжих панов дочку – «миленькую евреечку» Пейсу, которая с привлекательной улыбкой на устах, кокетничала с приезжими, попутно подливая вино для «затуманивания голов» и себя в качестве платного приложения. И здесь Александр Фомич не отходит от традиции изображения еврея в литературных произведениях - либо шинкарь, либо алчного торгаша, либо шпиона. Соломон из «Приключений» не отличается ничем от собратьев, которые в эти же годы были выведены второстепенными или просто проходными героями, каждый из них набросан жирными мазками безо всяких мелких деталей и без нарисованного портрета, словно автор не сумел отыскать слов для такого рода «героя» или не счёл нужным это сделать. Хотя для остальных нашлись и слова, и каждый мазок дополняет красочные портреты.
Всеволод Владимирович Крестовский
"Петербургские трущобы" имели такой огромный успех, как писали в журналах, что читатели начинали записываться за неделю в библиотеках за очередным номером «Отечественных записок». Такого ажиотажа не было ни с одним предшествующим произведением. В одном печатном издании критик написал: «Роман г. Крестовского - произведение высоко-художественное и умрёт единственно вместе с русской литературой, явление, если не замечательное, то знаменательное.»
Но прошло сто лет забвения и, наконец, многоплановый роман с подзаголовком «Книга о сытых и голодных» вновь начал находить своего читателя, может быть, благодаря почти семидесяти серийному сериалу, в котором отброшено было прочь многое и оставлена детективно-приключенческая интрига. А ведь роман можно назвать, по аналогии со словами Виссариона Белинского о «Евгении Онегине», энциклопедией русской жизни не только высшего общества, но и людей самого дна, написанных яркими сочными красками, что видишь господ Чечевинских, семейство князей Шадурских, Машу, Веню…
В романе множество сюжетных линий, переплетающихся друг с другом. Начинается он с обыденной истории — смерти, не успевшего дать вольную своей крепостной дочери Наташе и признать её официально.
Естественно, что среди них были и евреи: "Близ Обухова моста и местах у церкви Вознесенья, особенно на Канаве и в Подьяческих, лепится население еврейское – тут вы на каждом шагу встречаете пронырливо-озабоченные физиономии и длиннополые пальто с камлотовыми шинелями детей Израиля". Одна из героинь,
Анастасия Гор 21.07.2015 14:57 Заявить о нарушении
Вельтман - фамилия, которая была не только на слуху у читающей публики 30-40 годов 19 века, но эта публика с нетерпением ждала выхода новых произведений писателя, сотрудничавшего со многими издателями, журналами, в том числе и с пушкинским "Современником". Выходец из семьи обрусевшего шведского беспоместного дворянина Александр Фомич Вельтман был одним из образованнейших людей своего времени, членом Общества любителей российской словесности, Общества истории и древностей российских, членом-корреспондентом Академии наук и Русского археологического общества. Свободно владел несколькими языками, получил прекрасное образование в Московском учебном заведении, готовившее топографов, военных инженеров, артиллеристов. Вельтман – подполковник, участник боевых действий Русско-Турецкой кампании, картограф, Литератор канул бы в лету, если бы не случай - в 2001 году вышел на экраны сериал "Саломея", снятый по роману "Приключения, почерпнутые из моря житейского", тогда же, как обычно, бывает на прилавках книжных магазинов появилась книга. В своём романе Вельтман создал яркую картину подлинной русской жизни девятнадцатого века с помощью авантюрной интриги, оригинальных, неоднозначных персонажей. В центре повествования судьба красавицы Саломеи — натуры яркой и незаурядной, однако не имеющей чёткой жизненной цели и жаждущей лишь богатства и славы.
Одним из героев романа является город и не просто город, а «Жидовское местечко - удивительная вещь: это шайка, но не разбойников и не воров. В этом случае каждый жид честен как черт: как черт не убьёт, не украдёт, но как черт - обманет, проведёт, надует, обморочит, соблазнит, раззадорит, и вы почувствуете какую-то тяжесть в кармане и выбросите из него все деньги жиду за дрянь, как черту душу за земные наслаждения.» Образ жизни сделал горожан предприимчивыми, лёгкими на подъём, особенно тогда, когда впереди маячит не призрачная, а вполне ощутимая прибыль, когда в город приезжают местные владельцы имений, которые не прочь покутить и оставить в городе определённую сумму денег, иногда закладывая свои имения.
И в этом романе еврей Соломон – содержатель корчмы и лавки, который предоставляет своё заведение для карточных игр, посылая для обслуживания приезжих панов дочку – «миленькую евреечку» Пейсу, которая с привлекательной улыбкой на устах, кокетничала с приезжими, попутно подливая вино для «затуманивания голов» и себя в качестве платного приложения. И здесь Александр Фомич не отходит от традиции изображения еврея в литературных произведениях - либо шинкарь, либо алчного торгаша, либо шпиона. Соломон из «Приключений» не отличается ничем от собратьев, которые в эти же годы были выведены второстепенными или просто проходными героями, каждый из них набросан жирными мазками безо всяких мелких деталей и без нарисованного портрета, словно автор не сумел отыскать слов для такого рода «героя» или не счёл нужным это сделать. Хотя для остальных нашлись и слова, и каждый мазок дополняет красочные портреты.
Всеволод Владимирович Крестовский
"Петербургские трущобы" имели такой огромный успех, как писали в журналах, что читатели начинали записываться за неделю в библиотеках за очередным номером «Отечественных записок». Такого ажиотажа не было ни с одним предшествующим произведением. В одном печатном издании критик написал: «Роман г. Крестовского - произведение высоко-художественное и умрёт единственно вместе с русской литературой, явление, если не замечательное, то знаменательное.»
Но прошло сто лет забвения и, наконец, многоплановый роман с подзаголовком «Книга о сытых и голодных» вновь начал находить своего читателя, может быть, благодаря почти семидесяти серийному сериалу, в котором отброшено было прочь многое и оставлена детективно-приключенческая интрига. А ведь роман можно назвать, по аналогии со словами Виссариона Белинского о «Евгении Онегине», энциклопедией русской жизни не только высшего общества, но и людей самого дна, написанных яркими сочными красками, что видишь господ Чечевинских, семейство князей Шадурских, Машу, Веню…
В романе множество сюжетных линий, переплетающихся друг с другом. Начинается он с обыденной истории — смерти, не успевшего дать вольную своей крепостной дочери Наташе и признать её официально.
Естественно, что среди них были и евреи: "Близ Обухова моста и местах у церкви Вознесенья, особенно на Канаве и в Подьяческих, лепится население еврейское – тут вы на каждом шагу встречаете пронырливо-озабоченные физиономии и длиннополые пальто с камлотовыми шинелями детей Израиля". Одна из героинь,
Анастасия Гор 21.07.2015 14:57 Заявить о нарушении
Амалия Потаповна фон Шильце, как подозревали одни – "житомирская еврейка", имела "карие, жирные глаза в толстых веках с еврейским прорезом" и говорила, мешая "между собой фразы и слова французские, немецкие и русские с еврейским акцентом". У "царя наших финансов", банкира и барона Давида Георгиевича, собирался салон, изображённый столь же гротескно, как и сам хозяин. Для сыщика "из жидков" автор "подобрал" акцент: "Есць, васе благородие!…". Не без благодушия Крестовский описал и поиски темной толпы, разыскивающей врачей-евреев, подозреваемых в распространении холеры.
В предисловии к трилогии, вышедшей под общим названием «Жид идёт», которое по настоянию цензуры, автор изменил, Всеволод Крестовский заявляет: «Я никак не исключаю мою хронику из числа произведений тенденциозных, напротив, она имеет самую определённую тенденцию». Так и случилось, роману-трилогии «Тьма Египетская», «Тамара Бендавид» и «Торжество Ваала» пришлось разделить судьбу тенденциозных произведений. Напечатать роман полностью в «Русском вестнике» стало возможным лишь после ухода. Каткова, когда его на месте редактора сменил Ф.Н. Берг. Михаилу Каткову не понравилась мысль, выраженная в романе, об упадке православия в России. «По словам Каткова у тебя выводится крещёная еврейка, которая, переходя из высших слоёв общества в самые низменные, нигде не находит христианства в истинном смысле; так что выходит, что ей незачем было и креститься; а между тем еврейство оказывается на крепких устоях и все забирает силу.» - писал сотрудник журнала Клюшников Крестовскому, излагая точку зрения редактора «Русского вестника» на замысел автора.
Несколько лет до написания первых глав романа Всеволод Крестовский со всей серьёзностью изучал древнееврейский язык, завёл знакомство с раввинами, знатоками Талмуда и других древнееврейских книг, с которыми вместе их перечитывал и делал нужные пометки.
Крестовский изображает жизнь без намеренного подбора явлений для доказательства своих воззрений, и она предстаёт перед читателем характерной смесью добра и зла, каковая и есть в действительности. В истинном, правдивом изображении отчётливо выражается мысль, идея, навязываемая читателю, а действительное значение изображаемых явлений.
В трилогии Крестовского выражена яркая идея — показать силу еврейства в русской жизни и бессилие разных слоёв населения, не способных противопоставить иноплеменному агрессивному нашествию ни убеждений, ни твёрдого противодействия в силу всегдашнего гостеприимства и добродушия.
Крестовский смело избрал главным героем личность незаурядную, да к тому же еврейского происхождения, но и в том, что "исконный враг" был дан изнутри ("Тьма египетская"). Эта задача потребовала от Крестовского введения в повествовательную ткань такого непривычного для русского читателя материала, как многочисленные идишизмы и библеизмы, подробные описания еврейского быта и еврейской ментальности, всевозможные пояснения и примечания. Более того, его главной заслугой и главным открытием стал комментарий, в котором впервые в русской литературе были использованы в широком объёме еврейские источники: книги Танаха, поучения мудрецов, ссылки на комментаторов обычаев
Сюжетные перипетии судьбы главной героини позволили Крестовском дать историческую картину, на фоне которой происходит действие романа: Берлинский конгресс 1878 года, раскрыть причины освободительной войны России на Балканах и показать истинные причины еврейского заговора в революционном движении ("Тамара Бендавид"). В третьей же части трилогии ("Торжество Ваала") писатель рисует картины экономических последствий еврейского засилия на селе: грабёж крестьянства со стороны земских «жидочков», в числе которых "тушинский вор" Агрономский, земский врач Гольдштейн, провизор Гюнцбург, инспектор Миквиц, дорожный мастер Лифшиц.
Целью еврейства, согласно авторским размышлениям, является желание еврейских кругов развалить Россию изнутри. Вот почему во всех политических процессах "красною нитью проходит прикосновенность ко всякого рода политическим преступлениям еврейского элемента".
Отсюда проза Крестовского дополняет "Дневник писателя" Ф.М. Достоевского (кстати говоря, Достоевский все-таки нашел в себе мужество вопреки собственному укоренившемуся антисемитизму призвать русских и евреев к сотрудничеству – "Но да здравствует братство!"), автор трилогии однако считал, что по причине еврейского «нашествия» мира между иудеями и христианами быть не может.
Сотрудник "Варшавского дневника", в котором сотрудничал Всеволод Владимирович, в начале девятисотых годов, подготовил к изданию книгу "Торжество Ваала", последнюю часть трилогии «Жид идёт!», Ю. Елец, ссылаясь на авторское мнение, сформулировал идейно-тематическую основу трилогии: "Через все три романа красной чертой все время проходила одна мысль – показать силу еврейства в нашей общественной жизни и полное бессилие и беспочвенность нашей славянской расы по свойственному ей добродушию и халатности, не могшей противопоставить еврейской солидарности и энергии ни твёрдых убеждений, ни сильного противодействия, ни оказать вступившей в новую среду неофитке-еврейке столь необходимой для нее нравственной поддержки… Автор не случайно дал название первому роману "Тьма египетская": этим он хотел определить то хаотическое состояние, в котором в конце 70-х годов находилось наше общество, и ту нравственную тьму, в которую попала прозелитка".
"Тьма египетская" начиналась с рассказа о праздновании субботы в семье богатого еврея, на которую он пригласил троих сторонних - учёного проповедника, бездомного нищего и молодого человека. После сытного ужина учёный произнёс проповедь, в которой изложил цель заговора еврейского народа против христиан.
«Раббосай! – начал он с приятною улыбкой, – я буду говорить… о задачах и значении еврейства в мире и о нашей будущности…" . Программа была изложена Ионафаном по пунктам:
- "Постепенное с течением веков накопление богатств всего мира в руках евреев, постепенное овладение рынками Старого и Нового света, пока, наконец, не сделались мы финансовыми владыками Вселенной"
- "Ныне враги, нас окружающие, находятся пока ещё в периоде тьмы египетской… Итак, вот задача: ослаблять и, по возможности, искоренять, истреблять тех, среди которых мы, пришельцы, поселяемся. Для этого мы должны строго блюсти законы братства и круговой поддержки между собой и не вступать ни в какое общение и соглашение с неевреями…"
- "Итак, раббосай… всемирное господство – вот задача и конечная цель еврейства… К ней мы должны стремиться!… И в самом деле, подумайте только, что стали бы делать мы, если б узко поняв свою задачу, стремились к одной лишь Палестине и восстановлению царства Еврейского в её скромных пределах?… Нет, это была смерть еврейской идеи, смерть еврейства, ибо, ограниченное пределами маленькой Палестины, оно явилось бы сущим ничтожеством в среде могущественных держав и народов"
-"Сеть еврейства должна опутать собою все обитаемые страны… Еврей… должен быть повсюду один и тот же: братственный, как единоутробный, цепкий… липкий… взаимно друг друга поддерживающий, защищающий, охраняющий, покрывающий взаимные грехи и прорехи и стремящийся к одной и той же заветной цели… В том порукою нам великие имена насси… создавших и скрепивших всемирный союз еврейского братства… кагал кагалов, – словом, "Alliance Israelite Universelle"
- "Оно так и есть… все… сознательно или бессознательно, служат одной и той же великой цели и задаче еврейства… действуют разлагающим образом на этот ненавистный христианский мир… Борьба с ним возможна, а потому обязательна… Не железом, а золотом, не мечом, а карманом" .
Можно отметить, что такие цели, высказанные представителем иудейского племени, дают право евреям считать себя богоизбранным народом, и для достижения целей все средства хороши, лишь бы осуществлялась конечного пункта: поэтому «жиду» разрешено все.
Обрисовав программу действий врагов христианства, автор в главах трилогии, в которых он дал обзор исторических событий, нигде не отступил от поиска еврейской причастности к ним и еврейской ответственности за них.
Я намеренно не стала рассматривать яркие образы жида Соломона из «Скупого рыцаря», торговца Янкеля из гоголевского «Тараса Бульбы», шпиона Гершеля из повести Ивана Тургенева «Жид», хозяина постоялого двора Мойсея Мойсеевича из чеховской степи или характеристики евреев из книги автора «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Даля «Записка о ритуальных убийствах», из лесковской публицистической статьи «Евреи в России» или его рассказе «Жидовская кувырколлегия».
Анастасия Гор 21.07.2015 14:57 Заявить о нарушении
В предисловии к трилогии, вышедшей под общим названием «Жид идёт», которое по настоянию цензуры, автор изменил, Всеволод Крестовский заявляет: «Я никак не исключаю мою хронику из числа произведений тенденциозных, напротив, она имеет самую определённую тенденцию». Так и случилось, роману-трилогии «Тьма Египетская», «Тамара Бендавид» и «Торжество Ваала» пришлось разделить судьбу тенденциозных произведений. Напечатать роман полностью в «Русском вестнике» стало возможным лишь после ухода. Каткова, когда его на месте редактора сменил Ф.Н. Берг. Михаилу Каткову не понравилась мысль, выраженная в романе, об упадке православия в России. «По словам Каткова у тебя выводится крещёная еврейка, которая, переходя из высших слоёв общества в самые низменные, нигде не находит христианства в истинном смысле; так что выходит, что ей незачем было и креститься; а между тем еврейство оказывается на крепких устоях и все забирает силу.» - писал сотрудник журнала Клюшников Крестовскому, излагая точку зрения редактора «Русского вестника» на замысел автора.
Несколько лет до написания первых глав романа Всеволод Крестовский со всей серьёзностью изучал древнееврейский язык, завёл знакомство с раввинами, знатоками Талмуда и других древнееврейских книг, с которыми вместе их перечитывал и делал нужные пометки.
Крестовский изображает жизнь без намеренного подбора явлений для доказательства своих воззрений, и она предстаёт перед читателем характерной смесью добра и зла, каковая и есть в действительности. В истинном, правдивом изображении отчётливо выражается мысль, идея, навязываемая читателю, а действительное значение изображаемых явлений.
В трилогии Крестовского выражена яркая идея — показать силу еврейства в русской жизни и бессилие разных слоёв населения, не способных противопоставить иноплеменному агрессивному нашествию ни убеждений, ни твёрдого противодействия в силу всегдашнего гостеприимства и добродушия.
Крестовский смело избрал главным героем личность незаурядную, да к тому же еврейского происхождения, но и в том, что "исконный враг" был дан изнутри ("Тьма египетская"). Эта задача потребовала от Крестовского введения в повествовательную ткань такого непривычного для русского читателя материала, как многочисленные идишизмы и библеизмы, подробные описания еврейского быта и еврейской ментальности, всевозможные пояснения и примечания. Более того, его главной заслугой и главным открытием стал комментарий, в котором впервые в русской литературе были использованы в широком объёме еврейские источники: книги Танаха, поучения мудрецов, ссылки на комментаторов обычаев
Сюжетные перипетии судьбы главной героини позволили Крестовском дать историческую картину, на фоне которой происходит действие романа: Берлинский конгресс 1878 года, раскрыть причины освободительной войны России на Балканах и показать истинные причины еврейского заговора в революционном движении ("Тамара Бендавид"). В третьей же части трилогии ("Торжество Ваала") писатель рисует картины экономических последствий еврейского засилия на селе: грабёж крестьянства со стороны земских «жидочков», в числе которых "тушинский вор" Агрономский, земский врач Гольдштейн, провизор Гюнцбург, инспектор Миквиц, дорожный мастер Лифшиц.
Целью еврейства, согласно авторским размышлениям, является желание еврейских кругов развалить Россию изнутри. Вот почему во всех политических процессах "красною нитью проходит прикосновенность ко всякого рода политическим преступлениям еврейского элемента".
Отсюда проза Крестовского дополняет "Дневник писателя" Ф.М. Достоевского (кстати говоря, Достоевский все-таки нашел в себе мужество вопреки собственному укоренившемуся антисемитизму призвать русских и евреев к сотрудничеству – "Но да здравствует братство!"), автор трилогии однако считал, что по причине еврейского «нашествия» мира между иудеями и христианами быть не может.
Сотрудник "Варшавского дневника", в котором сотрудничал Всеволод Владимирович, в начале девятисотых годов, подготовил к изданию книгу "Торжество Ваала", последнюю часть трилогии «Жид идёт!», Ю. Елец, ссылаясь на авторское мнение, сформулировал идейно-тематическую основу трилогии: "Через все три романа красной чертой все время проходила одна мысль – показать силу еврейства в нашей общественной жизни и полное бессилие и беспочвенность нашей славянской расы по свойственному ей добродушию и халатности, не могшей противопоставить еврейской солидарности и энергии ни твёрдых убеждений, ни сильного противодействия, ни оказать вступившей в новую среду неофитке-еврейке столь необходимой для нее нравственной поддержки… Автор не случайно дал название первому роману "Тьма египетская": этим он хотел определить то хаотическое состояние, в котором в конце 70-х годов находилось наше общество, и ту нравственную тьму, в которую попала прозелитка".
"Тьма египетская" начиналась с рассказа о праздновании субботы в семье богатого еврея, на которую он пригласил троих сторонних - учёного проповедника, бездомного нищего и молодого человека. После сытного ужина учёный произнёс проповедь, в которой изложил цель заговора еврейского народа против христиан.
«Раббосай! – начал он с приятною улыбкой, – я буду говорить… о задачах и значении еврейства в мире и о нашей будущности…" . Программа была изложена Ионафаном по пунктам:
- "Постепенное с течением веков накопление богатств всего мира в руках евреев, постепенное овладение рынками Старого и Нового света, пока, наконец, не сделались мы финансовыми владыками Вселенной"
- "Ныне враги, нас окружающие, находятся пока ещё в периоде тьмы египетской… Итак, вот задача: ослаблять и, по возможности, искоренять, истреблять тех, среди которых мы, пришельцы, поселяемся. Для этого мы должны строго блюсти законы братства и круговой поддержки между собой и не вступать ни в какое общение и соглашение с неевреями…"
- "Итак, раббосай… всемирное господство – вот задача и конечная цель еврейства… К ней мы должны стремиться!… И в самом деле, подумайте только, что стали бы делать мы, если б узко поняв свою задачу, стремились к одной лишь Палестине и восстановлению царства Еврейского в её скромных пределах?… Нет, это была смерть еврейской идеи, смерть еврейства, ибо, ограниченное пределами маленькой Палестины, оно явилось бы сущим ничтожеством в среде могущественных держав и народов"
-"Сеть еврейства должна опутать собою все обитаемые страны… Еврей… должен быть повсюду один и тот же: братственный, как единоутробный, цепкий… липкий… взаимно друг друга поддерживающий, защищающий, охраняющий, покрывающий взаимные грехи и прорехи и стремящийся к одной и той же заветной цели… В том порукою нам великие имена насси… создавших и скрепивших всемирный союз еврейского братства… кагал кагалов, – словом, "Alliance Israelite Universelle"
- "Оно так и есть… все… сознательно или бессознательно, служат одной и той же великой цели и задаче еврейства… действуют разлагающим образом на этот ненавистный христианский мир… Борьба с ним возможна, а потому обязательна… Не железом, а золотом, не мечом, а карманом" .
Можно отметить, что такие цели, высказанные представителем иудейского племени, дают право евреям считать себя богоизбранным народом, и для достижения целей все средства хороши, лишь бы осуществлялась конечного пункта: поэтому «жиду» разрешено все.
Обрисовав программу действий врагов христианства, автор в главах трилогии, в которых он дал обзор исторических событий, нигде не отступил от поиска еврейской причастности к ним и еврейской ответственности за них.
Я намеренно не стала рассматривать яркие образы жида Соломона из «Скупого рыцаря», торговца Янкеля из гоголевского «Тараса Бульбы», шпиона Гершеля из повести Ивана Тургенева «Жид», хозяина постоялого двора Мойсея Мойсеевича из чеховской степи или характеристики евреев из книги автора «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Даля «Записка о ритуальных убийствах», из лесковской публицистической статьи «Евреи в России» или его рассказе «Жидовская кувырколлегия».
Анастасия Гор 21.07.2015 14:57 Заявить о нарушении