Новый дом. Глава 16

Он потряс флакон около уха. Потом взглянул на него, поднеся к свету ночника. Там было несколько капель - всё, что осталось. Часть их он подарит ей. Ева ещё была в беспамятстве, когда он принёс её в одну из комнат для гостей и здесь же расположил на мягкости постели. Она была чрезвычайно неожиданной, но премилой гостьей, которую он напоил бы этим снадобьем со своих же уст, но воздержался. Он лишь осторожно влил в её чуть приоткрытые губы это бирюзово-бледное лекарство. Но она ещё осталась неподвижной в своём точно магическом, глубоком сне. И Даниэлю, склонённому над ней, вслушивающемся в её сон, вглядывающемуся в её соблазнительную юную красоту, казалось, что всё, всё сладостно замерло вместе с ней, всё покрылось покоем. Всё - но не он.

Он опустил голову на чёрное облако её подола. Он говорил вполголоса. Он говорил в пустоту и поэтому - только то, что действительно желал сказать, но не мог не перед кем. Он говорил: "Девочка, я устал. Так бездарно, смешно, скучно уставать от себя. От ненависти к тому, что вместо тебя по земле ходит фантом с твоим лицом. Он свершил подвиг, он храбр, он победил зло, сверг тиранию. Он так остроумен, обольстителен, беспечен, что думается, ничто не может затемнить его взгляда. Он любит веселье, удовольствия. Он рождён побеждать и быть лучшим. На него необходимо равняться... Я убил бы его за ту ложь, какой он взял свою славу. Но очень иронично и глупо, Ева, что для этого мне нужно наложить руки на себя. И все знают только его - того двойника. Год назад на ток-шоу я рассказал им правду. Всё, всю подноготную. И они сначала колебались, но потом восприняли это за шутку и на этом решили. Они потом долго говорили о моей богатой фантазии и о моём умении заставить их трепетать. Вот так, девочка... Ева. Какое имя!.. После нашей встречи в галерее я знаю, что ты не была бы среди тех людей. Ты другая. Ты меня увидела. Только вот как?.."

И после этого он оставил её. Он бросил флакон с бедными, еле заметными остатками снадобья со звоном дальше по коридору, а сам пошёл на неподалёку находящуюся веранду. Он лёг на спину и прикрыл веки. Здесь он решил дождаться её пробуждения. 

Апрельская яркая луна обозначила его профиль бледным свечением, раскрасила кожу белизной фарфора.

На фоне каменной грубой стены профиль Кристиана выглядел воздушно тонким. Жемчуг кожи зиял призрачностью. Кисть вдумчиво бродила по холсту на мольберте. Он услышал скрип дверных петель за спиной. Обернулся.

- Что тебе? – спросил он резко у вошедшей, что заставила его на мгновение отвлечься. И он продолжил писать, то всматриваясь в натурщицу, находящуюся поодаль, то переводя горящие глаза на картину.

- Андерс рвёт и мечет. Снова ему насолил наш благородный принц. Лучше я предпочту общество гениального творца и его безмолвной натурщицы…  - равнодушно и ленно произнесла нежеланная гостья. Это голос Габриэль.  Кристиан слышал скрип бархата – она села на кушетку. И она говорила далее, но уже с налётом тревоги. - Сегодня я чувствовала сгорбленную старость... Только одна я видела сеть уродливых морщин на своей гладкой коже. Скоро нам понадобится новая погубленная юность…

Скулы Кристиана мелко заходили. На запястье его села трупная муха, что второй день была здесь. Он чуть дрогнул рукой. Она метнулась и начала кружить, матово поблёскивая сине-зелёной спинкой. Де Снор еле слышно и с чувством сокровенного спросил у Габриэль:

- …Я уйду в свою Вечность?
- Ты же знаешь, что я уже утеряла способность провидеть. Но тебя скоро не станет – это факт. До этого времени мне нужно успеть вернуть перстень Эсфирь. Она-то мне дарует навсегда молодость и красоту.

- Оставь её. Не тревожь. Ей больно. Она не хочет обратно, - мрачно и глухо вымолвил он, застыв сразу, как только услышал её имя.

- Скоро Даниэль отдаст мне рубин. Я более чем уверена! Рисуй, не останавливайся, Кристиан… - и Габриэль усмехнулась. Она знала, что Эсфирь выбрала Даниэля сама хранителем перстня. Она не может украсть его напрямую – тогда она воспротивится воле королевы и та её накажет. Приемлемый способ – это сделать так, чтоб владелец лично отдал рубин ей. Или в крайнем случае – раздобыть его посредством кого-то третьего. Но, уверенная в успехе своего предприятия Габриэль, не рассчитывала, что когда-то придётся прибегнуть к запасному варианту.

...Когда Ева очнулась, то смутно и туманно в голове её мелькали, мешались странные кадры. То возникала Габриэль в алом платье, то ослепляющие прожекторы, то Фелли с его кудрявой головой, то обрывки картин с последней выставки Кристиана. Она приподнялась. Огляделась… Вокруг всё было незнакомым. Когда она увидела свою полупрозрачную юбку и туфли на полу, то почти всё встало на свои места. Последнее, что она помнила, когда она ещё находилась на сцене – это визг пожарной сирены. То, что произошло между тем моментом и нынешним – загадка. Ещё прояснялась то, словно её куда-то везут. Точно она видела рядом с собой Даниэля.

Ева приблизилась неровным шагом к окну. Мидиана не видно. Только задний двор незнакомого ей дома с прудом и беседкой и ночная безграничная темнота. И ничего из этого ей неизвестно. Тишина. В комнате – две двери. Одна – в ванную, а куда другая – она не знала. Ева с огромной аккуратностью вышла из спальни. С одной стороны – длинный затемнённый коридор, где – ни души, а с другой – что-то вроде застеклённой комнаты, голубоватой от лунного свечения. Крадучись Ева прошла туда, скользнула мимо софы и прокралась к огромным  окнам. В отдалении был Мидиан, который она узнала по очертаниям. Шорох… Она повернулась в его сторону, замирая. И тут же черты её подёрнулись изумлением, а руки сами потянулись стыдливо прикрыть грудь. Даниэль медленно, но решительно поднялся с софы и молча пошёл к ней, стягивая с себя майку. Он небрежно повесил её на своё плечо и встал перед Евой. Рдея и не дыша, она боялась смотреть на него. Хрипловатый и низкий от усталости его голос:

- Убери-ка руки…

Ева невольно и жертвенно подняла блестящий взор и опустила дрожащие тонкие кисти. Он тут же надел на неё майку так, что она не успела опомниться. «Это как в футболе,» - ухмыльнулся он как-то неловко. Ева теперь отлично поняла, где она находится. Она в особняке Даниэля, напротив него и в его одежде. Удивительный расклад… Еву это и успокоило, и смутило. А ещё больше смутил её вид весьма недурного и ладного Даниэля, раздетого по пояс.

И пусть луна наносила на всё сияющую пудру, он видел, что Ева – в краске. Ему стало чуть неловко от того, что он её выше более чем на голову, старше на пятнадцать лет, а она такая совершенно маленькая по сравнению с ним, робеющая по-детски. Но он очень бы хотел, чтоб она после пережитого чувствовала себя  спокойно и комфортного, поэтому для начала промолвил: «Ты никуда на этот раз не сбежишь? Я сейчас вернусь. Накину что-нибудь на торс… Хорошо?» И Ева утвердительно покачала головой. И он спешно ушёл буквально на минуту.

Его футболка буквально висела на ней, как широкое бесформенное рубище. И ей казалось, что это самая лучшая одежда, которую она носила когда-то, пусть это самая обыкновенная вещь из простого хлопка скучно-серого цвета. Остался его запах - терпко-полынный с вплетением сладковатой корицы и отголоска почти что ладанного… Она упивалась этими сочетаниями и тем теплом, что осталось от него на ткани. Она боялась, что проснётся у себя, что всё это окажется грезой… Сумасшедшей, вулканически огненной грезой.

Десять лет. Это много. А перед Евой был тот же Даниэль, что так давно встретился ей в парке. Он не изменился, пронеся в себе глубокую тогдашнюю печаль, что и ныне вьюжила, рисовала ледяные узоры в его глазах. Это зима, которая не грозится загубить морозом. Зима, которая не предстанет белоснежным блестящим королевством. В нём она другая – покинутая, осиротелая и одинокая. В его взоре безмолвно играли хрустальные панихиды. Это она наблюдала, когда они оказались уже на кухне через несколько минут. Он присел на кухонный гарнитур и спросил у Евы:

- Как ты?

- Н-неплохо, - после паузы ответила она. Сейчас она выглядела очень строгой и непреступной, хотя ничто иное как стеснение и зажатость перед ним складывали такое впечатление. Растерянный ребёнок, создание беззащитное и хрупкое, та, которой никто не мог помочь в её беде – так её Дани охарактеризовал бы. Он замечал всё. Как она поджимает нижнюю губку, на которой рдела ссадина, как не находят покоя её руки, как бледность ещё не может покинуть её лицо после перенесённого потрясения. Он мягко пояснил:

- Здесь можешь чувствовать себя в безопасности. В смысле, не только на кухне, а вообще, в особняке… Так уж получилось, что я знаю обо всём этом кошмаре, что с тобой произошёл. Велор ещё знает и мой один друг. Собственно, мы и расстроили планы Андерса… И да. Чай?
- Я ничего не буду. Спасибо. За всё спасибо!.. Но мне кофе, если можно. Сколько сейчас времени? – пробормотала она сбивчиво.
- Часа три ночи. Самое время для кофе, - он улыбнулся добродушно. Ей хотелось кричать от восторга, когда она увидела эти очаровательные приподнятые уголки его рта.
- Тогда мне не надо кофе, - виновато отреагировала она.
- Ну, хорошо…
- Да, - и она ещё более сконфузилась. Даниэль присел к ней. Увлечённо он говорил: 
- Ты сговорчива. Мы подружимся. Теперь тебе придётся жить здесь некоторое время, если ты не хочешь опять попасть к Вуну. Он сюда не сунется.
- А если сунется?
- Уйдёт так же, как и пришёл. Этот особняк очень большой. Здесь можно даже на роликах кататься. Я пробовал. Так что места нам тут хватит. Это твой новый дом - назову так, если ты не возражаешь. Здесь ещё есть Вильгельм, но я познакомлю вас позже. И со мной живут котятки. Хочешь посмотреть? Идём!

И он взял её за руку и повёл из кухни. Её ладонь и тонкие пальцы были как тонкие лепестки лилий или перья в сравнении с его тёмной и жилистой кистью, на которой проступали вены. Он шёл спереди. Глядя на его широкие плечи, Ева поняла, что пойдёт за ним везде, а если иначе, то это будет уже не она.
В одной из комнат между пуфом и книжным шкафом стояла большая коробка. Они присели перед ней на колени, чтоб заглянуть. В полумраке подсвечников различалась необыкновенно пушистая пятнистая кошка, лежащая на боку, и четыре крошечных комочка, что перебирали лапками.

- Они пока страшные немного, - тихо промолвил Даниэль.
- Славные… - вкрадчивым шёпотом произнесла Ева. Мой герой впервые увидел, как она улыбнулась, чисто и умилённо. Но тут что-то сорвалось в ней. Она мгновенно заплакала. Сказались острые воспоминания о перенесённых безысходности и потерях, о чудовищно жестоком Вуне. А здесь даже к животному отношение лучше, чем у Андерса к людям. На осторожный вопрос Дани, что же случилось, она промолвила и с ужасом и с бесконечной благодарностью:

- Меня бы могло не быть сейчас…
- Но тем не менее! Всё заживёт. Кошмар уйдёт в прошлое. Знаешь, я не уверен, что что-то болезненное отступает быстро, но я знаю, что у тебя всё иначе.

Она вытирала слёзы, успокаиваясь. Рука её нечаянно задела ранку на губе, она с неприятным ощущением насупила брови.

- И это тоже заживёт. Это клюквенный сок. Это сравнение приелось на одном из спектаклей, в котором я играл… - как можно более отвлечённо сказал он.

- О, знаю, - просветлела она на миг.

- Странная там история, не правда ли?.. – начал было он и тут же прервался. После он отвёл Еву обратно в её спальню... И перед самым сном в голове его крутились, как завитки вьюги, строки из этой пьесы:

И всю ночь по улицам снежным
Мы брели - Арлекин и Пьеро...
Он прижался ко мне так нежно,
Щекотало мне нос перо!

Он шептал мне: "Брат мой, мы вместе,
Неразлучны на много дней...
Погрустим с тобой о невесте,
О картонной невесте твоей!"