Влияние

Юджин Дайгон        Влияние
Озеро выплеснулось на ковер с экрана. Голубая вода покрыла пол на несколько сантиметров, но ее глубина на глаз производила впечатление сорокаметровой. Махая крыльями, из телевизора вылетели белые лебеди…

Человек не заставил себя долго ждать – на тропинке послышались чьи-то шаги. Один.
Я выпрыгнул из кустов. Молодой мужчина остолбенел. Он сразу заметил топор. Страх в его глазах был прочтен мной, как разрешение. Я убил его одним ударом. О, этот сладостный миг, когда видишь свое отражение в зрачках жертвы, когда лезвие ломает кости и падают первые капли крови… Это был не удар, нет, это был полет, плавное скольжение. Так видел его я. Так я чувствовал, хотя на самом деле все произошло молниеносно.
Исчезаю так же быстро, как и появляюсь. Топор прячу в холщовую сумку.
По дороге домой в вагоне трамвая мне кажется, что все думают: «Он убийца». Вот я ловлю чей-то взгляд. Зачем ты смотришь? А, ты знаешь. Ты выдашь меня. Кто просил тебя смотреть? Ты умрешь, потому что я тебя ненавижу. С того момента, как ты посмотрел мне в глаза, ты – мой смертельный враг.
Обреченный выходит на первой же остановке. Но я все равно найду его. Он не уйдет от меня. Если бы мы были одни, я бы зубами вцепился ему в горло.
Три года назад я вдруг оказался один. Неважно, почему это произошло. Целую неделю я не выходил из квартиры, и не видел никого – ни единой живой души. Всю неделю я смотрел Эти фильмы, когда засыпал – мне снились сны. Я видел кошмары двадцать четыре часа в сутки. Всего тогда я посмотрел их часов сто пятьдесят. Я видел то, что мне надо делать. Я понял, как мне надо жить. И ни от чего больше я не испытываю такого удовольствия, как от этого занятия. Оно как-то заполняет унылость моих дней. Ночью я работаю только по вдохновению.

Открыв дверь, я увидел призрака. Они молчат и появляются время от времени, концентрируясь из темноты. Я их не пугаюсь, наоборот, я рад, что они разделяют мое одиночество. Они понимают меня. Когда мне хочется вызвать их, то это легко – стоит только выключить свет. Полумрак они тоже уважают. У меня всегда есть затененный уголок. Черные плотные шторы.
Когда я возвращаюсь, то в полутемном коридоре меня обязательно встречает кто-нибудь из них. Когда я ухожу, то оглядываюсь. Вижу, как зажигается в окнах тусклый свет и темная фигура машет мне на прощание, скалясь в лютой радости.
Вечерами я сижу только при нижнем освещении или в свете телевизора. Не люблю ярких, солнечных дней. Они слепят меня. Мне одиноко без моих призраков.
И гостей я к себе не вожу, потому что призраки мои похожи на жителей кошмаров, вдруг гости напугаются. Пугать я люблю, но терпеть не могу привлекать к себе внимание.
Закрываю за собой дверь. Призрак вгрызается в мою подставленную спину, но мне это не мешает. Вешаю сумку на крючок, предварительно извлекая из нее топор. Иду в ванну и мою его под струй горячей воды.
После убийства мне всегда хочется спать. Просыпаюсь я всегда бодрым и полным сил.
Ложусь на кровать. Кто-то с размаху вонзает мне в грудь кол, вероятно, осиновый, я чувствую, как этот кол проходит сквозь мои мышцы, раздвигает ребра и пригвождает меня к матрасу, но боли нет.
Сплю и вижу сон…

…Толстый человек лежит на диване. Они приросли друг к другу корнями-сосудами. Глаза человека закрыты. Но он смотрит на меня через камеру, висящую под потолком. Провода от нее вживлены в его мозг, а глаза атрофировались. Губы его шевелятся – он говорит со мной. Он рассказывает. И показывает – на экране компьютера, громоздящегося рядом с диваном на столе,  системным блоком, колонками и монитором.
…Давным-давно, в затерянных болотистых джунглях был сухой лесистый остров. На благодатной земле этого острова, в недрах которой, весьма неглубоко, покоились руды разных цветных и драгоценных металлов, алмазы, рубины, нефть, железо, ископаемая смола, природный динамит и другие неизвестные миру полезные ископаемые, росли сочные травы и огромные папоротники. Разнообразные плоды и отсутствие хищников делало эту землю крайне привлекательной. Ничего удивительного не было в том, что там жили люди. Кстати сказать, это место не просто являлось удобным для жизни. Здесь издавна водились духи, призраки, энергетические люди и прочие нематериальные существа. Несколько проходов в иномирные пространства, и даже в параллельные миры, похожие на наш, несколько инопланетных и иновременных баз сделало остров Меккой для колдунов, волшебников и вообще людей нестандартных. Зловонные трясины, испарявшие яд, крокодилов, тираннозавров и драконов, обитавших в этих трясинах, искривления пространства-времени, окружавшие желанный остров, мог преодолеть не каждый.
Один пророк, спасая свое племя от врагов, привел его на этот остров. Из этих-то аборигенов-дикарей и была вылеплена компактная цивилизация, обладавшая тем не менее, высоким потенциалом.
В короткое время они значительно подняли свой логическо-творческо-технологический уровень. Но такая масса субъектов неподготовленных и некоторая авантюрность отдельных гостей нашей планетарной реальности привели к мощнейшему побочному фактору. В людях пробудилось их темное, накопленное миллионами неразумных предков животное подсознание. Толща звериных инстинктов прорвалась сквозь тоненькую культурную пленку последних десятков тысячелетий, не выдержавшую усиленного воздействия со стороны несущих обширные цивилизованные напластования экспериментаторов.
Началось людоедство. Ученые, охваченные приступом обезьяноподобия, мочились на собственные труды. Гениальные скульпторы в беспричинной ярости разбивали свои великие творения. В бессильной злобе безумцы убивали друг друга. Но самое страшное началось тогда, когда черное наследие недавних дикарей слилось с отдельными отрицательно заряженными ноополями, проникшими в этот вселенский перекресток. Такие поля множились среди последователей абстрактного зла (к ним относились сообщества, порвавшие с гармоничным началом любви, и, следовательно, с путем достижения биологической гармонии). Поля же машинных разумных структур – приверженцев холодного абстрактного прагматизма – не несли никакой окраски. В конечном счете эти бесцветные поля вытеснили с перекрестного острова  и из сознания его обитателей все остальные. Но до этого бесчинство было полным: хватило и инквизиций, и переворотов, и гражданских войн, и восстаний, и сект, и жертвоприношений, и террора, и диктатур, и анархии – всего. В итоге мозги людей обессилели и стали избавляться от вредных раздражителей обоих полюсов. Власть перешла к роботам. Агенты машинных цивилизаций проникли на остров, и, под видом изобретателей-рационализаторов, наладили производство автоматов и компьютеров. Те же агенты пришли к власти под видом технократов, организовав рационал-социалистическую партию, ставшую единственной и вытеснившую государство. Граждан освободили от работы и вообще от всякой деятельности, оставив им развлечения. Поначалу крайне прихотливые и разнообразные, развлечения постепенно заменились одним - воздействием на различные органы чувств имитировались ощущения и впечатления как от невероятных приключений и фантастических событий, так и  от повседневной обыденности. Воспроизводство населения постепенно сокращалось, пока не прекратилось вовсе. С тех пор люди только умирали. Все существование сводилось к лежанию в уютном ложе. Все обменные процессы с внешней средой обеспечивались искусственно. Иллюзия активной деятельности и искусственная сенсорная нагрузка производились, словно в клетке для орхидей имени Матрицы. Полная имитация нормальной жизни. Все это сообщил мне последний представитель некогда многочисленного, гордого и независимого народа…

Другой сон:
…В его руках – вогнутая, заканчивающаяся острием сабля, клинок которой с обратной (выгнутой) стороны утыкан колючками, самая большая – в месте соединения с рукоятью. Эфес снаружи переходит в вогнутое же лезвие, также околюченное с обоих концов. Снизу к ручке приделан обоюдоострый штопор длиной со средних размеров нож.
У меня оружие попроще. Острая игла, без лезвий, но у рукояти – защитные двукрюкообразные лезвия с внутренней и с  внешней сторон. С внешней, правда, стороны, второй, одиночный острый загибающийся крючок образует эфесоподобную, не доходящую до конца защиту. Снизу рукоять утяжелена бронзовой шишкой. Игла без граней. Еще у меня мечещит. Им я и наношу рубящий удар. Противник тростью пытается отбить его, та ломается и я всаживаю почти метровую иглу прямо ему в горло. Он машет саблей, но парировать поздно.
Как я здесь оказался? Какой-то гений-придурок махнул отсюда в мою реальность. Я, как наиболее подходящий по всем параметрам (мы, наверное, абсолютные близнецы с ним, вплоть до печенок и селезенок) отправился на его место, даже без всяких там машин времени и прочих аппаратов. Могу теперь убедиться в действенности закона сохранения энергии. Когда я вернусь обратно? Тогда, когда ему заблагорассудится возвратиться.
Все это объяснил мне ассистент этого путешественника, вот он, лежит, пронзенный и истекающий кровью. Странные эти ученые – пол лаборатории у них завалено холодным оружием. Надо полагать, основная профессия у них – оружейники. А изготовление машин времени и прочих аппаратов – это их хобби.
Насколько я понял, это не только иное время, но и другое пространство, вроде бы параллельное нашему. А может, существовавшее до Большого Взрыва. Или после того катаклизма, который уничтожил нашу вселенную. Впрочем, эти времена, пространства, реальности, измерения и прочие вариации глобальных миров, оказывается, настолько переплетены и взаимосвязаны, что проникновение из одного в другое не представляет особого труда. Неожиданные мысли и образы, например – пришельцы из иных измерений, которые, впрочем, не более, как составляющие нашего пространственно-временного континуума. Или, например, мои призраки – тоже из той же серии. А реальности и вовсе могут быть созданы силой воображения.

…Я иду по пустой неширокой улице. Окна без стекол, но внутрь лучше не заглядывать. Вам никогда не приходилось видеть совокупляющихся призраков? А цунами комнатное (обычное или горящее)? А, наткнувшись на камеру трансгалактической телепортации и, открыв простую дверь, провалиться в щелочное болото, населенное змеекрокодилами? Или оказаться в эпицентре коагулированной пурги, когда лиловые шары величиной с вашу голову лопаются с сильной вспышкой и воздушная волна сбивает вас с ног, прямо под лапы завроида или мамонтоида?
Вдруг, проходя мимо телефонной будки, слышу звонок. Снимаю трубку. Чей-то противный шелестящий голос говорит:
-Сегодня ты сдохнешь.
Бросив трубку, иду дальше. Выхожу на проспект. Трамвайная остановка. Из ожидающих я один. Рядом только какой-то полунедоломанный робот мигает лампочкой и издает прерывистое гудение.
Подходит трамвай. Он больше обычного: раза в два выше, раза в три шире. Окна увиты вьюном, мелкими разноокрашенными цветами и гирляндами изящных фонариков, каждый из которых заключен в ажурный драгоценный футляр. Таким образом эта завеса почти полностью скрывает то, что находится внутри вагона. Только пробиваются изнутри сполохи мигающего радужного света.
Двери открываются. Я поднимаюсь по ступеням, держась за поручень. Внутри – мягкие кресла, причудливо кривящиеся краями, напоминающие срез амебы, обросшей ложноножками, идеально ровные плоскости столиков. В центре каждого стола – крошечный фонтанчик с малюсеньким бассейном. Мирное журчание воды, нежная музыка. И бассейн и струи подсвечены, так что служат одновременно светильниками. Еще на стальной решетчатой ферме, протянувшейся вдоль вагона, крутится связка прожекторов семи различный цветов. Другого освещения нет. Как нет и потолка – вместо него ночное небо (хотя на улице день – по крайней мере изнутри вагона виднеется вполне дневной город), с уходящей в бесконечность перспективой незнакомых созвездий. Это несмотря на то, что снаружи крыша видна. В этом небе что-то перемещается, летает, вспыхивает, идет на посадку. Вагон один, но по обоим концам внутри арки и анфилады, теряющиеся вдали.
Пассажиры произвели на меня самое благоприятное впечатление. Это или кукольнообразные гуманоиды, или добродушные, похожие на мягкие детские игрушки, негуманоиды. И в помине нет ужасных гуманоидоподобных Хищников или злобных Чужих.
Я сажусь в одно из кресел. На плечо мне ложится розовая пластмассовая рука.
-Ваш билет? – голос мультяшного человечка.
Смотрю на руку у себя на плече. Она вдруг темнеет, покрывается морщинами и мелкой щетиной, но еще раньше, ломая лаковый маникюр, прорастают когти. Голос, уже слышанный мною по телефону, повторяет вопрос:
-Ваш-ш билет?
Поднимаю глаза на говорящего – Контролер. Оскаленный клыками рот, синяя форменная фуражка с кокардой со скрещенными костями и черепом, налитые кровью глаза, крючковатый нос, острые волчьи уши, кожа такая же морщинистая и шерстистая, как и на руке, лежащей на моем плече. Второй рукой он держит удостоверение. Там, под печатью – фотография его поганой морды.
Аналогичная перемена произошла и с пассажирами. Все гуманоиды превратились в  гуманоидоподобных – обзавелись львиными, змеиными, собачьими пастями, хвостами, клешнями, рачьими глазами, муравьиными усами, ногочелюстями насекомых, скрежещущими протезами и скрипящими локаторами на макушке, свето-сигнальными системами и фотоэлементами на рожах.
-Без-ш-билетник-ш, - шипит Контролер и отвратительно хрипло смеется. – Плати ш-штраф-ш.
-Я не знал, что нужен билет, - возмущаюсь я. – Где написано, что нужен билет?
Пассажиры злобно загалдели. Заревели превратившиеся в ужасных чудовищ негуманоиды.
-Тихо, - поднял руку, до того лежавшую у меня на плече, Контролер и взял обоими руками удостоверение, раздувшееся и превратившееся на моих глазах в толстый раскрытый том. Пассажиры притихли.
-Незнание правил не освобождает нарушителя от ответственности, - прочитал Контролер, снял неизвестно когда появившиеся очки и закрыл книгу. На ее темно-зеленом переплете было написано золотыми буквами: «Краткий свод всеобщих правил».
-И какой же штраф я должен заплатить? – спросил я.
-Такие штрафы, как твой, у нас платят кровью, - ответил Контролер и протянул мне шприц, от которого отходил тонкий прозрачный шланг, местами, как и шприц, покрытый налетом бурой грязи. Я посмотрел на заржавленную иглу, на окружающих, и поразился, как они изменились. В отличие от них, трамвай остался неизменным. Выгнать бы их всех к чертовой матери, и все стало бы, как прежде…

Все исчезло. Я проснулся.
Интересно, чем у них платят другие, более крупные штрафы? Очевидно, способностями, талантом, умом, какими-то личными качествами характера, рассудком, жизнью, мечтами. Или ушами, зубами, пальцами, конечностями. За неправильное пользование лифтом у вас вырвут сердце. За ошибочно нажатую кнопку выколют глаз. За крамольную мысль вас накажут ампутацией головы. Чтобы вы поняли всю преступность своего поступка, своих действий, своей жизни. Поняли и исправились. А полностью исправленные преступники – это покойники. Мертвецы – самая законопослушная категория граждан. Они никогда ничего не нарушают. Ваше существование – это нарушение, проступок, оплошность. Поспешите эту оплошность исправить.
Но даже если вас не накажут, просто скажут: «Это грех, этим можно навлечь на себя несчастье», - все, несчастье будет. Его вам обеспечит энергетическое поле предупреждающих. Они-то верят в то, что совершенное вами грех. И за него вам будет ниспослана кара. Они воздействуют на ваше энергетическое поле. Это воздействие и приведет к вам беды. Потом они скажут: «Сам виноват». Или удивятся, откуда в вас вдруг появилось зло. Известно откуда – в вас вселится демон. «Мы сами вселили, мы, обряды соблюдающие и греха берегущиеся. Мы же останемся воплощением святости. Разве мы накачали вас злом? Мы ничего не делали подобного. Наоборот, мы вас предупреждали. А вы не послушались». Вот так они и рассуждают.
А вы впитываете зло, словно губка. Впитываете из елейных улыбок, из страдающих «из-за тебя» глаз. Возможно. Что в других условиях вы впитывали бы любовь.
Но вы не такие, как все. И поэтому вы проклинаете осудивших вас и иже с ними. И убиваете их, возвращая их обществу все сполна.
Вы не желаете быть отстойником, разрядником отрицательных накоплений.
Бойтесь осуждения. Судящие молча убивают вас, даже если их суд обращается лишь в слова или вовсе безмолвен.
 Впрочем, при чем здесь влияние.
Это начиналось изнутри. Еще в детстве я, вставая ночью, подходил к зеркалу и в ужасе не мог от него оторваться. Лицо в нем было не мое. Я пытался улыбнуться, но получался лишь уродливый оскал. Я видел вместо своих глаз непонятные звериные, плотоядные. Я видел голову, огромную по сравнению с маленьким телом. Днем голова в зеркале была моя, нормальная. Меня всегда тянуло к зеркалу. Я мог придать лицу выражения ненависти, страха, сделать свое изображение хищником-убийцей или очаровашкой. Пристально смотря на свое изображение, я заставлял свои зрачки быстро расширяться. Мне было страшно. Я боялся того себя, что был в зеркале. Я вводил сам себя в гипнотический транс. Отпуская руки, я чувствовал, что они превращаются в крылья и махал ими. Я представлял, что ногти – это когти. И в самом деле видел когти, приближающиеся к жертве – ко мне. Я чувствовал, что мое изображение сейчас набросится на меня. Я представлял, что зубы – это клыки. Это было не мое отражение, а демон, сидящий внутри меня. Он занял место моего отражения. Он делал все, чтобы я стал таким, каким вижу себя в зеркале. А теперь я и есть такой. Я сам стал этим демоном, мечтающим убить кого-нибудь. Кто спит в соседней комнате? Взять кухонный нож и распотрошить их? Делаю это в своем воображении. Пока я удовлетворен этим.
Так постепенно я стал инородным. Теперь я уже не человек. Может, человек во мне и был, но демон убил его.
Еще в детстве я спал днем. А ночью играл с зеркалом. Сейчас я тоже сплю днем. А ночью играю с топором или еще с чем-нибудь. Там, на улице. Ведь это так приятно, чувствовать себя зверем. Первозданность ощущений прочищает мозги, убирая все наслоения веков. Были проблемы – они смыты волной страха и удовлетворения остротой содеянного.
Вы навязали мне свою жизнь. Вы насилуете меня своими законами и нормами. Вы – все. А я – один. И я буду мстить каждому из вас отдельно, пока мне не надоест это отсутствие масштаба. А там будет видно. Власть… Войны… Геноцид человечества. Я найду себе помошников, таких же, как я. ( Один призрак вцепился мне в шею, другой с размаху всадил мне секиру голову, пробив и череп, и располовинив мозг – хорошо все-таки, что они не реалньные.) Вы навязали мне все – возможности, потребности, место, время, воздух. Я раздавлю вас тем, чем вы объединяетесь. И когда каждый останется один, тогда и будет видно, кто есть кто. На что каждый станет похож без веры, с оборванными связями. Вы – общество, ну так посмотрим, чего стоит каждый из вас вне толпы. Вы навязали мне ее, а я навяжу вам полное одиночество. И вокруг будут такие же одинокие. А к этому вы не привыкли. Зато для меня это идеальная форма общественных отношений.
Временами мое богатое болезнями воображение прорывается в окружающую действительность и я не различаю, что существует на самом деле, а чего нет. Что вижу я, а что – мой демон. И тогда призраки становятся материальными, а люди – придуманными. Вот с потолка светящимися каплями пролилась лампочка. Вот оплыл мой стол, словно восковой. В лужу расплавилась стопка книг. Кто-то зеленовато-корявый, мшистый и пупырчатый, в хоккейной маске Джейсона полез в окно, разбив стекло и разломав оконный переплет. Вот в полуметре, в углу, вспыхнула микроскопическая сверхновая. Рождается образ в подсознании, а он вдруг воспринимается как видимый глазом. Лежишь в постели, в полусне, неудобно, рука подвернулась. Мысленно даешь ей приказ: «Распрямись». И видишь, как она выполняет его, вытягиваясь вдоль подушки. Точнее, чувствуешь это. Но не проходит нисколько времени, и ты понимаешь, что так и лежишь на затекшей руке. Этот круг повторяется бесконечно.. Бодрствования нет, есть только полусон. Говоришь человеку: «Ты мне снишься, я ничего не имею против тебя, но сейчас я вырву тебе сердце. Не обижайся, ведь это только сон. По-настоящему я так не сделаю». И просыпаешься, стоя, над трупом. Делаешь шаг и опять засыпаешь. Что это было, сон, или явь? Какая разница, если все смешалось, разрушило границы и объединилось в одно целое.
И когда человек еще пробивается в тебе временами, ты не веришь ему. Но используешь его искренность, потому что невозможно притвориться человеком, нужно быть им. Ты входишь в доверие, а потом твой демон говорит человеку: «Ты свободен, парень», - и разворачивается во всей своей красе. Такой вот безобидный симбиоз.

Вхожу в туалет. Лампочки здесь нет. На унитазе сидит призрак. Бью его рукой по жуткой морде и он проваливается прямо сквозь крышку с сильным всплеском. Смываю. После призрака остается смрад.
Теперь я приспособился дышать этим воздухом. Если доведется глотнуть чистого, то им-то я и отравлюсь. Зато по уши в дерьме прекрасно буду себя чувствовать. Поднимаю крышку унитаза и долго мочусь. Закончив, снова опускаю ее.
Иду мыть руки. Включаю воду и набираю ее в ладони. Поднимаю их так, что кран оказывается под водой и начинает гудеть. Опускаю руки – тишина. Поднимаю – гудит. Это водопроводный дракончик стремится вылезти наружу через единственный работающий ночью выход.
Наконец, он вливается мне в руки, и я беру его в рот. Полощу им зубы, потом горло, затем выпиваю. Он зарядил мои резцы и клыки, прочистил глотку и пищевод и сейчас бурчит в животе. Он готов переварить все, что попадет туда. Когда я пойду в туалет в следующий раз, я его выпущу. Надо только не забыть и не слить его где-нибудь на улице, в парке или у реки. Он домосед и не очень любит плыть по открытым водоемам, испаряться, проливаться дождем куда попало. Через грунт он тоже терпеть не может просачиваться. Но уж вовсе он не переносит попадать на твердые сухие поверхности. Да и вообще, городские с природными не в ладах. А природных в последние годы теснят техногенные. Их в обилии выбрасывают трубы, стоки и реакторы. Мировая война давно уже идет, это нам только кажется, что ее нет. Раньше природных облачных драконов было больше. У них даже существовали собственные города – в атмосфере, в гидросфере и в литосфере. Даже замки у них были. Они больше летали, но и плавали, и просачивались, и пропитывались. Даже огня не боялись. Хотя в огне для них – смерть. Я думаю, радиационные драконы победят всех остальных. И выхлопных, и сливных, и нефтяных. И уж тем более природных. Так что водопроводного я понимаю – чего уж в войны-то соваться? Лучше уж отсидеться под водой, в глубокой трубе. А радиационные победят. Они ведь не изменяются, переходя из одно среды в другую. У них энергетическая форма существования. Но, в отличие от электрических, живущих в проводах и электроприборах, они вездесущи. Электрического выключил – и все, они однодневные. А радиационный так просто не уйдет. Он проберется внутрь, в самую глубину, и ничто тебя не спасет. Плотных и толстых слоев, они правда, не любят, но и без этих слоев им раздолье. Большинство этих драконов спят – в ракетах, бомбах и на АЭС. Но когда они проснуться…
Всякое ведь может быть. Может, люди сами их разбудят, а может, и нет. Но когда они вырвутся на свободу, то не оставят ничего, кроме себя. В том числе и ничего живого. И вообще ничего инакомыслящего. Тем более, инакотщащегося.
Сильный дракон способен убить. А слабый только изменит тебя и все твое потомство. Сначала внутренне, а потом и внешне. И все измененные попадают под драконью власть. Власть залезшего внутрь дракона. Сейчас это – почти уже все человечество, кроме каких-нибудь дикарей. И все оно выполняет драконью волю. Другое дело, что драконы разобщены и интересы их разнонаправлены.
Так что я предпочитаю спокойного, тихого и почти незаметного водопроводного дракончика. С ним, по крайней мере, можно договориться. Он свой, домашний.
Я высморкался в платок. Кстати, сморкаться тоже надо осторожно, потому что не долго и высморкаться насмерть. Каждая сопля связана с внутренностями, а они у нас теперь плохо закреплены.
Один вот сморкнулся так сильно, что подавился собственной кишкой. Она застряла у него в носоглотке. Лежит тело на куче внутренностей – их через рот у него вырвало (блевать тоже надо осторожно – чуть рыгнул, а они уже и полезли!). На куче – голова. Из носа и изо рта тянутся толстые сосуды. Само тело сморщилось, как будто воздух из него выпустили. Уголок рта надорван (печень не проходила), из него течет тонкой черной струйкой кровь. Она уже залила весь пол совмещенного санузла. Такой вот натюрморт.

Почему я мщу всем этим нормальным? А кто сказал, что они нормальные? Мир сам не знает о собственной жестокости. С самого рождения он убивает в человеке все самое лучшее. Руками других, взрослых. Они считают, что раз они старше, то мудрее. Между прочим, человек рождается с определенным количеством нервных клеток, которые потом отмирают. Больше всего их отмирает в первые годы жизни. А ведь считается, что чем этих клеток больше, тем сложнее нервная система. Поэтому дети многое чувствуют лучше, чем взрослые. Я не убил еще ни одного ребенка. Зачем? Убивать здоровых – преступление. Немногие из них сохранят свою чистоту. Я – санитар. Я выбраковываю уродов. Я открыл бы для них морг, но у меня нет лицензии. Я мщу им за то, что они во мне уже уничтожили. Я истребляю их для того, чтобы то, что еще осталось во мне.
Кто сказал, что они люди? Они – глупые роботы, необходимые для создания материальных благ. Они созданы для обслуживания тех, кого они содержат в сумасшедших домах и детских садах. Иногда они зарываются  и тогда их приходится учить знать свое место. Они и так знают его. Все эти империи, республики, рэйхи, союзы, лагеря… Все это – технические структуры. Разве может человек отказаться от мечты? На это способен только робот. Я – техник-смотритель. Время от времени отключаю неисправные агрегаты.
Кто сказал, что пришельцы не вступали в контакт? Зайдите в любую психушку – там находятся полноценные представители человечества. Они со всеми пришельцами на короткой ноге. И тарелки садятся именно туда. А санитары и врачи не замечают. Разве они в состоянии отличить землянина от неземлянина? Для них все они одинаковые. Все психи. Все маньяки. Все гении.
Гениальность – это низшая ступень развития разума. Все, что до нее – недоношено.
Люди развиваются от сложного к высшему. Роботы – от сложного к простому.
Посмотрите в глаза первому встречному. Если нет в них благородного огня безумия, значит, перед вами андроид.

Почему я сумасшедший? Это вы меня таким сделали.
Вы ни сном, ни духом?
Все равно вы. К тому же незнание вины не освобождает от наказания.
Так умирайте же, мрите, дохните!
Топор, нож, воздух, вода, промышленные отходы, наркотики, войны, террор, революции, ядерный взрыв – все плоды моего безумия, оружие возмездия.
Вы сдохнете, а я и не живу. Вот так.