Из чего я состою

Когда я позировала, сестра Майя, чтобы мне не было скучно, читала мне Жуковского. Она знала наизусть множество стихов, и я слушала их с придыханием, потому что это были страшные завораживающие стихи.

Когда в сёлах стемнеет,
Смолкнут песни селян,
И седой забелеет
Над болотом туман,

Из лесов тихомолком
По полям волк за волком
Отправляются все на добычу.

Волки церковь обходят
Осторожно кругом.
В двор поповский заходят
И шевелят хвостом.

На селе водят ухом
И внимают всем слухом,
Не ведутся ль там грешные речи.

Ты двенадцать картечей
Козьей шерстью забей
И стреляй по ним смело.
Первым рухнет волк белый,
А за ним упадут и другие.

На селе ж, когда спящих
Всех разбудит петух,
Ты увидишь лежащих
Девять мёртвых старух.

Впереди них седая,
Позади них хромая,
Все в крови. С нами сила господня.

Ещё она пела мне песни, романсы и арии из опер. Любимая опера была Снегурочка.

Я переживала за Леля, Снегурочку. Жалко было Купаву, Мизгиря. Внутри сладко замирало, когда она пела.

Лю-ублю-у -и-и-та-аю.
О-от сла-адких чу-увств любви.
Прощайте, все подру-у-женьки.
Про-ощай, жений мой ми-илый.

О-о, ми-и-илы-ый, мой,
Тва-ая-а-а, твоя.
После-едний взгля-а-ад,
Тебе, мой милый.

Или как Мизгирь её торговал.

На тёплом синем море
У острова Гурмыза,
Где волны плещут пеной
О камни скал прибрежных,

Там на дне морском
Жемчуг чудный есть.
Водолазов я
Посылал на дон.
Одно зерно достали мне.
В царей венцах такого
Не сыщешь, хоть искала б.
Возьми бесценный жемчуг,
А мне любовь отдай.

Дома могло быть есть нечего, и я бегала на угловое кафе, мы жили на Рождественке напротив Архитектурного Института.

А там ко мне обязательно подходил какой-нибудь студент художник и предлагал меня написать. Я рассказывала об этом сестре, и она сердилась. - Обойдутся! Тебя есть кому писать!

Я рассматривала себя в зеркало и удивлялась. Я себе не нравилась. Белёсая такая. И глаза, и волосы, и даже брови.

Я спрашивала у Майи. А зачем меня писать? Я же некрасивая. А она отвечала. - У тебя выразительное лицо.

Вот Лёлька, подруга еврейка, красивая. Чёрные волосы, чёрные брови, и...чёрные усики, которые они с мамой ходили выжигать электричеством.

Лёлькина сестра говорила, что, когда мы вместе, мы контрастируем, и я понимала, что Лёлька на моём фоне выглядит еще красивее.

Я была в папу. Мама была молодая и красивая, а папа был старый рыжий профессор.

Папа периодически кричал на маму. Я потом узнала, что это он от ревности. Ещё Майя во время позирования читала Евгения Онегина, Есенина, Блока. Много чего.

Взглядывала на меня из-под ресниц и читала.

Эта кровать была когда-то модной
И ослепляла всех конструкцией мощной.
Кровать свою хозяйка обожала.
Она любила здесь и здесь рожала.

Но дочка выросла и вскоре замуж выскочила.
И про кровать иное мненье высказала.
И рядом с вырезками из журнала Польша
Кровать, конечно, выглядела пошло.

Она им жить своим присутствием мешала.
Её четыре золотые шара...
О те шары! Надменные, литые.
Тогда пошли на хитрость молодые.

Старуху как-то раз из дома выпроводили.
Кровать сломали и на свалку выкинули.

Пришла старуха, выронила сумку.
В глазах её потухших было сухо.

Мне рассказали, что ночами медленно
Старуха бродит среди стильной мебели,
В руке сжимая дорогую малость.
Один из тех шаров. всё, что осталась.

Кватрира была большая. Сталинская квартира. С высокими потолками и огромной кухней.

Когда Майя вышла замуж за студента художественного училища, где она училась, они сделали из кухни мастерскую и перекрасили её в нейтральный свело-серый цвет. Чтобы фон не мешал.

А летом, когда мы с сестрой оставались одни, она предлагала мне раздеться, бегать по квартире и кричать во всё горло. В этом что-то было.

Ещё она пела Окуджаву

За что ж вы Ваньку-то Морозова.
Ведь он ни в чём не виноват.
Она сама его морочила,
А он ни вчём не виноват.

Он в новый цирк ходил на площадь.
И там циркачку полюбил.
Ему б чего-нибудь попроще.
А он циркачку полюбил....

Когда Майя переехала от нас... Муж к тому времени погиб в самолётной катастрофе. Он возвращался с Африки с художественной выставки. (он там что-то организовывал) Майя плакала спокойно. Просто слёзы катились. Она сказала: Это, как Родину потерять или когда палец отрежут, больно.

Так вот, когда она переехала от нас, мы с мужем ездили к ней, и она нам включала Хаванщину.

И пела. Мы обнаружили, что наши голоса похожи, как две капли воды и стали петь вместе У моря, У самого моря, Где чайки летят на просторе... А Виталий (это мой муж) записывал.

А когда мы прослушивали, то, кроме наших голосов, которые сливались воедино и получалось красиво, звучал ещё еле слышно приглушённый голос, непонятно откуда взявшийся.

Мы записывались ещё раз. То же самое. Потом ещё. Опять голос.

Пока мы не разгадали. Её маленькая дочка, которая играла в углу, тихонько нам подпевала.

Майин муж Анатолий был спортиный и жизнерадостный. Он мне говорил: Если бы ты была постарше, я бы на тебе женился, а не на Майке. Я смотрела на него заворожённо, а он продолжал: Вон ты какая! Если палец к щеке приставить, то хлынет кровь.

Я переживала, что я была крепкая такая плотная. Я хотела быть субтильной, бледной немощной.

Ещё Майя пела Новеллу Матвееву.

Какой большой ветер
Напал на наш остров
С домов сорвал крышу,
Как с молока пену.
И если гвоздь к дому
Прижать концом острым,
Без молотка сразу
Он сам войдёт в стену...

и ещё

Любви моей ты боялся зря.
Не так я страшно люблю.
Мне было достаточно видеть тебя.
Встречать улыбку твою.

А если ты уходил к другой,
Или просто был неизвесно где,
Мне было достаточно, что твой плащ
Висел у нас на гвозде.......

Самыми любимыми ариями были:

Песня варяжского гостя из Садко

О скалы грозные дробятся с рёвом волны.
И с белой пеною, крутясь, бегут назад.
Но твёрдо серые утёсы
Выносят волн напор, над морем стоя.......

Песня индийского гостя

Не счесть алмазов в каменных пещерах.
Не счесть жемчужин, в море потаённых,
В далёкой Индиииии чудес...............

Лёльку тоже рисовали раза два, но меня всегда. Майя говорила, что у меня сократовский лоб, и чтобы я прикрывала его чёлкой.

Я была в папу, а она в маму. Но когда я выросла в девушку, стала носить пучок, ко мне на улице подходили незнакомые люди (из Архитектурного института) и начинали говорить со мной, будто я Майя.

Что ли мы сделались так похожи. И волосы у меня потемнели, не сильно так, но уже не была "белая, как лунь"

Стихи и песни, которые я здесь привожу, я пишу из головы, так что могут быть неточности, но вряд ли, они у меня засели намертво.

Очень трогало про девушку

Мерлин, волшебник мудрый,
Был в девушку влюблён.
Красою рыжекудрой,
Как солнцем опалён.

Но девушка Мильена
Осталась холодна.
Смеялась откровенно
Над страстью колдуна.

Тогда на всречу ветру
Мерлин плащом вздохнул.
Дождём разлился щедро
И молнией сверкнул.

Но девушка смеялась,
Промокнув до колен.
И молний не боялась
И не попала в плен.

Не стало прежней мощи
Совсем у старика.
Он спит в зелёной роще.
Он сладко спит века.

Всё тише сердце бьётся.
Всё глуше старый сад.
А девушка смеётся,
Как триста лет назад.

У меня есть, по-моему два портрета. Остальные у сестры. Побывали на выставках. Она преподаёт в Училище. Студенты её обожают.

Она - пишущий преподаватель. Летом в деревне, если она не попишет один день, она не в духе, и к ней лучше не подходи.

В детстве, когда она говорила о своей любви к лесу, я недоумевала и думала, чего его любить. Лес, как лес. Я даже пробовала его повнимательнее, но ничего не получалось.

А щас я балдею от... леса, озера, неба... Всё это втягивает меня в себя, и я... наверное, это называется, медитирую. я ощущаю себя частью всего этого. И я так же прекрасна, как и ВСЁ ЭТО.

Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали.
За ворота башмачок,
Сняв с ноги бросали.
Снег пололи под окном.
Слушали. Кормили
счётным курицу зерном.
Ярый воск топили.
В чашу с чистою водой
Клали перстень золотой...

А вот это из Жуковского  Майя то декламировала, то пела

Есть Озеро перед скалой огромной.
На той скале давным давно
Стоял могущественный замок,
И громадой тёмной прибрежны воды омрачал.
И в замке том...