Екатерина Вильмонт о дамском романе

     Третьим представителем российской женской прозы, с которым довелось  познакомиться, стала Екатерина Вильмонт. Выбрала  потому, что её книги занимают в городской библиотеке целую полку. Не поленилась и пересчитала — 38 штук.  Взяла самую зачитанную: читают, значит, интересная.  Название показалось  вымученным: «Два зайца, три сосны». Поставила было назад, но решила  посмотреть тираж, оказалось 20 000, и это - дополнительный тираж.   Со столь востребованной книгой расстаться не смогла.

     - На один вечер, - усмехнулась библиотекарь, кивая на книгу, довольно толстенькую на вид. Немного удивлённая, я начала листать. Точно, на один вечер: бумага на вид газетная, но гораздо плотнее, а самое интересное — текст напечатан через полуторный интервал. Бизнес, это просто бизнес, и ничего кроме.

     Итак: Екатерина Вильмонт «Два зайца, три сосны» Москва  АСТ Астрель, 2007.  Все цитаты привожу по этому изданию.


     Едва начав читать, поняла, как мне  повезло: главная героиня романа оказалась модной писательницей.  «Вот здорово  будет хоть одним глазком подглядеть, как рождается современная женская проза!» - радовалась я. После десятка прочитанных страниц радость  потускнела: в текст, написанный от первого лица, оказался вставленным кусок, написанный от третьего лица, потом снова от первого лица страниц двадцать, и опять  страница от третьего лица - выглядело нелепо.

      - Похоже, автор не совсем в ладах с композоцией, - промелькнула крамольная мысль.

      И тут я явственно услышала раздражённый голос моего будущего   читателя: «Можно  не знать всех этих тонкостей и  писать талантливо!»

      - Можно, - мысленно ответила я моему читателю. - Если писать талантливо.

     Не буду касаться языка, стиля, речевых шероховатостей. Позволю себе лишь вот эту цитату:  «Она свернула с шоссе на боковую дорогу, узкую, заросшую лесом» (стр.98). Где же тут элементарная логика? Любой здравомыслящий человек понимает: лес растёт десятилетия. И место, где он вырос, можно назвать только одним словом - «лес». Какая уж тут дорога?


     Итак, главная героиня повести - москвичка Олеся Миклашевская тридцати девяти лет архитектор по образованию, а ныне успешная писательница. С мужем в разводе, подрастает сын, личной жизни в настоящий момент никакой, но в прошлом — бурный роман с бывшим начальником, архитектором Дмитрием Миклашевичем (созвучие фамилий в повести обсуждается не раз, что в художественном плане ничем не оправдано).
 
      У главной героини есть верная подруга Лера, а у той - муж Гриша. Но если образ Леры хоть как-то очерчен, то муж — просто белый лист размера А-4 с надписью: «Гриша»: ни портрета, ни хотя бы небольшой  характеристики — ничего: выпивает, закусывает,  изредка говорит что-то банальное, и только к концу книги из реплики его жены мы узнаём, наконец, что он успешный адвокат и помог знакомому решить какую-то проблему.

    Гриша не исключение, образы многих героев повести не прописаны,  неубедительны, недостоверны.  Вот, например, как автор знакомит читателей со свёкором главной героини: «Владимира Александровича я увидела издали. Он стоял, приложив руку козырьком ко лбу, и вглядывался вдаль. Тёмных очков он не признавал. Для своих семидесяти двух выглядел он превосходно» (стр.182). Зачем понадобилось замечание о тёмных очках?  Разве оно как-то способствует раскрытию образа героя?

     Свёкор Олеси — музыкант, профессор мюнхенской консерватории. Он должен быть творческим, интересным,  культурным человеком. Однако автор не удосуживается привести никаких подтверждений этому,  мы даже не знаем, что именно преподаёт герой - просто профессор. В повести встретилось только одно предложение на эту тему: «Владимир Александрович так много знал об истории этих в высшей степени музыкальных городов [имеются ввиду Зальцбург и Вена] и умел так интересно рассказывать, что мы с Гошкой слушали его буквально раскрыв рот». (стр.195)  Убедительно, не правда ли?

     Отвлекусь немного и скажу, что как читатель я  абсолютно не сомневаюсь  в достоверности мыслящего пса Шарика, верю и в то, что он научился читать по вывескам, верю  всему, о чём написал великий Булгаков. А вот профессор мюнхенской консерватории для меня, уж простите великодушно, пустое место, потому что автор не сумел сделать его  образ художественно убедительным.

    Впрочем, вопрос о художественности, как мне кажется, не следует адресовать  вышепоименованному  автору.  Попробую это доказать.

     Главная героиня — архитектор, декоратор — купила и отделала по своему вкусу  квартиру. Тут бы госпоже Вильмонт дать описание интерьера, ну хотя бы пару-тройку выразительных штрихов, чтобы читатель поверил: да, квартира  отделана очень здорово. Однако вот что мы читаем: «У тебя красиво! - воскликнула она, едва войдя в квартиру.
     Мне было приятно. Я горжусь своим жилищем, в которое вбухала немало собственной фантазии и денег, тоже, слава богу, собственных» (стр.73).

       Вот как Олеся описывает дом своей сестры: «Дом был чудесный, настоящая вилла с бассейном и роскошным садом» (стр.75).  А так она видит дом Миклашевича: «Он был холодным, безжизненным, хотя являл собой образец современной архитектуры и дизайна» (стр.260).  Скучно, формально, неубедительно.

     А как в повести обстоит дело с пейзажами? Вот бы где автору блеснуть мастерством! Приведу примеры (главная героиня прилетела в Германию): «Погода стояла тёплая, светило солнышко, вокруг было красиво, по-европейски уютно и мило» (стр.182), «Словом, я побрела по любимым мною мюнхенским улицам, никуда не торопясь, ни о чём не думая, просто наслаждаясь жизнью. Через два часа я, накупив всякой нетяжёлой ерунды, решила передохнуть в кондитерской, а потом с новыми силами побрела дальше» (стр.189), «Мы успели съездить в Зальцбург, показавшийся мне поистине сказочным городом, переночевали там и на два дня смотались в Вену» (стр.195).

     Вот героиня на Канарах: «Потому что когда я утором вышла на балкон, увидела океан, пальмы внизу, я почувствовала, что жизнь и впрямь только ещё начинается» (стр.297); «Побыв на пляже два часа, пошла в отель, взяла напрокат машину, набрала проспектов и путеводителей и решила для начала поездить по ближайшим окрестностям. Машина оказалась совсем новенькая, с открытым верхом, и я испытывала немыслимое удовольствие от езды. Воздух чистый, морской. Я безумно, до идиотизма нравилась себе — самостоятельная сорокалетняя женщина прилетела отдыхать на Канары... просто прелесть что такое!» (стр.298-299) и ещё: «Набрела вдруг на прелестную площадь, выложенную мрамором, а рядом обнаружилась удивительной красоты улица, один её конец упирался в гору, а другой выходил к океану, тут тоже сплошь были магазины и рестораны, но уже рангом повыше. Мне всё ужасно нравилось» (стр.299).

        Вообще-то это дело автора  -  описать улицу так, чтобы читатель воскликнул: «Удивительной красоты улица!», но наш автор этого, очевидно, просто не умеет, поэтому и рассыпает во множестве такие определения как «немыслимое» (удовольствие), «прелестную», «мило», «красиво», «ужасно» (нравилось).  А это просто банальная безвкусица.

    Показателем уровня мастерства писателя  служат присутствующие в тексте художественные детали. Прошу прощения у тех читателей, которые лучше меня знают, что такое художественная деталь, но всё же приведу определение замечательного филолога А.И. Горшкова*: «Деталь — это художественная подробность, которая призвана представить изображаемый характер, картину, действие, переживание в их своеобразии, неповторимости. Деталь — что очень важно — может заключать в себе большую смысловую и эмоциональную информацию».

     Подробностей в повести хоть отбавляй, особенно, когда дело касается еды:
  " - О, икра!               
    - Я помню, ты любишь...
    - Обожаю! А это что?
    - Фруктовый хлеб, вот с этим сыром очень вкусно. Тебе выжать апельсиновый сок?
    - Нет, я пью только морковный...» (стр.74);               
  «Обед был чудесный — протёртый овощной суп, необыкновенно нежный и вкусный, жареная свежая рыба и какой-то фантастический десерт со взбитыми сливками» (стр.110); «У меня от голода кружилась голова, и я набрала еды — сыр, яйцо, блинчики с вареньем, йогурт, фрукты» (стр.298)...  Герои повести — люди обеспеченные, покушать любят, это  понятно с первых страниц повести, зачем же постоянно дублировать подобные сцены? Согласитесь, что   блюда и продукты, столь часто перечисляемые на страницах повести, вовсе не художественные детали, несущие в себе важную смысловую и эмоциональную информацию, а просто  бессодержательный словесный хлам.

     Но, может быть, не владея в совершенстве формой, госпожа Вильмонт компенсирует этот недостаток  содержанием? Хотя где она,  черта, разделяющая форму литературного произведения и его содержание?

     Обратимся к содержанию. Вот главная героиня обдумывает свой очередной роман о любовных и творческих исканиях актрисы: «У моей Марины голова шла кругом, ещё бы, два зайца [имеются в виду любовники героини-актрисы], оба достаточно хороши, куда бежать, кому жаловаться? <...>  Сейчас срочно надо придумать по серьёзному изъяну для каждого из её зайцев, один, к примеру, окажется...  бисексуалом, это сейчас модно... <...>  Мы просто застанем этого порочного зайца в койке с мужиком и порядок! Охи, ахи, а потом... всё ясно! Чудный, вполне определённый хэппи-энд!  И никаких уже блужданий в трёх соснах... Да, но кто из двоих окажется бисексуалом? Продюсер или бизнесмен?» (стр.248)

      Роман Олеси Миклашевской, как вы поняли, тоже называется «Два зайца, три сосны», а  творческий процесс заключается в вымучивании  и высасывании из пальца (прошу прощения за просторечие) характеров героев и сюжетных ходов.

     В повести Вильмонт постоянно ведутся споры на тему: достойно ли внимания то, что пишет главная героиня, или это полная чушь. Главным оппонентом писательницы Олеси выступает её мать.  И этот образ стоит проанализировать более подробно.

     Итак, Надежда Львовна, мать Олеси, филолог по образованию до пенсии «работала в Институте Мировой Литературы, занималась Горьким и опасалась даже о нём сказать хоть одно живое слово. Запрещённые книги она не то, что не читала, она даже в руки их брать боялась и категорически запрещала нам» (стр.39).  Мать сжигает в тазу найденный у старшей дочери Юли перепечатанный на машинке экземпляр запрещённого романа.  В повествование, как видите, вплетается тема андеграунда.

     Когда  Юля знакомится с американцем и собирается выходить за него замуж, мать звонит в соответствующие органы, и американца выдворяют из СССР, а Юля навсегда уходит из дома. Отец  Надежды Львовны умирает  после этого от инфаркта, но накануне он говорит дочери всё, что о ней думает: «Я всегда знал, что ты дура, но надеялся, что не подлая, а ты донесла на родную дочь, и это не в сталинские годы, то есть твоей собственной жизни ничего не угрожало!  <...>  Боже, какое говно я вырастил! <...> Впрочем, я тебя не растил, твоя обожаемая советская власть меня посадила, а тебя вырастила законченной сукой!» (стр.40-41).  Таким образом, в повествование вплетается ещё одна тема: диссидентство. Кстати, весьма популярная сейчас, в женской прозе в том числе. Только не слишком ли она, так скажем, «тяжеловата» для «современного лёгкого романа»? И не слишком ли «перегружен»  отрицательными качествами характер Надежды Львовны, буквально «задалбывающей» дочь мелочными придирками, несправедливыми упрёками?  Вот только один из их разговоров:

     « - Да, кстати, я тут слышала, что твой последний «шедевр» рекламируют в метро! По-твоему, это прилично?
       - А что ж тут неприличного? Реклама есть реклама.
       - Меня просто в жар бросило! И почему ты не взяла псевдоним? Позоришь фамилию!   
       - Мам, тебе не надоело?
       - Мне именно надоело! Я просто уже видеть не могу, что фамилия твоего отца красуется на безобразных глянцевых обложках этой дешёвки! Мне стыдно, что моей дочерью торгуют на всех углах.
       - Знаешь, нормальная мать, если и не гордилась бы, так по крайней мере радовалась...
       - Нормальная мать? Я, значит, ненормальная? Наверное, я всё-таки разбираюсь в литературе, я литературовед...
       - Мама, а ты прочла хоть одну мою книгу?
       - Я не могу это читать! Безыдейное, бессмысленно переливание из пустого в порожнее. Ах, он на неё посмотрел, ах, у неё потемнело в глазах, я воспитана на другой литературе». (стр.218)

     Трудно отказать в разуме и логике матери героини. Но автор целиком и полностью на стороне дочери, поэтому сцена заканчивается тем, что обиженная дочь уходит, не забыв дать матери денег (из тех самых, конечно, что получены за очередной литературный «шедевр»), а мать, не поблагодарив, продолжает её  ругать.

     Уже первая сцена с участием Надежды Львовны убедила нас, что она человек с   тяжёлым, авторитарным характером, что дочери  нелегко с ней. Однако автор, не жалея чёрной краски, продолжает  накладывать мазок за мазком, изображая  героиню.

     Сын Олеси решил жить в Германии со своим дедом по отцу. Вот как реагирует на это Надежда Львовна:
     «- Эмиграция очень дурная среда!
      - Владимир Александрович не эмигрант, это раз, и потом Гошке сейчас нужно мужское влияние!
      - Не эмигрант, говоришь? А кто же он? Самый жалкий эмигрантишка! И если бы я могла предположить, что он сманит моего внука... Я буду бороться!
      - Мама, с кем ты намерена бороться?
      - С этим эмигрантишкой!
      - И как ты намерена бороться? Напишешь Ангеле Меркель, что профессор Мокшанцев педофил? - уже взбесилась я.
      - Оставь эти гнусные инсинуации! А как ты, родная мать, можешь оставить сына на этого... старого развратника? Чему он научит ребёнка?
      - Да почему же он развратник?
      - Ты знаешь, сколько у него было баб?
      - Ну и что тут плохого? По крайней мере Гошка станет нормальным мужиком...» (стр.216-217) 

       Надежда Львовна  не ладит с соседями, отказывается носить дорогую куртку, которую дочь привезла из-за рубежа  («По-твоему, я должна всем и всюду демонстрировать твои материальные возможности?» (стр.170),  не хочет ездить за границу и не одобряет поездок дочери:
     «- А в своей стране ты уже всё видела?
      - Что? - не поняла я.
      - В Советском Союзе столько прекрасных интереснейших мест...
      - Мама, очнись, где ты видишь Советский Союз...
      - Не важно, в России тоже...
      - Кто бы спорил, но я хочу в Грецию, я там ещё не была! Но главное для меня — возможность выбора! Куда хочу, туда и еду и без всякой идеологической нагрузки!» (стр.169)  Ретроградство героини, её страх перед Западом не имеет пределов. А во всём виновато проклятое советское прошлое, к такому выводу приходит Олеся:

      «Мне было её даже жалко. Конечно, это уже почти клинический случай. А ведь когда в своё время я вернулась к ней, все эти страсти как будто были забыты, слишком трудно было жить, мне казалось, она что-то поняла и пришла в норму, но сейчас, когда у неё нет материальных забот и проблем...Что это? Такая неизбывная обида на новую жизнь? Или же попросту глупость? Я давно поняла, что моя мать не самая умная женщина...» (стр.219)

       Далеко не все любители «лёгкого чтения»  задумаются над такого рода лирическими отступлениями, в подобных книгах они ищут совсем другого, и автор, пишущий для своей аудитории уже не первый десяток лет, прекрасно это знает. Тогда почему же в повести так настойчиво проводится подобная тема? Я, например,  догадываюсь.  Попробуйте и вы угадать с трёх раз, мои уважаемые читатели.

     К концу романа  Надежду Львовну начинает беспокоить совесть и чувство вины перед старшей дочерью, которая и спустя двадцать лет не хочет видеть мать.  Вскоре Надежда Львовна скоропостижно умирает.  И таким образом терпит полное  поражение в споре о том, имеют ли право на существование «лёгкие современные романы», которые  пишет её дочь Олеся. Потому что Олеся награждается судьбой (то бишь автором Екатериной Вильмонт) по полной программе: после смерти матери она летит отдохнуть и развеяться на Канары, где, к великой своей радости, узнаёт, что беременна, возвратившись пишет роман за романом (вдохновение не покидает её, прямо Болдинская осень какая-то), получает большие гонорары, встречается с читателями, прекрасно чувствует себя («летает», по её словам) в ожидании рождения долгожданной дочери Лизы. В довершение всего к ней возвращается Дмитрий Миклашевич, который и является отцом будущего ребёнка. На этой трогательно счастливой ноте заканчивается повесть.

     В заключение ещё парочка мыслей относительно содержания.
    Герои постоянно обедают, завтракают в ресторанах, кафе, многие из которых названы:  «Пушкин», «Твин Пигс», «Малина»...  Названы и описаны многие блюда, которыми эти точки общепита славятся. Что в художественном плане    абсолютно лишнее. Это заполнение пустот в повествовании или реклама?
    Герой дарит героине  духи  известной и очень дорогой  фирмы. В красках и подробностях описан флакон, особенности запаха и т. п.  Эпизод этот никак не способствует нашему постижению характеров героев, не влияет на развитие сюжета.  Непрофессионализм автора?  Или всё-таки реклама?..   

     Как реверанс в сторону образованного и культурного читателя я рассматриваю то, что автор заставляет своих героев  читать наизусть стихи Гумилёва: 
         «Или бунт на борту обнаружив,
         Из-за пояса рвет пистолет,
         Так что сыплется золото с кружев,
         С розоватых брабантских манжет!

     И тут я вдруг заметила, как сверкнули глаза у Миклашевича. Он гордо выпрямил спину:
          - Мы тоже не лыком шиты, кэп!

         Пусть безмолвствует море и хлещет,
         Гребни волн поднялись в небеса -
         Ни один пред грозой не трепещет,
         Ни один не свернёт паруса».   (стр.207)      

       По мне, так лучше было бы процитировать Пастернака, стихотворение «Быть знаменитым некрасиво...»:

        «Цель творчества — самоотдача,
         А не шумиха, не успех.
         Позорно, ничего не знача,
         Быть притчей на устах у всех».


____________________________________________________
* Горшков Александр Иванович — доктор филологических наук, автор книг по истории русского литературного языка, стилистике, преподаватель кафедры русского языка и стилистики Литературного института имени Горького.