Короткий роман

   Карелина разбудил шум в коридоре. Он сбросил с себя одеяло, сел, ничего не понимая, в тревоге шаря ногами ботинки. Как вдруг кто-то торопливо пробежал на каблучках, хлопнула дверь соседней нежилой комнаты, и женский голос со смехом позвал кого-то:
–  Иди сюда! Тут столы есть!
– А кто здесь живет? – спросил за дверью другой женский голос. И Карелин услышал, как нетерпеливо постучали в его двери:
– Эй, есть кто-нибудь? Откройте…
Карелин не шевелился.
– Тут что, общага? – процокали каблучки в соседней комнате.
– Была общага. Теперь гостиница. Стремный отельчик, да? Пошли отсюда.
И Карелин услышал, как вразнобой застучали каблуки. В коридоре стихло. Часы показывали половину восьмого. Взглянув на дату, он вспомнил, что сегодня день его рождения. Сидел на кровати, тревожно прислушиваясь к шуму, доносившемуся с первого этажа. Там скрежетали по полу сдвигаемые столы, раздавались возгласы. Карелин провел ладонью по лицу – щетина была жесткой. Надо побриться, подумал он.
Он встал, натянул джинсы, сунул ноги в ботинки. Горячей воды в номере не было. Но спускаться вниз, где была ванная комната, ему не хотелось. Местные проявляли к нему повышенный интерес, точно на лбу у него было каинова печать. И ему не хотелось встречаться с ними. Не хотелось даже показываться им на глаза. Хотя он не убивал своего брата как Каин. Брата Николая убили бандиты, когда магазин музыкальных инструментов, который брат открыл в столице, прогорел, и нечем было оплатить кредиты. Теперь бандиты бегают за ним. Но в распутицу они вряд ли сунутся сюда. Весь октябрь лили дожди. Местами грязь такая – машина на диффер садится.
Карелин подошел к ржавой раковине с фыркающей струйкой холодной воды. Наполнил водой алюминиевую кружку, поставил ее на плитку. Пока грелась вода, настроил бритвенный прибор. Потом снял с батареи постиранную рубашку. Она высохла, но не было утюга, чтобы погладить ее. Вода в кружке потеплела. Он стал бриться, глядя в мутное зеркало, висевшее над раковиной.
В приоткрытое окно заглядывала монастырская колокольня, потемневшая от дождей. Сухие листья, лежавшие на подоконнике, зябко вздрагивали. Слышно было, как внизу гремела музыка:

Обручальное кольцо не простое украшение…
         
 Намечается свадьба, подумал Карелин. Вспомнилось, как в сентябре, он простудился на стройке, таская под дождем доски. И валялся в этом номере больной. Тогда он еще не знал, что по выходным «холл» гостиницы, где он поселился, превращается в банкетный зал. Приехала свадьба. Дебильная музыка выносила мозги и сотрясала старые стены. За его дверью все время кто-то топотал, раздавались неразборчивые голоса мужиков, хриплый кашель, женский смех. А внизу кого-то встречали, радовались, обнимали. Карелин, лежал в жару на койке и остро, как никогда, тосковал по покойным родителям, по брату, и чувствовал себя очень одиноким. С тех пор он никогда не оставался в гостинице по субботам, если намечалась свадьба. Об этом ему сообщал вахтер дядя Коля, живший при гостинице. Карелин уходил в рощу. Или – в библиотеку. Там, в читальном зале, он и познакомился с Таней, когда она выдавала ему книги. Темноволосая девушка невысокого роста была молчалива и серьезна. У нее были красивые ноги. И когда она приподнималась на носках, чтобы достать книгу с полки, он не мог отвести от нее глаз. Таня нравилась ему. Она была не похожа на местных провинциалок. Однажды они разговорились. И Карелин, неожиданно для себя, рассказал ей, почему он оказался в этом городе. Выяснилось, что Таня тоже, как и он, приехала сюда, в провинцию, из Москвы, когда ей, молодому специалисту, предложили здесь место заведующей библиотекой. Она тосковала по большому городу, по друзьям, мечтала вырваться из этой дыры. И эта тоска по иной жизни сблизила их.
Но чем больше он узнавал Таню, тем меньше чувствовал, что знает. И оттого она нравилась ему все сильнее. Мысли о ней согревали его сердце, когда было ему особенно одиноко. Наверно, то же самое, чувствовала и Таня, потому что однажды сказала ему словами маленького принца из сказки Сент-Экзюпери, что слова только мешают людям понимать друг друга. Хотела бы она выйти замуж? О, да, засмеялась она, хотя в слове «муж» ей слышится что-то уродливое, скучное. Вот «незнакомец» – другое дело. И он не мог не согласиться с ней, подумав, что и слово «жена» нагоняет тоску, если женщина, которая живет с тобой, лишена тайны, низведена до вещи, которую можно потрогать, изучить. Но сегодня к черту тайны! Сегодня он скажет Тане напрямую, что любит ее так, как никогда и никого еще не любил. И предложит ей жить вместе. Это нормально. После того, что между ними произошло. Как там у Экклесиаста? Если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?
Побрившись, Карелин смочил лицо водкой из плоской бутылки, стоявшей на полке под зеркалом. Надел чистую рубашку. Застегнул ее на все пуговицы, подошел к зеркалу, причесался. Потом достал из тумбочки бутылку коньяка, купленного для «особого случая». Такой случай наступил! Конечно, он не надеялся, что Таня снова придет к нему, в это убожество. Но возможно, они выпьют по рюмке в библиотеке, как это было в минувшую субботу, когда Таня так неожиданно отдалась ему…
А в ту субботу в гостинице опять собрался народ. Но не на свадьбу, а – на поминки. Карелин отправился в библиотеку. Таня, нарядная, с завитыми волосами, была чем-то взволнована. На ней было красное платье и черные чулки со швом, точно она собралась на молодежную тусовку. Ей часто звонили на сотовый, она выбегала из читального зала в служебную комнату, и оттуда доносился ее низкий быстрый смех. В задумчивости возвращалась. С чуть насмешливой и горькой, застывшей улыбкой смотрела на него. Карелин пытался развеселить ее, рассказывал что-то смешное. Она смеялась, закидывая назад голову с каштановыми волосами, но в ее глазах стояли слезы. За окнами стемнело.
– Таня, что случилось? – не выдержал он, собираясь уходить.
– Ничего не случилось.
– Но ты плачешь?
– Просто взгрустнулось, – вымученно улыбнулась она. – Слушай, Костя, – переменила она тему. – У тебя какие планы на вечер? Значит, свободен? Отлично. Сегодня у нашей старой работницы, Нины Львовны, юбилей. Пенсионерки, ветераны библиотечного дела, решили собраться здесь, в библиотеке, где прошла их жизнь, и скоро сюда придут.  – Таня по-детски шмыгнула носом: – И Люба придет. Ты ее знаешь, она у нас методистом работает… Короче, оставайся, Костя. Будешь моим кавалером. Годится? – залихватски тряхнула она волосами.
– Да, – сказал Карелин. – Только  с одним условием, – добавил он. – Я схожу в магазин за шампанским!
Когда он вернулся из магазина, в библиотеке уже собрались гости: седенькая, высохшая, как мумия, восьмидесятилетняя старушка Нина Львовна, а с ней еще две пожилых женщины, и Люба. Пенсионерки принесли цветы и домашние вкусности. И когда все «вкусняхи» выставили на стол, от запаха пищи у Карелина закружилась голова. Карелин откупорил шампанское, выстрелив пробкой. И женщины, включая Нину Львовну, лихо опрокинули по бокалу в честь именинницы. Карелин тоже выпил и стал «оттаивать». Он сидел рядом с Таней и думал: «Ну что ж, это все-таки счастье…». Старушки потягивали шампанское, а Таня, он и Люба пили коньяк, купленный Карелиным. Потом, бледный от хмеля, он стал читать свои стихи, жалея, что нет гитары. Женщины хлопали ему. Полнотелая Люба, мать-одиночка, похожая на восточную красавицу с лубочной картинки, откровенно смотрела на него. Таня поставила на проигрыватель пластинку Давида Тухманова «По волне моей памяти». Звучала «Сентиментальная прогулка» на стихи Поля Верлена – все повышаясь, звуча, чем дальше, тем все томительнее, в сладко сжимающей сердце грусти. И музыка любви эхом отдавалась в сердце Карелина.
Ушли старушки и Люба, пару раз наступившая ему под столом на ногу, но без ответной реакции. Карелин помог Тане убрать со стола посуду. Потом они сидели вдвоем, горела только настольная лампа. За окном шумел дождь. Они допивали коньяк и говорили, по обыкновению, о постороннем. Было уютно и спокойно. И когда возникла долгая, но не мучительная пауза, он как-то легко и весело обнял Таню, поцеловал ее в сухие потрескавшиеся губы. Таня выключила свет. И они стали целоваться. Она ничему не противилась, но все время молчала. А когда она почувствовала, что он больше не в силах владеть собой, отстранила его. Попросила включить свет и ушла. Карелин включил лампу. Вернулась Таня, уже одетая в пальто. Держалась она спокойно и просто, точно ничего не было перед этим:
– Проводишь?
Они шли под дождем вдоль зубчатой монастырской стены, белеющей в осенних сумерках. Он что-то рассказывал. Таня молчала. Автомашины, рассекая пелену дождя, разбрызгивали лужи, освещая фарами площадь с громадой Успенского собора. Они завернули за угол стены. Здесь ветер дул, как в трубу. Таня ежилась. Он погрустнел. Подошли к гостинице. Оба ее этажа были погружены во мрак. С деланной беспечностью он пригласил Таню в гости на чашку чая. И неожиданно для него Таня согласилась. Видно, ей тоже не хотелось идти в свой угол, который она снимала в частном доме у одинокой пожилой женщины.
Карелин налил воды из-под крана в металлическую кружку и поставил ее на плитку, стоявшую на голом щелястом полу. С него было довольно и того, что Таня пришла сюда, и он слышит ее медленный голос, глядит на губы, которые он недавно целовал. А когда он обернулся, Таня, сняв берет, и, закидывая назад волосы голой рукой, оглядывала комнату, где кроме стола, заваленного исписанными листками, да четырех железных коек, стоявших вдоль стен, ничего не было. Не было даже штор на окнах, и в черных стеклах тоскливо отражалась тусклая лампочка, свисавшая с потолка. Вода в кружке не хотела закипать. Карелин взял гитару. Сел на расшатанный стул. И перебирая струны, стал напевать песню Булата Окуджавы:

 Тьмою здесь все занавешено и тишина как на дне…
Ваше Величество Женщина, да неужели ко мне?..

Начал-то он игриво, но вдруг запел с душой, легонько стуча в пол ботинком. Пока не поднял голову и не увидел, что Таня сидит на его постели и, вытянувшись, как встревоженная птица, вот-вот готовая улететь, смотрит на его ботинок, подметка которого, как назло, отвалилась от сырости. Стыдясь, он задвинул ногу под стул и, продолжая перебирать струны, допел:

  Кто вы такая? Откуда вы? Ах, я смешной человек…
Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век…

Вода в кружке закипела. Карелин отложил гитару. Он хотел шутливо извиниться, что кроме чая у него  ничего нет, но Таня посмотрела на него потемневшими глазами и сказала глухим голосом: «Иди ко мне…». Это было неожиданнее всего. Он хотел что-то сказать. Но она повелительно перебила его:
–  Затвори дверь на ключ и выключи свет.
И встав, через голову стянула с себя платье. Он выключил свет, повернул ключ в двери.
Таня уже лежала в его кровати, натянув одеяло до подбородка. Растерянный, в безумии любви, он дернул одеяло из ее рук, раскрыв всю ее…
–  Согрей меня,  – сказала она, постукивая зубами.
Вскоре она ушла. «Считай, что это был алкогольный удар…»,  –  грустно улыбнулась она, прощаясь.
Всю следующую неделю он вкалывал на стройке от рассвета до заката. Ему было досадно, что они так нехорошо простились. Он едва дождался выходных. Ну что ж, теперь он купит цветы и пойдет в библиотеку к Тане.
Карелин надел свой светлый плащ не по сезону; надвинув на лоб кепку, спустился по лестнице вниз и вышел из гостиницы
День набирал силу. Сквозь разрывы в тучах выглядывало теплое солнце. Он зашел на базар и купил букет астр. Астры не пахли. Но других цветов у бабушек не было. От счастья, от утреннего воздуха чуть кружилась голова. Дома мимо которых он шел, были серыми, но зато окна отражали солнечный свет, резко отделяясь своей яркостью от фасадов.
«Я сейчас увижу Таню, – думал Карелин. – Судьба пощадила меня…»
В библиотеке в читальном зале вместо Тани скучала Люба. Она порывисто обернулась на звук его шагов.
– А Таня где? – спросил Карелин, поздоровавшись.
– Таня отпросилась на свадьбу А что? Меня просят – я соглашаюсь, – засмеялась Люба, кокетливо поведя глазами с приклеенными ресницами.
– На какую свадьбу? – растерялся Карелин.
– А ты не знаешь? Я думала ты…
– Что ты думала?
– Так, ничего… Короче, прилетел из Парижа Танькин парень. В свое время он бросил Таню. Она пыталась его забыть. Он, козел, еще неделю тому прилетел в Москву. Но сюда не стремился. Тане позвонили знакомые, сказали, что он там таскается по кабакам с бабами. Она была вся на нервах. А сегодня он приехал сюда на свадьбу своей сестры. Приперся в библиотеку с цветами, с шампанским. И Танька потеряла голову, стала как безумная, все ему простила. По ходу непостижимая тайна! А ты-то куда принарядился? Прямо жених с цветами!
–  День рождения у меня, –  сказал Карелин.
– Поздравляю. Брось, Костя. Чего ты? Не парься. Таньке нужен денежный муж, перспективный. Зачем ей нищий поэт со стройки…
Люба продолжала трещать.
– Пойду я, – положил он на стол цветы.
– Ой, спасибки. А куда пойдешь-то?
– По лесу прогуляюсь.
– День рождения дома за столом проводят, а не среди берез. Ты ко мне приходи вечером. На новостройку. Дом пять, квартира шестнадцатая. Выпьем за твою днюху…
Он не ответил. Зашагал к выходу.
– Костя, слышишь? – крикнула ему в спину Люба. – Я буду ждать. Приходи!
Он не ответил.
________

В гостиницу он вернулся затемно. Свадебный народ уже расходился, разъезжался. Возле конторки вахтера стояло несколько мужиков со стаканами в руках, они умолкли, когда он появился, недружелюбно покосились на него. Вахтер дядя Коля, ветеран войны, мертвецки пьяный, спал на продавленном диване в своей комнатушке лицом к стене. Из уборной в конце коридора вышла невеста в свадебном платье.
– Блин, я платье намочила! – громко сообщила она своим подружкам, вышедшим вслед за ней.
Они проводили Карелина любопытными взглядами. Он поднялся на второй этаж. Открыл ключом свою дверь, вошел в комнату, и хотел было включить электричество, как вдруг за стеной, в соседнем номере, раздался смех Тани, испуганный возглас:
– О, Боб! Не здесь ...
И он услышал стук тел, с размаху упавших на койку, и в следующее мгновение койка ритмично заскрипела, ударяя железной спинкой в хлипкую стену, за которой в дикой тоске замер Карелин. Стук в стену и стоны прекратились. Соседи заговорили. Мужской голос уговаривал ехать в Париж. В конце концов, мужчина сказал, что ему плевать – куда они поедут в свадебное путешествие, деньги у него имеются, только бы она, Таня, была с ним. И спинка койки снова застучала в его стену, все сильней, все неистовей, грозясь проломить ее …
Карелин почувствовал, что устал и хочет спать. Он подошел к раковине. Взял с полки, под зеркалом, бутылку с водкой. Глотнул из горлышка. И постояв, с размаху швырнул бутылку в стену. Осколки стекла разлетелись по полу.
 Он вышел из номера, спустился по лестнице вниз. В холле уборщица, шаркая ногами в разносившихся туфлях без каблуков, собирала в мешок мусор. Дядя Коля лежал на полу возле дивана, измятый, посеревший, из задравшейся брючины торчал, блестя металлом, протез. Карелин приподнял старика, уложил его на диван. «Обручальное кольцо-о, не простое украшение…», – в беспамятстве прохрипел дядя Коля.
– Напоили старика ироды, – проворчала уборщица.
Карелин вышел из гостиницы на воздух. Дождь перестал. На небе, среди звезд, царила тишина. «Есть ли там кто-нибудь…», – подумал он, глядя в черные провалы неба, но так мимоходом.