Блудный сын. Часть третья. Глава 11

11
      Премьера «Медеи», показанная в амстердамском театре после долгих репетиций, прошла с невероятным успехом. Зрители ахали, хватались за сердце, следуя напряжённому драматическому сюжету: проклинали бросившего жену Ясона, сочувствовали Медее и осуждали её за жестокое убийство, до слёз жалели несчастную возлюбленную Ясона, убитую отравленным платьем. Рембрандт, по обыкновению, рисовал актёров и, зная его привычку, никто не пытался заговаривать с ним во время спектакля: ни Ян Сикс, ни Анна Веймер, ни Николас Тульп.

     В перерыве между действиями, когда часть зрителей смотрела балет, а другие прогуливались по театру, Рембрандт встретил живо жестикулирующего ван ден Вондела и Флинка, обсуждавших с Яном Восом увиденную чась представления. Рембрандт и Говерт Флинк обменялись друг с другом общими фразами о первой части спектакля, но разговор не складывался, хотя оба пытались его поддерживать. Йост ван ден Вондел, как от него и ожидалось, написал вскоре вирши о незабываемой премьере, прославлявшие слог автора и игру актёров.

     Вскоре после спектакля Анна Веймер устроила вечер в честь сына и удавшейся премьеры. В кабинете Рембрандту попался на глаза альбом под названием «Пандора», это оказался альбом Яна с рисунками от разных художников. «Оставлю и я свой след»,    - Рембрандт схватил карандаш и, все ещё находивишйся под впечатлением «Медеи», только что прославленной многочислеными тостами, начал в альбоме два рисунка из античных сюжетов: слепого Гомера, диктующего свои поэмы и читающую покровительницу наук и искусств Минерву.

     Кроме «Медеи» на вечере живо обсуждались последние политические потрясения: неудавшийся военный поход на Амстердам молодого амбициозного штатгальтера Виллема Оранского, недовольного решениями о сокращении армии и уменьшении его прав и полномочий, его внезапная смерть и её последствия. Ян Сикс, всегда в курсе последних новостей, извещал собеседников:
  - Сын Виллема и Марии Генриетты только родился, уже после смерти своего отца. Великий пенсионарий* Ян де Витт*, возглавляющий голландское правительство, просто воспользовался ситуацией и объявил, что Голландия не нуждается более в статхаудере, так как война с Испанией завершена.

- Возможно, сама фигура Виллема Оранского сыграла свою роль, – энергично поддержал словоохотливый ван ден Вондел, - он был слишком воинственным и взбалмошным, строил несбыточные военные планы, а, между тем, не обладал ни опытом, ни дипломатичностью своего отца.
- Вы правы, господин ван ден Вондел, – доктор Тульп сделал лёгкий театральный поклон в сторону поэта, - личность последнего штатгальтера едва ли не противоположна его отцу, принцу Фредерику Хендрику. Но немало людей в Амстердаме, не говоря уже о Гааге, считают ход Яна де Витта недостойным захватом власти.
Поискав глазами в зале среди гостей внушительную фигуру Рембрандта, нигде её не обнаружив, Ян Сикс отправился на поиски художника спросить что тот думает о последних событиях в стране. Ян обнаружил Рембрандта в своём кабинете сидящим за столом, набрасывающим карандашный рисунок в альбом.

  - Ах, вот вы где, Рембрандт, - Ян подошёл к художнику.
  - Надеюсь, Ян, вы не сочтёте за дерзость, мне тоже захотелось оставить рисунки в вашем альбоме.
  - Ни в коем случае. Напротив, я благодарен. Я хотел просить вас нарисовать что-нибудь в моей «Пандоре». Судя по рисункам, вы всё ещё под впечатлением незабываемого представления.
  - Да, хотя и название вашего альбома навеяло темы для рисунков. Пожалуй, мне не удасться сегодня закончить, нужно ещё время.
  - Пожалуйте, когда вам угодно или возьмите «Пандору» с собой.


     Художник спускался из мастерской в гостиную, потревоженный и оторванный от работы прибежавшей Хендрикье – его дожидается в гостиной какой-то господин, иностранец, судя по одежде и выговору. Она предложила тотчас же принести горячей воды, дабы мастер быстро вымыл перепачканные краской руки, но художник отказался, ограничившись тем, что вытер их попавшимся под руку куском холста. Рембрандт вышел в рабочем халате, так же как и руки, перемазанном краской, он не намеревался переодеваться для приёма неизвестного господина.

     В гостиной Рембрандт увидел темноволосого и темноглазого человека среднего роста, одетого на испанский манер сдержанно, чрезвычайно прямо сидящего на указанном ему стуле, придерживающего рукой изящную и строгую, как и весь его костюм, трость. «Вероятно, из Испанских Нидерландов. Хендрикье не приняла у него трость. Хорошо, если догадалась принять шляпу», - мысленно хихикнул Рембрандт. Увидев входящего хозяина, гость встал:
 - Имею честь видеть господина Рембрандта ван Рейна?
Рембрандт кивнул, гость отвесил любезный поклон.

- Моя домоправительница не приняла у вас трость. Извините за оплошность.
Но гость, сам такой же прямой, как и его трость, не обратил внимания ни на оплошность, ни на извинения.
  - Моё имя Джакомо ди Батиста. Я представляю интересы дона Антонио Руффо из Сицилии.
  - Чем я могу быть полезен дону Антонио?
  - О, вы, вероятно, знаете. Мой патрон желает картину кисти Рембрандта ван Рейна. В своём сицилианском замке дон Антонио имеет примечательную коллекцию живописи и гравюры. Он намерен заказать несколько картин лучшим голландским художникам. Поэтому я в вашем доме. Прекрасный дом, – комплименты эти, по мнению Джакомо, вполне компенсировали невнимание к извинениям.

  - Смею надеяться, это не портрет.
«А ты и впрямь своенравен»,-  усмехнувшись про себя, подумал гость, а вслух уверил Рембрандта:
 - О, нет. Должен признаться, я собрал о вас кое-какие сведения, как впрочем и о других художниках, и мне известно о том, что вы не жалуете заказные портреты.
«Я также осведомлён и о твоей эксцентричности, но она меня не волнует, меня интересует только твоя кисть», - мысленно продолжил свою речь представитель.
 - Это верно, – согласился художник, - хотя иногда я пишу заказные портреты.

     Последнее время Рембрандт не сжигал сразу все мосты, Хендрикье уже замечала ему: денег не хватает. Думать о финансовых трудностях ему ох как не хотелось, но хочешь- не хочешь, а средства надо добывать. Живопись и гравюра, да ещё, пожалуй, обучение – это всё, что он умеет делать.
   - Дон Антонио Руффо желает картину среднего размера, изображающую историческую фигуру. Далее – выбор полностью за вами. Дон Антонио не поскупится, хорошо заплатит за работу.
   - Прекрасно. Я берусь за заказ. Это совершенно точно будет Аристотель. Давно уже думаю его написать. Можете известить дона Антонио, или я отпишу, если пожелаете.

 - Благодарю, я позабочусь об этом сам.
 - Что же, как вам будет угодно.
Хендрикье закрыла за посетителем дверь и Рембрандт радостно сообщил ей:
 - Это заказ из Сицилии. А потом будут и другие. Всё наладится.
 - Дай бог, – с надеждой в голосе ответила Хендрикье.

     Хендрикье как могла старалась быть бережливой, экономить на домашних расходах, но с таким большим хозяйством - огромным домом и учениками, жившими у мастера, траты значительны как бы она не изворачивалась. Когда Хендрикье заговаривала с Рембрандтом о денежных трудностях, он неизменно успокаивал:
  - Вот-вот должны продаться несколько картин, мои эстампы идут нарасхват во Франции и Италии, деньги появятся.

     В чём она, собствено, могла его упрекнуть? В лени? Он работает как вол дни и ночи напролёт и иногда изнуряет себя до такой степени, что шатается, спускаясь вечером в гостиную или ночью в спальню. В пьянстве? Он пьёт редко и мало. В любви к дорогим, шикарным нарядам? Большую часть времени он проводит в рабочем халате или переднике и если Хендрикье думала о Рембрандте, её мысленному взору он представал именно в таком виде: сидящим перед очередным холстом, в перепачканном краской халате, с кистями и палитрой в руках. В непомерных тратах? Да. Едва ли не каждую неделю он приносил что-то новое для своей коллекции или просто вещи, которые ему приглянулись. Он не мог остановиться, да и желал ли? Хендрикье считала это чем-то вроде болезни.

     Однажды он вошёл в дом смеясь и ведя за собой на поводке...мартышку:
  - Обезьянку я купил для Титуса. Она будет его новым другом.
Прибежавший мальчик пришёл в восторг от неожиданного и эксцентричного подарка отца:
  - Чем её кормить, отец? – Титус зачарованно смотрел на зверька.
  - Её следует кормить фруктами. Обезьянка эта ручная, сынок, будет брать фрукты у тебя из рук.

Титус всем своим добрым сердцем полюбил мартышку. Ручная обезьянка и впрямь брала очищенные кусочки плодов у него из рук, тут же их поедала и смотрела на Титуса чёрными, блестящими глазками, прося ещё. Умный зверёк сразу сообразил кто его хозяин и бегал за мальчиком по пятам.
 
     Рембрандт ощущал нехватку денег и понимал -  Хендрикье права когда высказывает ему упрёки. Но ноги сами несли его в лавку или на аукцион и он покупал новую вещь для своей коллекции. В одной из лавок недалеко от дома он увидел несколько гравюр Раймонди. Они во что бы то ни стало должны стать частью его коллекции.
 - Эти листы стоят сто гульденов.
Выражение лица торговца показывало Рембрандту, что торги бесполезны, но он попробовал:
 - Ты знаешь, с кем ты говоришь?

 - Знаю, господин ван Рейн. Вы знатный художник, но листы по-прежнему стоят сто гульденов.
 - Не продавай их, подожди час.
 - Один час, господин художник.
Рембрандт поспешил домой, схватил в мастерской медную пластину - недавно сделанную гравюру, изображающую проповедующего и творящего чудеса Иисуса Христа, и отпечатанный уже эстамп и помчался обратно в лавку. Гравюра получилась отменно и Рембрандт надеялся на обмен. Лавочник, отлично разбиравшийся в своём товаре, долго рассматривал пластину и эстамп.

 - Работа стоящая, – уверил его Рембрандт.
 - Да, стоящая, - после тчательного изучения кивнул головой торговец, – по рукам, я согласен на обмен.

     Так в коллекции Рембрандта появились полюбившиеся эстампы Раймонди. В другой раз на аукционе продавали пейзаж Яна Ливенса. Рембрандт владел несколькими картинами Ливенса и непременно хотел приобрести пейзаж. Он купил пейзаж, но его гульденов не хватало и, со свинцовой тяжестью в сердце, он взял нужную сумму из наследства Титуса. Он уверял себя: продадутся картины, он выполнит очередной заказ и вложит деньги обратно.

     Рембрандт, поэтому, несказанно обрадовался неожиданному сицилианскому заказу и немедленно принялся за работу. Образ Аристотеля уже блуждал в его голове. Картины, изображающие философов или учёных за работой пользовались успехом и стремительно входили в моду. Задумчивый Аристотель стоит в сумрачной комнете, направив взгляд и положив руку на скульптурный  бюст почитаемого им Гомера. Лишь несколько светлых пятен в тягучей тьме: слабо освящено лицо философа, луч света выхватывает голову бюста, стопку книг за ним, пышные, светящиеся, каскадом спадающие рукава рубахи и массивную, переброшенную через плечо золотую цепь, на конце которой висит медальон с изображением Александра Македонского – царственного ученика Аристотеля, а затем его покровителя.

     Просмотрев свои финансовые бумаги, он пришёл в замешательство. Дел не поправить даже если дон Антонио щедро заплатит. Художник скрывал от Хендрикье правдивое положение о покупке дома: за него заплачен только первый взнос, а недовольные владельцы требуют следующих взносов и процентов. Прошло долгое время, дом уже должен быть выплачен. И родственики Саскии требуют постоянных отчётов о наследстве Титуса, ещё от Саскии зная о его пагубных привычках.

     Саския всё предвидела, составляя завещание, думал Рембрандт. Он словно слышал её нежный, колокольчиковый голос из потусторонья: «Рембрандт, дорогой мой, тебе не удасться ущемить нашего сына своей безалаберностью». Финансовые неурядицы угнетали Рембрандта. Сидя над бумагами, он закрыл лицо ладонями, будто прячась от непосильных тягот, от которых кругом шла голова. Не представляя, что ему делать, Рембрандт убрал бумаги и направился в мастерскую.  Он нашёл один-единственный выход из сложного положения, какой знал и то и дело пользовался – занять некоторую сумму, а дальше будет видно.

     Возможно, это неправильный выход, но другого он не видел. Задумано – сделано. Рембрандт сделал несколько займов, дабы заплатить хотя бы проценты. Деньги ему предложил и Ян Сикс. Видя подавленное состояние приятеля, он без труда догадался о причине. Просить у Яна Ливенса Рембрандт и не думал. Ливенс с самого приезда и по сю пору жил в скромном районе Амстердама и ходил по замкнутому кругу: только он успевал погасить одни долги, как тут же влезал в другие. Положение поправлено, по крайней мере, на какое то время, посчитал Рембрандт и продолжил работать.

     Он писал с Хендрикье Вирсавию, библейскую красавицу, поразившую сердце царя Давида такой мучительной, болезненной любовью, что он решился, чтобы завладеть женщиной, умертвить её мужа Урию, послав его на верную гибель. Давид знал - гордый воин не ослушается царского приказа и пойдёт на встречу со смертью. Художник торопился поскорее закончить; Хендрикье носила под сердцем ребёнка и её тело вот-вот должно измениться. Она уставала долго сидеть в одной позе, без движения.
 - Рембрандт, позволь мне пройтись и выпить стакан воды, хотя бы две минуты.
 - Хендрикье, милая, потерпи ещё немного и мы закончим на сегодня, – нервно отвечал художник.
 - Ты уже добрых пол часа мне это твердишь.

     Титус, напротив, стоически сносил все тяготы позирования отцу, ни разу не проронив жалобы. «Просто ангел», - думал Рембрандт с благодарностью и обожанием. Недавняя смерть любимой обезьянки ранила сердце подросшего, тонко чувствующего мальчика. Для него это была первая потеря родного, любимого существа и, хотя уже прошло время, на его лице всё ещё лежал отпечаток грусти. Хендрикье, сопереживая с подростком, предложила Рембрандту купить другую обезьянку, заботы о новом зверьке отвлекут Титуса. Но художник её не поддержал:

 - Подумай, что станет с ним, если другой зверёк подохнет, скажем, через год.
Хендрикье кивнула. Она согласилась с Рембрандтом, но ей невыносимо было видеть печаль в глазах обычно весёлого и радостного Титуса.
- Скоро ему придёться заботиться о братике или сестричке и он забудет об обезьянке, – и Рембрандт направился в мастерскую к портрету Яна Сикса.

Когда Рембрандт предложил Яну написать с него портрет в благодарность за услуги, в том чисте и финансовые, тот согласился любезно, хотя и с осторожностью. Рембрандт прекрасно понимал чем вызвана осторожность приятеля.  Сикс с уважением и пониманием относился к манере Рембрандта как к чему-то новому, ни на что более в живописи не похожему, но на его собственный вкус предпочитал картины, а уж тем более портреты, в более традиционном исполнении и думал, поэтому, о заказе своего портрета блистательным  Флинку или Болу, великолепному Ливенсу или несравненному ван дер Хелсту.

     Кроме любезности и обычного любопытства, Ян Сикс согласился на неизвестность ещё по одной причине, на которую Рембрандт и рассчитывал: художник нечасто соглашался на заказные портреты, с никому непонятным упорством дожидаясь заказов на исторические сюжеты – библейские, лично им предпочитаемые, или мифологические - и продолжая писать портреты никому неизвестных людей на продажу, на свой риск, поэтому Яну льстило предстоящее владение портретом от ван Рейна, чем сейчас далеко не каждый мог похвалиться – статус и положение Рембрандта ван Рейна в иерархии живописцев, несмотря на все его чудачества, по-прежнему оставался высоким.
*Великий пенсионарий – одно из главных государственных постов в республиканской Голландии.
Ян де Витт(1625 – 1672) – выдающийся государственный деятель, долгое время стоявший во главе республиканской Голландии. Казнён сторонниками Оранских.