Блудный сын. Часть третья. Глава 12

12
     Хендрикье давала кухарке распоряжения к ужину, собираясь вскоре присоединиться к приготовлениям. Они только что вынули из корзин свежую рыбу, предназначенную для вечерней трапезы. Готовилась рыба быстро, гостей сегодня не ожидалось, поэтому Хендрикье позволила себе отдых. Поход в церковь занял большую половину дня и изрядно вымотал. Ей пришло три письма с требованием прийти в церковь и покаяться в грехе прелюбоденяния, тем более, что грех уже вполне заметен, прежде чем она появилась перед церковными властями. Хендрикье поддалась было беззаботности Рембрандта и не обращала на письма внимания. Но задумавшись о будущем ребёнке, пошла в церковь и покаялась.

     Её на время отстранили от причастий, однако, дали понять, что невинный ребёнок, хотя и является плодом греха, будет крещён и причащён как полагается. Хендрикье облегчённо вздохнула.

     В это предвечернее время Рембрандт сидел перед портретом Яна Сикса. Как раз сегодня, после занятий с учениками, они провели сеанс позирования. Ян был задумчив, погружён в собственные мысли. Они почти не разговаривали, только обменялись перед сеансом новостями о печальном событии – взрыве пороховых складов в Дельфте. Рембрандт не произносил ни слова, стараясь не сбить лишними словами и схватить кистью выражение глубокой, серьёзной задумчивости на лице Яна, которое так импонировало именно этому портрету.

      После ухода Сикса художник продолжил писать, может быть он успеет сегодня закончить лицо. Он думал пойти с Титусом на площадь Дам и сделать несколько набросков со здания городской ратуши – здание должны на днях снести, чтобы начать строительство новой амстердамской ратуши. Но нужное ему выражение лица Яна Сикса всё ёщё стояло в голове, и он решил не упускать вдохновения, сделать сегодня как можно больше, а на площать Дам они сходят завтра.

     Сосредоточенность на портрете несколько отвлекла художника от тягостного и ноющего чувства тревоги, одолевавшего его с самого утра и усилившегося во время разговора о взрыве пороховых складов. В Дельфте жил и работал Карел Фабрициус. Несколько лет назад он женился, перестал кочевать между Амстердамом и Гаагой и осел окончательно в Дельфте, где жила его жена. Новоиспечённый муж не забыл забежать к бывшему мастеру попрощаться.
В мастерскую вбежал Титус и позвал отца в гостиную – его спрашивает какой-то молодой человек:

   - Сдаётся мне, он один из твоих бывших учеников, отец. Я помню его, только имя забыл, да и он меня узнал.
Рембрандт поспешил в гостиную, закончив на сегодня с портретом. Художник вошёл в просторную комнату и молодой человек встал, неловко мня в руках бархатный берет. Барент Фабрициус. Опустошённое, горестное лицо Барента заставило сердце Рембрандта сжаться. «Вот оно».
- Что с Карелом? – они даже не обменялись приветствиями.
Барент уронил лицо в мятый берет и заплакал. Рембрандт отослал горничную на кухню за ромом. Сделав хороший глоток, Барент, не заботясь о манерах, вытер губы
всё тем же беретом.

  - Его мастерская располагалась рядом со складами. Очевидно, он работал. Он умер от ран сразу же после взрыва.
Барент всхлипнул, Рембрандт снова налил ему рома, а сам отхлебнул прямо из бутыли. Оба молчали. Что тут скажешь?
  - Я пришёл к вам, учитель, потому, что знаю, вы любили брата, – наконец нарушил молчание Барент.
  - Карел был самым одарённым из вас, самым талантливым моим учеником. У него за спиной росли крылья. Куда там Флинку или Болу.*

     Барент кивал, он перестал всхлипывать, ром сделал своё дело.
  - У Карела последнее время появился ученик, с которым он носился, как когда-то вы с ним. Брат говорил, что у парня редкое и потрясающее чувство цвета. Как же его имя... Вермеер. Ян Вермеер. Ученику повезло – его не было в мастерской с Карелом, он остался жив.

     Титус слышал печальный диалог, двери гостиной оставались открытыми. Ему так хотелось вбежать в комнату и выразить соболезнования, но он не осмелился нарушить разговор. Титус помнил Барента Фабрициуса, но Карела... не раз слышал это имя из уст отца. В голове его вдруг пронеслись смутные воспоминания: высокий человек с тёплой улыбкой, сильные руки, подбрасывающие и уверенно ловящие его, и он сам, заливающийся радостным смехом. Карел Фабрициус знал его мать, а Титус её совсем не помнил, знал только по портретам.


     Отец и сын шли вдоль каналов по направлению к дому на Бристраат. Оба несли корзинки с покупками, заботливо укрытые плотной тканью от мелкого моросящего дождя. Хендрикье попросила Титуса сбегать в лавку за приправами, в особенности за имбирем для пряников, о котором кухарка, закупающая провизию, начисто забыла. Рембрандт вдруг вызвался пройтись с сыном, несмотря на ненастную, дождливую погоду. Холодный осенний воздух предвещал наступление ранней зимы. Они дошли до площади Дам – строительство новой городской ратуши велось полным ходом.

     Выполнили поручения Хендрикье, зашли в лавки для художников, где заказали холсты и пигменты для красок. Забежали и в лавку, торгующую товарами для детей. Титус сам выбирал новое одеяльце, кружевные чепчики и рубашечки для своей месячной сестрички Корнелии, он готов был скупить для неё всю лавку. Сейчас они окажутся дома и он покажет Корнелии что выбрал для неё, если, конечно, она не спит или не сосёт материнскую грудь, а большую часть своего времени крошечное создание было занято или тем или другим.

     Когда после рождения Корнелии Титуту позволили взять её на руки, он ощутил никогда ещё им не испытанное чувство. До сих пор он был милым мальчиком, которого все любили и баловали; теперь же, держа в руках крошечное тёплое тельце, вот-вот готовое расплакаться, он почуствовал себя старшим братом, готовым уберечь крошку от всех невзгод, готовым на что угодно, лишь бы малышка не плакала, а улыбалась. Он ощутил себя мужчиной. Всё внимание в доме теперь поглотила малютка Корнелия, но Титус ничуть не возражал.

    Он сам готов был сделать для неё всё, вызывался помочь Хендрикье с девочкой. Хендрикье, смеясь, уверяла, что Титус становится неплохой няней и, может быть, ему стоит пересмотреть виды на профессию.

     Виды были вполне очевидны. Титус являлся учеником своего отца и каждое утро посещал занятия вместе с другими учениками. Рембрандт, к своему сожалению, не видел в собственном сыне особых талантов к живописи, но не сомневался, что сделает из Титуса добротного художника, способного заработать этим ремеслом на
жизнь, как все молодые живописцы, выходящие из его мастерской. Титус старательно
исполнял все задания, но более интересовался ремеслом торговца предметами искусства, всякий раз посещая лавку своих родственников – Хендрика ван Эйленлюрха и его сына Геррита. Хендрик отошёл от дел, передав управление лавкой Герриту.

     Прошедшие годы обучения у отца и неустанного труда превратили Геррита ван Эйленбюрха в успешного торговца, знающего толк в живописи. Геррит поставил процветающее отцовское дело на широкую ногу: установил контакты и вёл активную торговлю картинами и гравюрами с Англией, Германией, Францией и Италией. Отец и сын ван Эйленбюрхи привечали Титуса, щедро делясь с ним немалым опытом и знаниями. Им, как и Рембрандту, Титус разительно напоминал умершую Саскию. Это была их кровь и был их дух.

     Хендрик ван Эйленбюрх узнал о Гертье и каким-то образом разнюхал историю с драгоценностями милой Саскии. Он посчитал себя оскорблённым и не пожелал больше знаться с Рембрандтом ван Рейном. Со временем Хендрик пытался уговорить и уверить себя - Саския любила мужа, её уже нет, а Рембрандт член их семьи, но он так и не смог преодолеть нетерпимости. Геррит, в отличие от отца, поставил профессиональные интересы превыше. Он навещал Рембрандта и его агентов, покупал гравюры и выгодно перепродавал их в Италию и Францию. Там они пользовались громкой популярностью.


     К Яну Сиксу на вечер, устроенный им и Анной Веймер в честь окончания его портрета Рембрандтом ван Рейном, пришло невероятно много людей, некоторых из присутствующих Ян в глаза никогда не видел. Новость о портрете, который писал с Яна Сикса неистовый ван Рейн быстро разлетелась по городу. Любопытные амстердамцы, не знавшие Яна Сикса или Анну Веймер и, таким образом, не имевшие прямого доступа в этот дом, использовали друзей и знакомых своих знакомых, чтобы попасть на вечеринку и посмотреть новую картину скандального художника. Семья доктора Тульпа находилась здесь уже на правах родственников.

     Ян Сикс и Маргарета Тульп обручились и строили свадебные планы. Анна Веймер и Николас Тульп, видя явную симпатию детей друг к другу, не стали ждать, когда они созреют или созреют ли для дальнейших шагов, а быстро организовали обручение, решив, что их семьи прекрасно подходят друг другу. Портреты невесты заказали Говерту Флинку и Фердинанду Болу с рассчётом, чтобы они были готовы к предстоящей свадьбе.

     И говорить нечего, здесь находился интеллектуальный цвет Амстердама. Даже сёстры Вишер и Йост ван ден Вондел, не принимавшие стиля Рембрандта, считавшие его вульгарным, вынужденно признали, что работа выполнена мастерски, не в силах на этот раз воскликнуть обычное: «Картина лишена вкуса, никакого изящества». Вопреки казалось бы неряшливым мазкам густо положенной плотной краски, портрет выглядел тонко-аристократическим, сочился изяществом, коего они не могли отыскать в картинах художника.

     Любители изящного старались не смотреть на «небрежно» нанесенные золотые позументы на красном плаще Сикса, а обратили взоры на слегка рассеяное лицо человека, вдруг на несколько минут перед выходом из дома или с приходом домой погрузившегося в думы, ушедшего глубоко в себя ( Рембрандт с удовлетворением вспомнил как весь день без перерыва корпел чтобы схватить это выражение). Троица недоумевала: каким невероятным образом он своим грубым стилем умудрился сделать портрет настолько изысканно-интеллектуальным? «Это не что иное, как непревзойдённая виртуозность художника высочайшего класса, - сказал ван ден Вондел Анне и Марии Тессельшаде, - я должен написать о вечере и портрете».

     Ян Ливенс и Говерт Флинк первые мгновения застыли перед полотном, затем бросились просматривать каждую деталь. Флинк под лупой рассматривал «вылепленные» из краски пуговицы на светло-сером камзоле. Задумчивое выражение лица Яна Сикса, обрамлённого рыжеватыми волосами и романтическим ореолом, никого не оставило равнодушным. Ян Ливенс закрыл лицо ладонями.

      Перед ним вдруг проплыли рембрантовские портреты никому не известных пожилых людей, лица которых, как и лицо на этом портрете, отмечены не сильными эмоциями, но погружённостью в думы. «А ведь Ян Сикс на этом портрете выглядит старше себя», - заметил себе Ливенс. Ливенсу пришлось видеть и Аристотеля, на лице филисофа лежал всё тот же отпечаток глубокой задумчивости. Ян тогда в который уже раз сказал другу:
 - Эта манера выходит из моды. Картину могут вернуть. Неужели тебе трудно сделать сюжет эмоциональнее и наносить краску тоньше?

     Сказал скорее по привычке. В его голосе не было всегдашней самоуверенности. И вообще никакой уверенности в его голосе не было, замечание выглядело нерешительной просьбой. Рембрандт, Ян понял, заметил перемену в тоне приятеля и не обратил на его слова внимания. Аристотель поразил Яна, а теперь портрет Яна Сикса. Такими картинами много не заработаешь, этот стиль непопулярен. Но какая виртуозная работа!

     Якоб ван Кампен, восхищённый выставленным портретом, как и другими картинами высоко ценимого им художника, явил собой отдельный центр внимания. Амстердамское правление пригласило ван Кампена ведущим архитектором для воздвижения нового здания городской ратуши, он собрал вокруг себя немалую часть публики рассказами о быстро продвигающихся строительных работах на площади Дам.
Рембрандт и Говерт Флинк, как бы не пытались, не смогли бы избежать встречи или, по меньшей мере, перекрещённых взглядов.

     Поэтому, чтобы не доходить до явной неучтивости, Говерт Флинк подошёл к бывшему учителю и произнёс банальные, но совершенно искренние слова похвалы и восхищения:
  - Великолепный портрет, господин ван Рейн, – он, популярный и остро модный, славу которого мало кто сейчас мог затмить, включая и Рембрандта, без устали прославляемый поэтами, разговаривал на равных с бывшим мастером.
  - Благодарю, – просто ответил Рембрандт. – Как ты поживаешь, Говерт? Я давно тебя не видел и не говорил с тобой. Семья, дети?

  - Подыскиваю подходящую партию, и мой дорогой друг Йост ван ден Вондел старается для меня, - соврал Говерт.
«Он так и не может забыть её», - с удивлением и долей восхищения подумал без труда распознавший ложь Рембрандт.

Слова о ван ден Вонделе, впрочем, были чистой правдой. Он заботился о Говерте как о сыне и подыскивал для него невесту, что, учитывая известность художника, не составило бы особого труда, если бы Говерт не уклонялся под любыми предлогами. Собственный сын доставлял старику одни неприятности и огорчения: он едва не разорил отца своими долгами, а поведение его стало столь вызывающим, что власти пригрозили гуляке выслать его в голландские заморские территории.

     Дома Рембрандт всё своё время просиживал за холстом или медными пластинами для гравюры. Он писал Александра Великого, изображая  юного македонского царя в профиль. Сицилийский аристократ заказал  новую картину, находясь под впечатлением от Аристотеля. Полотно это, по мнению Антонио Руффо, разовьёт сюжет Аристотеля, а именно – тему золотой медали с профилем Александра. Темноглазый и медовокудрый Титус предстал подходящей моделью для изображения великого полководца и часами позировал отцу. Художник работал и с новым заказом гильдии хирургов, групповым портретом врачей во главе с новым главным лектором доктором Дейманом.

     Йохан Дейман сменил доктора Тульпа на посту главного лектора гильдии хирургов. Гильдия, поэтому, нуждалась в новом групповом портрете. После сеансов с портретируемыми хирургами Рембрандт вдавался в воспоминания о первом групповом портрете, сделавшем его известным художником. Он писал его ещё у Хендрика ван Эйленбюрха. Как он радовался тогда первому крупному и важному заказу, как хотел составить себе имя. Один из портретируемых хирургов - сын Маттейса Колкуна, изображённого им в «уроке анатомии» более двадцати пяти лет назад. Как давно это было. А может быть только вчера?

     Ян Сикс предполагал, что его тесть использовал своё влияние, чтобы заказ достался Рембрандту. Николас Тульп пытался таким образом облегчить положение художника, испытывавшего – это уже стало явным - финансовые трудности. Но эти заказы уже не могли помочь Рембрандту. Запутавшийся в долгах художник, не знавший что предпринять, не находивший решения, замер перед неминуемой катастрофой, как мелкий зверёк застывает на мгновение перед своей смертью под немигающим взглядом удава.
*Искусствоведы говорят о немногих сохранившихся картинах (13 – 15) Карела Фабрициуса как о работах будущего гения. Кто знает...может быть, он стал бы тем самым учеником – превзошедшим своего учителя.