Текел. Ты взвешен и найден легким

Второй роман Дэвида Лазба «ТЕКЕЛ: Ты взвешен и найден легким» повествует о юном Адаме Кноспе, который шаг за шагом пытается найти путь к свету, балансируя на тонкой грани между плотскими желаниями и праведной истиной.


Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел — ты взвешен на весах и найден очень лёгким; Перес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам.
(Дан. 5:26—28)

1 глава

Я совершенно не ожидал, что после долгой романтической прогулки Софья пригласит меня зайти домой на чашечку чая. Как и не ожидал, что мои носки окажутся дырявыми. Когда я их надевал, они были в полном порядке. Честное слово!
Я сидел у нее на кухне, помешивал ложкой горячий черный чай и сжимал ноги, пытаясь спрятать дырки. Ее мама — хорошая, милая, гостеприимная женщина. Приготовила нам чай, положила на стол печенья, ватрушки и разные конфеты. И она постоянно улыбается мне. А вот ее муж выглядит несколько недоброжелательно. Косой взгляд, небритое лицо, лысеющая голова, грязная майка. Либо у него проблемы, либо моя персона ему просто не по нраву. Он говорил с кем-то по телефону, стоя в коридоре. Почесывал живот. Тон у него был довольно важный и одновременно ворчливый. Поневоле я прислушался к его разговору, а затем, заинтересовавшись, обернулся и посмотрел на него:
— Да, да, записываю. — Он зажал трубку меж ухом и плечом, взял блокнот с ручкой и начал выводить цифры. — Подожди! — Выцедил он после того, как дописал. — Заново! — Он повторил номер. — Правильно?
Вслед за тем, не попрощавшись с собеседником, отец Софьи положил трубку и наши взгляды встретились. Я неуверенно выдавил из себя: «Здрасте» и приподнял руку, а он лишь сухо кивнул и удалился в другую комнату. «Ну, и на том спасибо» — подумал я.
Софья сидела напротив меня и смущенно попивала зеленый чай, а ее мама продолжала озабоченно носиться по кухне и без конца подкидывала на стол различные угощения. А потом она схватилась за голову, будто что-то вспомнила, положила мне на плечо руку и озабоченно спросила:
— Дорогой, ты, наверное, голоден!
— Нет. — Улыбнулся я. — Не голоден. Спасибо!
— Мама. — Строго буркнула на нее Софья. — Все в порядке, ты можешь идти заниматься своими делами.
— Хорошо, хорошо. — Ответила та, а потом еще раз посмотрела на меня и добавила. — Если что-нибудь понадобится, зовите!
— Хорошо, больше спасибо.
Она ушла и закрыла за собой дверь. Софья ласково улыбнулась мне. Она вытянула из хрустальной вазочки небольшую шоколадку и медленно начала разворачивать ее. Я без конца смотрел в ее большие манящие, темные, как пропасть, глаза и переживал о том, что у меня, возможно, вдобавок к дырке на носке, воняют ноги. Вернее, я был в этом убежден. Дырявые вонючие носки — что может быть хуже?
— Интересный у тебя отец. — Поспешно заметил я.
— Он весь день сегодня на взводе. Возня с работой и прочее. — Оправдывала она его внешний вид.
— Знаешь. — Ухмыляясь, сказал я. — Люди делятся на два типа: те, кто просто записывают номер и те, кто после этого повторяют его вслух, чтобы удостовериться правильно ли записали.
Она засмеялась. Ее тонкий задорный смех обволок все кухонное пространство. Я посмотрел сквозь нее, в окно, на аспидно-синюю подоспевающую ночь. Мне было хорошо, несмотря ни на что.
— Это ты про отца? — Спросила она и махнула рукой. — Он вечно по телефону с кем-то болтает.
— Да. Я просто заметил, что он повторил номер. Вот я и подумал. Он повторил, а я вот не повторяю, понимаешь?
Она взглянула на меня, как на дурака и снова захихикала.
— А мама у тебя милая! — Сменил я быстро тему.
— Думаю, ты ей понравился.
— Ей, может, и да. А вот твоему отцу, вряд ли.
— О, брось ты. — Запротестовала она. — Он просто сегодня не в себе. Сейчас у нас ответственный период, он же глава семьи и все такое. На нем все лежит. Ну, сам понимаешь. Я тебе потом, позже кое-что расскажу. Это одновременно хорошая новость и плохая. Хотя нет, просто плохая…
Она без остановки тараторила о своем отце и о каких-то проблемах, а я все думал о своих вонючих носках. У меня в голове никак не укладывалась подлость этой жизни. Почему мне не предложили тапки? Я обычно их вообще не надеваю, но мне их всегда предлагают, когда прихожу к кому-нибудь в гости. А тут, как назло, все ходили босиком, и никто не удосужился подать мне эти несчастные тапки, в которых я нуждался больше, чем в кислороде. Нет, я не обвиняю никого ни в чем, разве что эту жизнь или, скажем, погоду, которая разбросала по ямам здоровенные лужи, в одну из которых я невольно плюхнулся ногой. А хотя. Еще я виню тех обалдуев, которые сшили мои туфли. Они, по идее, кожаные и водонепроницаемые. Но у меня настолько мокрые носки, что даже порвались. Наверняка, их сделали какие-нибудь китайцы. Они всю жизнь пытаются одурачить покупателей своей некачественной одежкой и обувью. Я, конечно, все понимаю: их много, живут они по-нищенски, нужно как-то выживать, но все же — подло. Да, в этом виноваты все, кроме меня, честное слово. Я-то помыл свои ноги и надел на них чистые хорошие носки. Ну, или почти хорошие.
Сквозь мои анализирующие мысли, донесся оклик Софьи:
— Адам.
— Да? — Оживленно отреагировал я, вырвавшись из объятий своих глупых размышлений.
— Ты меня слушал?
— Конечно.
Она пристально посмотрела на меня, и тут я заметил на ее лице какую-то неуловимую тоску и сожаление. Ее белоснежные руки с тонкими длинными пальцами аккуратно и неподвижно лежали на столе возле печений с корицей — я в жизни не видал таких прекрасных и ухоженных рук. Плавно поднимая свой взгляд, я остановился на ее нежных, казалось, хрупких, худощавых плечах. Мне вдруг захотелось ее обнять, да посильнее. И это было вполне осуществимое желание, только для начала мне нужно было разобраться с чаем и покинуть кухню вместе с ней.
Я обхватил рукой стакан и, не теряя времени, попытался вылакать все содержимое, но чай оказался очень горячим, и я лишь понапрасну обжегся.
— Есть кипяченая вода? — Наивно спросил я у Софьи.
— А зачем тебе?
— Разбавить хочу. — Сказал я, глазами указывая на чашку.
— А, вон. — Она поднялась, взяла графин и подлила мне в чай холодной воды.
— Спасибо.
После этого я справился с ним за минуту, затем, посмотрел на Софью ожидающим взглядом.
— Ничего не скушаешь? — Удивленно спросила она.
— Что-то не хочется. Все выглядит очень красиво и аппетитно, но…
— Аппетитно. — Передразнила она. В ее глазах промелькнула ехидность. — Ну, конечно.
— Покажешь свою комнату?
— Ты точно ничего не будешь? Может еще чаю? — Заботливо спросила она, выходя из-за стола.
— Нет. Спасибо. — Я встал.
— Ну, пойдем.
Она обошла меня, открыла дверь, взяла мою руку и повела в свою комнату. Первое что мне бросилось в глаза, когда я зашел в нее — это желтые обои, обклеенные различными рисунками. Она сама, собственной рукой, нарисовала их. Очень здорово. Софья и раньше говорила мне, что любит рисовать, но у меня и в мыслях не было, что настолько хорошо и красиво. Комната была незатейлива, обставлена со вкусом и имела приятную миролюбивую атмосферу.
— Здесь очень мило. — Говорю, подходя к стене с рисунками. — Ты молодчина. Знаешь это?
Она молчала, стояла сзади и смущенно теребила подол своей шерстяной кофточки. Я развернулся к ней, улыбнулся и спросил:
— Покажешь, где уборная? Совсем забыл вымыть руки.
— Выходишь и сразу налево. — Указала она.
Я стремительно вышмыгнул из комнаты, зашел в ванную, стянул носки, смял их, запихнул в карман и тщательно вымыл руки. Я спасен. Выйдя в коридор, я заметил, что в квартире стоит гробовая тишина. Кто знает, может быть, все на миг замолчали для того, чтобы недоверчиво вслушаться в мои действия.
Я вернулся в комнату с босыми ногами. Софья бегло пробежалась по ним, сделала озадаченное выражение лица и затем спросила:
— Где твои носки?
— Я их слегка намочил. — Признался я. — Не комфортно было, вот и стянул.
— Может быть тебе тапки дать?
— Нет, спасибо. — Выпалил я и тут же пожалел об этом.
— Так тебе нравится моя комната?
Я положительно кивнул.
— Даже очень. Милее комнаты в жизни не видал.
Здесь пахло ее мягкими духами. Я вдруг вернулся мыслью к тому, что на кухне мне очень хотелось ее обнять. Присев на мягкую кровать, я похлопал рукой по покрывалу, говоря:
— Садись рядом.
Она повиновалась. Неуверенно примостилась на краюшке и посмотрела на меня ясными, но все еще печальными глазами.
— Ну, что такое? — Спросил я ее несколько подбадривающим тоном. — Что случилось?
Я знал Софью всего месяц, но распознать ее печаль для меня не составляло никакого труда. Все дело было в глазах. Порой, в этих черных кружочках отсвечивалось безмятежное, подлинное счастье и жизнелюбие, а иногда — отчаянное горе и вселенская тоска.
Она не сразу ответила. Опустила голову, заправила прядь волос за ухо и вздохнула. Я медленно придвинулся к ней и обнял ее плечи.
— Не хотелось тебе говорить… — Начала она. — Не хотела портить настроение.
Это меня несколько испугало, я сразу начал выдумывать, что же могло произойти с ней такого, что может испортить мне настроение.
— Ты о чем? — Спрашиваю.
— Помнишь, я говорила тебе про Германию?
Она как-то рассказывала мне о том, что ее родители хотят эмигрировать в Германию. Они были верующими. Софья часто рассказывала мне о Боге, рае, аде, заповедях, Иисусе. Я верил, но недостаточно искренне. И по ее словам, я не был спасен, и у меня не было билета в Царство небесное.
Ее семья собирались в каком-то христианском центре. Там проводились служения каждое воскресенье. У нее в Церкви было всего человек пятьдесят, но их основная Епархия находилась в США и Германии. Вся эта община была русскоговорящей. На тот момент мне это казалось безобидным. «Ну, хотят они жить в Германии и все» — думал я. — «Я тоже много где хочу жить, однако остаюсь здесь, на Родине».
— Да, припоминаю. — Сказал я настороженно.
— Так вот, родители твердо решили переехать туда. — Выдала она.
В этот момент меня словно обухом по голове ударили. Не поверив своим ушам, я переспросил:
— Что?
— Мы переезжаем, Адам. Через месяц, наверное, уедем. — Трагично заявила она и поспешно добавила. — Но это ничего. Ничего, слышишь? Мы ведь будем общаться…
И тут я неумышленно перестал ее слушать. Отдалился, погрузился в полнейший сумбур, и пустился в свистопляску. Все вокруг помрачнело. Но, кажется, она дальше сказала, что-то вроде: «…ведь есть интернет, телефон и многое другое». Благодаря своим необузданным мыслям я провел себя через всю жизнь, представляя, как вечно буду слоняться по этой земле одиноким волком и, в конце концов, умру в горьком, полнейшем одиночестве. Я даже нафантазировал, какой на мое холодное тело наденут костюм. Вероятно, черный. И галстук нужен, обязательно. А еще я никак не мог определиться с тем, какое у меня будет выражение лица и цвет кожи. Насколько я буду бледный? «Хватит!» — подумал я. — «Мне уже восемнадцать, а я такой идиот».
— Почему ты молчишь? — Тревожно спросила она.
— Но… — Заикнулся я.
Она схватила меня за руку и прижалась ближе. Я почувствовал тепло ее хрупкого тела.
— Весь этот месяц мы будем вместе, да? Да ведь? — Спрашивала она.
Я молчал и думал. Что ж такого я тебе сделал, госпожа Вселенная, что ты одарила меня столь неприятными стечениями обстоятельств? Сначала ты намочила и порвала мои носки, а теперь лишаешь меня той девушки, которая мне действительно стала дорога. В кой-то век ко мне потянулась непорочная, сватая душа милого и красивого существа — не проходит и месяца, как она заявляет, что скоро уезжает.
— Да… — Сказал я несколько двусмысленно, обращая свое согласие не то к Софье, не то к самому себе.
Ей стало не по себе. Мой поникший, задумчивый вид вогнал ее в еще большую тоску и растерянность. Я это понял. Нужно было утешить ее, подать надежду, забыться самому, и заставить забыться ее. Ведь в такие моменты самое главное что? Не показывать виду. Не показывать печали. Сказать, что все будет хорошо. Мужчина на то и мужчина, чтобы решать проблемы или хотя бы создавать иллюзию того, что он решает их. И вдруг я придумал: впервые потянулся к ее бледным, девственным, немного вздутым губам и поцеловал их. Безгрешно, неожиданно, легко и томно. Тишина достигла максимума, и были слышны лишь ее неровные, взволнованные вздохи. Она сжала мою руку сильнее. И вправду все отдалилось назад: заботы, проблемы, печали. Были лишь мы. Мы и наш поцелуй. Раньше я не решался ее целовать, потому что она говорила, что целоваться можно только после свадьбы, но ведь это полная чушь, и она сама об этом знала.
В коридоре что-то зашуршало. Испугавшись, я попытался отпрянуть, но она не отпустила, и снова притянула меня к себе.
— Софа. — Сказал я, отклоняя голову назад. — Там кто-то есть.
Она пришла в себя и посмотрела на дверь, затем на меня.
— Это был мой первый поцелуй. — Призналась она, улыбнувшись, как маленький ребенок.
— Ты ангел. — Просиял я. — Не хочу тебя терять.
— Мы и не потеряемся. Мы будем вместе. Обещаю!
— Наверное, мне пора. — Сказал я.
— Ты уверен? Посиди еще немного.
— Нет, нужно идти. Мои родители будут переживать. Я и так уже засиделся.
— Ты тут не больше получаса.
Она действительно хотела, чтобы я остался. Но мне нужно было побыть наедине с собой, да и домой пора, это точно. Я еще раз поцеловал ее и взглянул в широко раскрытые глаза. В них отсвечивалась радость. Пусть даже эта радость пройдет, как только она останется одна. Я поступил, как мужчина. Первый в ее жизни поцелуй, подумать только! Неужели все эти годы, ты дожидалась меня, дурака? Неужели тебя никто не замечал? А может быть ты никого и не подпускала. Но тогда почему подпустила меня? Я поднялся и вышел в коридор.
— Какие у тебя планы на завтра? — Спросила она.
Я пытался впихнуть босую ногу в узкие туфли — безрезультатно. Софья заметила это и подала мне металлический рожок для обуви.
— Лето. — Сказал я, засунув наконец-то ногу. — Никаких планов.
— Позвонишь мне? Где-то в час дня.
— Не вопрос.
Она улыбнулась. Из комнаты вышла ее мама.
— Уже уходишь? — Она широко улыбнулась, как всегда.
— Да. Спасибо огромное за все. Рад знакомству!
— Взаимно, взаимно. — Добродушно кивала она.
Я посмотрел на Софью. Она начинала опять грустнеть.
— Не грусти. До завтра. — Сказал я и вышел.

***

На улице было свежо. Алмазные недосягаемые звезды хаотично разметаны по ясному безгранично-глубокому небосводу. Ранняя одинокая лилово-дымчатая луна взошла, осветив неправедный мир своим ровным, блеклым светом. Дома были раскиданы беспорядочно. Каждую минуту в чьих-то окнах гаснул свет.
Внутри меня было какое-то странное беспокойство. Всю жизнь я ориентировался на свои чувства. Нравится — возьму, сделаю, съем, поцелую. Не нравится — выкину, разрушу, выплюну, отвернусь. И в этот раз я быстро сориентировался. Тот поцелуй был точкой. Точкой в моих чувствах. «Любовь, ты ли это?» — Подумал я. — «Я не знаю тебя, и не могу знать наверняка. Но, кажется, это, в самом деле, ты, зараза». Перед глазами стояло чистое обворожительное лицо, в носу циркулировал запах ее духов и кожи, на губах остался привкус мягких девичьих губ, в ушах разносился тихий высокий голос, на руках ощущались длинные, темные локоны. Мои мысли разорвались на две части: одна часть называлась просто «она», а другая — «она скоро уедет».

***

На следующий день я позвонил ей ровно в час дня, как и просила. Во мне бушевало чувство трепета, но утро выдалось не совсем добрым. А она, напротив, была на редкость веселой. «Видимо вчерашний поцелуй выпустил в нее немалый залп бодрости, живости и радости» — думал я.
— Сегодня необычный для тебя день! — Бойко воскликнула она.
— О чем ты? — В недоумении спросил я.
— Твои рассказы! Их прочтут, вернее уже прочли знающие люди!
— Не понимаю. — Продолжал я.
— Сегодня проходит конкурс. Называется «Проба пера». У меня знакомый работает там. Вернее он волонтер. Я дала ему один из твоих рассказов, и он тебя записал.
— Какой конкурс? Что за…
— Ты, правда, не слышишь? Конкурс «Проба пера»!
— Но я не хочу. Давай просто встретимся и погуляем?
— Шутишь? Мы обязаны туда пойти! — Возмутилась она, а затем по слогам проговорила. — Ты уже записан! Хотела сделать тебе сюрприз просто!
Я вздохнул:
— Какой рассказ-то?
— Который про школу.
— Ты выбрала самый гнусный рассказ, который я написал?!
— Нет! Он чудесный! Мне он больше всего понравился.
— Что ж, ладно. Пусть будет по-твоему. Во сколько тогда заезжать?
— В три уже начинается все.
— А адрес какой?
— Минутку!
Она отошла от трубки, прошуршала чем-то, вернулась и назвала мне адрес. Просчитав в голове примерный маршрут, я сказал:
— Значит, заеду за тобой без двадцати три или в половину.
— Ты на машине что ли будешь? — Удивилась она.
— Да. — Я сделал небольшую паузу, а затем добавил. — Возьму у брата.
— Ну, тогда до встречи!
— Давай!
— Целую. — Сказал я напоследок, но мне никто не ответил.
Брат был в командировке, его машина пылилась на парковке, и я подумал: «почему бы не воспользоваться?»
По дороге я несколько раз непринужденно нарушил правила, но благо нигде не стояли полицейские. Водительские права я получил совсем недавно и немного путался со знаками, но в целом водил сносно. Машина была автомат, быстрая, послушная, но, к сожалению, у нее руль справа — к этому нужно еще привыкнуть. Припарковавшись возле четырнадцатиэтажного дома, я позвонил Софье:
— Я на месте, выходи. Белая «тойота».
— Уже иду! — Задорно ответила она.
Я положил трубку, отпил воды из бутылки и стал дожидаться, осматривая район. Слева от меня располагалась детская площадка, рядом с ржавыми и, должно быть, поломанными качелями. На одних качался маленький мальчик годиков четырех. Казалось, что он вот-вот свалится или качели просто рухнут и раздавят его. Вокруг не было ни одного взрослого, который мог бы походить на его родителя. Площадка вообще пустовала, мальчик был там один, в полном одиночестве. Я очень надеялся, что за ним все же приглядывает из окна какая-нибудь бабушка, поэтому решил не подходить.
Затем я посмотрел направо: прилавок с сигаретами, выпивкой, едой. А близ него стоял какой-то мужик и что-то говорил продавщице в маленькое окошко. Я едва ее разглядел, и насколько понял, она была пухлой с распущенными белыми волосами. И все губы в какой-то розовой, наверняка, липкой и дешевой помаде. Мужчине было за сорок, а вот ей, думаю, уже перевалило за пятьдесят. Они оба безнадежные и оба неудовлетворенные. Шикарная пара. Одобряю.
Наконец-то показалась Софья. Красивая, нарядная, подтянутая. Ее черные волосы развивались на ветру, и худые гладкие ноги плавно направлялись в мою сторону. «Только не порти ей настроение» — подумал я. — «Не смей»
Вспомнилось вчерашнее безрассудное состояние изнеженности. Угрюмость сошла и нахлынуло ликование. Это праздник. Но почему на нее никто не смотрит? Как мир может заниматься своими делами, когда по Земле ходит такая изящная, обворожительная молодая девушка с таким необыкновенным именем? Софья. Как можно не заметить такое красивое создание? Мне говорили, пели, орали, писали, что такие девушки — миф. Я думал, что таких вообще не существует. Но это была ложь. Вот она. Идет ко мне, и я ей нравлюсь. Ей нравится мое лицо, уродливая улыбка, голос, глупый юмор, худощавое сутулое тело. Ее все устраивает. Что может быть лучше? Понятно, конечно, что все это крайне сопливо, крайне сентиментально, но мне было плевать. Не хотелось отрекаться от чувств. Искренность не может быть отвратительной. Любовь не может быть уродлива и смешна. Разве только в глазах тех, кто никогда не любил.
Софья распахнула дверцу машины и вскоре оказалась рядом со мной, по левую руку. Ее мягкий аромат моментально заполнил все пространство тесной машины. Я потянулся, чтобы поцеловать ее, но она испуганно отстранилась, говоря:
— Там папа из окна смотрит.
Я осторожно пригнул голову и пробежался глазами до седьмого этажа. Ее отец стоял с таким же угрюмым и сердитым видом, что и вчера. Он был подобен степному ястребу. Лоб сморщился в тысяче складок, хмурые брови почти прикрыли и без того небольшие темные глаза, длинный острый нос изогнулся книзу, а сжатые губы скривились и опали, как у мертвой рыбы. Мне стало его искренне жаль.
— Твой отец так сильно переживает из-за переезда…
— Да… — Кисло выпустила Софья.
— Он чувствительный, да?
— Просто не любит трудности. А там с документами какая-то проблема. Это все требует большой ответственности.
— Но зачем вам это? — Спросил я, выпрямившись.
— Тут его бизнес совсем не идет. Да и он терпеть не может Россию. Мама его поддерживает. Я тоже не фанат России и вообще. Но когда познакомилась с тобой…
Я посмотрел на нее любящим, выразительным, полным благодарности взглядом, а затем завел машину, чтобы поскорее умчаться.
Странное стихийное переживание бурлило во мне: я чувствовал себя собственником, но будто находился на грани банкротства. Такое, наверное, у каждого бывало. К примеру, имеешь ты какую-нибудь очень хорошую вещицу, нарадоваться не можешь, хотя в глубине души что-то клокочет, напоминая о том, что твоему счастью скоро конец. Дескать, ты потеряешь эту вещицу, она вот-вот ускользнет! И у меня было именно такое вот состояние, только умноженное в сотню раз, ведь это не вещь, а человек, которого мне очень не хотелось терять. До отъезда Софьи оставался месяц, но за свои восемнадцать лет я удостоверился в том, что каких-то тридцать дней пролетят моментально, заметить успеешь едва ли. Особенно, когда тебе хорошо. Особенно, когда влюблен.
— Твой отец ведь знает, что ты в безопасности со мной? — Сказал я отчужденным тоном.
— Думаю, да. Но я сказала ему, что ты тоже верующий.
— Ну, ты не солгала.
— Но пришлось ему сказать, что ты ни в какую церковь не ходишь.
Я ничего не сказал, включил навигатор, плавно надавил на педаль и, не спеша, выехал из унылого двора.
— Но ты должен прийти разок к нам. — Сказала она, после того, как мы выкатились на дорогу. — Тебе понравится.
— Хорошо… — ответил я.
Она затевала этот разговор трижды, и каждый раз я отвечал одинаково. Что-то меня в подобных разговорах и предложениях пугало. Да и религию я не признавал. Мне было не понятно, кто из всех прав по-настоящему. На самом деле. Этих вероучений и всяких разветвлений так много, что простой, мирской человек, скорее всего, потеряется во всем этом и в итоге так ничего и не выберет. Останется лишь агностиком. Вера, Бог, Церковь, Христос, Дьявол — на этом люди научились зарабатывать немалые деньги. Изготавливают и продают различные распятия, священные земли, иконы. Все это разве нужно Богу на самом деле? Люди скупают иконы, ставят перед собой, падают на колени и бьются лбами об пол, умоляя какое-то обычное изображение о той или иной нужде. Идолопоклонство, ничего другого. Как трудно поклоняться Богу и как легко поклоняться кому-нибудь или чему-нибудь другому, не так ли? С самого детства я в поисках Бога. Куда мне только ни приходилось забредать, в какие только церкви я не заходил. Бывал и в православной и в католической, в протестантской. И везде были свои какие-то чудики. Однажды вообще в какой-то сумасшедший дом попал. Служителя на протяжении всего служения плясали со знаменами, а пастор вместо проповеди, просто орал какую-то ересь, раздирая свои голосовые связки. На таком служение ничего, кроме стресса не получишь.
Я не верил в религию, не верил в Церковь и всерьез думал, что Бог находится сугубо в моих чертогах, во мне самом. Я думал, что мое тело — это моя церковь. Но насчет Софьиной церкви я не мог быть уверенным точно. «Ведь есть же на свете хотя бы одна церковь, которая придется мне по душе?» — Думал я. — «Может как-нибудь, и загляну к ней».
Мне было довольно трудно ехать, так как все мое внимание было устремлено на ее гладкие коленки, милые руки и красивую улыбку. Рядом со мной сидел ангел, и я чувствовал, что становлюсь лучше, находясь с ней. Ее аромат дурманил меня. Опьянял и усыплял. Глаза невольно закрывались, и я уносился куда-то в сказку. Раньше со мной такого не бывало. Да и в мыслях не было, что такие чувства вообще существуют. До нее мне, конечно, нравились девушки, но ничего серьезного я к ним не испытывал. У меня не замирало сердце, не пробегали по всему телу мурашки. Они просто радовали глаз, не более. Я смеялся над влюбленными парнями, называя их неженками, зефирами, нытиками. А теперь стал еще хуже, чем они. Да и плевать.
Через пятнадцать минут навигатор, наконец, запищал. Это означало, что мы на месте. Я припарковал машину, вздохнул, взглянул на Софью и резко, без предупреждения рванулся к ней, чтобы, наконец, поцеловать, но ремень натянулся и осадил мой рывок. Я нервно нащупал кнопку возле сидения и высвободился. Не успел я поднять глаза, как почувствовал ее холеные белые руки, обвивающие мою шею. Ее лицо приблизилось к моему, она вкрадчиво посмотрела мне в глаза, словно хотела прочитать мысли. Без раздумий я поцеловал ее. И опять все затихло, кроме ее прерывистого стесненного дыхания. Я ощутил ее острые ровные зубы, которые впились в мою нижнюю губу. Было больно, но я терпел. Пусть забирает их, если хочет.
— Нужно позвонить Диме! — Оборвав процесс поцелуя, сказала она.
Софья порылась в сумочке и вынула телефон.
— Ну, и кто же это? — Спросил я, откидываясь на сиденье. — Этот Дима…
— Так. — Махнула она рукой. — Один знакомый.
— Откуда ты его знаешь?
— Алло. — Сказала она в трубку, улыбнувшись.
Я наблюдал за ее лицом.
— Мы на месте! — Говорила она. — Выходи! Беленькая такая машина.
— Ну, так? — Спросил я после того, как она положила трубку.
— Что?
— Кто это?
— Мы с ним в художественную школу ходили вместе. Вот и все.
— Мм.
Через несколько минут из белого здания напротив, выбежал какой-то худощавый паренек в засаленной зеленой майке. У него были темные волосы и пробор посередине.
— Это он? — Пренебрежительно указал я на приближающийся к нам силуэт.
— Да!
— Ну, идем. — Я открыл дверь и неохотно выполз наружу.
Парень сначала подошел ко мне, дружелюбно протянул руку и представился:
— Я Дмитрий.
«Какое слабое рукопожатие, — подумал я, — вернее, совсем никакое»
— Адам.
— Очень приятно!
— Взаимно.
У него были выбриты брови. Между ними была черная отчетливая щетинка, он даже по бокам их повыдергивал. Бороды у него не росло, однако, волосы на лице присутствовали. Чем-то он мне напомнил монгола: жидкий пушок под маленьким носом, тонкие черные копья, торчащие из узкого подбородка. Похоже, все его волосяные луковицы располагались над глазами. Мне в нем все казалось ужасно отвратительным. И вовсе не потому, что он был таков, а потому что он был знаком с Софьей.
Она подошла к нему и широко улыбнулась.
— Привет! — Протяжно выпалил он и поцеловал ее в щеку. — Как ты, дорогуша?
Софья, наконец, догадалась, что все это меня несколько напрягает. Она повернулась ко мне и поспешно доложила:
— Адам, не волнуйся, он гей.
Дмитрий кивнул и радостно добавил:
— Ну, надо же! Деточка, ты научилась называть меня геем, а не гомиком!
Я расслабился, и мне стало плевать на его выбритые брови, уродскую прическу и прочие недостатки.
— Ладно. — Сказал я. — Куда идти?
— За мной. — Важно махнул он рукой.
Мы направились к белому ветхому зданию. Я сразу обратил внимание, что в нем имеются крестовые трещины, а это означало, что оно могло рухнуть в любой момент. Не нужно быть геологом или инженером, чтобы понять: здание, находящееся в таком состоянии представляет опасность для людей. Зайдя внутрь, мы очутились в длинном, как кишка, коридоре, который тускло освещали разбитые пыльные люстры. По бокам — слезшие обои. Они подобны гнилой папиросной бумаге. Под ногами выстелен изодранный, стертый коричневатый линолеум. В уголках находилось целое кладбище мух. Такое чувство, будто здесь кочевали бешеные псы. Это место наводило тоску, даже мухи сдохли. И еще этот кисло-сладкий запах молью траченных стен.
Наконец, коридор кончился, и мы вышли в небольшой, я бы даже сказал, тесный зал, битком набитый седыми стариками. Они все, скопившись в кучу что-то бурно обсуждали. Однако среди них я разглядел двух молодых девушек и худого лысого мужчину лет тридцати пяти-сорока.
Несмотря на скромность размеров помещения, здесь присутствовала небольшая сцена, на ней криво стояла кафедра, а рядом микрофон, перемотанный красной изолентой. Перед сценой стояло несколько рядов скамеек.
— Да уж. — Сказал я, а затем, прищурившись, посмотрел на Софью. — Еще не поздно уйти отсюда.
— Ни в коем случае! — Запротестовал Дмитрий. — Ты что! Я читал твой рассказ! Ты молодец! У тебя есть все шансы на победу!
— Да погляди же ты. — Кивнул я в сторону толпы. — У этих стариков огромнейший опыт за плечами. Да и не в этом дело. Мне не хочется тут торчать.
— Ну и что? — Молниеносно отреагировала Софья.
Я посмотрел на нее с ироничным выражением лица:
— Думаешь, сопляк, вроде меня, готов переплюнуть их? У меня никчемный словарный запас и мне восемнадцать.
— Какая разница, какой у тебя словарный запас и сколько тебе лет? — Воскликнул Дима. — Какая разница, какие слова ты используешь? Главное, чтобы рассказ был интересным и понятным! К тому же, у тебя есть свой стиль!
Я собирался ему ответить, но вдруг к нам подошел низкий седой престарелый мужчина. У него были крупные мешки под голубыми глазами, красный, как редиска, нос и длинный рот, а около него — огромная волосатая бородавка. На старике был дешевый пиджак, цвет которого напомнил мне болото. Брюки велики и ремня едва хватало, чтобы удержать их на раздутом животе.
— Добро пожаловать. — Он грациозно подал мне свою влажную, толстую руку. — Меня зовут Григорий Александрович.
— Очень приятно. — Сказал я, тряся его десницу. — Я Адам.
— Вы чеченец? — Удивился он, а затем закрепил. — Не похожи.
— С чего вы взяли, что я чеченец?
— Ваше имя… — Медленно проговорил он, вглядываясь мне в глаза, как истинный сыщик. — Адам. У чеченцев такое частенько встречается.
Я искоса посмотрел на Софью, как бы, безмолвно, спрашивая: «Что он несет?»
— Это интернациональное имя. — Объяснил я.
— Ну, это смотря с какой стороны посмотреть. — Он облизнул свои длинные губы, сглотнул и продолжил. — Вы живете в России. Это имя чаще всего встречается в Америке, ну, и в других странах. А тут обычно у чеченцев. Все просто.
Я замолчал. Ненавижу стереотипы, но еще больше я не люблю стариков в болотных костюмах, которые любят умничать и корчить из себя детективов.
— Ну, так? — Спросил он, когда устал терпеть мое молчание.
— Меня назвали в честь первого человека на Земле, вот и все.
— А фамилия, у вас какая? — Продолжал он допрос.
Я устало вздохнул. Нужно было показать ему, что меньше всего на свете я хочу говорить с ним о своем происхождении. У меня были догадки — если я назову ему свою фамилию, то у него появится еще больше вопросов. Но я все же сказал:
— Кноспе.
— Интересно! — Возгласил он.
— Оно еврейское. — Сказал я, понимая, что сейчас он спросит о моей национальности. — Мой дед был наполовину евреем.
— Понятно. Но вы сам не будете считаться евреем, потому что еврейство передается через женщин, а не через мужчин. — Его длинный рот растянулся в пошлой улыбке, а затем он прохрипел. — Ну что ж, удачи вам сегодня в нашем мероприятии!
Я некоторое время помолчал. Этот Григорий Александрович был из тех, кто, сидя в свинарнике, воображает из себя великого и могучего деятеля всея Руси. Он действительно серьезно относился к этому конкурсу. А я сразу понял, что к чему. Какая-то берлога, набитая стариками, рыхлая куча стружек, которые служат для них сценой, а на ней величественно стоит кривая пыльная кафедра. Высший сорт. Высшее общество. Ладно.
— Где нам сесть? — Спросил я, наконец.
— Для начала вы должны взять альманах, чтобы ознакомиться с конкурентами.
— Это еще что? — Сморщил я лицо.
— Что это? — Оскорбился он. — Это сборник рассказов. Там и вы есть, между прочим.
— Ну, а где мы можем их взять? — Спросила Софья.
Григорий Александрович поднял палец вверх, повернул массивную голову к разноликой орде стариков и проорал:
— Лидия Петровна!
Из толпы выскочила высокая худая женщина. Она была в красном, плотно облегающем платье, а на шее красовалось ожерелье из черного жемчуга. Я медленно спустил свой взгляд на ее ноги. На них были желтые пестрые туфли на высоком каблуке. Ну и ну. Не нужно быть Коко Шанель, чтобы понять — это полная безвкусица. Но, несмотря на это, выглядела она неплохо. По крайней мере, выделялась из этой мрачной толпы.
Лидия Петровна ни слова не сказала, когда подошла к Григорию.
— Знакомься, — Сказал он, указывая на нас рукой, — это Адам, а это… — Он остановился на Софье и поднял брови, в ожидании.
— Софья. — Улыбнулась она.
— Точно. — Сказал он. — Ну, а Диму ты знаешь.
— Очень приятно. — Хриплым, холодным голосом отозвалась женщина. — Я Лидия.
— Взаимно. — Выдавил я из себя.
— Дорогая, можешь им дать один альманах?
Она, молча, ушла и вернулась через минуту с толстой зеленой книжкой в руках. Григорий вытянул ее из рук Лидии, раскрыл и протянул мне. Я не глядя внутрь, взял альманах, захлопнул и направился к скамейкам.
— Уже начинаем! — Сказал Дима и ушел к сцене.
Все покорно расселись по местам и принялись болтать. Со мной рядом присела пожилая женщина и обдала меня презрительным, сверлящим взглядом. Я бегло пробежался по ее лицу, оно было слишком надменным. Я обсмотрел каждого человека в этом зале и сделал вывод — у всех у них мания величия. Сидят и корчат из новоявленных буржуа. На вид они все образованы и интеллигентны, но по жизни, видимо, ничего не добились, раз торчат здесь. А, может, им просто нечего делать, как и нам с Софьей.
— Вы Адам Кноспе? — Небрежно спросила меня женщина.
У нее в руках был открытый альманах и страница с моим произведением.
— Да.
— Мизантропам тяжело живется, а с комплексом сверх полноценности — особенно.
— А я не мизантроп.
— А ваш герой, да.
— Ну, так уж вышло. — Спокойно сказал я и отвернулся.
— Ты все свалил на общество. — Резко, перейдя с «вы» на «ты», поставила она меня в укор.
— Что?
— Ты обвинил всех и вся, кроме себя.
— Рассказ не про меня.
— Про тебя.
— Откуда вы знаете?
— Потому что такие, как ты, пишут только о таких, как ты.
— Вы все сказали? — Спросил я, немного разозлившись.
— Слишком негативно.
— Еще?
— Все плохие у тебя! — Воскликнула она. В ее пустых белых глазах, будто что-то треснуло. Она продолжала. — Куда катиться мир? Нарожают дегенератов и радуются.
— Теперь все? — С каменным лицом и холодным тоном спросил я.
— Оскорбительно! — Она, наконец, выплеснула весь остаток своего яда.
— Знаю.
— Тогда зачем пишешь? — Выставила она вперед челюсть.
Я тяжело вздохнул и нахмурил брови. Почему ее так разозлил мой рассказ? Небольшой, простой, но пессимистичный рассказ про школу и о том, как там паршиво. Не более.
— Я пишу… — Говорю. — Для таких, как вы.
— Зачем это?
— Да чтоб позлить вас и оскорбить хорошенько! — Грубо ответил я и всем телом отвернулся к Софье.
Бабуля фыркнула и не издала больше ни единого звука. Слава Богу. Я уважаю взрослых людей, но иногда они перегибают палку. Да, они дольше прожили, вероятно, больше знают, но, отнюдь, морщины на лице и седые волосы — не привилегия. Всю жизнь, такие, как она, находят во мне козла отпущения. И не все из них старики. «Ты злой», «ты всех ненавидишь» — говорят они. И я удивляюсь, ей Богу. С каких пор, тот, кто говорит правду о человеке и в целом об этом мире зовется мизантропом? Чушь! Покажите мне хорошего человека, и у меня ни за что не повернется язык назвать его плохим или как-то осудить. Покажите мне океан, и я похвалю его. Дайте мне на руки ребенка, и я прижму его к груди, целуя в темечко. Покажите мне просящего, и я подам ему. А если покажете мне кучу навоза, то я моментально назову это говном.
Но самое удивительное, что эти люди, строящие из себя оптимистов, вовсе не являются такими. Это фикция. Они, на самом деле, сами озлобленны на весь мир, а иначе, просто снисходили бы до таких «убогих мизантропов», как я.
— Давай найдем твой рассказ? — Предложила Софья.
— Не надо. — Говорю. — Давай что-нибудь другое глянем.
Я раскрыл книжку и остановился на 97-ой странице. Рассказ назывался: «Как меня заблокировали в социальной сети». Написал некий Святослав Прохоренко.
— Ну, листай дальше. — Сказала она.
— Погоди. — Я поставил палец на начало текста и принялся за чтение.
«Как-то раз, летним, жарким вечером я зашел к себе в социальную сеть и обнаружил, что меня заблокировал старый одноклассник. Что в такие моменты может почувствовать человек пятидесяти лет? Огорчение, обиду, страх, разочарование…» Я остановился, не дочитав до конца.
— Ты прочла?
— Читаю. — Говорит она.
А я задумался, глядя в никуда. И о чем только думал Святослав Прохоренко, когда писал этот рассказ? Что чувствует человек, когда его блокируют на каком-то сайте? Может быть, кто-то и чувствует огорчение или еще что-то на подобие, но как он может почувствовать от этого страх? Страх перед чем? И он пришел с этим на конкурс, надеясь, что победит. С ума сойти. Наверняка, у него полно рассказов вроде этого. Типа: «Что чувствует человек, когда собирает одуванчики?» или «Что я делаю, если у меня в зубах застревает петрушка или мак». Забавно. Не удивлюсь, если бабушке, сидящей рядом, понравился этот рассказ. Мне до жути интересно почитать, что же настрочила она, но мне было безумно лень оборачиваться к ней и узнавать, на какой странице находится ее произведение.
— Да уж. — Дала оценку Софья. — Что за…?
— Дай-ка. — Сказал я, вытягивая из ее рук книжку.
— Дамы и господа! — Вдруг послышался голос Димы.
Я поднял глаза. Он стоял за кафедрой и с микрофоном в руках. Свою засаленную майку он сменил на белую, клетчатую рубашку. За какие-то пару минут он добротно залил ее потом. Я хотел нажаловаться Софье, но потом вспомнил, что это бессмысленно. Ведь он гей и мне незачем его унижать перед ней. К тому же, я и сам порядком вспотел, просто на мне была темная рубашка, и пятна виднелись.
— Наш конкурс начинается. — Вещал он. — Жюри, пройдите, пожалуйста, на свои места.
Жюри были: Григорий, Лидия и какая-то старушка. Они просто уселись на первый ряд, у каждого в руках были эти самые великие альманахи, носители шедевральных произведений.
Все эти скучные, нудные объявления и сама церемония меня не очень интересовали. Зато рассказы в этих книжках вызвали у меня огромное любопытство. Я скакал по страницам в поисках дурацких, смехотворных историй. Все они начинались одинаково, с каких-то незначительных, неинтересных, высосанных из пальца описаний природы или какой-нибудь дурости. Девяносто пять процентов было на тематику войны и старости. Остальные пять — несусветный бред. Однако среди всей этой скукоты я откопал один стоящий рассказ, который сошел бы даже за мировую классику. Он был по-настоящему добрым и человечным, хоть и про войну. Там говорилось о том, как русские солдаты относятся к немцам. Из этого краткого произведения я извлек очень важную для себя информацию. Оказывается, не все солдаты ненавидели своих врагов, находясь на фронте. Многие понимали, что это война и ни у кого нет выбора. Либо убивают тебя, либо ты убиваешь. Конечно, у обеих сторон, были плохие и кровожадные люди. Можно даже подумать, что их было большинство, особенно среди немцев. Но эта история была именно о дружном, добром товарищеском коллективе. Людском.
А самая абсурдная, несуразная чушь была написана какой-то женщиной, под псевдонимом Анна Невыносимая. Ее рассказ имел величественное название: «Синтезатор чувств». А начало звучало так:
«Кокосовой стружкой ложился февраль. Эта сухая мякоть разлеталась на ветру, хороня заблудших кошек и немых крыс на пыльных балконах, различных женщин…», я дочитал бы и дальше, но Софья толкнула меня в бок и сказала:
— Сейчас жюри объявит победителей.
— Что? — В недоумении, спросил я. — Каких победителей? Уже?
— Ну, да! Мы, считай, пришли только на вручение. Жюри выбрало победителя и сейчас его назовет. Ты что не слушаешь?
Я действительно не слушал. Есть у меня такая способность: становится глухим, когда мне не интересно.
— Жюри сделало выбор… — Голосил Дима.
— Ну, давай уже быстрее… — Пробурчал я.
— Куда ты спешишь? — Она взглянула мне в глаза и попыталась найти в них ответ.
Наши пальцы переплелись. Я укутался лицом в ее аспидно-черные прямые волосы и задержался там на некоторые время. Безграничная, таинственная вселенная.
— И все три судьи выбрали Михаила Гаврикова! — Воскликнул Дима. — С его замечательным рассказом «На фронте радостей нет»
Все захлопали, а я не вылезал из волос. Принюхивался к опьяняющему запаху ее тела и желал зарываться все глубже, и глубже.
— Адам. — Отодвинула она меня. — Перестань.
— Нет, не могу. — Сказал я и снова потянулся к ней.
— Все ваши работы прекрасны. — Говорил Дима с кафедры, подбадривая тех, кто не выиграл. — А Михаил Гавриков получает приз, в виде вот такой вот грамоты.
Я вытащил свою голову, последний раз пробежался по всему залу и сказал:
— Ну, все. Пойдем.

***

На улице было жарко. Пылающее солнце стояло очень высоко, окрашивая белую тойоту моего брата в лимонный цвет. Волосы Софьи заблестели. Я был рад тому, что эта глупая церемония окончилась так скоро. Честно говоря, я даже не понял, что это было. Да и плевать.
Мы сели в машину, я завел ее и вдруг из здания вылетел Дима.
— Мы совсем не попрощались. — С досадой сказала она, глядя на меня. — Так некрасиво.
Он подбежал к машине. Я опустил стекло.
— Спасибо за все. — Говорю. — Было круто.
— Уже уходите? — Запыхавшись, спросил он. — Я думал, останетесь. Мы сейчас чай будем пить.
Может, Софья и горела желанием остаться, но я безотчетно надеялся, что нет. Мне очень хотелось думать, что она имеет больше желания побыть со мной наедине.
— Ты знаешь… — Протяжно произнес я. — У меня нет желания оставаться тут.
Я почувствовал затылком, как она начала краснеть и опустила вниз глаза.
— Это все из-за того, что ты не выиграл? — Спросил Дима.
— Нет.
— А из-за чего тогда?
— Я сюда изначально не хотел. Это все она. — Я кивнул в сторону Софьи.
— А… — Расстроенным тоном сказал Дима. — Ну, хорошо.
— Скажи всем «спасибо». — Махнул я рукой, закрывая окно.
Он, молча, стоял и пустыми глазами смотрел на меня, через стекло. А мы неподвижно сидели.
— Чего же ты ждешь? — Нервно спросила Софья. — Поехали.
— Машину подготавливаю.
— К чему?
Ее смущало, что этот Дима все еще стоит и смотрит. Мне не хотелось с ней ссориться и показывать свой гнилой характер. Я резко ударил по газам, и мы уехали.
— Куда поедем? — Спросил я.
Софья молчала. У нее были нахмурены брови. Ей не нравилось мое дурное, брюзгливое поведение. Она была честной, ничего не скрывала. Наверное, это потому что была молода, и ее пока не отравило это ужасное, грязное, либеральное, вонючее общество, которое вынудит любого мыслящего тростника начать лгать. В этом мы с ней были похожи.
— Ну, хватит дуться. — Сказал я, улыбаясь.
Я притормозил около одного маленького кафе и посмотрел на нее.
— Ты не очень красиво себя повел. — Сказала она.
— Хотела, чтобы я солгал ему?
— Нет.
— А что? Я сказал правду. Тут ты либо лжешь, либо говоришь правду.
— Я думала, тебе будет интересно. Думала, что понравится….
Я отстегнул ремень.
— Знаешь, почему мне не было интересно? — Спросил я.
— Почему?
— Потому что сейчас мне интересна только ты.
— Не знаю почему они выбрали того мужика. — Она немного оттаяла и подняла голову. — Твой рассказ, я уверенна, лучше.
— Это не важно… — Сказал я, целуя ее.

2 глава

Время летело, как американская гиперзвуковая крылатая ракета X-51AWaverider. Я считал каждый день, пытался смаковать каждой минутой, проведенной рядом с Софьей. Но этот незабываемый месяц юношеской любви слишком быстро распылился. Действительно, я даже и не заметил.
С календаря слетел июль и его заменил август. Я поступил в дорожный университет. А Софью приняли в немецкую художественной школу, известной как Штаделшуле. Язык сломаешь, пока проговоришь. Она находилась во Франкфурте-на-Майне. Насколько мне было известно, никто из ее праведной семьи не владел немецким языком, и я понятия не имел, как Софью приняли в эту школу без знания языка. Мне не приходилось спрашивать у нее об этом. Я просто сказал: «Рад за тебя!» и это была почти правда. Она мечтала об этом всю жизнь. Там ее научат творить настоящее искусство. У нее огромный потенциал. Больше, чем у меня, во всяком случае. Но и во мне он имеется. Небольшая щепотка. Однако я не гнался и не гонюсь за своей детской мечтой — стать писателем, актером, музыкантом или кем-то в этом роде. Приходиться гнаться за деньгами. Большими купюрами. Причем, сломя голову. А до поступления мне пришлось выискивать такой университет, где почти не нужно заниматься, только лишь посещать лекции, однако, после окончания получить возможность устроиться на хорошую, высокооплачиваемую работу. Да. Так бывает. И этот, как раз, оказался именно таким. Идеально. Причем, он считался одним из лучших в Москве. Факультет назывался «технология транспортных процессов». Что-то вроде логистики.
Моему счастью не было бы конца, если Софья не улетала бы в Германию. За этот месяц я узнал, что такое любовь, узнал, что такое взаимность, научился улыбаться во весь рот, перестал слушать унылую музыку и прекратил думать о том, как ужасен этот мир. Раньше мне хотелось все изменить и меня все не устраивало. Саботаж разрывал меня на клочья. Но с ее приходом в мою дармоедную жизнь все изменилось. Оказывается, любовь способна затуманить все невзгоды и густо растушевать желчь этого страшного мира. Она подаст на блюдце счастье, которым нужно попытаться смаковать всю жизнь. Но оно, увы, иногда, быстро съедается. Я же его вообще сожрал. Так уж вышло. В этом нет моей вины.

***

Билеты куплены на 26 число.
Я подвез Софью и их родителей до аэропорта, помог с тяжеленными чемоданами и довел до регистрации. Время взлета — 22:00.
Софьин отец крепко пожал мою руку и даже изобразил что-то вроде улыбки. Но эта гримаса была посвящена не мне. На него, наконец, нахлынуло осознание того, что через несколько часов он покинет Россию и, скорее всего, навсегда.
— Спасибо тебе, дружище. — Говорит. — Ты хороший парень. Все у тебя будет хорошо.
— Спасибо. Удачи вам.
После, ко мне подошла его взволнованная жена. Она крепко меня обняла и сказала:
— Мы будем очень за тобой скучать, Адам! Ты хороший мальчик! — Она всхлипнула. — Приезжай к нам! Обязательно! Вы с Софьей будете на связи, она сообщит, где мы и как мы. Приезжай летом! Вы очень хорошая пара.
— Хорошо. Я приеду. Спасибо за все.
Она отошла и ко мне подошла Софья. Ее пустые глаза и опущенные уголки рта — убивали меня. Мне было трудно глотать. В горле стоял ком, размером с булыжник.
— Адам. — Сказала она. — Это ничего не значит. Мы будем общаться. Мы будем вместе. Ты же знаешь.
— Конечно. — Я глянул на ее отца, и понял, что наш последний поцелуй состоялся вчера. — Все будет хорошо. Мы же на связи.
— Да… Мы не потеряемся.
— Обещаешь? — Еле улыбнувшись, спросил я.
— Обещаю! — Бойко ответила она.
Я прижал ее голову к груди и поцеловал в пробор. Она обняла меня так сильно, что чуть не сломала мне все ребра.
— Не люблю прощаться… — Сказала она. — Ненавижу.
— Наверное, это самая распространенная фраза, которую люди говорят в аэропортах.
Она отпустила меня и улыбнулась.
Мимо нас пробегали сумасшедшие люди разных национальностей. У всех разный пол, лица, волосы, одежда, намерения, судьба, проблемы, любовь, ненависть, и, наконец, разные рейсы. Все это перемещалось перед нами с невиданной скоростью. А я просто стоял и смотрел на нее, а она на меня. По ее гладкой щеке пробежала слеза. Свою влагу я оставил при себе. Ее родители, молча, стояли сзади и смотрели на все это. Неуютно. Отец потихоньку утомлялся, ему не терпелось поскорее усесться в самолет и заснуть. На самом деле, им обоим было плевать. Как отцу, так и матери. Они думали, что мы с ней больше не встретимся, мол, детская забава, первая любовь и так далее. Мои родители частенько говорят: «Тебе пока рано». Глупые стереотипы полированных людей, со старой закалкой. Что за людская традиция такая — откладывать все на потом? И я говорю не про разные там дела, типа: постирать, сделать уроки, работу или что-то в этом роде. Я про человека и его чувства, его жизнь. Мы, вроде, рождены для того чтобы жить, наслаждаться, а получается так, что большую часть существования мы просто стоим на старте, дожидаясь, этого дрянного гонга. И тогда мы начинаем мчаться, сломя голову, не пойми куда. Да вот только этот момент длится не так уж и долго. Мы слишком долго стояли на старте, планируя свой побег. Уже каждый поворот прокрутили в мыслях по тысячу раз. Каждое движение обдумали. Но наши кости покрылись мозолями. Мы больше не способны бежать. И тогда приходится останавливаться или вовсе падать. Вот так и происходит. Родители гробят нам жизнь — мы возмущаемся, вырастаем и гробим жизнь своим детям. Но может в этом и состоит весь секрет. Может быть, поэтому Господь пока не стирает нас с лица Земли. Некий баланс. Но уж очень глупый, скучный и жестокий баланс.
— Адам. — Сказала Софья, вытирая слезу. — Вот, возьми.
Она протянула мне листок.
— Что это?
— Тут адрес Церкви.
Я взял его и медленно поднял на нее глаза.
— Хорошо, я приду.
— Там ты почувствуешь связь со мной.
— Я приду.
— Обещаешь? Если ты не хочешь — не заставляй себя, не делай это ради меня. Делай ради себя. Ты ведь веришь в Бога, а без Церкви нет спасения.
— Обещаю. Приду…
— Соня. — Окликнул ее отец. — Началась регистрация.
Она обернулась и крикнула отцу:
— Сейчас, сейчас!
— Напиши, как приземлитесь. — Говорю.
— Обязательно. Слушай, на следующее лето, я жду тебя!
— Я постараюсь.
— Постарайся.
Она взяла меня за руку.
— Я люблю тебя… — Сказал я и почувствовал, как жар подступил к щекам.
— И я тебя.
— До встречи, а?
— Да, — Я медленно кивал, — до встречи.
Она отпустила мою руку и потихоньку начала отдаляться. Затем развернулась и побежала к родителям. Я пошарил по карманам, нашел маленький леденец, развернул его и положил в рот. А она удалялась все дальше и дальше, как корабль в море. Вскоре они встали в очередь на регистрацию. Софья повернулась, посмотрела на меня и помахала рукой. Я помахал ей в ответ. Мы неотрывно смотрели друг на друга, в течение пяти минут. У меня колотилось сердце, потели руки, и чесался нос. Месяц назад, когда она сказала мне об этом, я очень расстроился, но теперь, когда этот момент настал, мне было более чем паршиво. «Ничего» — думал я. — «Приеду к ней летом». Но во мне бурлил страх. Больше всего на свете я забоялся, что разлюблю ее или она меня. Побоялся, что мы и впрямь потеряемся в этом ужасном мире.
Она махнула мне последний раз и исчезла из поля зрения. Софья уже на 10% была в Германии. А я на 100% в отчаянии.

***

На выходе я наткнулся на какого-то еврея в сером костюме и с жидкой бородкой. Ему было лет пятьдесят с виду. Стоял с сумочкой и нервно дергал молнию на ней. Туда-сюда. У него весь лоб вспотел. А глаза зоркие, как у ястреба. Хищно кого-то искали. И я попался. Он умилился и сосредоточился на мне. Видимо разглядел во мне земляка.
— Шалом! — Ликующе закричал он, встав у меня на пути.
— Здравствуйте. — Спокойно поприветствовал я, притормозив.
— Хах! — Взыграв духом, усмехнулся он. — Ты же наш! Да? Ты же наш?
— Вряд ли. — Я пожал плечами, обошел его и пошел дальше.
— Погоди, не уходи! — С типичным еврейским акцентом продолжал он. — Я же вижу! Ты таки наш! Кудрявый красавчик! Тут в Москве, однако, не часто наших встретишь.
— Какой наш? — Спросил я, переходя дорогу.
— Ну, ты же наш! Еврей! Мы русские евреи! А ты что скрываешься? Тогда я буду тише, если хочешь.
Он волочился за мной до самой машины и все повторял, что я «наш».
— Что вам надо? — Сказал я, наконец, когда мы пришли на стоянку и подошли к машине.
— А ты чего такой хмурной? Обидел кто?
— Да.
— Так, расскажи кто! Поделись!
— Так. — Буркнул я. — Вам деньги нужны?
— А что? Почему сразу деньги?
— Вам нужны деньги или нет?
— Ну, вообще, да. До сына хотелось бы доехать.
— И сколько нужно для этого?
— Ну, ты все-таки наш… — Он хитро улыбнулся и помахал перед моим носом указательным пальцем.
— Сколько нужно?
— Ну, в общей сложности, тысяча рублей. Мне бы хватило тысячи, да.
— Слушайте, это Москва, а не Дубай. — Я достал кошелек, вытянул сто рублей и протянул ему. — Больше не могу, простите.
Он принял купюру так, словно ему вручили положенный паек из Синагоги.
— Ну, мы же евреи, должны помогать друг другу, согласен? На то мы, брат и евреи, чтобы помогать друг другу.
— Все люди должны помогать друг другу. По возможности.
— Ну, правильно, да.
— Удачи. Мне пора.
Я открыл дверь, плюхнулся на сиденье, закрылся и завел машину. Он не уходил, стоял и размышлял, почесывая затылок. Дождется, наверное, пока я уеду и пойдет дальше искать «своих». И все-таки его немного жаль. Разве он попрошайничал бы, если у него все было бы хорошо? Конечно, нет. Я не из тех, кто считает евреев «жидами» и ни в коем случае не вешаю на них вселенскую вину за все людские неудачи, но попадись этот сын Авраама, кому-нибудь другому, и у этого человека сразу же появится предвзятое отношение ко всей нации. Так всегда.
В аэропорту простых зрителей не бывает. Здесь все задействованы. Начиная с рабочих, которые развозят тележки для багажа и, заканчивая людьми, вроде меня, павших духом, ну или таких, как этот еврей. Но у него, наверное, совсем все худо.

***

Я выехал из аэропорта и поехал в сторону дома. Стылое низкое небо совсем потемнело. Моя машина тихо скользила по освещенной ровной трассе, а я плавно крутил руль, откинув голову назад. «Жизнь продолжается» — Давал я поддержку самому себе. — «Но уже без Софьи. Пустяк. Переживу. Раньше же обходился как-то без нее. Все будет хорошо. Мы будем вместе. Рано или поздно, точно». Настроение было подавленное и даже слезливое. Я съехал с кольцевой дороги и углубился в город. Тоска усиливалась. Я включил радио и начал шастать по волнам, в поисках подбадривающей, позитивной музыки. Но наткнулся на похоронный рок. Переключить на другую волну у меня просто не хватило сил. Эта музыка очень даже подошла к моему настроению, но и прикончила его в конец, опрокинув меня в полнейшую меланхолию. Я проезжал мимо ресторанов, магазинов, шаверменных прилавков, питейных домов и невольно задумался: «А не запить ли мне свое горе?» Притормозив возле какого-то чудаческого кабака, я вылез из машины и зашел внутрь. Пятница. Людей было полно. Все вокруг разговаривали, орали, спорили, хвалились, пердели, рыгали, плакали, пели. Что угодно, только не молчали. У барной стойки околачивалась целая орда жаждущих посетителей. Совсем не так я себе представлял все это. Думал, зайду сейчас в пустой бар, удобно усядусь на высокий стул, закажу чего-нибудь крепкого, а потом добродушный старый бармен подойдет и спросит: «Эй, друг, в чем дело?», ну, и тут я ему все выложу. Он подбадривающее похлопает меня по плечу и выдавит из себя что-то вроде: «Так бывает, дружище. Все будет нормально», а затем распишет и свою душераздирающую историю. Но так, наверное, только в фильмах бывает.
Я поднялся на цыпочки и глянул на лицо поддателя, который грациозно носился от одного посетителя к другому. Он был загорелым высоким и худым парнем, который злоупотребил гелем для волос. Таких, как он, кажется, называют метросексуалами. Но проще назвать гомиками, так как чаще всего это просто разговорный синоним.
Я вышел. Небо представляло собой темно-синий ковер. Мертвая луна удалилась ввысь. Фонари мутно освещали улицу латунным светом. Мимо проносились машины. Из бара слышались выкрики калдырей. Стены трещали по швам. Казалось, будто это заведение вот-вот лопнет, и все эти скоты вылетят наружу, как гной из воспаленного аппендикса.
На часах было 22:45. Домой не хотелось. В растрепанных чувствах туда лучше не соваться, иначе на тебя обрушаться лавиной вопросы от родителей, которые тебя еще сильнее добьют. Единственный человек в этом городе, который может поднять мне настроение — мой лучший друг. Олег. Старый, добрый товарищ. Он из бывших жирдяев. С возрастом сумел сбросить пару десятков килограмм, начал качаться, отрастил негустую рыжую бородку и обзавелся постоянной девушкой, с которой тоже был знаком, чуть ли, не с пеленок. Мы все втроем учились в одном классе. Раньше он питал к ней ненависть и даже презирал, потом наши пути разошлись: я остался, она ушла в другую школу, он в колледж и вовсе выпустил ее из памяти. Но недавно они встретились. Совершенно случайно. И, оказалось, что за то время, которое они не виделись, она расцвела, как алая, благоуханная роза. Он начал за ней ухлестывать, и через несколько дней она уже была его девушкой. Прямо сказка. Однако на тот момент я не верил, что их отношения будут длиться долго. Я был уверен, что скоро все закончится. Такой уж Олег человек.
Я решился и набрал ему.
— Алло. — Охрипшим голосом пробурчал он в трубку.
— Не спишь?
— Дремал просто. — Он откашлялся и спросил. — Ну, так что, проводил ее?
— Да.
— Настроение, небось, паршивое, а?
— Не то слово.
— Ты сейчас где есть-то?
Я обернулся, глянул на название кабака и сказал:
— Не важно.
— Не дома?
— Пока в Москве, стою на улице.
— Это дело нужно заесть.
— Хорошая мысль. В животе как раз пустошь. Я заеду за тобой через минут пятнадцать, хорошо?
— И куда?
— Куда-нибудь.
— Окей, кидай машину возле дома, прогуляемся до кафешки какой-нибудь.
— Ладно. Позвоню, как приеду.
— Давай.
Я сел в машину и продолжил путь к дому. Мы с Олегом соседи. Живем в разных подъездах.
Радио я больше не включал. Выехал на кольцевую дорогу и просто гнал вперед, под тарахтящие звуки тойоты. Отчаянные, горькие мысли пытались меня атаковать, они летели в меня, словно крученые мячи на бейсболиста. Паршивого начинающего бейсболиста, который едва ли удерживает биту в руках. Хандра оседлала меня.
Слева тянулся безмолвный тощий лес, справа бездушный слепой город.
Вскоре я съехал с кольца, заехал в свой район, припарковал машину возле дома и набрал Олегу.
— Я внизу.
— Все, выхожу.
Я вышел из машины и закрыл двери. Мой взгляд плавно пополз вверх по зданию, и остановился на четвертом этаже. В окнах горел свет. В моей комнате и на кухне. Иногда, сквозь желтые занавески виднелся материнский силуэт. «Готовит обед, наверное. Занята» — подумал я. — «Как закончит — обязательно позвонит мне»
Спустя пять минут из подъезда выбежал Олег. Я пожал ему руку и спросил:
— Куда пойдем?
— Ну, выбор не велик. Пойдем в Макдональдс.
Мы прошли пару кварталов, перешли через дорогу и зашли в забегаловку. Внутри было много людей, но не так, как в том баре. Они мирно, цивильно сидели и поедали свои бургеры, картошку, наггетсы и тянули через трубочки напитки. Бабушка в оранжевой униформе устало ходила по помещению, вытирая заляпанные столы и убирая подносы. Мы купили пару бургеров, молочные коктейли и сели у окна.
— Ну, рассказывай. — Говорит Олег.
— Что рассказывать-то?
— Ну, как ты ее там проводил и так далее.
Я молчал. Наблюдал за тем, как он обхватывает руками свой гамбургер, а затем жадно впивается в него зубами. Потом откусывает кусок, прожевывает и глотает. Он взлетает на верхушку блаженства, словно получает новую жизненно необходимую дозу собственного наркотика. Забавно. Кто-то тащиться от героина, кто-то от марихуаны, кто-то от секса, а кто-то от поедания фаст фуда. Наркотиком может стать любая дрянь, даже человек.
В конце концов, я сказал:
— Да ничего интересного. Просто проводил их, попрощался и ушел. Все.
— Ну, и как ты? — Процедил он сквозь набитый рот.
— Да так… В порядке.
— Слушай. — Выплюнув кусочек лука на поднос. — Все проходит. Пройдет и это. Так, кажется, какой-то чувак из Библии сказал.
Я сделал возмущенный вид. Он не понимал. Я рассказывал ему сто раз про свои чувства, про свои планы, про ее планы и желания. Про все. Много раз. Но он не понимал, ему это было чуждо.
— Я не хочу, чтобы это проходило. Все будет хорошо.
— Ты собираешься продолжать?
— Конечно. Будем переписываться, разговаривать по телефону и все такое.
Он вздыбил брови вверх и сделал удивленное лицо.
— Хочешь переезжать в Германию?
— Посмотрим. Впереди много времени.
— Ага, вот именно. — Буркнул он. — Куча времени. Ты сейчас один! Свободен. Она уже на немецком, небось, шпрехает и заигрывает с каким-то фрицем, а ты тут сидишь и городишь мне про любовь к ней. Вот как поедешь туда вспомнишь, а сейчас продолжай жить!
— Что ты несешь? Они, наверное, только взлетели.
— Что я несу? Да то, что ты сейчас понапрасну паришься. Тебе восемнадцать, а не сорок. Вся жизнь впереди.
— Но я хочу быть только с ней, как бы это по-дурацки не звучало. Не хочу, чтобы все это проходило, хоть такое и возможно. Я знаю, как это бывает.
— Угу, но это пока не возможно, понял?
— Ты говоришь, что потом, когда я поеду к ней, я вспомню? Что вспомню? Чувства? Ты знаешь, что это вообще такое?
— Любое чувство можно потушить, если ты этого действительно захочешь. И разжечь его заново тоже можно. Все зависит лишь от тебя.
— Может ты и прав. — Согласился я, злостно запихивая в рот бургер. — А может, и нет.
Мы закрыли эту тему. Молча, сидели и жевали. Вскоре мне позвонила мама, как я и прогнозировал.
— Ты где? — Спросила она.
— Я в Макдональдсе. С Олегом. Все хорошо.
— Когда ты придешь? Ты на время смотрел?
— Да.
— Давай, иди домой!
— Скоро приду, не переживай.
Через полчаса мы пошли домой.

***

Я зашел в темную квартиру. Стояла абсолютная сонная тишина. Я тихо стянул туфли и на цыпочках вошел в свою комнату, расстелил постель, разделся, выключил свет и лег. Не успел я сделать вдох, как дверь распахнулась и зажегся свет. Мама.
— Ты как?
— Все хорошо.
— Проводил своего друга?
Она не знала про меня и Софью. Я не считал нужным рассказывать ей о своих делах на любовном фронте. Это лишнее.
— Да. — Говорю. — Проводил.
— Он плакал? — Без тени улыбки на лице спросила она.
— Нет, он выдержал. — Усмехнулся я, глядя в потолок.
— Ладно. Спокойной ночи.
— Спокойной.
Она выключила свет и ушла.
Снова темнота, снова тишина, снова тоска. Сквозь окна простирался лунный убаюкивающий свет.
Заснуть не удавалось в течение нескольких часов. Я думал о своем будущем, думал над тем, что сказал Олег. Может, он и прав, серьезно. Мне восемнадцать, ей тоже. Мы дети, а то, что было, походит на недолгий подростковый роман, который случался у каждого в жизни. Но мне было дурно от этих мыслей. Не хотелось, чтобы все это было на время. Уж очень она мне нравилась и не уверен, что смогу найти когда-нибудь девушку, лучше нее. Господи, да я ослеп. Весь земной шар покрылся для меня мраком, кроме того места, где сейчас обитала она.

***

Я проснулся в десять утра и побежал к телефону. Там было одно сообщение. Софья: «Мы прилетели! Все хорошо! Я люблю тебя!» Мне стало легче. Я не потерял ее. Она рядом, просто к ней нельзя прикоснуться. Я могу разговаривать с ней, когда захочу. Это неплохо. Непорочная любовь на расстоянии.

3 глава

Безрадостная, ветреная и облачная осень разбудила меня рано утром, шепнув на ухо: «Пора на учебу… Уже 1 сентября!»
Мне предстоял первый день в университете. Каждый первокурсник чувствует какой-то трепет и ажитацию перед этим важным событием. На протяжении двух лет я постоянно думал о студенческой жизни, воображал каждую трещину в здании своего ВУЗА, представлял лицо каждого одногруппника, преподавателя. Это была моя цель — поступить. А теперь мне почти все равно. Я думал, что когда сдам эти проклятые, бесполезные экзамены, которые сожрали целый легион моих нервов, буду самым счастливым человеком на Земле. А в итоге, после того, как я получил результаты и аттестат, из моего рта вылетела лишь одна короткая фраза:
— Я рад, что это в прошлом.
Теперь я рылся в своем шкафу, в одних трусах и думал: «Что же мне надеть?». Вошла мама. Она, по-видимому, волновалась больше, чем я.
— Ищешь одежду?
— Да. — Я оторвался и посмотрел на нее. — Ты чего встала так рано? Иди спать.
— Оденься получше! Красиво оденься!
— Это не сделает меня красивее.
— Одежда отвечает за 50, а то и 60 процентов привлекательности человека!
— Ладно.
Я вытянул синюю рубашку и показал ей.
— Нормально?
— А пиджак?
— Какой пиджак? — Скривил я лицо.
— Ладно, давай сюда. Поглажу.
— Спасибо.
Пока она гладила, я вымыл голову, почистил зубы, проверил не написала ли мне Софья в социальной сети. Мы общались с ней каждый день. Ей нравилось в Германии, даже очень. Но были проблемы с языком, как я и думал. Мне не приходилось изучать Германию с географической точки зрения, и я никогда не интересовался, как там живут люди, но теперь это стало для меня самым интересным в мире государством. Софья и ее семья жили в трехкомнатной квартире, в городе Оринген, а та самая школа искусств, по ее словам, располагалась в 180 километрах от них, поэтому родители решили отправить ее жить в общежитие, во Франкфурт. Я переживал за нее. Во-первых, она не знала языка, а это означало, что ей будет очень трудно, ведь она там никого не знает. Во-вторых, немецкие девушки, насколько известно, не все блещут красотой, а вот она настоящая красавица, и это значит, что на нее будут пялиться все похотливые фрицы в округе. От одной только этой мысли, у меня сжимались кулаки.
Я взял блокнот, ручку, надел только что тщательно разглаженную теплую рубашку, брюки, туфли и вышел. На улице было тускло и безжизненно. Один только чумазый таджик с квадратным телом старательно тер метлой по асфальту и вытирал пот со смуглого лба. Я залез в машину, завел двигатель и подумал, что скоро придется колесить в университет на метро, в потной, злой давке, ведь через пару дней домой из командировки должен вернуться брат, и машина снова перейдет во владения хозяина.
Я передвинул рычаг на «Д», отпустил тормоз, нажал на газ, машина тронулась, и вдруг упали обороты. Заглохла. Попробовал снова. Опять глохнет. Еще раз. Двигатель отказывался набирать обороты, только скидывал. Я вышел, открыл капот, как истинный, эксперт в машинах проверил первым делом: масло, свечи и на этом, пожалуй, моя проверка остановилась. Я не знал в чем проблема. Чертовы машины. Отец спал крепким сном, как обычно, и будить его не хотелось. Я залез и попробовал снова. То же самое. Я начал потеть, рубашка сильно намокла. Вокруг ни одного мужика, только тот таджик, который стоял на одном месте и махал туда-сюда метлой. Я позвонил маме:
— Алло.
— Да?
— Машина не заводится.
— Как это?
— Не знаю. — Раздраженно ответил я. — Не заводится!
— Сейчас папу разбужу.
— Не надо. Это не поможет. Просто скажи, чтобы он проверил ее, когда проснется, а я поеду на метро.
— Ладно.
— Пока.
Я вышел, закрыл двери и пошел к метро. Там кишели заспанные массы, они борзо и лихо шлепали карточками по турникетам и пробегали между ними, как патроны из пулемета.
Вся платформа была усеяна ожидающими людьми. Поезда приезжали, глотали часть пассажиров и уезжали. Потом приезжали другие. Пока мне удалось запихнуть себя в вагон, прошло пять поездов. А когда я оказался внутри, меня сдавили со всех сторон так, что глаза чуть не вылетели наружу. Я еле-еле протиснул руки и крепко прижал их к карманам, чтобы никто ничего оттуда не вытащил. Вагон, как назло, каждую минуту мощно потряхивался. Наши тела были скреплены воедино, как мозаика, и поэтому никто не падал. Но меня постоянно кто-то лягал спиной по носу. Воняло. Я вспотел еще сильнее. Люди были злы и отчаянны. Трудящиеся плебеи ехали в разные места, но всех нас объединяла одна цель — деньги. Кто-то подобрался к ним близко, а кто-то, как я, только начал свой путь.

***

Прибыв на место, мне пришлось немного повозиться: спрашивать у всех подряд куда идти и что, собственно, делать. Вокруг было много моих ровесников и людей постарше. Они все пошли в какой-то главный зал, и я последовал за ними. Этот зал представлял собой огромную аудиторию. Я занял удобное кресло в красной обивке, почти на самом верху. Потихоньку заполнились все места. Люди были веселы, улыбчивы, заряжены энергией и готовы к учебе, не то, что под землей, в метро. У этих есть надежда. А я уже заранее знал наверняка — будет скучно. Но раз уж я сунулся туда, куда мне вовсе не хотелось, придется отвечать за это. Помню, в классе девятом я клялся всем, кому только можно в том, что никогда не буду поступать в технический ВУЗ. Говорил: «Я хочу быть журналистом или кем-то в этом роде», но потом мне сказали:
— Их сейчас полно. Зарплата маленькая. Ты хочешь быть собачкой на побегушках?
— Нет.
— Тогда иди в технический вуз.
— Ладно.
И вот, я здесь.
Начинается выступление руководства. Важная часть. Все сразу с замиранием сердца приготовили уши и руки, чтобы записывать. А я закинул ногу на ногу и начал разглядывать одного мужика из руководства. Толстый, в сером шик-модерн пиджаке, на голове роскошная седая шевелюра, а вместо носа основательная картофелина, усыпанная черными угрями. Хороший и законопослушный, наверное, человек. Он понравился мне. Рядом с ним стояла миниатюрная, но плотная дамочка средних лет. На плечах болтался синий пиджак. Она переживала, но вид у нее был, довольно серьезный. «Расслабься» — мысленно сказал я ей. — «Это все того не стоит». Вскоре я обратил внимание на тех, кто сидит рядом со мной. Справа — симпатичная, худая девушка с каштановыми волосами, а слева — парень в теплом свитере и с сальной головой. Так же у него под носом был целый пушистый лес беленьких волосков. И здесь, таких, как он, настолько много, что все они не подавились исчислению. Насмотревшись голливудских фильмов про университетскую жизнь, я воображал, что тут, на каждом шагу будут здоровые, смазливые денди со щетинами и шевелюрами, около которых вечно вьются самые красивые девушки университета. Однако с барышнями я не ошибся. Они действительно были все очень милы и красивы. А, может быть, мне настолько плевать на них, что я даже и не брался за их разбор по пунктам и не судил их. Ведь в моих мыслях постоянно циркулировала одна только Софья.
Я пытался сосредоточиться хотя бы на минутку, чтобы послушать людей, которые так убедительно витийствовали с кафедры, но не получалось. Я рассеянный. Особенно, когда мне неинтересно. «И куда идти потом? Что вообще делать?» — Думал я. — «Ведь я все прослушал». Но вскоре у меня появился гениальный план. Сосед по креслу очень внимательно слушал и все дословно записывал, а это означало, что он все понял.
— Привет. — Сказал я, протягивая ему свою руку.
Он отвлекся на секунду, пожал мою руку, и из-под его пушистых усиков выползло что-то похожее на слово «приветствую».
— Ты на каком факультете? — Спрашиваю.
— Приборостроение.
— Понятно.
Мне не нравился его тон, физическое состояние и волосы, поэтому я решил замолчать. Казалось, что с его копны волос вот-вот упадет капля теплого жира и впитается в штанину.
Я подумал, так же познакомиться с соседкой справа, но быстро откинул эту идею. Плевать.
После всей этой затянутой и нудной церемонии, нашелся все-таки человек, который дирижировал потоком первокурсников и направлял их по разным аудиториям. Я протиснулся в стаю ребят своего факультета, и мы дружно отправились на встречу с деканом и его заместителями. Там-то все было предельно ясно и понятно. Каждому выдали студенческий билет. На фотографии я был, конечно, полный урод.
Желудок проголодался и начал болеть, но впереди предстояли пары.
После этой торжественной беседы все направились к информационному стенду, возле него моментально образовалась огромная очередь. Мне это напомнило о метрополитене. Но тут у всех были улыбки, хоть и стремительно гаснущие. Когда все более или менее рассосались, и я смог разглядеть этот самый информационный стенд, мне стало понятно лишь одно — ничего не понятно. Вдруг, я услышал сзади женский молодой голос:
— Первая цифра номера аудитории указывает на этаж. Например, кабинет 704 — седьмой этаж, кабинет 330 — третий этаж и так далее. Понятно?
Я медленно повернулся и увидел девушку, в легкой голубенькой кофте. У нее были девственные медно-золотистые волосы, голубые глаза и очень гладкая кожа. Она улыбнулась мне, и я разглядел широким фронтом щель, между ее двумя передними зубами. Она не стеснялась ее. Это было естественно и мило.
— Спасибо. — Медленно выговорил я.
Она постояла еще несколько секунд, пожала плечами и удалилась. Я безмятежно посмотрел на стенд и нашел то, что искал.
Но самое интересное произошло на первой паре. Впрыгнув, как сайгак в очередную большую аудиторию, я поздоровался с бородатым преподавателем, потом снова занял самый последний ряд и развалился на стуле, как можно удобнее. Людей было много, но все они с моего факультета и это заставило меня относиться к ним более настороженно. «Где-то здесь обитают мои будущие друзья или подруги, — думал я, — а, может, я буду одиночкой?».
Лекция была вводной и до жути скучной, как и предполагал. Я старался слушать, вникать, даже для приличия сделал пару бесполезных заметок в телефоне. Но все это время было ощущение, что меня кто-то пожирает взглядом. Я оторвался от преподавателя и начал поиски. Но поймать с поличным того, кто за тобой следит не так уж и легко. Этот импульс шел с правой стороны, поэтому я начал пристально смотреть именно в ту сторону. И через несколько секунд на меня посмотрела одна девушка с русыми, прямыми волосами. Когда наши взгляды встретились, она резко опустила глаза и повернулась. Девушка была хороша, причем, на редкость хороша. Я навскидку сделал прогноз, что, скорее всего, она творческая, утонченная личность с глубоким, интересным внутренним миром. И я, по-видимому, ей понравился. Теперь моя уверенность в том, что на протяжении всей лекции именно она стреляла в меня глазами, была на сто процентов подтверждена. Но зачем она мне сейчас? Меня часто называли в школе гадом и бесчувственной тварью, но спутаться с такой девчонкой, когда в Германии меня дожидалась Софья — было бы высшей степенью подлости. Поэтому я в мгновение ока откинул все похотливые мысли и сосредоточился на сухой, но полезной лекции.
И на протяжении всех четырех пар эта девушка смотрела на меня. Неплохо, но мне это не нужно. Я верный, как ротвейлер.

***

Я приехал домой в четыре часа. Мамы дома не было, только отец. Он пришел в коридор, пока я стягивал обувь.
— Ты посмотрел машину? — Спрашиваю.
— Да, но ничего не понятно. Я тронулся, а ее затрясло, как не пойми что.
— Я даже тронуться не мог.
— В сервис нужно вести.
— Это не я.
— Что?
— Не я, — говорю, — сломал ее.
— Ну, понятное дело.
Я зашел в темную безмолвную комнату. Жалюзи опущены, кровать разобрана, подушка валяется на полу, одеяло там же, на компьютерном столе бардак: банановые шкурки, грязные чашки, бумажки, шкурки от семечек, рядом, на кресле — целая гора рубашек, а с ручки свисает одинокий черный носок. Я сгреб всю одежду с кресла на кровать, затем стянул рубашку, брюки и кинул их туда же. Надел халат, сел и включил компьютер. Ноги зудели, виски трещали. Я откинул голову назад и попытался расслабиться.
Эта гнусная рутина засасывала меня, как жирный пацан свой молочный коктейль. Медленно, жадно, садистки, с наслаждением. Не успел я выпрыгнуть из одной помойки, под названием «школа», как чебурахнулся в другую, под названием «университет». Вот так всю жизнь и живем: скачем из одной клоаки в другую. Но меня больше интересовало то, почему они все там так лыбились? Почему все были так довольны и энергичны? Почему я один, единственный, как старый пердун? Почему я уже устал от учебы? Почему мне ничего не интересно? Наверное, все дело в том, что я патологический лодырь, бездарь, зевака и, если бы у меня появился шанс, я непременно стал бы, вдобавок ко всему, еще и затворником. Но это альтернатива. Я хочу жить, причем счастливо, наслаждаться каждым днем и все такое. Проблема лишь в том, что я слишком слаб и ленив для этого. Мне как-то раз сказали такую фразу: «Наша жизнь — скульптура, а мы все — скульпторы», мощно сказано, но уж больно поверхностно. Если взять, например мою жизнь, то окажется, что мне много чего мешает в творении своего «искусства». Какие возникают проблемы у скульптора? Бывает, глина подводит, руки болят или еще чего-то там, не знаю. Но в моей «работе» слишком уж много помех. Вечно кто-то лезет, пытается внести «свое» или вовсе рушит все к чертовой матери. Ты говоришь им: «Эй, проваливай! Это мое! Не лезь!», но им все равно, они продолжают, а ты бессилен против них. Я хотел пойти в гуманитарный институт или вовсе не учиться, придумать что-то свое. Но вместо этого пошел в технический. Меня испугали и моими же руками все испортили. Если опять же разбирать эту проблему на примере скульптора и скульптуры, то все произошло так: скажем, хотел он сделать своей фигуре длинный нос, но пришел какой-то знаток, посмотрел на него, как на дурака и сказал: «Болван. Сделаешь длинный шнобель и твое искусство никто не оценит. Никому не понадобится такое изваяние. Это некрасиво, не подходит к лицу, ни в какие рамки не вписывается! Ты прогоришь с этим, ты прогоришь…» И вот испугавшийся скульптор отчаивается, махает рукой и в итоге лепит обычный нос. Но он ему не нравится, ведь это так ординарно и так скучно. «Плевать» — говорит знаток. — «Зато это принесет тебе успех». В моем конкретном случае, эта фраза звучала так: «Зато трудоустройство гарантировано!»
Дороги назад нет, уходить из университета одновременно рано и одновременно поздно.
Компьютер прогрузился, интернет включился, и я зашел в социальную сеть. Одно сообщение. Софья. Написано в 13:43: «Привет, как первый день в университете? Все хорошо? Как придешь обязательно все расскажи. Очень скучаю!!!» Я невольно улыбнулся. Вот что мотивирует меня, вот ради чего стоит жить. Я начал писать: «Привет. Все было очень хорошо, мне понравилось и…»

***

Я проснулся в три часа утра, когда кто-то с шумом ввалился в мою комнату, впустив яркий свет, который свирепо врезался мне в лицо. Я натянул на голову одеяло и попытался продолжить сон. Но нарушитель тишины неугомонно чем-то шуршал, топтался на месте, а вскоре пронзительно чихнул. Ну, все понятно, это брат. Стянув с себя одеяло, я злобно гаркнул на него:
— Закрой эту поганую дверь!
Он не ответил. Кинул свои вещи на стул, пошел в коридор, выключил свет, вернулся, закрыл дверь и лег в постель. Мы оба вскоре заснули беззаботным сном. Потом я проснулся еще раз от его тягучего надоедливого храпа. Он еще умудрялся присвистывать своим заложенным носом. Прям живой оркестр на тахте. Я злонамеренно кашлянул и прохрипел горлом — он проснулся и заткнулся. Отлично.
Утро было субботним, поэтому для меня день начался в половину первого. Брата не было, но вскоре он пришел.
— Доброе утро. Что с машиной? — Спросил он меня, когда я завтракал.
— Понятия не имею. Папа говорит, что нужно вести в сервис.
— Вот гадство. Я так и знал, что нельзя тебе оставлять ключи.
— Ты меня винить собрался? — Возмутился я. — Да эта машина уже раритет, такие поломки простительны ей.
— Просто у тебя руки из задницы растут, ты не умеешь водить. — Бросил он мне обвинение.
— Причем здесь это?
— При том!
— Если так судить, то ты вообще тогда задницей водишь тачку! Она у тебя ломается каждый день.
Он немного остыл и понял, что моей вины в этой напасти, собственно, нет. Но через несколько секунд пламя снова разгорелось. Благо не в мою сторону.
— Паскудная машина, чтоб ты сгнила! — Он подошел к вазе с фруктами, вытащил оттуда банан, нервно содрал шкурку и одним махом откусил половину.
— Да ладно, все починят. — Говорю.
— Чуть что — сразу ломается, мразь! Глохнет она, видите ли.
— Наверняка, там какой-то пустяк…
— Я как-нибудь выеду куда-то в лес, положу булыжник на газ и… — Он вошел во вкус. — Пусть нахрен разобьется, падла. Сколько нервов она собирается жрать? Сколько?
— Не надо ее ломать. — Усмехнулся я. — Оставь мне. Мы подружимся.
— Ага. — Буркнул он и удалился в комнату.

***

Через два часа мне позвонил Олег.
— Алло.
— Здарова, не хочешь выйти?
— Пошли.
— Подойдешь к моему подъезду?
— Ладно.
Я раскрыл шкаф, достал чистую кофту, надел ее, следом натянул джинсы, запихнул руки в карманы и понял, что левый не пустой: фантик от леденца и бумажка. Я вытянул ее, развернул и увидел почерк Софьи. То был адрес Церкви. Я сложил листочек и уже собирался положить обратно, но подумал, может быть, он пахнет Софьей. Понюхал. Нет, обычный запах бумаги.
— Ты куда собрался? — Спросил брат, сидящий сзади и сосредоточенно смотревший в монитор.
— Пойду, прогуляюсь.
Он передвинул свои стеклянные глаза в мою сторону и скорчил морду истинного критика.
— Ты что собираешься в этом идти?
— Да.
— Кофта, как будто в заднице у носорога побывала.
Я глянул в зеркало. Она была мятая, не спорю, но эти тоненькие борозды были едва заметны. Такое только мой брат мог поймать на мушку.
— Да плевать. — Говорю, все еще любуясь в зеркало. — Пойдет.
— Ну, иди тогда. Позорься. — Буркнул он.
Я вышел и меня охватил озноб. Погода была зябкой, плюс холодный ветер. А я был в одной кофте. Большие тучи пепельно-сизого тона медленно плыли по скучному небу, закрывая, далекое солнце. Толстый серый дворовый кот пробежал мимо, ехидно шипя, и прошмыгнул под машину.
Когда я подошел подъезду Олега, он уже стоял у дверей, осанисто тянул сигаретку и выпускал пухлые клубы кварцевого дыма. Увидев меня, сразу расслабился, обронил хабарик и размазал его по мокрому асфальту ногой.
— Как оно? — Бойко спросил он, широко шагая ко мне.
— Здарова. — Пожимая ему руку, сказал я. — Да пойдет. Сам как?
— Отлично. Слушай, нужно зайти к Саше, дрель забрать.
Саша — наш общий друг, бывший одноклассник. Летом бухает по-черному, зимой торчит в тренажерном зале. Блондин. Низкий, узкий, хитрый, но довольно добрый парень. Во всяком случае, он мне нравится, и я ему доверяю. Мы с ним знакомы одиннадцать лет, даже больше. Время проверило его — выявило все достоинства, и всю гниль, не оставив на дне даже маленького осадка. Я знал, когда он может поступить подло, а когда сможет помочь, если ты попал в неприятности.
— А зачем ему нужна была дрель? — Спрашиваю.
— Да не знаю. Его отец, вроде просил для чего-то там. Только сначала зайдем в «молочку», купим сигареты.
— Ладно.
Олег обычно покупал некатиновые палочки в трех маленьких магазинах, где люди, как правило, ничего кроме сигарет, семечек, жвачек и алкоголя не покупают. Однако там есть печенья, мясо, соки, булочки, шоколадки и все такое. Только не многие осмеливаются купить там какие-либо продукты. Все-таки лучше перестраховаться и взять качественные в нормальном гипермаркете или на каком-нибудь рынке. Словом, Олег называл все три палатки по-разному: «Молочка», «Изюминка», «Булка». Вторая, кажется, так и называлась. Он не ходил в обычные магазины по нескольким причинам: там большие очереди и требуют паспорт, который он не любит носить с собой, и в некоторых магазинах продавщицы знакомы с его мамой, а она была резко против того, чтобы он курил, хоть и догадывалась о плохой привычке сына. «Вот исполниться мне восемнадцать, — говорил он, будучи семнадцатилетним, — и все! Она мне не указ будет!» Многие подростки с нетерпением ждут своего совершеннолетия, надеясь на то, что отделаются от контроля родителей и смогут спокойно пить, курить, шастать по всяким потным клубам и другим негодным заведениям. Но ведь это всего лишь число. Восемнадцать. На самом деле, совершеннолетие не дает человеку свободу, нет. Напротив. Оно взваливает на него кучу ответственности и наделяет лишь щепоткой привилегий. Но от родителей не избавляет. По крайней мере, если семья благополучная, то нормальный родитель никогда не повернется к своему ребенку спиной, сколько бы ему там не стукнуло лет.
За то время, которое мы шли к Саше, я рассказал Олегу о том, как прошел мой первый день в университете. Особенно подробно рассказывал про девчонок и то, как некоторые из них на меня смотрели.
— Вот ты идиот! — Отчебучил он. — Какого хрена ты ни к кому не подкатил? Особенно к той, которая на тебя нагло пялилась!
— А то ты такой альфа-самец. — Гаркнул я. — Не забывай, что совсем недавно от меня уехала девушка.
— Вот именно! Уехала. У-Е-Х-А-Л-А.
— Заткнись.
Мы подошли к подъезду Саши.
— Какой там домофон у него? — Спрашиваю.
— 61.
Я набрал номер и нажал на кнопку «В». Гудки, гудки и:
— Кто? — Послышался гундосый голос из динамика.
— Дед Пихто! Открывай.
Прозвенел звонок, дверь отварилась. Он жил на первом этаже. Мы зашли в подъезд. Его дверь была уже распахнута.
— Входите. — Послышалось оттуда.
Мы зашли и, стоя в коридоре, скинули обувь. Потом увидели Сашу в одном лишь розовом, махровом халате. Бледная кожа. Волосы стали еще белее. Брови вообще, кажется, отсутствуют. Ресниц тоже не видно. Он расплылся в улыбке и крепко пожал нам руки. Я не виделся с ним целый месяц, может, больше.
— Ну что? — Спросил Олег. — Где дрель?
— Да проходите. — Сказал Саша. — Поболтаем.
Из его рта вырвалась смердящая вонь, присущая человеку, который только что проснулся. Увы и ах, я втянул этот запах, и мы с Олегом прошли в Сашину тесную комнатушку. Я сел у окна на кресло, а Олег плюхнулся на кровать. Здесь воняло тухлыми носками и не первой свежести трусами.
— Родители на даче? — Спрашиваю.
— Да, свалили.
— На сколько?
— Две недели.
— Круто тебе. Но здесь воняет.
— Не говори. Я целый день из дома не выхожу. Сплю, пержу, дрочу и…
— Офигительная история. — Перебил я его. — Но продолжение прибереги для себя.
Я помотал ногами и случайно ударился об какую-то банку, которая стояла под компьютерным столом. Отъехав назад, я глянул, что же там такое. Оказалось это спортивное питание: четыре килограмма протеина в большой красной банке, два килограмма креатина и килограмм порошка BCAA.
— Все еще кушаешь это… — Говорю.
— Да и не только его.
Он встал, подошел ко мне и достал из нижней полки стола небольшую розовую баночку.
— Вот, смотри.
Я взял ее и покрутил в руке. Написано английскими буквами: «Metan». Если то, что стояло у него под столом — натуральная химия и витамины, то вот это уже самый, что ни на есть, паршивый и дешевый стероид из всех существующих, который запросто уничтожает все органы, особенно печень.
— Ты что на эту хрень подсел? — Спросил я.
— Ну, курс пропью, может два.
— И сколько уже пьешь?
— Две недели.
— Печень не болит? — Ухмыльнулся я. — Или еще что?
— Неа! — Довольно улыбаясь, брякнул он.
— Значит, скоро прыщи вылезут.
— Да плевать!
Я недоверчиво посмотрел на него и подумал: «Этакий ты идиот. Наверняка, яйца у тебя уже стали меньше, чем перепелиные». Самое интересное, что этому бедняге ничего не помогало. Пьет он или не пьет, его вес колеблется лишь от 55 и до 60 — не больше. Мне было его немного жаль. Вернее, мне было его невероятно жаль. Он хотел быть большим, красивым и сильным, хотел вылезти из обкаканых памперсов лузера, хотел нравиться девушкам, хотел, чтобы его уважали. Но, увы, от скверной генетики далеко не убежишь.
— Ты что идиот? — Подключился Олег. — Зачем тебе это?
— Хочу быть большим, как зверь! — Прорычал Саша, напрягая свои малюсенькие мышцы.
— Что-то эффекта пока никакого нет.
— Есть! Ты просто не видишь! Да и я пока только две недели пью.
— Потом в больницу к тебе ходить будем.
— Чего это? — Оскорбился он.
— Да потому что печень и вообще здоровье к чертям испоганишь. Ты же ничего про это не знаешь, ты просто пьешь и все.
Саша махнул рукой, убежденный в том, что мы, дурачки ничего в этом не смыслим.
— Ну, зато я буду здоровым! — Верещал он, уже без тени улыбки на лице. — Печень восстанавливается. А вы будите хлюпиками ходить.
Я разозлился. В моей голове сразу выстроилась конструкция моего ответа: «Ты глистообразный дурошлеп, думаешь, если выжрешь все это говно, станешь огромной и сильной Годзиллой!?», но после этого я процедил эту реплику через фильтр «воспитанности», который вложила в меня мама, и заменил «Годзиллу» на другого героя из кино и только потом выдал:
— Ты что думаешь, если напичкаешь себя вот этой дешевкой, непременно станешь огромным Халком?
— Ну да.
— Ага. — Ввернул Олег. — А если тебе в жбан прописать хорошенько, то ты свалишься с одного удара, как мешок с говном.
Олег-то не имел никакого фильтра, транслировал свои мысли прямо через рот, не думая ни секунды. «Пришли, называется, за дрелью» — подумал я.
— Ты меня удивляешь. Ты и подобные тебе дураки. — Говорю. — Вы припираетесь в спортивный зал, берете гантели, тягаете их и уповаете на то, что станете сильными, сможете любому дать отпор. Помилуйте. Не сделает это вас сильными. Околачиваясь в спортзале, вы не сможете овладеть боевыми искусствами. У вас будет, возможно, красивая фигура, да. А еще вы насобачитесь технике мастурбации на самого себя. Если этого достаточно — пожалуйста! Но если есть желание стать по-настоящему крепким, сильным и дееспособным, нужно идти на секцию вольной борьбы, бокса, дзюдо, смешанных единоборств и так далее! — Я даже запыхался от такой долгой и эмоциональной речи. — Фух!
— Хорошо сказал. — Спокойно заметил Олег.
— Может, ты и прав… — Задумавшись, сказал Саша.
Он снова подошел к столу, достал из той же полки какую-то другую плоскую коробочку, открыл крышку и извлек оттуда маленький клочок. Смахивало на пакетик с чайной заваркой, только маленький. Он положил эту штуку на стол, прижал ее коробкой, затем поднял, внимательно обсмотрел и впихнул себе под верхнюю губу.
— Это еще, блин, что такое? — Скривился я.
— Ты не знаешь? — Спросил Олег.
— Нет.
— Снюс. — С оттопыренной верхней губой, промычал Саша.
— И что это?
— Ну, типа табака. — Сказал Олег.
— Сосательный табак что ли?
Они оба засмеялись.
— Типа того. — Говорит Саша. — Я кстати уздечку порвал.
— Где?
— На верхней губе. Немного надорвал.
— Каким образом?
— Вот из-за этого снюса.
— Вот отстой. — Сказал Олег. — И как?
— Да плевать. Нормально. Зачем она вообще нужна?
— Губу, может, держит. — Говорю.
— Хочешь попробовать? — Предложил он мне.
— Нет, спасибо.
— Жжет, но расслабляет. А ты, Олег хочешь?
— Нет, мне сигарет хватает.
— А я вот бросить пытаюсь.
— Ладно. — Сказал я, уморившись от бессмысленных бесед. — Где дрель? Думаю, нам пора.
— Давайте чай?
Мы с Олегом переглянулись.
— Чай я бы выпил. — Согласился я.
Мы посидели у него еще полчаса. Он рассказывал о своем университете, и казалось, что затыкаться вовсе не собирается. Нескончаемо осыпал похвалами здание ВУЗА, свою профессию и одногруппников. Я был уверен в том, что он пребывает в полном восторге, но потом оказалось, что все не так просто и радужно. У него, оказывается, появилась мечта. Настоящая. То к чему, как говорится, сердце лежит.
— Программирование меня больше не интересует! — Изливал он нам душу. — Мне хочется быть персональным тренером по фитнесу!
Когда он это сказал, я чуть чаем не подавился. До чего же у него был серьезный и жалостливый вид, когда он это выдал. Вот так мечта. Уж лучше бы он радовался тому, что его просто приняли, и он учиться, получит высшее образование. Я хотел было сказать, что для того, чтобы стать тренером нужно быть очень накаченным и все об этом знать, а такого, как он никто даже и слушать не будет. Но я быстро передумал это говорить. Мы и так его нехило расстроили.
— Все, нам пора. — Сказал Олег. — Тащи сюда мою дрель.
— А куда вы спешите?
— Нужно к моей бабушке зайти — Выпалил я.
— А. — Сказал он и ушел за дрелью.
— К бабушке… — Усмехнулся Олег. — Ну и фантазия у тебя.
Мы забрали дрель, попрощались с ним и ушли. На улице Олег начал комментировать все произошедшее:
— Вот он идиот, я не могу…
— Это точно.
— Как он потом пожалеет…
— Ладно, плевать. Пусть делает, что хочет.
— Ты, наверное, с ним последний раз в жизни сейчас увиделся. — С усмешкой сказал он.
— Почему?
— Да потому что вас теперь больше ничего не связывает. Раньше была школа, а теперь что? Ничего. Только мы с тобой остались. Вдвоем.
— Да уж. Ну и ладно.
— Да и я, наверное, с ним не часто буду видеться.
Я, вдруг, вспомнил, что кое-что хотел сказать ему:
— Кстати, Олег.
— А?
— Короче… — Мялся я. — Завтра в Церковь собираюсь. Ну, куда Софья ходила. Она дала мне адрес. Айда со мной, а?
— Уууу, у тебя походу совсем крыша поехала.
— Вовсе нет.
— Зачем тебе это?
— Ну, как это зачем…
— Ты же был уже в нескольких и помнишь, что там было? А?
— Да, да, помню. Со знаменами плясали и бесились, но…
— А в другой бабки в хоре выли.
— Ну, это еще ладно. Там не в этом проблема была.
— Короче, иди, если хочешь, но я с тобой не пойду.
— Вот ты скот.
— Сам ты скот. Иди один в этот дурдом!
— Ладно.
Вечером я написал Софье душевное письмо о том, что собираюсь нагрянуть к ней в Церковь и вообще кардинально исправить свой образ жизни, стать настоящим христианином. Я действительно верил в то, что исправлюсь. И заснул, в надежде, что с завтрашнего дня начну новую жизнь.

***

Но на утро я уже так не думал. Лень оседлала меня полностью. Я неподвижно лежал в кровати, чувствуя засохшую слюну на щеке, и планировал свой воскресный день. «Я обещал, что пойду к ней в церковь. Еще вчера обещал» — размышлял я.
— Слышь. — Пробурчал брат, который только-только продрал глаза.
— М? — Спрашиваю, глядя в потолок.
Он промямлил что-то неразборчивое.
— Что? — Переспрашиваю.
— Сколько времени?
Часы висели справа от меня на стене, если широко открыть глаза, можно и самому суметь посмотреть, но по утрам в зрячести его даже крот переплюнет. Мне все еще лень было шевелиться. Я с превеликим усилием выпучил глаза и попытался, не двигая тело, уловить взором, где находиться часовая и минутная стрелка.
— Начало первого. — Говорю.
— Ммммм.
Мы полежали еще минут пять, потом я собрался с силами и вскочил.
— Подъем! — Воскликнул я.
Я подошел к окнам и поднял зеленые жалюзи. Яркий бодрящий свет мгновенно впорхнул в комнату, нещадно наступив на глаза моего брата.
— Ох, блин, закрой! — Прошипел он.
— Вставай, вставай!
Я достал из шкафа свои джинсы и вытянул из кармана ту бумажку с адресом Церкви. Начало служения в 16:00. Так, значит в 14:30 нужно уже выехать.
Позже я зашел в ванную комнату, закрылся и позвонил Олегу, чтобы последний раз попытать удачу. Кто знает, может, он передумал и соизволит поехать со мной.
— Добрый день, жирдяй. — Говорю.
— Иди на хрен!
— Ну что? Готов ехать?
— Куда? — С ядовитым, подозревающим гонором спросил он.
— Ну, в церковь.
— Слышь, я тебе уже вчера сказал: «иди на хрен со своей Церковью!»
— Ха-ха-ха, ладно, ладно, валяйся дома и жирей.
— Я в зал хожу, и ты прекрасно знаешь, что я похудел на…
— Да, да, да, валяйся там и тухни, тюлень!
— Иди на хрен!
— Заело тебя что ли?
— Езжай в свою Церквушку и пляши там со знаменами, как фанатик.
— Если там будут знамена, я свалю не задумавшись.
— А они там будут…
— Нет, Софья сказала, что там…
— Меня уже воротит от этого имени!
— Ревнуешь?
— Да, да, конечно. Все, давай, я мыться пошел.
— Бывай.
— До связи.
— Тюлень, постой! — Вспомнил я.
— Да что тебе?
— А какие планы на день, если серьезно?
— Пойду с Аней гулять.
— Ладно, привет ей.
— Пока.
Я повесил трубку. И подумал о том, что мне поистине лень ехать туда одному, впихиваться в какую-то общину, где меня никто не знает и не ждет. Может, я просто боялся. Скорее всего, так оно и было. Но потом я вспомнил про свою двоюродную сестру, которая была мне точно таким же лучшим другом, как и Олег, только вдобавок еще и родственница. Я набрал ей.
— Привет, Лана. Как дела?
— О, привет. Хорошо, у тебя как?
— Нормально. Опустим всю эту вежливую дребедень. Ты сегодня что делаешь?
— Сегодня я уезжаю с предками в гости.
— Блин. Во сколько?
— В четыре часа.
— Вот отстой…
— А что хотел?
— В Церковь собираюсь поехать. Туда, куда ходила Софья.
— О, правда? Это круто.
— Думаешь?
— Конечно.
— Так ты точно не сможешь со мной?
— Нет, не смогу.
— А жаль.
— А жаль, да.
— Ладно. — Говорю. — Тогда до связи.
— Удачи! Потом расскажешь, как прошло.
— Обязательно.
Я повесил трубку. В дверь ванной постучала мама.
— Пошли есть. — Отдала она приказ.
— Сейчас.
— Что ты там так долго делаешь?
— Эмм, я зубы чистил.
— Быстрей.
Странная логика у родителей — если ребенок задерживается в туалете, значит, он непременно там мастурбирует.

***

Я надеялся, что брат одолжит мне свою машину, но он напомнил мне о ее поломке, о том, что это я ее сломал и больше не получу ключи, и о том, что ему нужно отвезти ее в салон. Если она соблаговолит поехать, конечно. В ином случае, отцу придется тащить ее на тросе. В общем, я сказал: «Ладно» и опять пошел к метро.
Людей в вагоне было считанные единицы. Я подошел к карте со схемой и посмотрел, в какую сторону двигаться. Итак, нужно было проехать пять станций, сделать пересадку, проехать еще семь станций, и я буду на месте.
Я отошел от схемы и облокотился на двери, на которых написано: «Не прислоняться». Напротив меня стоял лысый, толстый мужик в бежевой полосатой рубашке, в черных брюках, и босоножках. Они тоже были бежевыми. Но самое интересное, что в нем было — это пальцы ног. Они буквально торчали во все стороны, вылезая из растрепанной обуви. А костяшки, которые располагаются у больших пальцев (они, кажется, называются клиновидными костями) были огромных размеров. Наверное, там было чрезмерное скопление соли. Я ненароком представил зверскую картину: как этот мужик приходит к врачу, жалуется на свои огромные костяшки, а доктор достает пилу, хватает ногу пациента и начинает пилить эту самую клиновидную кость. Из нее сыпется соль, а мужик орет, но не сопротивляется, мол, доверяет врачу и все такое. Хех, кто знает, может быть, из меня вышел бы хороший хирург или просто лечащий врач. Я даже почувствовал что-то наподобие угрызения совести перед самим собой за то, что не подался в медицину.
Вскоре я откинул все эти мысли прочь и уставился на сидящих пассажиров. Больше всех меня заинтересовал маленький мальчик, у которого, по-видимому, была гиперактивность. Рядом с ним сидела его бабушка, и она не знала, как совладеть с этим проказником. Он, то кидался конфетами, то кричал, то спрыгивал с места, то садился обратно, елозил, отрывал широко рот, строил гримасы. Его нужно срочно тащить к невропатологу. Тот постучит ему по коленкам, пропишет лекарства. Если ребенку не давать тумаков и не наказывать, потом придется вести его к врачу. Ох, опять я про медицину.
Поезд приехал на станцию «Китай город», я вышел и пошел к эскалатору. Мне навстречу шел целый сонм разных людей: потные старики и замотанные взрослые, безразлично проходили мимо, миловидные девушки стреляли в меня глазами, затем опускали взгляд и ускоряли шаг, а парни хмуро, исподлобья глядели в мою сторону, как будто, совершенно не зная, кто я есть, на дух не могли принять. И все-таки есть между нами, парнями и псами, кобелями какая-то связь. Когда встречаются две дворняги они, не двигаясь, стоят, смотрят друг на друга и скалят острые клыки. Вот и мы так же. Все молокососы, якобы, соперники. А главный приз — окружающие нас суки. Но это их политика — не моя. Мне-то, надо признаться, плевать с высокой башни на них и на их соревнования.
Другой вагон был почти пуст. По его основанию ездила туда-сюда пустая бутылка водки. Ее собственник раскинулся на сиденье и храпел. Где-то в углу сидела затуманенная, грустная женщина, без единой кровинки в лице. Она смотрела прямо перед собой и не шевелилась. Неподалеку от нее молодая девушка, с неформальной внешностью: виски выбриты, волосы покрашены в черный, белый, розовый и даже голубой. Тесная майка, короткая юбка, вульгарные колготки в сеточку, куча браслетов на запястьях. Она читала какую-то книжку в черной обложке, трясла ногой и покусывала губу. Думала, должно быть, что кто-то возбудится, а то и подсядет, завяжет разговор. Размечталась.
Моя станция. Двери разъехались, и я вышел.
На улице было жарко, несмотря на то, что осень обещала быть, на редкость, холодной и дождливой. Я вытянул бумажку с адресом и огляделся по сторонам. Ничего не понимаю. Вообще не умею ориентироваться. В таких случаях нужно вылавливать какую-нибудь бабушку и спрашивать дорогу. Они, как правило, должны знать каждый сантиметр в России, долго ведь живут уже. Я наметил одну, которая шла ко входу в метро, ускорил шаг и подошел к ней со своей проблемой. В ответ:
— Ой, нет, не знаю.
Я вздохнул и начал искать дальше. К счастью на мой взор попалась еще одна старушка. Не успел я договорить адрес, как она, молча, развернулась и показала рукой вперед.
— Вон, — говорит, — доходишь до перехода, сворачиваешь налево и идешь прямо.
— А дом 15 там далеко?
— Нет, спросишь там у кого-нибудь еще.
— Спасибо!
Я прошел до пешеходной зебры, свернул налево и углубился. Проходил мимо парфюмерных магазинов, ларьков с мороженным, и даже кафешки сельско-украинского колорита. Вывеска с названием была испачкана в какой-то саже. Может, специально, а может, и нет. Рядом с ней стоял мужик в костюме Тараса Бульбы, с накладными усами и хохолком. Он раздавал какие-то красно-желтые листовки и без остановки, выкрикивал различные фразы, зазывая зайти и отведать свежего сальца от шеф повара. Я подошел к нему.
— Извините, вы не знаете, где здесь дом 15?
— Вон. Там где-то. В двадцати метрах отсюда. Широкое, белое здание, там будет вывеска «15».
— Отлично, спасибо!
— Возьмите листовку. — Улыбнулся он. — И приходите к нам!
Я взял листовку и пошел дальше. По пути смял ее и выкинул в помойку. Мне навстречу шли три чернокожих парня, за ними я увидел еще двух. Они стояли перед зданием и о чем-то говорили. Я дошел до них, развернулся, и внимательно обсмотрел здание. Алебастровое, плоское, как упавшее домино, а на окнах белые, но ржавые решетки. «Кажется, пришел» — подумал я.
Черные парни очень эмоционально разговаривали друг с другом на французском языке: сильно размахивали руками, ходили туда-сюда, будто реперы на сцене. А еще они широко раскрывали рты, растягивая свои шоколадные губы в длинную улыбку и оголяя белоснежные зубы. Я невольно засмотрелся на это экзотическое зрелище. Не каждый день в Москве увидишь столько черных парней.
Я взглянул на время. На часах было 15:35. У меня в запасе еще целых двадцать пять минут. Неподалеку стояла лавка. Туда я и приземлился. Из здания вышли четыре чернокожие девушки. Они были в плотно облегающих платьях, шли и виляли массивными бедрами, которые свойственны только лишь их расе. У всех четырех был страшно пестрый макияж: ярко-красная помада на огромных, слегка влажных губах и сине-желтые тени на глазах, а брови были вообще разукрашены красным цветом. Вероятно, там, где они живут это нормально, красиво. Казалось, все они очень счастливы и полны энергии, несмотря на то, что каждый прохожий считал нужным хмуро таращиться на них, с каким-то негативным интересом.
Я сидел, смотрел на них, а потом предался размышлениям:
В наше время, увы, много националистов. Или просто людей, которые ко всем подряд питают вражду. Ты смотришь прямо, потом налево, потом направо, потом оборачиваешься и видишь повсюду не людей, а каких-то насупившихся чудиков: лысых троллей, фурий, мегер, леших, оборотней. Они никого не терпят, всех высмеивают и презирают, совершенно не догадываясь о том, что в этом цирке уродов под названием «Земля» они одни из самых главных уродцев.
И все-таки как легко ненавидеть и как трудно любить, уважать, снисходить или просто проявлять безразличие. Это невыносимый труд. Раньше, будучи мальчуганом, я был именно таким. Слишком легко и бездумно бросался словом «ненавижу». Но вскоре, к счастью, уразумел истину: есть только два чувства к человеку, которые нередко приносят пользу — это любовь и безразличие. Если все люди будут жить по этому принципу, мир станет гораздо лучше. Люди будут чаще улыбаться, чаще заводить дружбу, меньше ссориться и драться. А главное, перестанут бояться. Ведь корень всех зол — страх. А это не что иное, как лишение помощи от рассудка. Из страха выливаются опасения, а оттуда уже и ненависть змеей выползает, потом коварство и стремление к войне. Как нарочно, это вверстано в нас с самого детства — все эти опаски, настороженность, недружелюбность. Тебе говорят: «Люби Родину и ненавидь чужаков! Ты патриот!», а на самом деле ты фашист поганый, и сам об этом даже не подозреваешь. Или еще пример: сидишь за столом на кухне, смотришь с семьей по телевизору новости, а там во всю ругают выходцев из Кавказа, украинцев, американцев и других. Ты сидишь, внимаешь, и слышишь только название наций, государств и ничего более. Ни о каких конкретных личностях речи не идет. А человеку-то хочется ругать обидчика и зверски его лупцевать в своем желчном воображении. Но четкой явственной информации никто не дает. Ну, и тогда зритель думает: «Секундочку, так это, получается, все виноваты! Вся страна! Ну, прекрасно! Чем больше виноватых, тем лучше!», потом он выходит на улицу, встречает какого-нибудь человека с лицом кавказкой национальности и думает: «Ах, ты мразь! Умри, чурка! Приехали сюда и занимаются беспределом, гады», а человек, может, вообще не виноват. Может, это законопослушный, воспитанный, интеллигентный человек, напрасно хаянный.
Но что касается чернокожих, я понятия не имею за что можно их не любить. Многие славяне их воочию не знают, а ненавидят так, будто те им всю жизнь испоганили. Я раньше был уверен в том, что такие чернокожененавистники вообще по нашей земле не ходят. Но вскоре познакомился с одним якобы «мыслящим тростником», который олицетворяет как раз таких вот расистов. Ему было тридцать лет, довольно-таки успешный филолог и с виду приличный человек, но когда мы с ним заговорили о расовых проблемах, он как-то по-особенному активизировался и принялся усиленно осыпать чернокожих различными ругательствами. Он говорил, что нужно все «негроселение» уничтожить, сгноив на урановых рудниках, а всех малолетних «негров» забросить в каменный век и воспитать так, чтобы они почитали «белого господина». Помню как сейчас, у него был ужасный вид, глаза бульдожьи.
Агрессивные люди редко воспринимаются всерьез. У них у всех, как правило, проблемы. И чаще всего это просто слабые люди.
Я посмотрел на время. Прошло всего пять минут. Солнце подпекало голову, люди во все горло смеялись, птички много какали, а машины бесконечно и гулко пролетали мимо. Я понадеялся, что в здании будет кондиционер, поэтому встал и зашел внутрь. Внутри было небольшое окошечко. Вахтенная комната. Там сидел толстый усатый консьерж в зимнем свитере и лузгал семечки. Справа от окошка были две двери. На одной написано: «Жек», а на другой — ничего. Я подошел к толстяку.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте. — Ответил он, выплевывая в стакан обслюнявленную кожуру.
— А где тут собрания проходят?
— Вон. — Он кивком указал на левую дверь, на которой ничего не было написано.
Я зашел туда, куда мне показали. Там была лестница, ведущая вниз. Я оглянулся и недоверчиво посмотрел на консьержа. Он невозмутимо продолжал поедать плоды подсолнуха. Мне на тот момент показалось довольно странным его халатное отношение к незнакомому ему человеку, и я подумал: «А вдруг я какой-нибудь террорист или кто-то в этом роде, а этот боров даже не спросил, кто я такой».
Я сбежал по лестнице вниз и увидел длиннющий белый коридор, а по бокам куча дверей в большие залы, где проходили служения. Из каждого доносились ликования, песнопения, и громкие проповеди на разных языках. Все это смешивалось, создавая звучный сумбур. Тут было раза в два душнее, чем на улице. Никаким кондиционером и не пахло. Воздух удушливый, прелый и прокисший. Слева был туалет. Я зашел, умылся, вытерся, вышел. Туда-сюда бегали чернокожие парни. Они кричали, улыбались, а кто-то просто стоял, уплетая дешевые пончики из ИКЕА.
Выучив наизусть содержимое листка, которая дала мне Софья, я твердо знал, что, когда спущусь вниз, нужно будет повернуть направо. Я завернул и прошел вглубь. Справа было большое помещение, где тоже прыгали и шизовались африканцы. Чуть поодаль от зала, в углу, стояла эфиопка в странном желтом одеянии и узкоглазая девушка. Азиатка наложила на эфиопку руки и начала орать еле-еле на русском: «Во имя Иисуся Христя выйди вонь, выйди вонь из нее, выйди, Сятяня, вонь!» Эфиопка тряслась, и сильно вспотела, а глаза переполнены безумием. Меня начинало это напрягать. Атмосфера недобрая и чересчур какая-то нервная. Все эти люди собрались здесь, чтобы восхвалять Бога, помогать людям и вообще находились здесь, по-видимому, с благими намерениями, но я не уверен в том, что Господь присутствовал тут на самом деле. У меня закружилась голова, в глазах потемнело. Азиатка продолжала орать: «Господи, пошли охрану на этю сестрю, поставь тисячю ангеловь надь нею! Охраняй ее, Господи!» Но мне кажется, что здесь скорее целый легион всяких бесов, которые то и дело вселяются в кого-то и терзают изнутри, а не ангелы. «Куда я пришел?!» — Со скрежетом прошла мысль в моей голове. — «Нужно убираться». Я медленно пошел в сторону лестницы с твердым намерением уйти отсюда прочь. Но вдруг увидел, как из-за угла вышли два человека. Мужчина и женщина. Муж и жена, должно быть. Оба взрослые, больше пятидесяти лет. Он был высоким с чуть длинным носом, подтянутый, в дорогом черном костюме, с седовато-черной шевелюрой и небольшой рыжевато-седой щетиной. Его жена была с прической коре в голубой рубашке и строгой синей юбке. Они шли на меня. Женщина любезно улыбнулась мне. Мужчина с каменным взглядом прошел мимо. «Что делать?» — подумал я. — «Уходить или остаться? Видимо это и есть пастор и его жена», я обернулся, посмотрел на них и решил, что все же останусь. Все равно делать было нечего.
— Добрый день. — Сказал я, подойдя к ним.
— Добрый. — Мило улыбнулась женщина.
— Здрасте. — Кивнул мужчина.
На меня накинулось волнение.
— Меня пригласила сюда Софья!
— Кто? — Переспросила женщина.
— Софья, которая уехала в Германию.
— А, так это вы ее парень, да?
— Да, меня Адам зовут.
— Очень приятно, я Елена!
— Взаимно.
Ее муж вдруг оживился:
— А почему вы раньше не приходили?
Сразу было видно, что человек он довольно чопорный. У него был очень низкий и поставленный голос, его так и хотелось назвать истинным оратором или проповедником.
— Ну, знаете. Не буду врать. — Говорю. — Я побывал в нескольких Церквах: протестантских, православных, баптистских. Одним словом — в разных. И нигде мне не понравилось. Там было…
— Вы искали веселье, любовь и доброту? — Перебил он меня. — Хотели, чтобы там было много молодежи и так далее?
— Нет… — Говорю. — Я всего лишь искал истину.
— Истину? Думаете, там нет истины?
Вдруг я услышал сзади чьи-то шаги и невольно обернулся. Два парня с короткими прическами и блондинка в желтом платье. Один из них сразу подошел к нам.
— Привет, пап. — Он пожал отцу руку и поцеловал его в щеку, а затем поздоровался и со мной. — Привет, меня зовут Авель.
— Адам, очень приятно.
— Крутое имя! Ты откуда?
— Он парень Софьи. — Сказал его отец.
— Да ну? — Авель широко заулыбался и посмотрел на меня сияющими, переполненными интересом глазами.
— Да, а теперь она в Германии. — Смущено кивнул я. — У тебя, кстати, тоже классное имя.
Этот парень сразу расположил к себе. Простота в речи, и не спадающая с лица ухмылка — такое действует почти на каждого. Помимо этого у него были выразительные глаза морского оттенка. Так же широкие скулы и тоже немного рыжеватая щетина, хотя внешне он больше похож на маму, а вот тот другой, тот, который имел хмурый взгляд и пришел с блондинкой, очень походил на отца, но имел просто русую негустую бороденку. Он в мою сторону даже и не смотрел. Разговаривал с мамой, а его спутница прихорашивалась, глядя в зеркальце.
— А ты вообще верующий? — Спросил меня Авель.
— Да, конечно.
— Ну, — Он сомнительно прищурил глаза, — ты истинный верующий или так: чуть-чуть покурить можно, чуть-чуть подвыпить, а?
— Так, — Вмешался отец, — оставь его. Для этого есть я.
— Ладно, ладно. — Сказал Авель, отводя руки назад, при этом, не теряя улыбки. — Ладно, Адам, очень приятно было познакомиться. Оставляю вас.
— Давай. — Я доброжелательно кивнул.
— Ты хочешь поговорить? — Спросил его отец у меня. — Или просто поприсутствуешь на служении?
— Да, неплохо было бы поговорить. Я не очень-то разбираюсь во всем этом…
Я стоял спиной к помещению, где все еще продолжалось африканское служение. Они орали какую-то странную песню. Но к счастью эфиопка и узкоглазая, наконец, ушли.
— Тут атмосфера, — говорю, — не очень, честно говоря.
— Согласен. Тут много демонов. Поэтому перед служением мы молимся, прося у Господа охрану.
— Понятно… — Сказал я, чувствуя большое напряжение между нами и в то же время уважение к человеку, с кем имею честь вести беседу. — Так вот… Я побывал в некоторых церквях, и во всех мне было очень некомфортно. Где-то плясали, где-то несли какую-то ерунду и так далее, а где-то говорили, что пить вино можно.
— Я думаю, в каждой церкви есть истина. Не бывает плохих Церквей. Бывают группы людей, считающими себя — Церковью. Но они заблуждаются. И вообще, религия — это плохо, но Церкви, нет. И пить тоже нельзя. Только, когда причащаешься…
— Да! — Сказал я оживившись. Мы склонялись в одну сторону. — Я согласен.
— Но здесь. Тут не развлекательный центр. — Продолжал он. — У нас есть Библия, то есть слово Божье, и мы следуем по нему. Разбор слова. Никакой отсебятины. У нас не много людей. Но знаешь почему?
— Почему?
— Потому что не все готовы принять истину. Предположим, что деноминации и церкви — это ресторан, а информация, которой пастора делятся с людьми, соответственно, еда. Так вот, таких ресторанов полно. Многие из них впаривают людям дешевый фаст фуды. Некоторые, может что-то покачественнее и так далее. Но мы, мы — ресторан, где дают исключительно качественные продукты и деликатесы. Я в этом убежден. Мы делаем все, что находится в интересах у Бога…
Я слушал его, вникал и все больше и больше начинал доверять ему. Таких людей мне еще не приходилось встречать. Будто через него говорил сам Господь. И единственное, что я смог выдавить из себя это:
— Понятно… Спасибо…
Он недоверчиво посмотрел на меня и добавил:
— Так что можешь остаться и посмотреть. Двери для всех открыты.
— Да, спасибо. Останусь. — Сказал я, а потом вдруг вспомнил. — А, кстати, вы не сказали свое имя.
— Аркадий.
— Очень приятно.
— Взаимно.

***

Тогда я остался: зашел в комнату, и сразу заметил в самом конце красный диван. Он прям весь светился и манил к себе. Я обратился к Авелю:
— Я могу вам чем-то помочь?
— Нет, не нужно. Мы все сами. Посиди пока.
— Ладно.
Удобно усевшись на мягкой кушетке, я начал наблюдать за тем, как пастор Аркадий со своими двумя сыновьями, цепочкой вытягивают аппаратуру из большого белого шкафа: микшер, за ним стойка для псалмов, микрофоны, колонки, провода, проектор и экран для этого самого проектора. После всего Авель вышел в коридор, и через несколько секунд послышался его зов:
— Давид! Иди сюда!
Так я и узнал, как зовут его старшего брата. Через несколько секунд они втащили в помещение небольшую парту и поставили посередине, затем взгромоздили на нее микшер и ноутбук. Авель посмотрел на меня, подмигнул и сказал:
— Вот, это мое служение. — И постучал по столу. — Я тут типа ди-джей.
— Какашка-джей ты. — Откликнулся его брат. — А не ди-джей.
Я подумал сразу о том, как могут быть не похожи друг на друга родные братья. Один улыбчивый и добродушный, а другой угрюмый и не приветливый. Этот Давид мне чем-то напоминал моего брата.
Они установили всю аппаратуру ровно за пять минут. Всего лишь втроем. Работы там было не так уж и мало, а самое главное то, что на первый взгляд невозможно понять, куда и что запихивать, ставить, устанавливать.
Давид подошел к проектору, который стоял на специальной подставке, а Авель повесил перед ним экран. Тот нажал на кнопку «включить» и на белом холсте медленно начала появляться картинка с белым голубем, который устремился куда-то вверх на фоне нежно-голубого неба.
Вскоре помещение начало заполняться разными людьми: деловитыми взрослыми, смиренными стариками и бодрыми подростками. Их, кстати, было не так уж и много — всего-навсего человек восемь-десять, не больше. И только трое парней, не считая тех двух братьев, а все остальные девчонки. Они смотрелись довольно мило и ухоженно в своих скромных, незамысловатых, но красивых платьицах. Девственность проявлялась в каждом их движении, в каждом беглом взгляде, в каждой ухмылке. Здесь и вправду стоял Софьин дух чистоты, целомудрия и безгрешности. Она была права, я действительно почувствовал какую-то неуловимую связь с ней.
Началось служение. Пастор Аркадий поприветствовал всех и начал молиться. Сначала благодарил Бога за эту неделю и за много другое, потом просил за охрану и успешное проведение служения. Все стояли с закрытыми глазами, опущенными головами и воздетыми к верху ладонями. Они шепотом повторяли слова за пастором. Сзади меня стояла бабушка, и она говорила на каком-то неразборчивом для меня языке. Я пытался, так же как и все повторять молитву, но никак не получалось. Мысли сбивались с нужной орбиты, и я бессознательно начинал думать о чем-то другом, нелепом. Мне необходимо было обуздать самого себя. Причем в экстренном порядке. Вот только у меня ничего не выходило. Ноги и спина начинали потихоньку ныть. Где-то там внизу, под моей наглой и ленивой задницей дожидался стул. Такой черный, удобный. И мне просто до одури хотелось на него приземлиться, раскинуть ноги и задрыхнуть сладким сном. Но все вокруг непоколебимо стояли, как камни Стоунхенджа, увлеченные богомольем. Даже старики не думали садиться, пока пастор не скажет «Аминь». Рядом со мной стоял Авель. Он, наверное, понимал, что новому человеку в такой общине трудно приходиться, поэтому и примостился рядом. Думаю, я ему нравился. У него тоже были крепко закрыты глаза, но подбородок поднят к верху, а руки опущены. На его лбу виднелась испарина, а губы слегка дрожали. Здесь было пекло, наверное, хуже, чем в Сахаре.
И вот, через несколько минут я услышал долгожданное завершение: «Аминь! Можете присаживаться на свои места!». Мы присели. Авель сразу потянулся ко мне и измученно прошептал:
— Ну и жарища! Я сейчас стухну!
— Ага, не то слово!
К микрофонам вышли пять женщин в сине-белых хитонах и начали петь. Это была группа прославления. Церковный мини-хор. Заиграла мелодия. Она сразу привела меня в небольшое замешательство. Какая-то, никуда не годная, полифония мигом заполнила небольшое помещение. Я слышал сплошной синтезатор, который оставляет желать только лучшего. Но все же, если прислушаться где-то в отдалении слышались худые, сопливые барабаны и иногда плачевная, ноющая бас гитара, которая должна наоборот содрогать все вокруг от своего величественного рыка, а не пиликать, где-то там, в дали. Впрочем, несмотря на ужасную фонограмму, группа прославления исполняла свои песнопения очень чисто, красиво, задорно и призывно. На экране, для нас высвечивались слова псалма, и все вокруг торжествующе хлопали и выводили рулады вместе с солистами. А я сидел и для приличия открывал слегка рот, мол, тоже пою.
После двух песен была проповедь о десятинах. Мне с детства известно, что уважающий Бога христианин должен отдавать десятую часть от своего дохода. Синий мешочек ходил по рядам, из рук в руки и люди кидали в него отделившую от своего дома десятую часть. Я нигде не работал, но немного денег у меня имелось и, когда мешочек дошел до меня, я тоже положил туда свое пожертвование и передал Авелю.
— Ты не обязан класть. — Сказал он, передавая мешок другим людям. — Если не знаешь для чего это.
— Я знаю для чего это, все нормально.
— Бог зачтет тебе это! — Шепотом, но громко воскликнул он.
Потом пастор возложил на десятины руки и начал молиться. Он попросил протянуть всех правую руку к своим приношениям в знак того, что мы готовы принять от Бога благодать и всякое такое. Я повиновался. В этот раз я молился по-настоящему. Наверное, потому что знал — там и мои деньги лежат. Вслед за тем группа прославления исполнила еще пару песен. А после, наконец, пастор Аркадий начал основную проповедь. Тема называлась «Призванные к совершенству» и она, несомненно, достойна внимания. Каждый двуногий мечтает о совершенстве, мы все стремимся к идеалу, все хотим стать лучше, сильнее, красивее, чище и так далее. Но никто ничего не делает. Я сидел и думал, что сейчас будет интересная и простая для восприятия проповедь, с кучей жизненных примеров, ведь тема звучит просто и понятно. Но не тут-то было. Перед нами стоял настоящий меценат богослужения.
— Эпиграф к исследованию Слова Божьего: «И сказал Иисус ученикам Своим: вот то, о чем Я вам говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему, написанному о Мне в законе Моисеевом и в пророках и псалмах» (Лк.24:44). Итак: вначале было Слово, — Начал пастор Аркадий, — и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.
И тут меня как обухом по голове стукнуло. Столько всего подряд. Уловить суть, такому как я, невозможно. Я судорожно пытался заново воспроизвести все его слова в своей дырявой голове, но ничего не выходило. «Было слово и слово было Бог» — думал я. — «Что?! Как там точно было?», но Аркадий продолжал:
— Человек, как продукт слова Божьего, исходящего из уст Божиих — имеет в себе потенциал, равный потенциалу Бога. «Все вещи — в труде». Чем больше Бог отдаёт, тем больше Он раскрывает Свой потенциал, и тем больше Он приобретает. И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.
Мне было очень трудно сосредотачиваться. Было жарко и сонно, но я слушал и пытался вникать в каждое слово. Ведь всем своим разумом я осознавал, что эти слова — самые правдивые и важные в моей жизни. Это акме, зенит, вершина. Но, несмотря на это, многое было непонятно, и это лишь подогревало мой интерес. Казалось, будто слушал я не ушами, а сердцем, как бы это глупо не звучало. При всем притом я понял, что это именно то выверенное место, где мне нужно находиться. И все услышанное я принимал к себе, с полным доверием, с полным смирением.
— Вы должны, — говорил он, — первое — выстроить из себя духовный дом, второе — развивать свои отношения с Богом, третье — исполнять своё предназначение, четвертое — совершенствоваться в образ Создавшего его, пятое — представлять интересы Создавшего его, шестое — служить Богу, седьмое — поклоняться Богу, восьмое — чтить и превозносить Бога.
Он говорил на протяжении часа. И, порой, поглядывал в мою сторону. Хоть и строго, но как-то по-отцовски. Думаю, я также ему пришелся по мысли, и иногда, казалось, будто он лично для меня что-то говорил, разжевывал некоторые аспекты из своей проповеди, которые, по сути, простому мирскому парню так-таки будут не ясны.
После проповеди, мы спели еще одну песню, помолились, а потом Пастор сказал, поднимая с кафедры библию:
— А теперь провозгласим неизменный манифест!
На экране высветились слова, мы подняли правые руки и провозгласили:
— Могущему же соблюсти нас от падения
и поставить пред славою Своею непорочными в радости,
Единому Премудрому Богу,
Спасителю нашему чрез Иисуса Христа
Господа нашего,
Слава и величие,
Сила и власть
Прежде всех веков,
Ныне и во все веки, Аминь!

***

После служения я подошел к пастору Аркадию и сказал:
— Спасибо вам большое. Мне очень понравилось!
— Приходи еще. Будем рады.
— Хорошо. Обязательно.
— Ты что-нибудь понял?
— Эм, не все, но кое-что да.
— Понимаю. Проповедь же была не сначала. Мы продолжаем эту тему уже два месяца.
— Да, наверное, поэтому было немного трудно.
— Но если ты будешь принимать все это, как должное, с доверием… Сердцем, а не умом… То… — Он улыбнулся.
— Я принимаю, да.
— Ты можешь мне верить, а можешь и не верить. Я ничего нового не говорю. Вот Библия, а вот я. Я как фильтр для людей. Я просто более тщательно разбираю некоторые места. Библия немногословна. Но это только с виду. На самом деле каждое слово имеет огромное значение, за каждым словом кроется ценная информация. В одиночку познать ее невозможно. Поэтому Бог создал Церкви и поставил пастора во главе, понимаешь?
— Да, понимаю…
— Хорошо.
— Ну, ладно, я пойду, пожалуй. Мне, правда, очень понравилось. Это… Это коснулось меня.
Я вытер об штанину вспотевшую ладонь, а затем протянул ему руку.
— Останься, познакомься с молодежью, попей чай, а потом поедешь. — Мягко предложил он.
— Нет, я, пожалуй, пойду. Не могу задерживаться.
— Ладно. — Он пожал мне руку.
— До свидания.
— До свидания.
У лестницы меня поймал Авель. Он вышел из уборной с умытым лицом и, увидев меня, сказал:
— Погоди, дружище, уже уходишь?
— Да, пора бежать. — Приторно-любезно улыбнулся я.
— Останься, перекуси! Я тебя со всеми познакомлю.
— В другой раз. Сегодня не успеваю.
— Занятой человек… — Покачал он головой.
— Да-а.
— Ладно, приходи еще!
— Обязательно! До встречи.
Я вышел на улицу. На часах было шесть часов. Стало чуть темнее, солнце спряталось за розовато-дымчатыми облаками. Асфальт мокрый. Все-таки шел дождь. Мне стало немного стыдно за то, что я солгал пастору и его сыну, ведь на самом-то деле никуда я не спешил. Наверное, я просто стеснялся. Но на душе было хорошо. Казалось, будто меня, наконец-то спасли. Спасли от этого грязного мира, который весь целиком переполнен скверной. «Ладно» — подумал я и тронулся в сторону метро. — «В следующий раз останусь на чай».
По дороге я мысленно писал сообщение Софье о своих впечатлениях, которое собирался отправить ей по приходу домой. Улыбка не сползала с моего лица. «Вот она — адекватная, хорошая, правильная церковь, и я нашел ее» — Думал я. Никаких плясок. Никаких лживых утешений. Никаких «ты все сможешь». Никакой логореи. Никаких: «повернитесь к своему соседу и скажите: «я люблю тебя», когда на самом деле, даже не знаешь, кто это такой. Никаких причащений виноградным соком. Никаких «чуть-чуть пить можно, в Библии же сказано: «пейте, но не упивайтесь». Ничего бредового, никчемного и плотского. Только брызг сухих и подлинных фактов, как мощная струя из шланга, прямо в лицо.
На обратном пути, в мутном вагоне, я смотрел на людей с каким-то презрением, жалостью. И чувствовал себя весьма возвышенно, даже как-то надменно, будто знаю истину, а они, дураки нет. Вот только, увы, у всех своя святая непреложная истина. И мы все плюем на истины других. Для каждого это ничто иное, как глупые несуразные аксиомы. Вот и я набираю полный рот слюней и харкаю на все это полоумное общество со стадным чувством и обкаканными трусами, харкаю на все его бредовые субкультуры, трусливые правила и лживые религии.
Все вокруг казались мне феноменально озабоченными уродами. Я смотрел на взрослых жирных, потных мужиков и видел мысленным взором, будто они, облизывая губы, глазеют на маленьких беззащитных девочек и мечтают поскорее вернуться домой и онанировать в нужнике. «Долбанные педофилы» — думал я. А старая гвардия, типа, любители инцеста. А молодые дамы обожают всякие извращения типа БДСМ, копры и прочую муть. Так, наверное, не было на самом деле, но мне казалось, что это именно так. Словно я свихнулся. Словно озлобился на весь мир. Странно, мне казалось, что после богослужения мне непременно захочется всех расцеловать. Я думал, что возлюблю ближнего своего, как самого себя. Но будто пошел обратный процесс. Или, может, на самом деле, я ненавижу самого себя? «Ничего» — думал я — «Это пройдет. Я же только начал туда ходить».
А еще меня начал поражать тот неопровержимый факт, что все вокруг обожают секс. Каждый нуждается в совокуплении, удовлетворении, как в хлебе, воде или туалетной бумаге. Всем безумно нравится это. Раньше мне не приходилось задумываться над этим, но знаете, когда смотришь на старую бабушку и понимаешь, что вот эта морщинистая, пардон, руина — тоже любит кувыркаться в постели, становится как-то неважнецки и даже тошно. Или когда смотришь на двух голубков, прижавшихся друг к другу, и думаешь, что они вытворяют, когда остаются наедине. А те, у кого секса нет, и не было, они поскорее хотят им заняться. С этой мыслью придется свыкнуться, нужно признать это естественным и в принципе соответствующим норме. Да. Но все же, сколько гадостей в этом мире, с ума сойти. И самое обидное, что многие из них, иногда, мне очень даже нравятся.

***

Я ехал домой на полном автопилоте и вовсе не заметил, как оказался дома, сидящим на своей кровати и стягивающий с уставших ног носки.
— Как погулял? — Спросила мама, зайдя в комнату.
— Нормально.
— А с кем ты гулял, я забыла?
— С… С Олегом.
— Где были?
— Да так, в парке гуляли.
— Вы под дождь не попали?
— Мы переждали в кафе.
— Хочешь есть?
— Да, не отказался бы.
Я вынул телефон из кармана, включил интернет и написал сообщение Софье о том, что все прошло хорошо и мне очень понравилось. А затем лег в постель, скинув этот день со своих уставших плеч.

***

Наутро все ушло. В смысле, вся эта радость и то чувство, будто меня вызволили из кромешного ада, из этой скучной рутины. Ничего не осталось. Только сонность, злость и гнусный звук будильника. Я опять стал самим собой: обрюзглым, скучным и слабым. Никакого больше ликования на душе, никаких осуждений всего мира. Моя «харча», которую еще вчера я мысленно выплюнул в лицо всему социуму, вернулась, как бумеранг и хлобыстнула мне прямо в морду. Куда все ушло? Где вся та аффилиация, которая буквально бурлила где-то посреди меня, в центре тяжести? Где мои прочные доспехи? Меня никто не предупреждал, что так будет. Так паршиво и пусто, будто встал с тяжелого бодуна. Наверное, чтобы стать истинным христианином, не достаточно просто ходить в церковь. Тогда это «действие» будет длиться лишь от заката до рассвета. Но почему все так быстро прогорает? Так не пойдет. Я нуждаюсь в постоянной цикличности, в постоянной добавке мотивации, как чертов конь, нуждается в подстегивании шпорами.
Завтракая, я думал о том, как буду вести себя в первый учебный день, ведь я никого не знаю. Придется со всеми знакомиться, и исправлять преподавателей, говоривших неправильно мою фамилию. Однако меня успокаивал тот факт, что все первокурсники в точно таком же положении, как и я. В моей голове формировались диалоги на подобие:
— Привет, меня зовут Адам.
— Здарова, меня (допустим) Витек.
— О, очень приятно Витек. Ты всегда мечтал стать логистом?
Потом я представлял другую ситуацию, если вдруг кто-то начнет выпендриваться. Нужно же сразу всем дать понять, что я не какой-то там слабак, а опасный парень. «Бредовые мысли. Все, заткнись» — сказал я самому себе, выходя из квартиры.

***

Под конец учебы я понял, что зря волновался. Все были очень дружелюбными и, с виду, добрыми. Особенно та девчонка, которая не отдирала от меня глаз, еще в самый первый раз, когда я пришел в институт. Ее звали Олеся. Первое на что я обратил внимание — это глаза. Громадные, смышленые и голубые, точно ясное небо. Потом обратил внимание на губы. Пухлые, изящные. А потом я заметил ягодицы. Большие и круглые. Она постоянно украдкой смотрела на меня. Она сидела с одной низкой блондинкой, Настей. Но она была не очень. На лице груда штукатурки, выщипанные брови, крашеные волосы и на руках не ногти, а когти. Красные.
Девчонок было на порядок меньше, чем ребят. Но мне было все равно. Это раньше, до того, как встретил Софью, я мечтал о том, что буду пожирателем сердец или нарвусь в университете на любовь всей своей жизни, мы женимся, у нас буду детишки и так далее. Так многие, наверное, хотели. А потом их мечты рушились в пух и прах. Я знаю много историй, как люди женились на тех, с кем познакомились в университете, а потом их брак рушился. Не знаю, почему так. Может, потому что в университете все тоже дети, а дети вскоре становятся взрослыми и их вкусы, с мировоззрением меняется.
Итого, я сдружился с тремя ребятами. Гриша — пухлый блондин и болтун, Коля — парень с лицом маленького мальчика и с густо-кучерявой головой и Максим — уродец, возомнивший из себя красавца, у него на подбородке была третья бровь. Он ее осторожно поглаживал, величественно называя бородой. Они все трое выглядели забавно. А Олеся тут же записалась в ряды самых красивых девушек в группе. У всех парней потекли слюнки, но она смотрела только в мою сторону. «Надо бы ей как-то невзначай сообщить, что у меня есть девушка» — Подумал я. — «А может она смотрит на меня, потому что я слишком уродлив?». Но от нее было чертовски трудно оторвать глаза. Обольстительная девушка. Я бы даже сказал пикантная. Но любовь сильнее похоти, поэтому я изо всех сил старался не смотреть на нее.
Максим заметив это, потянулся ко мне и спросил:
— Кажется, она на тебя запала, а ты все глаза вниз опускаешь.
— У меня есть девушка.
— А может ты просто педик?
— А может тебе вырвать третью бровь и запихнуть в рот?
Он замолк — я правильно поступил. Людей нужно держать в ежовых рукавицах, иначе на голову сядут. Особенно друзей.

4 глава

Время шло. Я вжился в коллектив, поладил с преподавателями, ближе познакомился с Олесей и, конечно же, другими девчонками. Они все были не сильно разговорчивыми и чаще всего держались кучками. Но Олеся не была скована комплексами. Пару раз она подсаживалась ко мне и заводила какой-нибудь пошлый разговор. Я без сомнения был уверен в том, что нравлюсь ей, причем сильно. Один раз, когда она приземлилась рядом со мной и затеяла откровенный разговор, я вставил:
— Да, моя девушка Софья тоже любит…
И тут с ее гладкого лица грохнулась улыбка, как мальчуган со скейтборда. Несмотря на неблагоприятную новость, которую я так ловко бросил ей в лицо, она быстро пришла в себя, не показала виду, что удивлена или расстроена и продолжила общение. Я не хотел ей говорить напрямую, мол, «эй у меня есть девушка, отвали», она бы ни в чем все равно не призналась. Девчонки никогда не признаются парням в любви или симпатии. Только не такие, как она. Но я думал, что намек понят. Однако я попал впросак. Она поразмышляла на этот счет и, видимо, решила, что я набиваю себе цену, дескать, не для нее моя роза цвела. Это был вызов. Вот на что клюют девчонки — на недоступных парней. И после этого моего: «Моя девушка Софья тоже любит», она стала еще более активней и настырней. Чаще садилась рядом, чаще рассказывала пошлые шутки. А я понятия не имел, что делать. Послать ее? Я не хам, меня воспитывали иначе. Дать волю своей похоти и прыгнуть с ней в постель? Мне это не интересно, вернее, я люблю другую, и я не готов жертвовать своей любовью ради какой-то роскошной, умопомрачительной, сексуальной девушки. Да, определенно не готов! Даже если никто про это не узнает.
Гриша, Коля и Максим, в один голос советовали мне: «Поимей ее!». Но что они понимали? Хоть и выглядели они сравнительно взросло, в сущности, пообщавшись с этими господами, возникало чувство, будто они только вчера вылетели из пипки своих папочек, и вообще не способны ориентироваться по жизни, ничего не смыслят в чувствах, обязанностях и последствиях. Большинство молодых парней подобно зверькам. Этакие млекопитающие, мечтающие стать хищниками. Гриша был слишком толстым, слабым и потел, как свинья. Коля имел настолько детское лицо, что если его посадить в классе, где проходит урок для начальных классов, никто и не поймет, что этому балбесу уже девятнадцатый год. А Максим был настолько закомплексован, что это превратилось в гордость и самовлюбленность. Честно сказать, до встречи с ним, я думал, таких людей не существует. Но с чего я решил, что у него вообще есть комплексы? Все дело в его взгляде. Трусливом, крысином взгляде. А еще эта третья бровь на его подбородке, а так же вечно сальная голова, набитая коричневой перхотью. Всех троих я не воспринимал всерьез. Они забавляли меня, развеивали скуку, иногда, помогали по учебе. Свинство, согласен.
Вообще, в нашей группе было много эксцентричный личностей, которых можно прямиком в музей отправлять. Думаю, когда-нибудь возьмусь за написание книги о них. Наверное, она будет толще любой научной энциклопедии. Однако было все же парочку и авторитетных кадров. Смазливые щеголи, которые редко делали визиты на пары и все сессии, зачеты сдавали с помощью зеленых или красненьких бумажек. Преподаватели о них никогда не спрашивали и никогда их не ругали. Действительно, какой дурак будет ругать своего кормильца? Но эти франты не были злы. Напротив, приветливы, улыбчивы, порой, щедры. По началу, они даже подумали, что я такой же, как они, с золотыми карточками в кошельке. А потом пригляделись к моей одежде.
— Это Томми Хилфигер? — Спросил один у меня.
— Ага.
— Фи, эти шмотки давно не в моде.
— Мне плевать.
И тут-то он понял, что я простой мирянин.

***

На дворе стоял октябрь. Удивительно теплый и удушливо сухой. Мне нужна была машина. Совершенно любая. Добираться до университета своим ходом очень тяжко и изнурительно. Я заходил в здание весь потный и вонючий, протухал на парах, потом тащился домой, а там переходил в горизонтальное положение и просто выключался. Летом, будучи вольной птицей, я думал, что во время учебы у меня будет бесконечно много времени: смогу подрабатывать и купить поддержанный автомобиль, ходить на джиу-джитсу или какой-нибудь другой спорт. Но я ошибался. Времени мало, а сил вообще ноль.
Обучение в ВУЗЕ — меня не заинтересовало. Материал трудно усваивается, а запомнить все и сразу — нереально. Пока ты топаешь до метро, пока трешься мордой об потные спины толстяков в вагоне, пока плывешь по реке из собственного пота в сторону университета — тебя сдавливает и угнетает тот факт, что скоро дрянная сессия, а твои знания до невероятности ничтожны. Все это стало многопудовым бременем для меня. А еще я скучал по Софье. Жутко скучал. Скорбь сгибала меня в бараний рог уже вечером, когда комната наполнялась бледной меланхолией. Негодной приправой служили мамины вопросы: «Как дела в институте?» и все в этом роде. У меня не было ответа. Вернее был, но такие ответы не устраивают мам. Если сказать: «Все паршиво», грянет гром.
Что касается Церкви, я продолжал туда ходить. Каждое воскресенье. И всякий раз после служения на душе было очень хорошо и спокойно, хотелось плясать, делать добро, улыбаться, петь, не знаю, все что угодно. А на следующий день я снова возвращался на круги своя. Я рассказал об этом пастору Аркадию, и он посоветовал мне приобрести Библию, читать ее каждый день и попробовать посещать ячейки.
— Что это? — Спросил я.
— Это небольшие группы, которые собираются на неделе, разбирают слово Божье, молятся, свидетельствуют о чем-то. У нас есть и молодежная. Поспрашивай у Авеля.
И я спросил. Эта самая ячейка проходила по четвергам в семь часов. В том же здании, только в другой, маленькой комнате.
— Я один из лидеров ячейки. — Сказал Авель. –Типа… Типа мини-пастор, понимаешь?
— А понял.
— Сначала разберем проповедь, которую слышали в воскресенье, потом будем молиться за нужды. Ну, а потом чаек со сладким попьем.

***

Первый раз, когда я направился на эту самую ячейку, по пути я зашел в магазин и купил шоколадный торт.
Христианская молодежь приняла меня в свои ряды с распростертыми объятиями, особенно, когда увидели, что я не с пустыми руками. А Авель даже сказал:
— Наконец-то к нам пришел адекватный парень. До этого к нам ходили одни чудики.
И с ним все согласились. Это, пожалуй, сошло за комплимент. Ведь в наше время приятно слышать от других людей, что ты — нормальный.
Так же у всех, само собой, разумеется, возникали вопросы насчет Софьи:
— Давно вы встречаетесь? — Спрашивали меня.
— До того, как она уехала — два месяца.
— И как вы поддерживаете отношения на расстоянии?
— Ну, мы общаемся: переписываемся, говорим по skype.
— Твои родители знают о ней?
— Нет.
— А как вы планируете снова сойтись? Где будете жить?
— Я пока не знаю.
— Ну, а где ты хочешь? Тут или в Германии?
— Я не знаю немецкий.
— Но там Софья.
— Она может перемещаться… — Ответил я, улыбнувшись.
Нас было десять человек. Мы разбирали проповедь таким способом — находили места, которые нам не понятны, задавали вопросы Авелю и другим лидерам, и если они могли на них ответить — отвечали, если же нет, мы начинали это обсуждать все вместе, обращаясь за помощью к священному писанию. Признаться честно, мне многое было не понятно, но озвучить это я стеснялся. Потом мы молились. Встали со своих мест, закрыли глаза и обратились к Богу. Авель руководил — молился вслух. Мне трудно общаться с Богом, потому что я рассеянный. Сам того не замечая, могу открыть глаза, уставиться на что-то или думать о чем-то другом. Конкретно в тот день, я уставился на свой торт, мысленно разрезал его на куски, а потом считал сколько получилось. А получилось всего восемь кусков. «Так» — подумал я, пробежавшись глазами по всем собравшимся — «Ну, вон те, например, толстоваты, может, откажутся от торта. А, может, кто-то другой еще и на диете. Нужно было купить два торта, болван!»
После молитвы, были свидетельства. Все должны были о чем-то сказать. Шли по кругу, против часовой стрелки. Кто-то говорил о выздоровлении своей бабушки, а кто-то о своем выздоровлении, кто-то о удачном устройстве на работу. А когда дошел черед до меня я лишь выдавил:
— Эм…
— Ну, что хорошего у тебя произошло на этой неделе? — Спросила у меня одна девушка по имени Катя.
Я покраснел и попытался вспомнить что-нибудь хорошее, что со мной случилось хотя бы за последний месяц.
— В процессе… — Выдавил я, кивнув головой.
— Что в процессе? — Переспросил Авель.
«Действительно» — подумал я. — «Что за чушь ты сказал?»
— Ничего особенно хорошего не произошло. — Говорю. — Но я благодарен Богу за все… Я учусь в институте, и вроде все хорошо.
— Ну, — сказал он, — вот и славно.
Потом мы пили чай и ели мой торт. Я угадал — толстые девочки от него отказались, а две другие сидели на диете. Мне стало немного стыдно за то, что я так лихо предугадал ответ пампушек. Они сказали: «Ой, что-то не хочется». Но сами-то хотела. Я уверен. Толстых людей одновременно и жаль, и нет. У некоторых что-то не так с обменом веществ или проблемы с гормонами, а кто-то просто любит много трапезничать.
Чтение библии и посещение ячейки было весьма занимательным и полезным занятием. Меня увлекло все это. Если знаешь истину и не следуешь за ней — ты идиот. Но мне нужно работать над своим духом больше и больше. Я противоречивый человек и признать все каноны христианского мира — трудно. Трудно быть кротким. Трудно быть смиренным. Трудно признать, что ты раб. Только не мира, а Бога. Нужно постоянно освещаться. Тотально.

***

В пятницу вечером мне позвонил Олег:
— Здарова, какие планы на ночь?
— Думал, поспать.
— К черту сон! — Воскликнул он. — Тут, на карьере тусовка намечается, пойдем, а?
Мы жили за городом. Здесь, недалеко от моего дома, был карьер: пляж, зачуханная вода, а дальше большой лес. Место вполне обитаемо, причем в любое время года. На песчаном пляже стоят кафешки, надрывается музыка, публике предлагаются различные виды водных удовольствий. Сюда съезжались все ленивые и нищие москвичи, которым уж очень хотелось поплавать где-то, а денег в кошельке водилось крайне мало. Но вода была, честное слово, немного чище болота. По крайней мере, выглядела чище. В ней запросто подхватывали различные заболевания: пищевые палочки, глистов, грибки и прочие болячки. Вся беда в том, что это не море и не река. Рядом даже не стоит. Следовательно, ничем не омывается. Просто стоит на одном месте и тухнет. Мой друг химик-лаборант как-то раз брал оттуда воду, а потом нагревал ее в лаборатории своего техникума. Так он говорит, что подобной вони давно не чуял. Могильный смрад. Оно и понятно. Я пару раз видел, как здесь купали зверей из «зоопарка на колесах», а еще там, на дне, наверняка, больше десятка трупов. Самое интересное, что все об этом знают и продолжают плавать, нырять и глотать содержимое этой гнилой лужи.
Тем не менее, летом я с ребятами ходил туда довольно-таки часто, глазел на девчонок в бикини, играл в волейбол, прыгал на батуте, устраивал спарринги на белых песках, смеялся над пьяным быдлом. Там вообще много всего можно поделать, особенно с компанией. Поэтому на предложение Олега я ответил:
— Вдвоем пойдем или?
— Да много кто идет!
Он с апломбом назвал девять-десять наших общих знакомых, надеясь, что как только я услышу их имена сразу же взлечу на седьмое небо от радости.
— В честь чего это? — Спрашиваю.
— Да какая разница? Погнали!
Я помолчал немного, пораскинул мозгами: «если останусь дома — остаток дня меня будут клевать родители, я буду слушать музыку, читать, потом два часа проведу в попытках уснуть, а затем — утро. Ладно, пойду». И тогда я сказал:
— Хорошо. Скажу маме, что останусь у тебя с ночевкой.
— А потом куда пойдешь? Ко мне нельзя, у меня мама дома.
— Ну, тогда потом тихо вернусь домой.
— Окей.
— Встретимся на углу? — Предложил я.
— Да, давай.
Я повесил трубку, выглянул в окно, посмотрел на термометр. Тринадцать градусов. Прохладно. Побрел в ванную, помылся. Вычистил до блеска зубы. Затем надел толстовку, спортивки. Сообщил маме о том, что ухожу на всю ночь, она начала ворчать, но я не стал слушать и отвечать. Вставил наушники в уши, включил музыку, вышмыгнул из дома, пришел на место встречи и уставился на небо. Луна была светла и велика. Сырой ветер закрадывался под одежду и щекотал меня холодными поглаживаниями. Я стоял, ждал, и постукивал зубами.
— АААААА. — Послышался крик издалека. — ЭЙ, КАКАШКААААА.
Это был Олег. Кто же еще это мог быть? Быстрым шагом он приближался ко мне и махал руками, как массивный грифон. Настроение у него было, на редкость, замечательное. Я радовался за него.
— Сегодня всю ночь зажигаем!
— Да. — Кисло выпустил я.
— Эй, ты чего такой хмурной?
— Да ничего. Сейчас окочурюсь.
Фонари издавали тусклый лимонный цвет, освещая безлюдную улицу. Где-то в кустах дрались кошки. Олег курил сигарету и я, благодаря нему, тоже. Пассивно. Мы прошли тридцать метров, и двинулись к карьеру через автомобильную стоянку. Другого входа просто не было. Я услышал клубную музыку. Басы то усиливались, то падали. Мы встали на краю склона и пробежались глазами по оживленному пляжу. Многочисленная ватага отдалась во все тяжкие: люди бухали, шнырялись, трахались, блевали, дебоширили, гомозили.
С настороженным выражением лица я посмотрел на Олега, а он на меня.
— Тут действительно весь город… — Сказал я.
— Да плевать… Сейчас нажремся и все будет в ажуре.
— Ты напьешься, а я-то нет. — Отрезал я.
— Эй, эй, эй, так не пойдет!
— Я не буду пить. Пошли к спуску.
Мы спускались вниз и Олег на ходу ругал меня, обзывая фанатиком и слабаком.
— Дурак! — Ворчал он. — Иисус пил вино!! Он и другим разрешал пить вино!
У меня не было желания препираться с ним, ведь это не имеет ни малейшего смысла. Я знаю, он поворчит и заткнется.
Мы были почти у подножья, почти ступили на белый песок, влившись в развеселенную и пьяную массу. Я слышал их истошный рёв сквозь оглушительную музыку, которая исходила из десятка громадных колонок, расставленных по всему побережью. Этот рёв невозможно заставить замолчать. Он растет. Все громче и громче. Он исходит из глоток детей, внезапно почувствовавших себя взрослыми. Это весьма жалкое зрелище.
— АДАМ! ОЛЕГ! — Услышали мы.
Нас заметили мнимые друзья, бывшие одноклассники, простые знакомые и их знакомые. Они все направились к нам. Человек одиннадцать. Все поддатые. Они смеялись, обнимались, показывали друг другу языки, отрыгивали. Выпившие подростки, что с них можно взять? В основном это незамысловатая смесь: 40% алкогольного воздействия, 50% позерства и 10% здравого рассудка. Хотя я верю и в тех, кто просто пьян. Но они отличаются от тех, которые приближались к нам. В основном, ужратый в стельку Homo sapiens выглядит крайне низко и безобидно. А эти твердо стоят на ногах, не забывают форсить, вполне адекватно разговаривают и, конечно же, ухлестывают за слабым полом.
Мы сблизились, пожали их потные руки и принялись трепать языками.
— Давно такого не было! — Оценил Олег, осматриваясь вокруг. — Это круто!
У него поинтересовались о том, где же его девушка, на что он ответил:
— Дома, конечно же. Это не для нее.
— Ага. — Сказал наш общий бывший одноклассник Максим с большими ушами. — Ей было бы больно смотреть на то, как ты будешь трахать какую-то сучку! Хахахаха.
Олег засмеялся. Я покосился на него.
— А ты, Адам, как поживаешь?
Максим улыбался. Он любезничал. Притворялся. Я невзлюбил его сразу, как только он пришел к нам в класс, еще три года назад. С виду безобидный, милый, дружелюбный. Но не тут-то было. Он уверенный в себе, но это работает только в одноразовых ситуациях или встречах. В постоянной компании ему трудно сохранять авторитет. Его глупая, вульгарная, жадная и эгоистичная натура вытесняет его одинокую уверенность, и все перестают принимать его всерьез. Все машут руками в его сторону, говоря: «Ой, да этот идиот…». Поэтому Максим частенько меняет компании, как перчатки. По крайней мере, раньше менял. Кто знает, может быть, он повысил уровень притворства и научился скрывать свое гнилье. Но я не уверен. Словом, я ответил ему, что у меня все хорошо. Не смотря на то, что на протяжении всех трех лет я старался избегать с ним общения, с самого нашего знакомства, он знал обо мне почти все: повадки, вкусы, интересы. Наверное, это все из-за моей страницы в интернете. Он был у меня в друзьях. Зря я туда все о себе писал. Впредь я вообще ничего не выкладываю в этот гнусный интернет.
Олегу протянули бутылку пива, мне тоже — я отказался. «Нууу, — расстроились они, — ты не пьешь?»
— Пацаны, вот скажите, что Иисус сам всем говорил: «Пейте, блин, вино! Оно нехеровенько успокаивает», скажите же!
И все с ним согласились, подняв бутылки к небу.
Я рассердился:
— Во-первых, раньше вино было безалкогольным. Простой виноградный сок. Только после смерти Христа оно стало таким, каким есть сейчас. И Иисус сказал: «Пейте только в мое воспоминания», это значит, пить, причащаясь, вместе с хлебом — его телом. Но, ладно, вам это не знакомо, проехали. Во-вторых, ты говоришь о вине, а сам дуешь пиво, это разные напитки, знаешь ли. В-третьих, в Библии написано: «Пейте, но не упивайтесь». Это неправильный перевод с иврита на русский язык. На самом деле, там написано: «Не употребляйте», но даже если бы там было написано, что чутка пить можно, то вы все равно остались бы в долбанных грешниках, потому что, вот он, например, — я показал на парня, который валялся на песке и блевал себе на ноги, — явно перебрал, да и все вы уже перебрали. Вы упились, так что…
— Браво! — Крикнул Максим, захлопав в ладони. — Вот он! Истинный писатель!
— Ребята. — Улыбнулся я. — Хотите пить — так пейте. Но меня оставьте в покое. У меня свой взгляд на все это.
— Хорошо… — Сказал коренастый Миша, с которым я просидел за одной партой весь одиннадцатый класс. — Тогда что ты здесь делаешь?
— Без понятия.
И я, правда, не знал. Скорее всего, мне было просто скучно. Да, так, пожалуй, и было.

***

Через час все продолжалось в том же духе. Но все, наконец, отвалили от меня со своим: «Да выпей» или «сделай хотя бы глоточек!» Мы отделились от общей массы, сели на песок и просто болтали, перебирая события из прошлого и мечтая о будущем. Потом пару ребят встали и куда-то ушли. Мы не подали виду, продолжили общение, перейдя на сплетни:
— Прикиньте, от Кости забеременела какая-то шлюха! — Сказал один.
— Да ладно? Что он там забыл?
— Хрен знает, он теперь скрывается.
— Охренеть, не дай Бог так.
— А про Никиту слышали?
— Про то, что его в армию забрали?
— Да, да.
— Да он скоро уже приедет.
— Говорит полная халява там, мол, зря год потерял.
— Ага, конечно. Наверняка там картошку чистил и толчки вылизывал.
— Не думаю, что его заставили бы.
— Заставили бы! Он же худой, как щепка.
— А сила воли?
— Он подкаблучник, забыл?
— А кстати, что с его подружкой?
— Да уже с другим мутит давно, не знал разве?
— Вот шлюха.
— Бабам только поначалу подкаблучник нужен. Эти придурки приедаются. В конце концов, все ищут здорового мужика, который и по роже не брезгует дать.
— Ну, ты загнул. — Вмешался я.
— Да это я так, образно.
Через пару минут пришли те, кто отходил. Но не одни. С ними были четыре красивые девушки, точно лилии. Свободная походка, игривый взгляд.
— Ребята, — обратился к нам Максим, — знакомьтесь: это Настя, это Оля, это Лера, это Таисия. Если кто хочет познакомиться с ними поближе, подходите сами, а то называть ваши имена я просто устану.
Он сел, потянув за собой ту, которую звали Таисия. Остальные сели рядом с нами, плотно прижавшись друг к другу.
Олег толкнул меня в бок.
— Вон та ничего такая. — Сказал он, осторожно кивая в сторону Леры. — Ты как?
Я посмотрел на нее. Длинные, слегка вьющиеся каштановые волосы доходили до самой попы. Хороша, стройна и с виду интеллигентна. Они все были такими. Интеллигентными снаружи. Но что они тогда забыли здесь?
— Я пас. — Сказал я Олегу. — И ты тоже.
— Я-то понятно. — Усмехнулся он. — Но ты. Ты же это… Из бывших альфачей.
Мы посмотрели друг на друга и закатились смехом.
— Кстати! — Громко воскликнул Максим, перебив всех. — Адам, тебе стоит поближе познакомиться с Олей! Она тоже пишет! Вернее, начинает писать, правильно? — Он посмотрел на нее, и она кивнула. — Ну вот, у вас по любому есть много общих тем. Вы ж писатели!
Я сочувственно улыбнулся Оле и сказал:
— Бросай это дело, оно как бремя. Я и сам пытаюсь отвязаться.
— Но ведь если хорошо получается, разве не стоит продолжать?
У нее был низковатый голос и даже немного властный.
— А как понять-то, что ты хорошо пишешь? — Спрашиваю.
— Показать кому-то и послушать оценку.
— У всех вкусы разные. Кто-то любит простое, кто-то замысловатое, кто-то пошлое, кто-то грубое. Творчество субъективно.
Я прошелся по всем присутствующим глазами и заметил, что все нас очень внимательно слушают.
— Так ты знаешь, как хорошо писать? — Спросила она.
— Я не знаю. Хотя… Пиши так, как умеешь. Главное, чтобы писанина была интересна читателю, а как она написана — это уже не его дело. Не пытайся подражать кому-то или из кожи вон лезть, чтобы сотворить нечто неординарное. Такое не ценится.
После этого я замолчал — она тоже. Переключилась на своих подружек, а я на тех, кто был по правую и левую руку.
Музыка сменилась на спокойную. Все танцующие выпивалы нашли себе партнеров и принялись вальсировать.
— Погнали танцевать! — Предложил Олег.
— Не, что-то не хочется.
Он выругался, поднялся и ушел. Следом за ним пошли и другие, прихватив Настю, Таисию и Леру. Оля осталась. Я сидел, понурив голову, и глядел на белый песок, чувствуя себя заядлым брюзгой. Что со мной стало? Где прежний «я» холерик-сангвиник, который при любом подвернувшемся случае бросался в энергичный пляс? Сейчас я ощущал только лишь апатию. Глядя на все происходящее, я отчетливо понимал, что мне здесь не место. Мое место рядом с Софьей и плевать где, хоть даже на Альпах или в Африке, главное с ней. Когда я успел стать таким сентиментальным и до боли романтичным? Но что-то внутри меня бойко сопротивляется всему этому. Мужество и черствость пытаются вытеснить мою чувствительность.
Рядом подсела Оля. Я не заметил, как она встала со своего места.
— И много ты всего написал? — Спросила она.
У нее изо рта несло джин-тоником. Ее одежда насквозь промокла. Когда она сидела там, поодаль и задавала свои вопросы, я не смог разглядеть этого. Но сейчас-то мне было все видно. Я осторожно смотрел на ее шикарные ноги. Сквозь мокрую юбку виднелось абсолютно все, вплоть до трусиков. Она сидела слишком близко и заставляла нюхать запах из своего рта.
— Написал я не так уж и много. — Сказал я, наконец. — Чуть больше десяти рассказов и пару новелл.
— А стихи? Ты пишешь стихи?
— Пробовал, но меня заносит и…
— В каком смысле? — Спросила она.
— Ну, в стихах главное рифма, смысл и вообще… Стих должен быть красивым. Я, впрочем, могу все это, но получается очень пессимистично. Будто я мизантроп. Я читаю это и думаю: «Да ведь я не такой злой, как моя писанина».
Она засмеялась. Очень громко и протяжно. А потом сказал:
— Да, мне это знакомо. Я сама такая…
— Так ты только стихи пишешь?
— Рассказы у меня не очень идут. А стихи, вроде, ничего. Меня тянет к этому. У меня чувствительные стихи.
— Я бы их почитал. — Сказал я, украдкой взглянув ей в глаза.
— Но я могу писать только тогда, когда есть хоть какие-то чувства. — Продолжала она.
— Да?
— Угу, без чувств выходит полный бред.
«Что ты делаешь?» — подумал я. — «Хватит любезничать с ней!»
— Да, тоже верно. — Заметил я.
— А о чем твои рассказы?
— О жизни простых людей, о любви, ненависти, обо всем понемногу.
— Значит, ты хорошо знаешь жизнь. — Опечаленно сказала она. — А я вот нет.
— Да, я знаю жизнь. Но это так… — Я махнул рукой. — Я знаю о ней понаслышке. Понабрался всякого от знакомых, из книг, фильмов и так далее. А так, опыт — вот что главное для писателя.
— Опыт?
— Да, это то в чем ты уверен. Писать о том, о чем знаешь… Что может быть лучше?
— Действительно… Мне всегда хотелось писать рассказы или даже книги, но, наверное, мне не хватает именно опыта.
— А о чем бы ты хотела написать?
— О любви, сексе, насилии.
— Да… — Протяжно сказал я, прикусив губу. — Тут без опыта не обойтись.
— Ты девственник? — Резко спросила она.
— Эм, ну…
— Да ладно тебе. — Толкнула она меня в плечо. — Видишь меня в первый и, возможно, последний раз.
— Окей. — Улыбнулся я. — Да, девственник.
— Ну, вот… Я почти тоже.
— Как так?
— Ну, знаешь, мы как-то раз пробовали это сделать с моим бывшим парнем, но ничего не вышло. Не знаю, как тебе объяснить.
Она снова засмеялась. Она была пьяна, конечно же.
— А сколько тебе лет? — Спрашиваю.
— Мне семнадцать.
— А не считаешь ли ты, что сексом лучше заниматься после свадьбы? Или хотя бы в крепких отношениях?
— О нет. — Отрезала она. — О свадьбе я даже и не думаю. Я хочу стать писательницей или поэтессой! Я хочу взять от жизни все! Ты ведь такой же, как и я.
«Нет» — подумал я.
— Да… — Ответил я.
— Может быть, наберемся опыта вместе? — Спросила она, внимательно рассматривая мои волосы.
«Боже» — вскипел я. — «Где все? Какого черта никого нет? Почему никто не прервет этот разговор? Помоги ГОСПОДИ!»
— Эм… — Спокойно выпустил я, прищурив глаза. — Ты в этом городе живешь?
— Да, а что? У меня дома родители.
— Да я не про это…
— А про что ты? Ты понимаешь, о чем я? — Она обвила своими руками мою шею и поднесла свои губы к моим ушам, затем вытащила язык и медленно лизнула раковину.
Я отодвинулся, но она не отпустила.
— Понимаешь о чем я? — Продолжала она кокетничать.
— Да, конечно, понимаю. — Усмехнулся я, пытаясь, высвободится из ее объятий. — Особенно, когда так тонко намекают.
— Так чего же ты ждешь? — Она снова потянулась к моему уху, но я отпрянул. — Пойдем к тебе или тут, в кустиках?
— Ох… Слушай, у меня есть девушка.
— И что? Она тут?
— Нет, ее здесь нет.
— Ну и все. — Оля закинула ногу мне на колени, а через секунду и вовсе полностью меня оседлала.
— Я серьезно. — Сказал я, держа ее за талию. — У меня есть девушка.
— Это еще никого не останавливало.
Она начала расцеловывать мою шею, плавно поднялась назад и наши губы соприкоснулись. Ее язык моментально проскользнул в мой рот и принялся вилять там, в поисках языка. Я одурел, запаниковал. Меня сковало, я не мог шевельнуться. И перед глазами стояло лицо Софьи. А Оля продолжала целовать меня. Потом она сделала вдох. И я почувствовал тошный привкус алкоголя. Он тут же сыграл свою роль. Он отрезвил меня. Я напряг руки и отодвинул ее от себя, расцепив наш греховно-властный поцелуй. Мы смотрели друг другу в глаза. У нее они были полузакрыты и шальны. Зрачки широкие — в них виднелось отражение моего тупого лица. Я приподнял ее, и она слезла.
Я встал и пошел прочь, к берегу. Перед такими, как она, оправдываться не приходиться. Я не знал ее, и она была пьяна. Хотя не думаю, что опьянение управляло ей при помощи джойстика. Она знала, на что подписывается. Маленькая и привлекательная шлюшка. Адам в прошлом, без сомнений, дал бы ей то, чего она так хотела. Семнадцать лет, подумать только. У многих девушек в переходном возрасте невероятная тяга ко всякому дерьму. Они тянутся к нему, когда рядом лежит шоколадка. А потом, обвалявшись, в этом поносе, как курица в кляре и осознав, что это такое, они выныривают и ищут ту самую шоколадку. Но ее, увы, уже кто-то съел.
— Педик! — Кричала она мне вслед.
Я удалялся все дальше и дальше от этой шумливой толпы, надеясь, что за мной никто не следует.
Вода была тихая и прозрачная. На ней отражалась большая спелая луна. Я шел вдоль берега, на север.
Вот так вот и случается: болтаешь с девчонкой о людях, любви, и, в общем, о жизни, а она думает только о том, чтобы с тобой переспать. Хотя обычно все наоборот. И в этом, собственно говоря, ничего такого плохого и нет, но есть люди, для которых это важно. В том смысле, что им важно девственник ли их парень или девушка, муж или жена. Для многих это вообще самое главное. Это и для меня не фунт изюма. Очень трудно, наверное, совокупляться с любовью всей своей жизни и осознавать, что было время, когда с ней спал кто-то другой. Мир сошел с ума.
Я прошагал больше трехсот метров. Пляж погрузился в полную тишину. Покой ночи больше не нарушался музыкой и гиканьем пьяниц. Я шел и глубоко вдыхал свежий воздух. Потом невольно заулыбался, вспомнив, что произошло пару минут назад. Меня хотела поиметь девчонка. А я не так уж и плох, как думал.

***

Вскоре я увидел в потемках человеческую фигуру. Тело то взлетало в воздух, то опускалось. Я не мог разглядеть, кто это. А потом, подойдя ближе, увидел два батута и парня, который, молча, с каменным выражением лица прыгал на одном из двух. Я знал этого парня. Его зовут Артем. Он тоже был моим бывшим одноклассником. Неплохой парень. Он делал сальто и другие трюки. Я шел к нему на встречу, и он увидел меня.
— Здарова, дуралей! — Радостно крикнул я.
— Адам, ты что ли? — Он спрыгнул с батута и пошел мне навстречу. — Здарова! Как оно?
Мы обнялись.
— Да потихоньку. Ты чего тут в одиночестве прыгаешь?
— Пользуюсь случаем, пока охранник спит. — Он махнул в сторону маленькой хижины, которая стояла вдали на заволоки. — Ты только не шуми. Если проснется, прогонит нас.
— Ладно.
— А ты тут чего забыл? Почему не веселишься со всеми?
— Да надоело что-то. Я с тобой попрыгаю?
— Конечно. — Улыбнулся он. — Залезай.
Батут был установлен в земле, над впадиной. На пружинах, которые его натягивали и держали, валялись обычные маты, для того, чтобы никто не провалился в ров или просто не поранился.
Я взобрался на него и начал прыгать, параллельно болтая с Артемом о жизни, учебе. А потом он затеял разговор про любовь:
— Знаешь, вот мне уже не интересно встречаться с Таней.
— Кто такая Таня? Твоя новая девушка?
— Да мы уже год встречаемся, я же тысячу раз тебе рассказывал.
— У меня дырявая башка, сам знаешь.
— Короче, поначалу все было хорошо, а теперь… — Рассказывая о своей пассии, он продолжал высоко скакать, перекручиваться в воздухе и неуклюже падать на плотную плетеную сетку, при этом тяжело дыша. — Все уже надоело…
— В каком смысле?
— Ну, знаешь, все будто прогорело. Одна бытовуха осталась.
— Таков исход многих отношений.
— Никакой романтики.
— А ты романтик? — Усмехнулся я.
— Да, еще какой. Мне нравилось начало наших отношений. — Он успокоился и просто встал, широко расставив ноги. — Мне нравился этот трепет. Нравилось планировать свои речи, нравились все эти неловкости. Нравилось стесняться, и я любил, когда она стесняется.
— А теперь она тебе совсем не нравится?
— Нет, она-то нравится. Но наши отношения не очень. Мы словно застыли.
— Она сегодня здесь? — Спрашиваю.
— Нет, что ты. Я сказал, что еду к брату на дачу.
— Может, она придет?
— Это вряд ли, она не любит подобные вечеринки.
— Ну, не знаю. — С опаской сказал я, а потом добавил. — Ты ведь ее любишь?
— Люблю.
— Тогда я не понимаю тебя. В бытовухе тоже что-то есть.
— Ну, блин. — Он снова заскакал. — Мне девятнадцать лет, а не тридцатник. Я молод, а мы с ней уже, как муж и жена.
— Но все же…
— А ты чего так слабо отталкиваешься? — Спросил он, с сознанием собственного достоинства. — Прыг-скок и все. Делай что-нибудь.
— Я просто расслабляюсь. Это ты у нас кенгуру.
— Все-таки зря я пришел. Как обычно… — С раздражением бухнул он. — Как обычно. Ожидание одно, а реальность, — он щелкнул пальцами, — совсем другая!
— Так всегда.
— Они все макаки. Они все долбанные макаки. — Его ярость набирала обороты.
— Я бы ушел, но мне нельзя домой. Только не сейчас.
— Почему?
— Я сказал маме, что пошел ночевать к Олегу.
— Он тоже здесь?
— Да, танцевал там. Его разнесло. Причем быстро. Сам знаешь, как это бывает с ним.
— Вот тюфяк. — Заулыбался он. — Я тоже немного выпил. Но на меня только тоску навеяло. И все эти бывшие одноклассники. Какого хрена?
— Что?
— Они меня жутко бесят. Ублюдки.
— Среди них есть и нормальные. — Говорю. — Должно быть…
— Нет среди них нормальных. Одиннадцать лет я проучился с этими говноедами. А школа — это дранная тюрьма.
— С этим я согласен. — Говорю.
— А помнишь, что было на выпускном?
— Помню, как такое забыть?
— Сука, никогда не забуду, как Вера фонтаном выблевнула оранжевую и вонючую такую струю прямо на Алинину морду. Вот тогда драка была.
— Лучше бы я тогда не пошел.
— Вот и я так думаю. Хотя было немного забавно.
— Ты тоже блевал. — Говорю.
— Это пустяк. Мы с тобой там вообще паиньки были. Знаешь, кажется, я спятил, когда увидел этих сук.
— Ты про что?
— Ну, помнишь, когда мы после кафе пришли сюда. Вера и Вика, вместе с Максимом и Борисом пошли вниз, на белые пески и трахались там. Это было еще до того, как Вера блеванула.
— Потом она же еще трахалась с охранником.
— ТВОЮ МАТЬ! — Заорал он, но потом вспомнил о том, что нам нельзя шуметь, схватился за рот и прошептал. — Ты серьезно?
— Я не видел, но мне говорили. Кто знает, может, как раз с этим охранником, который там сейчас дрыхнет.
Он вытаращил глаза, затем выругался и схватился за голову, широко разинув рот.
— Охренеть, вот она шлюха. А зачем она это сделала?
— Я подробностей не знаю. — Усмехнулся я.
— Вот же говно. Лучше бы я в тот день набухался и ничего не помнил.
— Тебя это так удивляет? Меня нет. Я всегда был самого наихудшего мнения о своих одноклассницах. Ну, за исключением некоторых.
— Это же полная жесть! Согласись?
— Соглашаюсь.
— Как она могла мне нравиться?! — Отколол он.
— Вера?
— Да!
— Она нравилась тебе?
— В классе девятом, в начале десятого. Причем, я любил ее.
— Понимаю, как тебе сейчас хреново.
— Да мне-то плевать, но это же вообще безумие. В голове не укладывается.
— Всякое бывает. Привыкай.
— Куда катится мир? — На полном серьезе спросил он.
— Осмелюсь предположить, что в ад.

***

Спустя полчаса мы все еще прыгали и продолжали трепаться о всякой ерунде. Но потом я вдруг услышал чьи-то голоса, приближающиеся к нам. Там была целая стая. Они шумели, а кто-то даже неумело напевал мотивы песен старых американских рок групп. Я уловил бас Олега и приторно-липкий голос Максима. С ними были девчонки и еще три парня.
— О, идут. — Сказал я и кивнул в их сторону. — Глянь.
— Это Максим там? — Спросил Артем.
— Да.
— Ненавижу этого ублюдка.
— Он заядлый онанист, но косит под ловеласа. Достоверно известно, что его любимая девушка — правая рука.
Максим захохотал, а шальная компашка была уже почти рядом с нами.
— Ты какого фига ушел? — Крикнул мне Олег.
Я спрыгнул с батута и пошел к ним навстречу, Артем сделал то же самое.
— Не орите, — говорю, — там, в хижине охранник. Если услышит нас, то прогонит.
— Оооо, батут! — Не реагируя на мое предупреждение, заорал Максим. — Девчата, сейчас попрыгаем!
Среди «девчат» была и Оля, которую я очень вежливо отшил час назад. Она смотрела на меня исподлобья, прямо, как внучка Люцифера. Максим пожал всем руки, познакомился с барышнями, и мы встали около батута. Они не затыкались. Они гоготали и орали. Я поглядывал в сторону хижины и ждал, когда же внутри загорится свет.
— Ты как? — Спросил я у Олега.
— Да задрался. — Промямлил он. — Это я их притащил.
— Ну, спасибо тебе.
— Я тебя искал! А одному было лень.
— Ты знаешь, что эта Оля сделала? — Прошептал я ему на ухо.
— Неа, что?
— Пыталась меня изнасиловать.
— Реально? — Он захихикал. — Вот это да.
Максим прыгал и орал, будто назло мне.
— Эй! — Строго окликнул я его. — А ну тихо!
— Э, ты мне не указывай! — Рявкнул он.
Я поднял брови от удивления, но не растерялся.
— Я на русском языке сказал, что там охранник может проснуться от шума и прогонит нас.
— Я сказал, не указывай! — Продолжал он, прыгая. — И еще! Что ты сделал Оле?
— Чего?
— Что ты сделал Оле? — С гонором и по слогам прогорланил он.
— Ничего я ей не делал.
— Ну-ну, а она другое говорит.
— Короче. — Я посмотрел на Олега, а затем на Артема. — Пойдем отсюда, а?
Они кивнули, мы развернулись и пошли.
— Стой! — Я услышал, как Максим соскочил на землю и пошел ко мне.
Я медленно развернулся и чрезвычайно грозно буркнул:
— Чего тебе?
— Ты какого хрена Олю обидел? — Бросил он мне обвинение.
— Я ее не обижал. — Выцедил я.
— А она сказала другое.
Мне было трудно сдерживаться — хотелось дать ему в нос. К тому же, я видел, что намечается стычка, потому что отступить и выставить себя трусом у меня просто не выйдет. Я больше, сильнее, выносливее, да, и я занимался боевыми искусствами, с чего бы мне уходить?
Двое других парней, которых я тоже знал, встали у него за спиной и скривили гневные гримасы. Они были готовы. Смешно.
— И что же она сказала? — Спросил я, вскользь бросив на нее взгляд.
— Что ты ее обидел.
Я устало выдохнул и посмотрел направо вдоль воды.
— Она хотела трахаться… — Задумчиво сказал я, а затем впился в него глазами. — А я отказал. Вот и все.
Он прикусил нижнюю губу и раздул ноздри. Увидев это, я решил добавить:
— А ты что ее сутенер?
В следующую секунду он дернулся в мою сторону, и выпустил правый локоть. Я пригнулся, и он промазал. Пролетел мимо и уперся грудью мне в лицо. Я оттолкнул его. Адреналин оседлал меня. Максим дергался и попытался принять что-то вроде стойки пьяного мастера. Я не стал испытывать ни его, ни себя. Его друзья отошли назад и принялись ждать дальнейших действий. Мои — сделали то же самое.
— Давай, Макс, мочи его! — Крикнула одна из девушек.
Он, как верный кобель, бросился в мою сторону, но я встретил его левым слабым джебом, который прилетел ему прямо в правый глаз. Снова отпрянул. Но в этот раз я не хотел дожидаться его кривой атаки. Это вообще не мой стиль боя. Тренер говорил мне: «Ты не из тех, кто выжидает. Ты из тех, кто нападает». Вспомнив эти слова, я начал сближаться, виляя корпусом по сторонам, как бы раздергивая его. Он боялся. В его косых глазах бурлил страх. Он трус и, наверняка, дрожал, как маленький, умирающий кролик. Наконец приняв нужную для удара дистанцию, я отставил чуть назад правую ногу и, полностью развернув корпус, выпустил правый боковой, который впился ему прямо в челюсть. Я услышал звонкий стук. Он пошатнулся, затем свалился. Полежав пару секунд, он оперся одной рукой в землю, а другой нащупал свой маленький подбородок. Тряхнул головой и скорчил гримасу от боли.
В голове шла борьба. Добить гада или оставить? Перед глазами сверкали грохочущие яркие вспышки.
— Вставай, Макс! — Крикнул ему один из его дружков.
— Слышь, сука! — С того ни сего, рявкнул на него Олег. — Сейчас и ты отхватишь!
Тот прикусил язык и опустил глаза.
Максим попытался встать. А я стоял над ним, сжав кулаки, и ждал. «Это неправильно» — убеждал я самого себя. — «Я не должен бить людей. Я не должен драться». Он почти встал, а я наперекор своим мыслям автоматически замахнулся и ударил его прямо в бровь, хлестким, молниеносным ударом. Я видел, как мой кулак вонзился в его лицо. Я видел, как его кожа лопнула, вскрыв свежее мясо. Я видел, как брызнула кровь. Я видел, как он снова свалился, схватившись за рассеченную бровь. Я видел, как сквозь его ладонь пробивается красно-бурая кровь. Я видел его измученное лицо. Лицо лузера. Лицо проигравшего. Он больше не пытался встать. Я посмотрел на своих товарищей через плечо и спросил:
— Что с этими будем делать?
— Херачить! — Воскликнул Олег.
И он, и Артем пошли вперед на тех троих. Я мотивировал их, впустил порцию азарта и жестокости. Ветхая природа напомнила нам о себе, превратив в истинных воинов. Да и у нас с Олегом с первого класса закрепилась такая конструкция: если дерусь я, то дерется и он, и наоборот.
Я переступил через скорченного Максима и направился вперед, сконцентрировавшись на длинном смазливом блондине. Насколько мне известно, он был баскетболистом. У него имелся в пасти длинный, гнилой язык. Девушки любили его. А я надвигался на него, чтобы избить. Боковым зрением я увидел, как Олег и Артем вступили в схватку. Олег сразу повалился на землю вместе со своим противником, и начал наваливаться на него своей массой. Он ругался и пыхтел — это означало, что он доминирует. А Артем просто махал руками. Авось, попадет. Ну а смазливый баскетболист смиренно дожидался моей атаки. Я не имел времени на составлении качественного гейм-плана, но принял твердое решение — проходить ему в ноги. Я поднял руки и начал надвигаться на него. Он пошел на меня. Я обманул его, дернув рукой в сторону лица, он заморгал и потерял на секунду контроль, переключившись на режим «защиты», а я тем временем, что есть духу нырнул ему в ноги и повалил на землю. Я забрался ему на грудь и вбил его слащавую морду прямо в песок. Сверху вниз. Он не знал, как защищаться. Не знал, как прикрыть свое лицо от таких ударов. На секции баскетбола этому не учат. Он извивался, как червь, пытаясь скинуть меня, но я закрепил свои ноги у него за спиной. И очень крепко. Меня не скинуть. Он без остановки бурчал: «Сука! Сука!», и я начал оприходовать его локтями. Они у меня костлявые и повреждения от них очень значительные. Я бил прямо в цель — в подбородок. Но я не лупцевал его со всей силы. Так же можно убить человека, правильно?
Был слышен визг девушек, потом он заглох. Они убегали обратно. За помощью.
Вскоре я почувствовал массивный удар, который прилетел мне прямо в левое ухо. Я услышал хруст своей шеи, затем уловил протяжный звон. Я отлетел и свалился на бок. Это был противник Артема, который навалял сначала ему, а теперь принялся и за меня. Футболист. Истая крыса. А баскетболист тем временем поднялся и отряхнулся. У него вся морда была в крови. Они оба ненавистно взглянули на меня сверху вниз и, недолго думая, принялись яростно пинать меня своими грязными лапами. «Вот тебе и спортсмены» — проскочила в моей голове мысль. Любой спорт воспитывает силу воли, так? Любой спорт наделяет человека честью, так? Да чепуха все это! Какого черта тогда эти засранцы пинали лежачего?
Я закрылся руками. Каждую секунду ощущалось, как к моему лицу пытается пробиться нога одного из этих паршивцев. «Нужно вставать, причем, немедленно» — дал я себе поручение. Но, как встать, когда тебя беспрерывно колошматят два здоровых жлба? Я немного расставил локти и всосал смесь газов: азота с кислородом. У меня еще оставалась толика сил для того, чтобы резко вскочить и отбежать. Но у меня был всего один шанс. Я расставил баррикады и резко, подобно ягуару, взлетел с песка и понесся, на всех парах, от них подальше. Ноги подкашивало. Силы кончались. Во рту циркулировала горечь. Тошнило. Я слышал, как они несутся за мной. Я обернулся и посмотрел, где находится Олег с Артемом. Артем дрался с Максимом. Вернее, они просто лежали. И Олег со своим оппонентом тоже просто валялись, будто покоились в любовном переплете.
— Стой, сука! — Кричали мне вслед.
Они тоже порядком выдохлись. Я остановился и присел, дожидаясь, когда они оба добегут до меня. Все это происходило за секунды. Я счерпнул горсть белого песка, и в самый подходящий момент, швырнул его прямо в их скользкие глаза. Оба защурились. А я, не теряя зря времени, с высокого прыжка треснул в нос баскетболисту, да так точно, что его шнобель мигом перекочевал на правую щеку. Один был готов. Теперь второй. Без лишних слов, я пустил свою правую боеголовку в челюсть футболисту. Тот пошатнулся, но быстро очухался и зарядил мне левым кулаком по щеке. Я этого не ожидал и не успел прикрыться. Следом за левой, поверив в свои несуществующие силы, он выпустил и правый кулак, но я ловко увернулся, и рывком нырнул ему прямиком за спину, сцепив руки на его дряблом брюхе. Я поднял его ввысь, и он забарахтался. Кот поймал крысу. И кот убьет эту поганую крысу. Не сходя с места, я вскинул его, как можно выше, и со всей силы воткнул футболиста в песок, вниз головой. Я отпустил его и встал. Он ели-ели поднялся в позу собачки и попытался отдышаться. Я отошел на пару шагов и гаркнул во всю глотку:
— Я НАУЧУ ТЕБЯ ФУТБОЛУ, СУКА. — И с разбегу долбанул ему ногой прямо по животу.
Он взвыл и запыхтел, ухватившись за живот.
Я быстро глянул на баскетболиста. Он сидел и теребил свой поломанный нос. Успокоился. Тогда я глянул на Олега. Он оживился. Сидел на своем противнике и, не переставая, обрушивал на него шквал массивных ударов.
— Олег! — Крикнул я. — Хватит!
Он не послушался. Тогда я побежал к нему и оттащил его. Тот, кто был снизу — ели дышал.
— Ты что натворил? — Изумился я. — Совсем крыша поехала?
— Да все нормально… — Отчебучил он, сплевывая кровью. — Сука, губу мне разбил.
Я посмотрел на Артема. Он сидел на заднице, рядом с Максимом и курил. Тот понурил голову и молчал.
— Здорово мы их, а… — Сказал Олег. — Ты что тех тоже замочил?
— Да они мешки с дерьмом. — Мне тоже захотелось сплюнуть, и я сплюнул. — Пошли отсюда, а иначе они снова встанут. У меня сил больше нет.
— Думаешь, у них есть?
— Не знаю. Но у меня уже в руках пульсирует что-то.
— Я, кажется, палец сломал. — Он посмотрел на свою руку и покачал головой. — Ладно, плевать. Этот день войдет в историю, дружище!
— Да уж, давненько мы так не махались.
— Ну, а ты чего!? — Окликнул Олег Артема. — Барахтался там все, барахтался.
— Заткнись. — Буркнул тот, выпуская дым из легких. — Мне здоровый попался.
— Но Адам его снес, понял?
— Я смухлевал правда. Кинул им в лицо песок.
— Их же было двое?
— Да.
— Тогда мухлевать можно.
— Пойдемте.
— Да, пошли. — Поднялся Артем.
Мы пошли назад, туда, откуда ушли. Я остановился возле Максима. Он даже голову не поднял, но я видел, что его глаза выпучены в мою сторону.
— Ты говнюк. — Сказал я. — Давно хотел тебе это сказать.
— И морду тебе давно он хотел набить. — Подсказал Олег.
— Да, и это тоже. — Я посмотрел на тех двоих и крикнул. — Счастливо оставаться, кретины!
Потом мы ушли. Мы шли вдоль тихого берега и молчали. Мимо нас пробежали девчонки с какими-то парнями. Цесарки указывали на нас пальцами и, перебивая друг друга, говорили: «Вот, это они, это они!» Но этим спасателям, откликнувшимся на зов помощи, было, в общем-то, плевать на нас. Их больше интересовала вероятность совокупления с дамами, которых они сопровождали. Поэтому они прошли мимо, сделав вид, что ничего не поняли.
Я ощущал приятные дуновения со стороны водицы. У меня начинала болеть щека и кулаки. Почему я влип в такую неприятную ситуацию? Почему Бог, с которым я в последнее время сблизился, не увел меня от этого конфликта? Наверное, я в чем-то провинился перед Ним, и Он снял с меня охрану. Наверное, придя сюда, и вступив в эту пьяную коалицию, я уже провинился перед Ним. Зачем я сюда приперся? И зачем я ударил этого дурака? Зачем я и тех придурков избил? Нет, Бога там не было. А если и был, Он решил не вмешиваться.
Мне еще предстоит много работы над самим собой.
Но не буду врать. Мне понравилось колошматить этих недоумков. Это было, на зависть, занимательным занятием. Давненько я так не разминался. Последний раз, помню, в девятом классе, когда принимал участие в массовом сражение между двумя классами. Правда, мне тогда досталось нехило. Лицо гористым было и синим. Особенно под глазами. Тогда-то мне и пришла эта чудная идея в голову — пойти на боевые искусства и положить конец своей беспомощности. И сработало!

***

Спустя час, мы сидели на песке, встречая злато перстную аврору. Глаза слипались, но я всячески противостоял этому. Вид был замечательный. Не каждый день приходится встречать рассвет. И плевать, что происходило до него. Солнце восходит, и приносит новый день, это разве не замечательно? Настроение улучшилось, да и с чего бы ему быть плохим? Я же никому ни в чем не проиграл. Наоборот, меня хотела совратить девчонка, и еще я побил троих парней. Моя самоуверенность возросла. Все хорошо.
Но все же мне интересно, Оля все-таки нашла с кем совокупиться? Наверное, да. Ведь кто ищет, тот всегда найдет, хех.
Вдруг Олег прервал тишину:
— Извини, Адам. — Сказал он с подлинным сожалением. — Моя вина. Я те…
— Брось. — Прервал я его. — Все нормально.
— Все же зря я потащил тебя на эту сучью тусовку.
— Это веселее, чем сидеть дома или спать.
— С этим я согласен. — Поддержал Артем.
— А та девчонка реально хотела с тобой перепихнуться? — Вновь оживился Олег. — Или ты пошутил?
— У меня у самого в голове не укладывается все это. — С изумлением отметил я. — Что за девчонки пошли…
— А как ты сдержался? Она ведь хороша… — Спросил Артем.
— Ага, как? — Подхватил Олег. — И зачем, ха-ха?
Они оба внимательно уставились на меня, всерьез рассчитывая на то, что я дам им точный ответ. Но уж больно мне не хотелось заводить старую и никому неинтересную шарманку о вечной любви и преданности.
— Я… Я… — Скромно пытался выдавить я. — Понимаете… Я не мылся две недели. Прикиньте, что у меня там в труселях?
Они захохотали. А я улыбнулся и продолжил смотреть на восход.
Потом мы разошлись. Олег и Артем пошли домой, а я решил еще немного пофланировать. На улице была абсолютная тишина и прохлада. Здания отдыхали от света, а люди пускали слюни на свои подушки или на цыпочках семенили к холодильнику, чтобы немного подзаправиться. А кто-то наоборот, склонившись над унитазом, туго вырыгивал все наружу. (Это я о тех запивохах, которые расползлись по своим обителям, после бурной пляжной тусовки)
Домой мне не хотелось, но не спать же на улице. Тогда и я потихоньку направился к своему обиталищу.

5 глава

Вечером, в пятницу мне позвонил старый товарищ Михаил, с которым я познакомился в пятнадцать лет, когда печатался в одной городской молодежной редакции. Грубо говоря, он был моим редактором. Но, на самом деле, Миша являлся простым волонтером от своего университета. Причем, статус «филантропа» ему вовсе не подходил. Он вечно бурчал насчет того, что ему приходиться возиться со всякими стариками и девчонками, которые писали о какой-то чепухе. Но, когда появился я, он здорово обрадовался, ведь Миша был единственным парнем из всего штаба. Мы неплохо с ним сработались. Я писал о кино, людях, молодежи, а он редактировал это и печатал. У меня эти журналы с моими статейками до сих пор лежат, пылятся. Он, правда, жаловался на то, что я слишком груб и во мне бурлит юношеский максимализм, однако, ему нравилась моя писанина. «Она стоящая и правдивая» — говорил он. Но я был действительно очень капризным по отношению к людям. Как, впрочем, и сейчас.
Он позвонил мне в семь часов вечера.
— Здарова, Адам. Это Миша, помнишь меня?
— Да, привет, дружище. Конечно, помню.
Мы потрепались с ним о том, о сем, рассказали друг другу вкратце про свою жизнь, а после он перешел к главному:
— Слушай, у меня есть один знакомый, и он нуждается в хорошем писателе. Вернее, в таком человеке, как ты. Я показал ему твои статьи, и он сказал, что подходит. Ему нравится твой стиль. Очень смелый, говорит.
— А кто это? — Спрашиваю.
— Он редактор интернет журнала «Утопия». Очень популярный журнал. Особенно в последнее время.
— Так, хорошо. А что он предлагает?
— В общем, работу. Ну, напишешь для него статью, а там как пойдет.
— На какую тему?
— Он сказал, что на любую.
— То есть, как это на любую? Что это тогда за журнал?
— Ну, вот так сказал.
— То есть, если я напишу о какашке в унитазе, они это напечатают?
Он засмеялся.
— Нет, о катяхе они не напишут. Если это будет стоящая статья и… Короче, как ты умеешь.
— Да, но мне уже не пятнадцать, Миша. Теперь у меня немного другой стиль. Я не пишу статьи, у меня не получается это дело.
— Как это не получается?
— Хреновый из меня журналист. У меня нет таланта.
— Да причем тут журналист, не журналист! Это все чушь. Талант… Нет таланта без работы. Нужно просто что-то делать! И все! У тебя есть к этому предрасположенность.
— Я попробую…
— Еще как попробуешь! — Смеется. — Это твой билет в…
— Ой, да брось ты. — Вставил я.
— Билет в перспективное будущее.
— Слушай, а как мне с ним связаться?
— Он сам тебе напишет. Жди.
— Ну, ладно.
— С ним все и обсудишь.
— Спасибо.
— Да не за что… Как будут известия, дай мне знать.
— Миша. — Притормозил я его.
— Ау?
— А почему ты сам не возьмешься за это?
Он помолчал секунд пять, а потом сказал:
— Да в гробу я видал всех этих редакторов и писак. Вот это реально не мое.
— Ладно.
— Все, давай, до связи.
— Бывай, старина.
Я положил трубку, пошел на кухню, поставил чайник, вернулся в комнату, встал напротив полки с книгами и вытянул номер журнала, в котором была моя, на мой взгляд, лучшая статья. Про здоровый образ жизни. Вернулся, когда чайник вскипел, сделал чай, бросил туда лимон, сел на стул, раскрыл журнал, нашел статью и принялся читать. Читаю, попиваю, читаю, попиваю, читаю, попиваю и, вдруг, озарило: «Вот же муть!» И нет, это не была самокритичность. Эта статья действительно была самой отстойной из всех, которые я когда-либо читал. Я расстроился, закрыл журнал и всерьез подумал о том, чтобы никогда больше в жизни не брать в руки «перо». Но, как видите, тщетны были те мысли. Не могу я НЕ писать. Не могу и все. Я просто обязан что-то калякать. И пусть это будет липа, которая через некоторое время вызовет у меня рвотный рефлекс. Главное, что сейчас, в эту минуту, когда я пишу эту скудоумную дурастику, мне хорошо. Вернее, мне спокойно. А спокойно потому, что, кажется, будто я занимаюсь тем, к чему призван.

***

В тот же день, через два-три часа мне все-таки написал этот редактор «Утопии». Я зашел на его страницу, звали его Сережа, посмотрел фотографии, почитал информацию, которую он о себе написал и даже по списку аудиозаписей пробежался. Он был неформалом. Или тем, кто пытается казаться неординарным и незаурядным человеком: длинные волосы, чрезмерная худоба, уши проколоты, все руки в татуировках. Он мне сразу не понравился. Не понимаю людей, которые измываются над своим телом, оправдывая это тем, что «красота требует жертв». Но какая красота? Кто сказал, что ЭТО красиво? Ваши глаза? Вырвите их и закопайте в землю, раз они так вас обманывают. Я отказываюсь понимать кретинов, пытающихся выделиться за счет инородной чепухи на своей плоти. Ну, понятное дело, все считают, что быть в центре внимания, выглядя естественно и натурально, очень трудно. Нереально, я бы даже сказал. Особенно для нынешнего поколения ослов и инфузорий туфелек. Но я все же считаю, что лучший способ выделится в 21 веке — не пытаться выделиться вообще. А этот редактор просто не вышел лицом, вот и пытается как-то выкарабкаться из своего состояния. Стянутая рожа, узкоглазые щелки (хотя он вовсе не азиат), не губы, а нитки, маленький впалый подбородок. Считает, наверное, что нашел выход. Но не тут-то было, старичок. Ладно, это не так важно. А важно то, что он написал мне так по-деловому, так официально, будто сам президент пишет. Куча умных, возвышенных слов, эпитеты, метафоры, анафоры, гиперболы. Я когда читал, четко представлял его гордое шарообразное лицо, приподнятый мелкий подбородок и узкие пакостно-злые щелки.
Короче говоря, он написал о том, что ему нужна необычная статья с уверенным стилем. Максимализм юношеский, мол, приветствуется. А еще он сказал, что поощряются исторические статьи или научные, потому что их в журнале чрезвычайно мало, а хотелось бы чуть больше, чем имеется.
— Ну, — отвечаю, — нет проблем. Что-нибудь придумаю. Сроки?
— А сколько вам потребуется времени?
— Можно и на «ты», мне восемнадцать лет. Да за час-два управлюсь.
— Отлично! А на какую тему уже придумал?
— Сейчас подумаю.
— Хорошо.
— Кстати, ты атеист? — Спрашиваю.
— Да.
— Понятно.
— Сообщишь, когда напишешь?
— Конечно.
— Окей. — Ответил он.
Я зашел на сайт «Утопия» и начал копаться в нем. Оформление очень хорошее, качественное, со вкусом. Вошел в раздел статей. Там было про религию. Про каких-то религиозных проповедников. Так же там было и про писателей. И немного рассказов, новелл. Я прочел одну. Неплохо, но чувствуется закомплексованность автора и то, как он пытается писать хорошо. Очень липкая новелла. Слишком красноречивая. Автор вставляет миллион эпитетов туда, где им вообще не место. Ну, какая разница, какой стоял стакан на столе? Главное, людей не описывает, а стакан прямо от и до. Ну, ладно, может, это его стиль такой. Писанина — это же искусство. И критиковать его способен, наверное, только сам творец этого искусства. Я закрыл сайт, откинулся на кресло сидения, закинул руки за голову и принялся размышлять на тему: «О чем написать?». Я спросил его об атеизме неспроста. Мне сразу пришла идея написать именно про это. «Но стоит ли так рисковать?» — думал я. Но эта думка продлилась не дольше двадцати секунд. Какой-то захудалый интернет журнал, на который мне, в общем-то, плевать. Мне не нравился этот парень. Мне не нравились его татуировки. Мне не нравились атеисты. И тогда я открыл Microsoft Word и принялся строчить статью под названием «Атеизм в наше время». Через час и двадцать минут она была готова. Два листа А4. Я ругал и пытался переубедить всех атеистов: приводил доводы, свои факты против псевдо фактов ученных или просто противников Бога. Я перечитал все пять раз и сделал вывод, что мне понравилось. Где-то действительно проскальзывал юношеский максимализм, но он сути дела не менял. Да и заказывали же! Я переслал это сестре, прежде чем отправлять Сергею. Она прочла и одобрила. Но она все одобряет. Надеюсь, ей действительно все из моего нравится, а не просто потому, что я ее брат.
Я отправил редактору текст, он его получил и через двадцать минут дал ответ:
— Ты издеваешься надо мной?
Перед глазами порхало его рассерженное лицо. Мне стало смешно. Ведь я действительно сделал это почти назло ему. Я почти издевался над ним. Но ведь добро и вообще вся вселенная, которая убеждена в том, что ее создал Господь, была на моей стороне.
— Ты все еще атеист? — Ответил я.
— Да, мало того, я еще сильнее стал атеистом.
— Так тебе не понравилась статья?
— Нет!
— Почему же?
— Она про атеизм.
— И что? Разве не актуально?
— Тема — дерьмо. — Видно было, что он разозлился. — Я не буду это печатать. Пиши о чем-то другом!
Но и меня разозлить дело не хитрое. Я, не медля ни секунды, моментально ответил ему тем же «почерком»:
— Слышь, я тебе не гарсон. Берешь статью или нет?
— Я же уже сказал — не беру.
— Ну, тогда ничего другого предложить не могу.
— До свидания.
— Да че уж там до свидания? — Пишу я с улыбкой. — Прощай.
Вся эта затея со статьей развеселила и позабавила меня. Я не пожалел, что потратил на это время. Не пожалел, что написал это. Казалось, будто я, наконец, угодил Богу.
Я лег спать со спокойной душой.
Но через час меня разбудил телефонный звонок.
— Алло. — Сонным голосом пробурчал я в трубку.
— Это Миша, какого черта ты все запорол?
— А?
— Ты написал хреновую статью и Серега ее не принял.
— Да плевать.
— Я надеялся, что ты напишешь какую-то крутую фигню, а ты написал о малютке Иисусе и прочей херне.
— Эй, поосторожней с выражениями. — Взбодрился я.
— Какого хрена, Адам?
— Да чего ты докопался до меня? Ну, не понравилось и не понравилось, черт с ним.
— Я человеку пообещал, что ты напишешь для…
— Миша. — Говорю.
— Для него…
— Миша… — Снова вставляю я.
— Напишешь для него статью. — Продолжает он.
— Дай мне поспать! Плевать я хотел на этого дурака и на его дурацкий журнал! Какое тебе до него дело?
— Теперь он обижен на меня.
— Да и что? Какая разница?
— Ну, спасибо тебе, Адам.
— Спокойной ночи, Миша.
— Спокойной, блин, ночи.
Я положил трубку. Вот народ пошел. Удивляюсь. Сами просят, потом еще и ругаются. Пиши статью, значит, бесплатно, без условностей, без рамок, а потом после часовой работы вычитывай, что это никудышная статья с «дерьмовой» темой. Пошли они оба. Я заснул через минуту.

***

Спустя три дня мне написала Софья:
— Адам, отличные новости! Я, скорее всего, прилечу в Москву на Новый год! К бабушке с дедушкой!
В тот день настроение у меня было прескверное, но после прочитанного, я готов был танцевать, как индеец племени Апачи и, честно сказать, я так и сделал, только сидя на стуле.
Успокоившись, я спросил:
— Сколько процентов того, что ты все-таки прилетишь?
Она ответила:
— Процентов восемьдесят.
— Это радует!
— Да!
После того, как она улетела, мы стали переписываться каждый Божий день. При возможности с раннего утра и до поздней ночи. Присылали друг другу фотографии по типу «я чищу зубы», «я ем», «я пью чай», «я скучаю», «я куропатка». И как только мы оба оказывались дома, сразу же созванивались по skype. Мы успели узнать друг друга, как говорится: от и до. Понимали друг друга лучше всех на свете. У нас появились свои собственные шутки и игры. Мы могли смеяться друг над другом, издеваться и не обижаться из-за пустяков. Мы понимали друг друга с полуслова. Мы слушали одну и ту же музыку, смотрели одни и те же фильмы, читали одинаковые книги, ненавидели одно и то же. Мне было так хорошо с ней. Да и что может быть лучше всего этого? Я думал, что наши отношения остынут, но они только воспламенялись. Сильнее и сильнее. Олег завидовал нам, у него с Аней все было очень пресно. Они друг друга не очень хорошо понимали. Олегу нравилась Аня внешне, а он был для нее идеалом еще с младших классов. Они не интересовали друг друга, как личности. Их прогулки состояли на десять процентов из разговоров и на девяносто из прижиманий, лобзаний и прочих похотливых утех.
В тот день Олег позвонил мне и попросил выйти во двор, чтобы серьезно о чем-то поговорить. Мы договорились встретиться на детской площадке. Она у нас большая и просторная, я бы даже назвал ее мини-парком. Круглый сквер, по бокам лавочки, а сзади много разных качелей. Я вышел, сел на лавку и уставился на одного мальчугана, у которого было до ужаса комичное лицо. Ему лет шесть, не больше. Время было позднее, а он все носился туда-сюда, кричал, смеялся. Вокруг никого: ни его родителей, ни друзей, никого, кто сошел бы за его знакомого. Когда он оказался близ меня, я окликнул его:
— Эй, дружок.
— А? — Он остановился, наивно улыбнулся и выпучил на меня свои большущие, шаловливые глаза.
— Ты чего тут один бегаешь?
У него был оттопырен живот и сжаты кулаки, будто он куда-то дико торопился и ему вовсе не до меня. Ему нужно было незамедлительно вернуться к игре с самим собой и качелями.
— Я играюсь. — Ответил он.
— А где твои друзья?
— У меня нет друзей. — Он расслабил руки. Понял, наверное, что просто так от меня не отделается и придется вести беседу.
— Подойди ближе. — Дружелюбно подозвал я его жестом руки, и в следующую секунду почувствовал, что мое предложение звучит крайне неблагородно. Именно так и начинают разговор с ребятишками педофилы и простые ворюги. Но он доверился мне и хладнокровно подошел, ведь у меня лицо, в общем-то, безобидное, молодое, видно, что я тоже отрок. — А почему у тебя нет друзей? — Спрашиваю.
— Не знаю. — Он пожал угловатыми узкими плечами. — Они мне не нужны.
— Тебе не нужны друзья? А тебе не скучно одному играть?
— Нет! — Он вдруг оживился, будто я затронул его любимую тему. — Это очень весело! Можно играть в догонялки и меня никто не будет трогать. Бежишь себе, сколько хочешь от невидимки.
— Что?
— Догонялки. Игра такая, убегаешь и…
— Нет, — Осторожно перебил я его, — я знаю, что такое догонялки. Но ты сказал: «от невидимки»?
— А, да. С невидимкой интересно играть.
— Ну, вот видишь, ты все же нуждаешься в каких-то друзьях. Хотя бы в невидимых.
— И ты тоже. — Сказал он, еще шире раскрыв глаза.
Мне так захотелось сказать ему, что и у меня нет друзей, только бескорыстный и верный невидимый друг солдат, который всегда со мной, рядом, но я чувствовал, что вот-вот придет Олег и прервет нашу беседу. Так и случилось. Через несколько секунд я услышал знакомое шарканье. Мальчик продолжал стоять.
Измученный и хмурый Олег подошел, пожал мне руку и плюхнулся рядом, не замечая моего маленького приятеля.
— Дружок. — Снова обратился я к мальчугану. — А как тебя звать?
— Сережа.
— Сережа… — Повторил я. — Очень приятно. Я Адам.
Я протянул ему руку, и он охотно ее пожал. Рука у него была малюсенькая и мягкая.
— Скажи, Сережа, а где твои родители?
— Слышь, — вмешался Олег, — давай отпускай его уже, поговорить надо.
Я медленно и спокойно перевел взгляд на Олега и сказал:
— Подожди, подожди. Сейчас, договорю со своим новым другом.
Он вздохнул, достал телефон и уткнулся в экран. А мальчик послушно стоял и ждал, пока я снова переведу свое внимание на него
— Так, где твои родители? — Переспросил я.
— Они дома.
— А они отпускают тебя так поздно гулять?
— Да.
— Странно.
Олег достал сигарету и начал смолить.
— Тут ребенок. — Сделал я ему замечание. — Потом покурить нельзя?
— Слышь, как там тебя зовут? — Враждебно кинул он мальчику. — Тебя, кажется, мама ищет, давай, иди отсюда.
Сережа то ли перепугался, то ли поверил Олегу и, без замедлений, побежал домой, даже не попрощавшись.
— Пока, Серега! — Крикнул я ему вдогонку, а затем обратился к Олегу. — Ты злой, знаешь это?
— Да мне насрать. — Выпуская дым, буркнул он. — Я зачем тебя вытащил-то…
— Ну.
— Все, конкретно меня Аня задолбала.
— Что именно тебя задолбало?
— Да все. Все эти поцелуйчики и… Знаешь, уже вот тут стоит. — Он поднес обе руки к горлу и вздыбил подбородок вверх. — Блевать охота от этих отношений.
— Ну, не знаю. Я думал у вас все в шоколаде.
— Все летит в задницу примата, как обычно… — Он потушил хабарик и достал еще одну никотиновую палочку. — Я так хотел с кем-то встречаться, так хотел целоваться, обниматься, трахаться, блин, хотел, а теперь? — Олег все пытался зажечь зажигалку, но не выходило. Дул ветер. Он начинал нервничать и ругаться. — Сука, долбанный ветер.
Я подставил обе ладони к зажигалке, создавая преграды от ветра, и у него все получилось. Он подкурил. Успокоился. Глаза были поникшие и смотрели в пустоту, во мрак.
— И что ты собираешься делать?
— Завязывать нужно. — Холодно отчеканил он.
— Ты уверен?
Он посмотрел на меня, прикусил нижнюю губу, вздыбил брови и сказал, кивая:
— Да, да, вот только, я не хочу потом жалеть. Я от себя всякое ожидаю.
— А ты пожалеешь.
— Ты же не жалел, когда расстался с Вероникой?
Он вспомнил о моей бывшей девушке, с которой я встречался три месяца, еще до знакомства с Софьей. Между нами не было ничего серьезного. Я испытывал к ней только лишь симпатию, путая ее с чем-то большим, но когда осознал, что этот человек мне не так мил, как хотелось бы, я начал завязывать с этим. Поскольку у меня не было желания играться и валять дурака с порядочной девушкой, сжирая ее время, которое она могла бы потратить на учебу или еще на что-нибудь, кого-нибудь. Но она тем временем влюблялась в меня: в мою грубость, холодное отношение, редкие звонки, хмурое лицо. Однако пришло время, и я очень грамотно, ясно объяснил ей, что мне нужно быть одному, мол, я затворник и все дела, а она такая вся хорошая, экстравагантная девушка, и я вообще ее не достоин. Словом, всю эту банальную муть, которые говорят абсолютно все парни, которые хотят порвать со своими пассиями. Но она все равно меня возненавидела. Тут иначе и не выходит. Не существует такого способа расстаться с девушкой, после которого она не будет тебя ненавидеть. Хотя, зачем это нужно? Ведь большинство парней, расставаясь со своими девушками, не планируют продолжать с ними общение. Как и я, по большому счету, не имел рвения продолжать с ней товарищество.
Он вспомнил про меня и Веронику лишь потому, что я говорил ему после того, как расстался с ней, что вовсе не жалею о том, что сделал.
— Нет, не жалел. — Говорю.
— Ну, значит все. Значит, и я не буду жалеть.
— Но это я, а это ты… — Предостерег я его. — Понимаешь? У меня-то совсем другая была ситуация. Другие чувства, другие отношения.
— Дальше я продолжать точно не могу. Тошнит и все. Просто ничего не осталось от тех чувств, которые были.
— Значит, порви с ней.
— А вдруг пожалею?
— Ну, блин! — Я возмутился. — Тогда оставь все на местах. Пережди. Выспись.
— Нет, в задницу. — Он зажал сигарету губами и вытянул телефон из кармана. — Сейчас напишу ей.
— Ты сдурел? — Спросил я, снова придя в негодование. — Кто бросает девушку по смс?
— А как? — Олег взглянул на меня такими жалостливыми и беспомощными глазами, как смотрит на человека раненная и голодная дворняга.
— Ну, не знаю даже! При встрече!
— Ох, нет. — Запротестовал он. — Не хочу я ее видеть! Ты же знаешь меня.
У него покраснели щеки, и он встряхнулся, будто от одной мысли о ней его выворачивает наизнанку. Я смотрел на него удивленным взглядом, так как еще пару дней назад, он буквально реял на крыльях любви.
— Что ж она тебе такого сделала, а?
— Не знаю… Не знаю!
— Ладно. Тогда сделай это по телефону. Что-то между смс и встречей в жизни. Как тебе идея?
— Думаешь, я смогу?
— Сможешь!
— И что сказать?
— Ну, — я задумчиво почесал подбородок, — нужно все грамотно сказать.
— Например?
— Понимаешь, ты не должен ее просто бросить и все. Предложи сделать перерыв.
— Херня какая-то!
— Это смягчит ситуацию.
— Я хочу, чтобы она поняла. Не хочу елозить, выкручиваться. Просто расстаемся и все.
— Но ты же не знаешь, пожалеешь ты или нет.
— А хотя да, ты прав. Так что мне сказать?
— В-общем, — я потер друг об друга руки, приготовившись к долгой речи, — звонишь, и говоришь: «Привет, Настя, как дела?», сначала просто болтаете, туда-сюда. Но ты должен сразу указать ее внимание на то, что у тебя депрессия, расстройство. А потом: «Слушай, нам нужно серьезно поговорить. Я прихворал, поэтому выйти надолго не могу. Прости что по телефону. В-общем… Ты же знаешь, что ты у меня первая девушка, да? Но мне кажется, что я вовсе не способен с кем-то нормально встречаться. Будто я одиночка по натуре, понимаешь? Ты мне очень нравишься, но мне кажется, что нужно сделать перерыв. Все так быстро произошло, мы так быстро сошлись, я не успел ничего осознать, да и сейчас не понимаю, как мне удалось связаться с такой девушкой… С девушкой своей мечты. Но нам нужно сделать перерыв. Мне нужно разобраться в себе, нужно…»
— Стоп, стоп, стоп. — Утомившись слушать, перебил он меня. — Во-первых, я ни черта не запомнил, а во-вторых, я так в жизни не скажу! Ты за кого меня выдаешь?
— Я могу повторить. — Спокойно заметил я.
— Нет, не надо. — Он устало вздохнул. — Ладно. Суть я понял. Пойдем, отойдем.
— Зачем?
— Не хочу тут звонить. Пошли за дом зайдем.
— Ну, пошли.
Мы встали и побрели к одному из жилых домов. Он переживал, его губы беззвучно шевелились, будто повторял заученный текст. Когда мы дошли, он достал телефон и ожидающе взглянул на меня.
— Что-то очкую нереально. — Говорит.
— Не очкуй, все будет нормально.
— Аж трясусь.
— Это пустяки.
— Но ведь ты такого не чувствовал, когда… — По новой завел он шарманку.
— Слушай, — вставил я, — я и ты — разные люди, с разным характером! Звони, давай!
— Хорошо.
Он вдохнул, выдохнул, широко раскрыл глаза и набрал номер. Отошел от меня за километр. Походил, походил, потом вернулся.
— Не берет.
— Звони еще. — Говорю.
— Будто сам Бог против этого…
— Думаю, Богу плевать на отношения каких-то двух подростков. Которые, кстати, в Церкви ни разу даже не были.
— Ну, да, ты прав.
Он принялся вторично набирать ее номер и опять отошел от меня на десять шагов.
— Да твою ж мать! — Возопил он. — Задолбала не брать! Давай напишу ей и делов-то?
— Так только скоты поступают. Ты же не скот?
— Не скот.
— Тогда пытайся дозвониться.
Он закурил. На нем не было лица. Его действительно беспокоила вся эта затея, Олег запутался, но он чувствовал, что дороги назад нет.
Вскоре ему все-таки пришла смс: «Этот абонент доступен для звонка».
— Неужто ли! — Оживился он.
Снова отойдя от меня на триста световых лет, он принялся нарезать круги вокруг своей оси, приложив телефон к уху.
— Алло. Привет, Ань. — Услышал я его кислое приветствие, сквозь расстояние. — Да, ты че-то не брала… И я… А, понятно… Да не, я… Я нормально. Ты как?
— Эй, псс. — Окликнул я его.
Он даже в мою сторону не глянул, продолжал бесконечно вращаться, как дурак.
— Эй, хорош! Иди сюда! — Велел я ему.
Яростно прижав телефон к груди, он вытянул шею в мою сторону, впился в меня озверевшими глазами и гаркнул, выплевывая океан слюней:
— ЗАТКНИСЬ УЖЕ, ТВОЮ МАТЬ!
Я взорвался истеричным смехом. Мне настолько стало смешно все это: его взволнованная рожа, эта глупая ситуация, то, что он отошел от меня так далеко, и что он так переживает. Мне пришлось сесть на бордюр, настолько я давился смехом. И остановить меня лишь смогла Олега фраза, пробившаяся через мой высокий хохот:
— В общем, Ань, нам нужно расстаться!
Я мигом успокоился, поднялся на ноги и, выпучив глаза, посмотрел на него вопросительно-удивленным взглядом.
— Ну, вот так вот. — Продолжал он. — Мне надоело уже. Угу. Ладно… Ладно… И еще, кстати. Нам лучше не оставаться никакими там друзьями и так далее. Это все бред. Да, да, правильно. Все, ладно… Угу… Давай…
Он положил трубку и, улыбаясь, как ослиный отпрыск, направился ко мне.
— Ты что наделал? — В изумлении поинтересовался я.
— Порвал с ней, как и договаривались!
— Я же сказал тебе, как нужно сказать! Не в лоб же!
— Да епрст! Ты хоть представляешь, что у меня в тот момент, когда я с ней болтал, в голове было? Представляешь?
— Ну и что же?
— Ничего! Перекати поле! Просто н и ч е г о. Хорошо, что я еще подобрал слова какие-то и сумел кинуть ее.
— Ладно, хрен с этим. — Махнул я рукой. — Поздравляю! Ты снова официально одинокий волк. Что чувствуешь?
— Да ничего. Чувствую себя скисшим кефиром.
— Пошли, вернемся на лавку? Я уже утомился стоять.
Мы, молча, добрели до скамеек. Олег снова закурил. Из чьих-то окон разносилась пасторальная отрывистая русская песнь. Исполнителем была девица, судя по голосу. Эта ода отнюдь служила не самым лучшим саундтреком к нашему настроению. Полная противоположность. А Олег продолжал попыхивать, держа язык на привязи. Он опять принялся смотреть куда-то вдаль, казалось, сквозь дома, леса и горы. Туда, куда ворон костей не заносил. Такой взгляд обычно устремляют в сторону моря или океана — романтичный, поникший и задумчивый взор.
— Представляю, какую ты сейчас свободу ощущаешь. — Я пустил в ход замаскированную поддержку, надеясь развязать ему язык. — Ты все правильно сделал. Если чувства остыли — нужно завязывать с этим. Так правильнее, так честнее. По отношению к девушки, да и к себе. Поистине благородный поступок.
Он помотал немного головой, понурил голову, и оперся ею об руку. Потом сказал:
— Как же я идиот!
Я не ответил. Внимательно наблюдал за ним.
— Ты прикинь. — На его лице проскочила горькая ухмылка. — Десяти минут не прошло, а я уже жалею.
— Ты серьезно? — С досадой спросил я.
Он окинул меня взглядом и опечаленно кивнул.
— Знаешь, пойду-ка я, наверное, домой. — Он поднялся и протянул мне руку. — Давай, до связи.
Я не знал, что ему говорить, поэтому просто пожал руку и пожелал спокойной ночи. Да и что я мог ему сказать? Банальные фразы, типа: «все будет хорошо» и так далее? Очень трудно поддерживать человека, который сам никак не разберется, чего он от этой жизни хочет. Обычно у таких людей много выдуманных проблем, они всегда поникшие, а на вопрос: «Что тебя не устраивает?» никогда вразумительно не отвечают. И все же я надеюсь, что они, по крайней мере, себе могут в этом признаться. Себе самому нужно исповедоваться абсолютно во всем, даже если желания скверные-прескверные или просто противоречащие собственным принципам. Но что творилось в голове у Олега, я понятия не имел. Чего он хотел? Кого он хотел? Не понятно.
Я зашел в квартиру, лег на кровать и заснул прямо в верхней одежде. И проснулся ровно через час из-за вибрирующего телефона. Пришло сообщение, от Олега: «Какой же я дибил! Как мне ее теперь вернуть?» Я поставил мобильный на беззвучный режим и продолжил спать сном праведника.

***

«Ты дома?» — пришла смс от Олега, на следующий день, когда я пил чай поздно вечером. Я ответил: «Да» и через минуту он позвонил.
— Алло. — Говорю.
— Где тебя носит?
— Ты как?
— Хреново.
— Что случилось?
— Все то же. Я жалею, что бросил ее. Пытался вернуть, но не выходит! Помоги мне!
— Ты долбанный идиот, ты знаешь это?
— Я знаю, но что мне теперь? Сдохнуть что ли?
— Нужно подумать. Не переживай, все наладится. Вернем мы тебе Аню.
— Давай встретимся и поболтаем? — Предложил он.
— Дай мне для начала подумать над этим, окей?
— Хорошо.
— Жди моего звонка.
— Ладно.
Я положил трубку и, оказалось, что все это время мой разговор подслушивала мама. Она стояла в коридоре, и я ее не заметил.
— Это был Олег?
— Да.
— Что у него случилось?
Я устало испустил воздух и посмотрел на нее задумчивыми глазами.
— Он расстался с девушкой, и пожалел об этом, через пять минут.
— Ох, смешные вы… — Сказала она. — Недавно в штаны дули, а сейчас любят они, видите ли, кого-то. — Она ушла в комнату и закрыла за собой дверь.
Ее слова эхом пронеслись в моих ушах. И Олег за секунду просто пал в моих глазах до самого ядра Земли. Кажется, моя мама любого может сровнять с землей. На словах, конечно же. Она может обесценить любое существо, любую вещь, вообще все на свете. У нее уникальный дар — критиковать. И лишь небольшая толика от него передалась мне.
Я обдумал Олега ситуацию и пришел к выводу, что его экс девушка Аня просто набивает себе цену или боится, что это повторится. Она скинула его вниз, на первый уровень. И ему нужно будет заново ее добиваться. Я набрал ему:
— Давай через пять минут внизу.
— Ладно.
Когда я спускался в лифте, мне в нос пробился острый горелый запах. Я посмотрел на панель кнопок и увидел, что одна была выжжена. В целом, весь лифт был в ужасном состоянии: зеркало в засохших слюнях, основание лифта вечно обоссано соседскими псами, кнопки выгоревшие, в жвачках, либо вовсе выдраны.
Лифт спустился на первый этаж. Я вышел и сразу увидел шпингалета с пятого этажа. Он запихивал петарды в почтовые ящики, а когда увидел меня, встал по стойке смирно. Глаза наполнились страхом. Он приготовился уматывать прочь, но не решался. Ему лет четырнадцать, не больше. Но я не вспугнул его, просто смотрел на его деревенскую мордаху с совершенно спокойным выражением лица и не дергался. Затем плавно скользнул глазами к пачке с петардами, зажатой в его грязных лапах. Под ногтями у него было трясистое болото.
— Зачем ты это делаешь? — Спросил я, наконец.
— Тебе какое дело?
— Да никакого… — Я начал медленно приближаться к нему. — Классные петарды, кстати. Покажешь?
— Нет. — Он насупился и попятился назад.
— Да ладно тебе! — Притворно улыбнулся я. — Давай вместе покидаем, а?
— Нет, я сам буду кидать!
— Ну, ладно. — Я был уже совсем близко.
— У меня мало петард. — Поспешил объясниться он. Видать, не хотел задеть меня своим резким отказом.
Я нацелился на воротник его рубашки и, как по команде, вцепился в него, приподняв паршивца к потолку. Я смотрел в его испуганные мигалки с поддельной свирепостью. Он забарахтался, как карп на крючке.
— Отпусти! Отпусти! — Панически заверещал он.
— Давай сюда петарды! — Я мог выхватить у него их из рук, но брезговал.
— Нет!
— Отдавай петарды!
— Они мои!
У меня не оставалось выбора — я схватил его за кисть руки, сильно сжал, и его пальцы распахнулись, как попкорн. Пачка упала, я быстро поднял ее, при этом, крепко прижав пацана к стене.
— Отпусти меня, сука! — Прокуренным детским голоском гаркнул он.
Я посмотрел на него, а затем приставил коробку с петардами к его обкусанным губам и надавил на них. Он заткнулся. Начал просто мычать, вилять головой и ногами, пытаясь меня как-то ударить.
— Эй, слышишь?! Никогда больше не делай так! Понял меня? — Монотонно говорил я, продолжая ввертывать в него пачку.
Он разомкнул рот, чтобы ответить мне, и я мигом воспользовался этим: пачка со скрежетом прошла сквозь зубы и вошла в его грязный рот. Большим пальцем я протолкнул ее дальше, до глотки, а затем отпустил его. Он скорчился в попытках выплюнуть ее, но ничего не получалось. Слишком глубоко. Я стоял без единой мысли в голове и смотрел на это, а затем спокойно спросил:
— Ты пёс. Ты знаешь об этом?
У него изо рта потекли слюни, он начал запихивать свои лапы в рот, пытаясь достать инородный предмет, но только протолкнул его дальше. Сработал рвотный рефлекс. Отрок начал извиваться, подобно огнедышащему дракону, при этом покраснев, как красный Ибис, а затем выпустил наружу оранжево-жидкое пламя, вместе с пачкой.
— Ты пид*рас! — Жалобно пробурчал он, а затем взорвался слезами.
Жуткое зрелище: лужа рвоты, на которую капают детские слезы. Мне стало его безумно жаль, этого маленького свинопаса. Отчаянный стыд нашел на меня за содеянную мною проказу. Удивительное все-таки существо — человек. Он может быть до ужаса беспощадным и жестоким, а через минуту милосердным, как сам Иисус Христос. Вот только сострадание, обычно, подоспевает слишком поздно, тогда, когда его уже никто не ждет. Жестокое милосердие — вот как я назвал бы это чувство. Но я не стал перед ним извиняться, так как не вижу смысла просить прощения у тех, кто мне не нравится или просто безразличен. Другое дело извиняться перед Богом или родителями — это дело благое.
В общем, я оставил его без ответа и вышел на улицу. Перед подъездом, к своему удивлению, я обнаружил курящего Олега, как обычно, в растрепанных чувствах.
— Ты чего так долго? — Буркнул он, пожимая мою руку.
— Да так. — Махнул я рукой. — Гонял местную шпану.
Мы бродили по городу около часа. Я без конца расписывал ему свои версии по поводу того, почему Аня не принимает его обратно, а он лишь качал головой и опечаленным голосом спрашивал: «думаешь?». А я бойко отвечал: «Да, я уверен», однако, честно говоря, я несколько сомневался в своих абстрактных догадках. Но это определенно впустило в него заряд бодрости и упования. Я решил на этом и закончить нашу беседу, остерегаясь того, что могу, не дай Бог, взболтнуть что-то лишнее и вновь опрокину его в пропасть под названием «грусть».
Я шел домой, скрупулезно размышляя над одной вещью — вот я людей поддерживать умею: не просто говорю, что все будет хорошо, а привожу к этому различные аргументы и доводы. А меня всегда как-то коряво поддерживают или даже правильнее сказать — скупо. Весьма скупо!

***

У одного моего одногруппника по имени Сергей намечался грандиозный, помпезный праздник — день рождения, и он выборочно пригласил на него ребят из группы. В эту категорию, к моему удивлению, попал и я. Честно сказать, мне было не до конца понятно, почему он позвал именно нас, мало знакомый народ, а не каких-нибудь близких товарищей или родственников, ведь Сергей был местным, москвичом и, вероятно, имел много знакомых. «У него, наверное, друзей нет» — предположила Олеся. И я с ней согласился. Ее, кстати, он тоже пригласил, в надежде, что сдюжит залезть к ней под юбку и заночевать там. Однако у него не было ни малейшего шанса оприходовать такую люксовую девицу, по той самой причине, что он представлял собой низкого, горбатого пеликана, у которого под клювом произрастал негустой засаленный мох, а на голове ежегодно лежал диковинный снежок. Я хотел подарить ему бритву и шампунь против перхоти, но потом мы все, совместно решили, что подарим ему, от всего нашего скромного коллектива некие экзотические купоны на прыжок с парашюта и кучу разных других видов развлечений на двоих человек.
Словом, я одолжил у брата машину и на ней рванул к Сергею. Настроение было прескверное, в связи с тем, что я несколько дней не общался с Софьей — она не заходила в сеть, и у нее не был доступен телефон. Так же машину как-то странно трясло. И на кольцевой дороге я встрял в основательную пробку, которая, казалось, никогда не рассосется. Казалось, будто несчастная колымага моего братца оказалась в прямой кишке, где находился главный штаб испражнений. Несмотря на это, она старательно и настырно прорывалась вниз, наружу. Но конец этого калообразования был не близко. Я тысячу раз пожалел о том, что не сказал Сергею, будто занят или болею и в связи с этим не смогу явиться на сие празднование. Но дороги назад не было. Мало-помалу я приближался к месту — весь потный, злой, с затекшей ногой, больной спиной и затуманенными глазами. Телефон без конца вибрировал, валяясь на пассажирском сиденье. Они беспокоились, а я не отвечал, остерегаясь, собственного пыла. Меня легко вывести, когда все идет не так, как задумано. В такие минуты мне лучше оставаться одному, иначе я могу натворить что-то необдуманное и скорее всего гадкое.
Когда я, наконец, приехал, то обнаружил изрядное скопление гостей в трехкомнатной квартире именинника. Меня встретил сам Сергей. Уже поддатый. И пока я раздевался в коридоре, он без остановки тараторил о том, как ему до безумия понравился подарок, и он очень-очень благодарен, дескать, лучший подарок в его жизни. Я вымыл руки, а затем зашел в зал. Там сидел основной народ — толпа пьяных поклонников Бахуса, усевшихся в круг, на бордовых диванах и всего две, не менее пьяные, девицы, которые ходили по рукам, как фляжки с ромом у матросов на палубе. Одна из них была моей одногруппницей. Настя. Глупая, некрасивая блондинка с жировыми грудями. Она изрыгала наружу пропитанные текилой газы, а затем целовалась со всеми подряд, без разбора. Точно так же и другая. Но она была несколько лучше Насти. Чуть худее и симпатичнее.
Пару человек заметили, что я стою на пороге, и поприветствовали меня.
— Привет. — Обратился я ко всем, хоть и знал всего троих из присутствующих.
Я постоял еще немного, а потом, почувствовав неловкость, вернулся в коридор.
— Кушать хочешь? — Спросил Сергей, который без остановки рассматривал свой домашний телефон. — Мы тебе там отложили еду, торт и пару бутылок пива.
— Спасибо.
— Слушай, а ты разбираешься в технике?
— Починить твой телефон я не смогу. — Говорю.
— Не фурычит, прикинь?
— Вообще? — Я подошел посмотреть, что там с ним.
— Ну да! Просто черный экран. И не включается, гад.
— Может, разрядился?
Он вылупился на меня, а затем воскликнул:
— Ну, точно! А говоришь, не разбираешься.
Я пожал плечами.
— Там на кухне Олеся и еще кто-то. — Он изрыгнул, а затем продолжил. — Тоже кушают. Иди, присоединись.
Я послушно прошел в тесную кухню. За маленьким столом сидели трое: Олеся, какой-то худой, как хлыст юнец и длинноволосый, зачуханный умник. Своим внезапным появление я прервал его гениальные рассуждения о политике двадцать первого века. На меня вылупились три взгляда: первый — женский, ожидающий, второй — детский, вопросительный, а третий — гордый и презрительный.
— Добрый день. — Сказал я, присаживаясь на свободный стул.
Олеся вскочила, зашла за мою спину и начала греметь тарелками, вилками и стаканами.
— Ты вместе с Сергеем учишься? — Спросил меня длинноволосый.
— Угу. Меня Адам зовут.
— Дима.
Я пожал ему руку, а затем и мальчугану. Его звали Михаил.
— Зачем же ты поехал на машине? — Вдруг заговорила Олеся, кладя передо мной тарелку с несколькими салатами и стакан апельсинового сока.
— Спасибо. — Я начал осторожно употреблять пищу и параллельно рассказывать. — Ну, когда выезжал, пробки вроде не было. Видимо какой-то балбес слишком быстро гнал, и не успел вовремя затормозить. Авария была на целых три полосы.
Дмитрий вздыбил от удивления свои редкие брови, а затем выпустил из своего рта трупный яд:
— Это еще чудо, что ты приехал.
Видно было, что я в его глазах — нежданный гость, который помешал распространению его могучих интеллектуальных чар в сторону Олеси. Поспешу заметить, что в моих глазах он был никем иным, как волосатым бестолковым червем. Но я улыбался. Приторно и даже немного зловеще. Настроение у меня было ни к черту.
— Пива будешь? — Вдруг раскрыл рот Михаил. — Тут тебе, вроде, оставили.
— Нет, спасибо.
— Мы уж думали ты умер. — Заметила с некоторым упреком Олеся. — Ты не брал трубку.
Она злилась, это было видно. Я ей был небезразличен.
— Мне просто было не до этого. — Говорю.
Я замолчал и продолжил доедать салаты. А те трое вернулись к своей теме. Вернее, длинноволосый продолжил свое витийство, а Олеся с Михаилом молча, слушали. Я ощущал, как она иногда стреляет в мою сторону глазами. А Дмитрий не желал затыкаться, рассказывал про какой-то свой левый или правый фронт, не знаю, в общем:
— У нас уже есть ячейка в Орле, — говорит, — и в Краснодаре. Мы расширяемся и, скоро, положим конец этому безобразию!
Я устал слушать и, доев, вмешался:
— А за что вы боритесь, позволь узнать?
— Мы боремся против власти. Мы боремся за правосудие!
— Предположим, вы свергните власть и все будет в ваших руках. На что будет похожа страна?
— В каком смысле? — Вошел в недоумение Дмитрий.
— Что вы сделаете?
— Ну, как что? Наведем порядок.
— Понятно. — Я медленно кивнул, скептично улыбнувшись. — Вы хотите свергнуть власть, но что будете делать после этого, понятия не имеете.
— У нас есть точный план! — Выразил он несогласие, нахмурив брови.
Он принялся раскладывать по полочкам свой или, вернее, своей организации план действий, при этом зверски шепелявя. А я внимательно смотрел на его жидкие, длинные волосы, представляя, как весело было бы скатиться с них на сноуборде, будь я маленьким тараканом.
— Анархия превыше всего! — Добавил он, вернув меня в реальность.
— Анархия? — Полюбопытствовал я. Те двое нас внимательно слушали. — Если будет анархия, будет еще больший бардак.
— Мы частично анархисты. — Поспешно заметил он. — Так же я поддерживаю идею коммунизма.
— Брр… — Я криводушно встряхнулся. — Коммунизм и Анархизм это антонимы, не находишь?
— Это возможно совместить, под руководством грамотного предводителя.
— А кто у вас предводитель?
— Леонид Николаевич Ерохин.
— Я не знаю, кто это такой, но мне кажется, что все эти революционеры или как их там сейчас называют, они просто мошенники. Если они, вдруг, станут президентами, что мало вероятно, это будет… Это будет полная катавасия. Потому что таких, как Че Гевара больше не рожают.
— Ты просто ничего не понимаешь! Так что молчи! — Резко буркнул он, злостно отвернувшись лицом к Мише, безгласно, требуя у него хоть какой-то поддержки.
Я допил свой сок и сказал, выходя из-за стола:
— Вечно болваны собираются в кучу и гордятся тем, что они — дерьмо. Конечно, сами того не осознавая. — Затем я повернулся к Олесе и сказал. — Не хочешь пойти со мной?
— Хочу. — Она поднялась, и мы вместе вышли в коридор.
Дмитрий вякнул мне что-то вслед, но я намеренно не стал прислушиваться. Был риск, что я здорово рассержусь, схвачу его за волосы и вышвырну в окно. А мне не хотелось портить праздник.
Я остановился в коридоре и облокотился на стенку, устало вздохнув. Олеся встала напротив меня. Ее непередаваемый чистый аромат буйно пробивался ко мне в ноздри, а глаза сверкали ярче обычного.
— Ты благодарна мне за то, что я вытащил тебя из компании этих чудаков? — С усмешкой спросил я.
— Они неплохие ребята.
— В каждом пытаешься найти хорошее, значит. — Покачал я головой.
Мы позаигрывали друг с другом еще пару минут, а потом она задала долгожданный вопрос:
— Как там твоя девушка?
— От нее нет новостей уже второй день. Она должна будет приехать скоро, но…
— Может, с ней что-то стряслось? — В ее голосе почувствовалась надежда и сочувствие одновременно.
Вдруг к нам вышел Сергей.
— Ребята! А чего вы тут шушукаетесь? Пойдемте, пойдемте. — Он взял меня за руку и потащил в залу.
— А чего так мало девчонок тут? — С заметной издевкой в голосе поинтересовался я, направляясь в залу.
— Сколько позвал, столько и пришло.
Зайдя в обезьянник, я нашел самое безопасное место — ковер около телевизора. И я приземлился именно на него, скрестив ноги.
— Налейте Адаму выпить. — Слышалось позади.
Олеся присела рядом и Сергей тоже.
— Адам, что пить будешь? — Спросил он меня.
— Ничего, ты же знаешь. Ничего не буду.
— Он ничего не будет! — Крикнул он толпе, через плечо.
— Как это? — Возмутились сзади.
Я сидел, тупо смотря в темно-серый монитор телевизора, и думал о том, что могло произойти с Софьей. Я перебрал все возможные варианты вплоть до ее смерти, но ни одно из них не было убедительным. «Хватит об этом размышлять!» — Ругал я самого себя. — «Ты на дне рождении, попробуй развлечься».
— А ты не пьешь? — Спросил я, наклонившись к Олесе.
— Нет, сегодня не хочется что-то.
— Да ладно тебе, — обнимая ее за плечи, сказал Сергей, — сделай хотя бы глоточек чего-нибудь.
Она съежилась и только собралась скинуть его руку со своего плеча, как резко остановилась. Ее глаза остекленели, будто она что-то придумала. Олеся расслабилась, повернулась к Сергею и приторно улыбнулась.
— Ну, пойдем. — Она поднялась, а за ней следом и он, довольный до безумия. — Чего-нибудь легкого мне нальешь.
Они ушли. Я не стал оборачиваться. Мне было все равно. К тому же, этот трюк мне хорошо знаком. Во мне невозможно пробудить ревность до тех пор, пока мне есть над чем размышлять, особенно если эта думка — совершенно другая девушка.
«Ну что?» — Ехидно пронесся голос в моем сознании. — «Получается веселиться? Интересно, а где сейчас Софья? Что с ней? Может, она в плен к террористам попала? Или ее сейчас кто-то насилует? Или она нашла себе другого ухажера? Может, она вообще забыла о тебе? Ммммм, наверное, так и есть». Разозлившись на самого себя и на весь мир в целом, я резко поднялся, вернулся в коридор и принялся поспешно одеваться, мысленно обещая себе, что больше в жизни не пойду праздновать что-либо со своими одногруппниками или старыми знакомыми, пьяницами.
— Ты куда? — Раздался голос за моей спиной. То была Олеся.
— У меня появились дела. — Говорю. — Нужно срочно с другом встретиться.
— Не ври. — Холодно потребовала она.
— Мне здесь нечего ловить.
— Зачем ты тогда вообще приехал? Ты же знал, что тут все будут пить. Почему бы не повеселиться со всеми вместе? Трезвым тоже можно веселиться.
— Чувак! — Подошел к нам Сергей. — Ты чего уже уходишь?
— Да, срочные дела появились, прости, пожалуйста.
Он сделал расстроенную гримасу, но не стал упрашивать меня остаться. Мы пожали друг другу руки.
— Спасибо еще раз за подарок!
— Веселись! Сегодня твой день. — Подмигнул я ему.
Он ушел.
— Ну, так что? — Повторила Олеся.
— Не знаю. — Сказал я, застегивая молнию на куртке.
— Ты самый шизанутый парень, которого мне доводилось встречать.
— Наверное, это потому, что я единственный, кто не пытается тебя соблазнить, в то время, как остальные валяются у твоих ног и не собираются вставать.
— Ты? — Она усмехнулась. — Ты не пытаешься меня соблазнить? Да ты только этим и занимаешься. И, наверное, сам того не замечаешь. Это в тебе заложено.
— Мне жаль. — Сочувственно выпустил я, открывая дверь.
— Что тебе жаль? — Все еще улыбаясь, спрашивала она.
— Мне жаль, что я пришел. Вот и все.
Я закрыл дверь, спустился вниз и вышел на улицу. Шел сильный пронизывающий дождь. Не то, чтобы прям ливень, но капли были довольно-таки увесистыми, и до того, как я залез в машину, моя одежда успела недурно промокнуть. И волосы тоже. Я тряхнул головой, а затем завел машину. И пока дожидался полного прогрева, мне в голову пришла новая идея — позвонить ее маме, наплевав на то, что звонок в Германию будет стоить миллиард в минуту. У меня не было ее номера в контактах, но я помнил, что Софья как-то раз скидывала мне его, когда брала мамин телефон, вместо своего. Я залез в папку с сообщениями и начал искать. В конце концов, пришлось бросить эту затею. Ничего не нашлось, и я рванул домой.
Дороги были пустыми. Скользя по мокрому асфальту, я прокручивал в голове весь этот дурацкий сабантуй. От начала и до конца. Не слишком ли жестко я ответил тому парню? Стоило ли мне уезжать? Не очень вежливо получилось. Чем я так привлекаю Олесю? Почему я так много думаю? Ладно, плевать. Но почему я такой чувствительный? Из меня можно слепить еще трех людей, это точно. Чувств определенно хватит, вот только жаль, что мозгов едва на одного хватает.

6 глава

В воскресенье, перед служением мне, наконец, удалось дозвониться до Софьи.
— Алло? — Послышался знакомый и до боли любимый мне голос. — Адам?
— Да, да! Софья, что с тобой? Где ты? Что…
— Подожди, подожди, не кричи.
— Я не кричу.
— Все нормально, все в порядке. Прости. Я болела, и были небольшие проблемы.
— Какие проблемы? Что за проблемы?
— Но все уже в порядке.
— Что случилось? — Спрашиваю.
— Семейные проблемы, Адам. — У нее был очень опечаленный голос.
— Софья, я… Я с ума сошел за все эти дни, ты знаешь?
— Прости еще раз. — С необычайным холодом в голосе сказала она.
— Ты приедешь? — Выпалил я.
Она помолчала немного, затем, устало вздохнув, сказала:
— Нет, не получится.
— Вот же… — Я чуть не сказал «дерьмо», но вовремя остановился. — Почему?
— Все по той же причине. Проблемы в семье.
— Ты же сказала, что все наладила.
— Да, все наладилось, но…
— Слушай, если вопрос в деньгах это… Это не проблема! Слетать в Россию из Германии — копейки стоит. Мы же близко. Я поработаю, перешлю деньги, и ты приедешь!
— Нет, что ты. Нет. Да и дело не в деньгах.
— А в чем же тогда?
— Слушай, ты же деньги списываешь. Давай я тебе напишу, хорошо? Просто знай, что все в порядке. Все хорошо.
— Ох, ладно, ладно. Я буду ждать.
— Пока. До связи.
— Пока. — Я помолчал немного, а затем тихо пробубнил. — Я люблю тебя.
— Что?
— Ээм, ничего. Пока, я буду ждать.
— Хорошо.
Я повесил трубку и от злости сжал телефон в кулаке так сильно, что он издал небольшой треск.
— С кем ты говорил? — Спросила мама, зайдя в комнату.
— С Авелем.
— Едешь сегодня в Церковь?
— Да. — Пробубнил я, а затем добавил. — Может, со мной поедешь?
— Нет, слишком много дел по дому.
— М, — покачал я головой, — Ладно.
— Знаешь, ты после того, как пошел в Церковь очень грустным стал. Это не секта случайно?
— Я тебя умоляю… Просто я устаю.
— Адам, куда ты влез? Мне не нравится все это.
— Поэтому я предлагаю вам поехать со мной и все самим посмотреть!
— Мы поедем! Поедем! Обязательно.
Она ушла, а я посидел еще немного, мотаясь от одной мысли к другой. От того, что могло такого ужасного случиться у Софьи и к тому, что мои родители и брат, если не одумаются и не пойдут со мной в церковь, отправятся в ад. И, как раз, в эту минуту зашел брат. Он куда-то очень спешил: открыл шкаф и начал абы-как рыскать по моим вещам.
— Что ты там ищешь? — Спрашиваю.
— Мою кофту. Папа сказал, что она у тебя лежит.
— Там только мои вещи же.
— Он говорит, что запихнул туда.
— А куда ты собрался?
— Гулять. — Он уже нашел кофту, и натянул ее на себя, через голову. — А ты?
— В Церковь, как обычно. Не хочешь со мной?
— Не могу, гулять же еду.
— Понятно…
— Тебя подвести, лось?
— А когда ты выходишь?
— Через десять минут.
— Ну, давай.
— Так одевайся, поносья голова! Сидит в одних труселях, размышляет.
И, правда, я сидел в трусах и с нечищеными зубами.
Через двенадцать минут мы уже сидели в машине. Брат по этому поводу без остановки бурчал:
— Из-за тебя опаздываю всегда, блин.
— Ничего подобного. Две минуты прошло от запланированного тобою времени.
— Каждая минута дорога!
— С кем ты едешь гулять?
— Пфф. — Он посмотрел на меня, как на идиота.
— Понятно.
Мы с братом можем понять друг друга с полуслова, а иногда одного только взгляда достаточно. Однажды мы сидели в гостях, вместе с родителями, и хозяева решили показать нам свои старые отсканированные фотографии. Мы все расположились вокруг большого телевизора, и начался показ. Поначалу все было нормально. Обычные старые фотографии: их свадьба и все такое. Но потом пошли поистине древние снимки, где хозяевам было лет по двадцать, может, чуть больше. Так вот они были просто до невыносимости смешными и некрасивыми: у жены круглое, как яблоко лицо и красные-красные щеки, а на голове прическа длиннее, чем японский небоскреб, а у мужа усы до пола и огромные кудри на голове. Они еще оба такие маленькие, низкие. В общем, это настолько смешно выглядело, что мне пришлось сильно напрячься, дабы не захохотать в полный голос. У меня с этим проблемы — мне очень трудно сдерживаться. Но брат, гаденыш, который как раз является мастером по сдерживанию смеха, сидел рядом, и он-то прекрасно знал о моей проблеме. Ему стоило только ехидно ухмыльнуться и прикоснуться своей ногой до моей, как я без замедлений взорвался диким смехом. Ведь в этом прикосновении была целая поэма: «ТЫ ТОЛЬКО ПОСМОТРИ НА ЭТИХ УРОДОВ!» Я уронил голову на колени и буквально зарыдал от смеха. А он сидел рядом, весь напряженный, со стеклянными глазами и кряхтел. Даже ему было трудно сдерживаться. Он, в самом деле, пожалел, что совершил такую ошибку. Моим родителям было тоже смешно, но больше — стыдно за меня, дурака. Они пытались оправдать меня перед хозяевами: «Он сегодня что-то дурной какой-то, ха-ха. Весь день смеется без причины. Устал, наверное», но те-то просекли, что я смеялся как раз над ними. Благо они не обиделись. Видать сами знали, что выглядели действительно нелепо. Да уж, вот он какой — братский лад. Иногда опасно хорошо знать и чувствовать другого человека.
По дороге мы встряли в большую пробку, как всегда.
— АХ, ВЫ УБЛЮДКИ ПОГАННЫЕ, А! — Возмущался он. — КТО ВАС ВОДИТЬ УЧИЛ, МРАЗИ? ЭТО ЛИБО КАКОЙ-ТО ПАЦАН, ЛИБО БАБА ТУПОРЫЛАЯ! ПАДЛЫ, ИЗ-ЗА НИХ СТОЯТЬ СЕЙЧАС, А! ГОВНОЕДЫ.
— Да ладно, — говорю, — она подождет.
— Ей в пять нужно быть у брата на работе!
— А ты что, таксист для нее?
— Ой, заткнись. Попросила — сделал. Мне не трудно.
В итоге, через полчаса он высадил меня у метро, и я быстрым шагом направился в Церковь. Настроение было отчаянное — этому виной были не только мои проблемы, но и каждодневная мокропогодица, и мерзопакостная слякоть под ногами. Я шел, смотрел на все это и думал о том, как же хорошо сейчас где-то на Гавайях или на каких-нибудь других классных островах, где вечно жара, серфинг и веселые лица. Кто-то сейчас сидит под солнцем, травит байки, хохочет, а кто-то расхаживает по дорогам серой Москвы, сжимая от холода кулаки в кармане. И вокруг одни постные, хмурые лица. Ты задаешься вопросом: «Где я? Почему я здесь?», а потом нечаянно заглядываешь в лужу, видишь свое отражение и понимаешь, что твое лицо мрачнее тучи, и ты ничем не лучше всех остальных. Ты часть этого брюзгливого мегаполиса.
На служение я, к сожалению, немного опоздал. Но подоспел к началу проповеди. Я тихо прошел сквозь ряды стульев и сел на свободное место рядом с какой-то бабушкой. Начал вслушиваться в проповедь, а потом отключился. Заснул. И проснулся уже под конец. Когда я ободрился и осознал, что проспал всю проповедь, мне захотелось улетучиться в пропасть, уничтожиться там и рассеяться дымом. Я понурил голову.
— Это бес тебя атаковал. — Сказала бабушка.
— Обидно до жути. — Говорю я, не поднимая головы. — Ведь я не хотел спать!
— Ну, сейчас мы будем молиться. Покайся и Бог простит.
— Хорошо. — Я посмотрел на нее и через силу попытался улыбнуться. Кажется, я был крайне уродлив в этот момент.
— Встанем и помолимся. — Сказал пастор Аркадий.
Мы все встали, воздели руки, закрыли глаза. Он начал молитву. Мы повторяли. Я повторял. А думал, идиот, совсем о другом. О том, как делают металлические ножки на стульях, на которых мы сидим. Я представил завод, какие-то машины, которые выковывают эти железки. Я провел параллель — не более. Но эти размышления меня засосали, откинув от основных. Если я пытаюсь на чем-то сосредоточиться, то получается все наоборот.
— Аминь. — Закончил пастор.
А я поймал себя на мысли, что и молитву профукал. Все профукал. Почувствовав суровый взгляд с неба, я бросился молиться, по новой, но выходило нелепо.
— Прости Боже, прости, прости, прости. — Шепотом повторял я.
Тем временем, все провозгласили манифест. С кафедры прозвучало: «Приветствуйте друг друга, и переходите в другое помещение, пейте чай. Будьте благословенны».
Я пожал несколько потных старческих десниц, выдавился из ряда и вышел в коридор.
— Адам, здарова! — Увидел меня Авель.
Он был вместе с другими ребятами. Мы поздоровались, поспрашивали как друг у друга дела, и перешли в столовую.
— Слушай, — говорит мне Авель, — мы с парнями после служения к нам домой едем. Погнали с нами?
Я сначала подумал, что не стоит ехать, ведь завтра на учебу, нужно раньше лечь. Но почему-то мне очень хотелось. Что-то меня прямо манило туда. И я согласился.

***

У пастора Аркадия и его семьи была очень милая, уютная трехкомнатная квартира на двадцать третьем этаже. Все было подобрано со вкусом. И пахло, почти так же, как и у меня дома. Семейное благовоние. Видно, что люди они были утонченные, интеллигентные и скромные. Авеля комната была обделана в морском стиле: голубые обои с якорями, часы в виде штурвала, темно-синие шторы и только мебель была цвета яркого клена, однако все очень хорошо сочеталось. Яблоко от яблони далеко не упало — он был так же весьма чистоплотным. А, может, просто убрался к приходу гостей, как это, обычно, делаю я.
— А Давид тут больше не живет? — Спрашиваю.
— Неа. — Ответил один из парней, глядя в потолок. — Он съехал где-то год назад. Пора бы уже, так-то.
— Верно… — Задумчиво выпустил я, выглядывая в окошко. — Верно…
Высота была невообразимой. Весь этот город бессознательно оказался подо мной. Все, как мурашки: куда-то бегут, едут, ползут. Я начал тыкать пальцем в стекло, представляя, будто давлю их. Но они выходили из-под моего пальца целыми и невредимыми.
— Нравится? — Прозвучал за моей спиной голос пастора Аркадия.
Я обернулся. В комнате больше никого, кроме нас не осталось.
— Высоко. — Говорю. — Красиво.
— А почему не идешь на кухню? — Удивился он. — Пойдем, перекусим.
— Но ведь мы ели в Церкви.
— Пойдем, пойдем. Только сначала вымой руки.
Нас, гостей было трое. Сидя за столом, я молчал и со скудоумным выражением лица ковырялся в еде. Аж неудобно было за самого себя. Ну, ей Богу, кусок в рот не лез. Вскоре, это заметил пастор и обратился ко мне:
— Адам, почему ты грустный?
— Ему мамин салат не нравится. — Заулыбался Авель, но в следующую секунду помрачнел, ощутив на себе строгий взгляд отца.
— Ну, просто. Много всяких невзгод, — говорю, — родители в Церковь идти не хотят, да и я…
— А что ты?
— Вроде верующий, а живу, как гад. Не могу собраться.
— Это потому что ты младенец. — Мягко улыбнувшись, заметил он.
Аркадий был настолько приятным и располагающим к себе человек и собеседником, что мне захотелось просто встать, подойти к нему и обнять. Такой искренности и в то же время сдержанности в человеке я давно не встречал.
— Что значит «младенец»? — Спросил я.
— Ну, ты ведь недавно пришел в Церковь. Ты еще не много всего знаешь, тебе нужно учиться и учиться.
— Я всю жизнь верю в Бога.
— И бесы веруют, и трепещут.
— Ну да, логично.
— Ты верил, но не посещал Церковь. Вернее, у тебя не было постоянной Церкви, ты искал, но не мог найти.
— Да, я искал.
— Ну, ты, наконец, нашел. Если человек ищет Бога, то Бог ни в коем случае не будет от него прятаться.
— Это точно. — Кивнул я, а потом, помедлив несколько секунд, возразил. — Но в то же время столько на свете людей, которые даже и не знают о Его существовании. Где-то в глухих деревнях, например. Или те, кому с детства вкладывают в голову иную религию.
Все внимательно нас слушали, переглядывались и изредка поклевывали пищу.
— Их время еще придет. — С ниспадающей улыбкой подметил пастор. — Бог никого не обделит. Он постучится в жизнь каждого, без исключения. И когда настанет судный день, никто не сможет упрекнуть Бога в том, что Он не явил Себя миру. Ибо все услышат, но не многие примут.
Я неуверенно улыбнулся и сказал:
— Вопрос исчерпан.
Мы посидели еще немного, затем перебрались в комнату Авеля. Там играли в игровую приставку, болтали, сплетничали, рассказывали друг другу разные глупые истории про университет и одногруппников. Я немного отвлекся. В компании оптимистов трудно оставаться подавленным. Это не значит, что ты становишься оптимистом тоже, вовсе нет. Просто ты всеми фибрами души чувствуешь, что твое плохое настроение здесь никому не интересно, никто этого не поймет. Волей неволей ты и сам задумываешься: «А все ли так плохо на самом деле?», затем приходишь к выводу, что все, по сути, нормально. Но это тебе не помогает. Это просто подвешивает твое состояние, переводя его в режим ожидания. Ты действуешь на автопилоте: несешь ересь, смеешься и ни о чем не думаешь. Зато потом, когда вновь остаешься наедине с самим собой, приходится снять свое настроение с режима ожидания. И тогда-то тебе становится втройне хуже, чем было. У меня много раз такое бывало. Я не люблю компашки из вечных оптимистов, нет. Оптимизм граничит с безразличием. Я так не умею, да и не хочу. Но, как правило, в этих компаниях не все люди оптимисты. Только, когда вместе. А, может, они такие же, как и я? Может, они тоже чем-то огорчены, но не показывают этого, подвешивая свое настроение в режим ожидания? Может быть. Есть и другие компании. Например, пессимисты, наркоманы или какие-то фетишисты, фанатики. Хотя, компании пессимистов бывают забавными и полезными. Ты сидишь, слушаешь чужие проблемы, успокаиваешься, а бывает, и сам что-то говоришь. Нормально, в общем.
Они все нравились мне, от них исходил свет. Их речь и мысли отличались от других людей. Они-то уже не были младенцами. Они с детства в Церкви. Я хотел быть, как они, в их компании, но понимал, что пока не дорос.
Через некоторое время к нам в комнату заглянул пастор Аркадий и поманил меня пальцем.
Я пошел за ним, прошел в его комнату. Темно-синие обои, черный стол, черная мебель, черная кровать.
— Присаживайся. — Он махнул рукой на компьютерное кресло, а сам сел на кровать. — Ну, рассказывай, что там с Софьей?
— Странно она себя ведет. У нее какие-то проблемы были. А какие — не говорит.
— Ну, не все же ей рассказывать тебе.
— Понимаю, да. Но все же… Я думал, мы доверяем друг другу.
— Адам, насколько мне известно, вы дружили с ней всего два месяца?
— Да, два месяца. Потом она уехала… — Я замолк и прикусил губу, уставившись в пол.
— А какие у тебя планы на нее?
— Хочу быть с ней. — Отчеканил я.
— Ты же понимаешь, что на все воля Божья?
— Да, понимаю. И я понимаю, к чему вы клоните. Вернее, что вы имеете ввиду. Мол, все это несерьезно, первая любовь, которая никогда не удается и все такое. Но… — Я помолчал немного, попытался подобрать слова, а затем продолжил. — Но я чувствую, нет, прямо ощущаю, что это от Бога. Что она от Бога. И все это неспроста. Да что уж там, если бы не она, я бы не сидел здесь, сейчас, не разговаривал бы с вами. До встречи с ней я был мертвецом, слонялся по пустотам своей души, вечно что-то искал и ни в чем не был уверен. Теперь же я нашел, и точно знаю, куда мне идти. Я просто плыву по течению. Однако у меня есть удивительная способность: сворачивать туда, где плавают всякие бревна и сучки. Но, думаю, это поправимо. Разве не так? Я ведь не могу сразу отказаться от всего, что меня обременяло, даже если это мелкие грешки.
— Конечно. — Он кивнул. — Это процесс. Главное, что ты пытаешься, главное, что осуждаешь свои грехи сам. Если ты признаешь свой грех, если тебе плохо от того, что ты совершил его, то Господь повременит с наказанием. Если же ты его легализируешь, то Он в скором времени обязательно объяснит тебе — то, что ты наделал, на самом деле, нелегально. Как он это объяснит? При помощи «кнута». Множество людей, когда в их жизни происходят невзгоды, сваливают все на жизнь, фортуну или собственную неудачу. Но так думают только мирские люди. На самом деле все проще. Просто на них нет Божьей защиты, и демоны свободно гадят в их жизнь. Но с верующими людьми все по-другому. Божий кнут — это не тот кнут, которым бьют родители детей. Это снятие со святого человека защиты. Насколько сильно ты согрешил, настолько Бог и попустит злые деяния демонов против твоего тела, разума и души. Но расплата приходит не сразу. Он дает шанс — время на обдумывание, которое многие, к сожалению, игнорируют. Иисус ведь был распят на Голгофе за наши грехи. Благодаря Нему, мы даром получили спасение. Господь очень милостивый.
— Я понимаю, да… А что насчет проверок?
— Когда Бог проверяет тебя?
— Да.
— Такое тоже есть. И это довольно-таки часто случается, в основном, когда человек совсем недавно встал на путь истины. Господь начинает давить на него и, опять же, попускать козни дьявола. Если человек останется с Богом, просит у Него помощи, значит, он прошел испытание. Когда я был неверующим, наша семья ни в чем не нуждалась. Мы тогда еще жили в Грузии. Я уверовал в Бога в 1994 году. И после этого наша жизнь полетела в пропасть. Конечно, в материальном плане. Жена зарабатывала в месяц семь долларов, работая врачом-гинекологом. А меня вообще сократили. Она работала там только из-за того, что иногда больные приносили ей какие-то подарки, конфеты. У нас даже на хлеб, порой, денег не хватало. Бывало, я выходил ранним утром на улицу, бродил, надеясь, что встречу кого-нибудь из знакомых, возьму денег взаймы, пойду в магазин, куплю хотя бы один памперс сыну, батон хлеба, масло и вернусь. Но сколько раз я встречал своих друзей и не брал у них ни копейки. Просто не мог и все. Меня это убивало, буквально доводило до слез. Мы стояли, разговаривали, смеялись. Я говорил, что все, слава Богу, хорошо. А потом расходились в разные стороны. Улыбка с лица слетала, я оборачивался, смотрел вслед и понимал, что струсил. И тогда я уходил дальше, ругая себя и заодно Бога. В голову ненароком пробивались мысли: «Это все началось после того, как я уверовал». Но я выдержал. Моя вера не сильно поколебалась. Да, было трудно. Да, мы голодали. Но мы вытерпели и теперь живем в достатке. Я благодарен Богу за все. И в тот момент Он хвалился мной, перед дьяволом. «Посмотри, — говорит Он ему, — что с ним происходит, но он все еще со мной!» Так что жди. За тьмой следует свет. Только, чтобы вокруг тебя было светло, ты должен сам выносить в себе этот свет — творить добро. Только такое добро, которое оценит Бог, а не так: «Кину инвалиду в метро десять рублей в стаканчик и вот оно — добро», нет. Порой, человек вообще путает добрый поступок со злым или просто бестолковым. А если ты вообще не верующий, то смысл заниматься благодеяниями? Ради кого?
— Кто-то творит добро ради себя. — Говорю. — Ради своего удовлетворения.
— Человек не может делать добрые поступки просто так. Да, многие говорят, что они это делают ради своего удовлетворения, дескать, чувствуют себя от этого лучше. Но стоит ли им верить? Конечно, нет! Это не что иное, как — вскармливание своей самовлюбленности. А что такое самовлюбленность? Для чего она нужна человеку? Не стоит много думать над этим, серьезно. Добро делается либо для Бога, либо для того, чтобы выделиться, показаться хорошим. Другого не дано.
— Вы, конечно, извините, но я с вами не согласен. Недавно был такой случай: я шел по переходу, к выходу из метро и увидел, как дедушка медленно скатывается по стенке. Вскоре он упал. Я подошел к нему и поинтересовался, что с ним случилось. Он, повернулся ко мне и сказал: «Иди своей дорогой, а!». В общем, это был просто пьяный бомж, и я пошел дальше. Но суть не в этом! А в том, что я чувствовал в этот момент. Я хотел ему помочь, потому что мне было его жалко. Я не думал о своем самолюбии или о том, как на это смотрит Бог. Мне просто стало жаль его, и я подошел.
— Ты прав. Но я говорил немного о другом. А то, о чем сказал ты, называется милосердием, жалостью или состраданием. Благо, у людей оно еще осталось.
Повисло молчание. Он смотрел на меня испытывающим взглядом на протяжении минуты, а затем сказал:
— Знаешь, мы вот с тобой беседуем. Но ведь ты должен покаяться. Ты хочешь в чем-то определенном покаяться. Потому что есть грехи, которые нужно исповедовать перед пастором. Человек, ходящий, с такими грехами… Его связь с Богом нарушена.
— Да. Я каюсь очень часто, бывает, сразу после греха. Понимаю, что не хочу грешить, но не могу удержаться.
— Так будет еще долго. Но зарождение грехов происходит в мыслях. Мы заполняем свои мысли всяким мусором. Они становятся похотливы. И отсюда появляются похотливые желания. Приведу пример. Ты сможешь добавить что-то в стакан, до краев наполненный водой?
— Едва ли.
— Вот. Мысли многих — это непонятная смесь. Там много всяких гадостей, отравы. Мысли праведника чисты. Его стакан заполнен чистой водой. Ничего больше добавить нельзя.
— Я понимаю.
— Учение — это та самая вода. Кружись вокруг учения. Проповеди, псалмы, молитва, чтение священного писания. Если ты будешь освещаться, то в твоих мыслях не будет места для всякого отребья. Освети свой ум и осветится сердце.
— Я все понимаю. Но и это трудно. Хочется, но часто так лень…
— Лень — тоже грех. С ней нужно бороться.
— А как понять, в каких грехах мне нужно исповедоваться именно перед пастором, а в каких нет?
— Ну, например блуд, убийство, прелюбодеяние, кража, ну, вот такие. Тяжкие, можно сказать.
— Ясно. И… Если я все это совершал, то как мне сейчас исповедоваться?
— Назови грехи. Но при условии, что ты осуждаешь их, ненавидишь и оставляешь.
— Да, я ненавижу, осуждаю и хочу оставить, но, знаете, кажется, что некоторые грехи я не смогу оставить. Я не хочу, порой, но делаю. Сами знаете.
— Семь раз праведник упадет, но встанет. И это имеется не определенное число. Семь — это полнота. Понимаешь? Важнее не то, что ты не падаешь, а то, сколько раз ты встаешь. Жизнь — вечная борьба между началами. Добро и зло. Ветхая природа со святой. Важна лишь только борьба. Бог видит это. Стремление, смирение. Бог смиренным дает благодать. Ты должен отложить прежний образ жизни. Это очень обширная тема, можно целую проповедь развить.
— Да, да, я все понимаю. И хочу покаяться, да.
— Хорошо. Так что ты сделал?
— Ну… Я сквернословил, скверномыслил. Даже воровал, помню, в школе…
— Адам. — Перебил он.
— А?
— Не обязательно рассказывать, как и что. Просто назови грехи. И все.
— Вообще, если так подумать, то я все заповеди нарушил.
— Мы все нарушили заповеди. Еще отроду.
— Блуд еще, ненависть, ложь. Я, наверное, из всего только не убивал.
— Ненависть — убийство.
— А, хорошо. Я курил, пил, употреблял наркотики. Наверное, все.
— Ты осуждаешь этот грех? Ненавидишь? Оставляешь?
— Да.
Тогда он встал, подошел ко мне, и мы начали молиться. Он говорил слова покаяния, а я повторял. Затем, закончив, вернулся на свое место.
— По поводу Софьи. Ваши отношения — неправильно начались. У христиан все должно быть иначе. Говоря начистоту, среди молодежи не должно быть такого термина, как «встречание». Вы не можете быть наедине до помолвки. В идеале, разрешена одна встреча, на второй ты должен уже делать предложение. Понятно, что в наше время все иначе. Но для Бога ничего не меняется. И если есть страх, что ошибешься в человеке, ты должен знать — живя по Божьим уставам, передавая все в Его руки, в твоей жизни не будет ошибок. Это рискованный шаг, знаю. И многие влюбляются рано, но нет даже условий для совместного проживания. Но есть та самая помолвка, которая позволяет вам встречаться, быть наедине и так далее. Конечно, без секса. Это только после свадьбы. Но до этого момента, вы жених и невеста. А сейчас, вы никто. Вы встречаетесь, якобы, думая, что Богу это угодно. Но в глазах Бога вы грешите. Это тот же самый блуд. Но именно сейчас, в твоей ситуации, вы даже не видитесь. Я просто рассказываю тебе, как все должно быть.
Вдруг я заметил чьи-то глаза, следящие за нашим разговором, через щелочку, приоткрытой двери. Я посмотрел на пастора, затем перевел взгляд на тайного слушателя и с улыбкой кивнул в его сторону. Дверь приоткрылась и в комнату пролезла голова Авеля. Он ехидно улыбнулся, испортив этим самым достойно-серьезную атмосферу.
— Что такое? — Поинтересовался пастор Аркадий, глядя на него через свое плечо. — Подслушиваешь?
— Не хотел вас прерывать. — Оправдался Авель. — Просто хотел кое-что сказать.
— Ну, так говори.
— Адам, мы едем в торговый центр сейчас, ты с нами?
Он приподнял брови, дожидаясь моего ответа. Кажется, ему действительно хотелось, чтобы я поехал. Я искоса глянул на свои часы. Время было позднее, пора бы уже домой.
— Я, пожалуй, домой поеду. — Сказал я, поднимаясь. — Даже не заметил, что уже ночь подоспела.
— Да ладно тебе! Домой всегда успеешь.
— Нет, нет, лучше поехать домой, правда.
— Ну, хорошо. Собирайся, мы тебя до метро подкинем.
— Спасибо.
Он вышел, снова оставив нас с пастором наедине.
— Мы не договорили. — Заметил он. — Но ничего, еще будет время.
— Да.
— Насчет Софьи не переживай. Просто помни, что на все воля Божья. Прежде, чем что-то сделать, подумай: «А как бы поступил Иисус?» Если у тебя будет такой настрой, то Бог в итоге расставит все по своим местам в твоей жизни.
— Спасибо вам большое. Этот разговор был важен для меня, серьезно.
— Жизнь для тебя должна быть — Христом…
— А смерть — приобретением. — Добавил я с улыбкой.
— Верно. — Он улыбнулся мне в ответ.
Мы пожали руки, и я вышел.
В машине очень сильно хотелось молчать, вместо того, чтобы поддерживать беседу с Даниилом и его друзьями. Еще больше хотелось слушать музыку и просто думать.
Благо меня быстро довезли до ближайшего метро, мы попрощались, и я спустился под землю, где сумел осуществить свои желания. Метро, на самом деле, довольно гадкое место, но здесь на тебя шквалом хлынут мысли о жизни, о ее конце, и о том, что будет после этого конца. Царство небесное, рай, геенна огненная, ад. Что там твориться с душами? Насколько плохо в аду? Не важно. Я туда не собираюсь. Лучше думать о том, как хорошо должно быть в Царстве небесном.
По приезду домой, я сразу же включил компьютер и зашел в социальную сеть, надеясь на обещанное от Софьи сообщение. Но его там не оказалось.
И полночи прошло без сна. Я пробовал молиться, пробовал считать ягнят, пробовал мысленно их убивать, но ничего не помогало. В итоге начал анализировать наши с Софьей отношения. И оказалось, что анализировать там, в общем-то, нечего. Мы не виделись кучу времени. У нее, запросто, могли остыть чувства, ведь влюбленность — это не только психология, это еще и химия. А в сети химии быть не может. И воздействовать на девушку, через интернет гораздо труднее, чем в жизни. «Все летит к чертям, — думал я, — все летит к чертям» — на этом и заснул. Часа в три утра.

***

Понедельник. Почему я так ненавижу понедельник? Кто-то рад ему, кто-то начинает все с чистого листа, кто-то идет на любимую работу или университет, школу, встречает там своих верных друзей или любимую девушку. Но не я. Для меня этот день — ничто иное, как начало каторги. Каторги, которую я сам и выбрал. Вернее, я попытался выбрать самое меньшее из зол, но потом понял, что ошибся. И вообще, я начал сожалеть о том, что пошел именно в этот ВУЗ. Но у меня не было другого выбора. Проклятый экзамен я написал скверно. Ну, а еще мне говорили, что инженеры, логисты, нынче, очень нужны в стране. Они получают большие зарплаты и их уважают. На тот момент мне показалось все это очень даже заманчивым. Но не сейчас, когда у меня накопилось миллиард долгов по различным предметам. Да еще и экзамены скоро. Ничего не понятно, да и не хочется понимать.
Я проснулся в одиннадцать часов. Проспал. Вышел в туалет и наткнулся на заспанную и, конечно же, озлобленную маму.
— Ты что только встал?! — Мигом взбодрилась она.
— Да… Нам сегодня… Эм… К третьей паре.
— Не ври!
— Не вру, правда.
— Ты вчера говорил, что к первой едешь!
— Мне староста позвонил и сказал, что к третьей.
— Точно?
— Да.
— Адам, смотри у меня! Если тебя выгонят…
— Да, да, да. — Я зашел в ванную и встал напротив зеркала.
Дверь открылась. Снова мама:
— Ты понимаешь, что нужно ходить на пары!? Иначе из-за этого будут проблемы потом.
— Я понял. — Сквозь зубы выцедил я. — Дай мне спокойно умыться, пожалуйста.
Она вышла. Я закрыл дверь на щеколду и внимательно уставился в зеркало. Под глазами — мешки исполинских размеров пугали, а отекшие щеки раздражали. Я включил воду и начал яростно драить свое лицо. Затем вытерся и снова глянул на себя. Ничего не изменилось. Я взял пену для бритья, встряхнул баллончик, выдавил, намазал лицо, взял бритву, подержал под ледяной водой, облокотился на стиральную машину и принялся брить щеки. «Дожил» — подумал я. — «Единственное место, где я могу побыть один — это туалет». В дверь забарабанили. Я испугался, рука дернулась, и я немного порезался.
— Выходи! — Послышался папин голос.
— Да едрить колотить! — Буркнул я, открывая дверь. — Ну, что?
— Мне зубы почистить нужно.
Он прошел, включил воду и начал чистить зубы. В ванной было очень тесно, поэтому я добрился на кухне. Пришлось выслушивать мамины нотации, но зато завтрак не пришлось готовить самому.
Уже, будучи в автобусе, сдавленный, как котлета меж двух булок, я решил зайти через мобильный телефон в интернет и самому написать Софье.
— Привет. Как ты?
Она ответила, аж спустя пятнадцать минут: «Хорошо, сижу в столовой с подругами. Они передают: «Hallo!». Я прочел и убрал телефон в карман, с мыслью: «Не буду отвечать, пока не спросит, как дела у меня». В итоге она все же спросила, но я не скоро ей ответил, дабы не показать, что слишком на ней зациклен. А вообще самое гнилое общение — это общение через интернет, даже беседа, через кабинки в отхожем месте не так отвратительно, как эти дурацкие переписки. Однако я практикую это занятие каждый Божий день.

7 глава

Дела шли неплохо, но это «неплохо» меня не устраивало, потому что раньше все было хорошо. Экзамены я еле-еле закрыл, и теперь начался период ничего-не-делания. С Софьей мы продолжали общаться на волне «влюбленных голубков», но я отчетливо чувствовал, как от нее разит холодом. И был уверен на сто процентов, что вся проблема заключается в отсутствии живого общения. У меня не получалось воздействовать на нее, плескаться своими феромонами: не мог обнять ее, поцеловать, не мог посмотреть ей в глаза и смутить ее этим, как раньше. Она была слишком далеко. Казалось, мы забываем друг друга, отвыкаем. Я не хотел этого, и тогда решил отправиться к ней в Германию. Но это был всего лишь план. Для его осуществления нужны были деньги. Но в карманах дырки. А работы я не имел. И пришлось обратиться за советом к брату.
— Где мне найти работу? — Спросил я у него, когда мы вместе завтракали.
— Ну, я в твоем возрасте искал ее на всяких сайтах. А зачем тебе работа?
— Хочу поехать в Германию.
— Зачем тебе Германия?
— Ты лучше спроси, зачем мне Россия.
— Ну, вбей в поиске: «работа для студентов», и там будет куча работы.
— Типа раздавать листовки?
— Да. Или таскать ящики. Но не советую.
— Лучше таскать ящики.
— А потом спать, в обнимку с грыжей. — Усмехнулся он.
— Раздавать листовки — это же так унизительно и скучно.
— Как и любая работа. — Он подумал немного, а затем поспешил поправить себя. — А хотя нет. У меня работа просто скучная, но не унизительная. Но в твои годы, я пахал, как проклятый. Раздавал эти гребанные листовки в адский холод, стоя рядом с чокнутой бабкой, которая орала в мегафон одну и ту же фразу: «Крео-терапии, крео-сауны! Заходите к нам в салон!» и получал семьдесят рублей в час! Семьдесят. Сейчас я бы в жизни на такое не подписался, а тогда работал и благодарил за каждую копейку. И в кафешке работал тоже. Готовил, стоял на кассе, мыл полы, драил толчки. А ты говоришь, унизительно.
— Но времена меняются. Если есть что-нибудь получше, почему бы и нет?
— Никто сразу тебя не возьмет на «получше». Я перелопатил гору говна, чтобы добраться до получше.
Я не ответил. Мы посидели пару минут, молча, а потом он сказал:
— Можешь пойти работать в Макдональдс. В тепле зато.
— Что-то не хочется. — Сказал я и ушел в комнату.
— Потому что ты зажравшийся ребенок! — Крикнул он мне вдогонку.
Я включил компьютер, открыл браузер и вбил в поисковой строке: «Работа для студентов. Неполный рабочий день. Москва». Выдало кучу вакансий, но ни одна из них не подходила мне. Ну, или я не подходил им. Либо слишком маленькая зарплата, либо условия ужасные, либо вообще попахивает надувательством. В нормальных компаниях требовались работники на постоянную основу. По началу, когда я обзванивал всех и мне задавали вопрос: «Вы на подработку?», у меня язык не поворачивался солгать и сказать, что нет. Но это по началу. Потом-то я всех начал уверять в том, что хочу работать на их работе до самой смерти и своих детей к ним обязательно устрою, и внуков, но, похоже, делал я это не совсем убедительно, ибо ни один из тех, с кем я разговаривал не удосужился мне перезвонить.
Потом у меня появилась идея, что возможно кому-то в социальной сети требуются работники, и тогда я начал искать различные сообщества, по типу «РАБОТА ДЛЯ СТУДЕНТОВ» или «ПОДРАБОТКА. МОСКВА». И там все же оказалось парочка заманчивых вакансий, и не нужно было никому звонить, достаточно было написать тому, кто выложил это объявление. Итого, я написал двум девушкам и обе попросили меня Ф. И. О. и номер телефона. Я оставил им данные и принялся ждать.
Прошел день, два дня, три дня. И я вовсе забыл о них. Потом вспомнил и снова начал искать новые вакансии. Опять не нашел. Взял тайм-аут.
— Ну, что? — Спросил брат. — Нашел работу?
— Нет. Ищу.
— А с кем ты хочешь рвануть в Германию?
— Не знаю. Наверное, с Олегом.
— А он поедет? — Недоверчиво скорчил он лицо.
— Куда денется. Он хотел отправиться в Путешествие. Хоть куда, даже в Таджикистан. Вопрос только в том — есть ли у него деньги.
— Вот именно. А их у него нет. И в итоге ты не поедешь. Вернее, может, выкопаешь какого-нибудь старого, богатого, придурошного знакомого, он поедет с тобой, и ты там подохнешь, потому что он тебя задолбает за один день. У каждого есть такой знакомый. Называется «план Б».
— Нет, уж лучше вообще не ехать, чем с кем попало. Кстати, а ты не хочешь?
— А когда ты хочешь?
— На каникулах.
— Так это ж через неделю.
— Угу.
— Ты рехнулся? Ты не успеешь заработать такие деньги.
— Попытаюсь.
Он задумчиво почесал бороду, отпил чаю, а затем медленно и величественно произнес четыре заветных слова: «Я дам тебе деньги».
— Нет, что ты. — Возразил я. — Я заработаю, все нормально.
— Слушай, это тебе подарок. Ты закрыл эту поганую сессию. Ты заслужил этот отдых.
«Отдых» — подумал я. — «Эх, родная ты моя кровь, знал бы ты, к чему я так неугомонно рвусь».
— Я ценю это. — Говорю. — Спасибо, конечно. Но сначала я должен поговорить с Олегом.
— Только его билет я оплачивать не буду. — Рассмеялся он.
В тот же день я назначил Олегу встречу. Мы пошли, по обыкновению в Макдональдс. Он был, на редкость, голодным и назаказывал себе кучу гадости, которую специально для него сварганил бедняга-таджик, приехавший сюда, в Москву для того, чтобы подзаработать немного денег, а потом вернуться к себе на любимую родину, построить там огромный дом, обложить его персидскими коврами, жениться на какой-нибудь Шукроне и построить свою собственную мечеть. Но, увы, пока ему приходиться метаться, как проклятому по кухне и варганить еду для посетителей. Он спешит, с него все льется, глаза красные, как у быка, только не от ярости, а от усталости.
Этот странный волос в картошке фри Олега меня сильно напрягал, и я решил, что неправильно это — ставить людей славянской внешности на кассу, а всех остальных сбагривать на кухню. Однако потом я понял, что ни я, ни представители Макдональдса не правы: я не хочу, чтобы мою еду готовили таджики, потому что брезгую их, а они не хотят отпугивать и злить посетителей, ставя на кассу человека не славянской внешности. А теперь появляется вопрос: «Зачем тогда брать их на работу?»
Я вытащил волос из картошки Олега, выкинул в сторону и отпил пепси, будто ничего не видел. Но он заметил и воскликнул:
— Фу, бл*ть! Какого хрена в моей еде вечно чьи-то лобковые волосы!?
Я решил не сообщать ему, кого увидел на кухне. Не стал говорить, что это таджик сделал его еду. Но он либо сам догадался, либо уже видел его однажды и поэтому незамедлительно принялся поносить беднягу:
— Эта гнилая чурка по любому даже не моется. С его сальной башки перхоть сыплется, как снег с неба. А пот льется, как из кувшина. По любому он даже не знает, что такое дезодорант! У него там, на подмышке уже все лимфоузлы полопались, сто процентов!
— Да заткнись ты уже. — Засмеялся я. — Меня сейчас стошнит.
— И эта блевота будет на его совести! — Он орал и показывал пальцем в сторону кухни. — На его совести, не на моей! Это его сранный лобковый волос у меня в картошке!
На нас посмотрели все, сидящие вокруг люди. Он заметил это, очень сильно покраснел и опустил голову вниз.
— Я громко сказал, да? — Спросил он, глядя на меня из-под красного лба.
— Да, громковато.
Через несколько секунд, все снова отвернулись, продолжили жевать и параллельно болтать. Мы были не исключением.
— Слушай, ты же хотел куда-то слинять на каникулах? — Говорю.
— Ну.
— Погнали в Германию!
— В Германию? Почему именно в Германию?
— Там же Софья.
— Ах, точно. Софья. — Ядовито выпустил он. — Из-за нее туда переть что ли?
— И не только. В Германии круто. Я от многих это слышал.
— Но основная цель — она, да?
— Да, да, да, задолбал! Ты едешь или нет?
— Сколько билет стоить будет?
— Не знаю. Сейчас тысяч десять, плюс минус две тысячи.
— Так дешево? — Выпучил он глаза.
— Ну, да.
— Но это только билет. Мы ж, если поедем, то на неделю где-то или две. Нужно будет еще тысяч десять. На жизнь и все такое.
— Итого, тысяч двадцать нужно, да?
— Именно.
— Где ты их возьмешь?
— Брат пообещал дать. Но я у него в долг возьму. Отдам потом. Обязательно. У тебя есть деньги?
— Ты сам знаешь, я копил всю жизнь.
— Да, знаю. Копил на машину.
— У меня сейчас есть двести тысяч.
— Не малые деньги.
— Но что лучше? Хоть раз в жизни выбраться за границу или купить колымагу и сидеть с придурошной улыбкой?
— Правильно мыслишь. — Хитро улыбнувшись, заметил я.
— Дай мне подумать, ладно? Так сразу дать ответ не смогу.
— Понятное дело. Подумай.

***

Через три дня мне написала одна девушка по имени Ксения, с предложением поработать на раздаче листовок возле метро. Нужно было всучивать бумажки с рекламой три часа подряд и за это мне заплатили бы полторы тысячи.
— То есть, за один час пятьсот рублей? — Уточнил я у нее. — Неплохо.
— Все еще лучше, чем вы думаете. — Пишет. — Вы приедете туда, возьмете у меня листовки, попозируете на камеру, потом три часа где-нибудь посидите, я снова сделаю фотографии и все. Вечером вам переведут деньги на карту.
— То есть, мы надуем работодателей?
— Если вам так угодно думать. Я всего лишь супервайзер, и такой же студент, как и вы. Студент может выжить, только извиваясь, как змея.
— Мне нравится.
— Что?
— Эта фраза.
Она сказала день, точное время и станцию метро, на которой встретимся.
— Окей. — Написал я. — Тогда до встречи.
— Как я вас узнаю?
— Я буду самым грустным. — Шутканул я.
— Я буду в фиолетовой куртке.
Был вторник. Два часа дня. Пока я ехал до места встречи, мысленно воссоздавал образ Ксении. На ее странице в социальной сети не было ни одной фотографии с ее лицом, поэтому она могла выглядеть, как угодно. Мне нравится, когда так. Было бы так с каждым — сначала разговариваешь с человеком, а потом видишь его лицо, тело, руки, ногти. Хотя, мне приходилось бы каждый раз разочаровываться, потому что мое воображение создает только красивые образы людей, а в реальности мне мало кто нравится. Во всем виноват телевизор.
Я вышел из вагона, встал в центре зала и стал дожидаться ее, глядя по сторонам. Вокруг было много людей с растерянными лицами, много сумок и много грязи. И от каждой, мимо проходящей девушки, я ожидал: «привет». Она опаздывала на пять минут. Десять минут. Вдруг чуть поодаль меня, низенькая девушка в темно-фиолетовой куртке облокотилась на столб и стала глядеть по сторонам. У нее были длинные, слегка вьющиеся каштановые волосы. Я стоял и смотрел на нее, как пёс, ждущий от хозяина сырокопченной колбасы. И она узнала меня, тронулась мне на встречу и улыбнулась.
— Адам? — Показала она на меня пальцем.
— Ксения?
— Да, здравствуй, самый грустный. Я тебя узнала.
— Я рад, что ты… — Не успел я договорить фразу до конца, как на станцию приехал поезд и заглушил меня.
— Что? — Переспросила она.
— Я рад, что ты не обращайся ко мне на «вы».
— Ааа.
Она засмеялась. Милый смех. Приехал поезд. Опять заглушил наши голоса.
— Пойдем, сказал я. В какую сторону выходить?
Она пожала плечами, а затем сказала:
— Ну, пошли вправо.
Мы вышли на улицу. Воздух был свеж и прохладен, снег, тот, что лежал у деревьев, блестел, как алмаз, а лед, тот, что раскатился под ногами, был засыплен землей, чтобы никто не навернулся и не сломал позвоночник. Страна заботится о своих гражданах. Круто.
Неподалеку от входа в метро стояла женщина в огромной, теплой куртке и раздавала листовки. Лицо ее было обмотано толстым шарфом. Она мерзла и переступала с ноги на ногу. Я взял у нее листовку. «Осетинские пироги». Какой идиот заставит бедную женщину стоять на морозе, ради каких-то пирогов?
— Ну, что делать? — Спрашиваю у Ксении.
Она сняла рюкзак и вытащила из него целую кипу белых листовок. На них был список разных вакансий: начиная с уборщика и заканчивая администратором, а в самом низу телефон и приписка: «Только для граждан РФ».
— Теперь просто стой и протягивай всем листовку, когда кто-то возьмет, я сразу же сделаю фотографию.
— Хорошо.
Я занял позицию и начал протягивать эти дурацкие листовки всем, кто выходил из-под земли. Люди проходили мимо, никто даже и не собирался смотреть в мою сторону. Мне стало очень гадко на душе. Я почувствовал себя плебеем. Вообще, все вокруг — плебеи, но я себя чувствовал самым главным среди всех плебеев. Потом я посмотрел на ту женщину. Она смотрела на меня отчаянными глазами. Я вернулся к работе, если ее можно так назвать: нервно протягивал эти листики людям, которые тупо, как роботы шли вперед, и думал о том, как я жалок. С другой стороны понимал, что это нормально. Совершенно нормально. Но чувствовал, что это не для меня. Вообще ни для кого.
Вдруг, ко мне подошел престарелый мужчина в пальто.
— Иностранец? — Указал он на меня пальцем.
— Нет. — Холодно буркнул я.
— Тогда я возьму. — Он улыбнулся, взял листовку и ушел.
— Сфотографировала? — Спросил я у Ксении, которая стояла в шести метрах от меня.
— Да. Продолжай.
— Черт. — Буркнул я себе под нос.
Подошел еще один мужчина с незажженной сигаретой меж губ.
— Нет зажигалки?
— Нет. — Протягиваю листовку.
Он взял, всмотрелся внимательно, а затем сказал:
— Это для всех или только для граждан РФ? — Не дождавшись моего ответа, он сам себе же и ответил, спустив глаза вниз объявления. — А, только для граждан. Блин.
Я промолчал. Он не собирался уходить. Увидел девушку с фотоаппаратом.
— Вы тут фотосессию устраиваете?
— Это мой супервайзер. — Говорю.
— Так давай сфоткаемся.
— Хорошо.
Я снова протянул ему листовку, он демонстративно взял ее и улыбнулся на камеру.
— Сколько платят? — Спрашивает. — Есть еще вакансии, а то у самого ни гроша в кармане? Вот на последние деньги купил пачку сигарет.
«Не самый лучший выбор» — подумал я.
— Не знаю. Думаю, нет. — Говорю.
— А она знает? — Кивнул он на Ксению.
— Она тоже не знает.
— Ну, ладно, побегу тогда. Удачи!
— И вам не хворать.
Я исподлобья глянул на Ксению. Она бесшумно смеялась и щечки у нее раскраснелись от мороза. Выглядела она поистине прекрасно.
— Ладно, сказала она. — Опустив фотоаппарат. — Пока хватит. Я сделала где-то пятнадцать фотографий.
— Теперь три часа «ничего неделания»? — Спросил я.
— Да, так точно.
— А ты что будешь делать?
— Ничего не буду делать. — Она улыбнулась.
Я подумал немного, затем посмотрел по сторонам и сказал:
— Не составишь мне компанию? Попьем чаю, перекусим. М?
Она не сразу ответила. Опустила глаза вниз. Засмущалась. Я уже знал, что она ответит: «да», потому что либо одной коротать время, либо со мной. Было видно — она одинока. Одиноким был и я. Такие люди притягиваются друг к другу, как магниты, но одиночество все равно не пропадает. Я проверял.
— Ну, пойдем. — Сказала она, наконец.
И мы пошли. Зашли в какую-то забегаловку. Там было пусто. За стойкой стояли две девушки в дурацких розовых фартуках и что-то рассказывали друг другу.
Мы подошли к ним, подняли голову и пробежались глазами по меню.
— Что будешь? — Спросил я, а сам подумал: «Платить за нее или нет? Если заплачу, то подумает, что это свиданье или, что я к ней подкатываю. Нет, не заплачу».
— Здравствуйте, заказывайте. — Отчеканила одна из девушек.
Я опустил на нее глаза.
— Здравствуйте.
Вернул взгляд на меню. Прошло секунд тридцать, девушка повторилась:
— Здравствуйте, заказывайте.
Я снова опустил на нее глаза. И посмотрел, как на идиотку. Ксения еле сдержала смех, опустила голову вниз и широко улыбнулась.
— Одну минутку. — Сказал я очень твердо. — Дайте нам выбрать.
Девушка кивнула. Она была тупа: лицо круглое, глаза широкие и бестолковые, куча макияжа. Это ей нужно идти туда, на мороз и раздавать эти проклятые листовки. Там ум не требуется, а для работы в кафе требуется хоть какой-нибудь интеллект.
Я взял себе капучино и тосты с ветчиной и сыром. Ксения взяла латте и какой-то тортик. Я все же решил заплатить.
— Пойдем туда. — Указал я на самый последний столик. — Сядем спиной ко всему миру.
Здесь было тускло, это нравилось мне. Я не люблю яркий свет, под ним все наши недостатки на виду. Справа на стене висела небольшая плазма, по ней крутили одну и ту же рекламу про кофе. Мы сели.
— Все три часа просидим тут? — Улыбнулась она.
— На улице холодрыга. Но если у тебя есть предложения лучше, я готов их выслушать.
— Посидим тут час, потом сделаем фотографии и разойдемся.
— Хм, неплохая идея!
Настало неловкое молчание. Это следовало ожидать. Я отпил кофе, а потом спросил:
— В каком университете ты учишься?
— В педагогическом.
— На кого?
— На филолога.
— Серьезно? И тебе нравится?
— Вполне. По крайней мере, там нет физики.
— По крайней мере, да. — Улыбнулся я. — У меня физики полно.
— А ты где учишься?
— В техническом вузе.
— На кого?
— На инженера там какого-то. Технолога, кажется.
— Нравится?
— Ни капли.
— А зачем тогда пошел? — Она искренне удивилась.
— Я не знаю. У нас в стране с выбором профессии — очень туго. Ты либо работаешь там, где тебе нравится, но получаешь гроши, и тебе перестает нравиться не только твоя работа, но и вся жизнь. Либо работаешь на тягомотной работе, но получаешь нормальную заработную плату, и хоть ты не в восторге от своей жизни, однако не хочешь хотя бы выйти в окно.
— То есть для тебя важны деньги?
— Деньги важны для всех, как бы это прискорбно не звучало. Мы сейчас сидим тут, ради денег, не так ли?
— Ну да… Ты прав. Деньги правят миром.
— Не было бы денег, люди обязательно придумали бы что-нибудь другое.
— А зачем тебе деньги? — Спросила она, но в секунду поняла, что не вежливо задавать такие вопросы. — Ой, извини, это не мое дело.
— Все нормально. Я хочу поехать в Германию.
— Германия, это классно!
Сквозь мои зубы яростно пробивался язык, он хотел рассказать ей про все на свете: про свою первую любовь, семью, друзей, учебу, про Бога. Но жизнь научила меня крепко держать язык за зубами, при знакомстве с людьми. Я от природы болтун, и раньше очень любил каждому второму вывалить свои проблемы, а затем выслушивать советы. И только недавно до меня дошло, что в итоге я всегда поступаю так, как сам считаю нужным. Тогда зачем мне с кем-то советоваться? Изливать душу — дело неплохое, даже благородное, но опасное. Если человек от природы стремиться к лидерству, то ему вообще не стоит распространяться о своих проблемах. Чем больше мы жалуемся кому-то на свою жизнь, тем меньше с нами будут советоваться. О немногословном человеке всегда складывается впечатление, будто у него и вовсе нет проблем, а если и есть, то он точно знает, как с ними разобраться. А бывают люди, которым все равно, какое они положение занимают в обществе — лидер или подстилка. У них проблем не больше, чем у остальных, но они заморачиваются с ними у всех на виду. К каждому подбегают и спрашивают: «Что же мне делать?» Такие люди просто идиоты, и они всегда несчастливы.
— Чудесная страна. — Сказал я после недолгого молчания. — Я хочу увидеть весь мир.
— А кто не хочет?
— Та девчонка, на кассе. — Кивнул я. — Думаю, она не хочет. Она хочет кушать пончики, что стоят перед ней на витрине, и желательно за просмотром любимого сериала.
Ксения слегка улыбнулась и сделала поправку:
— Мне кажется, ей такие мысли и в голову не приходили. Я иногда удивляюсь, насколько девушки бывают тупыми. А вас, парней, к таким как раз и тянет.
— Грести всех под одну гребенку — не самое лучшее решение.
— Глупых девушек легче заполучить, даже жить с ними легче, разговаривать. С глупыми девушками можно почувствовать себя умным, не правда ли?
— Глупые девушки нужны только глупым парням. И только глупые люди захотят почувствовать себя умными.
— Получается, девяносто девять и девять процентов парней — дураки? Или все люди, в целом?
Я посмотрел в окно, на женщину, которая оттряхивала свою юбку. Она здорово запачкалась, видимо ее обрызгала, проезжающая мимо машина. А на лице женщины не было ни капли эмоций, будто с ней происходит такое на каждом углу.
— Насчет всего мира, не знаю. — Сказал я, очень внимательно, посмотрев Ксении в глаза. — Я встречал много умных людей. Но насчет парней, лично моих ровесников, да, согласен. Все идиоты.
— И себя ты тоже относишь к этим девяносто девяти и девяти процентам? Или же ты — особенный? — Эпично развела она руками.
— Я не очень люблю говорить о себе. Восхвалять себя и говорить, какой я распрекрасный и не такой гад, как все. Знаешь, люди, похожие на меня, как раз и придумали критику. Критика — это одна из форм хвастовства. Ты осуждаешь кого-то и тем самым даешь понять своему собеседнику, что сам таким не являешься.
— В любом случае, ты являешься хвастуном.
— Или же брюзгой. Или как сегодня называют тех, кто всем недоволен?
— Пессимистами, нытиками.
— Наверное. — Сказал я, откусив кусок от бутерброда. — Но лично я горжусь тем, что всю жизнь бегал исключительно за умными девчонками. Однако, — усмехнулся я, — к сожалению, их ум не мешал им быть еще и полными дурами.
— Почему дурами? — Поинтересовалась она.
Ксения хотела развязать мне язык и вывести на душевный разговор, узнать хоть что-то о моем прошлом. У меня были те же самые планы на нее, и я немедленно пустил их в ход.
— Я так понял, ты не любишь мужчин? — Нагло сменил я тему.
— Почему?
— Ты назвала нас дураками. Тебя, вероятно, кто-то очень сильно обидел.
— Нет, никто меня не обижал. — Она порядочно смутилась от моего заявления и сразу же потянулась к кофе.
— Слушай, — я наклонился к ней, — ты можешь рассказать мне все, что угодно. Нам тут сидеть еще, как минимум, — я взглянул на часы, — пятьдесят минут нам еще тут торчать. Ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Что может быть лучше?
— Тебе действительно интересны чужие проблемы и переживания? — На полном серьезе спросила она.
— Это самое интересное, чем я сейчас могу себя занять. Либо, молча, сидеть тут, либо говорить о всякой чуши, либо уйти и мерзнуть на улице, раздавая листовки, ну или слушать твои истории. Последний вариант мне по вкусу больше всего.
— А почему я должна рассказывать истории, а не ты?
— У меня нет историй, меня никто не обидел. Мне нечего рассказывать.
— Адам, ты же врешь. — Сказала она.
— Ты смешно произносишь мое имя.
Она засмеялась. Я разбавил обстановку и взялся за старое.
— Колись, что парни такого плохого натворили?
— Недавно от моей сестры ушел муж. — Выпалила она. — Они два года встречаются. У него появилась другая, какая-то расфуфыренная курва!
— И все? — Я тряхнул головой. — В смысле, очень жаль, конечно, твою сестру. Как она?
— Плохо. У нее депрессия. Страшная депрессия.
— Понимаю. Но, знаешь, не все такие кретины, как бывший муж твоей сестры.
— Все парни, которых я встречала на своем пути, были невежественными остолопами.
— Боже, ничто так не ласкает уши — как, исходящая из уст девушки, профанация парней.
— Хахахаха, что? Ты точно в техническом вузе учишься? — Захихикала она.
Она мне нравилась. Яркая, добренькая снаружи, а внутри мутная и враждебная. Она готова была встать против всего мира и выстоять. В ней чувствовалась сила. Мужская, крепкая сила. Однако она не вытесняла женственную экстравагантность. Ксения была особенной, я почувствовал это сразу, как только увидел ее там, в центре зала, под землей.
— Я, иногда, мудрено говорю, знаю. — Принялся я оправдываться. — Особенно при первом знакомстве. Есть у меня такая черта.
— Тебе бы к нам, на филолога. А лучше на журналистику! У тебя неплохо получилось бы писать!
— Писать для кого-то, под руководством кого-то, писать то, что говорят, почти диктуют, о, нет — только не это. Журналистика меня не прельщает, ни капли. Она не нужна мне точно так же, как и я не нужен ей. Такой брюзга никому не нужен. А писать… Я пишу и так.
— Серьезно? И что же?
— Не смотри на меня, как на поэта. — Засмеялся я, взглянув ей в глаза. — Я пишу прозу. Обычную, мещанскую прозу.
— Ты прав, я сначала подумала, что, если пишешь, то только стихи.
— Стихи писать очень трудно. Нужно рифму сочетать со смыслом. Именно поэтому очень много стихотворений никуда не годятся. Однако их считают гениальными. — Хитро ухмыльнулся я.
— Я не верю, что это простое совпадение! — Воскликнула она.
Я вопросительно поднял левую бровь.
— Ну, ты писатель, устраиваешься на работу. Мы встречаемся и все такое.
— Ох, нет, только не говори, что это судьба. — Засмеялся я.
— Да нет же! — Она широко заулыбалась. Зубы у нее были ровные и белые, как молоко.
— А что же?
— Просто я тоже пишу! И друг мой один пишет! Даже мама пописывает.
— Ну, конечно. — Печально покачал я головой, а затем почти беззвучно добавил. — В двадцать первом веке даже какашка пишет.
— А? — Переспросила она.
— И о чем же ты пишешь, спрашиваю? — Поднял я брови.
— А я как раз пишу стихи. Но без рифмы.
— Белые стихи?
— Да, точно! — Обрадовалась она.
— Я бы с удовольствием почитал. — Солгал я.
— Я свои стихи почти никому не показываю.
Взгляд у нее сделался, вдруг, очень хитрым. Я почувствовал запах кокетства. Она хотела, чтобы я начал упрашивать ее показать свои стихи. Но мне было плевать на ее творчество. И не только на ее. Я вообще не люблю женскую писанину, будь то поэзия или проза. Я как-то раз сказал учительнице по литературе, что не люблю Анну Ахматову. Она возмутилась, спросила: «Почему же?», я спокойно ответил: «Не люблю, когда женщины пишут». Я бывал в деревне, слышал петухов, то, как они отвратительно кукарекают по утрам, но кукареканье моей учительницы было в двести раз хуже. Она не затыкалась. Ее второй подбородок ходил ходуном. Ее лицо багровело. Она называла меня женоненавистником, идиотом, бестолочем, говорила, что в будущем я, скорее всего, буду избивать свою жену. Я тогда еще не понимал, что спорить с такими, как она — бесполезно, поэтому пытался объяснить, что мое отношение к творчеству женщин никак не связано с моим отношением к женщинам, в целом. Нет, я не считаю, что место женщины — исключительно на кухне, я и не говорю, что женщина не имеет права писать. Просто лично я не люблю это. И все. Сколько раз читал — один и тот же скулеж. Как будто только ныть умеют. Но это их право.
Словом, я не стал упрашивать ее показать свои стишки, но спросил, о чем именно она пишет.
— О людях, отношениях между ними, ну и о всяком таком.
— А что ты пишешь о людях? О том, какие они прекрасные или отвратительные?
— Наверное, больше второе. Обычно, если ты любишь людей, то ты вообще ничего не пишешь. Думаю, оптимист не способен стать писателем. Если только сказки для детей писать или что-нибудь не про людей.
— Ну, сказки, правильно. Мой дедушка был пессимистом, но он все равно писал сказки. Причем, очень даже неплохие. Их печатали. Мама их нашла не так давно. Я отнес их в школьную библиотеку.
— А почему не попытались продать?
— Да ну… — Махнул я рукой.
— А о чем пишешь ты, а? — Спросила она.
— В большинстве случаев, о том, что меня волнует. А волнует меня обычно… Моя жизнь. — Ухмыльнулся я.
— То есть, все твои рассказы — о тебе самом?
— Почти никогда. Нет. Я просто пишу о своих мыслях, или пихаю героя в похожие ситуации. Иногда несколько героев — разбросаны, как мозаика. Если сложить — получусь я.
— А почему бы тебе не вести дневник?
— Дневники — для девочек. Да и зачем писать дневник, если можно написать рассказ или книгу? Вдруг, ее оценят.
— То есть, ты стремишься к славе?
— Не сказал бы, что я к ней стремлюсь. Я просто не отказался бы от нее. А кто отказался бы? Покажи мне этого идиота. Но в первую очередь я, конечно, пишу потому, что мне просто нравится писать. Для себя, так скажем.
— Ну, да. Ты прав.
Мы замолчали. Я начал доедать свой заказ. Она допила кофе. Мне уже было все равно на это молчание.
— Знаешь, — вдруг сказала она, — ты мне очень напоминаешь одного друга. Тот, который тоже пишет. Вы с ним очень похожи, правда. Он недавно закончил книгу. Думаю, тебе стоит почитать.
— О чем она?
— О любви.
— М.
— Ему двадцать один год.
— И что вся книга о любви? О том, как хорошо любить и быть любимым или что?
— Ну, сначала о любви, а потом о расставании, воссоединении и прочем.
— В общем, об отношениях.
— Да, именно. — Говорит.
— Ну, скинь мне ее.
— Хорошо!
Оставшееся время мы разговаривали о литературе, кино и музыке. Я спросил:
— Что ты слушаешь?
— Я меломан, вообще…
— Стой. — Говорю. — Ты уверена, что ты меломан?
— Ну, я слушаю всё, что понравится.
— В таком случае, ты просто человек, который ничего не понимает в музыке.
— Как это? — Оскорбилась она.
— Меломан, хех, звучит довольно-таки неплохо. Возвышено. Если ты слушаешь все подряд, то так и говори: «Я слушаю все подряд».
— Ну, а ты что слушаешь?
— В основном, инди-рок, классику.

***

Мы распрощались с ней очень тепло. Стоя на платформе, я сказал ей:
— Было приятно иметь с тобой дело, Ксения.
— И с тобой, Адам!
— Ну… До связи.
— До связи.
Я пошел в правый вагон, а она в левый. Двери захлопнулись. Я смотрел на нее несколько секунд, а потом отвел взгляд. «У меня есть Софья, — сказал я самому себе, — есть Софья…»
Деньги пришли мне на карту ровно в восемь вечера.

***

Прошло несколько дней, и она написала мне:
— Привет, помнишь, я обещала скинуть тебе книгу своего друга? Вот, держи. — К сообщению был прикреплен файл с книгой.
Я взял свой планшет и открыл эту книгу. Автор Григорий Золотухин. Книга называлась: «Живое сердце». Название мне ни о чем не сказало, кроме того, что автор долго над ним думал и в итоге назвал по-дурацки. На обложке была нарисована какая-то девушка. Все начиналось, как обычно с предисловия. В нем Григорий рассказал о том, что именно сподвигло написать его сей роман, и под впечатлением каких книг он это сделал. А книги были пошлыми и примитивными, авторы: неудовлетворенная домохозяйка, и какой-то жирный азербайджанец, пишущий от лица девушки. В общем, в мою голову сразу пришла мысль: «что человек читает, так он и пишет». Но я все же продолжил читать. Читал, читал, пытался вникнуть, но, увы, не получалось. Куча непонятных фраз и тьма цитат из других произведений. Я зевал, пропускал страницы, в надежде, что скоро наткнусь наконец-таки на начало ИСТОРИИ. Но она, кажись, была аж в середине. Лично я не люблю непонятицу. Серьезно, терпеть не могу. Так же терпеть не могу, когда авторы начинают с какого-то глупого затемнения, откуда-то из грота. Или когда они с первых строк все мешают в кучу так, что ты просто не успеваешь следить за ходом мысли, совершенно не понимаешь, куда ведет автор и что пытается показать. Или когда скачут по действиям, словно кузнечики. Книга, на мой взгляд, в первую очередь должна быть интересной, чтобы читатель мог легко все представлять в своем воображении.
Но пишут все по-разному. Каждый писака пытается ходить фертом по-своему. Но почему-то в двадцать первом веке все писатели сделались какими-то одинаковыми. Все пытаются выехать за счет пошлости, грязи или какой-то невероятной лабуды, дескать, это их фишка, стиль такой. И людям, самое главное, нравится. Они, как глупые обезьянки хлопают в ладоши и гогочут, оголяя зубы. А почему? Это все из-за пиара. Пиара высшей марки! А после этого уже и самовнушение. Знаете, если вы напишите на ста страницах подряд слово «понос» и назовете это «поносом», принесете в редакцию и заплатите за то, чтобы это сверстали, напечатали и выпустили кучу экземпляров, то издатели с превеликим удовольствием издадут это и даже начнут продавать в нормальных книжных магазинах. Ведь все ради заказчика! И я не удивлюсь, если эта «книга» станет весьма популярной, ведь обязательно найдется такой кретин, который найдет в ней скрытый смысл. Я прямо вижу, как на какой-то светской тусовке обсуждают это:
— Знаете, ПОНОС — это своего рода шифр! П — Плачь, О — Ори, Н — Нервничай, О — Омрачай, С — СЕБЯ»
А другой кто-то говорит:
— Я так не думаю. Понос, это с буффаломалгазийского языка означает: «Вы все обмануты»».
И всем это так интересно, так модно. Ладно, я все же надеюсь, что наше общество не до такой степени отупело, чтобы клевать на такой шлак. И все же сейчас много дряни среди современной литературы. Но есть и достойные произведения, куда же без них? Однако то, что я держал в руках им, видимо, не являлось. Всего там было девяносто пять страниц. Я перемотал на пятьдесят третью. И наткнулся на момент, где главный герой занимался любовью с какой-то девушкой, у которой были месячные. Я выключил приложение для прочтения книг, удалил этот файл и написал Ксении:
— Отвратительная книга.
Она незамедлительно ответила:
— Ты что, уже прочел?
— Я начал читать. Стало скучно. Я принялся перелистывать страницы. Наткнулся на мерзость и выключил.
— Ну, это его стиль, да. Но в целом, очень даже неплохо.
— Я, видимо, ничего не понимаю в литературе.
— А скинь что-нибудь свое.
— О нет.
И тут она мне скинула парочку своих стихов. Небольшие, наивные, девичьи и белые, как снег. Там было про то, как она тоскует летом и, что в душе у нее зима из-за какого-то там парня, для которого был важен лишь секс и все такое. Другие стихи тоже нудные. Сплошные девичьи слезы, мол, ты обещал быть рядом, но солгал, я курю Winston, выдыхаю дым, и бла-бла-бла, все в таком стиле.
— Ого. — Ответил я, не придумав ничего оригинальнее.
— Извини за мат. Там встречается кое-где.
— Так и было? Какой-то тип раздвинул тебе ноги и свалил? — Напечатал я. — Прости за такой вопрос.
— Да нет, нормальный вопрос. Этот тип пытался раздвинуть мне ноги, да, но я не дала.
— Правильно.
Она продолжила скидывать мне стихи, надеясь вытянуть из меня нечто иное, нежели скупое «ого». Но ее творение было пустым. После прочтения не хотелось думать о смысле жизни, даже тоскливо не становилось. Не хватало искренности. Впрочем, вокруг и так одна неискренность. В газетах и журналах ее вообще нет, в книгах — малая толика, даже в любовных письмах не много искренности. И лишь предсмертные записки пропитаны от начала и до конца невыдуманной искренностью. Тот, кто умирает, не думает над тем, что о нем подумают. Ему все равно. Вернее, он понимает, что скоро ему станет все равно, и оттого пишет все, что на душе. Мне приходилось как-то читать предсмертную записку мужа моей тети. Он обо всем там поведал, по полочкам разложил всю свою многострадальную жизнь и сумасшедшие проблемы. Помню, я тогда подумал: «Наверное, и я повесился бы».
— Знаешь, — написала она, — при помощи этих стихов ты можешь понять меня полностью. В них вся я.
«Значит, ты не такая уж и сложная. Такая же, как и все» — Написал я, но сразу понял, что слишком грубо, стер и написал по-другому: «Это хорошо, что ты можешь куда-то сливать осадок со своей души. Кто-то чинит машины, когда ему становится плохо, кто-то вышивает крестиком, а кто-то бьет по клавишам, склеивая буквы в слова, а слова в предложения».
После этого я закрыл диалог с Ксенией и глянул на профиль Софьи. Он был offline. Мы давно уже не общались. Нормально, так как раньше. Я решил позвонить ей, но она не взяла трубку.

***

В воскресенье Ксения позвонила мне и предложила выйти на работу. Так же, как и в тот раз — сфотографироваться, уйти и получить вечером деньги. Я долго колебался, но потом все же решил пропустить один раз собрание и воспользоваться случаем, подзаработать деньжат. Ехать нужно было далеко, на другой конец Москвы.
Погода была сносной, по крайней мере, не раздражала. Снег не шел, а тот, что уже имелся — не превращался в кашу, ветра особо не было, мороза тоже. Я позволил надеть себе под куртку одну лишь сорочку, дабы не зажариться в общественном транспорте.
В метро людей было мало, мне даже удалось сесть. И еще мне написала Софья:
— Привет! Телефон был выключен, поэтому я не увидела, что ты звонишь. Как дела?
Я обрадовался, написал ей целую поэму, но почему-то ее не удалось отправить. Я жал на «отправить», и выскакивала ошибка: «нет соединения». Я разозлился, как черт. И вскоре понял, что это крайне глупо. Я свихнулся. Я злюсь на интернет, я злюсь на всех подряд. Я злой.
До торгового центра, в котором нужно было встретиться с Ксенией, пришлось ехать на автобусе. Он тоже был полупустой. Я сел около турникета и уставился в окно. Одинокие облака печально проплывали мимо огромного красного мегаполиса, мимо людей с кварцевыми лицами и зарубцевавшимися сердцами, будто, подобно грифонам, искали новую жертву — не тронутую и съедобную. Автобус притормозил на остановке. По ступеньке стукнул старушечий костыль. Плотно оперевшись на него, бабушка поднялась на борт, медленно достала из кармана чуть смятый проездной билет и с трудом прошла через турникет. Она прошаркала к сидениям и расположилась напротив меня. Из-под розовой шапочки выступали серебристые локоны седины. Казалось, она вся светится. Я не мог отвести взгляда от этого молодого лица, которое спряталось за целым скопищем морщин. Она опечаленно глядела в окно, затем, почувствовав на себе чужой взгляд, плавно перевела глаза на меня. Я приподнял уголки рта, пытаясь изобразить что-то вроде улыбки, и ответ последовал незамедлительно: бабушка расплылась в улыбке, глядя на меня чистыми, невинными, почти детскими глазами. Мне на миг показалось, что этот мир засветился немного ярче.
Мы остановились на остановке. Открылись двери. Я услышал чье-то тяжелое дыхание у себя за спиной. Обернувшись, я увидел еще одну пожилую женщину, с костылем и двумя большими пакетами. Она была очень плотной и слабой. Лицо казалось невероятно измученным. Вскочив с места, я помог ей подняться и усадил на свое место.
— Сынок, можешь, пробить за меня проезд? — Попросила она, протягивая карту.
— Конечно.
Я выполнил ее просьбу и вернул карту обратно.
— Ты не у торгового центра выходишь?
— Да, у него.
— Поможешь мне выйти?
— Конечно!
Куда старики вечно ездят? Никогда этого не понимал. Но и никогда не ругал их за это. Да, они вечно занимают все места в транспорте, они страшно мешают по утрам только своим присутствием, однако они ничем не отличаются от нас, молодых. Ну, разве что они слабее и мудрее нас. А так, тоже люди. И не все же время им сидеть дома, уставившись в телевизор и ждать прихода смерти.
Мы доехали до торгового центра. Я взял бабушку под руку и повел к дверцам. Когда я помогал ей сойти на бордюр, она чуть не упала. В этот момент у меня вся жизнь перед глазами пролетела, но, к счастью, мы справились. Она поблагодарила меня, забрала пакеты и пошла куда-то вверх по улице, совсем не в торговый центр. Я постоял еще пару секунд, посмотрел ей вслед, а затем двинул к месту встречи, дабы не издеваться над своим состраданием. Но, к сожалению, на мой путь попалась еще одна бабушка. Понурив голову, она сидела посередине улицы на низкой табуретке и продавала варенье. Она была в очень легкой дубленке и обмотана тысячью шарфами, из-под которых торчал лишь один красный нос. Я быстро пробежал мимо нее. Мир вновь погрузился во тьму. Я обернулся и посмотрел на нее еще раз, затем на людей, проходящих мимо. Они ее даже не замечали. Они не замечали ее! Я пообещал самому себе, что куплю у нее варенье, на обратном пути. Но разве это облегчит ее участь? На каких-то сто-двести рублей, может.
Ксения уже была на месте, на самом верхнем этаже. Я поднялся на лифте, встретился с ней, взял листовки, принял стойку и начал позировать. Нас с Ксенией уже не смешило это глупое занятие. Нам просто было не до этого. Я был в своих мыслях, а она в своих.
— Куда пойдем? — Спросил я, когда она опустила фотоаппарат.
— Я ужасно голодна, пойдем перекусим.
Мы заказали еду, и сели за столик. Вокруг не было ни души.
— Знаешь, — сказала она, обхватив огромный бургер обеими руками, — когда у людей нет настроения, у них и аппетита, как такового нет. Но ко мне это не относится. Я наоборот еще сильнее хочу есть.
— А что с твоим настроением?
— Ты, наверное, догадываешься. Ты читал мои дурацкие стихи.
— Вовсе не дурацкие.
— Ты догадываешься…
— Из-за какого-то парня?
— Бинго. — По слогам выговорила она.
— Кто он?
— Тот, ну, чью книгу я скидывала. Ох… Я дура. Мне казалось, что он хороший, а он тоже сволочью оказался, представляешь? И вся его писанина — ничтожное дерьмо! Теперь я это ясно вижу.
— С этим я согласен. — Негромко сказал я. — Если бы его книгу напечатали, я бы кинул ее в туалет и только там бы и читал, справляя нужду. Ей там самое место. И саундтрек подходящий.
Мы доели и продолжили беседу.
— Он притворялся таким хорошим, умным, — говорит, — казалось, будто он все понимает.
— Ну, и что в итоге он сделал?
— Он оказался скотом. Жиголо.
— Ясно все.
— Гадкий… Гадкий тип…
— Я заметил одну штуку: мы — совокупность плохого и хорошего. С теми, кто нам нужен и нравится, мы поступаем хорошо, а с другими — как получится. Порой, мы и сами не замечаем, что делаем кому-то неприятно. Может, и он не заметил?
— Да только идиот не заметит. Он нравился мне. И он знал об этом. И, мало того, я думала, что мы уже встречаемся. Мы целовались.
Я кивнул.
— Верность вымирает. — Говорю. — Мы все похожи друг на друга. Мы одинаково гнусные. Мы безобразничаем, плюем в души окружающих, и не хотим, чтобы плевали в душу нам. Как глупо и подло. Мы можем простить почти все грехи самим себе, а вот чужие грехи… Есть риск, что наши дети будут еще эгоистичнее, чем мы. А, может, так было всегда. Но тогда у меня возникает вопрос: как мы до сих пор существуем, и почему Бог не стирает нас с лица Земли? — Я подумал немого и добавил. — Видимо, скоро сотрет…
— Да, это уж точно…
— Пройдет время, и ты забудешь его.
— Мне надоело вечно стараться забыть. Я больше ни с кем не свяжусь.
— И не надо. Хотя, смотря для чего тебе парень?
— Ну, не знаю. Я чувствую себя одиноко.
— Значит, это надолго. И парень не поможет.
— А у тебя есть девушка?
— Да. В Германии.
— Ах, вот почему ты туда хочешь.
— Мы давно не виделись. Чувствую от нее холод.
— Ну, да, ожидаемо.
— Может, она чувствует то же, что и я. Может, больше. Просто она молчит. Она молода, я ее первый парень. Либо она больше меня не любит, либо кто-то научил ее молчать. Может, она боится, что я причиню ей боль. Не знаю…
— Неопытная девушка — как кусок глины, тот, кому он попадет в руки, сойдет с ума, прежде чем хоть что-нибудь слепит. Я такой же была. В итоге ни один ничего толкового не привнес в мою жизнь. Каждый туда просто нагадил. И, разгребая их дерьмо, я делала выводы. Теперь я знаю, что нужно ценить, а что не нужно. Теперь, я знаю, что никому нельзя верить…
— Обидно, что большинству нужны отношения только для того, чтобы потрахаться.
— Ну, это обычно у парней так.
— Таких девушек тоже хватает.
— Не буду спорить.
— А самое печальное, что это нормально. Это нормально… А я не могу смириться с этим. Я словно еще ребенок. Ну, и пусть.
— Когда займешься сексом, станешь таким же, как и все.
— Ладно, давай не будем о сексе… — Усмехнулся я, равнодушным взглядом следя за уборщицей, которая подметала за соседним столиком.
— А что? У тебя есть какие-то проблемы с этим? — Игриво отчеканила она.
— Да. — С каменным лицом заявил я. — Большие проблемы.
Она засмеялась. В ее смехе была такая жизнерадостность и доброта, не смотря на ее жизненные неудачи. Я хотел было сказать, что ей стоит улыбаться и смеяться ежесекундно, но передумал. Комплименты — опасная штука, особенно если они направлены в сторону опечаленной девушки.
Я знаю точно, она не любила того «писаку». Она просто хотела любить. И не его конкретно, а кого угодно. Есть такой сорт девушек, к сожалению. Они гоняются за любовью и от этого их часто опрокидывают. Такие девушки — просто дуры. Но лучше уж так, чем нагуляться хорошенько, впустить в себя пол страны, а потом выйти замуж. Нет, серьезно, лучше выйти замуж, как можно раньше, раз ты чувствуешь, что тебя тянет к блуду. Лучше вот так вот, как стрекоза летать по всему белому свету и искать свою «судьбу», чем просто лечь на кровать, раздвинуть ноги и повесить на себя табличку: «открыто». Просто эти вечные ищейки не должны выдавать себя. Им не стоит показывать, что они хотят мужчину. Это так отвратительно, ей Богу. Ведь, если свяжешься с такой, то тебя будут одолевать мысли, что это запросто мог быть кто-то другой. Такая девушка влюбляется не в определенного человека. Она влюбляется просто потому, что он парень. Что может быть непривлекательней, чем девушка, ищущая себе парня? Эх. В нас, на самом деле, столько любви. И мы не знаем, куда ее деть.
Так куда же все спешат? Куда я спешу? Но я влюбился в Софью не потому, что она красива, не потому что умна, не потому что она понимает меня. Я влюбился в совокупность. Я влюбился конкретно в нее.
— Знаешь, что действительно трудно? — Спросила она.
— М?
— Стать безразличной сукой.
— А зачем? — Любопытно подняв брови, спросил я.
— Не знаю, так легче жить.
— Зачем жить, если на все плевать?
— Ну, не на все плевать, а…
— А лишь на самое главное. — Устало вставил я. — Не брать во внимания чувства, зато размышлять часами над тем, каким лаком покрасить ногти. Ты всерьез думаешь, что есть люди, которым все безразлично? Нет. Просто кто-то об этом говорит, а кто-то молчит, зато потом рыдает в подушку. Люди, утверждающие, что любви нет — ошибаются. Они и сами об этом знают, просто однажды их обидели, и им пришлось ляпнуть, что любви в мире нет. Но это не так… Любовь существует. Как и ее срок годности.
— Хочешь, сказать, что любовь живет определенное время?
— Простая, мирская любовь живет недолго. И лишь агапэ существует вечно. Посмотри на верующих. Истинно верующих. Они вместе до конца дней. Почему? Потому что им нельзя разводиться? Или потому что они привыкли? Нет, их любовь ежедневно подкрепляет Бог. Это работа троих. Без Бога ничего не получится.
— Так ты верующий?
— Ну да. — Улыбнулся я. — А ты думаешь, мало верующих в мире?
— Я просто не понимала до сих пор, в чем подвох…
— Подвох?
— Ну да. Ты, вроде, такой весь правильный. Я думала, что ты либо искусно врешь, либо… Либо не знаю. Но теперь знаю.
— Теперь знай, да. — Засмеялся я. — Ты можешь придти как-нибудь к нам в Церковь. Я и сам туда с недавних пор хожу.
— В Церкви мне становится не по себе.
— А в каких церквях ты бывала?
— Ну, православных.
Я вздохнул.
— Ничего не имею против православия, но такое возможно. Мне тоже там было не по себе. Я правда был всего в нескольких. Но туда, куда я хожу сейчас. Там мне очень хорошо.
— Я подумаю, ладно? Не буду обещать.
— Никому ничего не обещай, если есть такая возможность.
Я вспомнил ту бабушку, сидящую перед торговым центром. Я же пообещал самому себе, что куплю у нее варенье. Себе обещать можно. Наверное.
— Давай сделаем еще пару фотографий и разойдемся? — Предложил я.
— Так скоро? Не хочешь еще посидеть, отдохнуть?
Вдруг, в моей голове проскочила свихнувшаяся предательская мысль: «Вот сидит она передо мной, изливает душу, хочет любви и верности. Она рядом. Она, скорее всего, чиста телом, но изношена душой. Но это ничего. Это даже к лучшему… А Софья далеко… И с каждым днем, кажется, становится все дальше…», но я вовремя себя остановил. Скомкал эту абстрактную идею и выкинул в воображаемую мусорку. Нужно было убираться. Срочно.
— Я договаривался с братом встретиться, — я взглянул на часы, было полседьмого, — в семь, ему нужно помочь.
— А, ну ладно. — Огорченно опустив глаза, сказала она.
— Пошли, сфотографируешь меня.

***

Когда я вышел из торгового центра, то обнаружил, что бабушки больше нет. Я опоздал.

8 глава

Билеты были куплены на первое февраля. Москва — Франкфурт. Обратно — восьмого числа. Олег задавал слишком много вопросов, на которые я не имел точных ответов. Каждый раз я говорил одно и то же: «Доверься мне. Вместе мы справимся со всем», а он: «Я понимаю, что ты едешь к Софье. Но я-то к ней не еду. Я еду на отдых! Поэтому я хочу знать точно, где мы будем жить, кто нас встретит и так далее». Переживание — это нормально, но можно узнать все и самому, забронировать номер в гостинице и даже выбрать заранее места в самолете. Но он все это взвалил на меня. Люди безумно любят напористо требовать от тебя то, что, вполне, могут сделать сами.
Я рассказал пастору Аркадию о том, что лечу в Германию, на что он ответил:
— Все из-за Софьи?
— Да… Я должен ее увидеть. Я не понимаю, что происходит.
— А есть какие-то догадки?
— Ну, мне кажется… Кажется, что у нее ослабели чувства. Это странно, конечно. Или нет. Но почему у меня не ослабели? Я в шоке от самого себя. Я сумел сохранить эту влюбленность, понимаете? И кажется, смогу еще вечность ее хранить.
— Если так оно и будет, Адам, то ты должен найти в себе силы и принять это. Чувства движут тобою. Это неправильно. Ты сам должен управлять своими чувствами.
— Конечно, я все понимаю.
— Бог лучше тебя знает, что нужно, а что нет. И если у Него другие планы на тебя и на нее, то хоть что поделай, не сбыться этому.
— Я понимаю. Поэтому я лечу туда, чтобы поставить точку, раз и навсегда.
— У меня было много проблем в жизни, сам знаешь. Но сейчас я научился с ними бороться. Каждый раз, когда что-то случается, я говорю самому себе: «Эй, ну и что? Ты что Бога потерял? Он отвернулся от тебя? Нет! Он с тобой, а все остальное — не важно». Ты, как, согласен со мной?
— Я согласен с вами.
— Ты мне нравишься, Адам. Честно. Ты пришел сюда совсем младенцем. Ну, младенцем во Христе…
— Да, мне уже знакомо это выражение. — Улыбнулся я.
— Так вот сейчас, я чувствую, что ты намного возрос в духе. Ты принимаешь все, это хорошо. Ты, как губка. В жизни быть губкой — не самая лучшая идея. Но для христианина важно быть послушным своему пастору. Я вижу в тебе послушание.
— Не смотря на то, что во мне дух противоречия.
— Это все составное твоей не распятой ветхой природы. Но ты на правильном пути, попытайся с него не сбиться. Тебя еще ждет возвращение к истокам. И как написано в Евангелии от Иоанна, в четырнадцатой главе: «Я иду приготовить место вам. И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтоб и вы были, где Я».
— Я надеюсь, что не собьюсь. Постараюсь…
— Ты ей хоть сказал, что приезжаешь? — Спросил, вдруг, он.
— Нет, хочу сделать сюрприз. Ну, или наоборот, хех.
— Рискованно.
— Билеты уже куплены.
— А где ты будешь жить?
— Я с другом лечу. Что-нибудь придумаем.
— А кто встречать вас будет?
— Поймаем такси.
— Ну, ты и даешь, Адам. Хорошо, что я спросил! Я позвоню пастору, туда в Германию, попрошу, чтобы послал за вами человека.
— О, не стоит беспокоиться! Мы и сами справимся.
— Нет, нет. Кто так вообще делает? — Возмутился он. — Едете непонятно куда… Там добрые люди, они рады будут вам послужить.
— Спасибо вам огромное.
— Да нет проблем.
— Только… Можете попросить их, чтобы они не говорили Софье.
— Я все передам. — Улыбнулся он. — Не переживай.
Я готов был расцеловать его в тот момент. Впрочем, как обычно. Иногда, бывает, смотришь на хорошего человека и думаешь: «Эх, был бы я таким же добряком», а потом вдруг впадаешь в недоумение — а что, собственно, мешает?

***

На часах было 18:00. В одной руке билеты, паспорт и шапка, в другой огромный чемодан. Мы с Олегом все-таки вступили на борт самолета. Улыбчивые стюардессы, и бодрые пилоты хором проговорили нам: «Здравствуйте». Одна из стюардесс указала рукой вправо, говоря:
— Проходите, пожалуйста. Занимайте свои места.
Центруясь между рядами, я вез чемодан, задевая локти и выставленные ноги, уже сидящих людей. Передо мной было много народу и все они, вдруг, остановились. Образовалась пробка. Не прошло и секунды, как запахло скандалом. Я наклонил голову влево, чтобы посмотреть, что там такое произошло. Оказывается, один мужик пытался запихнуть свою ободранную дорожную сумку на верхнюю полку, но ничего из этого не выходило, она была слишком большой. А рядом другой низкорослый дядя никак не прекращал возникать:
— Это мое место! Мне куда чемоданы ставить-то?
А тот огрызался:
— Да подожди ты! Не видишь что ли? Застрял!
К ним подключились другие пассажиры, и тоже начали выражать свои недовольства. Сзади пыталась пролезть стюардесса, она с легкостью обошла Олега, но перед ней встала серьезная ограда — мой чемодан. Синий, неприлично огромный чемодан. Молча, с улыбкой на лице она пыталась пролезть через него и меня. Но мы оба понимали, что из этого ничего выйти не может. Поэтому я напряг все свои мышцы и перевернул его, немного освободив ей места. Она с треском пролезла через нас, и я с облегчением вздохнул. Через минуты три, движение продолжилось. Слышались восклицания и похвалы в сторону стюардессы:
— Ох, как легко она подняла его. — Говорила одна из сидящих.
— Да бабы сильнее мужиков стали. — Подхватила другая.
— Ничто так не сближает людей, как общее недовольство. — Сказал я Олегу, через плечо.
Наконец-то мы подошли к своим местам. Три сиденья. Я сел к окну, сразу пристегнул ремень и откинулся на спинку.
— Ты ведь первый раз летишь, да? — Спросил я у Олега.
— Да.
— Боишься?
— Немного. Но мне очень интересно. Не терпится взлететь.
— А я, пожалуй, попытаюсь вздремнуть. Я не особо люблю все эти перелеты.
Я глянул в окошко. Сквозь темно-серые мятежные тучи пробивался мелкий тоскующий дождь. Москва не хотела нас отпускать. Она полюбила нас и поэтому оплакивала, не зная, что мы еще вернемся. По секрету говоря, я тоже ее полюбил, хоть и вечно ее ругаю. Улетая из одной страны в другую, мы ошибочно предполагаем, что там нас ожидает счастье. Но это не другая планета. Это все та же Земля. С теми же людьми. И ты все тот же кретин…
Не успел я прикрыть глаза, как услышал:
— Ээм, кажется, вы заняли мое место.
Я открыл глаза и увидел толстого лысого мужика, который пронзающим взглядом бурил Олега.
— Извините. — Говорю. — Можно мы так посидим? Мы просто вместе и…
— Нет, простите, но нет! — Возразил он своим козлиным осиплым голосом. — Не положено так. — И стоит. Руки в боке держит.
Мы с Олегом переглянулись, затем я очень враждебно посмотрел на мужика. Из его огромных ноздрей выбивался целый луг седых волос. На глазах у него были громоздкие очки с толстенными стеклами. Его нижняя челюсть постоянно была в напряжении. Когда он ее расслаблял, сквозь пухлые губы пропихивались передние заячьи зубы. Они были желтыми, как у верблюда. «С таким существом лучше не спорить» — подумал я. — «Не дай Бог укусит и занесет какую-то инфекцию, от которой я умру».
— Ладно, говорю. — И обращаюсь к Олегу. — Давай, уступи ему. Я все равно буду спать все время.
— Я охереваю. — Отчебучил он и встал.
Мужик пролез и плюхнулся рядом со мной. Я вновь закрыл глаза и, наконец, у меня получилось немного задремать. Но вскоре какой-то мерзкий звук пробудил меня. Я посмотрел на своего соседа. Он сосал конфету, которую раздали для того, чтобы не закладывали уши.
— На, — сказал Олег, протягивая мне две конфетки, — я тебе тоже взял.
— Спасибо.
Я, не отрывая взгляда, смотрел на этого дылдака, слушая его гнусное плямкание. Конфета передвигалась в его рту с огромной скоростью, ударялась о зубы, тем самым, выдавая звонкий стук. Потом он тормозил ее, выделял слюни, глотал это, и по новой устраивал гонки у себя во рту. Помимо этого, я заметил, что мне мешает еще кое-что. Сзади сидящая девушка и ее новый знакомый. Я повернулся, делая вид, что смотрю, где там туалет. Мельком пробежался по их лицам и сел правильно. Он был темноволосый, квадролицый и с густой щетиной. Очень напомнил старину Сергея Довлатова. Его собеседнице было лет тридцать. Она пыталась задержать быстрый процесс старения. На лице были неровности, морщины, и все это усыпано пудрой. Форма лица у нее была ничего, тело тоже, вроде, в порядке. Но кожа выглядела плохо и старо. Даже жаль ее стало. Но в целом она была симпатичной. Но это не важно. Просто они оба не затыкались. Особенно «Довлатов». Рассказывал ей там всю историю своей жизни, в красках. Хоть бери и записывай. Я по началу слушал его истории, как он в консульстве Израильском работал и так далее, но потом перестал. Просто начал смотреть в окно и думать. Однако сквозь мысли слышалось гнусное плямкание. Я повернулся и снова посмотрел на мужика, а он на меня. Еще одно пронзительное и, казалось бы, специальное *ПЛЯМК*. Мне захотелось ему врезать. Я глянул на его ноги, обтянутые дешевыми брюками. На них лежали три фантика. «С таким запасом, он всю дорогу будет гонять по полости рта эти поганные леденцы» — подумал я. *ПЛЯМК*.
— Можно я выйду? — Привставая, спросил я.
Он, молча, встал и выпустил меня.
По пути к туалету, я пробежался глазами по всем пассажирам. Было много немцев, но русских было больше. Пропихнувшись в туалет, я обнаружил, что там нет света. Я вышел и обратился к стюардессе.
— Извините.
— Да?
— Тут нет света.
В ответ она протянула мне фонарик и обдала фальшивой улыбкой. Я криво улыбнулся.
С фонариком справлять нужду в туалете — не каждый день такое приходится делать. Да еще и в самолете. Я, в общем-то, не очень хотел, просто нужно было отдохнуть от этого дядьки. Вечно рядом со мной кто-то чавкает. Везет мне на таких.
Я навел свет от фонарика на зеркало, уставился на себя и пораскинул мозгами. Могло бы мне и больше повезти с физиономией. Но кто определяет красоту? Мир отравлен образами. И возможно все это идет с детства, из мультиков. Когда нам показывают худых нарисованных красавиц и мускулистых смазливых денди с широченными плечами, до невыносимости узкой талией и квадратными челюстями. Лично я отравился именно из-за этого, более чем уверен.
Я решил, что пора прекращать смотреть на себя в зеркало и гневить Бога. Сполоснул руки и вышел.
— Спасибо. — Сказал я стюардессе, отдавая фонарик.
— Пожалуйста, займите свое место, мы входим в зону турбулентности.
Как только я плюхнулся на сиденье, мы вошли в ту самую зону. Мне нравится, когда самолет трясет. Вокруг все начинают потеть, нервничать, а я расслабляюсь. И почему-то уверен в том, что мы не упадем.
— Вы знаете, что вероятность того, что мы рухнем один на миллион? — дрожащим голосом спросил у меня дядька.
Я обдал его пренебрежительным взглядом и усмехнулся. Сидит и трясется, как студень, впившись в подлокотники.
— Конечно-конечно. — Успокаивал я его. — Не переживайте.
— А кто переживает? — Возмутился он. — Я думал, это вы переживаете! С таким видом сидите, будто гроб выбираете.
— Хорошо. — Кивнул я.
Затем наклонился к Олегу.
— Эй, дружище, как ты там?
— Нормально. А всегда так трясет?
— Да, не волнуйся. Бывало и хуже.
Через минут пятнадцать начали разносить еду. Считается, что еда на самолете пересолена и если ее попробовать на земле, это почувствуется. Подошли ко мне. Я встал перед выбором, что брать: рыбу или мясо? Взял мясо, а из напитков: томатный сок. На высоте, томатный сок считается, на редкость, вкусным. Потом я увидел, что все берут томатный сок и расстроился из-за этого. Чавкальщик жевал в своем репертуаре. «Довлатов» даже во время еды повествовал соседке о своей, по его мнению, интересной жизни. А от нее слышалось лишь скучающее: «угу». Мясо было резиновым и каким-то пустым, все остальное будто пластмассовое. Только маленький кекс был приятен на вкус.
После еды, стюардессы прошли по рядам и забрали пластмассовые формы для пищи.
Дядька рядом сказал мне:
— Вот это задница, да? Я б ей засадил!
Я глянул на него удивленно-смеющимися глазами, а затем на Олега. Он начал бесшумно хохотать.
— Вы ей понравились. — Говорю. — Думаю, стоит предложить ей пройти в туалет.
— Позвать ее в туалет? — Заулыбался он.
— Да. А там делайте с ней, что хотите!
Он понял, что я над ним издеваюсь, поэтому засмущался и заткнулся. Вернее сначала, что-то буркнул, а потом замолк. Озверел он, видите ли, под конец жизни. Прямо самец. А стюардессы были так себе, на троечку. Это в фильмах они модельной внешности, с пышным бюстом, а в жизни редко попадаются такие.
Через полтора часа мы приземлились. Все хлопали, радовались. Летели мы часа три, может, три с половиной. Скучный полет. Впрочем, как всегда. Все сразу подскочили, начали вытаскивать свои чемоданы, хотя по громкоговорителю передали, что пока лучше оставаться на местах. Но люди до безобразия нетерпеливы. Нас минут пятнадцать не выпускали, и эти дураки со своими чемоданами все это время стояли. Еще и возмущались.
— Бывали уже в Германии? — Спросил дядька.
— Нет. — Резко ответил я.
— О, двинулись, вроде. — Заметил Олег.
Мы достали чемоданы и, наконец, выдавились из самолета. Зашли в аэропорт, вместе с толпой, прошли через все «проверки» и убедились, что очень слабо владеем английским языком.
Нас встречал мужчина лет пятидесяти пяти, с прической, как у Майкла Карлеоне и бородой, как у спартанца Леонида. Он держал табличку: «АДАМ КНОСПЕ!»
Мы подошли с широкой улыбкой на лице.
— Это я! — Говорю.
— О, здравствуйте! — Он крепко вцепился в мою руку и принялся ее трясти. — Добро пожаловать в Германию! — Говорил он очень отрывисто и с акцентом. — Меня зовут Раингольд Зингзмольд!
— Ого, у вас интересное имя.
— Дождь и золото! Так, — он отпустил мою руку. Глаза у него были темными, но сияли, как алмазы, — вы Адам, верно? А вы… — Он посмотрел на Олега.
— Меня Олег зовут. — Басом проговорил тот. — Очень приятно.
— Взаимно!
Они обменялись рукопожатиями, и мы пошли к выходу.
— Погода у нас замечательная! — Сказал Раингольд, когда мы вышли на улицу. — Знаете, и не жарко, и не холодно. Идеально, как по мне. Раньше, в юношеские годы я любил жару, но сейчас состарился и люблю больше даже холод.
Он мне сразу понравился. Искренний человек. Конечно же, верующий.
Я взглянул на небо. Оно было усеяно светозарными звездами. Луна была большой и яркой. Воздух свеж и ароматен.
Мы подошли к черной тойоте сиене.
— А вот и моя ласточка! — Воскликнул он.
— Хорошая машина. Люблю тойоты.
— То же самое. — Он открыл багажник и, как волейбольный мячик подкинул мой тяжеленный чемодан. — Я мог бы взять ауди, у одного моего знакомого, который на заводе работает. Но не стал. Цена была неплохая. Очень даже. — Он взял чемодан Олега и плюхнул его поверх моего. — Но я всю жизнь ездил на тойоте, понимаешь? И не собираюсь ей изменять.
Мы завалились в машину. Я сел вперед. Раингольд завел двигатель.
— Нужно уезжать, время стоянки кончается. — Сказал он.
— Мы немного задержались.
— Так всегда с этими перелетами. Кстати, забыл спросить, как вы добрались?
— Очень даже хорошо…
— Нужно будет позвонить Аркадию, а то он переживает, наверное.
— Ох, спасибо, что приехали за нами. — Опомнился я. — Честное слово!
— Да ну, что ты. — Отмахнулся он, улыбнувшись. — Я делаю это, как для Бога. Конечно, мог бы послать своего помощника, но Аркадий сказал, что ты тут по особенному делу и никто не должен узнать, что ты прилетел. — Он ехидно взглянул на меня. — Поэтому я решил приехать сам.
— Хех, да, так и есть. Но вообще мы приехали просто отдохнуть.
— Ты, конечно, его извини… Но он рассказал мне про Софью.
— А, да ничего. — Нервически махнул я рукой. — Главное, чтобы она не знала. Хочу сделать ей сюрприз.
Мы тронулись с места.
— А кем ты ей приходишься?
— Я? — Во мне затанцевало смущение. — Я ее друг. Хороший друг…
Мы проехали через шлагбаум. Олег, молча, смотрел в окно. Иногда я оборачивался, смотрел на него, и мы смеялись, но беззвучно. Даже не улыбались. Мы смеялись одними глазами. Так умеют только хорошие друзья. Глаза могут полностью заменить речь. Многие люди недооценивают свои и чужие глаза. Я это давно заметил.
— Он мне особо ничего не рассказывал про ваши отношения. — Сказал Раингольд, выезжая на шоссе. — Но я так понял, что там, в Москве вы встречались, верно?
— Да. Все верно…
— А когда она улетела? Вы о чем договорились?
— Ну, мы договорились ждать друг друга. Вот и все. — Я помедлил немного, а затем добавил. — Это все звучит очень по-детски. Любовь на расстоянии не возможна. Да и вообще, мы плохо друг друга знали. Вернее, я чувствовал, что многое о ней знаю. Я чувствовал, что это судьба, понимаете?
— Это и была судьба. И сейчас судьба продолжается. — Сказал он, на полном серьезе. — Богом предначертанная. То, что она попалась на твоем пути — это неизбежная часть твоей жизни.
Я чуть не спросил: «К чему вы клоните?», но потом понял, что это слишком грубо и не уважительно. Поэтому заменил на:
— Это точно.
Дорога была гладкой. Скорость не ощущалась. Мы словно летели, а не ехали. Никаких выбоин, неровностей, никакой грязи. Просто идеальная прямая дорога, четыре полосы, и считанные единицы машин. Мы мчались сто восемьдесят километров в час. Приветливое немецкое небо, со всеми своими телами, точно темной лошадке, не успевало за нами угнаться. Всадник, спустившийся с эмпирея, подстегивал и подстегивал. А Раингольд невозмутимо смотрел прямо, доводя свою «ласточку» до двухсот километров в час. Не успел он сказать: «На такой дороге грех не ехать быстро», как в лобовое стекло просочился ярко-красный луч и мигом исчез.
— Ах! — Вскричал он. — Вот и догонялся!
Раингольд начал сдавать скорость.
— Что это было? — Спросил Олег.
— Нас сфотографировали. Двести километров в час! Возможно, лишат прав.
— Серьезно? — Испугался я, осознав, что это все из-за нас.
— Или штраф. Ну, ладно. Я виноват.
— У вас тут так строго?
— Еще как! Это Германия. Она буквально держится на строгости. Без строгости все рухнет. Или просто станет, как у вас, в России.
Я почувствовал затылком, как напрягся лоб и глаза Олега. Он не любит, когда трогают его страну. А мне все равно. Это глупо — видеть только хорошее или только плохое. Нужно иметь справедливый взгляд.
— У нас таких штук нет… — Говорю. — Чтобы прямо лазером светили.
— Ну, у вас просто фотографируют и все, а тут еще и дают об этом знать, чтобы не было потом неприятной неожиданностью.
Я замолк, Олег просто продолжил молчать, а на Раингольда напала дикая тоска. Когда с человеком происходит что-то плохое, и ты хочешь его как-то поддержать, самый лучший способ сделать это — закрыть рот, да покрепче. Однако меня мучил вопрос: «куда же мы все-таки едем?». Я не люблю ни от кого зависеть, и я очень надеялся, что мы едем в какую-нибудь гостиницу, а не в гости к Раингольду или еще кому-нибудь. Мне не раз приходилось жить у кого-то в гостях, и я сделал вывод, что это весьма некомфортно. Во-первых, приходилось каждый день рано просыпаться, потому что мне всегда попадались такие хозяева, которые ложились в девять, а просыпались в шесть. Во-вторых, вечные проблемы с душем. Ну, и куча других не особо приятных мелочей.
— В какую гостиницу мы едем? — Выпалил я.
— Она находится в очень тихом месте, рядом с небольшим лесом и озером. Дешевая, но достойная. В Орингёне.
Я вздохнул с облегчением.
— А адрес Софьи вы дадите мне? Или как до нее добраться?
— Я дам вам свою старую машину и карту. На ней нарисую, как добраться до нее, до магазинов и до Церкви, если захотите придти.
— Спасибо вам огромное. Вы…
— Не стоит благодарностей, Адам. Ты мой брат во Христе, я обязан тебе помочь. — Щедро улыбнулся он.
Я расслабился. Его огорчение по поводу превышения скорости будто и вовсе исчезло. Христианский оптимизм. Я никогда не понимал оптимистов. И вообще подозреваю, что их не существует. Бывают глупцы или же счастливчики, у которых жизнь сложилась наилучшим образом. А бывают просто притворщики, которые у всех на виду кукарекают о том, что они оптимисты, а ночью, ложась в кроватку, продавливают подушку своим рыдающим лицом. Но я верю, что есть христианские оптимисты. Вернее, каждый раб Божий должен быть таков. Земные проблемы перестают волновать человека, которому Бог пообещал место в Царстве Небесном. Я хотел бы так научиться, но я слишком много думаю и переживаю.
В россыпях тысяч звезд, на немыслимой высоте я, как в детские годы, пытался высмотреть рай.
Стало совсем темно, голые, рыхлые пашни с ветряными мельницами и громадными стогами сена терялись в ночной краске. Фары разбрызгивали яркий свет на гладкую дорогу. Ощущалось какое-то трепетание. Нет, скорее волнение. Подумать только, я был так близко к своей возлюбленной. Не успел я, как следует подумать о Софье, как Раингольд выпалил:
— Софья хорошая девушка… За все это время я убедился, что она лучше многих. Она чистая, непорочная девочка. На нее тут прямо охота началась.
— Что? — Испугался я. Мое сердце вмиг заколотилось, как сумасшедшее.
— Ну, за ней один парень ухлестывает. Он сын Анди и Жанны. Ну, это служителя в Церкви. Вроде, неплохой парень, иногда приходит к нам. Но водится с каким-то отребьем.
— Он ухлестывает за ней? — Голос у меня дрожал, как студень. — А она что?
— Я не знаю, Адам. Просто… — Видно было, что он изо всех сил пытался до меня что-то донести, но по каким-то причинам не мог. — Они общаются вроде. Я не знаю, он почти не ходит в Церковь, а у нее я не спрашивал ничего. Родители рассказывали, что они ходили в кино.
— Они ходили в кино… — Ошеломленный этой новостью, я скатился вниз, по сиденью и уставился вперед, вдоль дороги, поникшими глазами.
Я почувствовал себя шариком в виде маленького человечка, который клоун специально для нее скрутил, нарисовал глаза, рот, нос, а потом нагнулся и с щедрой улыбкой на лице торжественно вручил ей меня. Я шарик, который сдулся.
— Ну, может, они просто, как друзья сходили. — Послышалось где-то в дали от Раингольда.
В следующую секунду я ощутил тяжелую руку Олега на плече. Он подбадривающе похлопал меня и откинулся обратно. А в моем мозгу в это время пульсировал один и тот же вопрос: «Что за гадство? ЧТО ЗА ГАДСТВО?», в итоге я не сдержался и озвучил его:
— Что за гадство? — Но оно прозвучало не так оглушительно и злостно, как в моей голове.
— Да не пори ты горячку. — Сказал Олег. — Ну, пошла она с каким-то чудиком в кино. Может, скучно было.
Раингольд усмехнулся и боковым зрением посмотрел на моего лучшего друга.
— Он прав, конечно. Но даже если и не так. Адам, она молода…
— Я просто… — Сказал я, сжав кулаки. — Я просто не могу понять, как я умудрился так сильно полюбить человека, с которым провел так мало времени. Я был уверен в ней на сто процентов.
— Зря я это сказал, конечно… Может, там все по-другому. Не делай преждевременные выводы.
Меня распирало на продолжительный, горький монолог. Но при помощи огромной воображаемой метлы я смел все свои силы в одну большую кучу и заставил себя замолчать. Так и промолчал до самой гостиницы. Вернее, мы это просто замяли, и говорили на общие темы. Оказывается Раингольд пастор поместной Церкви. Как я раньше не догадался?

***

Мы съехали с шоссе, дорога спиралью поднималась вверх. Наконец, мы въехали в город.
— Это Хальброн. — Сказал Раингольд.
Ничего особенного я не заметил. Чуть уютнее здания, чем в Москве, но очень скромные и низкие, а так же куча интересных магазинов.
Мы проехали через весь город, дорога вела в перелесок. У самого его начала цепочка фонарей кончалась. Раингольд включил дальний свет.
— Жуткое место. — Сказал я.
— Когда светло, здесь очень красиво.
— Не сомневаюсь.
Деревья спали. Все спали. А мы ехали прямо. Потом свернули направо. По правую руку была поляна, а слева забор, а за ним стоянка для микро-автобусов. Там их был целый рой. Во многих горел свет.
— А что они тут делают? — Спросил Олег.
— Живут. — Ответил Раингольд. — Это своего рода городок для микро-автобусов. А вон и гостиница.
Мы проехали через ворота, и я увидел небольшое бежевое здание с четырьмя балконами. Это и была наша гостиница. Вдруг, я услышал лай собаки. Он приближался к нам. Вскоре я увидел животное — здоровая овчарка.
— Олег, не бойся. — Сказал я саркастическим голосом.
— Блин! — Испугался он. — Что она тут делает?
— Не бойтесь. Ее выпускают на ночь просто. Поздний же час. Секунду. — Раингольд достал телефон и начал кому-то набирать, а после того, как взяли он принялся громко разговаривать на немецком, потом положил трубку и сказал. — Сейчас за нами выйдет хозяин.
Не прошло и минуты, как из стеклянных дверей вышел худощавый усатый мужчина лет пятидесяти, на нем была голубая рубашка. Он шел к нам на встречу, широко улыбаясь.
А собака не затыкала пасть, все лаяла и лаяла. Он крикнул что-то на немецком, и она мигом успокоилась. Села. Раингольд, и я вышли из машины, Олег остался сидеть.
— Халлё! — Сказал мне хозяин, протягивая руку.
— Халлё. — Улыбнулся я и пожал руку, а затем ожидающе посмотрел на Раингольда.
Они начали разговаривать на немецком. А я обсматривал хозяина с ног до головы. Интересные у него были усы. Такие пышные, седые. А в глазах какая-то неописуемая хитрость, но не злая, нет, этот человек не казался злым. Только хитрым, а в мире полно хитрых добряков.
Я подошел к машине, открыл дверь и попытался вытащить Олега.
— Пойдем, это всего лишь псина.
— Я боюсь, как тварь. Она сто процентов накинется.
— Не накинется. Я же не боюсь.
Он вылез, и она не накинулась.
— Ребята. — Раингольд подошел к нам. — В общем, пятнадцать евро с человека, за сутки. Это очень дешево для Германии. Так он берет двадцать пять, но мы с ним хорошие знакомые, и мы постоянно сюда селим наших гостей, поэтому он возьмет с вас пятнадцать в день — не больше.
— Вот это да. — Сказал я, посмотрев радостными глазами на Олега, а затем снова на Раингольда. — Спасибо вам огромное!
— Слишком много «спасибо» за сегодня, Адам. — Улыбнулся он. — На здоровье. — Он открыл дверцу машины, залез в бардачок, достал карту с ручкой, раскрыл ее на капоте и начал рисовать пути.
Я мельком глянул на хозяина. Он стоял и тянул улыбку до ушей. Зачем так люди делают — не понимаю. Эти притворные улыбки американцев и европейцев несомненно притягивают, если особо не думать о том с какой стати тебе улыбаются. Но если подумать, станет понятно, что это простая вежливость и им, на самом-то деле, плевать на тебя. Просто это уже в них заложено, с детства. И от этого становится немного грустно. Любители искренности меня поймут.
— Ну вот, готово. — Сказал Раингольд и сразу начал нам показывать, что и где находиться. — Вот дом Софьи. Улица и номер дома я тоже написал, тут магазин продуктовый. А вот здесь мы берем хлеб, там очень вкусный, свежий хлеб. Тут Церковь, но это я сам за вами заеду, если захотите придти.
— Как думаете, она будет дома завтра?
— Суббота. Думаю, да. Знаешь, давай я спрошу у ее родителей, чтобы ты точно знал и позвоню тебе. Ах да! — Вспомнил он. — Чуть не забыл. Вот вам… — Он поковырялся в кармане брюк и вытащил скомканную бумажку, в которой что-то лежало. — Мои старые симкарты. Пользуйтесь. На бумажке написаны оба номера и мой номер. Но я сам вам позвоню.
— Сколько мы принесли вам хлопот… — Задумчиво сказал я, глядя в сторону. — Вы так побеспокоились о людях, которых раньше никогда не видели.
Он положил мне на плечо руку и снисходительно улыбнулся.
— Аркадий сказал мне, что ты хороший парень, с добрым сердцем. Разве пастух не приютит заблудившегося ягненка?
Я смущенно опустил глаза и расплылся в улыбке.
— Пусть Бог вас благословит. — Сказал я.
— И тебя, Адам! — Он взглянул на Олега. — Ну, до завтра! Спокойной ночи. Хозяин, кстати, знает английский. — Раингольд подмигнул ожидающему нас хозяину и сел в машину.
Мы махали ему рукой до тех пор, пока он не уехал, а потом зашли в помещение, вместе с владельцем. Его звали Алоис.
Посовещавшись с Олегом, мы решили заплатить сразу за неделю. Оказалось, что Алоис не очень хорошо говорит на английском, но ему все же удалось рассказать мне все самое необходимое: где туалет, где можно покушать, и что каждый день будут менять постельное белье. И да, туалет находился не в номере — один, общий на множество комнат. Олега это сильно смутило. Но не меня.
Конечно же, мы остановились в одной комнате. Благо в номере было две кровати. Алоис проводил нас до самых дверей, а затем улыбнулся, чуть поклонился и удалился.
Мы кинули сумки на пол, сняли обувь, верхнюю одежду и помчались к кроватям. Я плюхнулся на белоснежное покрывало, и чуть было не заснул, но Олег заговорил:
— Черт, какие ж чудаки! А этот Раингольд… Вроде, добрый тип, но… Видно, что он фанатик.
У меня не было сил с ним спорить, но я сумел через силу измученно выпустить из себя:
— Он не фанатик…
— Для меня они все фанатики… Смотри таким же не стань.
— Ты разве не видишь? — Тихо-тихо спросил я. — Сравни верующих людей и мирских… Ты не чувствуешь разницы?
— Я не думал об этом.
— Тогда Бога ради не грузи меня глупыми, необдуманными мыслями.
— Ты из-за Сони загнался что ли? Черт, да забей. Любит она тебя и ждет. Завтра все сам увидишь, задолбал ныть. Все. Мы приехали отдыхать. — Он помолчал немного, а затем поднялся, сказав. — Надо бы раздеться, да поспать.
Я не ответил. Смотрел в потолок, пытался думать о хорошем, думал о том, что я завтра буду говорить. Воображал, как увижу ее, обниму, вновь почувствую этот сладкий аромат. Вскоре, я опомнился, что нужно написать родителям, что со мной все хорошо, и дать новый номер, заодно чиркнуть пастору Аркадию.
Когда я вставил симкарту в телефон, то обнаружил, что у меня уже два пропущенных. Я перезвонил по этому номеру. Это был Раингольд.
— Разобрался с телефоном? — Спросил он.
— Да, я своим просто сообщения писал.
— А, хорошо! — Отчеканил он. — В общем, я позвонил ее родителям, они говорят, что она вроде завтра гулять собиралась. В обеде. Если хочешь сделать ей сюрприз можешь придти утром, часов в двенадцать.
— Спасибо! Так и сделаю! А там есть неподалеку цветочный магазин?
— Да, я вас завтра отвезу, когда машину пригоню.
— Хорошо, договорились!
— Ну, все, еще раз спокойной ночи!
— Спасибо и вам!
Я положил трубку.
— Что говорит? — Спросил Олег.
— Завтра машину привезет, поедем, купим цветы и к Софье.
— Я с тобой.
— Уверен?
— А что мне еще делать?
— Ну да. — Согласился я.

На часах было три утра. Я никак не мог заснуть. Различные мысли танцевали в голове, не давая мне покоя, и я не мог вернуть себе прежнего бодрого настроения. В итоге дошел до такого состояния, когда просто отключился.

***

10:00. Будильник орал мелодию «the chain». Я выключил его и продолжил спать дальше. Он повторил мелодию в 10:05. Я снова его выключил. На третьем повторе все-таки встал.
Олега в номере не было. Сразу стало понятно, что он справляет нужду.
Я потихоньку, в развалку начал распаковывать свой чемодан, вытащил оттуда небольшой запас еды, вещи, зубную щетку и пасту, а все остальное не особо нужное оставил там. Все мои рубашки были помяты, как и брюки. Я достал свой любимый синий свитер, разложил его на кровати и сверху кинул джинсы. Выглянул в окно. Пасмурно и, наверное, холодно. Перед гостиницей старая бабушка выгуливала маленькую собачку. Она была одета в очень теплую куртку.
Я достал пальто-жакет и бросил поверх свитера и джинсов. Затем подошел к трюмо и глянул в зеркало, на свое заспанное отражение. Глаза вдавленные, а под ними огромные мешки, на голове не волосы, а мусор, губы болтаются где-то у кадыка. Щеки усеяны редкими кустами. Но больше всего меня напряг назревающий на лбу прыщ. В комнату зашел Олег.
— Доброе утро. — Буркнул он.
— Как там туалет? Комфортабельный? — Подколол я его.
— Ты, прикинь, засорился, сука, сразу!
— Ну, еще бы…
— Пойди сам посмотри! А хотя нет, не стоит. — Усмехнулся он.
Я снова уставился на свое отражение.
— Ты бы побрился хоть, альфач. — Говорит.
— Побреюсь. — Произнес я, поглаживая пальцем прыщик.
Олег увидел это, скривил лицо и сказал:
— Ух, не советую его давить.
— Я и не буду.
— Покажи. — Он подошел и внимательно начал разглядывать мой лоб. — Просто красный. Благо не гнойный. Не страшно, короче.
В одиннадцать часов позвонил Раингольд, предупредил, что скоро приедет. Я побрился, помылся, оделся, выпил чаю с печеньями, затем вышел в коридор и оттуда на общий балкон. Воздух был очень свеж. Рядом лес, озеро. Вокруг никаких заводов, строек и выхлопных газов. «Почему я не родился здесь?» — задался я вопросом, осматривая всю территорию, которая была доступна моему взору. Может быть, когда-нибудь я выберусь из России. Мы не способны выбрать то место, где родились. И не каждому дано выбрать место, где он умрет. Но мы можем определиться с тем, где мы будем жить. Но я странный малый. В какую бы я страну не попадал, я обязательно пообещаю себе: «все, начну учить язык, а потом перееду сюда!», потом я возвращаюсь в Россию, и все мои обещания автоматически сметаются в совок, а затем выкидываются в помойку.
Я услышал звук машины. К гостинице подъехала маленькая опель астра. Раингольд высунулся из окна и посигналил.
— Уже идем! — Крикнул я ему.
— Эй, брудер! Гуттен Морген! — Кричал он из машины.
— Гуттен. — Едва слышно сказал я, затем направился к нам в номер, за Олегом. Приоткрыл дверь и сказал ему. — Поехали.
— Погнали.
Он встал, и мы вместе пошли вниз, к машине. Из столовой доносился дурманящий запах жареного мяса. Мы прошли мимо, но наткнулись на хозяина Алоиса. Его улыбка растянулась от уха до уха, глаза засверкали не по-утреннему, он подошел к нам и торжественно проорал что-то на немецком. Это было не «гуттен морген» и не «халлё». Но я ответил:
— Халлё.
Проникнутый дружелюбием Алоис радушно указал нам рукой в сторону столовой. Я поклонился ему и немного скорчил лицо, дескать, не нужно, мы не голодны, да и вообще спешим. Он понял.
Мы сели в машину и Раингольд тронулся с места.
— Как вам спалось? — Спросил он, улыбаясь.
— Славно.
— А тебе, Олег?
— Тоже очень хорошо. Воздух тут хороший.
— Это точно…
— А вам как? — Спрашиваю.
— А мне, как всегда — выключаюсь, а потом включаюсь.
Мы выехали из урочища, и помчались к городу. Погода была хороша: огневое солнце нещадно пекло наши колени, сквозь заляпанное стекло опеля. Нива блестела, как желтый изумруд, а курчавый лес скидывал свой сизый убор на дорогу, точно как заспанный джентльмен скидывает пижаму на кровать. Не хватало щебетания птичек. Но, надеюсь, в глубине леса они все же щебетали, иначе колорит картины пропадает. Мы промчались сквозь лес. Показался город.
— Куда первым делом? — Спросил Раингольд.
— Наверное, за цветами… Или как?
— Да, поехали за цветами. Потом, я отвезу вас к Софье и пойду домой.
— Пешком? — Удивился Олег.
— Да, я в пару шагах от нее живу.
В цветочном магазине я встал перед выбором. Я не знал, какие цветы она любит, ведь никогда не спрашивал и не дарил. Отец всегда говорил мне, что цветы дарятся не всем девушкам, которые входят в твою жизнь. Только избранным. А желательно одной единственной. Тогда я не был уверен, что она та самая, поэтому следовал совету отца. Но и сейчас в моей голове не якшалась уверенность, особенно после вчерашней новости о том, что Софья разгуливает с какими-то денди по кинотеатрам. Однако я не мог явиться к ней с пустыми руками. Прожевав все это в голове, я махнул рукой и сказал Раингольду:
— Давайте три Лилии и пусть они накидают еще туда цветочков каких-нибудь. Букетик, в общем.
Он перевел мою просьбу продавщице с розовыми щеками, и она моментально отреагировала:
— Гутте Вайль!
Раингольд повернулся к нам и сказал:
— Говорит, что хороший выбор!
— А чего розы не подаришь? — Ткнул меня в бок Олег.
— Не знаю. Не люблю розы. Да и банально это. Лилии пышны, красивы и хорошо пахнут. Очень хорошо. Лилии мне напоминают Софью.
— Ммм. — Кисло выпустил он.
Я видел, что его уже мутит от этого имени, но мне было все равно.
Неисчислимое количество цветов, вокруг меня, нагоняло странное элегическое переживание. «И все это для женщин» — Подумал я. — «Уж лучше бы их никто не срывал. Уж лучше бы цветы не продавали! Уж лучше бы их невозможно было сорвать!»
— Хайтен Зии. — Сказала продавщица и протянула мне букет. — Фунфуйндрайсей ойро.
— Сколько это? — Спросил я у Раингольда.
— Тридцать пять ойро.
— Ойро… — Ядовито повторил Олег.
— Тут у нас не говорят евро. — Объяснил ему Раингольд, улыбнувшись. — Ойро.
— Ойро, понятно. — Сказал я, доставая купюры из кошелька.
— Это сколько на рубли? — Спросил Олег.
— Полторы тысячи где-то.
— Ого. — Открыл он рот.
— Да у нас не дешевле стоило бы. — Сказал я, а затем посмотрел на продавщицу и, улыбаясь, сказал:
— Данке.
— Ха-ха-ха. — Сразу же подхватил Олег. — ДАНКИ видите ли. Немец хренов.
Мы пошли к машине. Букет был очень хорош и имел поистине живительный аромат. Вся машина пропахла ими.
— Далеко нам до ее дома? — Спросил я.
— Здесь, в Орингене все близко. А вот Хальброн, это уже большой город.
— То есть, это как город в городе?
— Да, ну, как у вас есть Подмосковье, так и у нас небольшие городки близ Хальброна.
— Понял.
Мы проехали пару кварталов и въехали в интересный район, каких в Москве нам встречать не приходилось. Два длинных четырехэтажных дома по обе стороны узкой дороги, а впереди большой огород.
— Первые этажи, как правило, гаражи. — Сказал Раингольд. — Хороший райончик, мне нравится. И люди здесь добрые. — Он огляделся, а затем спросил. — Где мне встать?
— А где она живет?
— Вот в этом доме. На третьем этаже.
— Давайте тогда ближе к огороду.
— Хорошо. — Он надавил на газ и резко притормозил, почти у самого огорода. — Ну, что собираешься делать?
— Подожду, пока она выйдет. Родители не говорили, с кем она идет гулять?
— Хм. — Он почесал подбородок. — Вроде с подругой какой-то. А еще они попытались выспросить у меня, зачем это мне.
— А вы что ответили?
— Я сказал, что хочу завести ей ее полотно, которое она у меня оставляла. Это правда. У меня большой гараж, а у них пока нет гаража.
— Это хорошо…
— Ладно, я пойду тогда. Удачи тебе, Адам! Если что — звони!
— А вдруг она уже ушла?
— Думаю, нет…
— Ладно, поиграем в шпионов. — Улыбнулся я.
— Если надоест… — Задумался он, но сразу опомнился. — Если надоест, позвони мне, я скажу их квартиру, пойдешь напролом!
— Заметано! Спасибо вам огромное.
— Всегда — пожалуйста. Пользуйтесь этой машиной на здоровье. И про карту не забудьте!
Он вышел из машины и вальяжно пошел вверх по дороге. Я пересел на водительское сиденье, а Олег на пассажирское, вперед.
— Давай, что ли, музыку включим? — Предложил он.
— Нет, давай не будем. — Сказал я, тупо глядя на подъезд. — Это мешает мне думать.
— А о чем ты, блин, думать собрался?
— О том, что ей скажу, когда увижу. Хочу представить все в своей голове.
— Потом неинтересно тогда будет.
— Нет, нормально. Ожидание никогда не совпадает с реальностью. Всегда есть доля погрешности. А я хочу обдумать все, до мельчайших подробностей.
— Ты сумасшедший, знаешь это? Ты по уши втюрился.
— Да, я знаю. Возможно все дело в моем характере. Или в ней. Она мое моджо.
— Мо… Что?
— Я где-то читал про такой амулет, который приносит счастье и удачу. Моджо. Вот, это она.
— Ты меня раздражаешь, придурок. — Засмеялся он. — Ты свихнулся, приятель. Как можно так сохнуть по какой-то девчонке?
— Я не сохну по ней. — Заметил я. — Просто в данный момент времени меня заботит только это. Я ненавижу непонятицу. Да и чем мы с тобой отличаемся? Ты молчишь о своих переживаниях, а я нет. Молчишь по непонятным причинам. А я могу позволить себе излить душу лучшему другу. Или ты имеешь что-то против? Хорошо, давай говорить о футболе или еще о какой-нибудь чепухе. Но думать-то я буду о другом, поэтому разговор не повяжется. Тогда уж лучше молчать.
— Ладно, извини. Я вспоминаю себя, как я парился… Да и сейчас я парюсь. Мне тяжко, я озлобился. Причем, не только на себя и ее. На весь мир.
— Я вижу. — Сказал я, взглянув на него с состраданием на лице. — Это поправимо.
— Как?
— Время вылечит тебя. Должно. Или другая девчонка. Раз ты так легко от нее отказался, значит, это была не она. А значит, твоя влюбленность была слишком мала.
— Наверное, да.
Мы помолчали пару минут, а затем я выпустил:
— Фрустрация…
— Чего?
— Это называется фрустрация. Такой период, когда ты разочарован в жизни.
— Где ты понабрался всех этих слов?
— Ну, я много читаю.
— У тебя железные яйца. Как можно столько читать? Мне не нравится.
— В этом и разница между нами. Люди делятся на два типа: те, кто любит читать, и те, кто любит смотреть. Второй тип… — Я задумался. Не хотел его обидеть своими резкими высказываниями. — Второй тип развивается медленнее, чем первый. От фильмов толка меньше, чем от книг. Книги позволяют расширить кругозор, выстроить свое собственное кредо.
— Еще одно непонятное для меня слово. Кредо. — Сказал он. — Где-то слышал, но не помню, что это значит.
— Мировоззрение.
— Блин, ты можешь говорить со мной на нормальном языке? Какого хрена ты выделываешься? Кредо, блин.
Я засмеялся, а затем хлопнул его по колену.
— Ладно, расслабься. Я, пожалуй, закончу свою сентенцию.
— Угарак поганый! — Заорал он и тоже засмеялся.
У меня поднялось настроение, и я сам увел разговор в другое русло, начал вспоминать смешные или просто волнующие моменты из нашего с ним богатого прошлого. Так и просидели больше часа, сами того не заметив.

***

К Софииному дому подъехала ауди А4. За рулем сидел белокурый парень в джинсовой рубашке. Он не глушил мотор. Я напрягся так сильно, что чуть не лишился своих глаз — они вот-вот вылетели бы и размазались в лепешку об лобовое стекло.
— Что за хрен? — Прищурился Олег. — Не дай Бог он к ней приехал.
— Рано… — Сиплым голосом выпустил я. — Рано пороть горячку…
В течение десяти минут, затаив дыхание, мы смотрели на эту застывшую, заведенную машину. Но потом дверь подъезда распахнулась и из дома вышла она. Софья. Та, кому я клялся в своей любви. На ее лице была ангельская, беззаботная улыбка. Глаза сверкали, как звезды. Парень вышел из машины, павлинной, лихой походкой подошел к ней, и они обнялись. Мы с Олегом смотрели на это, молча. Я слышал рев собственного голоса, но на самом деле я просто очень тяжело нервически дышал. Я видел свои руки и ноги перед собой, видел, как все вокруг меня разлетается и разбивается на мельчайшие осколки, но на самом деле я просто сжимал кулаки. Что за взгляд это был! Точно влюбленная, потерявшая всякий разум девчонка. Она никогда не смотрела на меня такими глазами. Никогда. Все мое тело обдало зудом и фриссоном.
— Вот сука, — Сказал Олег, — хотя, может, это ее брат?
А они тем временем уже сели в машину и потихоньку тронулись с места. Я вцепился в ключи, завел машину, почти уже ударил по газу, как Олег схватил меня:
— Успокойся! Мы поедем за ними, только погоди немного! Они не должны спалить нас.
— Да… Да… — Повторял я. — Ты прав.
— Вот мразь же, а… — В задумчивости бухнул он.
Я молчал и следил за тем, как сворачивает налево эта поганая ауди А4. Затем ударил по газу и помчался за ними.
— Не гони ты так, блин! — Заорал Олег. — Ты убить нас решил? Спалишься и убьешь нас, к черту!
— Ладно. — Я сбавил обороты, прикусывая нижнюю губу. — Что ж за гадство…
— Не переживай. Может, мы ошибаемся? Может, это какой-то… Ну, кто-то другой. А если это ее новый хахаль, так хрен с ней, с сукой такой.
— Да… Да… — Кивал я, а в голове бурлили вопросы, восклицания и ненависть.
Я с удовольствием остановился бы и дал сесть за руль Олегу, но не было времени. Нельзя было отставать от них.
В итоге они остановились у какой-то кафешки. Блондин вышел, открыл дверцу Софьи, подал ей руку и проводил внутрь.
— Галантный он, видите ли! — Воскликнул я. Затем посидел пару секунд в глубокой задумчивости и выдал. — Сейчас я выхожу из машины и иду бить ему морду, а потом разберусь с ней.
— Что? — Вытаращив глаза, спросил Олег. — Ты сбрендил? Сиди ровно, надо придумать, что делать. Лучше всего уехать обратно в гостиницу. И черт с ней.
— Это ведь свидание, да? Они на свидании… Я все правильно понимаю. — Я не мог поверить своим глазам. Я думал, что это какой-то очень гнусный сон. Но это был, увы, не сон. — Слушай! — Опять взорвался я. — Лучше пойти и натворить глупостей, чем ничего не делать! Это лучше, чем просто сидеть и трястись от злости или… Или не понятно вообще, что я сейчас чувствую. Во мне бурлит совокупность всех мерзких душевных ощущений, которые вообще существуют в этой проклятой природе!
— Хоть раз в своей жизни послушай меня. — Спокойно сказал Олег. — Я не отличаюсь особой выдержкой. Я не такой, как ты. Но сейчас я просто советую тебе поступить мудро. Я просто призываю тебя обратиться к своему уму. Пойми, блин, что, если ты сейчас туда ворвешься и будешь дебоширить, то к хорошему это не приведет. Ты будешь жалеть потом об этом. Отпусти ее, вот и все. Отпусти, как отпустил я.
— А если я считаю, что отпустить человека, перестать его добиваться — удел слабаков?
— Значит, ты вообще ничтожество. Потому что добиваться того, кому ты не нужен — удел ничтожеств. Мы все слабаки. Но не все из нас ничтожества. Героев в этом мире почти нет.
— Я никогда не слышал от тебя такого. — Почти роняя слезы, сопли и слюни, промямлил я. — Никогда не слышал такие высказывания. Ты всегда казался мне не хорошо разбирающимся в жизни дураком. Выходит, дурак здесь только я. Что я наделал? Почему все вокруг все время правы, а я — никогда? Где я ошибся?
— Хватит. — Строго сказал он. — Хватит распускать нюни! Посмотри на меня.
Я посмотрел.
— Это всего лишь девчонка, Адам. Всего лишь девчонка, с которой ты знаком не так давно. Будут и другие, понимаешь? Хватит распускать нюни.
— Это та самая фрустрация, о которой я говорил пару часов назад. Фрустрация. Я не хочу брать себя в руки, не хочу подниматься, держать выше нос или что там вы обычно советуете поникшим парням, вроде меня. У меня сейчас большое депрессивное расстройство. Не нужно подбадривать меня, не нужно успокаивать. Я хочу укрыться своим сранным расстройством, как ледяным пледом.
— Дай я сяду за руль. — Сказал он, выходя из машины. — Проваливай на мое место.
Я послушно вышел и пересел. Пристегнулся и вновь уставился на этих двух голубков, усевшихся у окошка, дабы наслаждаться солнышком и прекрасной улицей.
— Тьфу, до чего же мерзко! — Оживился я. — Тьфу!
— Уезжаем? — Развел руками Олег. — Или дальше будешь пялиться на них?
— Твою ж мать, да заткнись ты уже! — Рявкнул я на него.
— Во. — Улыбнулся он. — Кажись, возвращаешься в чувства. Я, в общем, выйду пока, посмолю, а ты оставайся наедине со своими глупыми мыслями.
— Хорошо…
Я пытался прочувствовать все происходящее, но не получалось. Наверное, на это нужно время, немало времени. Когда девушка, которую ты любишь, отворачивается — не сразу понимаешь, что случилось. Ты не можешь ее отпустить, потому что растерян. Будто обухом по голове стукнули. Неудачи в отношениях с противоположным полом самые тяжело переносимые и самые душераздирающие. Легко утешать, говоря о том, что встретится и другая любовь, и все плохое останется позади. Пройдет-то все. И это, конечно, пройдет тоже, заметить едва успеешь. Но так и смерть не за горами. Возлагать все на будущее — глупо.
Конечно, я бы уехал, не раздумывая, но на заднем сидении лежал букет цветов. И я хотел, чтобы Софья увидела его. В моих руках. Я хотел, чтобы ей стало стыдно. Я почти желал ей смерти в тот момент, но быстро принялся отрекаться от таких мыслей.
Я вышел из машины, захватив с собой цветы, и пошел прямиком к кафешке. Олег окликнул меня:
— Ты куда?
— Не бойся. — Кинул я ему через плечо.
Я изо всех сил старался сделать спокойное, невозмутимое лицо.
И вот я уже подошел к ним. Смотрю на них через чистое, блестящее стекло и поднимаю цветы. Ее взгляд спокойно скользнул по мне, а затем, поняв, что это я, Адам Кноспе, она отпрянула назад, испуганно выпучив глаза. «Да…» — Злостно шептал во мне голос. — «Забавно получается, а?» Ее почетник, видимо, спросил у нее: «Кто это?», но она не ответила. Смотрела на меня, не двигаясь. Софья даже не моргала. Я стоял бы так еще вечность, разглядывал бы ее, восхищался, ведь она была, как никогда раньше, прекрасна. Но она предала меня, обманула и оскорбила. Я опустил букет, затем расслабил пальцы. Он упал на асфальт. Я развернулся и пошел к машине. Вернее, я думал, что шел, но признаться честно, я бежал, как сумасшедший, на бегу крича Олегу:
— Садись, поехали отсюда!!
Он выкинул окурок, сел, и двинул с места. Софья вышла на улицу, но не побежала за нами. Еще бы. Я же не нужен ей. Я смотрел в зеркало заднего вида. Она подняла цветы. Блондин вышел к ней и положил свои руки ей на талию, затем бросил взгляд нам вслед. Мы завернули, и они исчезли из моего поля зрения.
На протяжении всей дороги до гостиницы мы молчали.

9 глава

Ночью, у меня никак не получалось уснуть. Я не мог нормально говорить, дышать и даже думать. Я был разбит. Нутро мое верещало, словно кот, которого раздирает дворовая псина. Я болен на голову, никому не нужен, и печали во мне больше, чем в полном стакане слез. Я влюблен. Думал, что ответно, но не тут-то было.
Забвение. Меня настигло забвение.
А Олег, не в состоянии смотреть на меня, оделся и куда-то ушел.
Я пробовал поговорить с Богом, но и это не увенчивалось успехом. Хотя более чем уверен, что Бог ожидал меня, хотел, быть может, и помочь, но я не мог обратиться к Нему. Во мне кишело гнилье и ненависть ко всему тому, что Он сотворил. Потому что я был повержен.
В этом маленьком номере не было ничего, кроме: одиночества, меня и легиона бесов, которые играли в футбол моими скомканными мыслями.
Я много раз слышал слова: «Мне больно», от людей, которых бросили. Но то, что чувствовал я — болью не назовешь. Какая, к черту боль? Больно, когда дубинкой по колену стукают, когда режешь палец, когда мизинцем об угол ударяешься. Но не то чувство, когда на душе тяжко. Будто булыжник в рот запихнули, а ты все пытаешься его проглотить, но не выходит. Вечно люди придумывают всякие дурацкие, не соответствующие реальности определения, а потом ты сталкиваешься с этим и думаешь: «Что? Что за бред? Почему это называется „так“, а не „сяк“?»
Вдруг, я опротивел самому себе, пуще обычного.
— Совсем расклеился, идиот. — Вслух отчебучил я и резко подскочил.
Взглянув в зеркало, ничего хорошего мне увидеть не пришлось — пустые глаза и щуплое тело. А на голове кучерявая копна русых волос. «Блондинчики» — подумал я. — «Ее потянуло на блондинчиков».
Поверх нижней майки, я накинул белую мятую рубашку, влез в брюки, затем в туфли и спустился вниз. В столовой горел свет. Я зашел туда и сразу убедился, что это не столовая вовсе, а полноценное кафе, с официантом, и даже барной стойкой, за которой, понурив голову, восседал Олег. Мне стало его жаль, ведь я порчу ему весь отдых своим глупым поведением размазни.
— Накатываешь? — Выжав последнюю бодрость, сказал я, хлопая его по плечу.
— А? — Он косо посмотрел на меня, затем отпил пива из огромной кружки.
— Вылитый немец. — Покачал я головой и уселся рядом. — Ну, как пиво?
— Дорогое, поэтому приходится думать, что хорошее. — Он был уже неслабо поддат.
— Сколько ты принял?
— Третья кружка.
— Надеюсь, последняя… Может, спать пойдем?
— Нет. — Брякнул он. — Иди, плачь дальше.
— С этим покончено, болван. — Стукнул я его кулаком по плечу. — Пойдем, немецкий боров.
— Не хочу…
— Твою ж мать! — Я разозлился. — Я тут стараюсь изо всех сил показаться веселеньким и жизнерадостным, а ты говнишься, как последняя мразь. Тебе плохо? Нет, это мне плохо! А утешаю тебя я. Как, впрочем, и всегда!
— Иди плач, я сказал… Тебя же СОФИЯ кинула. А я, между прочим, знал, что она шлюха. От нее воняло прямо шлюхой. Все бабы одинаковые. Одинаково гнилые. Все плывут брассом по говну.
— Вчера я бы оторвал тебе голову за такие слова. — Усмехнулся я, дабы разбавить обстановку.
— Вчера она трахалась с каким-то уродом, у которого волосы цвета спермы.
— Ладно. — Сказал я, развернулся и ушел прочь.
Я выдавился на улицу. Луна была на месте, все было на месте. Как всегда. Я пошел к озеру, вошел в чащобу. Ощутил тьму. В другой раз, оказавшись здесь, я бы надул в штаны, да еще и в полном одиночестве. Но не сейчас. Я просто брел по бугристой тропинке. Ощущение было, будто я никому не нужен: ни своим родителям, ни друзьям, никому. В этом мире каждый сам за себя. Нужно научиться хорошо обороняться, постоянно держать блок, руки у подбородка. Люди, к сожалению, коварны. Все одинаковы коварны. Я и раньше все это прекрасно знал, но когда очередной раз ощущаешь все это на собственной шкуре, хочется орать не то от злости, не то от безысходности.
В кустах что-то зашевелилось. Я остановился.
— Выходи. — Говорю. — Я тебя не боюсь, ублюдок.
Но больше в кустах ничего не шевелилось. Я на сто процентов удостоверился в том, что я чокнутый и вернулся в номер.

***

— Адам! — Разбудил меня Олег рано утром. — Адам, вставай, слышишь!
Я еле-еле продрал глаза, покрытые сухарями, посмотрел на него и вопросительно кивнул.
— Охренеть, что вчера было! — Воскликнул он.
Я потянулся, скривил гримасу, а затем спросил:
— Сколько времени?
— Девять утра.
— Ох, блин… — Я облизнул сухие губы. — Где те кошки, которые нагадили мне в рот?
— Слышишь! Я капец, что вчера творил!
— Что же?
Он присел рядом со мной на кровать. Лицо было опухшим, словно его покусали пчелы, а глаза тусклые, как перегоревшие лампочки в подвале. Олег принялся повествовать свою историю:
— Ты ушел, я накатил еще немного. Сходил, поссал, прихожу, сидит какая-то немка, ну, в возрасте. Что-то мы там перекинулись парой фраз. Ну, вернее, она мне что-то там втирает, а я такой: «Ээ, я по-немецки не понимаю». Тут она начинает меня гладить по ноге. А я поддатый, не забывай, ну, и я сообразил, короче, чего она хочет. Встал. Она встала. Куда-то повела меня. И вдруг к нам подбежал какой-то тюфяк, начал орать что-то, толкать меня. Я Богом клянусь, понятия не имею, откуда он вылез. В общем, я не вытерпел, долбанул его, он не упал, запрыгнул на меня. Мы грохулись, сломали стол, тетка убежала… Короче, нас в итоге разняли и отвели меня в номер. Как думаешь, нас могут выселить за такое?
— Доброе утро. — Сказал я, потирая глаз. — Ну, ты и придурок…
— Я пьяный был.
— Ладно. — Я вылез из кровати и подошел к столу.
— Как думаешь, выставят нас? Я стол сломал и что-то так разбилось.
— Я слышал какие-то громыхания ночью, да. Чай будешь?
— Тебе вообще, что ли нагадить? — Удивился он. — Или ты на меня обижаешься из-за вчерашнего? Так я бухой был.
Я нажал на кнопку чайника, и посмотрел на него уставшим взглядом.
— Дай мне придти в себя. Ну, подрался ты на пьяную голову, и что? Не заморачивайся. Заплатишь за стол, посуду и все.
— Я прямо не узнаю тебя. — На полном серьезе заявил он. — Прежний Адам либо дико ржал бы над этим, либо посочувствовал мне, а тебе будто плевать вообще! Что она с тобой сделала, а?
— Вчера у меня настроение было крайне слезливое, да. — Заметил я. — Но сегодня… Сейчас у меня будто дикий бодун. Хотя он должен быть у тебя. Я хочу чай.
Я залил кипяток в стакан, заварил чай, присел и внимательно уставился на Олега.
— Это все, вероятно, дико смешно. — Говорю. — Но я посмеюсь над этим позже, хорошо? Когда ко мне подползет хоть капелька позитива.
— Ты собираешься все оставшееся время киснуть, как старый кефир в холодильнике, да?
— Нет, почему же. Сегодня последний день, обещаю. Нам нужно куча всего сделать. Мы же в Германии.
— Ну, смотри у меня. — Прищурился он. — Сделай-ка мне тоже чай.
— Чай — это всегда хорошая идея. — Сказал я, наливая ему в кружку кипяток.
Мы посидели так минут десять, почти молча. Потом Олег начал тереть двумя пальцами виски. Бодун. В итоге он не смог вытерпеть головной боли, вскочил и начал искать парацетамол, все чемоданы перевернул — не нашел.
— Скотсво, я же помню, как клал этот поганый парацетамол в боковой карман! — Гаркнул он и вышел из номера.
За окном было очень светло и, наверное, свежо. Но настроения выползать из номера совершенно не было.
Через пару минут вернулся Олег с АЛКА-ЗЕЛЬТЦЕРОМ в руках.
— Пришлось пойти к хозяину. — И показывает упаковку. — Устал гримасничать, показывая, что у меня череп болит. Еле-еле допетрил.
— Сказал что-то про вчерашнее?
— Нет, по-прежнему улыбался, как кретин.

***

К одиннадцати часам мне позвонил Раингольд.
— Алло.
— Гуттен Морген, Адам. Как дела?
— Здравствуйте. Сойдет, спасибо. Как у вас?
— У меня все хорошо, слава Богу. Чем занимаетесь?
— Да так… — Я глянул на Олега. Он валялся на своей кровати и ковырялся в пупке. — Ничем, сидим в номере.
— Как вы можете сидеть в номере, когда на улице такая чудесная погода? — Удивился он, но резко сменил тон на серьезный. — Что там с Софьей у вас? Она звонила мне.
— Что? — Оживился я. — Что она сказала?
— Она сказала, что видела тебя, ты кинул цветы на асфальт и убежал. Она подумала, что ей это померещилось, но нет. Что там стряслось?
— Она не сказала, что сидела в это время с другим парнем? Каким-то блондином.
— Ах, да… Это был видимо Штефан. Он ухлестывает за ней, я говорил.
— Он, видимо, уже захлестнул ее.
— В общем, София хочет с тобой увидеться, я сказал, что поговорю с тобой. Не стал говорить, где именно ты поселился, хоть она и выпытывала. Что на это скажешь?
Я подумал немного. Зачем нам встречаться? Я примерно представляю, что это будет. Оправдания и прочая чушь. «О, ты неправильно понял», «Это просто мой друг», «Мне же скучно, сам понимаешь. Тебя рядом нет». Но я мог ошибаться. Да и кого я обманываю? Я просто хотел безумно ее увидеть. Все еще.
— Хорошо, я готов. — Говорю.
— Угу. Тогда, может, подъедешь к ней. Она дома сегодня.
По телу пробежали волнующие мурашки.
— Ладно. Спасибо вам.
— Не за что. Я надеюсь, что все у вас разрешится. Ты как вообще?
— Если честно, несколько подавлен. — Я мельком стрельнул в сторону Олега. Он внимательно слушал. Лицо его сделалось очень недовольным.
— Все образумится, вот увидишь, Адам. — Говорил Раингольд. — Помолись и Бог поможет тебе.
— Да, так и поступлю.
— Ну, давай. До связи! Не печалься. С Богом!
— С Богом.
Я повесил трубку, встал, взял губку, гель для душа, зубную щетку, пасту и вышел.
— Ты реально поедешь к ней? — Впился мне в спину вопрос.
Я остановился в дверном проходе, и посмотрел на него через плечо.
— Да.
— Типа дашь ей второй шанс?
— Я должен ее увидеть. В любом случае.
— Ладно. — Пренебрежительно кивнул он. — Иди… Пытайся ее вернуть. А надо ли?
Я хлопнул дверью и пошел к душу, бурча на ходу. Что за гнусная черта, совать свой нос, куда не полагается? Вечно люди раздают свои рекомендации направо и налево. Я не дурак, чтобы принимать советы от человека, которого сам всегда поучал. К тому же, зачем сдерживать себя от чего-то или молчать перед кем-то, а потом сожалеть всю жизнь о том, что не сделал этого, мол, не хватило духу. Да и к тому же, когда все летит к чертям, не всегда получается еще более усугубить ситуацию. Терять больше нечего. Это как разбивать на мелкие осколки упавшую вазу. Склеить — не получится, а от того, что ты ее еще сильнее разбиваешь — хуже точно не станет. Но я, увы, из тех людей, которые будут разбивать эту вазу до тех пор, пока стекло не превратится в прах.

***

Я припарковался возле ее дома и просто сидел, застыв, как скульптура. Что мне говорить? Ругаться с ней? Или же вообще молчать? Не знаю. Плевать. По дороге к Софьи Раингольд позвонил мне и дал ее номер. Я очень медленно набирал его, а когда набрал, не сразу нажал на кнопку вызова. Гнусное настроение. Гнусное. Сука ты эдакая, Софья. Сука, съевшая тот маленький сухой паек нервов, которые я приберег для лучших времен, для отдыха. Но ты сожрала его в первый же день. Почему женщины такие нетерпеливые? Мне кажется или у них вечно что-то горит между ляжек? Мне горько становится от этой мысли. Очень горько. Ладно, мужики — наполовину животные. Да и то, если я вижу, что человек, которого я люблю, относится ко мне с уважением, доверяет мне и отдает себя полностью только мне одному, я, само собой, разумеется, буду так же поступать. Обоюдность в отношениях превыше всего. Но, как нарочно, в жизни все временно: чувства угасают, терпение кончается, а доверие изнашивается. Связи часто барахлят и в итоге обрываются. Это выглядит примерно так: один понимает, что больше ничего не чувствует к другому. Он либо сразу ретируется, либо постепенно, медленно сматывает удочки. А другой, пока тот собирается, думает, что все в порядке, но не тут-то было. Однако после долгой череды мучений, у второго все же заживут раны, и он вновь выйдет на охоту, учитывая старые ошибки. И так до тех пор, пока не найдет особь, с которой вместе устанет и больше не захочет искать кого-то еще. Это же слишком нудно и трудно, да и привыкли как-то уже друг к другу, сжились, так сказать. Вместе соорудили себе гнездо, а может, и птенцов нарожали. Это, на самом деле, очень печальная, типичная история множества семейных пар. И гадко то, что я сравниваю людские взаимоотношения с какой-то охотой. Но вовсе не я виноват. Я говорю, как есть. Люди очень непостоянны. Вместо того, чтобы кинуть все силы на становление и развитие людских взаимоотношений и медицины, человечество круглосуточно озадачено всего одним и тем же, злободневным вопросом: «как заработать денег, да побольше». На этой абсурдной запутанной мысли я поймал себя и тут же остановил. Нужно звонить Софьи. Я нажал на кнопку вызова. Пошли гудки.
— Алло. — Раздался голос на другом конце провода.
Я молчал, молчал, молчал. Глотнул и ответил:
— Это Адам. Выходи. Я прямо у твоего дома.
— Хорошо, сейчас.
Нужно было успокоиться. Я вдохнул и выдохнул. Потом понял, что это всего лишь девчонка. Плевать. Я откинулся на сиденье. Эх, Германия, чудесная страна, такая чистота, такой воздух, такие дороги, все на высшем пилотаже. Вдруг, мне снова стало не плевать. Я выпрямился и посмотрел на себя в зеркало. Нормально, сойдет. Внешность не главное, ведь я честный человек, с открытой душой. Вот только никому это не нужно. Да и все равно! Что мне теперь плохим становится только для того, чтобы в обществе выглядеть хорошо? Все вокруг слишком много думают о том, как они выглядят со стороны. Ну и что, что у этого блондина ШТЕФАНА белые зубы, роскошная белокурая шевелюра, пресс, наверняка, как у Зевса и бицепс, как у Арнольда Шварцнеггера?
Она, наконец, вышла. Я был настолько слеп из-за своей злости и обиды, что даже не заметил, в чем она была одета.
Я открыл дверь и пока выползал из машины, все пытался представить с каким лицом я все это делаю: как посмотрю на нее, что скажу, не подам ли виду и все такое. Было ощущение, будто я самого себя не знаю.
— Привет. — Сказал я, бросив на нее скорбный взгляд.
Она, без раздумий, вцепилась в меня и крепко обняла.
— Адам, как я рада тебя видеть!
— Да? — Уныло, но ядовито спросил я.
— Очень. — Не заметив мой яд, ответила она. — Когда ты приехал? Вот так сюрприз!
— Пару дней назад.
— Пойдем, пройдемся, покажу тебе наш район!
Я закрыл машину, и мы двинули куда-то вверх. Она шла очень легко и на лице была улыбка, а глаза блестели радостью, будто ничего и не произошло. Интересно, когда она успела научиться, так искусно притворяться? А, может, она действительно не понимала, что происходит? Опираясь на эту мысль, я задал ей вопрос прямо в лоб:
— Кто этот парень, с которым ты была в тот день?
— Его зовут Штефан… — Четко и спокойно дала она ответ.
— Это я уже знаю. — Взглянув на нее, как на дурочку, сказал я. — Кто он для тебя?
Улыбка с ее лица свалилась, как подстреленная утка. Она не ожидала такого вопроса. Она думала, что я буду ходить вокруг, да около, лицемерить и кривляться. Но я не такой человек, если меня что-то волнует — это в кратчайшие сроки нужно решить.
— Он… — Замешкалась она. — Он мой друг.
— С которым ты ходишь в кафе. И смотришь на него влюбленными глазами. — Обиженно шаркнул я по земле. — Я все понимаю. — Говорю. — Я дурак. Я опять оказался полным кретином, Софья…
— О чем ты говоришь?
Я увидел лавочку.
— Давай, присядем. — Кивнул я в ее сторону.
— Хорошо.
Мы присели, и я развернулся к ней лицом. Она смотрела мне в глаза на протяжении нескольких секунд, затем отвела взгляд в сторону. Я был разбит, и ей стало понятно, что сейчас будет серьезный разговор.
— Я все понимаю… — Повторил я. — Меня рядом не было, а мечты о том, что мы когда-то будем вместе, это просто детские мечты. Ты подросла, стала мыслить по-другому. Я все понял…
— Нет, Адам, просто…
— Жаль вот только, что я не подрос, — перебил я ее, — жаль, что я как был ребенком с наивными мыслями и надеждами, так им и остался. И приперся сюда я ради тебя, да еще и друга захватил. Наврал ему, что, якобы, на отдых, а не ради тебя. Мол, ты это, так, — иронично махнул я рукой, — на втором месте. Но я ехал к тебе! Чихать я хотел на эту Германию. Если бы я хотел отдохнуть, то поехал бы в другую страну. Не знаю, правда, в какую, но в другую, это точно.
— У нас с ним пока ничего нет, Адам. Мы просто общаемся, он ухаживает за мной, но я не забывала про тебя.
— Знаешь, я действительно верю в мир, состоящий из двоих. Мир, в котором себя и свою любовь боготворят, а всех остальных презирают и на порог даже не подпускают. А ты впустила в свою жизнь какого-то другого парня, позволила ему ухаживать.
— Адам, я не знала, что ты серьезно к этому относишься. Мы же почти не знаем друг друга. Знакомы пару месяцев.
— Да какая разница? — Голос у меня дрожал, как студень и воздуха не хватало, но я продолжал. — Какая разница, сколько мы знакомы? Я влюбился, вот и все. Ты показалась мне не такой, как все, и я загорелся. Я приехал. Ради тебя. Я бы и еще раз приехал. Да я бы ради тебя на все пошел, язык этот проклятый выучил бы. Ты мотивировала меня, понимаешь? У меня появился смысл жизни. Я пошел ради тебя в Церковь. Мне понравилось. Теперь я буду ходить туда до конца своих дней. Я уверовал, благодаря тебе, понимаешь? Ты многое для меня значишь. Я думал, что у нас будет семья. Я наивно думал, что у нас будет семья, представляешь? А ты тут… — Я помедлил, но затем подумал: «да плевать», и сказал. — А ты тут с каким-то смазляком расхаживаешь по кинотеатрам, да ресторанам. Когда я увидел тебя с ним, я просто захотел раствориться. Ничто меня еще так не расстраивало, как та картина, которую я видел. Этот твой взгляд. Сияющий, по-новому влюбленный взгляд. И у него точно такой же взгляд. Не описать словами, что я чувствовал в тот момент. Ревность? Нет, это было за гранью ревности. Меня будто тысяча червей начали поедать в быстром темпе, настолько мне скверно стало. А самое смешное, что я тебя даже обвинить не могу. Мы действительно знакомы очень мало. Но нам же было хорошо вместе? А что мы обещали друг другу в аэропорту? А тот поцелуй, который ты украла, просто взяла и украла у меня?
Она, молча, сидела и очень внимательно слушала это, а я не затыкался, меня буквально прорвало:
— Это очень глупо, но раз уж я начал, то скажу… — Я опустил глаза и начал водить пальцем по джинсам, туда-сюда. — Ко мне, как никогда раньше начали тянуться девушки. Хорошие девушки, красивые и все такое. Одна буквально запрыгивала на меня, а я всех их даже и не брал во внимание, потому что был ослеплен тобой. И тем, что грешно это все. А теперь я боюсь. Боюсь, что больше никогда не смогу полюбить, потому что, кажется, всю свою любовь отдал тебе. Всю любовь тебе, а мозги выкинул в помойку вообще, вместо них теперь сплошные сопли. Я себя даже и мужчиной не чувствую, настолько расклеился. Это, конечно, пройдет, но если даже сейчас мне от самого себя гадко, то, как потом будет? За тазиком что ли буду бежать, вспоминая себя сейчас? Ох, какой же я дурак.
Вдруг, я услышал, как она всхлипнула. Я посмотрел на нее исподлобья. Она плакала, уже почти ревела. У меня сжалось сердце. Я притянул ее к себе и крепко обнял. На груди стало сразу очень мокро. Она вся тряслась. Я не выдержал и сам взорвался слезами. Услышав мои всхлипывания, Софья начала заливаться слезами еще сильнее. Так мы и сидели, рыдая над тем, что наша любовь не удалась. Минут пятнадцать, а то и больше. До тех пор, пока не высохли, как воблы.
— Ладно. — Всхлипнув последний раз, сказал я, гладя ее по голове. — Хватит.
Мы расцепились, и она отстранилась на край скамейки. Мы снова стали чужими.
— Адам, я запуталась. — Наконец сказала она, дрожащим голосом. — Я очень запуталась. Я ведь так глупа и молода.
— Жалко, что так все получается. Жалко.
Несмотря ни на что, в глубине души, я надеялся, что она все-таки скажет что-то вроде: «Я все еще люблю тебя, прости за предательство. Он в прошлом!», ну, или что-то в этом роде. Но она этого не говорила. Она больше не любила меня. Да и любила ли вообще? Ею владела лишь похоть. Нечистые чувства. Нужно было уходить. Оттого, что я находился с ней рядом, лучше бы не стало, только хуже.
— Ладно, поеду-ка я домой… — Говорю.
— Но ведь мы только вышли.
— И я узнал все то, что хотел.
— И что же ты узнал, ведь я ничего не говорила?
— Узнал, что ты влюблена в своего нового парня, узнал, что тебе очень жаль, но уже ничего не исправить. Да и знаешь. Даже если ты сейчас скажешь: «я буду с тобой», наверное, придется отказаться. Либо с самого начала вместе и до конца, либо никак — моя политика. Я думал это судьба, думал от Бога. Так и есть, конечно. Вот только это было не награждение, а испытание. Не свет, после темной ночи, а наоборот. Все только впереди, а сейчас время скорби. — На этой высоко-трагичной ноте я поднял свою пятую точку, посмотрел на нее и сказал. — Пойдем, проведешь меня до машины, а я тебя до дома.
Мы шли молча. И меня очень злило то, что она молчит, но радовало то, что я нашел в себе силы и молчал тоже.
Дойдя до тачки, я открыл дверь.
— Ну… — Вздохнув, сказал я. — Счастья вам и все такое. Привет родителям. — Я сел в машину, и тут же добавил. — Хотя нет, не передавай.
— Адам… Мне очень жаль.
— Ладно. — Кивнул я, криво улыбаясь. — Я по…
— Адам. — Жалостным голосом сказала она. — Останься, пожалуйста.
«Уезжай» — Звучал в голове голос. — «Не ведись, уезжай», но я проигнорировал, вышел из машины и… В общем, остался. Она пленила меня, и этот плен продлится долго.
Мы пошли вверх, к огороду, в какое-то там ее любимое место. Пройдя огород, мы вышли в яровую, густую рожь.
— Там есть местечко, где я специально натоптала. — Сказала Софья. — Я там часто сижу, рисую, только нужно найти его…
Она взяла меня за руку и повела куда-то наискосок. Я не понимал, по чему конкретно она ориентировалась, ведь пшеница и плевелы были очень высоки. Но в итоге мы пришли к стоптанному кругу и сели друг напротив друга, скрестив ноги. Небо было голубым, чистым и безучастным. Я смотрел на него и не мог отвести глаз, настолько оно заманило меня.
— Тут же полно всяких кузнечиков, стрекоз и прочих… Ты не боишься тут одна сидеть? — Спросил я.
— Неа. Не боюсь. Тут так спокойно. Тут можно реально уединиться. И с Богом поговорить. В суматохе жизни, с Богом трудно говорить. Именно качественно говорить, а не переброситься парой фраз.
— Понимаю. Я с Богом давненько не говорил.
— Почему?
Я взглянул на нее говорящими глазами, но она все равно не поняла.
— Не хочу в таком состоянии приходить к нему. Видишь пшеницу?
— Да.
— Она изогнута. А вот плевелы стоят прямо. Это я. Истинный христианин — склонен, как пшеница.
— Ааа… — Кивнула она, сжав губы от неловкости. — Я тоже так часто думаю, но нет. Ты не прав. Ты праведник, который падает, но встает.
— Знаешь, — говорю, — мне иногда кажется, что я все это вокруг себя придумал. Не людей, а то, как они относятся ко всему. Я будто кукловод, который играется со всеми, а когда происходит то, что не планировалось, это для меня, как обычная поломка в марионетке, не более.
— А вдруг мы, правда, всё надумали? А всё на самом деле легко и просто…
— Нет, все так, как мы надумали, а, может, и еще сложнее.
— Что дальше, интересно…
— Все встанет на свои места.
— Как у тебя дела там, в Москве? — Поинтересовалась она.
— Нормально. Все нормально.
— Сдал первую сессию?
— Да.
— Легко?
— Было легко, да. Думал, будет сложнее. А у тебя там как?
Мы погрузились в бессмысленный разговор. Поочередно рассказывали друг другу про свою жизни. А потом она спросила:
— Ты придешь в Церковь в воскресенье?
— Я боюсь. — Признался я.
— Чего?
— Показываться на глаза Богу.
— Но ты и так перед Его глазами.
Не мог я больше находиться с ней и осознавать, что больше она не моя. Это было просто невыносимо. Я без остановки смотрел на небо. Мы болтали о том, что не важно, ни для меня, ни для нее. Мне опять стало плохо.
— Пойдем, а. — Говорю. — Меня Олег уже заждался, честное слово.
— Адам, дай мне время, хорошо?
— Ты о чем?
— Я должна подумать. Прошу не обижайся на меня. Прости, ради Бога. Я просто запуталась. Дай мне выпутаться. Не делай выводы, прошу.
— Хорошо. — Кисло выпустил я. — А теперь пойдем.
На этот раз я уехал без раздумий. Да и она не держала.

***

Вечером я согласился поехать с Олегом в паб.
— Отдыхать — это бухать? — Поинтересовался я.
— Бухать хорошим пойлом, которое стоит копейки! Ну, по сравнению с ценами в Москве.
— Ладно.
Мы ввалились в паб. Вернее он ввалился, словно заранее опьянел. Людей было очень много. Девушки были некрасивы и полны, мужчины веселы и патриотичны. Жуткое место, дух, что в России, что здесь — одинаковый. Дух пьяньчуг и неудачников.
— Старайся только не особо громко говорить по-русски. — Посоветовал я ему. — А то проблем себе наживем.
— Пф, да плевать! — Гаркнул он.
Мы сели за стойку. К нам подошел бармен, и доброжелательно кивнул. Готов принять заказ. У него было много татуировок на теле, но он далеко не молод, поэтому они немного обвисли и обесцветились.
— Скажи, чтобы два виски дал. — Говорит мне Олег.
— Я не буду.
— Блин, как это не будешь? А зачем мы тогда сюда приперлись?
— Не знаю. Пришел, за компанию.
— Ладно, все равно скажи, чтобы дал два виски.
Я поворачиваюсь к бармену и говорю:
— Two whiskey, please. And… Do you have orange juice?
— Yes, we have. — Улыбнулся он.
— Okay… So, two whiskey and orange juice.
— Alright!
— Danke!
Краем глаза я увидел, как на нас смотрят окружающие. Такие оценивающие, претенциозные взгляды. Мне стало не по себе. Олегу тоже, но он делал вид, что ему все равно. Русских тут не любят, это точно. Да и за что им любить русских?
— Битте! — Перед Олегом появился виски, передо мной сок.
Он сразу осушил горло.
— Ох, хорош, сука! — Похвалил он пойло и принялся за второй.
Он выпил четыре стопки, а я и половины сока не прикончил, все вертел его в руке и вертел. Мы разговаривали, но по мелочам. У него не было настроения, не знаю почему, он не делился, а я не стал загружать его проблемами. Рассказал только вкратце, как пообщался с Софьей. Он никак не прокомментировал.
— Та сучка… — Сказал, вдруг, он. — На пять часов, глянь.
Я медленно повернулся и посмотрел на ту «сучку». Рыжая, с размалеванным лицом, похожа на деревенщину.
— Ну. — Говорю.
— Она трахаться хочет, понимаешь? — Олег изрыгнул спертым запахом виски. — Пялится на нас уже миллион лет.
— Та-а-ак. — Я положил ему руку на плечо и улыбнулся. — Ты, друг мой, уже набухался. Пора домой.
— Ага, конечно! — Запротестовал он. — Я только начал. — И махнул кельнеру, мол, еще подавай.
— Ты так все деньги тут оставишь. — Предостерег я его, дергая за руку. — С чего ты вдруг решил забухать?
— У моего друга беда. — Ненавидящими глазами посмотрел он на меня. — Он не пьет, он подался в монахи. Но Бог ему не помогает. Ему плохо, а Бог не помогает. Поэтому я пью за нас обоих, Адам. К тому же, у меня тоже не все будь здоров.
Он продолжал пить. Я допил сок, заказал сэндвич. Съел сэндвич. Олег уже был пьян настолько, что развернулся к той «сучке» и заорал:
— Эй, иди сюда! Иди сюда, на коленки! — Он поманил ее пальцем, а затем похлопал по коленкам.
Она скривила лицо в тысячу складок. Рядом с ней сидела целая орда огромных боровов. Она сказала одному из них что-то на ухо.
— ЭЙ-Й ТЫ, НЕМЕЦКАЯ ШЛЮХА! — Продолжал кричать ей Олег.
— Заткнись, твою мать! — Сказал я, схватив его за руку. — Хочешь, чтобы нас в колбасу тут превратили? Заткнись!
Я быстро достал бумажник, посмотрел на кельнера и вопросительно кивнул, давая понять, что мы хотим уйти, и нам нужен счет. Он написал на бумажке цифру. Тридцать евро. Я заплатил и потащил Олега к выходу, но он не успокаивался:
— Эй, шлюшка, иди сюда! Иди сюда, ну же!
Мы почти были у выхода, как вдруг, словно из-под земли, перед нами встал один из тех боровов, которые сидели около барышни. Он схватил Олега за воротник рубахи, выбил двери ногой и выкинул его на улицу, а следом за ним вылетел и я. Мужик что-то орал и надвигался на Олега. Они почти уже сцепились, но я влез между ними.
— Пардон! — Крикнул я, глядя на свирепое лицо мужика. — Простите моего друга, мы уже уходим. — Забыв, в какой стране я нахожусь, сказал я.
— Уйди Адам, — Олег оттолкнул меня и со всего маху зарядил борову прямо меж глаз.
Тот сделал один шаг назад и, без раздумий, с разворота вбил свой кулак прямо в челюсть моему другу. Олег свалился, как суслик. В голову стукнул адреналин и чувство долга, перед лучшим другом. Я наискосок пустил свой правый кулак в щеку борову. Удар был сильным, и я услышал треск своей руки. Он не успел меня атаковать. Я отпрыгнул и встал в стойку. Из паба вылетели его друзья. Пока я отвлекся на них, мне в лоб прилетела немецкая боеголовка. Я моментально присел на задницу. Он хотел добить меня коленом, но его товарищ остановил его, сказал ему что-то на немецком, а затем они все вернулись туда, откуда пришли. Я посмотрел на свою руку, она была, как вата. Потом я потрогал свой лоб. Вроде не пробит — жить буду. Олег лежал и храпел, все, как обычно, только не в кровати, а на асфальте. Мы очень интересовали прохожих, но никто не решался к нам подходить. Я увидел женщину, которая говорила по телефону, глядя на нас. Пора было сматываться. Я встал, попытался поднять Олега, но не получилось. Рука начинала болеть. Что ж за жизнь такая, а? Я начал легонько хлестать его по лицу, но он не просыпался. Полный нокаут. Я набрался сил и буквально подкинул его себе на грудь и медленными шажками побрел к машине. А все проходили мимо. Думаю, в России помогли бы, там такое не редко случается. А, может, и не помогли бы. Я с трудом открыл дверцу машины, закинул лучшего друга на задние сиденья, быстро уселся за руль и тут же умчался к гостинице. Я чувствовал себя в этот момент персонажем из какого-то боевика. Рука болела и уже немного опухла, а на лбу появилась шишка. Олег храпел. Зато я не чувствовал печали, ничего не чувствовал: ни плохого, ни хорошего, просто существовал и все. Ехал в гостиницу. Теперь я понимаю оптимистов. У них просто отсутствуют мысли в голове. А, может, оптимисты — это самые большие притворщики на Земле?
Перетащить Олега из машины в номер оказалось очень трудной миссией, но я справился: уложил его в кровать, стянул кроссовки, достал мазь из чемодана и натер ему челюсть. Я бы разбудил его, нашел где-нибудь нашатырный спирт и разбудил бы. Но он спал, зачем будить спящего? И вовсе не в нокауте дело. От нокаута, обычно, сразу очухиваются. А он просто уснул. Слишком много употребил виски.
Я разделся до трусов и сел за стол. Потихоньку чувствовался прилив тоски. Но не из-за Софьи, а из-за того, что я никак не мог связаться с Богом. Все время ощущаю этот огорченный взгляд откуда-то сверху. Не знаю, было с вами такое или нет, а у меня такое постоянно. Постоянно этот разочарованный во мне взгляд. Мне стыдно, я провинился, и я ничего не могу поделать. У меня не хватает духу выйти к Богу и заговорить с Ним.
Я выпил таблетку от головной боли, посидел еще минут пять, затем сходил в уборную и лег спать.

10 глава

Я пропустил служение в Церкви, так как не хотел видеть Софью с ее новым другом Штефаном. Она попросила меня подождать и не делать вывод. Вот я и ждал. Если бы ей хотелось со мной связаться, она бы нашла возможность сделать это. Раингольду я так и сказал, что не хочу приходить из-за нее, да и в отношениях с Богом у меня беда. Он сказал, что с этим медлить нельзя, пообещал поговорить со мной, помолиться за меня и все такое. Я согласился. Он сказал, что заедет в понедельник в шесть вечера.
В свободное время мы с Олегом ездили в город, ходили по магазинам, даже сходили на экскурсию на завод «ауди», где, кстати, мне очень понравилось. Там я впервые увидел те самые установки, при помощи которых собирают машины. Их называют роботы. Они и вправду роботы.
Каждый вечер я разговаривал с родителями и братом, докладывал им, как у меня дела, говорил, что все замечательно, что мне здесь очень нравится и настроение у меня просто изумительное. Но, конечно же, я немного привирал. На душе было гнусно, но только тогда, когда я вспоминал о Софье, а о ней я вспоминал часто. Однако, несмотря на это, нам с Олегом удавалось расслабляться и даже веселиться. Он больше не решался выпивать, а тот случай в пабе мы успели обсудить уже три тысячи раз, причем, со смехом.

***

В понедельник, в шесть часов Раингольд, как и обещал, заехал за мной и отвез к себе домой. У него была очень уютная квартира и неимоверно добродушная, гостеприимная жена. Ирма. Дети у них взрослые и жилы самостоятельно. Через дорогу.
Они накрыли небольшой стол из сладостей. Мы помолились: поблагодарили Господа за сегодняшний день, за еду, и Ирма разлила нам всем чай. Сначала она меня расспрашивала про мою учебу, потом про родителей. И, как я чувствовал, было очень любопытно узнать про Софью и про наши отношения, но она не решалась спрашивать, да и вовсе делала вид, что не в курсе всего этого. А Раингольд молчал. Наверное, думал с чего бы начать разговор по поводу меня и Бога. В итоге, придумал:
— Так что ты говоришь тебя не устраивает? Почему ты отстранился от Бога?
— Я не знаю… Я просто не могу к нему обратиться. Я будто боюсь.
— Но ведь Он ждет. Ты натворил что-то ужасное и боишься, что он не простит тебя?
— Я вытворял очень много плохих вещей и, думаю, Бог мне их простил, ведь я покаялся. Конечно, будет и дальше прощать меня за них, если я буду просить прощения. Но дело даже не в этом.
— А в чем тогда?
Ирма встала и ушла. Очень умная женщина, я люблю таких людей, как она, которые понимают все без слов. Такие люди умеют мыслить.
— С течением последних обстоятельств. Я… Наверное, я злюсь на Бога. Да, я злюсь и одновременно… В общем, я не знаю.
— Злишься, потому что все происходит не так, как хочешь сейчас ты?
— Да, наверное.
— Знаешь, порой, мы чего-то очень-очень хотим, но это не сбывается. Мы стараемся, прикладываем усилия, но все без толку. И тогда мы в ярости бросаем все, опускаем руки. Возможно, в нашей жизни некоторые неудачи присутствуют лишь для того, чтобы дать старт чему-то другому, более лучшему.
— Я не совсем понимаю.
— Хорошо. Можно я использую твой пример с Софьей?
— Да.
— Вот у тебя с ней ничего не получается… — Он остановился и переспросил. — Ничего, что я так?
— Нет, нет, все в порядке.
— Хорошо. Так вот. Возможно у тебя не получается с ней лишь потому, что где-то в другом месте тебя дожидается совсем другая девушка, лучше Софьи в тысячу раз. Не в прямом смысле, конечно. Ну, она лучше для тебя именно, а не просто лучше Софьи, как девушка. Нет. Лучше для тебя. А вся эта заваруха с Софьей лишь для того, чтобы ты кое-что понял. Это своего рода опыт.
— На самом деле, так и есть.
— А, может, я ошибаюсь. Возможно, у вас и все получится, я не знаю, понимаешь? Но ты не должен в такие моменты обижаться на Бога. Все идет так, как полагается. Наоборот наладь с Ним отношения и просто молись, изучай слово, буквально утони в нем.
— Я хочу этого, правда. Но не могу полностью это сделать. Только если втихаря ото всех.
— Как это?
— Ну, понимаете, если я сейчас стану очень духовным, верующим человеком, то окружающие посчитают меня сумасшедшим. Родители, друзья… Они не поймут меня.
— Какая разница, Адам? — Улыбнулся он. — Кто может быть важнее Бога? Да и к тому же, Он все наладит, если ты будешь с Ним. Он же всемогущий, Он не оставит тебя в беде. Он уж точно не отвернется от тебя. Он самый верный друг.
— Мне нужен другой человек. Девушка. Жена. Чтобы мы вместе посвятили свою жизнь друг другу и Богу. Так будет легче.
— Зачем ты ищешь легкие пути?
— Потому что для сложных у меня слишком слабый дух.
— Тогда иди к этому постепенно.
Я задумался, отпил чай. Он тоже отпил чай, а потом сказал:
— Знаешь, люди очень глупы. Сегодня почти все верят в Бога. Большая часть. Но они плевать хотели на Него. Странно. Они боятся дворняжку, которая гавкает на них, они боятся того парня в переулке, который достал из кармана нож, они боятся всего вокруг, только не Бога. А Его стоит бояться больше всех. Почему люди боятся бешеных собак? Потому что они могут напасть и разорвать их или в лучшем случае укусить. А что может Бог? Он может все. Просто Бог атакует не сразу. Если наказание было бы незамедлительным, никто бы не грешил. Но оно придет. Все те, кто не имеют страха перед Богом, поплатятся за это. Никакой укус не сравниться с этим наказанием, никакой порез ножом, ничто из земных опасностей не сравниться с тем, что может Бог сделать с человеком. Но люди не понимают этого. Они говорят: «Но Бог ведь добрый!». Да, Бог добрый и справедливый. Но доброта, к которой привыкли люди и доброта, коей обладает Бог — отличаются. Да, Он создал нас по образу своему и по подобию, но все же мы не Боги, а он не человек. Поэтому в первую очередь нужно бояться Бога, потом дьявола, а потом уже все остальное.
— Да, пожалуй, так и есть. Слишком несерьезно люди относятся к Богу. Но я не думаю, что многие верят в Бога. Многие просто не исключают его существование. А вообще, я устал думать над тем, как люди глупы. Когда знаешь истину, а остальные нет… Это сильно надмевает. — Улыбнулся я. — А вообще, знаете, есть у меня проблема с обществом. Глупцы считают меня заумным, умные — тупым. Верующие — заядлым грешником, а мирские обзывают религиозным фанатиком. Я и вправду витаю где-то посередке.
— Но ты ведь знаешь, где истина. И все равно, что думают остальные.
— Да, это верно…
— А что твой друг думает? Он верит в Бога? — Спросил Раингольд, откусывая печенье.
— Да, конечно, верит. Но он не признает Церковь. И не так близок к Богу. Не знаю, что у него в голове. Может, он из тех людей, кто откладывает дружбу с Богом на потом…
— Всегда забавляли такие люди, но они существуют. И я таким был.
— И я такой есть. — Добавил я. — Но пора бы уже все исправить.
— Слушай, все хотел спросить. — Вспомнил он и мигом оживился, даже выпрямился и очень внимательно посмотрел мне в глаза. — Как ты познакомился с Софьей? Просто любопытно.
— Сейчас расскажу. — Улыбчиво сказал я, погрузившись в воспоминания. — Это нелепая история. Мы познакомились совершенно случайно. Я общался с одной девушкой по интернету, ну, и, в общем, предложил ей встретиться. Договорились встретиться в метро. Я тогда не очень хотел, но жизнь была скучна, и я подумал: «почему бы и нет?». Но девушка не пришла. Я ждал ее полчаса, может, дольше. За это время я здорово проголодался и тогда вышел из метро, зашел в кафе, заказал… Что же я тогда заказал? Кажется, какой-то бутерброд с ветчиной и еще всякой всячиной. У меня с собой еще тогда была книга. Я кушал, читал, пил кофе. Немного, помню, взгрустнул, что так со мной поступили, но решил, что это все пустяки. И вот я уже собрался уходить, встал, выкинул еду, спрятал книгу в сумку и пошел к выходу, как вспомнил, что надо бы сходить в туалет.
Зашел в туалет, а там был один писсуар и одна кабинка, и в ней кто-то был, причем, дверь была открыта. Я выглянул и увидел сантехника. Он там что-то ковырялся, ковырялся, весь такой злой, красный. «А чего случилось-то?» — зачем-то спросил я. «Насос накрылся!» — ответил он. Я уже подошел к писсуару и кинул следующий глупый вопрос: «а из-за чего?». Он моментально ответил: «Да катях кто-то бросил, вот и накрылся». Я еле сдержался, чтобы не засмеяться и больше вопросов не задавал. — Я усмехнулся. — Ну, а потом выхожу и, смотрю, сидит девушка. А до этого вообще никого в кафе не было. Ранее утро. Ну, как ранее, часов двенадцать. В общем, она была очень красивой, сразу мне понравилась. И я подумал, что это судьба и все такое. Уж таким я человеком был. Сейчас эта дурь из меня немного выветрилась. Но я что-то боялся к ней подойти. Ну, стеснялся просто. Она одна сидела, тоже книжку читала. Я подумал, может, она ждет кого-то, своего парня, например, или подруг. Но в итоге я нелепо подошел к ней и спросил: «Скажите, вы кого-то ждете или просто так тут сидите?», а она ответила: «Я школу прогуливаю». И тут я понял, что это реально судьба. Вот так и познакомились. Ну, она оказалась разговорчивой. Нелепо, да? Наша жизнь — результат мелких происшествий.
— А ты смелый парень. — Засмеялся Раингольд. — Получается, вы познакомились из-за туалета! Забавно.
— Да, это действительно забавно. Сортирное начало любви и сортирная концовка.
— Ну. — Нахмурился он. — Не говори так, все идет по плану.
— Если все действительно идет «по плану», то я боюсь лишний раз пошевелиться.
— Сотни людей идут по дороге, которую сами выкладывают, и она у них очень неровная, очень неустойчивая, с выбоинами и трещинами. А верующим помогает в ее постройке Бог. Дает самые лучшие материалы.

***

Вечером мне позвонила Софья. Я был уже у себя в номере, лежал и читал книгу. Разговаривала она очень доброжелательно, интересовалась, чем я занимаюсь, как прошел день. Сказала, что как-нибудь хочет сводить меня кое-куда. Я, как дурак, спросил:
— А что там со Штефаном?
— А что с ним? — Не поняла она.
— Вы ведь встречаетесь?
— Я пока ни с кем не встречаюсь…
— Понятно.
Мы попрощались, и я вернулся к книге. Но читать уже не получалось, только лишь глупая беготня глазами по тексту, а в мыслях поругания самого себя за необдуманный выброс глупых вопросов. А потом я начал думать о том, что, возможно, она сделает выбор в мою сторону. И если сделает, то стоит ли мне ее принимать? Приму — буду вспоминать предательство всю оставшуюся жизнь. Не приму — буду, может, жалеть долгое время. Но долгое время, отнюдь, не вся оставшаяся жизнь. А вообще, предала ли она меня? Скорее слово «предательство» здесь не уместно, ведь мы были знакомы всего ничего. Ну, вот. Я уже начал потихоньку оправдывать ее.

***

На следующий день меня разбудил Раингольд своим звонком. Он предложил придти на ячейку, сказал, что людей будет мало.
— Софья будет? — Спросил я.
— Да.
— А Штефан этот?
— Нет.
— Хорошо, я подъеду.
— Сам найдешь дорогу?
— Конечно, я уже начал потихоньку ориентироваться.
Олегу эта новость не очень понравилась, но он не стал возмущаться. Просто лежал и смотрел на меня уставшими глазами. Его второй подбородок ходил ходуном. А пухлые губы словно таяли и сползали вниз.
— Подкинешь меня в бар. — Решил он.
— Эй. — Я поднял тапок с пола и начал целиться в него. — Попробуй только снова напиться.
— За все это время, что мы вместе живем, я никак не могу определиться, в какой ты роли выступаешь: в роли мамочки, надоедливой жены или друга-фанатика?
Я швырнул в него тапок, но промазал.
— Ты всегда был косым кротом. — Язвительно хихикнул он. — Метр! Между кроватями метр, и ты умудрился промазать!
— Ой, да пошел ты. — Я плюхнулся на подушку и уставился в потолок.
Настроение было хорошим. Я скучал за этим чувством.
— Жаль, что я не знаю немецкий. Я бы кадрился ко всем, к кому только мог. — Сказал Олег.
— До тех пор, пока не пропил бы все деньги.
— Как же ты не понимаешь… Все умные люди любят пить.
— Ты так и алкашем можешь стать.
— В Москве я столько не пью. А тут я отдыхаю, черт.
— Я тоже отдыхаю, но без этого.
— Я вижу, как ты отдыхаешь. В бошке только бабы.
— Баба. — Поправил я его. — А если быть точным, то девушка. Бабы это у тебя там, в кабаках.
— Ох, не скоро я свяжусь с бабой, отвечаю. Не скоро.
— Когда человек уверенно говорит о том, что в его жизни чего-то не будет, то можно быть абсолютно уверенным в том, что все получится наоборот. Лучше молчать. Даже в мыслях.

***

На ячейке я, наконец, увиделся с Софьей. Мы обнялись, и мы улыбались друг другу. Смотрели друг на друга с интересом. Я не хотел терять голову, но не получалось. Этот девичий взгляд, в котором бурлит какая-никакая взаимность, всегда сводил меня с ума. Странно, иногда я думаю: «К чему я больше стремлюсь? К тому, чтобы любить или к тому, чтобы быть любимым?» Быть предметом обожания удобно и лестно, а любить, да еще и безответно — зловредно и частенько бьет по самооценке. Так что же лучше? Ни то, ни другое не принесет полного удовлетворения. Но всегда нужно выбирать между плохим и ужасным, другого не дано.
Опять эта комната, опять добрые глаза жены Раингольда, сам Раингольд, пожилые христиане, на столе: немецкие вафельки, немецкий чай, швейцарский шоколад.
Какая-то бабушка раздала песенники в синей обложке.
— Давайте споем псалом «как счастлив я, что я Христа имею!» — Предложил Раингольд.
Его жена сразу же запела, остальные незамедлительно подключились. А я молчал. Слуха почти ни у кого не было, но они пели настолько искренне, что слух и вовсе не нужен был. Я потихоньку начал шевелить губами. Потом Софья толкнула меня в бок и строго шепнула:
— Пой.
Я улыбнулся и попытался запеть. Вроде получалось. Так мы спели псалма три, затем начали молиться. И во время молитвы произошел необычайно странный для меня пассаж. Одна бабушка начала трястись, как одержимая. Я подумал, что у нее эпилепсия, но потом, увидев, глаза присутствующих понял, что все намного серьезнее. Раингольд рванул к ней, крича своей жене:
— Ирма, быстро, держи ее!
Та безукоризненно подбежала к бабушке, схватила ее сзади и прижала, как можно крепче к стулу. Я сидел, как остолбеневший. Софья взяла меня за руку, но мне в этот момент было все равно. Бабушка не прекращала трястись, она закатывала глаза наверх и пускала слюни. Другая бабушка с огорчением высказалась:
— А я думала, что ей стало лучше.
Я никак не мог понять, что с ней происходит. Раингольд, как сумасшедший листал страницы Библии. Вскоре бабушка заорала. По моей коже пробежались мурашки, глаза заслезились, на меня накинулся ужас. Я в жизни не слышал такого крика. Грозный, хрипло-низкий, не человеческий голос буквально вырывался из нее. Раингольд, наконец, остановился, бегло пробежался по нам глазами, и снова уставился в Библию, затем, спустя несколько секунд, будто что-то осознав, он вгрызся в нас с Софьей глазами и буквально заорал:
— Вы двое! Уходите отсюда немедленно! Немедленно! И вообще все уходите отсюда!
Софья сжала мою руку и потащила в другую комнату. Бабушка продолжала орать, но я услышал четкие слова:
— ОТПУСТИТЕ МЕНЯ, ОТПУСТИТЕ МЕНЯ!!! ОТПУСТИТЕ МЕНЯ!!!
Мы все закрылись на кухне. Я дрожал, как новорожденный ягненок, но с трудом выдавил из себя:
— В ней что, бесы?
— Да. — Сказала одна женщина. — Они давно ее уже мучают. Уже третий раз пытаются выгнать, но бес всего лишь притворяется, что выходит.
— И как их нужно выгонять?
— Молитвой, как еще.
— Пастор Раингольд поможет ей?
— Бог поможет ей, если она захочет.
— Но в ней же бесы.
— Иногда бесы оставляют же ее. В эти моменты она должна решить все для самой себя.
— Хотите сказать, что, возможно, она не хочет, чтобы из нее выходили бесы?
— Она, скорее, не хочет сближаться с Богом. Каяться. Давненько у нас таких не было. Ну, бесноватых. Вот в 80-ые, да…
— Но она ведь пришла к Богу.
— Она с детства верующая. Она пришла, потому что думает, что должна ходить.
— А почему нас выгнали? — Спросила Софья. — Мне, если честно, интересно, хоть и очень страшно.
— Мало ли бес выйдет, — говорит женщина, — и вселиться в кого-нибудь из вас.
— А то, что мы сидим на кухне это, типа, поможет нам? Кажется, стены для бесов и ангелов не преграда.
— Ну, тоже верно. — Она посмотрела на всех присутствующих. — Ну, дорогие, думаю, на сегодня ячейка закончена. Они с ней, как обычно, долго провозятся.
Все пожали плечами, и вышли в коридор.
— А мы что будем делать? — Спросил я у нее.
— Можем пойти гулять.
— А что если в меня вселятся бесы? — Улыбнулся я.
— Не шути так. — Пнула она меня в ногу и кокетливо улыбнулась.
Я на миг подумал, что вновь обольстил ее, но, скорее, это она игралась со мной.
— Ну, пойдем. — Сказал я, поднявшись. — Знаешь, какие-нибудь красивые места тут? Я просто на машине.
— Да, конечно. Поехали на винную гору.
— Знаешь, как ехать?
— Конечно.

***

Она сидела со мной рядом, показывала дорогу, и я чувствовал, будто мы вместе, будто она моя. Приятно это, однако, когда двум людям хорошо вместе. Жаль, правда, что очень трудно найти такого человека, с которым всю жизнь будет хорошо. Обычно, хорошо только по началу, потом люди проявляют свою настоящую сущность, и все летит к чертовой матери. Короче говоря, как у нас и произошло. Но бывают и обновления старых отношений. На сколько их хватает — понятия не имею. Но мы ехали к винной горе, смеялись, и я не хотел, чтобы этот день кончался.
С этой самой горы был виден почти весь городок. Неописуемая красота и прохладный, ласкающий ветер. Казалось, вечность именно так и проявляется. Прохладная, спокойная и ласкающая. Никакой суеты. Ты смотришь на все сверху вниз и наслаждаешься жизнью. Мы стояли на каком-то каменном доме, а потом пришел старик с лопатой и согнал нас. Он, кажется, очень не хотел тревожить нас, но пришлось. Даже извинился. А мы засеменили вниз, по склону, лавируя, меж виноградных лоз.
Потом вышли на какую-то площадь, где сидели уличные художники. Все они имели очень поникшие физиономии. Кажется, всех отягощала апатия.
— Жаль их. — Говорю.
— Почему? — Удивилась она.
— Ну, они сидят, предлагают свои услуги, а они никому не нужны.
— А, ну это, да. Жалко.
— Как они живут? Вернее, на что?
— Все они живут нормально. Кто-то даже богат. Пенсии здесь у стариков огромные. Просто они одиноки и очень любят рисовать. А рисовать уже некого. Возможно, они бы даже нарисовали нас бесплатно. Никогда не проверяла.
— Пойдем, проверим. — Взял я ее под руку.
— Нет. — Она отняла у меня свою руку и, сжавшись, скрестила руки. — Не нужно. Давай просто идти, как шли.
— Хорошо. — Выпустил я, и почувствовал себя подкаблучником.
В мою голову закралась мысль: «Со следующей девушкой я буду вести себя совсем иначе. С этой я изначально неправильно себя повел. Меняться сейчас бессмысленно». От этой мысли я обрадовался, ведь если я думаю о будущих отношениях, с другой девушкой, то Софья потихоньку отпускает меня. Вернее, я отпускаю ее.
Мы шли молча. Лично я уже не знал о чем говорить. Почему молчала она, не знаю. Может, по тому же поводу. Но это молчание меня напрягало. Когда молчание в компании двух, напрягает и на языке крутится тема о погоде, это, значит, что вы, скорее всего, не подходите друг другу.
— Ладно. — Наконец, сказала она. — Думаю, нам пора закругляться. Я уже, честно говоря, устала. Даже сил говорить нет.
— Понимаю. — Кивнул я. — Пойдем.
В машине мы тоже молчали, за исключением тех моментов, когда она показывала пальцем, куда сворачивать, а я изредка переспрашивал. Настроение ухудшалось, клонило в сон. Я остановился напротив ее дома, мы обнялись. Она улыбнулась. Я нет. Вышла и пошла домой.

***

Было уже совсем темно. Но уезжать мне совсем не хотелось. Меня прямо манило на то место, где Софья в одиночестве рисовала. Я, правда, не помнил, как туда попасть, но примерно представлял в каком направлении нужно идти. Где-то там, во ржи, это точно. Я заглушил мотор, вышел из машины и пошел к огородам. Я шел, откидывая в стороны кустики и веточки. Впереди была пшеница. Страшно вечером во ржи, должно быть. Но я шел дальше. И вдруг услышал какие-то шумы и звуки. Глухие удары и непонятное мычание. Раздавалось все это откуда-то справа. Я присмотрелся. Шелест. Там были люди, это точно. Но что они там делали. *Бум-бум-бум*, *м-м-м-м-м*. Мне стало немного не по себе. Там мог быть кто угодно. Я стоял, как вкопанный. Вскоре из пажити показались три силуэта. Один из них лежал, его тащили. Я тихо спрятался в кустах. Они шептались между собой, затем снова принялись молотить лежащего. Один остановился, запихнул руки в карман и достал нож. Я напряг свое зрение и сквозь потемки сумел разглядеть лица. И о Боже, их жертвой был Штефан. Тот самый Софьин друг. Он был сильно избит и измучен, но я сумел его узнать. Они явно собирались его убить. За что? Не важно. Меня волновало больше то, что я смотрю и бездействую. Но у меня было время придумать что-то, пока тот, который держал нож, склонившись, что-то грозно шептал Штефану. В мою голову начали лезть всякие мерзкие мысли. А что если уйти? Его убьют эти двое бандюганов, и для Софьи останусь только один я. Благо эта коварная мысль проторчала в моей голове не долго. Я закрыл глаза и обратился к Богу:
— Господи, сейчас я попытаюсь спасти этого человека. Отец, помоги мне, пожалуйста.
И, твердо решив, я вышел из кустов и грозно гаркнул:
— ЭЙ, ВЫ! — Взгляд у меня был очень грозный и смелый. Во мне бурлил страх, но я проигнорировал его, и он превратился в храбрость.
Они замерли. На лицах была тревога. Я не сводил с них грозного взгляда. Полное бездействие. Оно продлилось секунд тридцать. Потом я сделал шаг вперед, и они оба с ужасом на лице унеслись прочь, вглубь ржи. На что только не способен Господь, подумал я, и подошел к избитому Штефану. Я присел и перевернул его на спину. Лицо просто всмятку. Я проверил пульс. Очень слабый. Я не врач, но если пульс есть, значит, человека можно спасти. Я взвалил его на плечи и, на полной скорости понесся к машине, а когда добежал, положил его на заднее сиденье. Дежавю. А, нет. Я Олега так же погружал, когда он был пьян и в отключке.
Руки дрожали, как у пропойцы. Я набрал Раингольду.
— Алло, Адам?
— СРОЧНО СКАЖИТЕ МНЕ АДРЕС БОЛЬНИЦЫ. — Орал я в трубку. — Я тут нашел Штефана всего избитого, он еле живой. Срочно скажите адрес больницы!
— Что? Что случилось? Где ты есть?
Мне в голову пришла другая идея:
— Я вам перезвоню. — Сказал я, сбросил и начал набирать Софьи. Она сразу взяла. — Срочно спускайся вниз! У меня в машине Штефан, его нужно срочно отвезти в больницу!
— Что?!
— Не задавай вопросов! Быстро спускайся.
Через секунду она уже была на улице, запрыгнула в машину, и мы рванули в больницу.
— Что произошло? — Охваченная паникой, кричала она.
— Я не знаю. Я захотел пойти на то место, где мы с тобой сидели, и увидел, как его избивают двое мужиков. Они, кажется, собирались его убить.
— О Боже, Штефан! — Воскликнула она, посмотрев на него. — Давай быстрее, Адам!
— Я и так ногу с газа не отпускаю!
— Что же там произошло у него!? Что-то тут неладное, Адам! — Она вгрызлась в меня глазами.
Я мельком глянул на нее и увидел в ней толику недоверия.
— Ты шутишь? — Удивился я. — Хочешь меня в это впутать? Меня Бог туда привел, точно тебе говорю.
— Ладно, потом об этом поговорим! Здесь поворачивай налево.
Я повернул.
— Вон больница. — Указала она.
Я дернул ручной тормоз, вылетел из машины, вытащил Штефана, и мы с Софьей понеслись в больницу.
Там его сразу положили на носилки и куда-то увезли. У меня все руки были в крови. Густой, темно-темно-красной. В голове — перекати поле. Я вышел на улицу, Софья поплелась следом. Я набрал Раингольду:
— Ну что там? — Нервничал он.
— Мы в больнице. Я пошел ко ржи, и увидел, как его до смерти избивали двое парней. Один из них вскоре достал ножик. Он уже собирался пустить его в ход, но я вышел и Бог, через меня остановил их. Они убежали, хотя могли нашинковать и меня и его, но они чего-то испугались. Вернее, они Бога испугались.
Рассказывая все это, я стрелял глазами на Софью. Она не верила мне. Допускала к мысли, что это я мог такое с ним сделать в порыве гнева. Меня это очень огорчило, почти до слез, но правда была на моей стороне и Бог тоже, поэтому я был спокоен.
Она зашла в здание. Я постоял еще немного, смотря в небо. Затем едва слышно сказал: «Спасибо» и тоже зашел внутрь.
Мы сидели с ней минут тридцать. Почти все время молчали. Потом приехали Раингольд, его жена и родители Штефана. Мне пришлось пересказывать все вновь. Мать очень горько плакала и все повторяла:
— Говорила я ему: «не связывайся с ними, не бери у них в долг!»
Мы продолжали ждать. В итоге вышла медсестра, и мы поинтересовались у нее, как там обстоят дела. Она сказала, что он будет жить, просто сильно избит: поломан нос, поврежден правый глаз, и вообще куча всего, но жить будет. Все вздохнули с облегчением.
Через некоторое время подъехала полиция. Ей тоже пришлось все рассказать. Я говорил на русском, а Раингольд переводил им на немецкий.
— Я нехило так вляпался. — Сказал я.
— Не переживай. — Успокоил Раингольд. — Все образумится.
— Мне скоро улетать.
— Улетишь, не беспокойся. Бог все усмотрит. Сам же знаешь.
— Да, Бог нехило так помог этому парню.
Я видел, как переживает Софья, видел, как она тихо плачет, видел, как она места не может себе найти. Эх, вот бы за меня кто-то так переживал.

***

Врач вышел и махнул нам всем рукой. Мы толпой пошли к нему в палату. Его уже успели переодеть, поставить капельницу. Лицо было все в ссадинах и синяках. Ужасное зрелище. Мы окружили его. Мать сразу бросилась обнимать сына, Софья взяла его за руку, отец обнял мать. А он сам смотрел на меня. Сквозь заплывшие глаза, я уловил его взгляд.
— Спасибо. — Еле-еле вымолвил он с немецким акцентом.
Все посмотрели на меня.
— Спасибо. — Хрипло повторил он.
С этой секунды больше никто не сомневался в благородности моего поступка.
— Ты справишься, приятель. — Похлопал я его по руке и присел на стул.
Я так хотел спать, что чуть не отрубился — не успела моя пятая точка коснуться сидения. Раингольд положил мне руку на плечо.
— Ты молодец. — Сказал он. — Ты настоящий мужчина.
— Угу. Слушайте, когда можно будет уйти?
— Сейчас я поговорю с полицейским. Секунду.
Он ушел и вернулся через пару минут.
— В принципе, можешь быть свободен. Остальное за Штефаном. Но ты тоже можешь пригодиться. Они свяжутся с тобой, если что.
— Но я же…
— Вернее, с нами, а мы с тобой.
— Хорошо. — Еле стоя на ногах, сказал я.
— Давай, езжай, выспись. Сегодня много всего ты повидал.
— Ах, да. — Вспомнил я. — Выгнали беса?
— Кажется, нет. — Усмехнулся он. — Притворился опять гад, что вышел. Но он там остался, более чем уверен. Без ее желания не выйдет. Я не владею такой силой, как Иисус.
— Я здорово перепугался.
— Зато тех двух мужиков не испугался.
— Бог даровал мне храбрость в ту минуту.
— Он дал тебе всего лишь выбор. — Раингольд глянул через мое плечо, на Штефана. — Ты мог просто убежать, оставить его. Ведь кем тебе он является? Другом? Нет. Он, считай, отбил у тебя девушку. Ты к нему питал только враждебные чувства. Посмотри, как Бог испытал тебя.
— Да уж.
— Ты мог уйти, но в тебе взыграл христианский долг, совесть. Бог провел работу в тебе.
— Я бы не смог уйти. Его бы убили, и это висело бы на мне всю жизнь.
— Потому что ты хороший человек. Поверь, любой другой не стал бы рисковать жизнью ради человека, который не нравится, который мешает и который все испортил.
— Я другой, значит. — Махнул я рукой. — Пустяки. Я сделал то, что должен.
— Ты поступил правильно, Адам. Ты посеял плод. Теперь жди жатвы.
— Да я и без жатвы обойдусь. Ладно, я пошел спать. — Улыбнулся я.
Мы пожали руки, и я вышел из палаты. Подошел к автомату, купил газировку, попрощался с офицерами полиции, дежурными по больнице, вышел, сел в машину и открыл банку. Отпил. Я сделал доброе дело. Сегодня буду спать спокойно.
Зайдя в номер, я обнаружил, что Олега нет. Где-то бухал, наверное. Я завалился в постель и моментально уснул.

***

Утром я не стал будить Олега, который мирно, как дитя, спал на кровати в грязных штанах.
Я заехал на заправку и поехал в больницу к Штефану. В палате вместе с ним сидела Софья. Он уже пришел в себя, и она держала его за руку. Я смотрел на это, стоя за стеклом и думал: «зачем я сюда приперся?», развернулся и пошел к выходу. Но вдруг услышал, как дверь палаты распахнулась.
— Адам, стой! — Крикнула мне Софья.
Я повернулся.
— Не уходи.
— Как он?
— Зайди и сам узнай. — Улыбнулась она.
Я повиновался. Улыбается она, видите ли, а мне было не до улыбок.
— Дружище… — Прохрипел он, когда я зашел в палату. — Огромное тебе спасибо, дружище!
— А я думал ты чистый немец.
— Я немец, но из Казахстана. Как и многие из здешних.
— А, да. Туда же немцы бежали. Вот откуда ты русский знаешь.
— Ну, это давно было. Меня родители научили.
— Меня, кстати, Адам зовут. — Кисло улыбнулся я.
— Штефан.
— Очень приятно.
— Взаимно.
Минутка молчания, а затем последовал вопрос:
— Давно с Софьей друг друга знаете?
Я посмотрел на нее исподлобья:
— Так, не очень.
— В церковь одну ходили?
Я снова глянул на Софью. Видно было, что она не хочет, чтобы я рассказывал ему про наши отношения. И я не стал.
— Да. — Говорю.
— Это ведь ты тогда цветы ей…. — Он замялся.
— Да. — Выпалил я и потер руками. — Ладно, мне, наверное, пора! Рад, что ты идешь на поправку.
— Спасибо тебе огромное еще раз. Если бы не ты, я не знаю, что эти твари со мной сделали бы.
— А кто они?
— Да так… Старые дружки. Я дружил не с теми людьми. С бандитами. Но теперь у меня открылись глаза.
— И я так этому рада! — Вставила Софья.
Он посмотрел на нее и влюблено улыбнулся. Она тоже не отводила с него глаз.
— Я уезжаю завтра. — Говорю. — Утром. Поэтому… Давай прощаться, что ли, Соф.
— Я так не люблю прощаться.
— Увы, но нужно.
Она подошла ко мне и обняла. Объятье было пустым, но она шепнула мне на ухо:
— Прости меня, пожалуйста.
— Ты сделала правильный выбор. — Еще тише заметил я. — Счастья вам. Рад был тебя повидать.
Я отпустил ее.
— Пока, Штефан!
— Пока, Адам! Будем на связи.
— Конечно. — Я улыбнулся до ушей, кивнул, затем последний раз взглянул на Софью и вышел.
Стоило мне сделать пару шагов, как я почувствовал, что мое лицо просто тает от уныния.

***

Когда я рассказал всю историю Олегу, он ответил:
— Охренеть! И после того, как ты таким ГЕРОЕМ вышел, она все равно выбрала этого ублюдка. Мда. — Жутко удивившись, он покачал головой.
— Ну, ладно. — Успокаивал я его. — Не надо так. Значит, не судьба.
— Ааа, теперь не судьба, значит! А почему же сразу нельзя было так подумать? Почему сразу не решил, что не судьба?!
— Потому что была надежда.
— А я знал, что такая херня будет! Знал, что ничего не выйдет. Женщинам просто необходимо хлебнуть говна, чтобы начать ценить вкус обычного хлеба.
— Это уж точно. Но, может, он и не говно. Может, я говно.
— Говно — он.
— С чего ты взял?
— Я так сказал.
— Ладно, давай собирать чемоданы.

11 глава

Было тоскливо улетать. Впрочем, всегда тоскливо прощаться с кем-то и чем-то.
Мы поднялись в воздух. Я смотрел в иллюминатор: на пышные облака, маленькую Германию и чувствовал пустоту. Теперь-то я по-настоящему ощутил, что потерял Софью навсегда. Я подобен рейду — стоянке для судов. Она пришла, скинула якорь, подождала какое-то время, а затем ушла. Да уж, так бывает. Не я первый, и не я последний. Да и вообще! Можно ли назвать любовью то, что многие из нас практикуют? Сомневаюсь. Обычно это глупая смесь: скуки, самовнушения, влияния средств массовой информации, и, конечно же, сексуального влечения. Все меняется, и такая любовь никуда не ведет. Она просто рассыпается, следуя в пустоту.
Внутри что-то заклокотало. Я начал молиться. Благодарил Бога за крышу над головой, еду, питие, за свое здоровье, здоровье семьи, за все, в общем. Затем попросил прощения за совершенные мною мерзкие грехи. Я осуждаю их, раскаиваюсь, ненавижу и оставляю. Снова и снова. Ибо семьраз праведник упадет и встанет.
Очистив разум и успокоив свое сердце, на меня навеяло неимоверное всепоглощающее счастье. Я не мог сдержать улыбки. Свихнулся? Нет, не может быть. Я чувствовал свободу. Начал смотреть по сторонам и все казалось прекрасным. Даже нелепая борода Олега, даже его угрюмые зеленые глаза. Я снова впился глазами в иллюминатор. Облака казались красивее, небо голубее, а солнце светлее. Я был счастлив, как ребенок. И тут мне стало все понятно. Мой идол — разрушен. Я, наконец, освободил свой сосуд. И теперь заполню его Богом.
Я осиротел и овдовел. Я стал пришельцем…

***

Наши чувства — собаки. Мы должны держать их на коротком поводке, направлять туда, куда нужно нам, а не им. Однако для большинства — они служат в роли поводыря. Слепой мир, не имеющий Бога и не желающий исцеления. Всепоглощающая суета. Рождение, попытка, смирение, смерть, ад — вкратце о людской бессмысленной жизни. Взвесив ее, она окажется необычайно лёгкой.