Флинт

Лифт вздрогнул и встал как норовистый конь. На лбу Флинта выступили капельки пота —  все-таки это случилось. Еще с утра его томило нехорошее предчувствие, когда поджаренный тост в руках рассыпался в крошки.
Флинт начал нервно озираться, сдерживая дыхание и стараясь не бить заполошно по кнопкам. Он трогал стены, будто слепой, но все было герметично закрыто.
Простейшая прямоугольная ловушка.

Легкая вначале тошнота дала о себе знать неприятным сжатием в желудке.
Внезапно в металлическом табло раздался скрежет и из него вынырнула блестящая молния. Вспыхнул зигзагообразный фосфорицирующий свет — зеленовато-розовый — через мгновение материализовавшийся в странное существо женского пола. Оно было некрасиво, имело яйцевидное лицо и плоский нос, растекшийся ноздрями до самых скул.
«Зинаида, — представилось существо. — Ты зря так нервничаешь. Мы это легко решим».
Она переложила его вялую дрожащую руку в свою костистую, и они перенеслись из коробки, мерзко пахнущей кошками, на степной простор.

Смеркалось.
Луговая степь расплылась тягучим травостоем. Горел костер, вокруг которого сгрудились люди внешне очень похожие на его новую знакомую. Зинаида по-быстрому всех представила. Флинт немедленно запутался в именах и родственных связях, уяснив только, что все они были навроде одной большой семьи.

Гостю вручили котелок с пшенной кашей, томившейся с большим количеством лука. Огромной деревянной ложкой он черпал огненную вязь крупы и блаженно щурился на огонь. Желудок притих, спрятав на дно утреннюю тревожность.

Беседа вокруг костра как будто и не прерывалась. О Флинте всем присутствующим было известно, а в остальном ему предстояло разобраться самому.

А разобраться было не так-то просто. Если бы не помощь Зинаиды. Утром она повела его осматривать ночной лагерь, при солнечном свете выросший в уютное поселение из ряда деревянных домов. Их отличала простая, но не лишенная удобства обстановка.
Одна из пристроек служила подобием местного храма. Флинт ожидал увидеть там необычного божка, но на алтаре обнаружил кровавую горстку лапок, желудочков, косточек и перьев.
Зинаида объяснила, что по этим ошметкам — внутренностям птиц, жители деревни узнают будущее. Свою профессиональную династию они вели от этрусских гаруспиков. Род занятий клана наложил отпечаток и на их облик, в котором проступали птичьи черты. Зинаида была младшей дочерью главного жреца.

Дни жителей поселения заполняла физическая работа, в которую Флинт с удовольствием погрузился. В праздники гадали, из останков птиц прокладывая тропинку в неизвестное завтра.

По всем признакам выходило, что Флинту уготовано великое будущее. Но чтобы прогнозы начали сбываться, ему надлежало прожить в колонии три года.

Цифра смутила Флинта. Три года…

— А разве не об этом грезил ты в рассветном мареве? Разве не эти мечты маленькими камушками скидывал в озерцо у дома, фантиками ронял на могилу старого кладбища? Окунуться в настоящий поток жизни. Обрести смысл… — выпытывала Зинаида.
— Ты права, — покорно соглашался Флинт.

Зинаида пришла к нему на третью ночь. От нее пахло дымом и клевером. Шаря руками по ее гибкому телу, он вспомнил, что знаком с этим электрическим теплом.
Впервые оно появилось рядом с ним после смерти бабушки и нежно укутало, убаюкивая боль. И с тех пор во все плохие моменты жизни обреталось рядом.

Родителей он почти не помнил, бабушка была единственным родным ему человеком. С ней он провел теплые детство и юность, наполненные разговорами о философии,  предназначении человека и великой любви. Из его взрослой жизни она ушла рано, застав лишь его первый стремительный роман. Дальнейшие его любовные истории — такие разные и такие похожие, прошли уже без нее. Бросали его, уходил он…

Флинту так и не удалось написать книгу о природе человека подобную «Опытам» Монтеня или «Максимам» Ларошфуко. После яркой многообещающей защиты диссертации он словно сдулся. Делиться прогорклыми знаниями со студентами ему стало скучно, он уволился из университета и устроился литературным редактором в издательство, специализирующееся на любовной литературе для женщин. Пользы от правки текстов было мало. Дамы, увлеченные фабулой романа, не обращали внимания на стиль. Флинт старался увильнуть от работы и все больше времени проводить за закрытой дверью.

Он и сам не заметил, как почти перестал впускать в себя гул окружающего.
Его жизнь составляли звуки и запахи, принадлежавшие только его миру.
Он сдувал молочную пенку кофе. Распахивал окно. Сидел в сукхасане. Внимал урчанию на груди кота Никодима — мелодия, которую можно крутить до бесконечности. Читал книгу, пристрастно выбранную или, наоборот, выхваченную из груды магазинной макулатуры. Забывался в механистической поступи органа, спускающегося к нему по ночам из бумажных конвертов с пластинками.

Порой он страдал от запутанности сознания и мешанины мыслей. Поэтому принял волевое решение думать в один момент одну мысль. «Отработав» ее, двигаться за следующей. Но в итоге они вновь сбивались в толпу. И снова выхватывалась то одна, то другая. Устав распихивать их по полкам, он погружался в полудрему.

Однако несколько тонких ниточек, которые вели его к людям, он сохранил и берег, из многих сплетений прошлого оставив малую часть. С нежной и с тихой грустью перебирал их как пряди.
Еще он полюбил мир вещей — свою ложку, чашку, кресло, торшер в желто-синюю полоску. Эти предметы были свидетелями, а значит, подтверждали его бытие.
Но главным его спасителем была ночная теплота, согревавшая и оберегавшая его и вот теперь обретшая плоть. Зинаида…

Мир гаруспиков, в котором он оказался, напротив, был четко структурирован. Его матрицу наполняли коллективизм и работа. Честные простые люди, они вставали с восходом солнца и без устали трудились. У них не оставалось времени для рефлексии, как, впрочем, и желания. Общими у них было не только имущество, но и мысли, радости. Естественная смерть не нарушала хода их жизни, вызывая уважение. Флинт восхищался их всегдашним ровным настроением, улыбкой озарявшей их лица после пробуждения. 

«Ты же страдал один. И мечтал о деятельности, о людях, о широком безбрежном просторе. О славе, наконец. И все это у тебя скоро будет, — убеждала его Зинаида. — Ты многое объяснишь людям. Твои прозрения, опыт и сила моего народа сольются в новом знании, которое ты сможешь донести до человечества».

Флинт не спорил и чувствовал себя виноватым. Перед этим работящим народом, разглядевшем в нем необыкновенную силу и готовым своими умениями и подсказками вести его. Но особенно неловко ему было перед Зинаидой, самой чуткой из всех. Его подруга была не только добра, но еще и очень точна — она не ранила его словом, но лезвие ее ума пронзало Флинта. Его видели насквозь, любили и жалели.

А ему хотелось одного — вернуться из этого замечательного правильного мироустройства… к себе. К своему одиночеству, вещам, книгам, виниловым пластинкам.
Он не признавался даже себе в том, как безнадежно скучал.

Однажды ночью ему почудилось, что Зинаида водит пальцами–лапками по его лицу. И плачет. А потом стало непривычно холодно. Уютное тепло покинуло его.
Очнулся он в лифте. Сердце взметнулось, но кабина сразу тронулась с места и двери распахнулись на нужном этаже.
Дерматиновая дверь впустила его в дом.
Задергал во сне лапками и затряс головой Никодим.
Флинт опустился на колени и зарылся в его теплое брюхо, задохнувшись запахом влажной шерсти.